Львиное сердце. Под стенами Акры

ГЛАВА XVIII. Яффа, Утремер

В обычных обстоятельствах Генрих спал чутко. Но в минувшие два дня шли работы по ремонту городских стен. Все физически пригодные мужчины, начиная от Ричарда и последнего солдата, трудились не покладая рук. Поэтому во вторник вечером граф рухнул в кровать, чувствуя боль в каждом из ноющих мускулов. Услышав крики, он поначалу решил, что это ему снится, и полностью очнулся, лишь когда в шатер ворвался один из его рыцарей и сообщил, что на них напали.

Никогда граф не облачался так быстро. Не став возиться с кольчужными штанами, он надел куртку, кольчугу, шлем и, выскочив наружу, угодил в средоточие хаоса. Мельтешили люди, некоторые полуодетые — кое-кто даже брэ не успел натянуть, — из доспехов на них были только стеганные кафтаны. Все сжимали оружие и отчаянно оглядывались в поисках врага. Заметив Моргана и Рауля де Молеона, Генрих устремился к ним. Морган слышал, что один генуэзский арбалетчик рискнул выбраться за пределы лагеря, чтобы отлить, и заметил, как лучи восходящего солнца играют на шлемах и щитах приближающейся армии. Рауль поделился молвой, что сарацины разделились на два отряда: один намеревается захватить короля, другой — взять Яффу и отрезать крестоносцам путь к отступлению. К ним присоединились братья де Пре. По их словам, войско ведет сам Саладин, а воинов там столько тысяч, что на спасение уповать не стоит. Не зная, кому верить, Генрих отправился на поиски дяди.

Ричарда он наконец нашел в окружении арбалетчиков и пехотинцев. Подобно Генриху король был без кольчужных штанов, но это было единственным свидетельством внезапной побудки. Львиное Сердце выглядел островком спокойствия посреди бушующего моря, и одного его самообладание притягивало людей, внимавших каждому слову вождя.

— Вот что вы должны сделать. Опуститесь на правое колено и согните левую ногу. Щит держите в левой руке, копье — в правой. Уприте древко в грунт так, чтобы острие находилось на уровне лошадиной груди. — Тут Ричард повернулся к арбалетчикам. Он обращался к генуэзским и пизанским сержантам, а переводили своим подчиненным. — Первый стрелок должен располагаться потали двух копейщиков, чтобы укрываться за их щитами. Второй стоит за спиной у первого, тетивы у обоих на взводе. Как только один выстрелит, другой передает ему оружие, и так далее.

Король редко разжевывал свои приказы до такой степени, но он понимал, что, когда рассудок воинов затуманен страхом, единственная надежда на спасение кроется в четком понимании ожидаемых от них действий. Сейчас был именно такой случай. Солдаты переглядывались и кивали, некоторые улыбались. когда до них доходила его мысль. Государь повернулся. чтобы подозвать рыцарей, но тут из строя копейщиков раздался робкий возглас:

— А это... это действительно сработает, милорд?

Нетерпеливо обернувшись, Ричард увидел, что говоривший был совсем юнцом — таким бледным, что веснушки казались на лице шрамами, а в голубых глазах светились мольба и едва сдерживаемый ужас.

— Конечно, сработает, парень, — в сердцах отозвался король, будто удивился самой необходимости задавать такой вопрос. — У лошадей ведь есть глаза и мозги, не так ли? Или ты считаешь, что они мечтают нанизаться на твое копье? Будь ты лошадью, ты бы хотел этого?

Хлопнув малого по спине, он подмигнул и усмехнулся, и когда мальчишка с натугой улыбнулся в ответ, с облегчением выдохнул, ибо нет ничего заразнее паники.

Отвернувшись от арбалетчиков и копейщиков, Ричард обрадовался, увидев в паре шагов Андре, Лестера и Генриха, потому как отпадала необходимость искать их — с каждой минутой армия Саладина приближалась к лагерю.

— Слыхали, значит? Я хочу, чтобы рыцари построились как копейщики, а верховые усилили линию, сосредоточившись у церкви Св. Николая. — Соратники смотрели на него так удивленно, что он смолк. — В чем дело?

