Львиное сердце. Под стенами Акры

ГЛАВА VII. Акра, Утремер

Ричард разбил лагерь под стенами города и в течение двух дней сгонял в него сопротивляющихся крестоносцев, не желавших расставаться с греховным уютом Акры. И вот в четвертый четверг августа армия наконец выступала в поход, и женщины собрались на плоской крыше королевской цитадели, чтобы посмотреть. Зрелище было впечатляющее: солнце играет на кольчугах и щитах, с каждым порывом южного арсуфского ветра развеваются вымпелы и большое знамя Ричарда с драконом, пыль уже поднимается облаками из-под тысяч ног и копыт, топчущих иссушенную зноем землю. Все крыши рядом с дворцом тоже были усеяны зрителями, люди кричали и махали колоннам кавалерии, пехоты и обозу с провиантом, медленно исчезающим в дали.

Кое-где на крышах виднелись солдаты, и София обрушивала греческие проклятия на головы тех мужчин, которые шлюх и вино поставили выше обета освободить Священный город. Неужели не мучает их совесть, когда они думают о том, что ожидает их друзей и товарищей? Почти восемьдесят миль отделяют Акру от цели Ричарда — портового города Яффа. Восемьдесят миль, восемь рек и армия египетского султана Салах ад-Дина. Стоявший в нескольких шагах поодаль Бертран де Верден, новый наместник Акры, изо всех сил старался умерить страхи Беренгарии и Анны, и София подошла поближе.

Беренгария прикрыла глаза ладонью от солнца, стараясь не упускать из виду удаляющийся арьергард, потому как где-то там был Ричард.

— Я уже не так несведуща в войне, как когда-то, — сказала королева, со спокойным достоинством отводя попытки Бертрана приуменьшить опасности. — Я слышала разговор между людьми моего господина супруга, поэтому знаю, что войско наиболее уязвимо, когда идет по вражеской территории.

— Это верно, мадам. Но король Ричард предпринял все, чтобы уменьшить риск для своих воинов. Им предстоит идти вдоль берега, так что правый их фланг будет защищен морем. Именно там поместятся обозные повозки и фургоны. Затем пойдут рыцари, а слева их будут прикрывать пешие воины, задача которых удерживать сарацин на расстоянии огнем из арбалетов. Еще король наметил несколько точек рандеву, где армия будет пополнять запас провианта с кораблей. Это воистину благословение, потому как каждому солдату придется нести провизию и дрова только на десять дней. Более того, малые суда будут сопровождать армию вдоль берега, готовые вывезти раненых или доставить послания флоту. Это не только самая большая армия, которая когда-либо формировалась в Святой земле, но и лучше всего оснащенная и возглавляемая величайшим полководцем христианского мира.

Супруга Ричарда и Анна согласно кивали в ответ, но София подметила, что Джоанна держится особняком, стараясь не выдавать эмоций, и подошла к ней.

— Уверения Бертрана, как вижу, не кажутся тебе убедительными, — промолвила она негромко. — Он лжет нам?

— Нет, — также тихо ответила Джоанна. — Но если говорить о личной безопасности, то брат подчас ведет себя как безумный. Не слышала про вчерашний набег на наш лагерь?

София покачала головой, и королева отвела ее подальше, чтобы другие женщины не могли подслушать.

— Сарацинские всадники ворвались в лагерь, стреляя, крича и сея панику, — начала рассказ Джоанна. — Ричард говорит, турки отличные лучники, способные стрелять на скаку. Часть рыцарей бросилась в погоню, и Ричард, естественно, в первых рядах. Как выяснилось, то была уловка, призванная выманить наших из укрепленного лагеря. Один из маршалов Ричарда и венгерский граф Николай из Шатмара попали в плен и были увезены. Брат преследовал врага в тщетной попытке отбить своих. Он очень расстроился из-за неудачи и не хотел, чтобы Беренгария узнала. Так что ничего не говори ей.

Софию ужаснуло как близок был Ричард к катастрофе.

— Что, если бы пленили не Николая, а его? — воскликнула она.

Джоанна улыбнулась, хоть и не слишком весело.

— По словам его друзей, в ближнем бою Ричард практически непобедим, поэтому противники предпочитают искать добычу полегче. Но даже его хваленое мастерство не в силах защитить от арбалетного болта или дротика. Ему прекрасно известно, что, случись с ним дурное, война будет проиграна. И все-таки он будет продолжать испытывать судьбу своими бесшабашными выходками. Пока когда-нибудь удача не отвернется...

София посмотрела на падчерицу, занятую теперь флиртом с придворными рыцарями Джоанны, и ощутила тревогу за нее. Если английский король будет убит или пленен, то что станется с женщинами, оставленными им в Акре?

