Люди Путина. О том, как КГБ вернулся в Россию, а затем двинулся на Запад

Глава 6 «Его создало ближайшее окружение»

Вышагивая под сводчатыми потолками залов Большого Кремлевского дворца, Путин, казалось, все еще не верил в то, что именно в его честь устроена эта пышная инаугурация. С торжественным видом, с легкой улыбкой, опустив глаза и слегка покачиваясь из стороны в сторону, он шел, одетый в темный костюм, и мало чем отличался от обычного офисного работника. Он умел становиться непримечательным и знал, как слиться с любой средой. Но в этот день его приветствовали наряженные в бело-золотую имперскую форму трубачи, а госчиновники, заполнившие роскошные залы дворца, аплодировали ему, наблюдая за каждым его шагом. Он шел по красной ковровой дорожке прямо в Андреевский зал.

7 мая 2000 года кандидат-резидент прибыл в Кремль. Отставной офицер КГБ, всего восемь месяцев назад — типичный безликий чиновник сейчас готовился стать президентом России. Обильное золото на стенах и канделябрах было живым свидетельством, во-первых, осуществления плана КГБ по возрождению Российской империи, а во-вторых — существования тех странных контрактов с Mabetex по реновации Кремля. Теперь Кремль выглядел еще богаче, чем до революции, и именно это стало причиной прихода Путина к власти.

Никогда еще инаугурация в Кремле не была такой пышной. Государственное торжество в отремонтированных палатах дворца проводилось впервые. И еще ни разу в истории страны не случалось такой мирной передачи власти от одного правителя другому. Должно быть, Ельцину было горько смотреть на это золото и роскошь — ведь именно они его и уничтожили. Но он тоже стоял в зале, гордый, смелый, с прямой спиной, и когда он заговорил о том, с каким трудом стране досталась свобода, то едва сдерживал эмоции.

— Сегодня впервые за столетие приходит законная передача полномочий от одного главы государства другому. Конечно, это непросто, и мы должны гордиться, что это происходит без переворотов, без путчей, без революций — происходит мирно, уважительно, достойно, — сказал он. — Такое возможно только в свободной стране, в стране, которая перестала бояться не только других, но и самой себя, собственной власти, освободившей граждан и давшей им свободы. Это, конечно, возможно только в новой России, которая научила людей свободно мыслить и жить. Да, мы писали историю новой России с чистого листа, что называется, методом проб и ошибок, было много нелегких испытаний, много трудностей, но сейчас всем нам есть чем гордиться — Россия изменилась. Изменилась потому, что мы берегли ее как зеницу ока и твердо защищали главное наше завоевание — свободу. Мы сохранили достойное место России в мировом сообществе, не дали стране скатиться к диктатуре, не допустили смуту, открыли путь к нормальному жизнеобеспечению людей, а успехи на этом пути — дело времени и напряженной работы.

Прощальные слова Ельцина прозвучали предостережением. Но человек, который в тот день вступал в должность президента, был решителен и сосредоточен, а когда взял слово, то заговорил о возрождении российского государства, о том, как важно знать историю, включая самые тяжелые моменты, и как важно относиться к истории с уважением. И хотя он вскользь упомянул о том, что нужно почтительно относиться и к демократическим достижениям, его основной посыл разительно отличался от речи Ельцина.

— Ради сегодняшнего торжественного события мы собрались сегодня здесь, в Кремле, в святом для нашего народа месте. Здесь, в Кремле, — средоточие нашей национальной памяти, здесь, в стенах Кремля, веками вершилась история нашей страны, и у нас нет права быть Иванами, не помнящими родства. Мы не должны забывать ничего, мы должны знать свою историю, знать ее такой, какая она есть, извлекать из нее уроки, всегда помнить о тех, кто создал Российское государство, отстаивал его достоинство, делал его великим, мощным, могучим государством. Мы сохраним эту память, и мы сохраним эту связь времен, и все лучшее из нашей истории мы передадим потомкам. Мы верим в свои силы, в то, что мы можем по-настоящему преобразовать и преобразить страну. […] Могу заверить вас, что в своих действиях буду руководствоваться исключительно государственными интересами. Считаю своей святой обязанностью сплотить народ России, собрать граждан вокруг ясных целей и задач и каждый день и каждую минуту помнить, что у нас одна Родина, один народ, у нас с вами одно общее будущее.

Среди тех, кто аплодировал ему из первых рядов, была и Семья — те самые официальные лица, которые помогли Путину прийти к власти. Там находился и Александр Волошин, в прошлом — талантливый экономист, а теперь — руководитель администрации президента. Рядом с ним сидел плотный хриплоголосый Михаил Касьянов. Этот чиновник из команды Ельцина на пике своей карьеры возглавлял министерство финансов и распоряжался выплатами внешних стратегических долгов России, а когда в канун Нового года Ельцин передал правление Путину, последний, во исполнение пакта о преемственности между ним и Семьей, сделал Касьянова премьер-министром, а позже, в мае, утвердил Волошина главой администрации.

Никем не замеченные, затерявшиеся в толпе официальных лиц были здесь и люди Путина из КГБ, которых он привез из Петербурга. В те дни о них почти никто ничего не слышал. Это и были те самые силовики, которые готовились продемонстрировать свою власть: вначале — в союзе с чиновниками Ельцина, а затем — и самостоятельно. Уже вскоре после инаугурации они ясно дали понять, что десятилетие свободы, которым так гордился Ельцин, подходит к концу.

Среди связанных с КГБ бизнесменов присутствовал и Юрий Ковальчук — физик, владелец контрольного пакета акций петербургского банка «Россия», учрежденного коммунистами на закате СССР. Был в зале и Геннадий Тимченко — предположительно бывший агент КГБ, который тесно сотрудничал с Путиным в северной столице, занимался экспортом нефти. Закаленные в жестоких битвах за наличность в Санкт-Петербурге, теперь они готовились удовлетворить свои аппетиты и в Москве. В безликой толпе затерялись и никому не известные коллеги, с которым Путин начинал службу в Ленинградском КГБ и которых он назначал своими заместителями, став директором ФСБ в 1998 году. На них тогда мало кто обратил внимание.

Среди этих соратников был и кряжистый Николай Патрушев — опытный шпион, который, по словам бывшего кремлевского чиновника, попался с поличным на организации взрывов жилых домов в Рязани. Патрушев сменил Путина на посту директора ФСБ, когда тот стал премьер-министром, и оставался в этой должности до конца его второго президентского срока. С 1994 года, задолго до карьерного взлета Путина, он занимал высшие должности в ФСБ в Москве. Патрушев был старше Путина всего на год, в конце семидесятых годов они вместе работали в контрразведке КГБ. Когда Путин стал вице-мэром Петербурга, Патрушев в новоиспеченном петербургском ФСБ возглавил отдел борьбы с контрабандой, а группа бывших кагэбэшников из числа людей Путина приступила к захвату главного канала контрабанды в городе — Балтийского морского пароходства и стратегического морского порта. Вскоре Патрушева перевели в Москву, где он быстро вырос до главы ФСБ. Изрядно пьющий, он изящно сочетал этику безжалостного капитализма и страсть к накоплению богатств с амбициозными планами по возрождению Российской империи.

— Он — простой парень, советский человек старой формации. Он хочет вернуться в Советский Союз, но только при капитализме. Капитализм для него — средство восстановления имперской мощи России, — сказал близкий к Патрушеву человек.

Близкий соратник Путина с этим согласился:

— У него всегда были очень независимые и смелые суждения.

Иными словами, Патрушев всегда был провидцем и идеологом возрождения Российской империи.

— Он — очень сильная личность. Один из тех, кто действительно верит в возрождение империи, и он заразил этими идеями Владимира Владимировича, — заявил один из приближенных.

Патрушев складно сочинял программные тексты, расписывая геополитические амбиции России, однако цели у него оправдывали любые средства. Он не умел разговаривать без мата, а если вы не матерились в ответ, он просто переставал вас уважать.

— По-другому он не понимал, — сказал его приближенный. — Он не мог говорить или вести себя иначе. Он приходил на собрания и произносил: «Ну что, хуесосы, опять все проебали?»

Другой соратник Путина утверждал, что Патрушев всегда был жестким, тогда как сам Путин поначалу исповедовал либерализм. Один из приближенных говорил, что Патрушев всегда считал себя умнее и сообразительнее Путина:

— Он никогда не считал Путина своим начальником.

В свое время Патрушев объявил вендетту повстанцам из мятежной Чеченской республики — он яростно ненавидел и «чеченов», и всех, кто с ними работал.

Среди неприметных силовиков, аплодировавших Путину в Андреевском зале, присутствовал и Сергей Иванов — старший офицер внешней разведки КГБ. За изящными манерами и свободным английским он искусно скрывал жесткий нрав и острый язык. Он тоже работал с Путиным в Ленинградском КГБ, оба они — выходцы из Большого дома КГБ на Литейном, два года делили там один обшарпанный кабинет. Задолго до того, как Путин поступил в Институт имени Андропова, Иванов ушел на повышение — уехал в Финляндию, а потом — предположительно в Великобританию. Затем некий шпион перебежал на сторону Британии, чем разрушил легенду, и Иванова назначили главой представительства в Кении.

В девяностые годы он был первым заместителем директора Европейского департамента СВР под непосредственным руководством Примакова и стал самым молодым генералом со времен развала СССР. Заняв пост директора ФСБ, Путин назначил Иванова и Патрушева своими заместителями, а став премьер-министром, сделал Иванова секретарем Совета безопасности, то есть назначил его на второй по значимости пост в Кремле. По мере укрепления режима Путина росло и влияние Иванова.

Присутствовал на церемонии и усатый офицер КГБ старой школы Виктор Иванов — он воспринимал происходящее только сквозь призму холодной войны. На два года старше Путина, он был партийным функционером, затем работал на Ленинградский КГБ. Он начал службу вскоре после Путина и почти двадцать лет строил карьеру — от начальника отдела кадров до начальника отдела Петербургского ФСБ по борьбе с контрабандой. Пост достался ему по наследству от Патрушева — это случилось в тот момент, когда молодчики Ильи Трабера захватывали морской порт. По словам бывшего коллеги из отдела по борьбе с контрабандой, Иванов прославился тем, что и пальцем не пошевелил, чтобы чему-то воспрепятствовать:

— Его любимыми словами были «потом» и «не сейчас».

В докладе старшего офицера КГБ из внешней разведки было выдвинуто предположение о причинах такой пассивности Иванова: он помогал Тамбовской группировке (к которой причисляли и Трабера) с захватом морского порта, а порт, в свою очередь, использовался для контрабанды наркотиков из Колумбии в Западную Европу. В докладе, который позднее был зачитал в лондонском суде, также утверждалось, что Путин обеспечил Иванова защитой на весь период его работы в Петербурге, но сам Иванов этот факт яростно отрицал.

Став президентом, Путин назначил Иванова заместителем главы своей администрации. Его работа заключалась в том, чтобы внимательно следить за каждым. Как утверждал один из его приближенных, у Иванова была «феноменальная память», и он помнил персональные особенности всех и каждого. Юрий Швец, впрочем, отзывался о нем не так снисходительно. Задача кадровика, сказал он, заключалась в сборе компрометирующей информации на коллег, что потом использовалось для воспрепятствования карьере:

— Где бы ни работал Иванов, он целенаправленно настраивал людей друг против друга, создавал напряженную обстановку, а затем брал ситуацию в свои руки и разрешал конфликты. Он прекрасно понимал расстановку сил вокруг себя.

Но, вероятно, ближайшим другом нового президента был Игорь Сечин. Младше Путина на восемь лет, он тенью следовал за ним повсюду с самого назначения того на должность вицемэра: в должности секретаря он, как караульный, нес вахту в приемной перед кабинетом Путина в Смольном, исполняя роль сурового привратника. Он контролировал доступ к Путину и проверял все документы, которые передавались боссу. Любой, кому нужна была подпись Путина для открытия бизнеса, сначала должен был потолковать с Сечиным. Когда один петербургский бизнесмен запросил разрешение на открытие совместного российско-голландского предприятия по торговле углем и нефтью, друзья организовали ему встречу с Путиным. После обсуждения последний отправил бизнесмена к секретарю Игорю Сечину со словами: «Он скажет, какие принести документы, а я подпишу».

— Я вышел из кабинета и пошел к Сечину, не задумываясь о том, кто он вообще такой, — вспоминал бизнесмен Андрей Корчагин. — Только удивился, что это парень, а не девушка, ведь секретари обычно девушки. В те дни мы обращались с чиновниками довольно вальяжно. Мы начали обсуждать, какие надо принести документы, и тут Сечин вдруг что-то написал на бумаге. Он сказал: «И принесите…» и показал листок, на нем было написано «10 тысяч долларов». Я был вне себя. Я сказал: «Вы что? Совсем с глузду съехали?» А он ответил: «Так у нас делается бизнес». Я послал его к чертям, и в итоге мы ничего не зарегистрировали. Но то были абсолютно другие времена. Я понятия не имел, кто такой Сечин. Они тогда промышляли мелким взяточничеством.

По свидетельству бывшего соратника Путина, Сечин всегда выступал барьером, прикрывал босса и организовывал встречи с людьми, желающими его видеть. Даже если встреча уже была внесена в календарь, Сечин говорил, что организовывать надо все только через него:

— Связи у нас устанавливаются именно так. А если человек не слушал Сечина, он становился врагом и списывался со счетов.

По словам двух приближенных, Сечин долгое время служил именно в КГБ, а не в военной разведке, как часто предполагали. Его завербовали в конце семидесятых годов, когда он учился на филологическом факультете ЛГУ. Как сказал один близкий к нему человек, его обязали писать доносы на однокурсников. Родители Сечина развелись, когда он был маленьким, и он усердно учился, стремясь преуспеть в жизни и вылезти из нищеты — детство он провел в мрачном спальном районе Ленинграда.

— Он всегда вел себя агрессивно. У него был комплекс неполноценности, — сказал бывший кремлевский чиновник, хорошо знакомый с Сечиным. — Его детство прошло в беднейшем районе Ленинграда, но потом он поступил в университет, на филологию, а там учились сплошь дети дипломатов.

Сечин всю жизнь работал под прикрытием на КГБ, но в его официальной биографии об этом никогда не упоминалось. Вместо этого говорилось о том, что он работал переводчиком в Мозамбике, где пригодилось его знание португальского — шла гражданская война, и советские военные готовили и оснащали национальную армию. Затем официально в роли переводчика его отправили в Анголу, где Советская армия, снова разыгрывая партию в холодной войне в Африке, оснащала и готовила повстанцев для другой гражданской войны. По возвращении Сечин получил должность в ЛГУ — там он и познакомился с Путиным. Они долгое время работали вместе: сначала занимались внешними связями института, затем сотрудничали с городами-побратимами в горсовете, но при этом Сечин оставался агентом КГБ под прикрытием. С тех пор он всегда держался рядом с Путиным, вел себя, как верный слуга, в поездках носил за Путиным чемоданы и везде следовал по пятам. Сечин был заместителем Путина в Кремле, где занимался иностранным имуществом, сидел в том же маленьком кабинете, в бывшей штаб-квартире ЦК КПСС, затем, по мере карьерного продвижения Путина, получал новые назначения в администрации. Когда Путин стал президентом, он сделал Сечина заместителем главы администрации. Но за сечинской раболепной манерой крылось отчаянное желание контролировать всех и вся и невероятное умение строить заговоры. И, как сказали два его приближенных, он ненавидел своего шефа.

Пока Сечин исподтишка подкидывал Путину разные идеи, сам Путин смотрел на него, как на тень, как на серого слугу режима.

— Он относился к Сечину, как к парню, что таскает за ним чемоданы, — сказал приближенный к ним бывший кремлевский чиновник.

Путин всегда был дотошен в вопросах рангов и субординации. В начале работы в Кремле, в середине девяностых годов, управделами президента Павел Бородин обеспечил Путина и Сечина квартирами в центре Москвы. Проблемы возникли тогда, когда Путин узнал, что квартира Сечина оказалась больше. Вскоре после переезда Сечин пригласил Путина в новую квартиру и показал, какие из нее открываются виды. Путин спросил о площади квартиры, а Сечин, посмотрев в документы, ответил: 317 квадратных метров. Путин тут же сказал: «А у меня всего 286». Он сухо поздравил Сечина и тут же ушел, словно Сечин ограбил его или цинично предал.

— У Путина были проблемы с завистью, — сказал знакомый с инцидентом чиновник. — Нужно хорошо его знать, чтобы понимать, что это означает. Игорь сказал мне, что все понял в тот момент, когда Путин сказал: «Поздравляю». На самом деле Путин хотел его пристрелить, просто выстрелить контрольным в голову. Он сказал, что после этого случая они неделями не разговаривали. А ведь это была такая мелкая, незначительная вещь… Но у Путина есть такие комплексы. На встрече с ним лучше жаловаться и говорить, что у тебя все плохо. И Игорь этому быстро научился.

Это красноречиво свидетельствует о менталитете Путина, о том, как легко он готов был придумывать несуществующие обиды, что стало заметно в последующие годы. Как и Сечин, Путин выбрался из нищеты, из грязных ленинградских улиц, где, чтобы заработать уважение, приходилось драться. Агрессия и комплекс неполноценности никуда не делись.

Последним из этой группы соратников по КГБ, которых Путин привел с собой в Кремль, был Виктор Черкесов. Он возглавил ФСБ Петербурга в тот момент, когда Путин стал заместителем мэра. На два года старше Путина, Черкесов почти восемь лет занимал руководящие посты в Ленинградском КГБ и был начальником Путина до того, как последнего отправили на учебу в Москву. На закате советского режима Черкесов возглавлял один из самых зловещих отделов КГБ, занимавшийся диссидентами. Но после краха СССР он радостно приветствовал теневой капитализм Петербурга и стал одним из связующих звеньев между мэрией, спецслужбами и организованной преступностью, ключевой фигурой, стоявшей за Тамбовской группировкой в период захвата Балтийского морского пароходства и морского порта. Путин же всегда относился к нему исключительно уважительно.

— Он занимал высшие должности уже тогда, когда Путин был никем, — сказал человек, близкий к обоим. — Он из ближнего круга. Он из элиты.

Когда Путин выбирал премьер-министра, на место директора ФСБ он собирался поставить Черкесова, но Патрушев подсуетился раньше. Юмашеву же было сказано, что не стоит выполнять каждое желание Путина — нужно сохранять некий баланс. Поэтому Черкесова назначили заместителем.

В первые годы президентства Путина людям из Ленинградского КГБ — силовикам — приходилось делить власть с наследниками ельцинского режима. Они учились и наблюдали, как хитроумный руководитель кремлевской администрации Волошин, которого Путин оставил в должности, передавал последнему «хорошо смазанную машину». Волошин считался главным представителем Семьи в Кремле — его взгляды на экономику были либеральными, но в политике он склонялся к государственности. Он входил в число тех, кто помогал обустроить передачу власти в пользу КГБ. Экономист по профессии, Волошин окончил Академию внешней торговли. Академия всегда ассоциировалась с 1-м отделом КГБ, то есть с отделом внешней разведки. Затем, в годы перестройки, он работал заместителем заведующего отделом исследований текущей конъюнктуры Научно-исследовательского конъюнктурного института (ВНИКИ). Позднее Путин отправил Волошина, свободно владевшего английским, в качестве уполномоченного на обсуждение военных вопросов с генералами США. Вначале Волошин был ценным кадром для силовиков — он помогал Путину избавляться от политических врагов.

Волошин работал также в тандеме с другим деятелем эпохи Ельцина — Михаилом Касьяновым, которого Путин снова назначил премьер-министром. На своем предыдущем посту первого замминистра финансов Касьянов разбирался с внешним долгом, то есть занимался мутными сделками, напрямую связанными с тайным финансированием режима. И хотя он слыл прозападным либералом, его считали человеком надежным. При этом он фактически олицетворял саму эпоху Ельцина. В то же время из-за своих закулисных махинаций он заслужил прозвище Миша Два Процента.

Сразу заявив о стремлении построить здоровый рынок, Путин завоевал доверие Семьи, а затем, уже произнося клятву президента, анонсировал серию либеральных реформ, которые позже принесут ему признание экономистов всего мира и убедят инвесторов в надежности рынка. Он ввел один из наиболее выгодных подоходных налогов в 13 %, что тут же решило массу проблем с неуплатами налогов, оставшихся со времен правления Ельцина. Он провел земельную реформу и разрешил продажу и покупку частного имущества, что освободило дорогу инвесторам. В качестве экономического советника президента он нанял Андрея Илларионова — его считали одним из самых принципиальных экономистов-либералов. И в этом движении к свободному рынку цены на нефть, на которых базировался российский бюджет, стали постепенно расти. Получив огромные вливания, правительство начало расплачиваться с долгами перед МВФ, которые успело набрать правительство Ельцина. Казалось, что нестабильности и турбулентности ельцинских лет положен конец.

В мире приветствовали и желание Путина восстановить связи с Западом. Одним из первых президентских указов он закрыл станцию прослушки «Лурдес» на Кубе, которую с такой яростью отвоевывал Егор Гайдар. Путин старался наладить теплые отношения с президентом США Джорджем Бушем и стал первым мировым лидером, выразившим соболезнования после атак 11 сентября 2001 года. Он даже не прислушался к совету министра обороны — на тот момент Сергея Иванова — и открыл США доступ к военным базам в Средней Азии, откуда можно было предпринимать атаки на соседний Афганистан. О его прошлом в КГБ забыли, а Джордж Буш даже заявил, что «посмотрел в глаза Путина и понял суть его души».

Но все это длилось недолго. Начало президентства Путина теперь кажется эпохой мечтаний и невероятной наивности. По словам Пугачева, попытки восстановить связи с Западом строились не на щедрости — Путин ожидал получить что-то в ответ. Когда в июне 2002 года после нескольких теплых встреч с Путиным Джордж Буш объявил, что Соединенные Штаты в одностороннем порядке выходят из Договора об ограничении систем противоракетной обороны — главного договора по вооружениям со времен холодной войны, Путин и его советники решили, что их предали. Выход из договора давал США право начать тестировать противоракетные системы, которые предполагалось размещать в бывших странах Варшавского договора. В США заявили, что системы планировалось использовать в качестве обороны против ракет Ирана, но администрация Путина решила, что это прямая угроза России.

— Ясно, что противоракетный щит не может быть использован против какой-либо другой страны, кроме России, — сказал журналистам Волошин, добавив, что у американских официальных лиц «в голове сидят тараканы со времен холодной войны».

В то же время НАТО упрямо продвигалось на восток. Заверения о недопустимости экспансии на восток, данные Горбачеву западными лидерами, были грубо попраны. В последний год правления Ельцина в НАТО вступили Польша, Чехия и Венгрия. В ноябре 2000 года НАТО пригласило присоединиться еще семь стран из Центральной и Восточной Европы. В Кремле решили, что США буквально сует под нос России факты превосходства Запада.

С самого начала усиление контроля государства стало доминирующей силой, несмотря либеральную экономику. Фактически с первыми реформами Путина должен был установиться режим по типу Аугусто Пиночета, а экономические реформы предполагалось реализовывать «тоталитарными силами» могущественного государства. Почти сразу после своего назначения взращенный Гайдаром и получивший образование в связанном с КГБ институте экономики в Австрии очкастый экономист Петр Авен призвал Путина управлять страной так, как Пиночет управлял Чили. Как недвусмысленно намекал Авен, согласно плану Андропова, Путин должен был завершить переход России к рынку, пока процесс не вышел из-под контроля. Будучи министром внешней торговли, Авен в свое время одобрил схему «сырье в обмен на продовольствие» от лица премьер-министра Гайдара; он же инициировал международное расследование с участием фирмы Kroll, которой предстояло найти «золото партии», и сам же отказал фирме в доступе к материалам, которыми располагала российская прокуратура. К этому моменту он объединил усилия с Михаилом Фридманом — бывшим комсомольским функционером и одним из первых предпринимателей страны. Авен стал президентом фридмановского Альфа-банка — центральной компании крупнейшего финансово-промышленного конгломерата с долями в нефтяном бизнесе и телекоммуникациях. В финансовую сеть «Альфа-Групп» вошел и директор одной из главных компаний холдинга в Гибралтаре Франц Вольф, сын знаменитого шефа отдела разведки Штази Маркуса Вольфа.

Признаки того, что Путин собирается создавать другую структуру власти, проявились сразу. Вначале оптимисты надеялись, что это просто политическая эквилибристика — попытка уравновесить относительно либеральный и относительно прозападный фланг Семьи и людей из спецслужб Санкт-Петербурга. Однако вскоре влияние силовиков начало преобладать. Они принимали решения, опираясь на логику холодной войны, и эта логика постепенно меняла и формировала взгляды самого Путина. Мечтая восстановить мощь России, люди из КГБ воспринимали США как угрозу целостности страны и причину ослабления своей власти. Они считали, что экономику можно использовать как оружие для восстановления влияния государства и их самих, а затем направить это оружие против Запада. До какого-то момента Путин все еще находился под влиянием либерально настроенного Собчака. Но в конце концов, как сказал Пугачев, «его создало ближайшее окружение. Они переделали его в другого человека. Он разочаровался в США и захотел разбогатеть. Именно внутреннее окружение заставило его заняться восстановлением государства».

В частности, директор ФСБ Патрушев намеревался сделать Путина частью клана КГБ и заразить идеологией времен холодной войны. Когда Путина назначили директором ФСБ, а затем продвинули в президентское кресло, Патрушев отнесся к этому скептически и решил, что сможет им манипулировать.

— Он всегда был более решительным. Путина и сравнивать с ним нельзя, — сказал кремлевский инсайдер.

Патрушев хотел связать Путина с президентством, сделать так, чтобы тот не смог уйти. И эта работа началась с момента его выдвижения в президенты — со взрывов жилых домов, которые закончились войной в Чечне. Впрочем, в первый год правления Путина Семья, казалось, решила не вспоминать об этом, решив, что теперь ее позиции надежно защищены, она просто не хотела знать ничего лишнего.

Все это время Пугачев пребывал за сценой. Словно хищник, он наблюдал за своим протеже и пытался уравновесить влияние противоборствующих сил — Семьи и спецслужб. Он сказал, что старался оградить Путина от взяток и потому сам оплатил все необходимое. В первый год правления Путина Пугачев, по его словам, потратил около 50 миллионов долларов на нужды семьи, он занимался всем — вплоть до покупки домашних столовых приборов. Он приобрел квартиры для прокуроров, таким образом взяв их под свой — и президентский — контроль. Он утверждал, что это было необходимо, чтобы президента и прокуроров нельзя было подкупить.

— Им всегда предлагали деньги — то за одно, то за другое. В основном все обстряпывалось через Юрия Ковальчука, — сказал он, ссылаясь на петербургского коллегу, которому достался банк «Россия», — главный общак с наличностью питерских союзников Путина.

Пугачев заявил, что попытался положить конец установленной олигархами традиции: в годы Ельцина те верили, что контролируют Кремль через пожертвования в пользу кремлевских чиновников, вероятно, не понимая, что, по сути, он делал то же самое.

— Я просто пытался сделать так, чтобы этого больше не случалось. Правила должны были измениться, — сказал он.

Когда Путин занял президентское кресло, олигархи ельцинской эпохи все еще были сильны. Московские бизнесмены, взращенные Комитетом и первыми рыночными экспериментами эпохи перестройки, к этому моменту давно порвали с бывшими наставниками и заняли элитные места в российской власти. Они прибрали к рукам значительную часть экономики страны, а затем, накануне выборов 1996 года, нащупали уязвимое место Ельцина и убедили его передать в свое управление крупнейшие предприятия национальной промышленности. Почти 50 процентов богатства России было передано через залоговые аукционы в руки «великолепной семерки», что только усилило зависимость и слабость Ельцина. Отчасти он зависел от средств олигархов, которые спонсировали его перевыборы в 1996 году. Сами же олигархи убедились в том, что могут не только поддерживать режим, но и диктовать свои правила.

По некоторым данным, с 1994 года на западные банковские счета ежегодно утекало по 20 миллионов долларов наличными, в то время как казна правительства неуклонно пустела. Олигархи типа Ходорковского и Березовского переправляли деньги за границу, и это ослабило государство до такой степени, что, по заявлениям людей Путина из КГБ, страна балансировала на грани краха. В 1990-х годах наблюдались массовые задержки зарплат и неуплаты налогов. Россия оказалась в серьезном долгу перед западными организациями — такими, как МВФ и Мировой банк, а дефолт по долгу составлял 40 миллиардов долларов. Более трети из этого долга не получили западные кредиторы, что еще больше подорвало репутацию финансовой системы страны. По мнению людей из КГБ, политические свободы эпохи Ельцина в регионах только подталкивали страну к хаосу. Последний год Ельцина был особенно неспокойным: некоторые региональные губернаторы отказались переводить часть налогов в федеральный бюджет.

— Мы видели, как на наших глазах разваливается страна, — сказал Сергей Богданчиков, близкий соратник Путина, приближенный Примакова и руководитель одной из последних государственных компаний «Роснефть». — По сути, Путин получил в управление руины государства. Все зашло так далеко, что губернаторы собирались вводить свою валюту… Если бы не Путин, то через два-три года не осталось бы никакой Российской Федерации. Были бы отдельные государства, как на Балканах. То, что страну ждет крах, для меня было абсолютно очевидно.

Люди из КГБ давно и пристально наблюдали за ситуацией. Добродушный и грубоватый Владимир Якунин, старший офицер КГБ, работавший под прикрытием в ООН, а по возвращении из Нью-Йорка в Ленинград получивший в управление банк «Россия», подготовил исследование собственности в российской экономике: согласно ему, в 1998–1999 годах почти 50 % национального валового продукта производилось компаниями, которыми владели всего восемь семей.

— Если бы все продолжилось в том же духе, вскоре они прибрали бы больше 50 %, — сказал Якунин через двадцать лет. — Все доходы оседали в частных карманах. Налоги не платились. Это было обычное мародерство. Требовалась серьезная реконструкция государства, иначе это был путь в никуда — и я это понимал.

Якунин сказал, что передал Путину отчет со своими комментариями. Это случилось вскоре после того, как Путин стал президентом.

В итоге люди из спецслужб вцепились в олигархов. Факт переправки наличности на Запад стал хорошим предлогом для укрепления власти КГБ. Силовики заявили, что олигархия представляет угрозу национальной безопасности, хотя на самом деле олигархия угрожала только им самим. Себя же они рисовали рыцарями, призванными восстановить Российскую империю, и полагали, что возрождение государства неразрывно и гармонично связано с их собственным продвижением к успеху.

Как вспоминал Якунин, вскоре после инаугурации Путина советник по национальной безопасности президента США Джимми Картера Збигнев Бжезинский расхохотался, когда ему задали вопрос о зарубежных счетах российской элиты. Если все деньги хранятся на западных счетах, сказал он, тогда чья же это элита? Российская или западная? Услышав это, люди из КГБ пришли в ярость. Тем более обидно было услышать такое от политика времен холодной войны — именно его они считали одним из создателей западной программы по демонтажу советского режима.