— Баррикада из людских тел, ощетинившаяся копьями. Это чертовски гениально! — Андре смотрел на Ричарда так, словно в первый раз видел. — Как ты додумался до этого?

— Не я. Это оборонительная тактика сарацин. — Ричард мрачно улыбнулся. — Я не такой гордец, чтобы не уметь учиться у противника. — Он кивнул, приглашая их подойти ближе, и понизил голос. — У нас сорок пять рыцарей, но всего одиннадцать лошадей. Взятые у сарацин годятся для боя, но остальные суть вьючные, упряжные животные да клячи. Но что-то лучше, чем ничего. Я отдам их лучшим наездникам. Вы трое, разумеется, потом Гуго де Невилль, Гийом д’Этанг, Рауль де Молеон, Жерар де Фурниваль, Роже де Сати...

Имена слетали с его языка без запинки, и Генрих поразился силе концентрации короля — собственные его мысли витали здесь и там, подобно клубам пыли. Ричард уже сидел верхом, знаками и командами выстраивая войско, и граф поспешил взобраться на свою лошадь, добавив свой голос к усилиям дяди, но взгляд его ни на миг не отрывался от горизонта. Предрассветное небо испещряли облака, впитывавшие яркие краски утра: одни были красными, как галера Ричарда «Морской клинок», другие отливали лиловым, любимым цветом Изабеллы, и молодой граф подумал вдруг: суждено ли ему дожить до восхода солнца?

Утвердив щиты и копья в засохшей утремерской грязи, прикрывшись со спины выходящими к морю песчаными утесами, воины обратили взоры на короля, восседающего на вороном скакуне. Осознавая это всеобщее внимание, Ричард оторвал взгляд от вздымающихся на востоке облаков пыли. Время истекало. Вскинув в призыве к тишине руку, король заговорил:

— Я знаю, что вам страшно. Но нас еще не победили. Если будете стоять твердо, мы отразим врага. Но чтобы было так, каждый должен внести свой вклад. Если хоть один поддастся панике и побежит, погибнут все. Чтобы не дать такому случиться. я лично убью любого, кто дрогнет.

Он сделал паузу, чтобы смысл послания усвоился.

— Нам всем предстоит умереть, но в какое время, то решает Бог, а не Саладин. Смерть большинства людей лишена смысла, но если мы умрем сегодня, то погибнем во имя Христа и Гроба Господня. Есть ли честь выше этой? — Снова помедлив. Ричард обвел ряды пристальным взором. — Принимая Крест, мы обреклись своей жизнью. Взамен нам обещано прощение земных грехов. Не важно как тяжелы были ваши преступления — а я готов побиться об заклад, что у иных они весьма тяжки, — как государь и надеялся, висельный юмор вызвал на некоторых лицах натужные ухмылки. — Так что спасение наше предопределено. Но не гибель. Если мы устоим. сарацины не прорвутся. Вы храбрецы, и я горд сражаться рядом с вами. Я знаю, что вы сможете. Требуется только одно — вера. Вера в Бога, в собственную отвагу, и в меня.

В прошлом на его ободряющую речь перед битвой воины зачастую отвечали одобрительным криком, их уже охватывало знакомое ветеранам многих сражение пьянящее предчувствие. Это обращение было принято в мертвой тишине, но короля обнадеживало выражение лиц подчиненных, на которых читалась решимость. По-прежнему страшащиеся, но уже цепляющиеся за надежду и отчаянные. Это хорошо, потому отчаянный человек дерется как дьявол.

— Гроб Господень, помоги нам! — воззвал Ричард, и воины подхватили. Боевой клич третьего крестового похода эхом раскатился в сыром воздухе августовского утра подобно истовой, последней молитве.