За три дня армия проделала всего четыре мили. Она разбила лагерь на берегу реки Акра, дожидаясь, пока запоздавшие воины подтянутся из города. Наконец в воскресенье, двадцать пятого числа, крестоносцы начали поход вдоль берега, собираясь покрыть одиннадцать миль до Хайфы. Ричард возглавлял авангард, арьергард был доверен Гуго Бургундскому и его французам. За армией тенью следовал передовой отряд сарацин. Султан поручил своему брату аль-Малику аль-Адилю высматривать брешь в рядах франков. Сперва те держали предписанный Ричардом плотный строй, но по мере продвижения дорога сужалась, арьергард начал растягиваться. Ближе к вечеру сделалось пасмурно, впервые за три месяца на небе появились облака. Крестоносцы шли дальше, бросая опасливые взгляды на появляющихся на песчаных дюнах слева призрачных всадников. Начавший наплывать с моря туман усилил сумятицу в арьергарде, заставив его замедлиться, отстать еще сильнее. В этот момент аль-Адиль нанес удар.

Зловещая пелена встревожила людей, поскольку внезапные туманы свойственны обычно раннему утру. Но Ричард запретил замедлять шаг и сурово отчитывал отстающих. Когда Андре пошутил, что король похож на пастуха, гонящего стадо разбредающихся овец, Ричард улыбнулся, но подумал, что доля правды в шутке слишком велика, чтобы смеяться. Как ни привычен был Львиное Сердце водить полки, никогда не приходилось ему так трудно, потому как непросто удержать в руках армию из представителей разных народностей и разных языков, не имеющих между собой ничего общего, кроме христианской веры. Надо найти способ удержать в узде раздирающее их соперничество, подавить инстинктивное стремление отвечать ударом на удар, потому что в противном случае крестоносцам не дойти даже до Яффы, не говоря про Аскалон или Гроб Господень в Иерусалиме.

Ричард придержал коня, чтобы поравняться с великим магистром госпитальеров, намереваясь передать ему свежие донесения разведчиков. Но не успел. Поднялся крик. Уловив слово «король», он развернул Фовеля и поскакал наперехват мчащемуся мимо охраняющих левый фланг пехотинцев всаднику. Тот был уже достаточно близко, чтобы король его узнал: английский рыцарь по имени Джон Фиц-Люк.

— Сир, арьергард атаковали! — доложил посыльный. — Французы отстали, а сарацины напали и отрезали их!

Он хотел сказать что-то еще, но Ричард уже умчался прочь, нахлестывая кипрского скакуна, в сопровождении своих придворных рыцарей.

Фовель словно ощутил охватившее наездника нетерпение и прижал уши, ускоряя шаг. От оказавшегося под ударом арьергарда авангард отделяло несколько миль. Ричард и рыцари то погружались в полосы тумана, то выныривали из них, на ходу проверяя, легко ли выходят мечи из ножен, и подтягивали удерживающие шлемы ремни, потому как на марше многие ослабили крепления доспехов. В последний раз появившись из пелены, они увидели перед собой сцену крайнего хаоса. Несколько повозок лежали опрокинутыми и разграбленными, другие застряли в песке — смяв пехотинцев и рассеяв рыцарей, сарацины прорвались к незащищенному обозу. Атака была отлично скоординированной, и туркам почти полностью удалось отрезать арьергард. Части французских рыцарей удалось организовать своевременный отпор и не дать завершить окружение. Отчаянная схватка разворачивалась на берегу, у иных бойцов кони даже стояли по колено в море.

Ричард не был уверен, что его голос сумеет перекрыть шум битвы, но его придворная гвардия состояла из рыцарей, бывших при нем много лет и понимавших господина без слов. Едва завидев сарацин, удивленно глядящих на появляющихся из тумана франков, рыцари опустили копья и пошли в атаку.

Ричард сблизился с всадником, через плечо у которого был переброшен лук. Ошарашенный араб попытался вскинуть щит, но Фовель уже поравнялся с ним и копье, в удар которого король вложил всю массу тела, пробило пластинчатый доспех с такой силой, что наконечник вонзился между ребер. Сарацин пошатнулся в седле, изо рта у него хлынул поток крови. Когда он, все еще нанизанный на копье, сполз на землю, Ричард обнажил меч.

Последующая схватка получилась жестокой, но короткой, и вскоре сарацины стали отступать. В глазах Ричарда это была скорее не победа, а отсрочка. Глядя на искромсанные тела, разграбленные фургоны, сломанные копья, он пришел в ярость, когда кое-кто из французских рыцарей принялся ликовать.

— Глядите в оба, — бросил король своим воинам. — Турки вполне могут ударить снова, стоит им увидеть, что мы потеряли бдительность.

Заметив знакомое лицо, он подскакал к графу Сен-Полю, который спешился, чтобы осмотреть переднюю ногу своего скакуна.

— Я испугался, что конь захромал, — сказал граф, когда Ричард натянул поводья. — Но похоже, он просто оступился.

— Во имя Христа, Сен-Поль, что тут произошло? Обиженный тоном англичанина, граф вскинулся.

— Спроси у герцога Бургундского, он тут командир, не я!

Другой французский лорд оказался более разговорчивым. Дрого Амьенский подслушал этот резкий обмен репликами и сообщил Ричарду, что сарацины напали, как только заметили, что арьергард отстал от главных сил.

— Создавалось впечатление, что это будет полный разгром, — честно признался Дрого. — Но слава Богу, с нами был Гийом де Барре, который сплотил рыцарей и сдерживал неверных до твоего подхода, монсеньор. Однако все висело на волоске.