Наиболее одиозным был офшорный фонд Valmet, долю в котором имел советник Ходорковского Кристиан Мишель. Через фонд проходили миллионы, его представительства были открыты в Лондоне, Женеве и на острове Мэн. Фонд также занимался зарубежными счетами принадлежавшей Ходорковскому Group MENATEP и счетами швейцарской нефтяной компании Runicom, которая экспортировала нефть из «Сибнефти», созданной Борисом Березовским и Романом Абрамовичем. Ходорковский и Березовский были самыми независимыми олигархами, а Valmet во многом олицетворял новый мировой порядок после холодной войны. Теперь на лидирующие позиции вышли США, а российские деньги независимых олигархов уходили на западные счета. Такая расстановка сил стала еще более очевидна, когда старейший и уважаемый Riggs National Bank of Washington приобрел в Valmet долю в 51 %. Банк, который десятилетиями занимался счетами посольств США по всему миру, собирался обосноваться в Восточной Европе и в России, а Valmet служил мостом. Символизм победы Запада в холодной войне прослеживался повсюду. Глава международного банковского бизнеса и бывший постоянный представитель США при НАТО Элтон Кил видел свою миссию в том, чтобы «вырастить частные предприятия в ранее недружественной среде». Ярый либерал Кристиан Мишель был убежден, что операции банка Riggs по приобретению Valmet были нацелены на высвобождение российских предпринимателей из-под гнета государства. А когда «Менатеп» Ходорковского тоже приобрел долю в Valmet, Мишель решил, что такая инвестиция символизирует «новый мировой порядок, которым гордился бы президент Буш-старший. […] Старейший банк США и развивающийся банк России объединили свой капитал в компании Valmet. Я думал, что это заговор».

Но для людей из петербургского КГБ и поддерживающих их генералов коалиция Riggs-сМенатеп» символизировала возврат к эпохе Ельцина — к бандитскому капитализму западного образца, в котором олигархи типа Ходорковского диктовали свою волю власти. Автора программы приватизации Анатолия Чубайса они тоже считали марионеткой Запада.

Согласно взглядам этих людей, построенным на логике холодной войны, любой ход в этой игре вел к проигрышу: американские экономисты, ринувшиеся в Россию консультировать Чубайса, были шпионами ЦРУ, их цель заключалась в том, чтобы уничтожить последние остатки российской индустрии, передать все в частные руки и постепенно разрушить военную промышленность. КГБ стремился вернуть контроль над промышленными денежными потоками, но национальные предприятия уже были раздроблены и переданы независимым собственникам — над этим поработал Чубайс.

— США заслали в Россию шпионов ЦРУ, чтобы протащить приватизацию, — сказал близкий соратник Путина, даже через двадцать лет после приватизации Чубайса он по-прежнему испытывал ярость. — Они воспользовались ситуацией и заработали много денег. У них не было права зарабатывать на приватизации.

На самом же деле, заявляя о поддержке дальнейшего движения России к рыночной экономике, Путин с начала предвыборной кампании не скрывал своего отношения к олигархам. Первый намек был сделан 28 февраля 2000 года на его встрече с доверенными лицами. Путина спросили, когда он избавится от присосавшихся к власти «пиявок», имея в виду олигархов, и тот ответил, что режим должен сделать больше, чем просто их уничтожить:

— Равноудаленное положение всех субъектов рынка от власти, с одной стороны, и гарантии прав собственника, с другой стороны, — один из краеугольных камней в политической и экономической сфере. […] Ни один клан, ни один олигарх не должны быть приближены к региональной и федеральной власти, они должны быть равноудалены от власти.

Следующее предупреждение было озвучено за неделю до выборов: выступая на радиостанции «Маяк», Путин сказал, что хочет устранить всех олигархов:

— Если под «олигархами» понимать представителей групп, которые сращиваются или способствуют сращиванию власти с капиталом, то таких «олигархов» не будет как класса. Потому что если мы не создадим равных условий для всех, то мы не сможем вытащить страну из того состояния, в котором она находится сегодня.

Такие заявления, конечно, уставшее от эксцессов ельцинской эпохи население только приветствовало. О бесконечных коррупционных расследованиях ежедневно писали пока еще относительно свободные СМИ — независимые олигархи использовали журналистику как способ свести счеты с конкурентами. Путин практически повторил слова Примакова — тот призывал освободить места в тюрьмах для бизнесменов и коррумпированных чиновников. Но если от заявлений Примакова у членов Семьи стыла кровь в жилах, то слова Путина, казалось, никого больше не пугали. Путин был агентом Семьи в Кремле, и она была уверена, что ее это не затронет.

— Близкое окружение и олигархи думали, что Путин — фигура временная, они действительно полагали, что смогут удержать его под своим контролем, — сказал близкий Путину человек.

По некоторым свидетельствам, перед президентскими выборами один олигарх обратился к Путину в Белом доме — он все еще числился в правительстве и имел там свой кабинет. Олигарх недвусмысленно заявил, что без поддержки бизнеса его никто не выберет и, следовательно, ему нужно знать правила поведения. Путин в ответ и глазом не моргнул, только бросил:

— Посмотрим.

— Он никого не уволил. Но, конечно, он играл в свои игру. Его совершенно точно недооценивали.

Вероятно, обратившимся к Путину олигархом был Борис Березовский. На тот момент, казалось, только он задумался о том, не допустили ли все они фатальную ошибку. Завершив операцию по уничтожению тандема Примакова-Лужкова, Березовский с новой подружкой отправился на Ангилью и пробыл там практически всю предвыборную кампанию, а по возвращении был поражен переменами.

— Он вернулся с отдыха, и увидел то, что ему не понравилось, — сказал человек, приближенный к Березовскому. — Он пошел к Путину обсудить кандидатуру на президентство в 2004 году, предложил ему отсидеть в президентском кресле всего четыре года, пока он, Березовский, не создаст оппозиционную партию. Он хотел, чтобы в стране была настоящая демократия.

Но даже если такой разговор и состоялся, из этого определенно ничего не вышло. За несколько дней до инаугурации Путина газета Березовского «Коммерсантъ» опубликовала материал о просочившихся планах слияния Кремля с ФСБ для обуздания всех оппозиционных партий, всех критически настроенных оппонентов и всей свободной прессы. Статья наделала много шума. И хотя слияния как такового формально не произошло, планы, описанные в статье, теперь кажутся зловещим пророчеством. Восхождение Путина к власти, конечно, способствовало захвату Кремля людьми из КГБ. Эти два института действительно сливались воедино. Словно Березовский внезапно осознал глубину своей ошибки.

«Новый президент, если он действительно хочет установить порядок и стабильность, не нуждается в саморегулируемой политической системе, — вот каков был явный посыл Кремля. — Политическому управлению президента (оно станет центральным в администрации) ставится очень конкретная задача — «реальный контроль над политическими процессами в России» (читай — подчинение политических процессов). Во-вторых, раз уж речь зашла о «подчинении политических процессов», без наследников КГБ не обойтись. И документ это честно признает: «Программа определяет стратегической необходимостью подключение ФСБ и других спецслужб к деятельности Политического управления президента РФ». ФСБ предполагалось использовать для защиты репутации в случаях, когда просочившаяся информация служила не на пользу президенту или его внутреннему окружению.

В Кремле же отрицали сам факт того, что такие предложения вообще когда-либо выносились на обсуждение. Однако есть основания предполагать, что реализация первой фазы этого плана началась за четыре дня до инаугурации. План определенно имел целью приструнить медиа. В офисы Владимира Гусинского ворвались правоохранители в масках и с автоматами наперевес. Медиамагнату в то время принадлежала группа компаний «Медиа-Мост», куда входил и телеканал НТВ, критично настроенный по отношению к Путину. НТВ был вторым по популярности телеканалом в России, и сам Гусинский никогда не стеснялся поднимать политические темы, особенно что касалось поддержки лужковского блока «Отечество» перед парламентскими выборами. К тому же канал давал непредвзятую картину войны в Чечне. Накануне президентских выборов обсуждение подозрительного инцидента в Рязани транслировалось в прайм-тайм — участники дискуссии открыто обсуждали, стоит ли ФСБ за взрывами жилых домов. Над Путиным издевались в еженедельном сатирическом шоу «Куклы». Не раз его рисовали злобным карликом из сказок Гофмана — крошкой Цахесом, без всяких усилий унаследовавшим богатое королевство.

Налет на Гусинского в первые дни правления Путина был не только явным сигналом от новых кремлевских хозяев из КГБ. Через десять дней после инаугурации Путин обнародовал свои далеко идущие новые планы по обузданию полномочий региональных губернаторов: эти меры были придуманы для того, чтобы предотвратить объединение губернаторов против Кремля, как уже однажды случилось, когда они выступили за Лужкова и Примакова. Предложенное законодательство лишало губернаторов мест в Совете Федерации. На тот момент они успели освоиться в СФ, долгое время препятствовали увольнению Скуратова с поста генпрокурора и стали довольно независимой политической силой. Лишение губернаторов парламентских мест означал и конец их депутатской неприкосновенности в уголовных преследованиях; кроме того, предложенные меры давали президенту право увольнять губернаторов, если против них инициировано расследование, что еще отчетливее указывало на невозможность дальнейшего отклонения от курса Кремля. В качестве следующего шага по установлению повсеместного контроля Путин назвал семерых кремлевских уполномоченных — в каком-то роде супергубернаторов — для наблюдения за семью регионами. Из них пятеро были генералами ФСБ и двое — лояльными Кремлю политиками. Все они быстро получили посты.

Березовский был уверен, что такое законодательство приведет к разрушению демократических достижений эпохи Ельцина. 31 мая он написал Путину открытое письмо, заявив, что его предложения являются «угрозой территориальной целостности России и демократии». Письмо опубликовали на первых полосах почти все московские газеты, а телеканал Березовского ОРТ осветил обращение во всех вечерних новостных выпусках. Один из друзей Березовского, магнат, имевший тесные связи со спецслужбами, в частности, с Примаковым, посоветовал ему притормозить:

— Я сказал: «Боря, хватит. Что ты делаешь? Твой парень стал президентом. Чего тебе еще нужно?» А Березовский ответил: «Он диктатор». Он раньше всех заметил в нем диктаторские замашки.

Но тогда голос Березовского звучал одиноко, а его предупреждений об угрозе демократии никто не слышал. Заседавшие в Кремле близкие к Семье чиновники, в том числе глава администрации Александр Волошин и его заместитель Владислав Сурков, вошли в команду разработчиков плана по усмирению губернаторов. А в это время за сценой воплощались планы по обузданию медиа. Кремлевские чиновники словно мстили тем силам, из-за которых чуть не оказались в тюрьме и которые год назад принесли им столько неприятностей. Юмашев утверждал: на обсуждении этих вопросов с Путиным было четко оговорено, что любые нападки на НТВ будут считаться попранием свободы слова. Но ни Юмашев, ни Волошин и пальцем не пошевелили, чтобы остановить кампанию по возвращению телеканалов под контроль государства. Мало того, сам Волошин активно в ней участвовал.

— Путин сказал мне, что Ельцин останется позорным пятном в истории, — вспоминал Юмашев. — Он сказал, что все учебники по истории будут рассказывать о Семье, причем там будет сплошная ложь, и все из-за НТВ. Путин сказал: «Почему я должен с этим мириться? Почему мы должны позволять им дискредитировать режим? Почему я должен прощать им ежедневную ложь?» Я сказал, что свобода слова — самый важный институт власти. Нам следует об этом помнить. А он сказал, что при слабом режиме мириться с этим нельзя. Мириться можно, когда режим силен, но когда он ослаблен, сносить такое нельзя. И поступил так, как посчитал нужным.

Манера Путина вести разговор представляла собой типичную манипуляцию по шаблону КГБ: он давил на тайную неприязнь Семьи к НТВ — ведь годом ранее канал постоянно унижал приближенных Ельцина и полоскал в коррупционных скандалах, именно это в конце концов и вынудило Ельцина досрочно передать власть. Путин сознательно эксплуатировал чужие страхи, заявляя, что подобная свобода слова в будущем отразится на Семье, так как для атаки на телеканал ему нужно было заручиться ее поддержкой.

— Он смотрел на НТВ как на канал, который не информирует людей, а протаскивает интересы владельца, — сказал Юмашев. — Он сказал: «Они под колпаком. Они задолжали государству. Если бы не этот долг, я бы их не тронул. Но они сами себя скомпрометировали, и нам следует этим воспользоваться».

Рейд на «Медиа-Мост» Гусинского стал началом беспрецедентной кремлевской кампании. Путин, Волошин и другие представители Семьи выступили против олигархов ельцинской эпохи. Путин убивал саму возможность противостояния своей власти. Всего-то и нужно было устроить так, чтобы цель сама себя скомпрометировала — а дальше подключался правоохранительный аппарат. В деятельности любой компании несложно было найти реальные нарушения закона, особенно после турбулентных лет правления Ельцина.

В то лето последовала целая серия спланированных и скоординированных рейдов, призванных изгнать магнатов из политики. Операция прошла четко, по всем канонам КГБ. Примерно через месяц после налета на «Медиа-Мост» в тюрьму упекли Гусинского, обвинив его в хищении у государства 10 миллионов долларов. И хотя в печально известной Бутырке его продержали всего три дня, для олигархов, которые привыкли к своему почти неприкосновенному статусу, это было немыслимо. Словоохотливый и неординарный Гусинский всегда использовал свои СМИ для критики власти, и ему ничем это не грозило. Магнаты написали коллективное письмо в защиту Гусинского, назвав его арест «актом мести… политическому оппоненту». Вскоре последовало новое предупреждение. Неделей спустя московская прокуратура оспорила приватизацию «Норильского никеля» в 1997 году. Это полуторамиллиардное производство в свое время было продано через печально известные залоговые аукционы за 170 миллионов долларов Владимиру Потанину. Первый заместитель председателя «Медиа-Моста» Игорь Малашенко предупреждал: сам иск говорит о том, что любого участвовавшего в приватизации бизнесмена могут отправить в тюрьму хоть завтра. В стране устанавливался новый порядок, при котором все должно было перейти под контроль Кремля.

В начале июля люди Путина за два дня совершили еще три рейда. Это было очередным подтверждением того, что теперь ни один олигарх не мог чувствовать себя в безопасности. Целью первого рейда стал «Лукойл» — огромный энергетический конгломерат, принадлежавший хитроумному чиновнику советской закалки Вагиту Алекперову, которого обвинили в фальсификации возврата налогов. Затем повторился налет на «Медиа-Мост» — впервые под прицел попал сам телеканал НТВ. На следующий день зашатался еще один символ капитализма ельцинской эпохи — концерн АвтоВАЗ, крупнейший автопроизводитель страны, принадлежавший партнерам Березовского. Глава налоговой инспекции заявил, что компании удалось уйти от налогов, а суммы долга исчислялись сотнями миллионов долларов.

В бизнес-сообществе началась паника. В тот день, когда налоговики сновали по АвтоВАЗу, Путин в телеинтервью оправдал эти налеты и призвал разобраться по справедливости с теми, кто сколотил состояние в «мутной воде» после краха СССР.

— Нельзя путать демократию и анархию, — предупредил он. — В русском языке есть выражение «ловить рыбу в мутной воде». Какие-то рыбаки уже наловили достаточно рыбы, но при этом хотят сохранить систему. Но я не думаю, что это одобрит наш народ.

На следующий день Путин дал интервью газетам и заявил, что все эти события не означают возрождение полицейского государства. Но при этом добавил, что бизнесу придется соблюдать «правила игры» — особенно теперь, с новым подоходным налогом в 13 %, что должно облегчить либерализацию бизнеса.

Использовалась типичная тактика КГБ «заманить и подменить», а хорошо смазанная пропагандистская машина теперь оказалась в распоряжении Путина. Кремлевская пропаганда и правоохранительные органы работали в идеальном тандеме. Магнаты умоляли о встрече с Путиным, отчаянно пытаясь постичь новые правила игры. Ходорковский негласно предупреждал о том, что теперь попасть под обвинение может любой: постсоветские законы были прописаны довольно туманно, а судебная система оставалась слабой. И снова прозвучал одинокий голос протеста: Березовский со скандалом оставил свой пост в Думе и рассказал на представительной пресс-конференции, что больше не хочет принимать участие в «развале России и насаждении авторитаризма». Этот поступок был отчаянным призывом к другим олигархам. Но все зашло слишком далеко.

В конце июля группа самых влиятельных магнатов числом двадцать один отправилась на встречу с Путиным. Заседание прошло за овальным столом Екатерининского зала и ничем не напоминало уютные тайные посиделки с Борисом Ельциным. Это было формальное мероприятие, фактически превратившееся в публичную порку. Комментарии Путина транслировали по телевидению на всю страну. Он заявил магнатам, что в рейдах налоговиков и криминальных расследованиях винить им нужно только самих себя:

— Вы должны помнить, что именно вы построили это государство, используя свои контролируемые политические и квази-политические структуры. Не стоит пенять на зеркало, коли рожа крива.

В конце выступления Путин заверил гостей, что пересматривать итоги приватизации 1990-х годов он не собирается, призвал поддержать свою экономическую программу и перестать использовать СМИ для «политизации» расследований в отношении крупного бизнеса. Когда телекамеры выключились, он наконец удосужился объяснить гостям новые правила игры. Отныне всем следовало держаться в стороне от политики. Березовский и Гусинский на эту встречу демонстративно не явились. Оба они активно выступали против политики Путина, то же самое делали и подконтрольные им СМИ.

Но был еще один олигарх, максимально приближенный к Путину. Справа от Путина, время от времени что-то нашептывая ему на ухо, пристроился Сергей Пугачев. Все прочие нервничали, но Пугачев оставался спокоен. Пока Путин привыкал к своей новой роли, они общались много раз на дню. Позже в тот же день по предложению Пугачева Путин устроил для олигархов прием. Мероприятие проходило уже без телекамер, но тоже было весьма символичным. Пугачев предложил встретиться с магнатами в неформальной обстановке и убедить их в том, что президент не ставит целью развязать войну. Однако место, выбранное для «дружеской» вечеринки с шашлыком, таило некий посыл. Дача Сталина в лесном массиве на окраине Москвы практически пустовала после его смерти в 1953 году. Телефоны, по которым диктатор отдавал свои приказы, не демонтировали. Кушетка, на которой он спал, оставалась в его кабинете. Казалось, само время застыло в тот момент, когда Сталин, бодрствуя сутками, составлял здесь списки врагов народа из элиты страны. Олигархов пригласили на дачу, откуда Сталин отправлял людей на смерть, — тот период назвали Великой чисткой. Путин, в рубашке и джинсах, пытался выглядеть расслабленным и понятным. Пугачев сказал, что до этого Путин видел магнатов только по телевизору и не понимал, как себя с ними вести. Но если ему пришлось нелегко, то олигархи чувствовали себя гораздо хуже. Никто не решался бросить вызов новому президенту.

— Достаточно уже того, что он позволил нам уйти, — вспомнил Пугачев слова одного из них.

Все это время Пугачев стоял за сценой. Когда магнаты столкнулись с рейдами и налетами налоговиков, он полагал, что обстановка все еще под его контролем. Он продвинул своего человека в кресло президента, а на место шефа ФСБ поставил союзника. Он лично выбрал нового руководителя Федеральной налоговой службы — им стал Геннадий Букаев, его партнер из Башкортостана, где Пугачев имел долю в нефтяном секторе. Пугачев же способствовал назначению Владимира Устинова на место генпрокурора — нужно было положить конец расследованию по Mabetex. Через свой Межпромбанк Пугачев раздавал наличные направо и налево. Купил квартиру для Устинова, квартиру для его заместителя… Чтобы работать с Пугачевым, олигархи выстраивались в очередь.

— Они постоянно обращались ко мне со словами: «Нужно сделать рейдерский захват и отнять бизнес у такого-то». — И он рассмеялся — в его словах чувствовалась глубокая ностальгия.

По информации одного источника, на поклон к Пугачеву приходил даже бывший протеже Березовского Роман Абрамович, застенчивый и вечно небритый нефтяной трейдер. Впоследствии Абрамович жаловался тому же источнику, что даже успел обо всем договориться с Пугачевым, однако пресс-атташе Абрамовича отрицал сам факт подобного разговора. Одна московская газета окрестила Пугачева новым «фаворитом» Кремля, другие называли его новым «серым кардиналом», который вместе с людьми Путина из петербургского КГБ перехватывает финансовые потоки. Его представляли идеологом новой политики, предполагавшей держать олигархов на равном расстоянии от власти — в чем он, конечно, не признался, но в те времена, похоже, он поддержал эту идею, о чем свидетельствовало его привилегированное положение.

Несмотря на то, что некоторые олигархи, например, Пугачев и Абрамович, оказались более равными, чем остальные, власть постепенно нейтрализовала возможные угрозы. За несколько дней до встречи Путина с магнатами Гусинскому было сделано предложение, от которого нельзя было отказаться. Новый министр печати Михаил Лесин сказал, что тот должен продать империю «Медиа-Мост» государственному монополисту «Газпрому» за 473 миллиона долларов долговыми обязательствами и 300 миллионов долларов наличными — в ином случае Гусинского ждет тюрьма. Долговые обязательства, про которые упомянул Путин в разговоре с Юмашевым, в основном принадлежали газовому гиганту, а «Медиа-Мосту» надо было платить по счетам. Гусинский быстро согласился — он не хотел больше ночевать в Бутырке. К моменту встречи олигархов в Кремле прокуратура заявила, что все обвинения против Гусинского сняты.

Вскоре после этого Гусинский покинул страну, а потом заявил, что его заставили подписать сделку «под дулом пистолета». Таким образом, он опроверг собственные заявления. Сообщения о сделке повергли элиту страны в шок. Становилось ясно, насколько далеко способен зайти режим в попытке получить контроль над независимыми медиа. Люди Путина использовали систему уголовных судов как грубый шантаж ради последующего захвата бизнеса. Для них такая тактика была обычным делом.

Однако Путину предстояло выдержать последнюю схватку с медиамагнатами. С самого начала Кремль нацеливался именно на них. Путин был одержим идеей власти над СМИ, он помнил, как с помощью телеканала Березовского из никому не известного чиновника он превратился в самого популярного лидера страны. Путин знал, что без контроля над федеральными телеканалами все может измениться в любую минуту.

Борис Березовский для людей Путина выглядел типичным олигархом времен Ельцина, причем самым ярким их представителем. Люди Путина проклинали, ненавидели и боялись его. Березовский стал символом темных сделок эпохи Ельцина, когда небольшая группа бизнесменов негласно скупала основные национальные активы и правительственные посты. Связи с сепаратистскими лидерами Чечни вызывали неприятие у людей из КГБ, в особенности у Патрушева — тот ненавидел все, что было связано с чеченцами. Березовский поддерживал лидера сепаратистов Аслана Масхадова и способствовал заключению мирного договора, поставившего точку в опустошительной первой чеченской войне Ельцина, на которой погибли тысячи русских солдат и еще больше мирных жителей Чечни. Согласно сделке, Масхадов получал гарантии автономии республики. По мнению людей Путина из КГБ, это превратило республику в черную дыру, в которой исчезали люди и деньги. Березовский ловко маневрировал между воюющими чеченскими кланами и делал деньги не только на переговорах по освобождению заложников, но и на самом бизнесе войны.

— Он — военный преступник. Он похищал людей, — заявил один из партнеров Путина. — Все это — война, чеченские командиры — это работа Березовского.

Но больше всего окружение президента боялось СМИ, которые были под контролем Березовского. По документам, 51 % акций канала ОРТ принадлежало государству, Березовский владел остальными 49 %. Однако в совете директоров сидели его друзья, и по факту главным был именно он.

В начале августа Березовский встал в жесткую оппозицию к новому режиму. В день, когда террористы взорвали бомбу в подземном переходе в центре Москвы, в результате чего погибли семь человек и девяносто получили ранения, он провел пресс-конференцию, на которой объявил о создании оппозиционного блока для борьбы с «растущим путинским авторитаризмом». Он предупредил: если Кремль продолжит опасные операции по уничтожению повстанцев в Чечне, взрывы не прекратятся.

Если брать во внимание связи Березовского с чеченскими бунтовщиками, это выглядело как объявление войны режиму Путина.

И когда в том же месяце новоиспеченный президент столкнулся с последствиями катастрофы и первым крупным кризисом, Кремль еще отчетливее осознал необходимость убрать Березовского из медиаигры. На атомной подлодке «Курск» сдетонировала торпеда, и из-за повреждений подлодка вместе с командой затонула. На канале ОРТ Березовский жестко раскритиковал Путина и его действия после катастрофы. Шесть дней Путин не мог решиться на публичное заявление — все это время он прятался в своей летней резиденции в Сочи. Его показали только по ОРТ — видео запечатлело, как он резвится на водных лыжах. Флот давал о случившемся противоречивую информацию, но даже после подтверждения катастрофы Путин хранил молчание. Семьи членов экипажа пребывали в отчаянии, операция по спасению началась с большим запозданием: вначале Россия отказалась от иностранной помощи, испугавшись, что мир узнает об истинном состоянии атомного флота — это было государственной тайной.

По словам человека из кремлевского окружения, несмотря на многолетнюю работу с нелегалами на Западе и решительные действия в Чечне, Путин, все еще неоперившийся лидер страны, сидел парализованный страхом.

— Он был в ступоре. Вышел белый как мел. Не знал, что делать, поэтому игнорировал проблему. Мы знали, что был взрыв… Мы думали, что все погибли сразу после взрыва. И Путин просто не представлял, что с этим делать. А когда к нему пришли и спросили, что предпринять — начать операцию по спасению или объявить войну США (по одной из версий, «Курск» столкнулся с американской подлодкой), он начал тянуть время. И хотя мы понимали, что все они погибли, мы запустили операцию по спасению, и тогда всплыли все эти рассказы о подводниках, кричавших и стучавших в стены. Норвежцы и другие все время предлагали помощь. Но Путин не хотел, чтобы обнаружилось, что экипаж мертв, и отказывался от помощи, что, конечно, усугубило ситуацию. Вся эта ложь серьезно усугубила ситуацию.

Путин вернулся в Москву лишь на седьмой день трагедии, а появился на публике еще через три дня. После всех уговоров и увещеваний советников он наконец решился лететь в Видяево — закрытый военный городок за Полярным кругом и порт базирования «Курска». За несколько дней до этого там собрались убитые горем семьи членов экипажа, тщетно надеющиеся на хорошие новости. Надежды сменились скорбью, гневом и отчаянием. За день до этого российские власти наконец признали факт гибели 118 членов экипажа, и СМИ уже успели раскритиковать Путина за бездействие. Главным критиком выступал канал Березовского, транслируя интервью с рыдающими родственниками, которые обвиняли президента в нерешительности. Посмотрев эти кадры, Путин пришел в бешенство и заявил, что, по данным спецслужб, женщины на экране — это не жены и близкие погибших, а нанятые Березовским проститутки, потому что Березовский хочет дискредитировать его.

Но в Видяево Путину пришлось предстать перед вдовами и выслушать их гневные обвинения. Ярость жертв, показанная на ОРТ, была подлинной — сомнений в достоверности съемок не было. Первая реакция Путина снова выдала его паранойю и отсутствие эмпатии. Три часа он говорил с семьями, пытаясь унять их негодование. И хотя он заявил, что готов взять на себя ответственность за все, что случилось в стране за сто дней его президентства, он также добавил, что не готов нести ответственность за предыдущие пятнадцать лет:

— За те сто дней, которые я являюсь президентом, я готов ответить. За все остальные пятнадцать лет я готов сесть с вами на одну скамейку и задавать эти вопросы другим.

Неудачную операцию по спасению экипажа он списал на чудовищное состояние военной отрасли в целом, что стало результатом недостатка финансирования в годы Ельцина. Но свои главные обвинения он предъявил медиамагнатам. По мнению Путина, реальной причиной плачевного состояния армии и всей страны были Березовский и Гусинский — именно они играли на трагедии в попытке набрать политические очки:

— Там есть на телевидении люди, которые сегодня орут больше всех и которые в течение десяти лет разрушали ту самую армию и флот, на которых сегодня гибнут люди. Вот сегодня они в первых рядах защитников этой армии. Тоже с целью дискредитации и окончательного развала армии и флота! За несколько лет они денег наворовали и теперь покупают всех и вся! Законы такие сделали!

В конце концов Путин, казалось, выиграл раунд с родственниками погибших. Его комментарии с обвинениями медиамагнатов в разграблении государства лишь означали, что Березовскому и Гусинскому не стоит даже пытаться сохранить независимые медийные каналы. И снова один из партнеров Березовского, имевший связи в спецслужбах, посоветовал ему отступить и остыть.

— Я сказал: «Боря, почему ты под него копаешь, почему не дать ему шанса? Как можно обвинять его в гибели подлодки?» Но Березовский был непреклонен — он боялся возрождения государства под КГБ и делал все возможное, чтобы помешать этому.

После эпизода с «Курском» Волошин сообщил Березовскому, что его владению ОРТ пришел конец, так как тот использовал канал для «работы против президента». Далее, по словам Березовского, ему велели в течение двух недель продать свою долю, иначе он последует в Бутырку вслед за Гусинским. Березовский расценил предупреждение как ультиматум, который положит конец «телевизионной информации в России»:

— Ее заменит телепропаганда, контролируемая кремлевскими советниками.

Он затеял с Кремлем опасную игру в кошки-мышки: объявил, что передает свою долю в ОРТ журналистам канала, добавив, что не позволит стране скатиться в бездну авторитаризма.

Березовский знал, что наследники Ельцина в Кремле будут следовать линии Путина и правоохранителей. Теперь кремлевская машина слаженно работала против Березовского и Гусинского, не оставляя им ни шанса. Глеб Павловский помогал создавать новую «доктрину информационной безопасности». Она, по его заявлению, позволит правительству избавиться от «теневых информационных дельцов» типа Гусинского и Березовского, которые представляют «серьезную опасность для национальных интересов страны».

В середине октября прокуратура снова возбудила дело против Березовского — его обвиняли в выводе через швейцарские компании миллионов долларов из государственного «Аэрофлота», в котором он имел долю. Давление становилось невыносимым. К 13 ноября, когда прокуратура вызвала Березовского на допрос для предъявления обвинения, он покинул Россию и заявил, что никогда не вернется.

— Они заставили меня выбирать между политическим заключенным и политическим эмигрантом, — сказал он в заявлении, не раскрывая своего местоположения.

Та же тактика использовалась и против Гусинского. Его вызвали на допрос в тот же день. Но к тому моменту он также успел покинуть страну и находился вне досягаемости прокуратуры, на своей вилле в Испании. В июле он подписал сделку, отказавшись от своей доли в «Медиа-Мосте», и вскоре после этого уехал. А затем заявил, что сделка была совершена под чудовищным давлением в обмен на гарантии его свободы и что теперь он от нее отказывается. Но спрятаться от длинных рук российской прокуратуры не удалось. Заочно ему предъявили обвинения в неисполнении договора о продаже «Медиа-Моста» после того, как Газпром погасил свои долговые обязательства, и Интерпол получил ордер на его арест. Даже в изгнании оба олигарха пребывали под сильным давлением. В феврале 2001 года, после увещевания Волошина и призыва отказаться от ОРТ, Березовский продал свою долю Роману Абрамовичу. Российское правительство стало главным акционером и получило канал в полное распоряжение. (В конце концов Абрамович продал большую часть своих акций одному из ближайших соратников Путина Юрию Ковальчуку, а оставшиеся акции — государству.) В апреле того же года «Газпром» взял под контроль и НТВ Гусинского, через суд потребовав возместить 281 миллион долларов в виде долговых обязательств, выданных в пользу «Медиа-Мо ста».

Путин и его люди разминались и применяли любимые тактики петербургских времен: тогда для захвата порта и Балтийского морского пароходства им всего-то нужно было отправить директора в тюрьму. Но в первые годы правления мало что можно было сделать без поддержки наследников Ельцина в Кремле.

— Именно они (Семья) продумывали схемы по возвращению СМИ в руки государства, что фактически привело к разрушению независимых медиа, — сказал бывший владелец «Менатепа» Леонид Невзлин, внимательно наблюдавший за происходящим со стороны. — Это все отдали Путину. Уже в первый год его правления нужно было понять, к чему это все ведет. Но мы предпочитали смотреть на мир сквозь розовые очки, потому что с экономикой все было хорошо.