Ричард наказал воинам не забыть фляги, потому те могут им понадобиться в течение дня. Морган снял свою с пояса и отхлебнул глоточек, чтобы хоть немного смочить пересохший рот. Крестоносцы наблюдали за далеким врагом, о приближении которого возвещало такое количество пыли, что казалось, будто идет несметная армия. Неестественная тишина повисла над рядами, каждый думал о своем. Вокруг Моргана занимали свои места рыцари, пристраивая щиты и копья. Валлиец не сомневался, что товарищи испытывают одно с ним чувство — желают оказаться верхом в седле. Он посмотрел на конных рыцарей и, остановившись взглядом на Генрихе, повторил про себя последние его слова: «Нет нужды верить в чудеса. Достаточно верить в моего дядю». Видит Бог, верить очень хочется. Но тот же Генрих сказал, что у них всего сорок пять рыцарей, четыре сотни арбалетчиков и две тысячи пехотинцев. Как ни считай, у сарацин большой перевес. Как дать отпор такой силе?

Оглядываясь по сторонам, он пытался представить, как много из этих людей обречено. Морган сомневался, что Ричарда возьмут живым — единственный способ одолеть его, это убить. А вот Генриха скорее всего пленят — это слишком ценный заложник, чтобы его уничтожить.

— Милорд! — воскликнул он, повинуясь импульсу, и устремился к графу. Тот повернулся в седле. — У меня есть просьба. Если я погибну сегодня, передай леди Мариам, что последняя мысль моя была о ней.

Ему достаточно часто приходилось бывать в битвах, чтобы знать, что это ложь — в бою человек способен думать только о собственном спасении. Мариам достаточно умна, чтобы тоже понимать это. И все-таки послание быть может хоть немного утешить ее.

— Ты ведь знаешь, какие они, эти женщины, — развел руками валлиец. — Такие сентиментальные существа и просто обожают подобные вещи.

— Воистину так, — кивнул Генрих, стараясь поддержать заданный Морганом легкомысленный тон. — Коль дойдет до такого, я передам. Ты же, в случае необходимости, передай такую же весточку моей жене.

Оба хмыкнули, потешаясь над чувствительностью своих дам, но старательно избегали взглядов друг друга, не давая заглянуть себе в душу. Затем Морган поспешил в строй.

Ожидание подошло к концу. Рыцари видели золотые знамена Саладина, слышали зловещий бой барабанов, напомнивший им про тягостный марш на Арсуф, состоявшийся почти год назад. Осознав, что фактор внезапности утрачен, сарацины остановились, но не стали тратить времени, перестраиваясь в боевой порядок. Крестоносцы смахивали заливающий глаза пот, сжимали оружие побелевшими от хватки пальцами и пытались обрести силу в незыблемой твердости их короля.

— Стоять крепко! — взывал тот, и голос его излучал спокойную уверенность. — Мы выдержим!

Сарацинские барабаны нарастили тем, а затем турки, под рев труб и дикие крики, бросились в атаку. Морган привык сражаться верхом на коне, а теперь ему настало время узнать, как дрожит под ногами земля от ударов тысяч копыт. Вражеские лучники пускали стрелы, подтверждая удивительное владение искусством, которым франкам никогда не дано овладеть. Однако большинство стрел отскакивало от щитов. Ричард выжидал, а его арбалетчики тем временем сгорали от нетерпения, играя пальцами на спусковых крюках. Король отдал приказ, и воздух загудел от выпущенных болтов. Лошади ржали и падали, люди валились, крича от боли. Но сарацины продолжали наступать, и пока волна коней и всадников накатывалась на них, крестоносцы стояли, укрываясь за щитами, хотя все инстинкты побуждали бежать.

И в самый последний миг сарацины отвернули. Никто из ощетинившейся стены не дрогнул. Турки раздались в стороны, растекаясь вдоль линии щитов и копий, в тщетных поисках слабого звена в этой оборонительной цепи. А через минуту они уже отступали, поражаемые вслед болтами арбалетчиков, пока расстояние не стало слишком велико.

Гнетущую тишину нарушил взрыв ликующего смеха.

— Разве я не говорил? — воскликнул Ричард. — Нам нужно только стоять крепко, ребята, и победа будет за нами!