Ричард был полностью согласен с этим утверждением — повернись дело иначе, весь арьергард мог быть уничтожен в первый же день похода. Созывая к себе друзей и соратников, государь кипел от гнева.

— Один тамплиер сказал мне, что сарацинская стратегия сводится к трем словам: беспокой, окружай, уничтожай. Им стоит добавить еще один пункт: бей французов. Где Бургундец?

Король стал раздавать приказы, и все спешили их исполнять. Однако Андре, Балдуин и Морган прятали улыбки, думая о том, что бой с сарацинами покажется Гуго Бургундскому приятной прогулкой по сравнению с предстоящей схваткой с английским королем.

Гийом де Барре устал настолько, что даже не пытался держаться прямо. Он возвращался из палатки лекаря, потому как в конце боя получил удар сарацинской палицей в плечо. Оно болело при малейшем движении, но рыцарь радовался, что кости остались целы. Увидев, что сквайр еще устанавливают его шатер, Гийом опустился на землю около одного из провиантских фургонов и привалился ноющей спиной к колесу. Он знал, что обязан разыскать герцога и доложить о потерях, но не мог найти сил и сделать хоть шаг. Время от времени кто-то подходил и возносил ему хвалу за проявленную в бою доблесть. Обычно признание льстило де Барре, но сегодня он был слишком утомлен, чтобы наслаждаться. Вопреки неудобному положению рыцарь почти заснул, но тут рядом с ним опустился на корточки Матье де Монморанси.

— В лагере только о тебе и толкуют, — воскликнул молодой человек, глядя на старшего товарища восторженным взором. — Говорят, что ты решил исход битвы и что о твоих подвигах наверняка сложат песни.

— Сомневаюсь, что хоть одну из них сочинит Ричард, сухо заметил Гийом, подавляя зевок. — Так или иначе, это его прибытие склонило чашу весов в нашу пользу.

— Да, но именно твои действия позволили нам продержаться до его подхода. Знаешь, его появление получилось зрелищным. — с улыбкой продолжил Матье. — Он обрушился на сарацин подобно молнии! А потом... — Молодой человек осекся, подумав, что едва ли уместно расхваливать человека, так несправедливо обошедшегося с Гийомом в Мессине.

— Я не обижаюсь, парень, — заверил его де Барре, с легкостью прочитав мысли Матье по его лицу. — Король действительно превосходный боец. О чем первый не замедлит заявить.

Монморанси снова усмехнулся:

— Он теперь в шатре у герцога, разносит Гуго за то, что позволил арьергарду отстать. У Гуго такой вид, будто ему целиковый лимон в рот засунули!

— Вот и славно, — пробормотал Гийом, который не раз предупреждал герцога, что тот играет с огнем.

Матье продолжал болтать про битву, пересказывая историю про сержанта епископа Солсберийского. Турецкая сабля якобы отсекла воину правую руку, но тот преспокойно переложил меч в левую и продолжил бой. Де Барре не раз доводилось видеть на поле боя отсеченные члены, иные отрубил он сам, и поэтому сильно сомневался, что человек с такой раной способен вести себя с таким хладнокровием. Но у него не было настроения привносить реальность в рассказ Матье. Глядя на юнца из-под тяжелеющих век, рыцарь удивлялся тому, что парень сумел сохранить такую мальчишескую восторженность после четырех месяцев на полях сражений в Святой земле.

Потом он, видимо, задремал, потому как следующим воспоминанием стало, как Матье толкает его под ребро и говорит, что английский король выходит. Был тот зыбкий час между днем и ночью, и Гийом радовался, что наступили сумерки и что ему не пришло в голову устроиться где-нибудь возле костра. Во время пребывания в Акре он старался держаться подальше от Ричарда, а в тех редких случая, когда пути их пересекались, государь смотрел сквозь него, будто не замечая. Последнее, чего хотелось сейчас рыцарю, так это привлечь к себе внимание государя. К его отчаянию, Ричард остановился переговорить с арбалетчиком, тот кивнул и указал в сторону фургона. Видя, что король направляется к нему, де Барре постарался подняться на ноги. Сердце его колотилось сильнее, чем в самый жаркий момент битвы. Он принял крест, и это перевешивает любые мелкие обиды. Нет способа заставить его отречься от священного обета. Но что, если этот треклятый надменный король запретит ему участвовать в походе?

Матье тоже встал и с тревогой смотрел на приближающегося англичанина. Остановившись на расстоянии удара мечом, Ричард воззрился на рыцаря, храня совершенно непроницаемое выражение лица. И когда дальнейшая неопределенность стала невыносимой, он проговорил:

— Ты очень хорошо сражался сегодня.

Гийом не сообразил, что затаил дыхание.

— Как и ты, — лаконично ответил он, и ему показалось, что в уголке губ Ричарда промелькнула улыбка.

— Странное дело, но климат Утремера повредил, похоже, мою память, — продолжил король. — Хоть убей, но я никак не могу вспомнить, какие разногласия случались между нами в прошлом.

— Воистину странно, — серьезно кивнул Гийом. — Я страдаю от той же болезни.