Пугачев утверждал, что, спрятавшись за волшебным занавесом Кремля, за чудовищными демонстрациями силы, Путин по-прежнему пребывал в смятении. В январе 2001 года, еще до передачи НТВ «Газпрому», он пригласил ведущих журналистов канала в Кремль и попытался разъяснить им намерения государства. Он заметно нервничал, когда готовился войти в зал кремлевской библиотеки и поприветствовать журналистов. Пугачев вспоминал:

— Перед встречей он был страшно напуган. Он не хотел идти и говорить с ними. Я должен был придумать, что именно им сказать. Собрались сливки московской интеллигенции, самые известные имена.

Пугачев рассказал: Путин пребывал в такой тревоге, что даже решил предварительно вызвать одну журналистку в соседний зал и выяснить, что именно они хотят услышать. Светлана Сорокина в последние четыре года была лицом самого популярного на НТВ ток-шоу «Глас народа».

— Он ей сказал: «Вы и я, мы оба из Санкт-Петербурга, у нас есть что-то общее, скажите мне, как все должно быть», — рассказал Пугачев.

Остальные журналисты ждали в библиотеке — все были уверены, что он удалил Сорокину, чтобы устроить им нагоняй, сбить с них спесь. Однако Пугачев утверждал, что Путин просто не знал, что говорить. К тому же использовал классическую тактику вербовки союзников. Когда Путин наконец вошел в библиотеку и поприветствовал журналистов, то, словно хамелеон, повторил слова Сорокиной и сказал ровно то, что гости хотели услышать. Это была очередная операция КГБ. В течение следующих трех с половиной часов он заверял гостей в благих намерениях Кремля. Борьба, говорил он, шла только с Гусинским. Он не хотел менять редакцию. Он был бы рад приветствовать иностранных инвесторов канала. Он бы хотел, чтобы редакция сохранила свою независимость. По словам Путина, «Газпром» не олицетворяет государство. Что же касается прокуратуры, решившей заняться финансовыми взаимоотношениями отдельных журналистов с Гусинским, то это он контролировать не может, это вне его юрисдикции.

— В тот день мы узнали, что прокуратура — это абсолютно независимая организация. Путин повторил это несколько раз, — вспоминал эту встречу журналист Виктор Шендерович. Он не поверил услышанному. — Путин сказал, что готов нам помочь и что некоторые действия прокуратуры выглядят избыточными.

Путин сказал тогда:

— Вы не поверите, но тут я ничего не могу сделать. Вы хотите вернуться во времена телефонного права?

Это была отсылка к обычаю Политбюро диктовать решения судам и прокуратуре.

Под завесой призывов соблюдать законность и легальный статус Путин в своей типичной риторике играл во властные игры. Он идеально овладел искусством общаться с людьми по душам и притворяться заинтересованным их проблемами. Эту тактику он отрабатывал со времен Дрездена.

— Он становился зеркалом, — сказал Пугачев. — Он говорил людям исключительно то, что они хотели услышать.

Тем не менее, журналисты покинули Кремль с тяжелым чувством. Как можно было поверить услышанному? В начале апреля «Газпром» утвердил новый руководящий состав под предлогом того, что Гусинский не может платить по долгам, и журналисты устроили сидячую забастовку. Пытаясь спасти редакцию, они продолжали выпускать эфиры и критиковать Кремль, словно надеясь, что Путин сдержит данное слово.

Но на одиннадцатый день забастовки всем стали понятны истинные намерения Путина. Он, конечно, не собирался выполнять свои обещания и сохранять независимость редакции. В четыре утра в здание вошли военные и заменили охранников. Журналистов, пришедших на работу, впускали только в обмен на заверение в лояльности новому руководству. Лучшие сотрудники массово уволились в знак протеста против тактики сильной руки. Канал в один момент лишился своей независимости, отвоеванной с таким трудом.

— В стране происходит ползучий переворот, — заявил сооснователь канала Игорь Малашенко. — Эта операция идет по тому же сценарию, что и организация путча в 1991 году, и за ней стоят те же люди из спецслужб.

— Мы все виноваты в том, что позволили КГБ вернуться к власти, — сказал репортерам известный правозащитник Сергей Ковалев.

Кремль Путина получил контроль над эфиром. Свободные медиа эпохи Ельцина перестали существовать.

Глава 7 Операция «Энергия»

К востоку от Москвы, за Уральскими горами, где березовые рощи сменяются тайгой и болотами, лежит обширная нефтеносная Западно-Сибирская равнина. В шестидесятые годы геологи обнаружили здесь огромные залежи нефти и газа, и с тех пор этот регион стал главной опорой советской империи и ее самых смелых амбиций. Именно здесь таился секрет имперской мощи.

Инженеров, бурильщиков и геологов, осваивавших эти суровые территории, почитали как героев. Зимой в мерзлоте, при экстремальных температурах, а летом среди непроходимых озер и кишащих комарами болот они возводили буровые установки и прокладывали трубопроводы. Благодаря их подвигу к концу восьмидесятых годов Советский Союз стал крупнейшим в мире производителем нефти и газа. Добыча велась безостановочно — необходимо было выполнять планы, которые составляло Политбюро ЦК КПСС. Скважины заливали водой, чтобы вытеснить нефть, которая кормила ненасытный военнопромышленный комплекс. Здесь добывалось две трети всей нефти, и советская система жила за счет этих месторождений. Без учета Ближнего Востока, советские ископаемые составляли 40 % мировых запасов газа и 12 % нефти.

Большая часть нефти и газа продавалась внутри страны по низким фиксированным ценам, что позволяло субсидировать массовое производство танков и другого вооружения. Однако экспорт нефти имел стратегическое значение: черное золото служило инструментом глобального влияния СССР. Экономика ГДР в основном строилась на торговле советской нефтью и газом за долю от мировой цены, другие страны восточного блока тоже жили за счет подобных сделок.

За экспортом нефти ревниво следили и люди из КГБ. Прибыли, которые государственный монополист «Союзнефтеэкспорт» получал за счет разницы между внутренними и мировыми ценами (последние были в шесть раз выше), позволяли заполнять казну твердой валютой, финансировать операции на Ближнем Востоке и в Африке, подогревать восстания и вооруженные конфликты и стимулировать активные действия по расшатыванию Запада.

Когда СССР рухнул, а управленческо-производственные связи разорвались, нефтяная промышленность распалась на четыре вертикально интегрированные производственные компании: «Лукойл», ЮКОС, «Сургутнефтегаз» и «Роснефть». И хотя номинально они по-прежнему контролировались государством, в основном ими управляли директоры — нефтяные генералы советских времен. Одновременно свою долю пытались урвать организованные преступные группировки, наводившие ужас на региональные города. Кроме того, за годы неумелого советского управления месторождения в Западной Сибири истощились, и объем добычи нефти значительно снизился. Однако, оставаясь за сценой, в первой половине 1990-х годов большую часть экспорта нефти контролировали люди из внешней разведки КГБ. До 80 % выработки нефтедобывающая промышленность должна была продавать по фиксированным внутренним ценам государству, которое на тот момент разрешило использовать систему спецэкспортеров — специально назначенных экспортеров, тесно сотрудничавших с КГБ или с организованной преступностью. Разницу между внутренней и мировой ценами спецэкспортеры забирали себе. Часть этих средств конвертировалась в черный нал для КГБ или Кремля и шла на спонсирование избирательных кампаний и обеспечение выгодного Кремлю голосования депутатов или расхищалась.

Однако в 1990-х годах стратегические и наиболее доходные секторы промышленности были распроданы через залоговые аукционы, и многие золотые жилы страны перешли в частные руки. Управление ЮКОСом и «Сибнефтью» выкупили приближенные к правительству молодые банкиры по цене 300 и 100 миллионов долларов соответственно. В их число вошли Ходорковский и Абрамович, а сделкам способствовал сам Березовский. Доступ к капиталу магнаты получили благодаря управлению государственными казначейскими счетами, что и помогло им выиграть битву за ресурсы страны. Агентам КГБ такие суммы и не снились.

Последствия были чудовищны. Продажа нефти, несмотря на низкие в тот момент мировые цены, по-прежнему составляла большую часть экспортных доходов. Например, заполучив компанию в 1996 году, люди Ходорковского сразу основали собственные торговые сети. Нефтяные доходы аккумулировались на частных офшорных счетах группы Ходорковского «Менатеп», а ее руководство нашло лазейки в законодательстве и минимизировало налоговые выплаты. Приватизация денежного потока от экспорта нефти изменила расстановку сил, и баланс власти неуклонно смещался в пользу магнатов. Ходорковский, Березовский и подобные им люди стали полноправными олигархами. Теперь они могли подкупать чиновников и оборачивать результаты парламентских выборов в свою пользу. По словам бывшего офицера КГБ и нефтяного трейдера Андрея Панникова, переход нефтяной промышленности и торговли в частные руки угрожал целостности России, этого не должно было произойти:

— Я бы никогда не разрушил государственную монополию. Я бы оставил весь экспорт в руках государства.

Это стало объектом пристального внимания Путина и его людей из КГБ. Мировые цены на нефть начали расти почти сразу после того, как летом 1999 года Ельцин назначил Путина своим преемником. В середине 2002 года бывший комсомольский функционер Ходорковский предстал пред мировым сообществом как обладатель состояния в 7 миллиардов долларов благодаря 36-процентной доле в группе «Менатеп». В 1995 году на залоговом аукционе «Менатеп» приобрел погрязший в долгах ЮКОС за 300 миллионов долларов, но с тех пор его стоимость многократно возросла. В тот момент, когда государственный бюджет России составлял 67 миллиардов долларов, а рыночная капитализация самой крупной российской компании «Газпром» была равна 25 миллиардам, Ходорковский стал самым богатым человеком России.

Он и его партнеры из «Менатепа» первыми публично объявили о своем состоянии. Многие олигархи прятали имущество за сетью подставных компаний, опасаясь, что государство явится за своей долей — особенно с учетом сомнительности приватизаций. Ходорковский же решил поступить иначе — отчасти потому, что назначение Путина означало легализацию хаотичного перехода к рынку и признание завоеваний 1990-х годов. Это было одной из причин, по которой Путин получил широкую поддержку, особенно от Семьи. И хотя он жестко расправился с медиамагнатами, ничто не говорило о том, что он собирается вернуть во владение государства и другие активы. Он заявлял, что олигархов пора прижать, но при этом обещал не пересматривать итоги приватизации. Казалось, что с обнародованием доходов Ходорковского Россия еще дальше продвинется к зрелой и развитой рыночной экономике. Этот шаг был воспринят как прорыв на пути к прозрачному рынку, но, вероятно, Ходорковский сознательно пошел на это, чтобы сохранить свое влияние и удержаться на плаву. Он решился играть по правилам Запада.

Для силовиков, которые пришли к власти при Путине, новый статус Ходорковского как самого богатого человека страны — и действующего вне их контроля — стал еще одной красной тряпкой. С момента краха СССР они ждали в засаде и мечтали восстановить мощь России. Президентство Путина, доставшееся ему благодаря его способности красиво лгать и давать радужные обещания, ознаменовало начало этого процесса. Люди из КГБ всегда смотрели на нефтяную промышленность страны как на валюту, необходимую для геополитических игр. На их взгляд, обретение контроля над нефтяными ресурсами было жизненно необходимо для, во-первых, защиты их собственного положения, а во-вторых, для восстановления статуса России как противника Запада. Конечно, при этом они попутно пополняли и свои карманы.

Вопрос заключался в том, как они собираются поступить. В отличие от коммунистов, новое поколение силовиков, в том числе те, кто затеял рыночные реформы, не собиралось анонсировать кампанию по ренационализации: наоборот, они всегда утверждали, что выступают за свободный рынок. Но они намеревались использовать рынок как оружие, а для этого надо было его изменить. Они хотели установить квазигосударственный капитализм, который будет способствовать расширению их собственной — и, конечно, российской — власти.

Вопрос с газовой промышленностью решался гораздо легче, чем с нефтяным сектором. В отличие от нефти, газодобыча почти целиком сохранилась в виде мощной контролируемой государством монополии. «Газпром» был главным стратегическим активом страны. Имея самые большие запасы газа на планете, он стал крупнейшим в мире поставщиком газа и обеспечивал самый большой приток налоговых поступлений. «Газпром» не только нес свет и тепло в российские дома, он также закрывал 25 % потребностей Европы, став главным поставщиком для стран Центральной и Восточной Европы, а также для Украины и Беларуси. Это означало, что его можно использовать как оружие политического влияния.

Огромные резервы наличности и финансовые активы открывали для людей Путина массу возможностей. При Ельцине управляющие «Газпрома» взяли работу компании под контроль и превратили ее в собственную вотчину. Но Путин заменил управляющий состав и поставил своих союзников — это было вопросом первостепенной важности. По итогам расследования обнаружилось, что менеджеры эпохи Ельцина передали ряд газовых месторождений и другие активы «Газпрома» в связанные с ними компании. После этого прошла большая чистка. Люди, которых назначил Путин, ранее работали на ключевых должностях в Петербургском морском порту — они прибрали к рукам этот стратегический ресурс, когда объединили усилия с Тамбовской ОПГ. Это был первый сигнал о том, что созданный в девяностые годы альянс силовиков и преступников способен добраться и до активов федерального масштаба. Новым исполнительным директором «Газпрома» стал тридцатидевятилетний Алексей Миллер — невысокий усатый мужчина, ранее занимавший должность заместителя Путина в комитете по внешним связям мэрии Петербурга, а затем — директора порта.

Однако попавшая в частные руки нефтяная индустрия представляла более сложную задачу. В Петербурге силовики воспользовались правоохранительной системой города и с легкостью расправились со своими конкурентами. Но обуздание московских олигархов было принципиально иной задачей. Даже при всей власти, которой союзники Путина располагали через ФСБ, они не могли взять под контроль всю систему правоохранительных органов. К тому же московские магнаты были известными на Западе фигурами, а основанные ими компании торговали на западных рынках. На кону стояла способность страны привлечь внешние инвестиции, что, как понимал прагматичный Путин, было по-прежнему необходимо для ускорения экономического восстановления России после кризисов девяностых годов.

Силовики начали с так называемой операции «Энергия». Семья теперь чувствовала себя в безопасности и продолжала верить в то, что Путин — это человек рынка. Для нее он был президентом в процессе становления, постигающим искусство управления страной. В первый год Путин интенсивно осваивал английский язык и скорочтение, изучал администрирование и историю российского государства. Связанный с КГБ банкир сказал: «Система подготовки руководителей рухнула».

Семья не сомневалась в лояльности и послушании Путина и, похоже, была уверена, что пока сама управляет экономикой. К тому же он сразу дал понять, что надолго оставаться в президентском кресле не собирается. Семья чувствовала себя настолько комфортно и была так далека от мысли, что какие-то петербургские кагэбэшники замахнулись на нефтяную промышленность, что заговорила о приватизации последней государственной компании «Роснефть». Роман Абрамович давно приглядывался к ней — еще в 1997 году они с Березовским хотели объединить ее с «Сибнефтью». Теперь, как сказал Пугачев они думали, что обеспечили свое будущее. Волошин даже успел подготовить указ о приватизации «Роснефти», и документ ждал подписи Путина. Абрамович аккуратно лоббировал сделку. По словам Пугачева, в знак признательности от Абрамовича в холле резиденции президента в Ново-Огарево внезапно появились коллекции дорогих итальянских костюмов и обуви.

— Я сказал: «Володя, зачем тебе это нужно? Ты — президент самой большой в мире страны. Ты сам можешь себе купить новый костюм! Тебе не нужны взятки. У тебя попросят что-то взамен».

Для Пугачева эти увертюры Абрамовича стали последней каплей. Впрочем, пресс-атташе Абрамовича категорически отрицает этот факт.

Пугачев полагал, что отдавать Семье последнюю государственную нефтяную компанию нельзя. Он привел Путина к власти, и благодаря этому его положение стремительно укреплялось. В зависимости от политического императива, он лавировал между петербургским силовиками и Семьей, часто скрывая свои истинные намерения. Однако сейчас он сознательно выбрал сторону силовиков.

— Они пригласили президента на дачу к Волошину. Вызвали его к себе. Это было совершенно ненормально, — вспоминал Пугачев. — Я сказал: «Почему ты туда едешь? Зачем это нужно приватизировать, что ты об этом думаешь? В бюджете нет денег. Как ты будешь жить без «Роснефти», откуда возьмешь зарплаты?»

А петербургские силовики уже выстраивали собственную линию защиты, не собираясь отдавать «Роснефть» в частные руки. Как утверждал связанный со спецслужбами крупный банкир, за спинами Семьи они постепенно создавали систему параллельного управления. Процессом руководил преданный Путину замглавы администрации президента Игорь Сечин. По словам банкира, за этим процессом стоял также предположительно бывший агент КГБ и близкий соратник Путина по петербургскому нефтяному терминалу Геннадий Тимченко. В те дни, как утверждал банкир, Тимченко был одним из самых влиятельных фигур в окружении президента.

— Как только Путин стал президентом, Тимченко сразу получил безграничную власть. Но он был невидимкой. Нигде не светился, — сказал близкий к Путину человек. (Адвокаты Тимченко передали его слова: любое предположение о его причастности к созданию параллельного правительства были «ложью, граничащей с абсурдом». Тимченко «никогда не влезал в политические вопросы и никогда не обсуждал их ни с Путиным, ни с кем-либо из его администрации или министров».)

Первой задачей группы было добиться избрания Путина на второй срок, независимо от того, что думает об этом он сам. Для этого им следовало укрепить свои позиции.

— Их задачей было получить больше денег, — сказал банкир. — Их беспокоило то, что некоторые секторы экономики находились под контролем Абрамовича и Семьи.

Многочисленная когорта комитетчиков уже выбирала мишени в нефтяном секторе. Поначалу первым в списке шел западносибирский «Сургутнефтегаз» под управлением Владимира Богданова — директора с советских времен. Но Богданов и «Сургутнефтегаз» уже успели установить тесные связи с людьми Путина через Тимченко, чья торговая компания обладала почти монопольными правами на экспорт продукции нефтеперерабатывающего завода «Кириши».

— Тимченко привел Богданова в Кремль на чай, чтобы познакомить с Путиным, — сказал связанный со спецслужбами банкир. — И Богданов сказал Путину: «Это ваша компания. Я к вашим услугам. Просто скажите, как тратить деньги».

Вначале силовики попрактиковались на «Лукойле» — на тот момент это был крупнейший нефтяной концерн страны, возникший после краха Союза в результате слияния трех западносибирских предприятий при участии бывшего замминистра СССР по нефти и газу Вагита Алекперова. Этот хитроумный азербайджанец стал одним из отцов-основателей обновленной российской нефтяной промышленности. Он всегда был близок к российской разведке. Раньше «Лукойл» продавал нефть через «Юралс» — торговую компанию, основанную партнером Тимченко Андреем Панниковым. Вскоре люди Путина взялись за «Лукойл».

Первый залп прогремел летом 2000 года, параллельно с первой атакой на олигархов. Налоговая полиция обвинила Алекперова в сокрытии налогов и открыла на него уголовное дело. Как утверждали правоохранители, налоговые расследования шли по всей отрасли. Позже было заявлено, что через офшорные зоны из России было выведено 9 миллиардов налоговых средств. Но давление на «Лукойл» начало усиливаться только в сентябре 2002 года. Ранним осенним утром неизвестные люди в милицейской форме и в масках похитили вице-президента «Лукойла» Сергея Кукуру: их с водителем обездвижили, предположительно вколов героин, и надели им на головы мешки. Кукура вернулся лишь через тринадцать дней, очевидно, гадая, кто мог стоять за нападением. Спустя еще четыре месяца полиция прекратила расследование похищения. За неделю до этого правительство объявило о том, что «Лукойл» согласился выплатить 103 миллиона долларов в качестве возврата налогов — именно такая сумма, по утверждению правительства, была недополучена из-за операций «Лукойла» через внутренние офшорные зоны.

Алекперов и «Лукойл» пришли к компромиссу с правительством, и теперь, как и в случае с Сургутом, в формальной передаче активов государству не было необходимости. Позднее один из исполнительных директоров нефтяной отрасли рассказал мне, что Алекперов согласился выделить часть акций лично Путину и управлять ими от его имени. Такая схема работала для прикрытия Кремля и применялась в стратегических отраслях промышленности. (В самом «Лукойле» наличие такой системы отрицают.)

Несмотря на то, что «Лукойл» быстро пошел на уступки новым хозяевам, огромная часть нефтяного бизнеса еще оставалась вне досягаемости Кремля. Движимые желанием исправить такой недочет, силовики создали тупиковую ситуацию. Этот момент определил дальнейший курс правления Путина, изменил суть нефтяной промышленности и установил некую форму государственного капитализма под управлением круга доверенных лиц, где стратегические денежные потоки перенаправлялись в руки близких союзников. Власть людей Путина укрепилась, и теперь эта сила была готова вернуться на мировую арену. В результате конфликта богатейший бизнесмен потерпел крах, а юридическая система России изменилась до неузнаваемости.

Михаил Ходорковский стал самым активным адептом идеи западной интеграции: он открыто приглашал к сотрудничеству западных лидеров и инвесторов, первым попытался внедрить в своей компании западные методы корпоративного управления и обеспечения прозрачности процессов — и это после многолетних грязных игр на российской бизнес-сцене по всем канонам социального дарвинизма. Силовики же хотели отодвинуть его и перехватить контроль над месторождениями ЮКОСа. Этот конфликт стал битвой за будущее страны, а ее итог предопределял возрождение Российской империи и способствовал усилиям Путина по восстановлению страны как независимой и противостоящей Западу силы. Однако это был еще и очень личный конфликт, уходящий корнями в конец 1990-х годов, — именно тогда Ходорковский забрал один из последних каналов для перекачки черного нала у ближайших союзников Путина, которые раньше были ключевыми звеньями в операциях КГБ по переправке средств Компартии на Запад. Приобретение Ходорковским Восточной нефтяной компании (ВНК) стало одной из последних крупных приватизаций девяностых годов. Казалось, он увел ее прямо из-под носа у людей Путина, и это переполнило чашу их терпения.

— Это был первый конфликт между группировкой Путина и ЮКОСом, причем весьма серьезный, — сказал бывший замминистра энергетики Владимир Милов. — Именно тогда все и началось.

Отсюда все это кажется теперь невероятно далеким: мы сидим в отделанной дубом переговорной в лондонском офисе Михаила Ходорковского, окна выходят на зеленый Ганновер-сквер. После десятилетнего заключения и вынужденной эмиграции он заявляет, что в те дни и понятия не имел о существовании связей между ВНК и людьми Путина из КГБ.

— Если бы я знал, что ВНК представляет интерес для ФСБ, я бы, вероятно, не стал бы так рисковать, — сказал он.

Он носит простые стеганые куртки, похожие на ватник заключенного, который ему приходилось носить в сибирской колонии, словно теперь это стало привычкой.

Ходорковский пробился в бизнес-элиту в конце девяностых годов на волне турбулентного перехода России к рынку. ВНК стала одним из последних его трофеев нефтяной индустрии. В 1997 году компанию выставили для приватизации, однако продажа не была похожа на торги на печально известных залоговых аукционах. Компания, возникшая на базе месторождений «Томскнефти» в Центральной Сибири и Ачинского нефтеперерабатывающего завода, была выставлена на аукцион за миллиард долларов, что в десять раз превысило стоимость ЮКОСа и «Сибнефти» на залоговых аукционах всего годом ранее. Анатолий Чубайс всеми силами старался убедить мировое сообщество в том, что Россия действительно превращается в классическую рыночную экономику. Он хотел, чтобы ВНК продавалась по реальной рыночной стоимости.

Единственная проблема заключалась в следующем: люди, которые управляли компанией, решили, что она достанется им. Предполагалось, что ВНК станет утешительным призом для людей из КГБ, так как до этого на их глазах большую часть нефтяной промышленности увели независимые магнаты.

С момента основания в 1994 году ВНК служила им источником наличности — общаком. Основной экспорт нефти осуществлялся через компании, связанные с малоизвестной австрийской фирмой IMAG, которой управлял старший офицер внешней разведки Андрей Акимов. До краха СССР он возглавлял советское представительство в Австрии — Donau Bank. Акимов оказался самым молодым советским руководителем банка: он возглавил Donau в возрасте тридцати четырех лет, получив это назначение в тот момент, когда КГБ начал разрабатывать схемы перекачки средств партии через счета западных банков, и Вена уже долгое время являлась стратегическим узлом переправки советских денег на Запад.

Связи Акимова в российской внешней разведке были обширными и разнообразными. Его заместителем в IMAG оказался экономист Александр Медведев, участвовавший при Примакове в разработке ранних перестроечных реформ в Институте мировой экономики, где ковались кадры внешней разведки. Медведев стал главным доверенным лицом Акимова, а IMAG — одним из первых источников финансирования торговых операций Тимченко.

Акимов был так уверен в исходе продажи ВНК, что еще до торгов назначил Медведева вице-президентом, ответственным за финансы. IMAG поставила на кон сотни миллионов долларов по нефтяным контрактам. Почти с момента основания нефть ВНК продавалась через торговую фирму East Petroleum Ltd, зарегистрированную по соседству с офисами IMAG и управляемую близким партнером Акимова Евгением Рыбиным.

Когда на аукцион было выставлено 84 % государственных акций ВНК, Ходорковский решил сделать ставку и… угодил в осиное гнездо. Акимов был настроен победить любой ценой — он рассчитывал на поддержку американского банкира Чарли Райана, знакомого с Путиным со времен работы в Европейском банке реконструкции и развития в Санкт-Петербурге в начале девяностых годов. Оба с самого начала знали, что играть против них будет Ходорковский.

— Мы приняли решение о покупке ВНК, — сказал Райан. — Саша [Медведев], Андрей и я собирались сделать соответствующую ставку.

Однако торги превратились в тупиковое противостояние между Ходорковским и людьми Акимова, а их результат был не менее туманным, чем результаты залоговых аукционов. 84 % государственных акций ВНК продавались в два этапа: вначале 50 % минус одна акция ушли за наличные, остальное реализовывалось как инвестиционный тендер. Но первая часть торгов проходила за закрытыми дверьми без возможности изучить процесс, а вторая вообще отменилась, потому что участник был всего один — подставная компания, представляющая ЮКОС Ходорковского.

В итоге торги не стали новым стандартом прозрачности бизнеса. Продажа выглядела так же, как и все предыдущие подставные приватизации. Правительство объявило о победе ЮКОСа со ставкой в 775 миллионов долларов за 45 % акций. Компания успела приобрести еще 9 % на открытом рынке и таким образом стала обладателем контрольного пакета акций. ЮКОС был готов заплатить больше, чем любой другой участник торгов. Тем не менее, по словам Райана, Ходорковский подтасовал результаты и лишил шансов команду Акимова. Райан сказал, что люди Ходорковского угрожали Акимову и его коллегам, а между первым и вторым аукционами они заплатили спецслужбам за рейд на Фонд федерального имущества, который и организовывал торги. В ходе рейда всплыли документы по ставкам Акимова, что, по мнению Райана, и предопределило результат.

— Они видели наши цифры и знали, что мы можем поставить больше. Тогда они достали наличные под залог своего нефтяного экспорта, включая экспорт ВНК. Еще до того, как к ним перешел контроль над компанией.

У команды Ходорковского было больше наличности, чем у Акимова, что и помогло ему выиграть. Участвовать во втором аукционе Ходорковский не собирался. Сам он свое участие в подобных аукционах отрицал.

Однако дальнейшие разборки превратились в длительную битву за экспорт продукции ВНК. Команда Акимова была обязана продавать экспортную продукцию в течение следующих двадцати лет через компанию Евгения Рыбина East Petroleum. Такая схема должна была послужить дополнительной защитой от попадания денежных потоков в чужие руки. Ходорковский отказался исполнять обязательства по этому контракту, что привело к досудебным и судебным спорам, а затем — и к уличным разборкам. На Рыбина было совершено два покушения. Первая попытка произошла поздним вечером в ноябре 1998 года — в него стреляли прямо на московской улице. Второе покушение случилось в марте следующего года — в машине взорвалась бомба, погиб водитель. Потрясенный и шокированный, Рыбин бежал из России и скрывался следующие пять лет.

ВНК досталась Ходорковскому, а Акимов и его люди почувствовали себя униженными. История битвы за компанию не попала в фокус общественного внимания — из-за паники после финансового кризиса августа 1998 года событие прошло незамеченным. Но именно оно определило будущее российского нефтяного сектора. Теперь Акимов мечтал о мести. Рыбин, хоть и прятался в Вене, но начал собирать компромат на группу Ходорковского «Менатеп» и сливать информацию российским правоохранителям, в первую очередь своим друзьям-офицерам из ФСБ.

Однако первые попытки Акимова оказались безуспешными. После прихода к власти Путина изменилась сама атмосфера. По словам крупного банкира, знакомого с ситуацией изнутри, Сечин вместе с одним из партнеров Акимова начал убеждать президента в том, что Ходорковский представляет угрозу власти. Рыбин привлек на свою сторону Егора Лигачева, представителя старой гвардии, бывшего члена Политбюро, депутата от Томского региона, где располагались месторождения ВНК. Лигачев заявил Путину прямым текстом: Ходорковский ставит под угрозу само существование режима, его люди прибрали к рукам все финансовые потоки страны и вскоре у них будет больше денег, чем у государства. Ходорковский один скупил больше активов, чем половина чиновников.

Этот посыл Путин воспринял серьезно — он и сам обдумывал способы укрепления своей власти. Предстояла борьба с группами соперников. Но, несмотря на маневрирование, вначале на призывы расправиться с ЮКОСом он реагировал довольно вяло. Как сказал крупный банкир, связанный со спецслужбами, компания ЮКОС была слишком крупной, слишком хорошо интегрированной в западные рынки, поэтому задача казалась практически невыполнимой. Это была самая узнаваемая, самая активная торговая компания страны, символ рыночного успеха России.

Возможно, расправы удалось бы избежать, если бы не поведение Ходорковского. В отличие от «Лукойла» и «Сургутнефтегаза», решивших покориться воле Кремля, Ходорковский продолжал поднимать ставки. В итоге противостояние превратилось в битву за право управлять страной и определять ее курс развития. Ходорковский был готов биться об заклад, что люди Путина его не арестуют: он полагал, что они недостаточно сильны и не станут рисковать и без того шатким положением России на рынке. Во многих смыслах это был типичный для него ход.

— Он строил собственную империю с маниакальным упорством, — вспоминал его советник Кристиан Мишель. — Остановить его могла только пуля.

Ходорковский и сам теперь признает, что был адреналинщиком, что вел себя подобно наркозависимому, что восприятие риска у него было искажено. Впервые он узнал об этом за много лет до битвы за ЮКОС, еще во времена учебы в институте им. Менделеева в Москве, когда проходил специализацию по взрывчатым веществам.

— Я — человек, у которого по каким-то причинам отсутствует чувство страха, — сказал он с кривой усмешкой во время нашей беседы в баре Цюриха вскоре после освобождения из заключения. — Я не чувствовал опасности, когда делал или держал в руках бомбу. В прошлом я обожал скалолазание и никогда не пользовался страховкой. Не потому, что смог преодолеть свой страх, а потому, что у меня его не было. Все годы заключения я спал здоровым крепким сном. И хотя случалось, что на меня нападали с ножом, после этого я забирался на койку и мирно засыпал. Иногда мне самому было смешно, когда меня спрашивали, понимаю ли я, что у меня за спиной может оказаться человек с ножом. Я просто этого не боялся.

О надвигающейся опасности Ходорковский узнал в середине 2002 года. «Лукойл» был уже под прицелом, а бывшие кагэбэшники, которые работали в его службе безопасности, предупредили об операции «Энергия», в рамках которой шел сбор компромата на крупнейшие энергетические концерны страны. В случае с ЮКОСом в фокус расследования попали операции компании с акциями ВНК. Но Ходорковский решил, что это обычный сбор компромата для борьбы с нефтяными баронами.