Воины снова начали дышать, исчисляя срок жизни уже не минутами. Они благодарили Бога, смеялись и смотрели на Ричарда полными восхищения глазами. Король дал им насладиться моментом, потом напомнил, что еще не все кончено.

— Не расслабляться! Они вернутся.

Ричард был прав — второй натиск не заставил себя ждать. Он оказался не успешнее первого: люди и кони не могли или не хотели рисковать, бросаясь на грозную баррикаду. Третья попытка потеснить крестоносцев тоже провалилась, и даже с расстояния франки видели нарастающие растерянность и ярость сарацинских командиров. Меткость арбалетчиков приносила свои плоды — поле было усеяно телами раненых и умирающих людей и лошадей. Стрелки не разделяли слабости рыцарей к коням, и с удовольствием целились в них, потому как сваленный скакун означал раненого или придавленного всадника.

Собственные потери крестоносцев до поры были весьма невелики: применяемая противником тактика «дождя из стрел» не причиняла серьезного вреда благодаря щитам и доспехам франков. Солнце поднималось выше, и вместе с ним занималась жара. Волосы под шлемами взмокли, тела истекали потом, голоса людей делались хриплыми из-за того, что приходилось дышать в густой пыли. От кучек конского навоза поднимался пар, распространяя запах, смешивающийся со смрадом мочи, потому как воинам приходилось испражняться прямо в строю. Всем хотелось пить — по настоянию Ричарда они приберегали воду, и то дело отмахивались от назойливых мух или разминали затекшие мускулы. Но никто из них не жаловался, потому что продолжал жить.

Около полудня сарацины опробовали новый прием. В промежутке между атаками Ричард получил срочное послание от гарнизона замка. Враг проник в город, говорилось в нем, и жители в панике бегут к кораблям. Передав командование Генриху и Лестеру, Ричард взял Андре, нескольких рыцарей и арбалетчиков и поспешил улаживать новый кризис. Лишившись вождя, воины снова почувствовали себя уязвимыми, но атак больше не было. Насколько можно было судить, армия сарацин пришла в расстройство.

Никто не удивился, когда Ричард вскоре возвратился с тремя трофейными лошадьми, запасом арбалетных болтов и пятнами крови — не его — на сюрко. Стрелки, бывшие с ним, сгорали от нетерпения похвастать перед товарищами и рассказали, что при виде того, как король набросился и сразил трех мамлюков, турки обратились вспять. Государь же поспешил к берегу и убедил беглецов вернуться в город. Большую часть экипажей галер он также отправил на оборону Яффы, оставив только по пять человек на каждом корабле. А в день седьмой он отдохнул от трудов своих, со смехом продолжали рассказчики, кратковременное избавление которых от необходимости терпеть угнетающую тесноту живого кордона сильно подняло их дух.

Сарацинам требовалось все больше времени на то, чтобы подготовить следующую атаку. А когда та начиналась, ей не хватало напора и энергии первых натисков. Крестоносцы все явственнее понимали, что враг устал, расстроен своим неумением сломить сопротивление столь малочисленного противника, вымотан необходимостью перемещаться под палящим солнцем. Именно этого момента и дожидался Ричард, который призвал к себе конных рыцарей.

— Турки выдохлись, — сказал он. — Смотрите, как взмылены их кони. Воины идут в бой по приказу командиров, но уже сломлены. Непросто смотреть, как гибнут твои товарищи, причем зазря. Поэтому... поэтому теперь пришел наш черед.

Вопреки очевидному безумию предложения — напасть крошечным отрядом рыцарей на всю армию Саладина, воины даже бровью не повели, потому как знали, что рано или поздно король перейдет в наступление. А любые сомнения легко тонули в волне энтузиазма — простояв без движения добрых девять часов, крестоносцы сгорали от желания нанести ответный удар. Как только всадники построились: стремя к стремени, копья опущены, Ричард дал знак пехотинцам, которые проворно расступились, образовывая проход, и под прикрытием арбалетчиков рыцари пошли в атаку.