Ну вот и отлично. Значит, мы можем с этого дня начать все заново. Пойдем в мой шатер, перекусим и отдохнем после битвы, — закончил Ричард, и теперь де Барре не сомневался, что уловил намек на улыбку.

Рыцарь принял приглашение столь же небрежно, как оно было сделано, обнаружив испытанное облегчение только в улыбке, адресованной Матье. Юноша просиял, тронутый видом того, как два его героя преступают через разделяющие их разногласия. Тут Ричард обернулся через плечо и сказал:

— И ты тоже приходи, Матье.

По лицу молодого человека, спешащего догнать старших товарищей, разлилось истинное блаженство.

К этому времени собралась толпа, так как Гийома соотечественники-французы очень любили, и теперь они тоже улыбались, довольные тем, что английский король помирился с несправедливо обиженным им человеком. Единственные двое, кого не захватила эта волна добродушия, стояли на пороге герцогского шатра. Епископ Бове покачал головой, потом сплюнул под ноги.

— Что ни сказал бы этот сукин сын Гийому де Барре, это не извинения, можешь не сомневаться. Он скорее даст отрезать себе язык ложкой, чем выразит сожаление или, Боже упаси, признается в ошибке.

— Извинения созданы для низших, — горько промолвил Гуго. — Не для таких, как Львиное Сердце.

Следующий день армия простояла под Хайфой. Разложив пожитки на пляже, солдаты избавлялись от того, что не являлось совершенно необходимым. Возобновив во вторник, двадцать седьмого, свой марш, крестоносцы придерживались плотного строя, как требовал Ричард. Французам арьергард король больше не доверил, и с того дня им по очереди командовали тамплиеры и госпитальеры. Государь старался также поддерживать мораль среди пехотинцев, меняя их обязанности по отрядам. Один день отряд нес опасную и утомительную службу, охраняя открытый левый фланг и защищая уязвимых рыцарских коней от сарацинских стрел, на другой сопровождал обоз, прикрытый морем. Для людей гнетущий зной оказался врагом не менее страшным, чем Салах ад-Дин. Ричард делал все возможное, чтобы облегчить тяготы воинов. Шли только по утрам, в полдень разбивали лагерь. Но нахождение под палящим зноем взимало свою дань. Люди падали от тепловых ударов, некоторые умирали. Больных перевозили на корабли, мертвых хоронили на месте.

Продвижение было медленным, так как армия пользовалась старинной римской дорогой, сильно заросшей колючим кустарником и миртом. Пехотинцам приходилось подчас продираться через достигающую уровня груди живую изгородь. В течение четырех следующих за нападением на арьергард дней сарацины оставляли христиан в покое, так как пока те огибали гору Кармель, Салах ад-Дину пришлось отвести свою армию в глубь материка. Но едва крестоносцы достигли пустынного городка, называемого франками Мерль и аль-Маллаха арабами, они снова стали подвергаться ударам, и отражая один из подобных натисков, Ричард едва не угодил в плен.

Последний день августа застал армию на коротком марше от Мерля к другому разрушенному Салах ад-Дином городу, Цезарее. Этот день выдался самым тяжким из всех: жара была нестерпимой, и от лучей солнца гибло не меньше, чем от стрел турок. Когда крестоносцы смогли-таки разбить палатки не берегу Крокодильей реки, они чувствовали себя истощенными как физически, так и морально. Однако дух их подняло прибытие задержанного противными ветрами флота, доставившего провизию и подкрепления — солдат, силой или уговорами выкорчеванных из таверн и борделей Акры.

За следующее утро армия проделала всего три мили и встала лагерем на берегу реки настолько заросшей камышом, что ее прозвали Мертвой. При этом в течение почти всего перехода приходилось отражать атаки сарацин. Затем целый день крестоносцы отдыхали, заботясь о раненых и перегревшихся на солнце, и гадали, многим ли из них суждено воочию увидеть Священный город Иерусалим. Большинство из них являлись закаленными в боях воинами, но им не давало покоя гнетущее чувство, что они оказались в безжалостной чужой земле, которую никогда не назовут своим домом.

Солдаты ненавидели врага, отказывающегося сражаться честно, но налетающего как сокол на добычу и снова уносящегося вдаль. Они проклинали жару, пыль и белесое небо, боялись ядовитых змей, скорпионов и тарантулов, подкрадывающихся в темноте. Насекомых крестоносцы старались отпугнуть шумом, стуча в щиты, кастрюли и миски, но отогнать таким образом получалось только сон. Лежа с открытыми глазами, постоянно вздрагивая, воины прислушивались к ночной молитве священников: «Sanctum Sepulcrum Adjuva!» Вносящий умиротворение глас проносился по лагерю, повторяемый одновременно тысячами глоток, наверняка достаточно громкий, чтобы его услышали у самых Врат Небесных: «Пресвятая Гробница, помоги нам!» Клич повторялся три раза, напоминая им, что они оказались в этом адском месте по велению Божьему, и тот, кто сложит голову в крестовом походе, получит прощение земных грехов и гарантированный вход в рай. Как только последние звуки молитвы стихали, солдаты простирались на земле и пытались уснуть, стараясь не думать о том, что готовит завтра.