— Это была не первая подобная операция, и мы не думали, что она будет такой радикальной, — сказал он, когда мы встретились в его офисе на Ганновер-сквер. Теперь он был в безопасности.

В 2002 году Ходорковский обнародовал данные о своем состоянии в 7,6 миллиарда долларов за счет владения 36 % акций «Менатепа». В этом смысле он стал образцом ведения прозрачного бизнеса в диких условиях тогдашнего бизнес-климата России. Свою компанию и свое будущее в России он связывал с интеграцией с Западом. Еще три года назад Ходорковский был символом дикого российского грабительского капитализма, и миноритарные западные акционеры обвиняли его в нарушении своих прав, а теперь он искал пути легитимации бизнеса и готовил почву для внедрения западных стандартов в корпоративное управление ЮКОСа.

С такой же страстью и задором он начинал заниматься бизнесом в комсомольскую пору. Теперь он поменял свои массивные очки с толстыми линзами на изящные дизайнерские, и казалось, что даже внешнее преображение свидетельствует о его стремлении к прозрачному бизнесу. И хотя он по-прежнему носил джинсы и темные водолазки, на смену копне густых темных волос девяностых годов пришел короткий седой ежик, а усы исчезли. Для контроля за финансами и производством в ЮКОСе он нанял западных менеджеров, что помогло восстановить добычу на западносибирских месторождениях до уровня, существовавшего до распада СССР. Частные нефтяные компании начинали сотрудничать с западными производителями бурильного оборудования, совершенствовали методы добычи, инвестировали в технику и приглашали западных консультантов. В тот момент ЮКОС производил больше нефти, чем Кувейт.

Западные партнеры восхищались Ходорковским — он стал практически другим человеком. Акции ЮКОСа стремительно росли, что еще больше укрепляло его связи с Западом. Он угощал элиту Вашингтона дорогими винами, учредил общественную организацию «Открытая Россия», в совет директоров которой вошли Генри Киссинджер и бывший посол США в России, отправил первый танкер с сырой нефтью в Техас, что стало первой прямой поставкой российской нефти в Америку, и лоббировал строительство трубопровода от Мурманска до США, который работал бы независимо от российского государства.

Вся эта активность еще больше обозлила людей Путина из КГБ. Ходорковский открыто флиртовал с Западом, что было воспринято как прямой вызов их авторитету. Его попытки объединиться с другими нефтяными баронами и выстроить собственный трубопровод были расценены как серьезная угроза.

Система нефтепроводов в России всегда служила защите государства, а допуск к ним использовался как один из немногих стратегических рычагов, с помощью которых правительство могло оказывать давление на нефтяных баронов. К началу 2003 года люди Путина из спецслужб начали разработку плана мести. Именно тогда в частной беседе Ходорковский впервые признался, что у него могут быть проблемы. Пасмурным февральским утром мы сидели при тусклом свете ламп в его похожем на пещеру кабинете в штаб-квартире «Менатепа» — огромной бетонной крепости в центре Москвы. Он понизил голос и сказал: есть подозрение, что «группа из Кремля хочет забрать мою компанию». Он сказал: эти люди снова хотят убедиться в том, что государственные компании могут работать более эффективно, нежели частные. Но он был уверен, что Путин такого не допустит, ведь он обещал не пересматривать результаты приватизаций. «Путин держит свое слово, — сказал Ходорковский. — Я совершенно спокоен».

Настроение того пасмурного утра никак не вязалось с растущим напряжением и закулисной подготовкой к предстоящей битве. Ходорковский по-прежнему верил, что у Путина, кроме его прошлого в КГБ, есть и иная сторона личности, сформировавшаяся во время работы в Санкт-Петербурге с либералом и демократом Собчаком. И, словно уповая на самое светлое в его душе, через несколько недель Ходорковский решил обратиться к Путину напрямую. Месяцем ранее он уже заявлял, что Россия оказалась на перепутье: страна либо свалится в государственную бюрократию, как Саудовская Аравия, где половина госбюджета уходит на зарплаты бюрократам, либо пойдет по пути западной экономики — с повышенной производительностью и пост-индустриальными сообществами с развивающимся сектором услуг. Когда в том же феврале олигархи собрались вокруг овального стола в Екатерининском зале на тогда еще регулярную встречу с Путиным, Ходорковский решил поставить вопрос ребром и заговорил о проблеме растущего участия государства в экономике.

Он решил обратить внимание присутствующих на факты государственной коррупции и начал с презентации, смело озаглавленной «Коррупция в России: тормоз или экономический рост?» Он сказал, что уровень коррупции в стране достигает 10 % ВВП, или 30 миллиардов долларов в год, в то время как ежегодная налоговая нагрузка составляет примерно 30 % ВВП. Он спросил, почему российские большинство студентов предпочитает поступать в налоговую академию, если официальная зарплата чиновника составляет 150–170 долларов в месяц, и лишь немногие стремятся стать инженерами-нефтяниками, хотя там зарплаты в четыре раза выше.

— Это наводит на определенные мысли, — сказал он и взглянул на президента, тот сидел напротив.

Затем он обозначил еще одну проблему: государственный нефтяной гигант «Роснефть» за последние несколько лет сделал первое крупное приобретение и заплатил 600 миллионов долларов за компанию «Северная нефть», которая располагала богатыми ресурсами на Крайнем Севере. Частные компании следили за ходом сделки долгие месяцы, однако «Роснефть» переиграла всех, заплатив вдвое больше заявленной стоимости. Ходорковский спросил: куда делись переплаченные 300 миллионов? Он предложил начать расследование и выяснить причины такой переплаты. Ходили слухи, что разница в цене составила откат, осевший в карманах чиновников.

Игра Ходорковского закончилась для него плачевно. Он наступил на больную мозоль Путина. Дискуссию транслировали по ТВ, и хотя Путин улыбался, он определенно был унижен.

— «Роснефть» — это госкомпания, которой нужно увеличить свои запасы, у которой запасов как бы не хватает, — сказал Путин. — А некоторые другие нефтяные компании, как, например, компания ЮКОС, имеет сверхзапасы. Как она их получила — это вопрос в плане обсуждаемой сегодня нами темы, в том числе и такие вопросы, как уплата или неуплата налогов.

— Когда я увидел это по ТВ, то понял, что нам конец, — сказал начальник информационного управления «Менатеп», генерал-майор КГБ в отставке Алексей Кондауров. — Раньше мы это не обсуждали. Когда он вышел после встречи, я сказал: «Михаил Борисович, почему вы не показали презентацию о коррупции кому-то другому?» Он ответил: «Как я мог показать ее кому-то другому? Среди нас мало бойцов». И у нас начались проблемы. Я знал, что он [Путин] никогда ему этого не простит. Люди Путина забрали себе 300 миллионов.

Если комитетчики Путина прикарманили 300 миллионов в виде откатов, то это была первая крупная сделка с тех пор, как он занял пост президента. Они увидели возможности для обогащения. Сделку провели через одного из первых владельцев «Северной нефти» и бывшего замминистра финансов Андрея Вавилова, тот, впрочем, отрицал факт владения компанией. (Согласно документам, «Северная нефть» принадлежала шести загадочным компаниям.) По словам человека, имеющего достоверную информацию о сделке, Вавилов возвращал деньги Путину через президента «Роснефти» Сергея Богданчикова. В беседе Вавилов отрицал факт подобных откатов, в Кремле это тоже опровергли.

Но, судя по реакции Путина, Ходорковский ударил по больному. Для Путина было немыслимо слышать такие вопросы. Он был глубоко возмущен подозрениями в коррупции — ведь сам Ходорковский приобрел свое состояние, в частности ЮКОС, через коррупционные схемы.

Готовясь к нападению, Ходорковский выложил на стол все карты. Вызов пришлось принять — выбора не было. Сделка по «Северной нефти», пополнившая ресурсы «Роснефти», свидетельствовала о том, что правила игры существенно меняются в пользу государства. Теперь под угрозой оказалась вся бизнес-модель Ходорковского.

— Он понял, что действовать по-другому невозможно, — сказал Кондауров. — Он не мог развивать свой бизнес иначе и пошел ва-банк. Он понял, что в любом случае в будущем может быть только тупик.

С того момента, казалось, Ходорковский начал играть в открытую. Он еще интенсивнее стал расширять компанию: сделка стоимостью в 36 миллиардов долларов должна была обеспечить слияние ЮКОСа с «Сибнефтью» Абрамовича, в результате чего в мире появился бы четвертый крупнейший производитель нефти и второй по доле запасов. Сделку анонсировали без предупреждения в конце апреля в лучах прожекторов на сцене холла модного московского отеля Hyatt в двух шагах от штаб-квартиры ФСБ на Лубянке. Ходорковский словно был уверен, что это слияние даст ему дополнительную защиту, ведь его компания объединялась с Семьей. Теперь, однако, бизнес-партнер Ходорковского Леонид Невзлин считает, что Абрамович устроил ему ловушку: через эту сделку он намеревался забрать ЮКОС и выдавить Ходорковского.

Но и это Ходорковского не остановило. Он ускорил свои попытки интеграции с Западом и начал исторические переговоры о продаже доли будущей компании ЮКОС-«Сибнефть» одной из американских нефтяных корпораций — ExxonMobil или Chevron. Это стало бы еще одним уровнем защиты для ЮКОСА и вывело компанию за пределы досягаемости государства. Три месяца назад другая группа олигархов во главе с бывшим комсомольским функционером Михаилом Фридманом из «Альфа-Групп» договорилась о принципиально новом партнерстве с British Petroleum (ВР) на сумму в 6,75 миллиарда долларов, в котором британская компания должна была получить 50 % акций Тюменской нефтяной компании (ТНК). И то, что ЮКОС последует этому примеру, казалось естественным. Вначале все думали, что Путин, теша свои амбиции, смотрит на эти переговоры одобрительно. Человек, знакомый с деталями, сказал, что ЮКОС-«Сибнефть», воспользовавшись займами в российских госбанках, возьмет под контроль одну из крупнейших энергетических компаний США.

Фридман и его бизнес-партнер Петр Авен, который когда-то тесно сотрудничал с Путиным в Петербурге по схеме «сырье в обмен на продовольствие», вели себя тихо и всеми способами демонстрировали лояльность режиму, в то время как Ходорковский развил бурную деятельность и на политическом поприще. Через «Открытую Россию» он перечислял деньги на благотворительность, старался привить подросткам принципы демократии и открывал летние лагеря, учредил в Москве школу для детей погибших на службе военных. Незадолго до объявления о сделке между ЮКОСом и «Сибнефтью» он публично заявил о своих политических амбициях, пообещав, что покинет ЮКОС, когда ему исполнится сорок пять. Это должно было случиться в 2007 году — перед президентскими выборами 2008 года. Казалось, что это сигнал о его желании баллотироваться.

Ходорковский вел также переговоры с думскими лидерами о возможности трансформации России в парламентскую республику. Подобный шаг позволил бы расправиться с фатальным, по мнению многих критиков, недостатком политической системы страны — с чрезмерной концентрацией власти в руках президента. Система, в которой президент управлял страной через указы, появилась в 1993 году в результате жесткого конфликта между Ельциным и парламентом. Переход к парламентской республике лишил бы президента основных исполнительных полномочий, а управление передал бы избранному парламентом премьер-министру. Сейчас Ходорковский утверждает, что эти переговоры шли при полной осведомленности Путина и с его согласия. Он говорит, что целью было не ущемить власть Путина, а создать более сбалансированную систему после того, как тот после установленных конституцией двух сроков пребывания в должности президента уйдет. Но многие считали, что Ходорковский одержим мегаломанией и сам нацелился на место премьер-министра.

Как и другие магнаты, Ходорковский спонсировал политические партии в Думе. Это активно поощрялось главой администрации президента Александром Волошиным и его заместителем Владиславом Сурковым. Они надеялись, что это поможет трансформировать коммунистов в буржуазную партию левого толка. Однако зрело и определенное беспокойство: некоторым казалось, что практика Ходорковского зашла слишком далеко. Он тратил десятки миллионов долларов на поддержку коммунистов и две либеральные партии — «Яблоко» и «Союз правых сил». Два исполнительных директора ЮКОСа возглавляли списки кандидатов от коммунистов, а один из бизнес-партнеров Ходорковского — сооснователь группы «Менатеп» Владимир Дубов — уже победил на выборах в декабре 1999 года и руководил влиятельным думским комитетом по бюджету и налогам.

Степень влияния Ходорковского на парламент становилась для власти проблемой. Ситуация стала критичной в мае 2003 года, когда ему удалось заручиться голосами депутатов и заблокировать усилия Кремля по реформированию нефтяного сектора — эти реформы были призваны реструктурировать экономику и впервые вывести ее из чрезмерной зависимости от нефтяных доходов. Быстрорастущие мировые цены на нефть — с 12 долларов за баррель в 1998 году до 28 долларов в 2003-м — способствовали стремительному заполнению государственной казны и выплате внешнего долга. Однако рост цен на нефть одновременно обусловил рост зависимости России от нефтегазовых доходов, необходимых для наполнения бюджета и экономического роста. В 2003 году нефтегазовые доходы составили 20 % ВВП, 55 % всех экспортных доходов и 40 % всех налогов. Согласно отчету МВФ, зависимость России от мировых цен на нефть увеличилась в пять раз по сравнению с августом 1998 года, когда был объявлен дефолт. Именно тогда стало очевидно, что благосостояние страны не может быть привязано к мировым ценам на нефть. По утверждению МВФ, если бы цены на нефть откатились к 12 долларам за баррель, страна потеряла бы 13 миллиардов долларов, то есть 3 % ВВП.

Россия критически зависела от мировых цен на энергоносители, которые не могла регулировать. Либеральное крыло правительства Путина искало выход из этой ситуации. В эпоху Ельцина, когда кризисы следовали один за другим, правительство не могло заниматься ослаблением этой зависимости: налоговых сборов катастрофически не хватало и ему требовались любые источники денежных средств. Но теперь цены на нефть взлетели, и либеральная фракция, возглавляемая министром финансов Алексеем Кудриным и министром экономики Германом Грефом — оба работали в Петербурге одновременно с Путиным, — решила, что в условиях стабильности и роста можно заняться реструктуризацией экономики. В начале февраля 2003 года Греф анонсировал повышение налоговой ставки на доходы нефтяной промышленности, а полученные средства предполагалось направить на развитие высоких технологий и оборонного сектора.

Правительство считало необходимым поднять налогообложение для нефтяной промышленности через введение более высоких экспортных пошлин и налогов на пользование природными ресурсами. Ходорковский отчаянно сопротивлялся. В мае его людям в парламенте удалось отразить первую попытку введения налогов на добычу полезных ископаемых, однако Греф и Кудрин восприняли это как личную обиду. По словам близкого к Кудрину банкира, до этого момента они намеревались защищать Ходорковского от жаждущих расправы спецслужб. Но тот не только разрушил планы либералов, но и уничтожил все аргументы в свою защиту.

— Он стал крупнейшим инвестором в Думе, — сказал банкир. — Он спонсировал половину Думы. И, честно говоря, это уже пугало. На его стороне выступили не только связанные с бизнесом депутаты, но и старые коммунисты, сумасшедшие националисты, антисемиты, либералы и консерваторы. Вся эта безумная разношерстная компания единогласно проголосовала против увеличения налогов. Кудрин вызвал его и сказал: «Миша, ты все испортил. Нельзя покупать государственные органы. Есть люди, которые хотят поднять налог до девяносто процентов. Нужно было соглашаться». Знаете, что он ответил Кудрину? Он сказал: «Ты меня за кого принимаешь? Иди к черту. Я тебя уволю».

Греф и Кудрин понимали, что ситуация патовая, а Ходорковский, как утверждал банкир, ее только усугубил. Вдохновленный результатами голосования, он начал обзванивать кандидатов на должность премьер-министра и говорил им, чтобы те согласовывали свои планы лично с ним.

— Он говорил им, что голосование показало, насколько велико его влияние в Думе. Он сказал, что теперь имеет право выбрать следующего премьера.

Ходорковский отрицает сам факт подобных звонков. Однако через несколько недель в прессе появились сообщения о том, что он является лидером «опасной» группировки прозападных олигархов, стремящихся подорвать президентскую власть, взять под контроль парламентское большинство и превратить страну в парламентскую республику с номинальной ролью президента. В материале подробно описывались последние действия Ходорковского, что определенно должно было усилить паранойю людей Путина. Деятельность этой группы олигархов была названа «антинациональной». Их имущество было зарегистрировано в офшорных зонах и не подпадало под юрисдикцию государства: «Олигархи осознанно или бессознательно апеллируют к ресурсу других государств как гарантов их интересов на политико-экономическом пространстве России. Можно констатировать, что олигархи, завершив первичную приватизацию основных объектов национальной экономики, перешли к своего рода приватизации политико-властного пространства России».

Этот материал полностью соответствовал настроениям людей Путина и, по словам не только автора, но и связанного со спецслужбами крупного банкира, передавал суть разговоров в офисах Ходорковского и его телефонных бесед с партнерами.

— Многие из тех, кто оказался в тюрьме, угодили туда потому, что при прослушке спецслужбы узнали, что те о них думают. Они услышали всевозможные оскорбления в свой адрес, — сказал политический аналитик и соавтор того материала Станислав Белковский.

Вскоре Путин перестал скрывать свои намерения. В мае он пригласил Ходорковского, Абрамовича и некоторых их заместителей свою резиденцию в Ново-Огарево. По словам одного из присутствовавших, за обедом они обсуждали сделку по Еххоп/СЬеугоп. Когда перешли к хорошему коньяку, Путин велел Ходорковскому прекратить спонсировать коммунистов. Ходорковский запротестовал, заявив, что обсуждал финансирование с Волошиным и Сурковым, но Путин отрезал:

— Оставь. У тебя большая компания, много других дел. У тебя нет на это времени.

Ходорковский упорствовал: сказал, что не может запретить другим акционерам ЮКОСа финансировать тех, кого они хотят, даже если сам полностью откажется от спонсирования Коммунистической партии. Он сказал: «Если мы — открытая и прозрачная компания, я не могу запретить своим акционерам и сотрудникам выбирать политическую линию». Он пытался объяснить, что социальные проекты и поддержка демократии для него не менее важны, чем бизнес.

Разговор резко оборвался, гости ушли. Но Путин не собирался оставлять все как есть. В июне ему предстояла первая поездка в роли президента — государственной визит в Соединенное Королевство и встречи с премьер-министром Тони Блэром и королевой. Однако уже тогда он намекнул на возможные проблемы. На ежегодной пресс-конференции 20 июня он обрушился на бизнесменов, заблокировавших в парламенте реформы энергетической отрасли. И хотя Ходорковского он не назвал, намек был прозрачен.

— Это не значит, что мы должны позволить отдельным представителям бизнеса влиять на политическую жизнь страны в своих групповых интересах, — сказал он.

Путин впервые публично высказался против реформы политической системы и превращения страны в парламентскую республику. Он сказал, что это «не обсуждается и даже опасно». Было понятно, кому адресованы эти заявления.

И пока Путин общался с политиками в Букингемском дворце и подписывал соглашение между British Petroleum и ТНК, что Тони Блэр воспринял как гарантию «долгосрочной уверенности Британии в России», государственная машина закрутилась. Прокуратура предприняла первую атаку на ЮКОС, и все выглядело так, словно к Путину это не имело отношения. В сороковой день рождения Ходорковского глава отдела безопасности компании Алексей Пичугин был арестован и обвинен в убийстве семейной пары, которая, как считали правоохранители, пыталась шантажировать его в связи с его приказом ликвидировать другого работника «Менатепа». Угроза Кремля обретала реальные черты. Однако если бы через неделю не задержали более известного деятеля, арест Пичугина остался бы незамеченным. Но теперь был арестован Платон Лебедев — саркастичный бессменный помощник Ходорковского, председатель совета директоров Group MENATEP и серый кардинал всего бизнеса. Мир Ходорковского начал рушиться.

Лебедева взяли прямо на больничной койке, из больницы его вывели уже в наручниках. Ему предъявили обвинение в присвоении 20 % акций гигантского производителя удобрений «Апатит» — первого крупного предприятия, приватизированного «Менатепом». Об аресте сообщили все СМИ, и за один день рыночная стоимость ЮКОСа уменьшилась на 2 миллиарда долларов. Тогда же в отношении компании было возбуждено еще одно уголовное дело, связанное с приватизацией ВНК. Другого исполнительного директора компании вызвали на допрос. Расправа с Ходорковским началась.

В то лето новости о ЮКОСе не сходили с первых полос. Прокуратура вела расследование, акции компании падали. В конце июля, за четыре дня до возвращения Ходорковского из США, куда он ездил договариваться об инвестициях, Пичугину были предъявлены еще четыре обвинения — в убийстве и покушении на убийство. Самые жуткие кошмары Ходорковского становились явью. Под расследование попали не только покушения на Евгения Рыбина из-за акций ВНК, но и убийство мэра Нефтеюганска, где располагалось представительство компании. После приобретения ЮКОСа «Менатепом» у Ходорковского начался длительный конфликт с мэром города Владимиров Петуховым, которого застрелили по пути на работу 26 июня 1998 года. Поползли слухи о том, что убийство могло быть организовано услужливым помощником в качестве подарка на день рождения Ходорковского.

Пытаясь оптимизировать расходы, ЮКОС решил отделить сервисные компании, на которых трудились 30 тысяч жителей Нефтеюганска, и сделать их независимыми предприятиями. Петухов написал письмо Ельцину и пожаловался на то, что с приходом ЮКОСа налоговые сборы города резко упали. На улицы вышли тысячи горожан и открыто обвинили Ходорковского в организации убийства мэра. Однако, по словам журналиста из Financial Times, который вскоре после этого сумел пообщаться с Ходорковским, он был искренне потрясен этим убийством.

Ходорковский категорически отрицал любую причастность к убийствам и покушению на убийство — и свою, и своих партнеров. В случае с мэром Нефтеюганска юристы компании указывали на опасные чеченские группировки, частично завладевшие экспортом ЮКОСа, которых позже вытеснили сотрудники Ходорковского. Затем, когда стало очевидно, что люди, с которыми Ходорковский боролся за ВНК, связаны с КГБ, один его приближенный предположил, что убийства могли быть организованы управляющими ВНК из КГБ, чтобы запятнать олигарха.

Ходорковский рассчитывал на поддержку США. Вскоре после ареста Лебедева он отправился в американское посольство и на фоне развешанных в честь Дня независимости звезднополосатых флагов заявил репортерам, что, по его мнению, конфликт с государством долго не продлится. Затем полетел на конференцию в Сан-Валли, штат Айдахо, где по-дружески пообщался с Биллом Гейтсом и Уорреном Баффетом.

Вернувшись в Москву, он снова решил поднять ставки и заявил национальному телевидению, что продолжение атак на его организацию приведет к утечке капитала из России, разрушит инвестиционный климат и вернет страну в тоталитарное прошлое.

Однако заигрывания Ходорковского с США только больше обозлили Кремль. В сентябре Путин планировал важный государственный визит в Америку и переговоры с президентом Джорджем Бушем в Кэмп-Дэвиде. Для всех, кто считал, что Путин может повлиять на прокуратуру, был подготовлен жесткий ответ. Журналистам в США он сказал, что речь идет об убийствах. И спросил:

— Как я могу в таком случае вмешиваться в работу прокуратуры?

Если у Ходорковского и был шанс не попасть под разгоняющийся кремлевский каток, то после поездки в Америку он исчез и Путин принял окончательное решение. Он выступил перед ведущими специалистами США на Нью-Йоркской фондовой бирже и заверил слушателей, что Россия пойдет по пути рыночной экономики и итоги приватизации пересматриваться не будут. У него состоялась также частная встреча с исполнительным директором ExxonMobil Ли Рэймондом — он стоял во главе Exxon во время слияния с Mobil, в результате чего родилась крупнейшая в мире компания стоимостью 375 миллиардов долларов. Известный своей агрессивной манерой общения, Рэймонд решил и здесь обойтись без экивоков и в разговоре с Путиным честно признался, что его конечной целью является контрольный пакет акций компании ЮКОС-«Сибнефть». Это планировалось сделать после первого этапа, в котором Exxon приобретет миноритарный пакет.

Путин был ошеломлен. Энергетический американский гигант США хочет получить контроль над российскими ресурсами через Ходорковского или Абрамовича! Одобрить такой сценарий Путин не мог. Он предполагал, что Exxon или Chevron приобретут только миноритарный пакет, а ЮКОС-«Сибнефть» купит акции одного из энергетических гигантов США.

— Для Путина такой обмен акциями был бы важным шагом, — сказал человек, знакомый с теми переговорами. — Он выстроил бы между Россией и США энергетический мост.

Но поскольку тем летом давление на ЮКОС усиливалось, акционеры стремились ускорить сделку. Их целью был не обмен акциями — они хотели завершить продажу.

Для Путина же передача контрольного пакета акций ЮКОС-«Сибнефти» концерну ExxonMobil была абсолютно неприемлема. Он не мог согласиться на покупку Соединенными Штатами российских стратегических запасов. Это шло вразрез с идеей КГБ о возрождении имперской мощи России. Фридман и Авен получили разрешение на партнерство с ВР в формате 50:50, но они, в отличие от Ходорковского, были предельно лояльными Кремлю и сделали все возможное, чтобы остаться у руля совместного предприятия ТНК-ВР.

Через неделю Ли Рэймонд прибыл в Москву с надеждой на завершение сделки. В тот день на первой полосе Financial Times появилась новость о том, что по итогам переговоров Exxon купит 40 % акций компании ЮКОС-«Сибнефть» за 25 миллиардов долларов и планирует увеличить свою долю до 50 %. Однако вместо рукопожатий и тостов Рэймонда ждало сообщение о том, что в офисах ЮКОСА по всей Москве идут обыски и в операции задействовано более пятидесяти вооруженных следователей в бронежилетах. Обыски прошли также в домах ближайших партнеров Ходорковского — ключевых акционеров группы «Менатеп». Все они жили в охраняемом подмосковном элитном поселке Жуковка за высоким металлическим забором. Обыск прошел также в доме Лебедева, который уже находился под арестом. Когда Ходорковскому позвонила жена и сообщила, что в дверь ломятся правоохранители, он извинился и спешно уехал.

Сигнал от Кремля был однозначным — эту сделку ExxonMobil не заключит никогда. В момент звонка от жены Ходорковский и Рэймонд находились на Всемирном экономическом форуме, где Путин должен был произнести вступительную речь. Но Ходорковскому пришлось мчаться домой и надеяться на то, что с правоохранителями удастся разобраться, а Рэймонд остался на конференции. Ему оставалось только заявить, что если Россия хочет выйти на международные рынки, ей не следует ограничивать присутствие инвесторов. Путин сделал вид, что ничего не знает об обысках, и продолжал убеждать инвесторов в том, что инвестиционный климат станет максимально благоприятным и для этого предпринимаются все возможные меры. Это была его типичная демагогия — излюбленный прием с момента прихода во власть. Он воспевал рынок, а в это время спецслужбы пытались установить над этим рынком контроль.

И снова Ходорковский отказался отступать. Он заявил на весь мир, что готов сесть в тюрьму, если это потребуется для защиты компании, что не уедет из страны и не сдастся. Впрочем, в частных беседах он отчаянно искал выход из ситуации и даже обратился к своему давнему противнику Пугачеву в расчете на то, что тот, благодаря своим связям с петербургскими спецслужбами, прояснит ему мотивы Кремля. Пугачев навел справки и выдал недвусмысленный ответ: если Ходорковский хочет остаться на свободе, то должен покинуть страну, иначе сядет в тюрьму. По словам Ходорковского, он в это не поверил: Кремль не решится его арестовать, а если и решится, то вмешаются США.

Ходорковского подвела самоуверенность. Он неверно оценил позицию Штатов — они не были готовы защитить олигарха, выстраивающего мосты между странами.

Это случилось, когда Ходорковский демонстративно разъезжал по Сибири. Днем ранее прокуратура вызвала его на допрос, но его не было в Москве. На рассвете субботы 25 октября 2003 года его частный самолет приземлился в Новосибирске для дозаправки. С криками «ФСБ! Оружие на пол! Не двигаться — или будем стрелять!» на борт вломились вооруженные спецназовцы. Ходорковского арестовали по обвинениям в мошенничестве в особо крупном размере и в уклонении от налогов, и к вечеру того же дня он оказался в печально известной московской тюрьме Матросская Тишина.

Политический и экономический курс страны необратимо отклонился от глобальной интеграции с Западом в сторону противостояния с ним. Это была точка невозврата для людей из спецслужб, которые давно вынашивали реваншистские планы и в конце концов убедили Путина в том, что это единственный способ вернуть России величие, а себе обеспечить финансовую стабильность. Но они вступали на неизведанную территорию. Никто не ожидал, что дело зайдет так далеко — в большинстве своем бизнес-сообщество надеялось, что все можно отыграть назад, что Ходорковского освободят и все между собой договорятся. Даже Пугачев утверждал, что и у силовиков оставалась надежда, что за снятие обвинений Ходорковский со своими соратниками согласится выплатить Путину и его людям значительную сумму.

— Все ждали отката, — сказал он. — Никто не был к этому готов. Никто не знал, что делать с компанией. Ни у кого не было опыта, как поступать в таких случаях.

После ареста Ходорковского бизнес-сообщество пребывало в шоке. Он был самым богатым человеком страны, самым ярким игроком рынка, человеком, стоявшим в шаге от сделки столетия — продажи своей компании за 25 миллиардов долларов. Той самой, которую он семь лет назад приобрел за 300 миллионов. Если можно сломить его, значит, можно сломить и любого другого. В день ареста Ходорковского ключевые фигуры Российского союза промышленников и предпринимателей собрались на экстренную встречу в московском отеле «Балчуг». Многие были напуганы и не решались дать комментарий прессе, но, тем не менее, приняли заявление, в котором осудили арест и призвали к обсуждению ситуации: «Развернуть ситуацию может только ясная и недвусмысленная позиция Президента РФ В. В. Путина. Ее отсутствие сделает необратимым ухудшение экономического климата и превращение России в страну, неблагоприятную для развития бизнеса».

Анатолий Чубайс распространил это заявление и в телеинтервью сказал, что арест Ходорковского и возможные риски того, что за ним последуют другие бизнесмены, приведут к неконтролируемому расколу элит, что отразится на всем российском обществе.

Но теперь не собирался отступать Путин. Несмотря на то, что он всегда отрицал свою причастность к аресту Ходорковского, такое событие не могло произойти без одобрения сверху. Помимо этого, арест Ходорковского наглядно продемонстрировал, что бывает с теми, кто не внял основным постулатам нового режима. Другим олигархам пришлось учиться на его ошибках, и они хорошо усвоили урок.

— Если ты в России покупаешь компанию за 150 миллионов долларов, используя средства министерства финансов, ты должен играть по российским правилам, — сказал юрист Ходорковского Дмитрий Гололобов. Позже он поменял свое мнение о происходящем. — Нельзя никому говорить, что ты — законный владелец бизнеса. Приватизация не означает появления легитимного имущества. Это очень хорошо понимали другие олигархи. Ни один из них в действительности не был владельцем бизнеса. Они были лишь его держателями.

Такая логика противоречила всем предвыборным обещаниям Путина. Она строилась на ложном представлении о том, что эти магнаты появились на свет благодаря усилиям людей из КГБ во время перехода к рынку и всем обязаны им. Случившееся с Ходорковским было местью за девяностые — именно в те годы прозападные магнаты появились и стремительно разбогатели, а людям из КГБ пришлось ждать на задворках истории.