Неприятеля, который совершенно не ожидал подобной дерзости, они застали врасплох. Крестоносцы врезались в строй сарацин с такой силой, что проломили его, валя людей подобно ветру, срывающему листья, и прорвались почти до самого арьергарда турок. Те, кто остался позади, испытывали странное чувство, потому как им пришлось превратиться в зрителей. Привыкшие находиться в гуще схватки, воины свыкались со статусом сторонних наблюдателей, и это давалось им нелегко. Но приказа держать строй никто не отменял, поэтому оставалось стоять и смотреть. И молиться, чтобы их король не переоценил своих сил.

Ричарда легко было заметить по алому сюрко, преданному знаменосцу и тому, как его оппоненты предпочитали податься назад, а не скрещивать с Львиным Сердцем клинок. На миг он скрылся из виду, и солдаты застыли перед жестоким выбором: броситься на выручку государю, или исполнить его приказ и остаться в строю. Дисциплина победила, и они взволнованно ждали, пока наконец королю не удалось прорубиться через кольцо врагов. К этому времени солдаты вопили словно зрители, наблюдающие за турниром, а когда лошадь графа Лестерского споткнулась и скинула седока, разразились предупреждениями, будто граф мог их слышать. Но Ричард заметил затруднительное положение Лестера и, придя на выручку, удерживал врагов на расстоянии достаточно долго, чтобы тот мог снова взобраться в седло. Раз за разом бросался король на турецкий строй и каким-то чудом оставался цел и невредим. Когда окружили и пленили Рауля де Молеона, именно Ричард спас его. Когда сарацины сплотились вокруг одного из своих эмиров, Ричард устремился на него, и ударив с такой силой, что меч напрочь снес неверному голову, Львиное Сердце вскоре остался на поле боя один в окружении своих рыцарей и убитых сарацин.

Осознав, что битва кончилась и они победили, люди Ричарда обезумели. Их ликование резко оборвалось, когда солдаты увидели, как король повернул коня и поскакал к врагам. Прямо перед их взорами, сначала тревожными, а затем недоверчиво восторженными, он проехал вдоль всего сарацинского строя, и никто не посмел принять его вызов.

Люди вокруг Генриха повалились наземь. Скоро они займутся ранеными, избавят от мучений павших лошадей, станут обыскивать тела убитых сарацин в поисках поживы, есть и пить, не забывая в очередной раз заклеймить врага за те разбитые бочонки с вином. Но пока им хотелось только дать отдых усталым членам и возблагодарить Бога и короля за победу еще более чудесную, чем успешная высадка на берег Яффы четыре дня тому назад.

Генриху тоже хотелось скинуть с себя груз ответственности и просто насладиться избавлением. В компании Моргана и еще нескольких рыцарей граф расположился на примятой траве, угощаясь вином из фляги и пытаясь заставить себя заняться делом. В разговоре постоянно всплывала битва, люди восхищались устроенной Ричардом демонстрации храбрости и тем, что остались живы. Собеседники громко рассмеялись, когда Генрих стал строить предположения о том, как отреагируют французы, узнав, что английский король отстоял Яффу без их помощи. Но никто не сдвинулся с места до тех пор, пока не прискакали Ричард и Андре.

Соскользнув с седла, Ричард сделал шаг, зашатался и повалился на землю. Когда Генрих протянул ему флягу, король стал пить так, будто никак не мог утолить жажду. Затем снял шлем и вылил остатки воды на голову. На лице его лежала печать усталости, глаза налились кровью, в кольчуге застряло столько стрел, что Андре шутливо обозвал кузена человеком в шкуре ежа. Король досадливо поморщился, потому как, не выдернув стрелы, снять доспех не было никакой возможности.

— Придется слугам тащить сюда мой шатер, — заметил он. — Потому как я с этого места не сойду, хоть кинжал к горлу приставляй!

— Рад слышать это, дядя, — с усмешкой отозвался Генрих. — А то, судя по твоим подвигам, многие из нас начали сомневаться, что ты тоже состоишь из плоти и крови, как все мы.

— О, я из плоти и крови, — промолвил Ричард с усталой улыбкой.