Салах ад-Дин рассчитывал вынудить франков разорвать строй, потому как тогда они становились наиболее уязвимыми. Но пока им удавалось поддерживать дисциплину, а от Яффы их уже отделяло всего тридцать четыре мили. Постоянные стычки продолжались, обе стороны несли потери. Всякого захваченного в плен крестоносца доставляли к Салах ад-Дину, допрашивали, а затем убивали. Прежде султан обычно проявлял к пленникам милость, но резня в Акре взывала к мести. Передав командование брату, Саладин лично отправился искать подходящее для битвы место, ибо решил сразиться с франками прежде, чем те достигнут безопасного убежища в Яффе.

Во вторник, 3 сентября, крестоносцев подстерегала самая большая с момента их выхода из Акры опасность. Они обнаружили, что старая римская прибрежная дорога стала непроходимой, превратилась заросшую кустами тропку, не способную пропустить пятнадцать тысяч воинов, шесть тысяч лошадей и тяжелые обозные фургоны. Впервые пришлось им оторваться от моря и последовать вдоль русла Мертвой реки до ее пересечения с сухопутным трактом, идущим параллельно побережью. Вскоре на них обрушилась разделенная на три части армия, возглавляемая самим Салах ад-Дином.

Солнце не добралось еще до зенита, но Ричард уже устал, потому как не давал себе передышки и старался поспеть везде и сразу. Со свитой из рыцарей он носился вдоль колонны, следя, чтобы та продолжала движение в строю сколь возможно более плотном — чтобы нельзя было бросить камень, не угодив в человека или коня. Арбалетчики делали все возможное, дабы держать на расстоянии смертоносных конных лучников, а когда сарацины устремлялись в наскок, Ричард с дружиной отражал удар, рассеивая врага. До следующего раза.

Вернувшись к своему штандарту, Ричард соскочил с седла и наказал сквайрам привести Фовеля, потому как испанский скакун уже покрылся пеной. Когда рядом объявился кузен Морган с фляжкой, король с благодарность принял ее и стал пить так, будто внутри находилась амброзия, а не теплая, несвежая вода. Ему хотелось плеснуть себе на голову, но снимать шлем на расстоянии полета стрелы от сарацинских лучников было опасно. Сегодня арьергард был доверен госпитальерам, и Ричард сообщил Моргану, что воины-монахи уже потеряли немало лошадей.

— Странно видеть рыцарей, идущих вместе с пехотой со своими копьями в руках. Я наблюдал, как люди рыдали над убитым конем, но не проливали ни слезинки над телом погибшего товарища.

— Граф Сент-Поль тоже лишился изрядного числа лошадей, и громогласно сетует на это, — заметил валлиец и закашлялся, вдохнув поднятую таким множеством ног пыль.

В отличие от облаченных в доспехи рыцарей, коней ничто не защищало от турецких стрел. Поместив рыцарей за щитом из арбалетчиков и копейщиков, крестоносцы рассчитывали укрыть животных, ибо те, естественно, становились первой целью любого сарацинского натиска.

— Эта земля не годится ни для человека, ни для скотины, — буркнул Морган, которого обуяла внезапно тоска по зеленым долинам и холодным тумана Уэльса. Но когда Ричард вскочил на Фовеля и собрался продолжить патрулирование, напросился ехать с ним.

До Соленой реки, где крестоносцы планировали разбить лагерь, оставалось всего две мили. Авангард уже начал ставить палатки, когда сарацины предприняли последнюю атаку на арьергард, отчаянную попытку спровоцировать госпитальеров на ответный удар. Однако, добравшись до хвоста колонны, Ричард и рыцари обнаружили, что воины маршируют в плотном строю, хотя у многих в доспехах засело столько стрел, что они стали похожими на ежей. Король остановился ровно настолько, чтобы крикнуть, обращаясь к Гарнье Наблусскому: «Молодцы!» — а затем кинулся вместе со своими рыцарями на атакующих.

Как и прежде, сарацины бежали от удара, но на этот раз возобновили натиск, едва франки повернули коней с целью присоединиться к колонне. Копье Моргана скользнуло по сарацинскому щиту, но тут словно из ниоткуда возник другой турок, размахивающий ребристой палицей. Валлиец не успел среагировать, не успел даже испугаться. Но взметнувшееся над ним оружие не опустилось. Лицо сарацина исказилось, он выкрикнул что-то на чужом языке, палица выпала у него из руки. И только когда язычник повалился с седла, Морган увидел вонзившееся между лопаток копье.

— Диольх ин фаур, — прошептал он по-валлийски, благодаря Всевышнего и Андре де Шовиньи за своевременное вмешательство. Андре уже разворачивался на поиски очередного противника. Пришпорив скакуна, Морган последовал за другом.

А впереди Ричард гнался за вражеским лучником. Турок с ужасом оборачивался на быстро приближающегося короля, и Морган издал торжествующий вопль, будто это он сам скакал на Фовеле, способном перегнать ветер. А потому удивился, когда сарацин начал вдруг отрываться. Переведя взгляд, валлиец заметил, что Фовель резко останавливается, а из-под его копыт летят в разные стороны песок и пыль.