— То, что сейчас происходит с Путиным, — это реванш КГБ, — сказал отставной офицер военной разведки. — Комитет создал олигархию, а затем ее пришлось обслуживать. Теперь настало время мести.

На этом этапе КГБ нашел новое оправдание экспроприации активов. По заявлению комитетчиков, таким образом они препятствовали расхищению нефтяных богатств страны Западом.

— ЮКОС намеревался передать свои основные активы на Запад, — сказал человек из спецслужб. — Весь капитал, стремительно заработанный Ходорковским, все его активы моментально уплыли бы на Запад через подставные офшорные компании. Если бы мы не вмешались, то потеряли бы контроль над нефтью и газом страны и превратились в вечную обслугу для западных промышленников.

После ареста Ходорковского другие миллиардеры с ужасом наблюдали за тем, как прокуратура в считанные дни конфисковала его 15-миллиардную долю в ЮКОС-«Сибнефть». Путин однозначно дал понять, что этот вопрос не обсуждается. Фондовый рынок рухнул. В первый же понедельник после ареста Ходорковского Путин кратко и резко ответил на воззвание олигархов:

— Никаких встреч, никакой торговли по поводу деятельности правоохранительных органов не будет. Если, конечно, эти органы действовали в рамках российского законодательства. Все должны быть равны перед законом. Иначе нам никогда не справиться с решением проблемы создания экономически эффективной и социально выверенной налоговой системы. Иначе мы никого не научим и не заставим платить налоги и отчисления в социальные фонды, в том числе и пенсионные, нам никогда не переломить оргпреступность и коррупцию.

Началась новая эпоха. Путин избавился от нерешительности, которая была характерна для первых двух лет его президентского срока. Новые хозяева Кремля готовились поделить между собой стратегические активы страны. Ни у Путина, ни у его людей пути назад уже не было.

Глава 8 После террора — пробуждение империализма

Казалось, что Владимир Путин начинал свое президентство нерешительно. Когда ему предложили такой головокружительный взлет, он заявил Борису Ельцину, что к этой работе не готов, а перед Семьей предстал наемным менеджером, который, как предполагалось, прослужит лишь несколько лет. Когда случались трагедии — например, катастрофа подлодки «Курск», он бледнел и уходил в тень, парализованный страхом и неспособный что-то предпринять. Но теперь он приказал арестовать самого богатого человека России, и обратного пути не было. Даже если бы он захотел, то вряд ли смог повернуть события вспять. Ближнее окружение и силовики, которых он привез из Санкт-Петербурга, вынуждали его остаться.

— Они его запугивали, — сказал Пугачев. — Они сказали ему: «Никто не простит тебе ЮКОС и захват НТВ. А если поедешь на Запад, тебя там сразу арестуют».

Теперь, распробовав вкус власти, люди из КГБ готовились к дальнейшему захвату страны. Кроме того, переизбрание Путина в 2004 году освобождало его от обещаний, данных Семье в момент передачи власти.

Путин устранил медиамагнатов Владимира Гусинского и Бориса Березовского. Первые реформы его администрации существенно урезали полномочия региональных губернаторов за счет создания суперрегионов, которыми теперь управляли люди, уполномоченные Кремлем. Меры, внедренные бывшим офицером военной разведки и петербургским прокурором Дмитрием Козаком, обнулили политику ельцинских лет, когда губернаторам предлагалось брать столько свободы, сколько они «смогут проглотить». Либералы и бывшие медиамагнаты предупреждали о реванше КГБ, об усилении авторитарной власти Кремля. Арест Ходорковского и отъем его доли в ЮКОС-«Сибнефти» обернулись волнениями на фондовой бирже и в бизнес-сообществе. Однако и Путин, и Кремль представляли это как единичный вопиющий случай, как наказание одного зарвавшегося олигарха. В то время страна процветала за счет доходов от взлетевшей стоимости нефти: с момента прихода Путина к власти цены поднялись с 12 до 28 долларов за баррель. Хаос девяностых годов закончился, олигархи были приструнены, и рейтинги Путина во время первого срока стабильно держались в районе 70 %. Все говорило о том, что он останется на второй срок.

Однако захват НТВ и арест Ходорковского были не единственными событиями, омрачившими первый президентский срок. По внутренней информации, никогда не озвученной, некоторые силовики намеревались взять под контроль буквально все.

Вечером в среду 23 октября 2002 года в театр на Дубровке в Москве ворвались около сорока вооруженных чеченских боевиков. Заканчивалась первая сцена второго действия нового мюзикла «Норд-Ост». Около девятисот зрителей, в основном представителей среднего класса, пришли на представление о храбрых советских воинах Второй мировой войны, действие мюзикла переносило их в блокадный Ленинград. На сцену вышел боевик с автоматом и произвел несколько выстрелов вверх, террористы заминировали помещение и перекрыли все выходы, а смертницы в хиджабах — «черные вдовы» в поясах шахида — рассредоточились по залу. Захват заложников растянулся на три дня.

Трагедия на Дубровке стала воплощением самого страшного кошмара Путина. Боевики под предводительством Мовсара Бараева потребовали прекратить войну в Чечне, начавшуюся в 1999 году после взрывов жилых домов, отвели России неделю на вывод войск и в противном случае обещали взорвать театр. Сразу после того, как о захвате объявили в новостях, к театру стали стекаться и оппозиционные политики, и люди из спецслужб. Они стояли на улице, в темноте, под дождем, с ужасом осознавая, что это происходит в пяти с половиной километрах от Кремля. Как вооруженные до зубов боевики с килограммами взрывчатки смогли у всех на виду проникнуть в театр?

В следующие три дня Путин не выходил из кабинета в Кремле и пребывал в панике. События стремительно выходили из-под контроля. Размышляя над вариантами выхода из кризиса, он отменил запланированный визит в Мексику на встречу с мировыми лидерами, в том числе с президентом США Джорджем Бушем. Боевики пропустили в театр несколько знаменитых персон, готовых вести переговоры. Среди них были депутат и певец Иосиф Кобзон, либеральный оппозиционный политик и журналист Анна Политковская, прославившаяся бесстрашными репортажами из Чечни. И хотя некоторых заложников, включая детей и иностранных граждан, удалось освободить, отозвать свои требования о прекращении войны захватчики отказались.

На третий вечер команда НТВ взяла интервью у Бараева.

— Наша цель, о чем мы уже не раз говорили, — это прекращение войны и вывод войск, — сказал он.

А шахидка заявила:

— Путь нам указал аллах. Мы умрем, но ничего не закончится.

И снова Путин был парализован страхом. Захватчики недвусмысленно заявили: если спецслужбы попытаются вмешаться, они убьют заложников и взорвут здание. Они уже начали выполнять обещание — во время попытки пробраться в театр застрелили двух гражданских и генерала ФСБ.

На рассвете 26 октября спецназ начал штурм здания. Чтобы не дать боевикам осуществить взрывы, через вентиляционную систему зал заполнили газом. Под его действием зрители и боевики потеряли сознание, а многие заложники погибли. Оказалось, что аварийно-спасательные службы не были готовы к последствиям газовой атаки и не имели средств для спасения выживших. Выведенные из театра люди лежали на обочине, кого-то тошнило, кто-то был без сознания, кто-то задыхался. Лишь через полтора часа после освобождения их начали развозить по больницам. Предполагая взрывы и стрельбу, 8о% карет скорой помощи располагали оборудованием для обработки колотых и рваных ран, а не при отравлении газом. К концу следующего дня число погибших достигло 115 человек. Из них застрелены были только двое, остальные умерли от воздействия газа.

Путину пришлось принять на себя праведный народный гнев. Как вообще мог произойти захват заложников? Почему работников скорых не проинформировали о составе газа? По словам некоторых выживших, газ подавали в зал из-под сцены. В результате сознание потеряли боевики, стоявшие рядом со сценой, но остальные террористы видели, как зеленый газ с ядовитым запахом медленно заполняет зал. От министра здравоохранения настойчиво требовали сообщить состав газа, и он наконец сказал, что это был мощный опиоид, производный от фентанила, широко используемый как болеутоляющее, и что «сам по себе он не мог быть летальным». Он заявил, что гибель заложников была вызвана истощением, трехдневным стрессом, обезвоживанием и голодом. В заключительном отчете московской прокуратуры газ был назван «неидентифицируемой химическим соединением».

То, что происходило в Кремле в ночь штурма театра, надежно спрятали под грифом «Секретно». Только сейчас один из очевидцев, который, по его словам, был участником кремлевских обсуждений, решил пролить свет на эти события. Он заявил, что случившееся стало результатом заговора, однако все пошло не по сценарию. По словам очевидца, атака на театр планировалась Николаем Патрушевым для дальнейшего усиления власти Путина. Изначально все задумывалось как псевдозахват, с которым президент легко и успешно разберется. Это повысит его авторитет и усилит поддержку войны в Чечне, которая на тот момент стала заметно ослабевать. Патрушев, по словам свидетеля, сказал Путину, что наемные террористы не вооружены настоящим оружием и боеприпасами (у них только болванки) и что после окончания операции их отлет в Турцию обеспечит ФСБ. Путин же предстанет перед нацией героем, мировым лидером, который освободил заложников и предотвратил гибель гражданских лиц- это позволит ему усилить контроль в Чечне.

Но уже в первый день захвата события пошли не по плану: один из боевиков застрелил гражданского, пытавшегося проникнуть в театр. Путин запаниковал. Как утверждал очевидец, «все вышло из-под контроля. Никто не знал, кому и во что верить». К тому моменту, когда спецназ был готов штурмовать здание, захват заложников выглядел как настоящий теракт. На помощь был призван Игорь Сечин. По словам чиновника, ставшего свидетелем обсуждений, зная чрезмерное усердие Сечина, Патрушев одобрил его участие.

— Он сказал: «Игорь, у тебя есть армейский опыт. Помоги нам разобраться».

По словам очевидца, именно Сечин предложил использовать газ. Он поговорил с командующим химическими войсками, однако тот ответил, что газ просрочен и не подействует.

— Сечин сказал мне, что именно поэтому он и решил применить десятикратную дозу, — сообщил бывший чиновник и добавил, что сразу после этого Путин, в ужасе от случившегося, написал заявление об отставке.

Но к тому моменту он уже слишком глубоко увяз, и ему приказали остаться. Казалось, что Патрушев намеренно вносит сумятицу и в планирование захвата театра, и в действия спецслужб.

— Все было организовано так, чтобы вынудить Путина остаться на второй срок. Все должно было пойти не по плану, чтобы он увяз еще глубже. Если бы в тот момент Путин ушел, для Коли (Патрушева) это был бы конец. Поэтому он решил замазать Путина кровью.

Пресс-секретарь Кремля Дмитрий Песков назвал эти слова «полной ерундой» и заявил, что этот якобы очевидец «ничего не знает». Теперь уже невозможно выяснить, как все было на самом деле. Только узкий круг людей был в курсе того, как разворачивались те чудовищные события. Однако бывший чиновник, изложивший мне эту версию, все же кое-что знал. Несомненно, его слова можно было бы принять за очередную теорию заговора, которые в большом количестве циркулировали вокруг тайных решений Кремля, особенно в мрачном свете взрывов жилых домов, если бы не отчет московской прокуратуры, появившийся годом позже и никем не замеченный. Когда прокуратура закончила расследование, обнаружилось, что две заложенные в зале самые большие бомбы оказались имитацией. Так что по меньшей мере часть истории чиновника оказалась правдивой. «Бомбы не были готовы к применению: у взрывателей отсутствовали элементы питания — батарейки, что делало их безопасными болванками», — говорилось в отчете. То же самое относится и к поясам шахидок, и к другим взрывным устройствам. Смертницы стояли в толпы заложников, но погибли они от газа, а не от самоподрыва. Кроме того, спецслужбы перестреляли всех террористов, и выяснить у них подробности подготовки теракта было невозможно.

Несмотря на то, что газ начал действовать лишь через пять-десять минут, прокуратура не нашла ничего, что свидетельствовало бы о попытках привести в действие взрывные устройства. Неужели действительно никто ничего не собирался взрывать и только использование газа привело к такому количеству смертей? Неназванные источники в ФСБ и министр внутренних дел рассказали «Коммерсанту» — единственной газете, обнародовавшей отчет прокуратуры, что террористы сами сняли детонаторы, так как опасались случайных взрывов. Либеральный политик Ирина Хакамада, присутствовавшая на переговорах в захваченном здании, также выразила сомнения: «Я пришла к убеждению, что террористы не планировали взрывать театральный центр, а власть не была заинтересована в спасении всех заложников. Главные события произошли, когда я вернулась с переговоров. Глава администрации президента А. Волошин угрожающим тоном приказал мне не вмешиваться в эту историю».

Возникли вопросы и относительно некоторых террористов. Их лидер Мовсар Бараев предположительно был арестован властями за два месяца до захвата заложников. Неужели его выпустили из тюрьмы, чтобы он приняли участие в теракте? Та же самая ситуация была и с одной из смертниц — она находилась в заключении, но ее опознала мать на кадрах, сделанных во время захвата. Неужели власти решили вытащить их из тюрьмы и отправить к театру?

Уже не в первый раз поднимались вопросы о причастности спецслужб к организации террористических атак в России, в том числе к взрывам жилых домов, после которых Путин пришел к власти. Но теракт на Дубровке, впрочем, не вызвал столько споров. Главные вопросы касались применения газа и обнаруженных прокуратурой болванок бомб, о чем в конце публикации упоминал «Коммерсантъ». Все это должно наталкивать на мысль, что террористическая группа будет планировать и другие атаки.

Однако когда все закончилось, вопросы о том, как развивались события, были забыты. Люди вздохнули с облегчением, полагая, что погибших могло было быть гораздо больше. Местные политики и зарубежные лидеры выражали Путину признательность за грамотное разрешение ситуации. Рейтинг президента взлетел до максимума с момента его избрания. Спецслужбы, проморгавшие группу вооруженных террористов в центре Москвы, вместо наказания получили дополнительное финансирование. И, конечно, захват развязал руки людям Путина в Чечне: планы по сокращению войск в республике были пересмотрены. В ходе ночных рейдов в Чечне стали массово пропадать люди. Больше никто не решался предъявить Кремлю требование начать мирные переговоры с чеченским лидером Асланом Масхадовым. А когда общественность массово высказалась в поддержку войны, он был полностью дискредитирован. Российские власти обвинили его в организации атаки, однако это не подтверждалось ничем, кроме старой видеозаписи с обещаниями новых терактов. Сам Масхадов свое причастие к этому теракту отрицал.

Теперь, после захвата заложников на Дубровке, Кремль представлял войну в Чечне как борьбу с мировым терроризмом, с которым воюет Запад. Еще за несколько месяцев до трагедии предпринимались попытки установить связи между чеченскими повстанцами и исламскими боевиками. Захват заложников послужил лишь дополнительным аргументом. На кадрах, транслируемых каналом Al Jazeera, боевики называли себя учениками чеченцев. За их спинами развевались полотна с фразой «Аллаху Акбар». Путин назвал атаку на театр «чудовищной манифестацией терроризма», спланированной в «зарубежных террористических центрах». В дальнейшем США изменили мнение о чеченских повстанцах. Три группировки, причастные к захвату заложников, были названы террористическими организациями, связанными с «АльКаидой», а на Масхадова перестали смотреть как на умеренного политического противника.

— Наша политика по Чечне теперь совпадает с российской, — сказал американский дипломат после атаки. — Захват заложников серьезно подорвал аргументацию чеченцев.

Люди из КГБ хотели сделать Путина бессменным президентом. Но на самом деле, если не брать в расчет ужасные события типа теракта на Дубровке, и сам Путин уже начал чувствовать себя в этой роли довольно комфортно.

— Ему это начинало нравиться — все эти церемонии, «Большая восьмерка», признание, — сказал Пугачев.

Окружение восхваляло его и называло спасителем России. Ему говорили, что он спас страну от краха, от разграбления олигархами и от разрушительного влияния Запада. Перед ним склонялись даже его бывшие начальники из КГБ. Однажды во время первого срока Путин собрал на свой день рождения близких друзей. Один из его руководителей в Дрездене Сергей Чемезов поднял тост за его приход к власти.

— Это был очень близкий Путину человек, старше его, который в предыдущей жизни, до того, как Путин стал президентом, был выше по должности и которого сам Путин очень уважал, — вспоминал Пугачев. — Он сказал ему: «Владимир Владимирович, я хочу поднять бокал. Много времени прошло с тех пор, как я впервые услышал, что вы стали президентом, но это чувство, которое я испытал тогда, остается со мной и сейчас. Я подумал, что солнце взошло над Россией. […] Теперь я понимаю, что сто процентов населения разделяет со мной это чувство».

Пугачеву эта речь показалась подобострастной. Он перебил Чемезова, желая продолжить обсуждение политической ситуации и серьезные задачи. Но Путин, по словам Пугачева, сердито посмотрел на него и велел не перебивать его друга.

— И тот посмотрел ему в глаза и сказал, что он — дар Божий. Он сказал, что Бог даровал стране правителя, который положит конец великим страданиям русского народа. Что этого парня он знал пятнадцать лет и что был его начальником… Я видел такое впервые. И так было с самого начала, фактически с первого дня. Путин оказался потрясающе тщеславным. Чтобы задать ему вопрос, вначале полагалось произнести какие-то лестные слова. Сечин умел делать это очень хорошо. Он говорил ему с низким поклоном: «Владимир Владимирович, я помню, как вы сделали то-то, и это изменило мир». Когда я впервые это услышал, я решил, что попал в психушку. Ему говорили: «Вы потрясли все человечество. Вы — потрясающая личность».

Постепенно Путин привык к этому раболепию, поверил в свою силу, в свое высокое предназначение и, когда принимал все жесткие и авторитарные решения, включая арест Ходорковского и его людей, то видел, что окружение его одобряет.

— По сути, перед ним склонился весь олигархат. Ему все подносили на блюдечке, к нему обращались за разрешением даже по мелочам, — говорил Пугачев. — И ему это действительно нравилось. Каким-то образом все это уживалось в его голове. Это был медленный процесс. У него всегда была склонность к самолюбованию, но в какой-то момент он изменился, по-настоящему поверил в то, что он — император.

Если вначале Путин управлял государственной машиной вместе с людьми из Семьи, то после ареста Ходорковского государственный аппарат полностью перешел в его распоряжение. Шокированный таким поворотом событий, Александр Волошин, занимавший пост главы президентской администрации с марта 1999 года, подал в отставку. Он несколько раз обсуждал с Путиным политическую расправу над Ходорковским и до последнего момента был уверен, что все можно отыграть назад:

— Я действительно не думал, что они посадят его в тюрьму. Ясно, что это была кампания и это было плохо. Я считал, что это навредит развитию страны.

Вместо Волошина Путин назначил своего питерского коллегу Дмитрия Медведева, ничем не примечательного юриста, который занимался правовыми вопросами, например, разбирался с последствиями скандала вокруг схемы «сырье в обмен на продовольствие». Медведев заработал репутацию человека исключительно прилежного и аккуратного, но весьма робкого. Но что важнее, фактически Путин выпестовал его сам — ведь Медведев пришел в администрацию Санкт-Петербурга в возрасте двадцати пяти лет.

— Путин взрастил Медведева, — сказал советник по правовым вопросам в горсовете Собчака Валерий Мусин. — Медведев всегда смотрел на Путина как на человека, у которого можно многому научиться.

Самый влиятельный наследник эпохи Ельцина был заменен на петербургского соглашателя с опытом работы чуть более трех лет в роли заместителя главы кремлевской администрации. В день объявления о назначении Медведева питерские силовики громко и внятно озвучили свои намерения. Прокуратура заявила, что замораживает 15 миллиардов ЮКОСа, то есть 44 % акций, принадлежащих Ходорковскому в объединенной компании ЮКОС-«Сибнефть». Это было сделано якобы для того, чтобы он не смог их продать. Шокированный рынок расценил этот жест как намерение силовиков не только посадить Ходорковского, но и забрать у него ЮКОС, а также как закат эпохи олигархов и Семьи, чьи интересы почти четыре года нужно было учитывать наравне с интересами силовиков. У кого-то, вероятно, еще оставались сомнения, но министр финансов Алексей Кудрин открыто назвал отставку Волошина окончанием ельцинской эпохи.

— Византия закончилась! — провозгласил он. — При всем моем уважении к Александру Волошину, хочу обратить внимание, что его отставка совпала с концом эпохи Ельцина. Олигархов равноудалили, вернули в их родную предпринимательскую среду, в которой исключительности можно добиться только в честной конкуренции.

Выглядело все так, словно механизм параллельного управления, где тайно орудовали Сечин и другие силовики, включился и пришел в движение. Была запущена соответствующая PR-кампания. В день, когда акции ЮКОСа были экспроприированы, а Медведев назначен руководителем администрации президента, Путин провел закрытое совещание с главами крупнейших финансовых учреждений, включая CitiGroup, Morgan Stanley и ABN Amro. Руководитель местного представительства брокерской компании United Financial Group Чарли Райан также присутствовал на встрече. Он всегда выполнял роль кремлевского спикера — его задачей было доносить сообщения Кремля глобальному финансовому сообществу и внешнему миру. Путин заявил инвесторам, что кампания против ЮКОСа ни в коем случае не означает массовое наступление на частный бизнес, что отъем акций был не конфискацией, а погашением задолженностей, что все это делается строго в рамках закона. В каком-то смысле ему удалось убедить мировые банки. Некоторые из них, включая CitiBank, хранили миллиарды долларов ЮКОСа, которые теоретически могли быть изъяты в счет его долгов. Однако банки не стали отзывать кредиты, в противном случае сбылись бы мрачные предсказания Ходорковского о крахе экономики. Власть в Кремле изменилась, и люди Путина начинали выстраивать собственную систему коммуникации с глобальными финансовыми институтами, с титанами, которым в один прекрасный день придется склониться перед Кремлем, потому что активы на сотни миллионов долларов окажутся под контролем Путина.

Отставка Волошина расценивалась как переход власти от Семьи к силовикам, а парламентские выборы, случившиеся месяцем позже, лишь укрепили их политические позиции. В эпоху Ельцина прозападные либеральные партии, представленные «Союзом правых сил» Анатолия Чубайса и «Яблоком» Григория Явлинского, имели в Думе внушительное количество мандатов. Но все изменилось после выборов в декабре 2003 года. Монополизированные государством телеканалы лишили их эфира, при этом Кремль оказывал широкую медийную поддержку новой провластной партии — избирательному блоку «Народно-патриотический союз «Родина». Его лидеры Сергей Глазьев и Дмитрий Рогозин объявили о новом жестком курсе Кремля: отнять и вернуть государству доходы олигархов. «Вернем богатство страны народу!» — гласил один из предвыборных лозунгов. Это точно соответствовало настроению момента: государственные телеканалы неустанно транслировали новости об аресте Ходорковского. У «Союза правых сил» и «Яблока» не было шансов. Они не смогли даже преодолеть пятипроцентный барьер для прохождения в Думу, в то время как появившаяся из ниоткуда «Родина» набрала 9 % голосов. Прокремлевская партия «Единая Россия», созданная четырьмя годами ранее в качестве инструмента, который поможет Путину прийти к власти, сохранила большинство, не представив никакой программы, кроме выражения лояльности президенту. Коммунисты набрали 12,6 % голосов.

Было понятно, что теперь у Путина развязаны руки и он может проводить любую политику. Протестных голосов либералов никто не слышал. Прокремлевские партии составили в Думе подавляющее большинство. В таких условиях избрание Путина на второй срок было предопределено. Его рейтинги превышали 70 %. Но даже тогда и он, и его люди позаботились о том, чтобы ничто не вышло из-под контроля.

С июля, то есть с момента ареста Платона Лебедева, росло напряжение между Путиным и премьером Михаилом Касьяновым, последним человеком из команды Ельцина. При прежней власти он был министром финансов, и с Семьей его связывали тесные и длительные отношения. Как заявил крупный банкир со связями в спецслужбах, после прихода Путина к власти Абрамович настаивал на назначении Касьянова премьер-министром, видя в нем своего сторонника. Пресс-атташе Абрамовича, впрочем, это отрицает. Касьянов неохотно согласился на пост главы правительства: ему было комфортно в министерстве финансов, где он в должности замминистра отвечал за внешний долг. Оказаться в эпицентре борьбы за власть и балансировать между Семьей и Путиным не входило в его планы и даже казалось опасным. Однако его удалось убедить, и постепенно он привык к новой роли.

— Три с половиной года я считал, что правильные люди собрались в правильном месте и делают правильное дело, — сказал он. — Но когда они закрыли Лебедева и начались другие скандалы, я понял, что все кончено.

В течение первого срока Путина правительство Касьянова проводило относительно либеральные экономические реформы: подоходный налог был сокращен до 13 %, земельная реформа открыла путь приватизации земель. Премьер-министр также возглавлял переговоры с Ли Рэймондом и обсуждал возможность продажи ЮКОС-«Сибнефти» компании ЕххопМоЬйе.

— В те дни мы дружили с Соединенными Штатами, — сказал он. — У нас были прекрасные отношения с Бушем и с вицепрезидентом Чейни. Мы тесно сотрудничали после трагедии 11 сентября, наши правительства работали над транзитом в Афганистан. […] С Чейни мы много говорили про энергетические активы. И если бы обмен активами между ЮКОСом и ЕххопМоЬйе состоялся, энергетический сектор был бы другим, более либеральным.

Но к 2003 году разногласия между Касьяновым и людьми Путина из КГБ усилились. Вначале конфликт затронул «Газпром». Управлять государственным газовым гигантом Путин назначил своего человека — Алексея Миллера. Кремль словно разминался перед тем, как усилить контроль над бывшими советскими республиками, которые называл «ближнем зарубежьем». В соответствии с указаниями Путина, «Газпром» вел жесткую политику в отношении платежей за поставки газа в Украину и Беларусь. В Кремле хотели приструнить бывшие советские республики.

Касьянов же пытался реализовать реформу «Газпрома», которую поддержало еще либеральное правительство Ельцина. Она заключалась в либерализации газового рынка и разделении «Газпрома» на добывающие и транспортные подразделения, что отрезало бы добытчиков от газопровода. Такая реформа рассматривалась как необходимая для стимулирования развития экономики. Но теперь люди Путина сжимали хватку, и реформу пришлось отложить — это произошло в тот момент, когда Касьянов собирался объявить о таком важном решении. В сентябре на заседание правительства, где первым пунктом стояла газовая реформа, пришли журналисты. И тут Касьянову позвонил Путин.

— Он сказал: «Я настаиваю на том, чтобы вы сняли этот пункт с повестки дня», — вспоминает Касьянов. — До заседания оставались считанные минуты. Мы были готовы. Мы даже успели обогнать Европу. Но из-за звонка Путина все отменилось.

Позиция Касьянова была слабой. Когда через месяц арестовали Ходорковского, Касьянов оказался одним из двух высших чиновников, открыто выступивших против. На заседании правительства прилюдно Путин велел Касьянову «прекратить истерику».

— Это прозвучало как предупреждение, — сказал Касьянов.

Однако это его не испугало. В январе 2004 года, когда налоговая служба решила изъять у ЮКОСа 3 миллиарда долларов в счет задолженности за 2000 год, он снова выразил свое несогласие, заявив газете «Ведомости», что налоговое законодательство не имеет обратной силы и такие задолженности не могут быть взысканы в рамках закона.

Касьянов также был единственным, кто высказался против захвата Путиным энергетического сектора. Они продолжали сотрудничать, но теперь Путин разговаривал с премьером холодно и подозрительно, а порой даже с трудом мог смотреть на него. В середине февраля, когда грянули морозы, «Газпром» предпринял первый шаг по сокращению поставок газа Беларуси, и напряжение между президентом и премьером вылилось в открытый конфликт. «Газпром» вел сложные переговоры с Беларусью, пытаясь остановить поставки газа по льготным ценам и при этом приобрести долю в газотранспортной сети страны. Российский гигант угрожал перекрытием газа, лоббируя свои интересы в переговорах, но Касьянов упрямо сопротивлялся.

— Я запретил Миллеру отключать газ Беларуси. В Минске было минус 25. А в середине февраля мне позвонили премьер-министры Польши и Литвы и сказали, что у них нет газа. Меня никто не предупредил. Случился общественный скандал. Миллер заявил, что выполнял указания Путина. И мы начали орать друг на друга, а заодно и на Путина. Остальные министры готовы были залезть под стол.

Такого Путин спустить не мог, и через десять дней премьер был уволен.

— У него все получилось, — сказал Касьянов. — Ходорковский, Exxon, газовая реформа, Беларусь с Украиной. А я устроил скандал. Он не мог меня больше терпеть.

До президентских выборов оставалось две недели. Предполагалось, что Путин сделает перестановки в кабинете министров после голосования. Но ни он, ни его люди не готовы были полагаться на волю случая. По конституции, если что-то случается с президентом, управление страной переходит к премьер-министру.

Предвыборная кампания ничем не напоминала конкурентную борьбу. Путин устранил последний источник риска, последнего министра эпохи Ельцина, способного ему противостоять, и на место Касьянова назначил Михаила Фрадкова, никому не известного технократа, который много лет проработал в службе безопасности. До этого назначения он был полномочным представителем России при Евросоюзе, и его имя мало кто знал. Однако люди Путина из КГБ считали его проверенным человеком — с начала восьмидесятых годов он играл роль ключевого помощника в стратегических операциях внешней торговли, включая сотрудничество с «дружественными фирмами», поддерживавшими советский режим из-за рубежа. Во время реализации схемы «сырье в обмен на продовольствие» он занимал должность замминистра внешнеэкономических связей РФ и как человек Петра Авена давал добро на контракты, которые Путин распределял в узком кругу союзников и «дружественных фирм», в результате чего был сделан стратегический запас черного нала.

Даже после бесславного ухода Касьянов по-прежнему думал, что Путин может измениться. Он не понимал, что курс, которым шла Россия с момента развала Союза, стал иным.

— Через полгода после ухода из правительства я все еще верил, что Путин ошибся, что все можно исправить. И только позже — после теракта в Беслане — я понял, что все это было спланировано ради изменения всей политической системы.

Президентские выборы в марте 2004 года прошли мимо общественного внимания. Путин с легкостью победил, набрав более 71 % голосов. Главный политический противник времен Ельцина глава Компартии Геннадий Зюганов и Владимир Жириновский из Либерально-демократической партии в выборах решили не участвовать и выдвинули вместо себя представителей. Кандидат от коммунистов Николай Харитонов пришел вторым, набрав всего 13 % голосов. Такое нельзя даже назвать политической конкуренцией. Но и тогда Кремль взял действо под контроль. Государственное телевидение не предоставило эфирное время оппозиционным кандидатам: Харитонов подсчитал, что его встречи с избирателями транслировались в общей сумме четыре минуты пятьдесят секунд, тогда как время Путина было неограниченно. Вскоре люди из КГБ заняли все руководящие посты в правительстве. Теперь, на втором сроке президентства, они могли действовать без оглядки на серых кардиналов эпохи Ельцина.

Единственным человеком, возражавшим против второго срока Путина, оказалась его жена Людмила. Она выросла в деревушке под Калининградом, и она с трудом приспосабливалась к процедурам и условностям президентской жизни.

— Когда Путин объявил ей, что остается на второй срок, она хотела уйти, — сказал Пугачев, у которого с ней установились близкие отношения. В последнее время они часто засиживались на кухне президентской резиденции, дожидаясь возвращения Путина. — Она сказала, что согласилась на четыре года и не больше. Ему пришлось уговаривать ее не бросать его. Развод плохо бы отразился на рейтингах. Он не мог выдвигаться на президентство во время развода. А она, как всегда, много пила.