И представил наглядное доказательство. Для защиты рук рыцари одевали латные рукавицы, называемые «варежками». Из прикрепляли к кольчуге ремешками так, чтобы воин мог высвободить руку, когда не бьется. Когда Ричард стянул «варежку», выяснилось, что толку от той оказалось мало — от постоянного размахивания мечом ладонь распухла, кожа от могучих ударов потрескалась, стерлась и кровоточила.

У Генриха возникало иногда чувство, что он унаследовал чужую жизнь, ведь ему достались жена Конрада, корона Конрада и даже ребенок Конрада. Еще он воспринял от Конрада его шпионскую сеть, причем с приятным удивлением обнаружил, что та осведомлена о дворе Саладина даже лучше, чем лазутчики дяди. В среду, неделю спустя после их чудесного спасения, он узнал любопытные подробности про ту неудачную атаку сарацин, и спешил поделиться ими с Ричардом.

Идя по лагерю, он не мог отделаться от воспоминаний о том дне. Они всегда обрушивались неожиданно, как гром среди ясного неба. Приходило ощущения ужаса, страха перед смертью, которого ему не приходилось испытывать прежде, вопреки непрестанным опасностям, которые приходилось переживать с самого первого дня с приезда в Святую землю. Графу понадобилось время на осознание факта, что причиной тому Изабелла. Судьба взяла ее в заложницы у него, и отныне он боялся за нее и детей не меньше, чем за собственную жизнь. Никогда он не смог бы повторить тот последний вызывающий поступок Ричарда — отважный, славный и совершенно безумный.

Поразмыслив об этом всем с минуту, Генрих рассмеялся, осознав, что не поступил бы так и до брака. Да и кто бы смог? Только Львиное Сердце, Анжуйская империя которого соперничала с царствами из легенд. Как и у прочих солдат, наблюдавших за той выходкой короля, у Генриха шла голова кругом. Не было в их мире ничего почетнее и ничего ценнее храбрости на поле боя. Война — занятие королей, и дядя преуспел в нем. Но направляясь в тот августовский вечер на поиски Ричарда, Генрих не мог удержаться от мысли, что даже если человек не боится смерти, хоть толику уважения к ней питать он все-таки обязан.

Тут граф услышал свое имя и остановился, давая Андре возможность догнать его.

— Погоди, дай перескажу тебе то, что узнал, кузен, — сказал Генрих. — Поистине Господь хранил нас на прошлой неделе. Саладин намеревался застать нас во сне. Но курды заспорили с мамлюками о том, кто должен спешиться, чтобы захватить короля, а кто оставаться верхом с целью отрезать нам отступление в замок Яффы. Пока они пришли к соглашению, забрезжил рассвет, и тот остроглазый генуэзец с переполненным мочевым пузырем заметил сарацин. — Выплеснув эмоции, граф продолжил уже спокойнее: — Подумай, чем могло все обернутся, напади они на нас среди ночи.

Андре, этот убежденный прагматик, только пожал плечами.

— С таким же успехом можно задаваться вопросом, почему Ричард не умер, подхватив арнальдию в Акре. Или что случилось бы, не знай Гийом де Пре начатки арабского. Просто радуйся, Генрих, что удача Ричарда поспевает до поры за его смелостью.

Графу подумалось, что эта скачка слишком непредсказуема, чтобы спать спокойно.

— Это еще не все новости, — сказал он. — Как мы и догадывались, войсками в той битве командовал сам Саладин. Он был взбешен тем, что его воины не могли прорвать наш строй, и постоянно напоминал им, что щедро вознаградит за труды. Но, будучи биты раз за разом, солдаты стали упираться. В конце концов, когда султан отдал очередной приказ идти в атаку, повиновался только один из его сыновей. Остальные отказались, а мой лазутчик доносит, что брат аль-Маштуба дерзнул даже напомнить повелителю, что вместо того, чтобы посылать мамлюков с целью остановить разграбление Яффы, их следовало направить против нас.