— Господи Иисусе! — послышался вопль Андре.

И только натянув поводья рядом с Ричардом, Морган заметил торчащее в боку у короля древко.

Андре, никогда не выказывавший страха в битве, теперь побледнел как мел.

— Насколько тяжело?

Ричард тряхнул головой и ничего не ответил. Зная короля, никто не поверил ему — он никогда не прекратил бы погоню из-за стрелы, просто воткнувшейся в кольчугу. Морган находился достаточно близко и разглядел, что это арбалетный болт. У него перехватило дыхание, потому как валлиец знал, что судьба Святой земли и судьба Ричарда, к добру или к худу, неразрывно переплетены между собой. После мгновения паники здравый смысл взял свое. Молодой рыцарь понял, что ранение не может быть смертельным, потому как король способен держаться в седле. Если рана не загноится, конечно — мысль была настолько пугающей, что валлиец торопливо перекрестился, отгоняя ее прочь.

Андре пришел к такому же умозаключению и выразил свое облегчение в ярости, гневно потребовав сообщить, с какой стати Ричард сражается без щита. Король посмотрел на де Шовиньи как на сумасшедшего.

— Когда я копьем выбил сарацина из седла, у меня лопнул на щите ремень. Как мне следовало поступить: призвать остановить битву, пока оруженосец не принесет новый?

Андре еще кипел от возмущения и не готов был признать несправедливость или нелогичность своих доводов. Ричард слишком часто играл в поддавки со смертью, поэтому даже если он не заслуживал выговора в этот раз, то вполне заработал его за проявляемую ранее беспечность.

— Турки говорят, что у кошки семь жизней, — сказал он. — Как думаешь, Ричард, сколько их у тебя?

— Столько, сколько требуется, чтобы освободить Святую землю, — ответил король, стараясь казаться и беззаботным и серьезным одновременно. И как обычно, последнее слово осталось за ним.

— Бога ради, парень, поосторожнее с моей кольчугой!

Мастер Ральф Безас привык управляться со вспыльчивым венценосным пациентом — он был королевским врачом со дня коронации Ричарда.

— Если ты не будешь шевелиться, государь, моя работа станет значительно легче, — заметил доктор.

Но снятие доспеха при подобных обстоятельствах не бывает простым делом. Не обращая внимания на протесты Ричарда, мастер Ральф расширил разорванные кольца настолько, чтобы можно было протащить кольчугу поверх древка. После этого Ричард хотел было стянуть железную рубаху через голову, но друзья ждали подобной выходки и настояли на том, чтобы он доверил это им. Теперь стало видно, что болт пробил и стеганную поддевку. Потребовав острый нож, лекарь обрезал ткань вокруг раны, затем подождал, пока Андре и Генрих помогут Ричарду избавиться от этого предмета одежды. Та была влажна от пота, не от крови — проникающие раны сильного кровотечения не дают. Вооружившись масляной лампой, доктор наклонился, обследуя повреждение.

Он не скрывал своей тревоги. Нанесенные стрелами раны врачевались обычно полевыми лекарями, но относились также к разряду самых опасных, потому как, если наконечник не удавалось извлечь с легкостью, оставалось несколько одинаково неприятных сценариев. Доктор мог попробовать протолкнуть древко через тело раненого насквозь, либо выждать несколько дней, давая ткани вокруг наконечника отмереть. Первый вариант отпадал, поскольку существовал риск повредить королю внутренние органы, второй тоже не подходил. Не подходил для человека, заявляющего о своем намерении завтра же выйти на поле боя. Но обследовав рану, Ральф вздохнул с облегчением, подумав о том, что хваленое везение Львиного Сердца не подвело и на этот раз.

— Тебе посчастливилось, государь. Похоже, болт не проник слишком глубоко, увязнув по большей части в кольчуге и фуфайке.

— Вот и отлично. Так извлекай его.

Мастер Безас знаком приказал подать ему щипцы и ухватился ими за древко. Минуту спустя он уже купался в похвалах королевских друзей. Сам король вел себя более выдержано, чего, впрочем, лекарь и ожидал, зная про намерение Ричарда представить рану событием насколько возможно пустячным. Ральф обрабатывал поврежденные ткани уксусом, когда снаружи послышался неожиданный гул. Ричард порывался выяснить лично, но Андре его опередил.

— Я иду, ты сидишь, — отрезал он и нырнул под полог палатки.

Ричард пребывал не в лучшем расположении духа: злился на друзей, так разволновавшихся из-за ерунды, и на себя за допущенную беспечность. Он неохотно принял протянутый Генрихом кубок с вином и без улыбки отреагировал на шутку племянника о том, что у шатра стоит поставить стражу, чтобы отгонять всю ораву доброжелателей.

— Ги де Лузиньян желал лично убедиться, что ты не на пороге смерти, а половина епископов возносила мольбы о твоем выздоровлении. Даже Гуго Бургундский обеспокоился и послал гонца спросить, справедливы ли слухи. Мне воистину следует направить по лагерю герольда, чтобы он громогласно объявил, что ты ранен не серьезно.

— Конечно не серьезно! Мне доставалось куда сильнее, когда мальчишкой я упражнялся с квинтином^[2].