Людмила с трудом приспосабливалась к постоянному отсутствию Путина. Он и раньше часто задерживался на работе, но теперь его вообще никогда не было дома. Словно бы стесняясь ее, Путин все реже брал ее с собой в официальные поездки, а когда возвращался домой, часто поздно ночью, внимания ей не уделял: обычно садился перед экраном и смотрел комедии.

Все это время Пугачев наблюдал за тем, с какой легкостью силовики забирали власть. Он сталкивался с КГБ восьмидесятые годы, когда жил в родном Ленинграде. В те времена он торговал валютой на черном рынке, и кагэбэшники были его заклятыми врагами. Ему грозили арест и тюрьма. Но он научился подкупать комитетчиков, а теперь с новыми властителями даже дружески общался, приглашал к себе домой, обменивался шутками с Витей (Ивановым) и Игорем (Сечиным). Он стал сенатором в Совете Федерации, но за кулисами его по-прежнему считали серым кардиналом. Какое-то время за ним держали кабинет в Кремле — аккурат напротив кабинета главы администрации. И какое-то время Путин оставался его постоянным компаньоном.

Но, как говорит теперь Пугачев, его не покидало беспокойство. Он видел, что идет наступление на свободы, а некоторые события позволяют Путину усиливать свои позиции. И хотя он признается, что свои сомнения часто озвучивал, но в тот момент решил ничего не предпринимать. Тогда, говорит он, казалось, что можно влиять на ситуацию изнутри, и необходимости в протестах или уходе не было. Он думал, что близость к власти поможет ему приглушить авторитарные тенденции Путина и его людей. На самом деле ему, как и всем остальным, нравились и власть, и высокий статус. В любом случае, думает он, выбора не было:

— Представьте, что вы садитесь в машину, двери закрыты, а вы видите, что водитель — чокнутый, — сказал он. — Но двери закрыты, и машина уже мчится по дороге. А вы решаете, что опаснее — остаться или выпрыгнуть. Момент, когда можно спокойно выйти из машины, уже был упущен.

Люди из КГБ начали внедрять новую идеологию. Основной движущей идеей стало восстановление величия российского государства и укрепление связей с бывшими советскими республиками. Первым делом, к великому разочарованию Пугачева и Волошина, Путин вернул советский гимн «Союз нерушимый республик свободных». Торжественная музыка Александра Александрова не просто пробуждала ностальгию по СССР — она служила призывом к возрождению советского и имперского прошлого. Первая версия гимна прославляла Сталина и территориальные завоевания страны, ради которых ей пришлось принести чудовищные жертвы. Правящая элита решила воспеть не только советское прошлое, но и православную церковь. В серии интервью, опубликованных за несколько месяцев до выдвижения на первый срок, Путин поведал миру о своих религиозных верованиях. Он с гордостью рассказывал о том, как мать и сосед по коммунальной квартире тайно его окрестили, ничего не сказав отцу-коммунисту, как в начале девяностых годов, перед поездкой в Израиль в должности вице-мэра Петербурга, он получил от матери крестильный крестик, который он благословил у гроба Господня. «С тех пор я его никогда не снимал», — сказал Путин. Во время первой встречи с президентом Джорджем Бушем в 2011 году он очаровал его историей о том, как спас крестик из пожара, в котором в середине девяностых годов сгорела его дача. После этого Буш заявил, что «понял суть его души».

Такие заявления от офицера КГБ, всю свою жизнь посвятившего служению государству, выглядели странно — ведь именно советское государство запрещало православной церкви проповедовать религиозные догмы. Впрочем, люди из КГБ, стоявшие за его восхождением и пришедшие вместе с ним к власти, один за другим следовали его примеру в поисках новой национальной идентичности. Постулаты православия должны были служить мощной объединяющей силой, увязывающей и советскую эпоху, и имперское прошлое России. Вероисповедание было неразрывно связано с идеей великой жертвенности, страдания, долготерпения русского народа и мистического видения России как Третьего Рима — следующей правящей империи на земле. После стольких лет тягот и потерь вера казалась идеальным материалом для строительства новой нации. По словам олигарха, воспринимавшего возрождение православия с большим скептицизмом, по сути, оно было удобной идеологией, которая позволила бы снова превратить россиян в крепостных и загнать их в Средневековье, чтобы царь-Путин правил ими при абсолютной власти:

— Двадцатый век в России, а теперь уже двадцать первый, стали продолжением шестнадцатого столетия. Над всеми стоит царь в священной и сакральной ипостаси. Священная власть окружает себя непроницаемым кордоном невиновности. Власти не могут быть виноватыми, ведь у них есть священное право на все.

По словам Пугачева, который исповедовал православие с юности, Путин мало что понимал в истинной вере. Пугачев часто винил себя за то, что все обернулось таким образом: ведь именно он привел Путина к отцу Тихону Шевкунову, который и стал его духовником. Но, по словам Пугачева, такой альянс был выгоден обеим сторонам. Шевкунов был доволен тем, что продвигает православное учение и обеспечивает финансирование и поддержку Сретенского монастыря, а Путину православие служило лишь как средство общения с массами.

— Если бы я знал, чем все закончится, я никогда бы не привел Путина в церковь, — сказал Пугачев.

Однажды Путин и Пугачев присутствовали на службе в Прощеное воскресенье — последнее воскресенье перед Великим постом, и Пугачев сказал, что по православному обычаю нужно пасть ниц перед священником и попросить прощения.

— Он посмотрел на меня с изумлением. «С чего бы? — спросил он. — Я — президент Российской Федерации. Почему я должен просить прощения?»

Теперь, через десять лет после краха Союза, Путин и его сторонники окончательно осознали, что коммунистическая идея не сработала. Нужно было придумать новую идеологию, которая сплотит нацию.

— Коммунизм наглядно продемонстрировал неспособность к саморазвитию и обрек нашу страну на чудовищное экономическое отставание от более развитых стран. Это был путь в никуда, на задворки цивилизации, — сказал Путин накануне своего избрания.

В первые годы его правления приглашенным экспертам предстояло вписать в историю российского государства нового лидера, и для этого пришлось обратиться к православному имперскому прошлому России. Путину поведали о белых эмигрантах, которые покинули страну во времена большевистской революции и в изгнании пытались создать новую идеологию возрождения на случай краха СССР. Например, рассматривались труды религиозного философа Ивана Ильина, который полагал, что новая российская национальная идентичность должна основываться на православной вере и патриотизме — именно на эти постулаты опирался Путин в своих посланиях во время второго срока. Использовались также труды лингвиста Николая Трубецкого и историка и этнолога Николая Гумилева, которые представляли истинную природу России как смешение славянской, европейской и тюркской культур. Эти мыслители утверждали, что у России — уникальный евразийский путь, и продвигали философию евразийства как альтернативу атлантизму Запада. Путин сослался на эту философию, когда решил создать Евразийское экономическое сообщество (ЕЭС), которое поначалу объединило Беларусь, Украину и Казахстан, а в будущем могло расшириться за счет бывших советских республик и, как он надеялся, рано или поздно — Европы.

Определение идентичности было необходимо для укрепления режима, чтобы империя могла выстоять как в случае внутреннего раскола, так и при внешних атаках. Прямые потомки белых эмигрантов — многие из них позже тесно сотрудничали с КГБ — примкнули к ближнему кругу Путина и приняли активное участие в выстраивании параллелей с имперским прошлым России. Один из них описал философию правления Путина как «узел с тремя элементами. Первый элемент — самодержавие, сильное правительство, сильный лидер, отец, дядя, босс. Это автократический режим. Второй элемент — территория, отечество, патриотизм и так далее. Третий элемент — Церковь. Он все связывает. Это, если угодно, цемент. Неважно, Церковь это или Коммунистическая партия. Разницы никакой. Если посмотреть на историю России, вы всегда найдете эти три элемента. Путин очень тщательно следит за тем, чтобы присутствовали все три элемента. Это единственный способ сохранить целостность страны. Если убрать один из элементов, все рухнет».

Эта философия почти целиком была заимствована из государственной доктрины «Православие, самодержавие, народность» Николая I, одного из самых реакционных властителей, прославившегося жестокими расправами с декабристами. Теперь люди Путина думали, как приспособить эту идеологию для усиления собственной власти и оправдания расправ над любой оппозицией.

Однако все это предвещало грядущие перемены. Ближе к 2004 году стало ясно, что у Кремля не так много рычагов влияния на Украину. Тогда же в России случился еще один ужасный теракт, из-за чего число сторонников Путина снова уменьшилось. И лишь после этого он, опираясь на идеи российского имперского православия, нащупал путь, который позволил бы ему расправиться с остатками демократии и попытаться объединить страну, настроив ее против Запада.

Люди Путина были уверены, что понимают причины кризиса в Украине: они полагали, что на Западе готовится заговор, призванный вывести Киев из-под влияния Москвы. Но что они не сумели понять, так это причины следующего кровавого теракта, в котором погибли более 300 заложников. После этого Кремль еще сильнее сжал тиски.

Утром 1 сентября 2004 года нарядные дети с цветами, в торжественной обстановке начали новый учебный год. Они собирались у своих школ на линейку, вручали цветы учителям, а взволнованные родители толпились у ворот, фотографируя своих отпрысков. Но в чеченском Беслане традиционная школьная линейка не состоялась. И хотя опустошительная война в Чечне официально была закончена, российские войска по-прежнему находились в республике, и в регионе было очень неспокойно.

Примерно в 9.10 утра, когда дети Беслана собрались на линейку, во двор въехал милицейский автобус. Вооруженные террористы расстреляли горстку охранявших школу милиционеров и взяли в заложники более 1128 человек — учителей, родителей и детей. Некоторые из них рассказывали, что боевики доставали боеприпасы из-под половых досок. Как потом заявили правоохранительные органы, боеприпасы спрятала бригада рабочих во время ремонта школы перед началом учебного года. Террористы загнали заложников в спортзал, натянули проволоку между баскетбольными корзинами, развесили на ней взрывные устройства и заминировали всю школу. Чтобы заложники не вздумали бежать, вокруг школы тоже растянули проволоку. Помня о штурме театра на Дубровке и пытаясь защититься от возможных газовых атак, террористы надели противогазы и выбили стекла в зале. Несмотря на жару, в течение двух дней заложникам не давали ни еды, ни питья. Детям пришлось пить свою мочу и есть цветы, которые они принесли учителям. Время от времени раздавалась стрельба. На второй день террористы расстреляли две машины, решив, что они слишком близко подъехали к школе. Они потребовали немедленного вывода войск, признания независимости республики и завершения военных действий.

Начались переговоры. На второй день захватчики впустили в школу экс-президента соседней Ингушетии Руслана Аушева, и он договорился об освобождении двадцати шести матерей с младенцами. Советник президента России по проблемам Северо-Кавказского региона Асламбек Аслаханов договорился о том, что на следующий день семьсот известных деятелей добровольно станут заложниками в обмен на освобождение детей, и срочно вылетел из Москвы в Беслан, надеясь, что его план будет реализован. Позже выяснилось, что местные власти даже связались с помощником Аслана Масхадова, и тот сообщил, что бывший лидер сепаратистов якобы готов приехать и провести переговоры и требует только предоставления безопасного коридора. Однако главу Чечни девяностых годов Кремль по-прежнему считал персоной нон грата, врагом и террористом, ответственным за захват театра на Дубровке. Но ситуация была отчаянной.

На третий день осады в школе раздался взрыв. За ним последовал второй, третий, а затем началась стрельба. Школу накрыло ракетным огнем: российский спецназ атаковал здание огнеметами «Шмель». Загорелась крыша. В 14.30, по свидетельствам очевидцев, по школе вел стрельбу как минимум один танк. Начался пожар. Террористы перевели заложников из горящего спортзала в столовую и выставили их напротив окон, как живой щит. Как позже показало независимое расследование, в тот момент погибли 100 человек. Пожар распространялся по всей школе, но пожарные прибыли лишь через два часа. К этому моменту обрушилась крыша. Многие заложники, включая детей, сгорели заживо, некоторых застрелили при попытке бегства. У школы дежурило лишь несколько карет скорой помощи — они должны были развозить раненых по больницам. Стрельба продолжилась и ночью.

Асламбек Аслаханов прибыл в Беслан, когда почти все было кончено.

— Когда я летел туда, то надеялся, что мы наконец освободим детей, — сказал он. — Но когда сошел с самолета, меня охватила растерянность. Я спрашивал себя — как это могло случиться?

Всего погибли 330 заложников, более половины из них — дети. До сих пор никто не смог объяснить, почему было столько смертей, почему российский спецназ ударил по зданию ракетным и автоматным огнем и, что важнее, почему произошел первый взрыв. Никто не знал, сознательно террористы взорвали первую бомбу или это случилось из-за действий спецназа. И что стало причиной пожара — взрыв в школе или огнеметный огонь?

Путин неохотно согласился на парламентское расследование. Впрочем, возглавил его Александр Торшин, близкий Путину сенатор с давними связями в ФСБ. Вряд ли это расследование можно было назвать независимым. Через два года оно было завершено, и в отчете сообщалось, что разрушение школы произошло из-за того, что один из террористов намеренно взорвал бомбу: «Он действовал согласно разработанному плану». Там же утверждалось, что федеральные власти действовали в полном соответствии с законом и что по мере развития трагических событий предпринимались все возможные меры для спасения жизни людей. Согласно отчету, танковая стрельба и огнеметы были задействованы только после того, как из здания вышли все заложники. Это полностью противоречило показаниям свидетелей, а заявление о том, что первый взрыв произошел по вине террориста, не соответствовало выводам других независимых расследований. Одно из них провел заместитель председателя парламента Северной Осетии Станислав Кесаев, присутствовавший при захвате школы. В его отчете были приведены показания допрошенного захватчика, и, согласно его словам, первый взрыв произошел после того, как снайпер застрелил террориста, державшего ногу на детонаторе.

Комиссия Торшина легко оспорила эти показания: окна школы были непрозрачными, поэтому снайпер не мог видеть, что происходит внутри. Гораздо сложнее было привести контраргументы против третьего расследования, которое предпринял эксперт по оружию и взрывчатым веществам независимый депутат Госдумы Юрий Савельев. Он установил, что первые взрывы мог вызвать только ракетный огонь извне. В заключении его отчета говорилось, что спецназ без предупреждения начал стрельбу из гранатометов — несмотря продолжающиеся переговоры. По сути, говорил он, именно вмешательство российского спецназа стало причиной серии взрывов, повлекших такое число смертей.

В своей области Савельев пользовался непререкаемым авторитетом. Вначале он принимал участие в расследовании Торшина, где отвечал лишь за баллистическую экспертизу, но вскоре отказался от дальнейшего участия, так как стало ясно, что официальная версия принципиально противоречит его данным. Его выводы перекликались с видеозаписью, которая появилась через три года после событий в Беслане — вероятно, это была беседа военных инженеров с прокуратурой после теракта. Инженеры изучили несколько собранных террористами самодельных взрывных устройств, которые остались неиспользованными. Это были пластиковые бутылки, начиненные шрапнелью и подшипниками.

— Дыры в стенах школы не могли появиться вследствие взрыва таких устройств, — говорит один из них. — Утверждается, что подшипники разлетались в стороны, но дети, которых мы вывели из школы, не имели подобных ранений. И другие тоже.

— Значит, внутри здания взрывов не было? — спрашивает другой инженер.

— Внутри здания взрывов не было, — отвечает первый.

Масштабы этой кровавой трагедии означали, что доказательства нельзя рассматривать как окончательные. Однако заявление о том, что бойня началась не внутри школы, подтверждалось показаниями проинтервьюированных газетой Los Angeles Times свидетелей. Один очевидец сказал, что взрывы шокировали самих террористов.

— Они не ожидали взрывов. И эта фраза — я ее никогда не забуду: «Ваши же вас и взорвали». Один из захватчиков повторил ее несколько раз, очень тихо. Я никогда это не забуду.

Могло ли, как утверждал кремлевский инсайдер, случиться так, что российские власти сами приказали открыть огонь по школе и затем начать штурм, потому что никто не хотел рисковать и принимать бывшего лидера повстанцев, заклятого врага Масхадова и вести с ним переговоры? Первый взрыв прозвучал через час после того, как помощник Масхадова сообщил, что тот готов прибыть на переговоры. Эти слухи были настолько пугающими, что никто не захотел копать дальше.

Из-за очередного бездарного решения на Путина снова обрушились волны гнева. Вместо похвал, которые звучали после Дубровки, теперь множились вопросы. Непонятны были не только причины штурма школы спецназом, что привело к кровопролитию, но и то, как в школу смогли пробраться снова у всех на виду вооруженные до зубов террористы, а также как Путин собирается обеспечить безопасность нации. Об этом говорили немногочисленные независимые депутаты в Думе. Одним из ключевых пунктов общественного договора, который предложил Путин народу, когда пришел к власти, было прекращение террора и взрывов жилых домов. Однако, как утверждали критически настроенные оппоненты, спецслужбы не усвоили урок театра на Дубровке. Политический комментатор Сергей Марков, которого считали прокремлевским, назвал это «колоссальным кризисом». Даже коммунисты, давно превратившиеся в молчаливую и беспомощную оппозицию, заявили, что Путин так занят борьбой с оппозицией, что ему некогда разбираться с более серьезной проблемой терроризма.

— Они выстроили вертикаль власти, которая оказалась бессильной против террористических угроз, — сказал первый заместитель председателя ЦК КПРФ Иван Мельников.

Из-за усталости от бесконечной войны в Чечне после переизбрания Путина его рейтинг стабильно снижался, а после Беслана упал до минимальных за четыре года 66 %.

Путин появился на публике бледный и решительный — он понимал, что число погибших достигло катастрофических значений. Он заявил, что атака была подготовлена террористами за пределами России, стремившимися подорвать территориальную целостность страны и добиться ее раскола. Через день после освобождения заложников в прямом обращении к народу он так отозвался о трагических событиях:

— Это вызов всей России. Всему нашему народу. Это — нападение на нашу страну. Мы имеем дело с прямой интервенцией международного террора против России. С тотальной, жестокой и полномасштабной войной, которая вновь и вновь уносит жизни наших соотечественников. — Вместо того, чтобы снова обвинить во всем чеченских террористов, он заявил, что атака стала частью масштабного заговора, который готовился на Западе. — Одни хотят оторвать от нас кусок «пожирнее», другие им помогают. Помогают, полагая, что Россия — как одна из крупнейших ядерных держав мира — еще представляет для кого-то угрозу. Поэтому эту угрозу надо устранить. И терроризм — это, конечно, только инструмент для достижения этих целей.

Путин утверждал, что терроризм стал следствием развала СССР, который произошел из-за происков Запада. Россия, «огромное великое государство», не проявила «понимания сложности и опасности процессов, происходящих в своей собственной стране и в мире в целом. Во всяком случае, не смогла на них адекватно среагировать. Проявила слабость. А слабых — бьют. В этих условиях мы просто не можем, не должны жить так беспечно, как раньше. Мы обязаны создать гораздо более эффективную систему безопасности, потребовать от наших правоохранительных органов действий, которые были бы адекватны уровню и размаху появившихся новых угроз».

На ежегодной встрече с западными учеными он повторил эти заявления, проведя прямые параллели между атакой на Беслан и противостоянием с Западом в холодной войне:

— Это повторение менталитета холодной войны. Есть определенные люди, которые хотят, чтобы мы сфокусировались на внутренних проблемах, и они дергают здесь за ниточки, чтобы мы не поднимали головы на мировой арене.

Последующие расследования показали: гибель людей стала следствием в основном атаки спецназа. Но, несмотря на это, Путин решился на дальнейшее изменение России, а его люди из КГБ продолжили усиливать хватку. Он объявил, что ответом на теракты станут крупнейшие в постсоветской истории страны изменения Конституции, и через десять дней после трагедии в Беслане отменил выборы региональных губернаторов. Это было больше, чем желание взять под контроль региональных губернаторов, в этом Кремль уже преуспел. Теперь были отменены сами выборы. Отныне губернаторы назначались Кремлем и утверждались региональными парламентами. Такой шаг гораздо лучше защищал систему от внешних угроз. Путин сказал:

— Организаторы, преступники, совершившие теракт, стремятся развалить наше государство, расколоть Россию. […] Система государственной власти должна не только измениться после бесланской трагедии, но также предотвратить повторение подобного кризиса.

Некоторые политические комментаторы типа Николая Петрова, а также независимые депутаты в Думе предупреждали, что это может быть сигналом к возврату советских практик — например, к однопартийной системе. Люди Путина отняли у страны одну из важнейших свобод, отвоеванных во времена Ельцина, — разрушили систему, которая служила и избирателям, и региональным элитам важнейшим оплотом демократии. Но в Кремле утверждали, что на самом деле это поможет избавиться от коррумпированности: по их словам, выборы региональных губернаторов подтасовывались людьми, которые могли за это заплатить. Молодая демократия России еще слишком слаба, чтобы позволить себе прямые выборы, а внешняя угроза ее существованию слишком ощутима. Люди Путина строили из России крепость и утверждали, что страна находится в осаде, а они пытаются защититься от внешних угроз. Но на самом деле их целью было сохранение собственной власти. Путин давно начал обвинять Запад в укрывании чеченских террористов — Ахмеда Закаева в Великобритании и Ильваса Ахмадова в США. По-прежнему было неясно, использовали ли чеченцы Панкисское ущелье — узкую долину вдоль российско-грузинской границы — как маршрут для переправки террористов в Россию. Но до этого люди Путина редко публично заявляли о том, что Запад стремится расколоть Россию.

По словам кремлевского инсайдера, об участии Запада в атаке на Беслан Путину поведал Патрушев. И, конечно, его слова были восприняты без всяких сомнений.

— Путин верил во все это, потому что это укладывалось в его парадигму. Главным было создать миф, обвинить во всем Запад. Именно этим они все и пытались прикрыться. А трагедия стала прекрасным поводом заодно отметить и выборы губернаторов.

На самом деле такой шаг планировался уже давно. Просто спецслужбы ждали подходящего момента.

Впрочем, насчет причастности Запада к атакам на Дубровке Путин ничего не говорил. Более того, не было приведено никаких свидетельств в пользу причастности Запада к трагедии в Беслане. В докладе спецслужб сообщалось, что в захвате принимали участие резиденты Великобритании: один из них был прихожанином радикальной мечети в Лондонском Финсбери-парке, а два других — лондонскими алжирцами. После этого других упоминаний не появилось.

На самом деле угроза со стороны России становилась ощутимой для ее соседей. Той осенью в Украине проходили выборы. Конституционный срок бывшего руководителя Компартии Леонида Кучмы, который с 1994 года ловко балансировал между Востоком и Западом, подходил к концу. Прокремлевскому кандидату и премьер-министру Украины Виктору Януковичу, ранее судимому промышленному магнату из Донецка, предстояло сразиться с Виктором Ющенко, выступающим за интеграцию с Западом. Ющенко тоже успел побывать в роли премьер-министра. Если бы его намерения реализовались, это похоронило бы планы Путина на Украину.

После краха СССР Москва острее всего ощущала потерю Украины, она стала для бывшей империи фантомной болью. В Кремле не сомневались, что третья по величине советская республика (после России и Казахстана) по-прежнему должна принадлежать России. Почти для 30 % ее населения русский язык был родным, а экономика с советских времен строилась на торговле с Россией. Политбюро щедро инвестировало в индустриализацию аграрной Украины и превратило ее в основного поставщика для оборонного сектора. Сталелитейная промышленность составляла существенную часть плановой экономики, отсюда же шла значительная доля сырья для российской алюминиевой отрасли. Украина оставалась важной транзитной территорией России — 85 % экспорта газа в Европу шло через украинский трубопровод, выстроенный в советские времена, а полуостров Крым использовался как стратегическая военно-морская база России.

Путин мечтал о возрождении Российской империи и не хотел, чтобы Украина пошла по западному пути. Долгое время страна была разделена, являясь перекрестком между Востоком и Западом. После тридцати лет войны в 1686 году Россия и Польша поделили между собой украинские территории, и с тех пор Польша и Литва контролировали существенную часть Западной Украины. Советский режим фактически уничтожил свободную Украину, однако западные области всегда оставались под европейским влиянием, а демократическое движение постепенно набирало силу. Во время своего президентства Кучма искусно балансировал между прозападными и пророссийскими силами страны. Но появление Ющенко грозило сорвать планы Путина по созданию крепкого союза в рамках ЕЭС. В апреле парламенты обеих стран ратифицировали договор о создании общей экономической зоны. Однако Путин утверждал, что Ющенко пользовался поддержкой западных правительств, решительно настроенных воспрепятствовать возрождению России.

Ющенко полностью поддерживал интеграцию Украины в Евросоюз и НАТО — из-за таких прозападных взглядов Кучма сместил его с поста премьера. Украинско-американская жена Ющенко выросла в Чикаго и работала в Госдепе. Путин решил, что Ющенко завербован ЦРУ.

Путин и его люди пребывали в ужасе: они расценили приход Ющенко как прямую угрозу своему влиянию и евразийской интеграции. Тем летом, за несколько месяцев до атаки на Беслан, Путин даже успел высказать Западу свои опасения по поводу Украины. На кону стояли планы Кремля, были сделаны первые шаги по пути восстановления Российской империи, создавалось единое экономическое пространство между Россией, Украиной, Беларусью и Казахстаном.

— Сближаясь, мы повышаем нашу конкурентоспособность. И это понимаем не только мы, но и другие серьезные люди, наши западные партнеры, — заявил Путин на встрече с Кучмой в июле. — Их агенты, как внутри наших стран, так и за пределами, пытаются сделать все возможное, чтобы скомпрометировать интеграцию между Россией и Украиной.

Путин был аккуратен в выборе слов — встреча с Кучмой состоялась в том историческом Ливадийском дворце в Ялте, где в конце Второй мировой войны Сталин, Рузвельт и Черчилль делили Европу на сферы влияния. Путин заявил о своем новом историческом праве и обозначил сферу влияния России — в пределах соседних стран.

Но его заявление воздействия не имело. Несмотря на все усилия кремлевских политтехнологов по продвижению Януковича, популярность Ющенко стремительно росла. К 5 сентября, всего за день до речи Путина о Беслане и о том, как вражеские силы стремятся «оторвать от Россию кусок «пожирнее», оппоненты Ющенко решили взять реванш. Он отправился на ужин на дачу к главе Службы безопасности Украины генералу Игорю Смешко, а на следующий день слег. Вскоре его лицо покрылось ужасными кистами. Он полетел в Австрию, и там врачи пришли к заключению, что его отравили высокотоксичным диоксином.

Однако предвыборная кампания Ющенко набирала силу. И хотя он на время ушел в тень, в его отсутствие продолжила действовать националистка Юлия Тимошенко. Кампания была разработана грамотно, оранжевые плакаты и знамена с коротким слоганом «Так!» развевались повсюду. Попытка Путина приехать в Киев за несколько дней до голосования и поддержать Януковича встретила отчаянное сопротивление. После десятилетий советской гегемонии такие действия лишь множили тревоги электората. Российское телевидение пиарило необразованного партийного лидера, и это возымело эффект на пророссийском востоке Украины. В те времена Янукович, едва способный связать пару слов, проигрывал эрудиту Ющенко, и последний стал народным героем. Тот выжил после попытки отравления, но остался с изуродованным лицом и с серьезно подорванным здоровьем.

В ноябре страна вышла на выборы. Путин поздравил Януковича еще до обнародования результатов голосования, хотя опросы отдавали победу Ющенко. За официальными подсчетами следил союзник Путина, а когда наконец было объявлено о победе Януковича, оппозиция заявила, что голоса подтасованы. Десятки тысяч сторонников Ющенко вышли на Майдан и разбили палатки. Несмотря на холод, протесты продолжались и множились, насчитывая миллионы несогласных. Кучма вынужден был объявить новое голосование. На этот раз выборы проводились под полным контролем местных и международных наблюдателей и завершились победой Ющенко. Западный кандидат победил.

Поражение в «оранжевой революции», перечеркнувшее все планы Кремля, стало для Москвы катастрофой, и Путин, по свидетельствам двух приближенных, даже собирался подать в отставку. Однако никто из его близкого окружения не хотел занимать его место и брать на себя такую огромную ответственность. Это была уже вторая прозападная революция у России под носом. Годом ранее в Грузии президентом стал Михаил Саакашвили, получивший образование в Колумбийском университете.

Путину и его людям казалось, что силы Запада сжимают кольцо, подбираются к России, усиливают свое влияние и вот-вот проникнут в страну. Больше всего они боялись, что, вдохновленные событиями в соседних странах, спонсируемые Западом российские оппозиционеры тоже попытаются свергнуть существующий режим. Эта мрачная паранойя обусловила многие контрмеры.

И снова ответом Путина и его окружения стал призыв к сплочению перед внешней угрозой. События в Украине и Грузии предопределили действия Кремля на много лет вперед. В битве за империю и за самосохранение они не могли допустить никакого влияния извне — именно из-за этого они решили отменить выборов губернаторов.

В декабре, за несколько дней до повторного голосования в Украине, Путин провел свою ежегодную пресс-конференцию. Он жестко высказался в отношении Запада, который, как он заявил, стремится изолировать Россию и поэтому подстрекает к революциям соседние страны. И снова связал это с волнениями в Чечне:

— Если США стремятся изолировать Россию от Украины, то тогда позиция по Чечне также становится понятной: значит, создаются элементы, раскачивающие позицию России в Чечне.

Он заявил, что революции в бывших советских республиках «планировались в других местах», и добавил, что новому правительству Грузии платит зарплату американский миллиардер Джордж Сорос.

Для своего ежегодного послания в апреле Путин успел проработать идеи, которые он почерпнул в трудах русских эмигрантов о прошлом империи. Ссылаясь на Ивана Ильина, религиозного философа, покинувшего страну после революции 1917 года, и Сергея Витте, премьера-реформатора при последнем русском императоре, Путин заявил, что у России — уникальный путь и собственная судьба и что ее форма демократии не будет копировать западные шаблоны. Крах СССР, как впервые заявил Путин, стал величайшей трагедией XX века.

— Многие тогда думали, многим тогда казалось, что наша молодая демократия является не продолжением российской государственности, а ее окончательным крахом, является затянувшейся агонией советской системы. Те, кто так думал, ошиблись, — сказал он. — Именно в этот период в России происходили крайне значимые события. В нашем обществе вырабатывалась не только энергия самосохранения, но и воля к новой свободной жизни. […] Мы должны были найти собственную дорогу к строительству демократического, свободного и справедливого общества и государства.

Прежние послания Путина в основном касались экономических вопросов, мер по удвоению ВВП, созданию комфортной жизни для граждан России и интегрировании страны в Европу и глобальную экономику.

— Нужно, чтобы расширение Евросоюза сближало нас не только географически, но и экономически, и духовно, — говорил он в послании всего годом ранее. Однако теперь он использовал иные аргументы: — Безусловно и то, что цивилизаторская миссия российской нации на евразийском континенте должна быть продолжена. Она состоит в том, чтобы демократические ценности, помноженные на национальные интересы, обогащали и укрепляли нашу историческую общность. Для нас, кроме того, остается важнейшим вопросом международная поддержка в обеспечении прав российских соотечественников за рубежом. И это не предмет для политического или дипломатического торга.

Россия, пусть и с запозданием, обозначила сферу своих интересов в бывших советских республиках. Построение связей с имперским прошлым стало новой траекторией ее развития.

Глава 9 «Аппетит приходит во время еды»

4 июня 2004 года закованного в наручники Михаила Ходорковского ввели в зал заседаний московского суда. Начался процесс, которому суждено было изменить всю экономику и перекроить судебную систему под нужды людей Путина. О Ходорковском ничего не было слышно с момента его ареста. А теперь он сидел в зале суда в металлической клетке, в которой, по драконовским судебным законам, положено сидеть обвиняемым. Какое стремительное падение! За фанерной кафедрой заседала тройка судей, все — женщины, с пышными прическами, с каменными лицами, с опущенными вниз глазами. Вокруг клетки выстроились вооруженные охранники.