— Лиши солдат добычи, и они начнут ворчать! — Андре хохотнул. — Нам повезло, что мы взяли тот караван, не то наши парни тоже созрели бы для мятежа!

— Так и мой шпион говорит, — кивнул Генрих. — Люди Саладина обозлились, что султан предложил Яффе капитуляцию, лишив их тем самым законной поживы, а ведь у них многие месяцы не выпадало возможности пограбить. По его словам, Саладин пришел в такую ярость, что опасались, как бы он не приказал распять осмелившихся ослушаться его. Но опасаясь потерять лицо из-за того, что горстка франков побила его войско, султан приказал отступать.

Обрадованный бурной реакцией Андре на его рассказ, граф продолжил с жаром:

— Пойдем сообщим Ричарду. Может, нам повезло и его лазутчики еще не успели ему доложить!

Приблизившись к шатру короля, друзья остановились полюбоваться двумя породистыми конями, щиплющими траву поблизости. После невероятной победы пятого августа Ричард возобновил мирные переговоры, и три дня спустя в лагерь крестоносцев прибыл Абу-Бакр с письмом от захворавшего аль-Адиля и этими двумя великолепными арабскими скакунами. Это подарок от брата султана, пояснил Абу-Бакр. Знак признания великого мужества английского короля. Ричард был очарован, а его рыцари сгорали от зависти, потому как арабы оказались превосходны. Генрих попробовал проехаться и был покорен ровным аллюром и кошачьей грацией лошадей.

— Пытался уговорить дядю поделиться, — сказал он Андре. — Напомнил, что у него как-никак, есть Фовель. Но он только посмеялся.

— С таким же успехом можно просить мужчину отдать тебе свою любовницу на том основании, что у него уже есть красивая жена.

Улыбка де Шовиньи померкла, когда он заметил Жехана, одного из оруженосцев Ричарда. Юноша мялся у входа в шатер, такой обеспокоенный, что Андре ускорил шаг.

Увидев их, Жехан облегченно выдохнул.

— Король еще в постели. Мне известно, что он плохо спал ночью — я слышал, как он ворочался и вертелся за часом час.

Но так не похоже на него оставаться в кровати, когда солнце давно уже встало...

Андре откинул полог и юркнул под него. Генрих последовал за ним. Одна и та же неприятная мысль пульсировала у обоих в мозгу: за прошедшую неделю слегло множество воинов, и в них крепло убеждение, что Яффа по причине своего смрада — место такое же нездоровое, как отхожая яма. Одного взгляда на распростертую в кровати фигуру хватило, чтобы понять — Ричард тоже болен. Простыни его взмокли от испарины, на груди блестели капли пота, на лице обрисовывался густой румянец. При их приближении король попытался сесть, и друзья заметили какие сверкающие, неестественно яркие у него глаза.

— Иисусе... — пробормотал государь очень хриплым голосом. — Никогда я так погано себя не чувствовал...

— От тебя такой жар исходит, что того гляди шатер загорится. — Андре огляделся в поисках тазика для умывания. Найдя его, он окунул полотенце в воду и приложил Ричарду ко лбу. — Опять четырехдневная лихорадка?

— Да. — Ричард с трудом сглотнул. — Ночью пришел озноб, потом горячка...

Андре коротко пояснил Генриху, что король в прошлом страдал от четырехдневной лихорадки, последний приступ случился во время остановки на Родосе.

— Не удивляюсь, что ты захворал. — Де Шовиньи покачал головой. — Учитывая, как ты себя изнуряешь, странно то, что ты еще среди живых. Мы вот как поступим — пошлем галеру в Цезарею за мастером Безасом. Пока же я разыщу в Яффе лекаря, чтобы приглядел за тобой. И да, придется полежать в кровати — даже если для этого мне придется привязать к ней тебе ремнями, кузен.

Андре приготовился к неизбежному спору. Когда вместо этого Ричард только кивнул, рыцарь и граф обменялись встревоженными взглядами. Если король, этот пресловутый трудный пациент, становится вдруг покорным и благоразумным, значит он болен куда серьезнее, чем они подозревали.