Ричард несколькими глотками прикончил вино — явное свидетельство того, что чувствовал он себя не так хорошо, как заявлял, — но Генрих был достаточно умен, чтобы не заострять на этом внимание, а просто снова наполнил кубок. Тут возвратился Андре.

— Очередная свара из-за павших лошадей, — сообщил он мрачно, потому как проблема досаждала все сильнее. Ежедневному рациону из сухарей, бобового супа и солонины солдаты вполне объяснимо предпочитали свежее мясо, поэтому от желающих купить туши убитых сарацинами коней не было отбоя. Однако владельцы туш, рыцари, запрашивали недоступные большинству простых воинов цены, и отсюда проистекали недовольство и ссоры. Когда Андре объявил, по чем идет нынче конина, Ричард тряхнул головой.

— Я положу этому конец раз и навсегда. Сообщи, что я буду давать любому рыцарю коня взамен павшего в бою. При условии, что тушу убитого те станут даром уступать пехотинцам.

— Даже французским рыцарям? — недоверчиво спросил Генрих. — Превосходная идея, дядя, солдаты будут от нее в восторге. Пойду распоряжусь немедленно.

Беседу прервало прибытие Ги де Лузиньяна в сопровождении епископа Солсберийского, Жака д’Авена, графа Лестерского и ряда прочих посетителей, слишком знатных, чтобы заставить их ожидать на пороге. Прошло несколько часов, прежде чем Ричард смог наконец лечь в постель. Однако король обнаружил, что не в силах уснуть — тело достигло крайней степени усталости, но мысли продолжали лихорадочно роиться. Армия миновала песчаные дюны и холмы, ландшафт страны менялся. Впереди простиралась двадцатимильная дубрава, известная как Арсуфский лес, и чтобы снова выйти к побережью, крестоносцам предстояло пробраться через эти дебри. Они представляют собой идеальное место для засады, и едва ли Саладин не воспользуется таким шансом. Идет не только вооруженное противостояние, но и поединок воль: султан намерен дать битву, он же, Львиное Сердце, решил избегать ее. До поры его воины сохраняют образцовую дисциплину, не поддаваясь на постоянные провокации. Но как долго еще смогут они выдерживать такое напряжение? Король час за часом ерзал и ворочался в кровати, всякий раз морщась, если по забывчивости ложился на раненый бок. Интересно, бодрствует ли и Саладин этой ночью? Испытывает ли он иногда колебания, зная, как много поставлено на кон?

На следующее утро тело Ричарда онемело и болело куда сильнее, чем ему хотелось признать, и он был рад, что на среду выпал день отдыха. Но король озаботился тем, чтобы появляться почаще на людях, убеждая их в несерьезности полученной раны. Он вскоре убедился, что воины тоже беспокоятся насчет Арсуфского леса. Когда до него дошел слух, будто сарацины намерены поджечь лес, как только крестоносцы вступят в него, Ричард понял, как надо действовать. После полудня он вызвал к себе Онфруа де Торона и приказал отправляться под флагом перемирия во вражеский лагерь и сказать, что английский король хочет обсудить условия мира с братом султана.

Онфруа удивился, но повиновался и передал сообщения передовому посту саладинова войска. Командир авангарда, Алам ад-Дин Сулейман ибн-Жандар, без промедления послал весть султану. Салах ад-Дин изумился не меньше Онфруа, но с готовностью откликнулся на предложение.

— Постарайся затянуть переговоры с франками, — наказал он брату. — Пусть остаются где есть до тех пор, пока к нам не подойдут ожидаемые подкрепления туркоманов^[3].

Была достигнута договоренность, что Ричард и аль-Адиль встретятся на рассвете следующего дня.

Когда Ричард и Онфруа выехали из лагеря в сопровождении всего горстки рыцарей и направились к условленному месту встречи с Малик аль-Адилем, небо было окутано жемчужным туманом. Заметив приближающихся сарацинских всадников, король велел своим обождать, а сам вместе с Онфруа перевел коней на шаг.

— Я удивлен, что Саладин не стал настаивать на собственном толмаче, — произнес Ричард после нескольких минут молчания. — Похоже, он очень доверяет тебе, парень.

Де Торону было жаль, что английский король поднял эту тему, но ему даже в голову не приходило солгать.

— Я попал под Хаттином в плен, монсеньор, — спокойно ответил молодой человек. — Моя госпожа матушка предложила отдать замки Керак и Монреаль в обмен на мою свободу. Саладин согласился, однако гарнизоны крепостей отказались подчиниться приказу матери. Поскольку мы не исполнили свою часть сделки, я вернулся и сдался султану. Тот сказал, что я поступил честно, и спустя несколько месяцев освободил меня без выкупа.

Онфруа посмотрел на собеседника, ожидая насмешек, но увидел, что Ричард улыбается.

— Хороший поступок, — сказал король, и Онфруа покраснел — так непривычно было ему слышать похвалу.

— Иные утверждают, что клятва, данная неверному, ничего не стоит, — признался де Торон. — И считают меня дураком за то, что я исполнил свое обещание.

— Это они дураки. Ага, вот и он.