Жара в тесном зале суда в тот летний день была невыносимой. Адвокаты в строгих костюмах сидели на кустарно сколоченных лавках почти вплотную к журналистам и членам семьи Ходорковского, включая пожилых родителей. В воздухе кружились пылинки. «Свободу!» — время от времени выкрикивал за окном кто-то из протестующих — их было немного. Ходорковский, в джинсах и коричневом пиджаке, выглядел спокойным и собранным. Он требовал выпустить его под залог и негромко объяснял, что его содержание в Матросской тишине незаконно, что это превышение властных полномочий и прецедент, позволяющий государству взяться за преследование остальных:

— Мое дело — это прецедент для правосудия в целом. Оно приведет к тому, что люди окажутся в заключении еще до суда.

После одиннадцати месяцев процессуальных действий, сотен часов перекрестных допросов и показаний появилось дело, которое затем было положено в основу государственного капитализма по модели Путина. Теперь люди из КГБ могли беспрепятственно брать стратегические «командные высоты» экономики страны. Был создан прецедент для перекраивания системы правосудия. Именно с того судебного заседания началось превращение всей правоохранительной системы — полиции, прокуратуры и судов — в хищнический механизм, служивший для отъема бизнесов и устранения политических конкурентов правящей элитой. Когда система была окончательно перекроена, ежегодно под стражу в изоляторы отправляли тысячи бизнесменов и многих из них выпускали лишь после того, как те соглашались отдать бизнес. Это стало страшным оружием в правовом арсенале людей из ФСБ и правоохранителей и теперь использовалось ими по всей стране и на любом уровне. После расправы над Ходорковским спецслужбы получили карт-бланш — бизнес стали отнимать в таких масштабах, что к 2012 году более 50 % ВВП России оказалось под непосредственным контролем государства и бизнесменов, тесно связанных с Путиным. С момента суда над Ходорковским, когда более 70 % экономики все еще находилось в частных руках, случился стремительный и масштабный поворот. Это сопровождалось появлением теневой экономики с черным налом, предназначенным для увеличивающегося числа сотрудников спецслужб: денежный поток обеспечивали взятки и шантаж. В итоге огромное число правоохранителей и офицеров ФСБ обзавелось роскошными автомобилями и огромными квартирами, которые нельзя было купить на официальную зарплату. Силовики получили неограниченный доступ к внутренним сделкам и заработали триллионы наличных, которые отмывались на Западе.

В сущности, то судебное заседание изменило буквально все. Оно состоялось в то время, когда люди Путина пытались объединить страну против сил Запада — и все это на фоне Беслана и революций в Украине и Грузии. Захват ЮКОСа стал важнейшим шагом к восстановлению имперской славы, усилению контроля над населением и финансовыми потоками.

— В КБГ поняли, что сами создали монстра Франкенштейна, который зажил своей жизнью. Этот монстр называется капитализм, — сказал Кристиан Мишель. — Комитетчики увидели, что порожденные ими олигархи теперь делают миллиарды, а им не перепадает ничего, и принялись отбирать ресурсы якобы на благо страны. Они оправдывали это так: «Мы забираем ресурсы, которые принадлежат народу. Иначе все это достанется американцам».

Этот удобный миф стал не только движущей силой — он развязал людям Путина руки. Они позиционировали себя хранителями России, залогом ее возрождения и поэтому считали, что заслуживают богатств. Как и предыдущее поколение советских лидеров, они стали персонифицированным государством: их собственные интересы полностью совпадали с государственными. Но если раньше государство означало партию, то теперь начиналась эра государственного капитализма — их личные интересы и стратегические интересы страны были неотличимы друг от друга.

— Все это преподносилось как следование высокой цели. Но оно служило также личному обогащению, и именно с этого момента начались проблемы, — сказал Мишель.

Государство забирало экономику в свои руки, и это снискало широкую поддержку у населения: люди ненавидели миллиардеров эпохи Ельцина так же сильно, как и люди Путина из КГБ. За неделю до ареста Ходорковского Путин обрушился на магнатов девяностых годов, обвинив их в создании системы «олигархического правления». Такие обвинения позже стали повсеместно порочной практикой:

— У нас есть категория людей, которая разбогатела и стала миллиардерами, как у нас говорят, в одночасье. Их государство назначило миллиардерами: просто раздало огромные куски государственного имущества практически бесплатно. Они так сами и говорили: меня назначили миллиардером. Потом, по ходу пьесы, у них создалось впечатление, что на них Боженька заснул, что им все можно.

В Кремле даже попытались представить захват ЮКОСа как часть борьбы с терроризмом. Через три недели после трагедии в Беслане уже попавший под контроль государства телеканал НТВ заявил, не предоставив, впрочем, никаких, доказательств, что Ходорковский с партнерами финансировал чеченских террористов.

Министр обороны Сергей Иванов первым открыто заявил о том, что ждет страну в будущем.

— Государство не должно потерять контроль над стратегическими секторами экономики, — сказал он в ноябре 2003 года, через месяц после ареста Ходорковского. — Мы должны контролировать нефтедобычу и нефтепоисковые работы. […] Советский Союз вложил огромные ресурсы в разведку и разработку нефтяных месторождений, а теперь главы нефтяных компаний получают с этого огромные прибыли. В любом случае, нефтяные скважины и ресурсы являются собственностью государства, а не частной собственностью. И у государства есть полное право контролировать этот процесс.

И хотя из такого заявления было ясно, что принципы управления серьезно изменятся, западные правительства, казалось, пока не представляли, как далеко это может зайти. Американские официальные представители не могли понять, стал мишенью кампании только Ходорковский или это начало захвата всего энергетического сектора. США отказывались осознавать тот факт, что в России начался передел законодательной и политической систем и что ресурсы, которые получат силовики, в итоге будут обращены против Запада. Впрочем, Сергей Иванов настаивал на том, что ни он, ни другие люди Путина не собираются пересматривать итоги приватизаций 1990-х годов в попытках усилить контроль государства и что процесс Ходорковского — это дело против одного зарвавшегося олигарха, а право частной собственности в целом нарушаться не будет и Россия останется рыночной экономикой, готовой к интеграции с Западом.

Ходорковский рассчитывал, что на его арест резко отреагирует администрация США и он будет немедленно освобожден, но такого не произошло. Наоборот, не последовало практически никакой реакции. Отдельные политики — например, сенатор-республиканец Джон Маккейн и филантроп и в прошлом валютный трейдер Джордж Сорос — призывали исключить Россию из «Большой восьмерки», куда ее приняли после того, как Путин стал президентом. Но, похоже, только Маккейн понимал, какие последствия повлечет расправа государства с ЮКОСом:

— Ползучий переворот против демократии и рыночного капитализма в России угрожает самим основам российско-американских отношений и возвращает призрак эпохи холодного мира между Вашингтоном и Москвой, — заявил он в Сенате, комментируя арест Ходорковского. — США не могут иметь нормальных отношений, не говоря уже о партнерстве, со страной, у которой больше общего со своим советским и имперским прошлым, нежели с современным государством, которое, как утверждает Владимир Путин, он мечтает построить.

Но для администрации Джорджа Буша дело не выходило за рамки обычного бизнеса. В те дни, особенно после атак 11 сентября, контртеррористическим операциям уделялось особое внимание. Таким образом, когда Россия заявила Западу о существовании связи между чеченскими повстанцами и глобальной террористической угрозой, необходимо было сохранить открытый диалог. К тому же США сильно зависели от помощи Москвы в Афганистане, так как для поставок военного снаряжения использовали транспортные маршруты через Россию.

— США как минимум не хотели, чтобы Россия вмешивалась в их дела и планы, — сказал Томас Грэм. — Например, были споры по Ираку, и Вашингтон хотел содействия в контртеррористических операциях, в том числе в Афганистане.

Тем не менее, по словам Грэма, в ходе переговоров с Кремлем администрация США задавала неприятные вопросы о процессе над Ходорковским и об экспроприации ЮКОСа.

— Но тогда в США не акцентировали внимание на внутренних делах России.

Как утверждал Грэм, в тот момент еще не было ощущения, что Россия отходит от демократического курса, а попытки Путина восстановить власть государственного аппарата после хаоса эпохи Ельцина не выглядели опасными. Вынужденный отъезд медиамагнатов Гусинского и Березовского, а также возвращение государству телеканалов воспринимались как внутренние разборки. Как сказал Грэм, ни Березовский, ни Гусинский не выглядели поборниками демократии — они использовали свои медиаимперии для продвижения собственной повестки. Однако Ходорковского относили к иному классу олигархов — особенно с тех пор, как он избавился от имиджа барона-разбойника, начал внедрять продвинутую систему корпоративного управления, а также договариваться с США о продаже компании.

— Но для администрации это было не столь важно и не могло стать причиной пересмотра политики в отношении России и отзыва договоренностей.

По сути, американское правительство бросило Ходорковского на съедение волкам — это все, что он получил за все свои попытки наладить связи с США.

Впрочем, для мировых инвесторов, веривших в рыночную трансформацию России, арест Ходорковского и последующий захват его компании значили нечто большее. С момента ареста олигарха и замораживания 44 % акций ЮКОСа они пристально следили за компанией, пытаясь угадать, станет ли суд над Ходорковским инструментом ее демонтажа. ЮКОС был лидером добычи нефти в России, а ее объемы превышали объемы Кувейта. Он стал самым известным брендом страны, первым открыл двери западным инвестициям, и любые нападки на компанию со стороны государства могли свидетельствовать о потенциальных широких пертурбациях рыночных реформ. Инвесторы боялись, что чем дольше Ходорковский останется в тюрьме, тем выше риск того, что компанию заберут силовики, а это, в свою очередь, обрушит поток инвестиций в российский рынок. Они опасались повторения истории с НТВ Гусинского, в частности, того, что заключение Ходорковского будет использовано для отъема его доли — такая тактика применялась людьми Путина из КГБ еще в Санкт-Петербурге. Несмотря на высокие мировые цены на нефть и растущую экономику, за год российский фондовый рынок откатился назад, а с пикового момента предыдущей осени акции ЮКОСа потеряли более половины своей стоимости. Ближайший партнер Ходорковского Леонид Невзлин предложил акционерам «Менатепа» передать контроль над ЮКОСом государству в обмен на «освобождение заложников», пояснив, что лишь озвучил то, что услышал от посредников, специализирующихся на подковерных сделках.

Но Кремль и слышать не хотел о подобных предложениях, одновременно пытаясь удержать западных инвесторов и Запад на своей стороне. Люди из КГБ понимали, что теперь нужно продумывать каждый шаг. Процесс над Ходорковским и обвинения в мошенничестве и уклонении от налогов должны были выглядеть легитимными и служить весомым и приемлемым для Запада оправданием для захвата ЮКОСа. В те дни окружение Путина все еще опасалось последствий международных судебных разбирательств. Приходилось доказывать, что Россия стремится к интеграции с глобальными рынками, к тому же оно понимало важность западных инвестиций для дальнейшего восстановления экономики. Российскому государственному капитализму надо было расширяться и просачиваться на Запад, но при этом не выглядеть угрозой.

Вместо того, чтобы просто забрать у «Менатепа» доли ЮКОСа, государственные мужи развернули настоящую правовую кампанию. Суд над Ходорковским стал лишь эпизодом в акции отрубания хвоста по кусочкам и ознаменовал собой начало чудовищной трансформации: отныне жестко контролируемые судебные решения и сама судебная система использовались силовиками как прикрытие для экспроприации активов.

По сути, в 1990-х годах передел имущества был игрой без правил, и это существенно облегчало процесс. В те времена олигархи, включая Ходорковского, то и дело подтасовывали карты и фальсифицировали результаты приватизации, грубо попирая права миноритарных инвесторов и других правообладателей. Фактически они действовали в правовом вакууме, а государство в силу своей слабости не могло обеспечить соблюдение законов. Судебная система и правоохранители были коррумпированы. Но теперь люди Путина развернули ситуацию на сто восемьдесят градусов. В случае с Ходорковским судебные решения были, по сути, продиктованы Кремлем. Дело велось с многочисленными процессуальными нарушениями, законы применялись выборочно и часто задним числом. Вместо того, чтобы укреплять законность и не повторять ошибок прошлого, союзники Путина просто воспользовались положением во власти и монополизировали беззаконие.

Помимо этого, в российских законах оставалось много лазеек, которые позволяли объявить нарушителем любого. Законы трактовались произвольно и значили гораздо меньше, чем мафиозные «понятия», то есть договоренности между партнерами: чтобы остаться на плаву, достаточно было просто не перечить Кремлю.

К моменту первого суда над Ходорковским ЮКОС уже находился на грани банкротства. Параллельно с делом против олигарха прокуратура предприняла атаку и на компанию, выставив задним числом счет в 3,4 миллиарда долларов за неуплату налогов в 2ООО году. Инвесторы опасались, что правоохранители намеренно обанкротят ЮКОС и передадут его государству. Западные кредиторы боялись, что компания не сможет выплатить миллиардный кредит. Правительственные чиновники во главе с либеральным министром финансов Алексеем Кудриным долгое время не понимали, что делать с нефтяными компаниями, которые минимизировали свои налоги через внутренние офшорные зоны. ЮКОС был не единственной компанией, использовавшей такие схемы, более того, на тот момент эти схемы были законными. Действующая налоговая ставка для ЮКОСа была такой же, как для других частных компаний, включая принадлежащие Абрамовичу «Сибнефть» и ТНК-ВР. Инвесторы боялись, что подобные обвинения в неуплате налогов предъявят и другим компаниям, однако Кремль и зависимые от него западные банкиры упорно твердили, что дело касается только Ходорковского.

Кремль, казалось, издевался особенно изощренно: на следующий день после того, как Ходорковского предъявили народу в суде за решеткой, Путин публично обратился к инвесторам. Во время официального визита в Узбекистан он решил поиграть в великодушного лидера, что окончательно решило судьбу Ходорковского.

— Официальные органы Российской Федерации, правительство и экономические власти страны не заинтересованы в банкротстве таких компаний, как ЮКОС, — сказал он.

В этот день инвесторы облегченно вздохнули, а акции ЮКОСа выросли на 34 %. Но Путин оставил себе пути отступления. Государство по-прежнему могло забрать активы компании — для этого процесс был обставлен как легитимный и рассматриваемый независимым судом:

— Правительство сделает все возможное, чтобы предотвратить крах компании. Но суды у нас работают независимо. Они должны решать сами.

Конечно, он не упомянул о том, что всем судейским действом с самого начала дирижировал заместитель главы администрации и ответственный за правовые аспекты атаки на Ходорковского Игорь Сечин. Словно стремясь упрочить связи с правоохранителями, он породнился с семьей генпрокурора — в ноябре 2003 года, практически сразу после начала процесса, его дочь вышла замуж за сына Владимира Устинова. Циничный бывший офицер КГБ видел новые возможности для своего благополучия. Для Сечина ЮКОС стал уникальным шансом попрощаться наконец с ролью бессменного и подобострастного слуги Путина. Он долгие годы таскал за ним чемоданы и дежурил в приемной, но теперь пришло время переломить ситуацию. Как сказал мне один кремлевский инсайдер, однажды Сечин «потерял» уже утвержденный указ Путина:

— Все спрашивали, где это опубликовано. Указ нигде не был напечатан. Путин сказал, что подписал и передал Игорю. Я пошел к Сечину, а тот говорит: «Ой, наверное, бумаги за шкаф завалились. У меня тут так много документов». Так оно и началось. Сечину хотелось показать, что именно он решает, что выполнять, а что нет, и что за решениями я должен обращаться именно к нему.

В случае с ЮКОСом Сечин не упустил шанс укрепить свою власть и урвать кусок для себя.

— Он понимал, что может убить двух зайцев — забрать активы и подмять под себя полицию, — сказал акционер ЮКОСа Александр Темерко.

Когда дочь Сечина вышла замуж за сына генпрокурора, «это стало семейным бизнесом».

Темерко, единственный оставшийся в Москве акционер ЮКОСа, пытался найти выход из тупика. Остальные бизнес-партнеры Ходорковского, включая Невзлина, опасаясь арестов, эмигрировали в основном в Израиль. Но Темерко был другим. Когда-то под его руководством работали генералы, и он до сих пор считался неприкосновенным. В начале президентства Ельцина он занимал пост председателя комитета по социальному обеспечению военнослужащих, был на короткой ноге с министрами обороны и отвечал за работу оборонных отраслей промышленности. Он знал Ходорковского еще по комсомолу и помог ЮКОСу получить главный контракт на поставки топлива для армии. Очаровательный и вспыльчивый, с круглым брюшком и густыми усами, Темерко был прирожденным лоббистом, и если кто-то и мог вывести ситуацию с Кремлем из тупика, то только он. Темерко был связующим звеном между Ходорковским и кремлевскими силовиками, и поговаривали, что он приятельствовал даже с всевластным шефом ФСБ Николаем Патрушевым.

Западные инвесторы возлагали надежды на переговоры, которые предстояло вести остававшимся на ключевых постах ЮКОСа американцам Стивену Тиду из ConocoPhilips и Брюсу Мисамору из Marathon Oil. Истинные профессионалы, они внедряли в компании принципы западного менеджмента и предпочитали добираться до работы на метро, но и они не представляли всех перипетий этих переговоров. Справиться с этом мог только мастер подковерных сделок Темерко. В надежде перекинуться словечком с Сечином он мог часами просиживать в его приемной. Но на этот раз он попытался обойти Сечина и обратиться к Путину напрямую: договорился с одним чиновником, что прошмыгнет с черного хода на заседание Совета безопасности и попробует отловить президента. Но об этом плане узнал Сечин и пришел в ярость. Операция сорвалась.

— Работа Сечина заключалась в том, чтобы лично ходить с такими вопросами к президенту, — сказал Темерко. — Но он всегда говорил: «Это нельзя, это недостаточно конфиденциальный вопрос». В итоге приходилось все начинать заново.

Люди Ходорковского пытались выиграть битву, которая была проигрышной изначально. В июле, через три недели после вдохновляющего выступления Путина, давление на ЮКОС усилилось. Созданная президентом система показала свой оскал. По московским офисам ЮКОСа сновали десятки правоохранителей, изымали компьютеры и замораживали банковские счета. Словно пытаясь упрочить свои позиции, вооруженные налоговики вручили Стивену Тиду новый счет за 2001 год на 3,4 миллиарда долларов, что удвоило налоговую задолженность компании. И это случилось в тот момент, когда выяснилось, что компания не сможет погасить предыдущий долг. Приближались последние сроки оплаты.

— Это убьет ЮКОС, — сказал представитель лоббирующей группы олигархов Игорь Юргенс.

Вскоре после этого рейда Ходорковский публично заявил из СИЗО, что для погашения налоговой задолженности готов отдать долю «Менатепа» в ЮКОСе. Топ-менеджмент ЮКОСа во главе с Тидом и Мисамором разработал план реструктуризации, позволяющий компании за три года выплатить 8 миллиардов долларов — при условии, что правительство разморозит счета.

Но все усилия были тщетны. Переговоры продолжались весь июль, затем правительство внезапно заявило, что планы по реструктуризации не рассматривает и в счет погашения налоговой задолженности хочет продать главный производственный комплекс компании — «Юганскнефтегаз». Он производил 6о% всей продукции ЮКОСа, что превышало добычу Ливии. Решение снова взволновало рынок — перспектива дробления ЮКОСа становилась реальной. Через несколько дней после заявления правительства в игру вступил Сечин, негласно руководивший процессом. Его назначили председателем государственной компании «Роснефть», и поползли слухи о покупки активов ЮКОСа «Роснефтью».

Каждая пущенная в ЮКОС стрела укрепляла позиции Сечина. Из доверенного лица, привратника, отвечающего за донесение информации и допуск просителей к президенту он превращался в независимого игрока. Для переговоров он выбрал роль смиренного помощника и предлагал обращаться то в налоговую службу, то в министерство юстиции, а порой советовал адресовать предложения о переговорах с «Менатепом» прямо Путину.

— Вначале Сечин пытался дистанцироваться. Он никогда не признавался, что руководит процессом, — сказал Темерко. — Но каждый раз, когда нам казалось, что мы достигли понимания, они арестовывали очередной счет, и мы не могли заплатить. Сечин только сокрушенно качал головой и сожалел, что снова не договорились. Он говорил, что мы недоговороспособны. Но на самом деле именно он вынуждал нас идти на немыслимые компромиссы и делиться конфиденциальной информацией.

При этом правительство не хотело отпускать западных инвесторов и обещало продать «Юганскнефтегаз» по рыночной стоимости. Впрочем, оценить комплекс поручили московскому представительству банка «Дрезднер», возглавляемому одним из ближайших друзей Путина Маттиасом Варнигом. Западный рынок доступа к информации не имел. Наблюдая за непрекращающимися атаками на компанию, Запад постепенно свыкался с мыслью о дроблении ЮКОСа. К моменту, когда правительство анонсировало продажу «Юганскнефтегаза», крупные западные нефтяные компании уже готовы были сами вырвать его из рук Ходорковского, что противоречило заявлениям администрации США в отношении ЮКОСа.

— Проблема заключалась в следующем: каждый раз, когда мы заявляли русским, что их действия негативно отразятся на инвестиционном климате в России, какая-то западная компания тут же выступала с предложением купить ЮКОС, — сказал Томас Грэм. — Кремль получил два или три предложения о покупке акций компании. Очевидно, что имидж России не сильно пострадал.

Такие предложения подтверждали заявления Путина о западном цинизме: он неоднократно утверждал, что на Западе все покупается, а коммерческие интересы всегда перевешивают моральные и иные соображения. Вскоре Кремль, стремясь завоевать расположение западных инвесторов и заручиться их поддержкой при захвате государственных активов, сделал очередной шаг.

К этому моменту в Кремле начали действовать довольно продуманно. По делу ЮКОСа правительство консультировали западные инвестиционные банкиры, включая Чарльза Райана, возглавлявшего московское представительство United Financial Group. В середине сентября, после трагедии в Беслане, Путин объявил, что в целях безопасности отменяет одно из главных достижений демократии России — выборы губернаторов. На фоне неприкрытых попыток государства раздробить и экспроприировать ЮКОС эта новость прозвучала зловеще.

Однако для иностранных инвесторов Путин приготовил приятный сюрприз. В день, когда Кремль объявил об отмене губернаторских выборов, рынок узнал о планах создания крупнейшего в мире энергетического концерна. Газовый государственный гигант «Газпром» ждало слияние с последней государственной нефтяной компанией «Роснефть» — в результате появился бы настоящий монстр, второй по величине после Aramco из Саудовской Аравии и в пять раз превосходящий ближайшего соперника на Западе — ExxonMobil. В отличие от Aramco, российский гигант был открыт для западных инвестиций.

Анонсированная сделка красноречиво говорила о глобальных амбициях Путина и его окружения. В те времена интерес Запада к России как к поставщику энергии продолжал расти, этому способствовали и волнения на Ближнем Востоке. С момента, когда премьер Михаил Касьянов поднял вопрос о либеральных реформах и дроблении «Газпрома», что лишило бы того статуса монополиста в газовом секторе, прошло полгода, и за это время произошли колоссальные изменения. Либеральные реформы Путин отверг, но планируемое слияние газового гиганта и «Роснефти» говорило о том, что в энергетическом секторе будет преобладать государственное управление.

И все же для западных инвесторов это выглядело хорошими новостями. Усиление государственного контроля над экономикой, которого все так долго боялись, нивелировалось обещаниями поделиться частью нового энергетического гиганта. Через эту сделку государство получило бы в объединенной компании «Газпром-«Роснефть» контрольный пакет в 51 %, что автоматически снимало ограничения на доли западных инвестиций в «Газпром». Планы на снятие ограничений в правительстве обсуждались давно, но теперь, казалось, наконец был дан зеленый свет, и цена акций резко подскочила. Западные инвесторы уже облизывались, подсчитывая возможные прибыли от инвестиций в нефтегазовый гигант.

— Это будет крупнейшая нефтегазовая компания в мире. Теперь, когда цены на нефть и газ достигли космических высот, в компанию смогут инвестировать и иностранцы, — сказал глава Hermitage Capital Management и обладатель внушительной доли в «Газпроме» Уильям Броудер. Он добавил, что эта «сладкая микстура поможет проглотить горькое лекарство ЮКОСа».

Глава нью-йоркского фонда Firebird Йан Хейг высказался более однозначно:

— Они покупают лояльность зарубежного сообщества инвесторов и устанавливают политическую диктатуру. И это работает.

Пока все выглядело как начало прекрасной дружбы: Кремль утверждал, что пока у руля стоят люди Путина, западные инвестиции всячески приветствуются. Мрачные опасения по поводу захвата ЮКОСа испарились: чтобы вложиться в новое государственное образование, инвесторы выстроились в очередь. И лишь главе «Роснефти» Сечину не нравилась такая перспектива. Планы по слиянию «Роснефти» и «Газпрома» грозили разрушить его личные планы — государственный энергетический гигант он хотел оставить себе.

Несмотря на недовольство Сечина, кампания по продаже «Юганскнефтегаза» набирала обороты. Произошла утечка информации: выяснилось, что банк «Дрезднер» оценивал производственный комплекс в сумму от 15,7 до 17,3 миллиарда долларов, что казалось адекватной рыночной ценой. Именно поэтому западные менеджеры ЮКОСа решили, что выручка от продажи «Юганскнефтегаза» поможет им спасти то, что останется от компании. Однако в конце ноября их надежды были похоронены окончательно: во-первых, министерство юстиции назвало стартовую цену «Юганскнефтегаза» на государственном аукционе — всего 8,65 миллиарда долларов, а во-вторых, ЮКОСу предъявили два новых астрономических счета за неуплату налогов за 2002 и 2003 годы. В итоге его налоговая задолженность достигла 24 миллиардов, что в четыре с лишним раза превышало рыночную стоимость разоренной компании. Менеджмент ЮКОСа понял: игра окончена, и оставшаяся часть компании будет раздроблена и распродана по бросовой цене.

Государство постаралось донести сигнал до адресата всеми возможными способами. В ночь перед предъявлением новых счетов вооруженные силовики прошлись по квартирам менеджеров ЮКОСа — последние говорили, что это напомнило сталинские чистки 1937 года. По словам одного из них, «они боялись ночевать дома, боялись за своих близких». После ночных рейдов страну вынужден был покинуть один из западных сотрудников, приглашенных на работу Ходорковским, — уроженец Техаса Брюс Мисамор. Именно он внедрял принципы прозрачного управления по посту руководителя финансового отдела. В тот день он находился в Лондоне. После звонка Темерко он еще раздумывал, стоит ли рисковать и возвращаться в Россию. Темерко предупредил: Брюса арестуют сразу по прибытии. Мисамор никуда не поехал. То же самое произошло и со Стивом Тидом, президентом ЮКОСа с июня 2004 года. В тот день он тоже был в командировке. Обыск в его офисе стал явным сигналом — возвращаться в Москву нельзя. Как он сказал, анонсированная властями низкая цена «Юганскнефтегаза» — это «государственный грабеж, цель которого — сравнять политический счет».

Брюс Мисамор понимал: все усилия менеджмента по улаживанию конфликта оказались тщетными. Налоговая задолженность в 24 миллиарда долларов давала государственным компаниям возможность распродать по частям все активы ЮКОСа. Мисамор полагал, что это и было изначальной целью Кремля. Из-за заморозки активов и счетов шансы компании погасить долги были равны нулю.

— Вначале мы думали: если мы им заплатим, они, может быть, отстанут, — говорил он. — Столько раз мы пытались выйти на нужных людей в Кремле и договориться об условиях сделки. С нами разговаривали, и мы жили в ощущении, что все вот-вот уладится, но затем кто-то встречался с Путиным, и все переговоры шли насмарку.

Наконец и Александр Темерко понял, что переговоры ни к чему не приведут и что Сечин, Путин и его люди лишь прикрывались ими, на самом деле имея целью захват компании. Но в то же время Кремлю нужно было убедить рынок и западных лидеров в том, что процесс абсолютно легитимен.

— Нас тоже обманули, — сказал Темерко. — Нам все время давали ложную информацию. Высшие чиновники из окружения Путина говорили: «Это все игра. Если они взялись за компанию, то обглодают ее до костей». Вероятно, они думали, что нужно создать некую видимость переговоров. Но потом, когда все привыкли к происходящему, они словно проснулись: «А зачем нам соглашаться? Пусть все перейдет к нам». Оценка компании банком «Дрезднер», пустые обещания потенциальных сделок — это все были типично чекистские приемы. Нам скармливали ложную информацию, а под шумок проворачивали свои делишки.

Эту тактику Кремль использовал снова и снова и повторил ее много лет спустя при захвате Крыма в 2014 году. Вначале заявлялось, что внезапное появление военных на полуострове не имеет к Кремлю никакого отношения. Но сразу после аннексии Крыма Путин признал, что на там находились российские войска.

— Они лгали главам западных государств, — говорил Темерко. — Они уверяли всех, что преступники — это мы, но при этом божились, что не будут отнимать компанию, что хотят лишь найти общий язык. Путин много раз повторял: «Мы не хотим банкротить ЮКОС». Но его обанкротили. На ЮКОСе они отточили свое искусство лжи. И теперь они лгут профессионально.

В России готовились к продаже «Юганскнефтегаза». Между людьми Путина, представляющими две разные фракции спецслужб, разразилась настоящая война. «Газпром», з аручившийся поддержкой Путина и рассчитывавший на слияние с «Роснефтью», тоже хотел приобрести «Юганскнефтегаз». На его стороне стояли либерально мыслящие технократы правительства во главе с министром финансов Кудриным. Он лично позаботился о том, чтобы ограничить власть главы «Роснефти» Сечина — самого опасного соперника и хищного представителя противоборствующего блока. Либералы требовали, чтобы «Юганскнефтегаз» был продан по рыночной цене, и настаивали на том, чтобы его приобретение «Газпромом» было завизировано Западом и одобрено западными институтами, выдавшими миллиардные займы. Они считали, что это реализует более мягкую версию государственного капитализма и Запад согласится играть на таких условиях. К моменту аукциона «Газпром» получил от банковского синдиката во главе с немецкими «Дойчебанком» и «Дрезднером» самый крупный кредит за всю корпоративную историю России — более 13 миллиардов долларов. С поддержкой выступили также крупные нефтяные компании США Chevron и Exxon — когда-то они чуть не подписали сделку с Ходорковским, но теперь были готовы играть против него. По сообщениям инсайдеров, знакомых с деталями сделки, часть «Юганскнефтегаза» могла быть приобретена в консорциуме с «Газпромом». Royal Dutch Shell из Великобритании тоже присоединилась к переговорам о покупке акций.

Путин еще раз убедился в том, что для Запада коммерческие интересы значат больше демократических ценностей. Однако для партнеров Ходорковского подобная сделка не выглядела законной. Попытки Кудрина привлечь западные институты и компании и выставить продажу как легитимный процесс служили только завесой, а Запад с легкостью отступил от своих принципов. Продажа «Юганскнефтегаза», по мнению людей Ходорковского, была настоящим грабежом, и они пытались сделать все возможное, чтобы воспрепятствовать ей.