Аль-Адиль восседал на гнедом жеребце под стать Фовелю красотой и был одет в элегантную тунику из алой шелковой парчи. Ричард слышал, что этот наряд называется казаганд и под тканью находится кольчуга. По возрасту брат султана был ровесником Конраду Монферратскому — лет примерно сорок пять. Волосы турка прятались под кольчужным капюшоном, лицо было бронзовым от загара, а в темных глазах светились ум, осторожность и любопытство. Он явно был искусным наездником, потому как без труда справлялся с норовистым скакуном, прядавшим ушами при виде других коней. Когда Онфруа разразился официальным приветствием, аль-Адиль ответил не сразу и все это время пристально наблюдал за Ричардом.

— Мы обменялись обычными любезностями, — пояснил де Торон. — Но потом он сказал, что вы с ним почти встретились десять дней назад, первого шабана. Мусульманский календарь отличается от нашего. Это должно было быть...

Рыцарь погрузился в вычисления, но Ричард уже сообразил.

— В воскресенье, двадцать пятого. Значит, это он командовал войсками. Передай брату султана, что он непременно познакомился бы со мной тогда, кабы промедлил еще немного.

Хотя Онфруа свободно владел французским и арабским, подобная колючая ирония ускользала от него. Ему никак не удавалось научиться разговаривать на этом саркастичном, подчас загадочном языке людей вроде Ричарда. По ведомой одному Всевышнему причине Онфруа появился на свет, будучи напрочь лишенным апломба и бравады, казавшимися непременным условием выживания мужчин в их мире. Переводя взгляд с одного собеседника на другого, молодой человек чувствовал, что английский король и брат султана наслаждаются этой словесной дуэлью, но не мог понять почему. Он послушно продолжал переводить, но следующий вопрос аль-Адиля совершенно сбил его с толку.

— Милорд, он спрашивает, действительно твой конь — это знаменитый Фовель?

Лицо Ричарда оставалось непроницаемым, но в глазах появился огонек.

— Турок дает понять, как много ему известно про нас. Скажи, я польщен тем, что сарацины так мной интересуются, но пора уже поговорить о мире. С обеих сторон гибнут храбрые воины. Если мы придем к соглашению, никому не придется больше умирать.

— Он желает знать, каковы твои условия, — перевел Онфруа короткий и конкретный ответ аль-Адиля.

— Передай, что они просты: его брату султану следует покинуть Утремер и возвратиться в свои земли в Египте и Сирии.

Онфруа повернулся в седле и уставился на Ричарда. Такое поведение насторожило аль-Адиля, и все-таки он был удивлен, когда де Торон медленно перевел ему требование Львиного Сердца. Турок ошеломленно воззрился на английского короля, затем его карие глаза блеснули пламенем.

— Он говорит, что если таков франкский юмор, то его вряд ли можно назвать смешным.

— Что ж, может статься, сарацин оценит этот юмор, когда окажется у себя дома в Каире или Дамаске.

Аль-Адиль развернул коня, бросил через плечо какую-то резкую ремарку и галопом помчался к поджидающей свите.

— Мне стоит просить тебя перевести последнюю фразу? — поинтересовался король и ухмыльнулся, когда Онфруа покачал головой.

Затем Ричард развернул Фовеля, и де Торон поспешил последовать его примеру. Поравнявшись с английским королем, молодой человек сделал то, чего не делал никогда прежде: потребовал ответа.

— Думаю, что я заслужил права спросить, милорд. В чем состоял смысл этой встречи? Явно ведь не в том, чтобы поговорить о мире?

— Думаю, ты не поверишь, если я отвечу, что мне просто любопытно было поглядеть на этого человека? — Ричард лукаво усмехнулся, а потом продолжил: — Скажи, Онфруа, как перевести на арабский слово «уловка»? Едва вернувшись в лагерь, мы выступим. Наша армия уже собралась и готова. Пока брат Саладина скачет к султану с докладом об исходе нашей встречи, мы уже войдем в Арсуфский лес.

Салах ад-Дин не ожидал, что крестоносцы зададут такой неспешный, размеренный ритм марша, и провизия стала подходить к концу, поскольку султан не рассчитывал провести в походе столько времени. Продолжая подбирать место для битвы, он сновал взад-вперед с такой скоростью, что часть его людей заблудилась в Арсуфском лесу, и ему пришлось остановиться и дожидаться их подхода на следующий день. Ожидая вестей от аль-Адиля о встрече с английским королем, Саладин велел своему обозу отправиться на юг, потом передумал и отозвал его назад, так как не был уверен, останется ли противник в лагере или продолжит путь на юг. Баха ад-Дин сообщает, что всю ту ночь в их лагере царило большое смятение.

Уловка Ричарда сработала — крестоносцы благополучно прошли через Арсуфский лес и остановились у реки Расколотой Скалы, где их фланг был защищен непроходимым болотом. От Яффы их отделяло теперь менее двадцати миль. Но франки знали, что впереди лежит открытая равнина, идеальное место для битвы. Следующий день они оставались у реки, и когда наступили сумерки, можно стало различить вдалеке огни вражеского лагеря. Немногие в обеих армиях спали в ту ночь безмятежным сном.