Кремль был готов к многообещающей сделке века. Аукцион сулил главный приз в нефтяной индустрии — при участии и с одобрения западных банков и крупнейших нефтяных компаний самый большой и лакомый кусок должен был вернуться под контроль государства. Однако за четыре дня до продажи «Юганскнефтегаза» топ-менеджеры ЮКОСа под руководством Тида и Мисамора, на тот момент находившихся в Лондоне, решились на последнюю контратаку. Удар пришел откуда не ждали: в суд Хьюстона без всякой шумихи был подан иск о банкротстве ЮКОСа по главе 11, в результате чего продажа была приостановлена. Внезапно «Газпром» остался без поддержки. Менеджеры ЮКОСа заявили, что компания находится в юрисдикции США, так как миноритарным инвесторам из Америки принадлежало 10 % акций, а сама компания вела в США «значительный бизнес».

Эта последняя контратака привела Путина в неописуемую ярость.

— Не уверен, что судья вообще знает, где находится Россия, — рявкнул он.

Заявив, что суды США не имеют юрисдикции над процессами в России, Кремль решил ускорить сделку. Но для «Газпрома» участие в таком аукционе становилось рискованным. Сложная схема владения активами включала также хранилища, торговые центры и совместные предприятия по продажи газа, разбросанные по всей Европе. Если бы «Газпром» решил участвовать в торгах, нарушив судебный запрет США, зарубежные активы могли стать объектами судебных исков. И тут ситуацией воспользовался интриган Сечин: прозванный среди банкиров Черным Властелином, он и купил «Юганскнефтегаз». Его «Роснефть» не имела западных активов.

В отличие от залоговых аукционов, где по бросовой цене передавали самые ценные активы советской промышленности в руки связанных друг с другом магнатов, «Юганскнефтегаз» должен был продаваться максимально прозрачно. И хотя в ЮКОСе сделку окрестили грабежом, российское правительство настаивало, что торги пройдут по общепринятым правилам рынка. Словно пытаясь подчеркнуть разницу между этой продажей и мутными торгами девяностых годов, для освещения аукциона государство пригласило журналистов: в устланном красными дорожками конференц-зале Российского фонда федерального имущества на двух экранах велась прямая трансляция. Планировалось создать прецедент прозрачной работы. Однако иск о банкротстве, поданный в последнюю минуту в хьюстонский суд, говорил в пользу того, что и эти торги стали подставными. Журналисты следили за трансляцией. Была сделана только одна ставка, и никто не знал, кто стоял за ней. За столами в отделанной деревом комнатке сидели две группы исполнителей, но публика знала людей лишь из одной команды. Это были люди из «Газпром нефти», нефтяного крыла «Газпрома», учрежденного неделей ранее. Два других уполномоченных — высокий мужчина в сером костюме и полная женщина в очках — были таинственными незнакомцами. Их компания зарегистрировалась для участия в аукционе лишь тремя днями ранее, при этом ставки сделали только они. Высокий мужчина торжественно поднял табличку и поставил 9,37 миллиарда долларов, что лишь на 500 миллионов превышало стартовую цену. Люди из «Газпром нефти» позвонили куда-то и затем отказались от участия. Долгожданные торги внезапно завершились — удар молотка прозвучал чуть ли не сразу после начала аукциона.

Производственный комплекс, дающий больше нефти, чем вся Ливия, был продан предприятию под названием «Байкал Финанс Групп», о котором никто никогда не слышал. Даже председатель Российского фонда федерального имущества Юрий Петров понятия не имел, кто были эти люди.

— Об этой компании нам ничего не известно, — сказал он.

Выяснилось, что «Байкал Финанс Групп» учредили за две недели до торгов. Офисы компании находились в дореволюционном здании над баром «Лондон» в Твери. Никто не знал, кто владеет компанией.

Путин заявил, что для беспокойства причин нет. Он точно знал, кто стоял за последней ставкой, и заверил, что представляющие компанию люди имеют «годы опыта в энергетическом секторе». Выяснилось, что указанные персоны были связаны с двумя его ближайшими соратниками. Одного из них в девяностые годы выдавил Ходорковский, забрав «Восточную нефтяную компанию». За сделкой стояли нефтяной трейдер Геннадий Тимченко и бывший совслужащий Госбанка, финансировавший компанию Тимченко Андрей Акимов — тот самый, кто пытался отыграть ВНК. Исполнители, сделавшие от их имени ставки на аукционе, были менеджерами среднего звена из «Сургутнефтегаза», крупной лояльной Кремлю компании и основного поставщика Тимченко — к моменту продажи «Юганскнефтегаза» последний приобрел в ней значительную долю. Об этом сообщил бывший замминистра по энергетике, крупный российский банкир и бывший партнер Тимченко Владимир Милов. Тимченко же заявлял, что ему принадлежало менее 0,01 % акций в «Сургутнефтегазе». Как уверяли его юристы, его ничто не связывало и с «Байкал Финанс Групп».

Люди Путина из КГБ наконец отомстили Ходорковскому за ВНК. Более года маневрирования и интриг ушло на то, чтобы убедить Путина начать атаку на Ходорковского. Теперь воротилы Кремля завладели первым и самым большим куском ЮКОСа. Выглядело так, словно «Байкал Финанс Групп» наспех зарегистрировали как подставную компанию, чтобы избежать открытого участия в торгах и не попасть под санкции из-за американского судебного ордера. Через четыре дня «Байкал Финанс Групп» продала «Юганскнефтегаз» сечинской «Роснефти».

За одну ночь «Роснефть» из 6-миллиардного карлика превратилась в мирового нефтяного гиганта с активами 30 миллиардов долларов, что, конечно, сыграло на руку и самому Сечину. Дело ЮКОСа не стало препятствием для торгов. Наоборот, силовик, который руководил кампанией по захвату ЮКОСа, получил новый источник власти.

Если бы «Газпром» мог купить «Юганскнефтегаз» без правовых рисков, то, скорее всего, «Роснефть» тоже стала бы частью «Газпрома» и Сечин лишился бы основного актива. Но теперь его компания превратилась в нового государственного нефтяного гиганта, и он, оставив позади роль запасного игрока, вышел из-за кулис Кремля и стал отдельной экономической силой. Изменение статуса Сечина лишь усугубило проблемы, связанные с разрекламированным слиянием «Роснефти» и «Газпрома». Сечин хотел, чтобы «Роснефть» оставалась независимой.

Один из западных банкиров, тесно сотрудничавший с «Газпромом» и собравший средства на приобретение «Юганскнефтегаза», расценил ордер из суда Хьюстона как катастрофу и подрыв власти силовиков. Он считал, что стоявшие за «Газпромом» либеральные технократы во главе с Кудриным были дружественной силой и в будущем помогли бы созданию более мягкого инвестиционного климата в России.

— Мы готовились к сделке, которая могла бы повысить прозрачность бизнеса и усилить влияние Запада, — сказал он. — Мы планировали, что Exxon, Chevron или Shell примут участие в сделке. Мы собирались сделать одну из таких фирм своим стратегическим партнером. Но затем случился судебный запрет, и в дело вмешались плохие парни. Игорь Сечин мог потерять и власть, и положение, и влияние. Вот какую глупость сотворил тот американский судья.

Если западный банкир действительно верил, что покупка «Юганскнефтегаза» «Газпромом» поможет легитимировать процессы, он, вероятно, рад был обманываться. Значение имело лишь то, что эта продажа была государственной экспроприацией и произошла потому, что государство произвольно и задним числом предъявило налоговый счет за схемы, которые в те времена считались законными. Любое участие западных банков было лишь очковтирательством, а разочарование технократов можно было объяснить тем, что им не достался лакомый кусок пирога. Продажа в пользу «Газпрома» была более приемлемой для Запада, но, по сути, конечный результат не менялся.

Сечин, несомненно, праздновал победу. Однако для прозрачности бизнеса и для бюджета это была очередная потеря. Сделка, которая должна была финансироваться западными банками, закончилась тем, что оплату провели втихую из средств российского бюджета. Несмотря на то, что Юганское месторождение продавалось якобы вынужденно для погашения налоговой задолженности на миллиарды долларов, которые должны были пойти в российский бюджет, согласно данным Центрального банка, федеральное казначейство перевело «Роснефти» 5,3 миллиарда долларов через государственный Внешэкономбанк для оплаты покупки. Россияне были убеждены, что в девяностые годы олигархи залезали в федеральную казну, средства которой держали на своих счетах, чтобы использовать их на покупку ресурсов, и это вылилось в громкие скандалы вокруг залоговых аукционов. Теперь «Роснефть» сделала примерно то же самое. Но на этот раз скандала никто не ждал. О сделке сообщила одна-единственная газета — деловой ежедневник «Ведомости», а по существу высказался единственный госчиновник. Потраченные средства вернулись в казну только в 2005 году, когда «Роснефть» и Внешэкономбанк договорились с китайскими банками об экстренном финансировании сделки на 6 миллиардов долларов в рамках нефтяных поставок, условия которой никогда не были обнародованы.

Единственным негативно высказавшимся об этих торгах кремлевским чиновником был советник Путина по экономическим вопросам Андрей Илларионов, назвав их «грабежом средь бела дня». По его словам, финансирование покупки из федеральной казны противоречило заявлению о том, что дело ЮКОСа затевалось ради возврата налогов. Илларионова уважали за принципиальность, но теперь и ему пришлось нелегко. Он не знал, как долго сможет оставаться на своем посту в условиях, когда страна отворачивается от либерального рынка, а крепнущий государственный капитализм насквозь коррумпирован. По его словам, официальные объяснения узаконенной атаки на ЮКОС «не имели под собой основания».

— Речь идет не о налоговой задолженности, потому что никто в этом деле не заинтересован в возврате налогов, — сказал Илларионов. — Компания начала погашать задолженности, даже не признав их. В ЮКОСе были готовы выплатить любые суммы, но это никого не интересовало. В Кремле отказались от дополнительных налогов ради захвата имущества. Это наиболее точное и верное описание истинного интереса к делу ЮКОСа.

В следующие месяцы и годы западные институты покорно соглашались с новыми правилами путинской экономики. Вскоре в деле была поставлена точка. В тысячах километров от Москвы, в зале судебных заседаний в Хьюстоне, в феврале 2005 года, через два месяца после торгов, судья наконец вынес отказ в требовании защиты ЮКОСа в рамках банкротства, выслушав неоспоримые контраргументы от представителей «Газпрома». В слушаниях принимали участие блестящие адвокаты из техасской фирмы Baker Botts. И хотя временный ордер был выдан в момент торгов, после рассмотрения аргументов второй стороны судья решил, что ЮКОС не имеет достаточного представительства в США и не может обращаться за защитой в американские суды. Так рухнуло последнее препятствие — теперь можно было расправиться с тем, что оставалось от ЮКОСа. Сразу же подключились падкие на лакомые куски западные компании. Имущество компании пошло с молотка.

Темерко сказал, что, ознакомившись с таким решением, он понял, что «битва окончена и США не будут стоять на пути». По его словам, в Кремле в ожидании ответа от США заметно нервничали. И хотя Госдеп продолжал осуждать эту сделку, перспективы дальнейших протестов со стороны Запада, на что так надеялись Ходорковский и его партнеры, постепенно таяли. Наоборот, западные нефтяные гиганты с удвоенным желанием выстраивались в очередь — они приняли новый порядок Путина и готовы были стать инвесторами и партнерами разросшейся «Роснефти». «Дойчебанк» и западные юристы «Газпрома» этому лишь поспособствовали. Основным игроком оставался Чарли Райан, глава московского представительства United Financial Group, в котором в конце 2003 года «Дойчебанк» приобрел 40 % акций. Райан помогал «Газпрому» с получением западных кредитов, а затем представил газовый гигант фирме Baker Botts, которая умело опротестовала петицию о защите на время банкротства в суде Хьюстона.

Райан работал над улучшением имиджа России и в США. Он действовал через одну из самых престижных адвокатских контор в самом сердце республиканского истеблишмента. Адвокаты из Baker Botts, сражаясь в суде за интересы Кремля и за его энергетических гигантов «Газпром» и «Роснефть», работали по обкатанной модели, к тому моменту они успели посотрудничать со многими автократическими режимами. Многие годы фирма защищала интересы крупных нефтяных компаний США по всему миру. Главного партнера фирмы, бывшего госсекретаря США Джеймса Бейкера представили соратнику Путина и исполнительному директора «Газпрома» Алексею Миллеру. За завтраком в ресторане гостиницы «Россия» напротив Кремля Бейкер согласился защищать «Газпром».

— Я сказал ему, что Ходорковский — убийца, — заявил участвовавший в разговоре западный посредник. — Догадливый Бейкер сразу все понял.

Привлечь техасскую фирму помог и некий нравственный релятивизм. Люди, с которыми американские адвокаты имели дело в России, казались не столь опасныи, как лидеры Ближнего Востока, с которыми им тоже приходилось сотрудничать.

— Из всех мест в мире, где Богу с его безграничной мудростью вздумалось разместить нефтяные месторождения, Россия казалась одним из самых цивилизованных регионов, если сравнивать с прочими мерзавцами типа Каддафи и Хусейна, — сказал западный посредник. — В этой шайке Миллер выглядел пай-мальчиком.

Алексей Миллер являлся всего лишь представителем Путина. Даже если он и был похож на пай-мальчика, это не имело значения, потому что на самом деле «Газпромом» командовал Путин. Однако фирме Baker Botts новые связи должны были принести выгоду. Она тесно работала с «Газпромом», затем более десяти лет сотрудничала с «Роснефтью», что в итоге открыло возможности и для Exxon: с «Роснефтью» была заключена стратегическая сделка на 3,2 миллиарда долларов, планировалось совместное исследование Арктики и Черного моря и поиск новых нефтяных месторождений. Фирма также помогла «Роснефти» отбиться от исков, предъявленных менеджерами ЮКОСа и «Менатепа». Как свидетельствует электронная переписка, фирма даже шла на нарушение закона, помогая юристам «Роснефти» в подготовке решений для суда в Армении. Так государственный нефтяной гигант защищался от исков «Менатепа».

В процессе продажи «Юганскнефтегаза» Путин нащупал главную слабость Запада: в конечном итоге его финансовые интересы перевесили опасения по поводу злоупотребления его режимом законами и демократией. На Западе же самонадеянно считали, что Россия больше не представляет опасности, что после развала СССР она прошла через ужасные потрясения и теперь Западу остается только прибрать к рукам ее энергетические ресурсы. Интеграция России с Западом означала, что со временем она станет частью глобальной системы, в которой ей придется следовать тем же правилам, что и другим странам. Темерко считал, что США и Россия заключили некий пакт о ненападении, и теперь Путин и его люди могли вести себя так, как им заблагорассудится.

Между тем Кремль забирал под контроль новые значительные денежные потоки, что однажды могло бы позволить ему помериться силами с Западом. Государственный захват нефтяного сектора продолжился летом 2006 года, когда «Роснефть» провела первичное размещение акций на западных рынках на сумму в 10,4 миллиарда долларов. К тому моменту компания стоила уже около 80 миллиардов — до приобретения «Юганскнефтегаза» ее стоимость не превышала 6 миллиардов. ВР урвала кусок за миллиард долларов, другие международные нефтяные компании также приобрели внушительные доли. Мировые инвесторы не сомневались, что Кремль и далее будет поддерживать «Роснефть» в ее желании забрать остатки ЮКОСа, а цены на нефть будут стремительно расти. Все это служило легитимации путинского режима, способствовало дальнейшей интеграции в рынки Запада и усиливало влияние Кремля. В перспективе открывались безграничные возможности.

— Раньше им хотелось просто кофе и, возможно, салат, — сказал Темерко. — Но когда принесли салат, выяснилось, что они готовы съесть все, что предлагается. Аппетит приходит во время еды, — усмехнулся он.

В 2007 году остатки ЮКОСа ушли с молотка, а западные нефтяные компании и финансовые институты этому лишь поспособствовали. Фактически Путину и его людям было предоставлено удобное прикрытие. Во-первых, не российское государство, а консорциум западных банков, возглавляемый французским Société Générale, подал в 2006 году заявление о банкротстве ЮКОСа на 482 миллиона долларов непогашенных займов. И хотя о банкротстве заявили западные банки, за процессом стояли «Роснефть» и Кремль. Лондонский адвокат Тим Озборн, представлявший интересы осажденного «Менатепа», сказал, что западные банки, несомненно, действовали в интересах «Роснефти». И, конечно, через три дня после подачи заявления именно «Роснефть» выкупила у них невыплаченные долги.

Другой консорциум западных банков предоставил «Роснефти» рекордный заем на 22 миллиарда долларов, а три крупные нефтяные компании, несмотря на протесты «Менатепа» и заявления о том, что торги — это настоящий грабеж, обеспечили легитимность процесса. На первых торгах по банкротству 9,4 % акций ушло в пользу «Роснефти», а ТНК-ВР — совместное предприятие, наполовину принадлежащее ВР, остановило свое участие уже через десять минут после начала аукциона, чтобы дать «Роснефти» сделать последнюю ставку. Затем, когда на продажу выставили газовые активы ЮКОСа, итальянские энергетические гиганты Eni и Enel сделали ставку в 5,6 миллиарда долларов и тут же передали контроль «Газпрому» — в рамках договора с газовым гигантом. В обоих случаях иностранные участники, по оценкам маркетологов, пытались завладеть частью российского энергетического сектора и потому действовали в интересах государства. В тот момент они искали расположения Кремля.

— Кремль хотел, чтобы компании типа Eni и ВР участвовали в торгах, потому что, несмотря на разгром ЮКОСа, нужно было показать, что международные нефтяные компании выстраиваются в очередь за право войти в энергетический сектор России, — сказал главный стратег Альфа-Банка Крис Уифер.

По завершении разгрома ЮКОСа государство взяло под контроль 55 % национальной нефтедобычи. Это ознаменовало экономический разворот: когда Путин пришел к власти, 8о% этого сектора находилось в частных руках. Некоторые западные юристы и банкиры, оказавшие помощь Кремлю, отчаянно пытались оправдаться.

— На налоговом фронте Ходорковский вел себя чрезвычайно агрессивно, — сказал Франк Куилаарс, возглавлявший тогда нефтегазовый международный отдел в ABN Атто — не существующий уже нидерландский банк, который щедро финансировал «Роснефть» в момент захвата ЮКОСа. — Он пытался максимизировать возврат средств и использовал каждую лазейку в законе. Это не было противозаконным, но игра была на грани.

Пока западные юристы и банкиры, воспользовавшись ситуацией с захватом ЮКОСа, набивали свои карманы, реальность, в которой оказался Ходорковский, оказалась довольно мрачной. Почти каждый день в течение одиннадцати месяцев его, закованного в наручники, приводили в один и тот же зал судебных заседаний в Москве, заставляли отсиживать долгие часы и выслушивать свидетельские показания, а Кремль, стремящийся всеми способами доказать легитимность процесса, предъявлял все новые обвинения. Однако все эти показания не выдерживали критики — это подтверждали даже западные банкиры, помогавшие Кремлю в отъеме активов компании. Одно обвинение строилось на приватизации Ходорковским компании «Апатит» в 1994 году. Огромный завод по производству удобрений располагался на Крайнем Севере, в состав предприятия также входил научно-исследовательский институт, который он приобрел годом позже. Это были первые крупные приватизации, в которых участвовала группа Ходорковского «Менатеп». И пока адвокаты доказывали, что эти обвинения не имеют под собой ни фактической, ни юридической основы, по этому делу скоро заканчивался десятилетний срок давности. Второе обвинение строилось на использовании налоговых убежищ на территории России в 1999 и 2000 годах, что прокуратура сочла нарушением закона. Однако такие схемы практиковались также другими крупными нефтяными компаниями и не являлись нарушением законов того времени. Как заявляли юристы, Ходорковский стал мишенью, а обвинения были предъявлены задним числом.

Когда ему наконец предоставили слово, он разразился длинной тирадой и детально опроверг все обвинения.

— Нет ни одного, подчеркиваю, вообще ни одного документа, равно как ни одного свидетельского показания, которые указывали бы на мои противоправные действия или на получение нами с Платоном средств из криминальных источников, — сказал он. — Два года бесчеловечных трудов прокуратуры — и нулевой результат!

Он заявил, что дело было инициировано как показательный процесс ради прикрытия экспроприации ЮКОСа государственными чиновниками в погоне за наживой.

— Вся страна знает, почему меня посадили в тюрьму — чтобы я не мешал разграблению компании. При этом люди, организовавшие гонения на меня лично, пытались напугать власть и общество моими мифическими политическими амбициями. Когда говорят, что «дело ЮКОСа» способствовало укреплению роли государства в экономике, это вызывает у меня лишь горький смех. Те люди, которые заняты сегодня расхищением активов ЮКОСа, не имеют никакого отношения к российскому государству и его интересам. Это просто нечистоплотные своекорыстные бюрократы.

Он завершил свою страстную речь воззванием к чувству справедливости судей, заявив, что, конечно, такой «прямой и неприкрытый обман суда прокурором» не пройдет:

— Я верю в то, что моя страна, Россия, будет страной справедливости и закона. И потому суд должен принять решение на основе справедливости и закона.

Но несмотря на то, что, казалось, тройка судей слушала его речь внимательно и даже делала пометки, решение было предопределено.

В рассказе очевидца впервые подробно было описано, как именно Сечин и один из его заместителей участвовали в процессе и контролировали каждый этап. Чтобы гарантировать нужное решение, Кремль отправил судей в подмосковный санаторий и оплатил все расходы, чтобы они там написали свой вердикт. В те дни в Кремле по-прежнему не были уверены в их лояльности. Именно в этот момент под давлением Кремля обрушилась вся судебная система. Нужно было сделать так, чтобы бизнес-партнеры Ходорковского не смогли подкупить судей и смягчить приговор. В санатории агенты спецслужб не сводили с судей глаз.

Сечин и его заместитель в администрации президента генерал ФСБ Владимир Каланда, жена которого, по чистой случайности, конечно, была вице-президентом «Роснефти» по правовым вопросам, пристально наблюдали за ситуацией. Когда одна из судей отказалась ехать в санаторий в сопровождении полиции, Каланда наведался к председателю Мосгорсуда Ольге Егоровой, работавшей в судебной системе с советских времен, и напомнил, что ее подчиненные должны выполнять все указания начальства.

За месяц в санатории судьи так и не смогли закончить с вердиктом — выяснилось, что пожеланиям Кремля хоть как-то соответствовала лишь часть решения. В дело вмешалась Егорова и велела коллегам отбросить все сомнения. По свидетельствам очевидца, одна из судей заговорила о безосновательности обвинений, но Егорова с самого начала знала, как должен выглядеть вердикт.

— Если я приняла решение, я никогда его не изменю, — сказала она коллеге.

Мосгорсуд отказал в рассмотрении свидетельств этого очевидца, назвав его показания «выдумкой», не требующей комментариев. И когда наконец вердикт был зачитан в суде, выяснилось, что он мало чем отличался от обвинений прокуратуры. Выглядело так, словно текст скопировали из прокурорских бумаг. Решение включало массу свидетельских показаний, которые прокуроры цитировали дословно. Судьи отвергли все аргументы защиты, за исключением обвинения, связанного с приватизацией «Апатита», по которому вышел срок давности.

— Ощущение такое, что это просто несколько видоизмененные слова прокурора, — качая головой, сказал пожилой отец Ходорковского, услышав первую часть вердикта.

— Суд полностью встал на сторону прокуратуры, — прокомментировал один из адвокатов Ходорковского.

Вердикт, который судьи зачитывали в течение двенадцати бесконечных дней, был суровым. Ходорковского приговорили к девяти годам лишения свободы за уход от налогов, обвинение было предъявлено задним числом. Один пункт обвинения в мошенничестве был связан с приватизацией НИИ «Апатит» в 1995 году, и по нему еще не вышел срок давности.

И хотя решение было предопределено, оно стало для всех шоком. В зале суда слышались рыдания. Жена Ходорковского едва сдерживала эмоции. Сам он был бледен как мел — словно не ожидал такого, словно надеялся, что кремлевская машина вдруг проявит к нему снисходительность или что справедливость восторжествует. И хотя все то время, пока зачитывались остальные части приговора, Ходорковский сидел в клетке и, глядя в потолок, слушал свой приговор, в конце он собрался с силами и выступил с последним протестом. Когда посетители начали выходить из зала, он встал на скамейку и прокричал репортеру «Это противозаконно!» Вооруженные приставы пытались ему помешать, а он кричал: «У вас нет законных оснований!»

Ходорковский, возможно, все еще надеялся на снисхождение, но к моменту рассмотрения апелляции — что произошло через пять месяцев, в сентябре 2005 года — Кремль еще сильнее сжал тиски. Сечин потребовал от Егоровой ускориться с апелляцией: в Кремле нервничали из-за того, что скоро заканчивался семилетний срок давности по делу о мошенничестве с приватизацией НИИ «Апатит». Остальные обвинения предполагали лишение свободы только на четыре, три и полтора года. И хотя в деле было еще одно обвинение в мошенничестве с использованием векселей для налоговых схем, срок давности по которому тоже составлял семь лет, Кремль, по-прежнему озабоченный приданием легитимности этому процессу, опасался, что он выглядит не слишком законно. Дело против Ходорковского должно было восприниматься как торжество правосудия — только тогда отъем «Юганскнефтегаза» был бы оправдан. Егоровой пришлось состряпать апелляционное решение до истечения срока давности по «Апатиту», иначе Кремлю грозил бы иск в Европейский суд по правам человека.

С самого начала апелляционного суда Сечин ежедневно вызывал Егорову в свой кремлевский кабинет. Она появлялась там так часто, что охранники уже узнавали ее в лицо. Сечин вместе с заместителем главы администрации Виктором Ивановым, пристально отслеживающим ход дела ЮКОСа, постоянно намекал Егоровой, что вердикт по обвинениям в мошенничестве нужно вынести как можно скорее. Они опасались, что в случае истечения срока давности число обвинений уменьшится и Ходорковский сможет выйти на свободу до начала президентских выборов в 2008 году. А тогда весь процесс с захватом ЮКОСа может быть пересмотрен. Их так напугали прошлогодние события в Украине, что теперь они боялись оранжевой революции дома. Они думали, что если Ходорковский освободится раньше, он сможет организовать восстание.

— Через три года тут будет сумасшедший дом, — сказал, по словам очевидца, Сечин Егоровой. — Осужденный должен быть в тюрьме.

В первый день судебного заседания, 14 сентября, никто из команды защитников Ходорковского не явился. У Сечина случился нервный срыв. Ходорковский заявил суду, что ведущий адвокат попал в больницу. Егоровой ничего не оставалось, кроме как отложить заседание до 19 сентября. Разъяренный Сечин снова вызвал ее в Кремль и распорядился начать процесс без защиты. Егорова упорствовала, ее вызвали во второй раз. Иванов и заместитель генпрокурора потребовали ускорить процесс. В Москве прошел слух, что партнеры Ходорковского из «Менатепа» дали ей взятку в миллиард долларов, чтобы отложить слушания и развалить дело.

Эти слухи сыграли злую шутку. Егорова не могла допустить, чтобы Кремль обвинил ее в коррупции, но продолжала настаивать на том, что Ходорковский имеет право на защиту. Однако Сечину и главе администрации Дмитрию Медведеву она пообещала, что в любом случае осудит Ходорковского на восемь лет заключения — с вычетом одного года.

— Всю ответственность за это дело я беру на себя. Если я вас подведу, то уволюсь. Меня это все достало, — сказала она.

Слушания продолжались, несмотря на отсутствие главного защитника Ходорковского Генриха Падвы. Напряжение росло. По-прежнему ходили слухи о том, что Егорова получила взятку.

— Тогда пусть меня арестуют, — ответила она. — Пусть делают что хотят. Никогда меня так не оскорбляли. Я дам ему восемь лет, чтобы вы не думали, что я взяточница, — сказала она Сечину и Медведеву.

В последний момент Ходорковский согласился заменить Падву другим адвокатом. Слушания завершились за один день. Это было 22 сентября.

Команда защитников Ходорковского не один раз пыталась опротестовать столь стремительное рассмотрение дела.

— Мы имеем дело не с прокурорами и не с судьей. Это вся мощь государственной машины, — сказал ведущий адвокат. — То, что происходит здесь, продиктовано политической властью.

Дело первой инстанции было изложено на шестистах страницах, и защита жаловалась, что ей не дали достаточно времени на доскональное изучение томов. Но судьи настаивали на продолжении. Ходорковский начал выступать с заключительным словом, но через час его прервали.

— У нас есть все документы. Фактически мы готовы вынести приговор, — сказали судьи.

Было уже 19.20, обычно суды прекращают работу гораздо раньше. Судьи позволили Ходорковскому продолжать еще час, но его речь не имела значения. Все уже было решено. Они вышли в совещательную комнату и буквально через минуту вернулись для оглашения вердикта: восемь лет, как и обещала Егорова. На тот момент срок давности по мошенничеству еще не истек.

Ходорковскому и его бизнес-партнеру Платону Лебедеву предстояло отправиться в неизвестную пока исправительную колонию. Бледного и измученного Ходорковского вывели из зала суда, на этот раз он воздержался от выражения протеста. Его родители Борис и Марина плакали и махали ему. Через три недели в вагоне без окон его повезли по степям на край земли — в уранодобывающий город Краснокаменск на востоке Читинской области. Двумя столетиями ранее туда отправляли декабристов.

Этот суд изменил путинскую Россию. Давление, которое Сечин оказывал на судей, скорость, с которой рассматривалась апелляция, отсутствие оснований для обвинений — все это безвозвратно вернуло судебную систему под контроль силовиков. Если раньше судьи из-за низких зарплат были вынуждены брать взятки у олигархов, то теперь в игру вступил Кремль.

— Это было дело государственного значения, — сказал Путин Егоровой.

Он поздравил ее и поблагодарил за проделанную работу, об этом рассказывал очевидец. Путин оправдывал стремительный суд над Ходорковским так: «Страной правил иностранный капитал, и потому повсюду царил хаос». Кремль рисовал олигарха и его соратников агентами Запада, готовыми заплатить 10 миллиардов долларов, чтобы вмешаться в процесс. Эти заявления не были подкреплены фактами и являлись частью изощренной и продуманной лжи.

Кремль стремительно расширял сферу контроля. Суд над Ходорковским ознаменовал начало так называемого ручного управления: механика всех процессов оставалась под жестким контролем Кремля. Путин всегда утверждал, что дело ЮКОСа не имеет отношения ни к нему, ни к политической власти страны. Однако с самого начала каждый шаг и каждое решение находились под пристальным вниманием его соратников. Захват судебной системы строился на обвинениях и слухах о взяточничестве судей. Судьи же, стремясь опровергнуть такие заявления и доказать свою лояльность Кремлю, выносили вердикты в пользу государства.

В советские времена все были под подозрением, за всеми наблюдали, а коллеги доносили друг на друга. И эта паранойя никуда не делась. Страна скатывалась во времена «своих» и «чужих», во времена страха перед внешним врагом, угрожающим подорвать систему. Однако судей развратил сам Кремль. Мужа одной из судьей в день его рождения подкараулили у дома, отвезли в салон «Субару» и велели выбрать себе машину. Все понимали, что такую машину он не мог приобрести на свою зарплату. Все понимали, чем занимается его жена и какое дело она только что закончила рассматривать. Все понимали, что это взятка, и как бы ни протестовал муж судьи, выбора у него не было. Такими методами действовал Кремль, приручая и развращая потенциальных союзников. Время шло, режим Путина и укреплялся, и масштабы таких «подарков» стремительно росли.

Для Егоровой тот суд стал поворотной точкой: ее муж стал генералом ФСБ, а она обрела репутацию «железной леди» правовой системы и установила жесткий контроль над судами. В случае отказа следовать ее инструкциям она угрожала судьям потерей работы и жилья.

Страна возвращалась во времена ГУЛАГа. Советская система «телефонного права» заработала снова. Кремль подмял под себя правовую систему. Власть спецслужб укреплялась. Ходорковский, когда-то самый богатый человек страны, прозябал в исправительной колонии Краснокаменска. А Запад оказался соучастником этого процесса.