Львиное сердце. Под стенами Акры

ГЛАВА VIII. Лагерь у реки Расколотой Скалы

Ричард выступил на середину шатра. В шатре собрались его военачальники: великие магистры и маршалы тамплиеров и госпитальеров; Лузиньяны и те из пуленов, которые не передались Конраду Монферратскому; кузены Генрих и Андре; братья де Пре, которым доверен был королевский штандарт; бароны и епископы Англии, Нормандии, Анжу, Бретани, Фландрии и Франции. Интересно, подумалось королю: не держат ли этим вечером военный совет и Саладин с братом?

— Выступаем на рассвете, — заявил он, не тратя время на околичности. — До Арсуфа шесть миль и мы должны покрыть их к полудню. От Арсуфа останется всего миль одиннадцать до Яффы, так что вполне вероятно, это последний шанс Саладина навязать нам сражение. Поменяй нас с ним местами, я именно здесь предпочел бы дать бой — ландшафт благоприятствует атакующей армии. Между морем и дорогой тянутся утесы, которые не дадут нам прижаться к берегу, поэтому есть опасность обхода с фланга. А параллельно дороге и лесу простирается широкая равнина — идеальное открытое пространство для сарацинских конников. Поэтому завтра нас ожидает адский денек, и чтобы благополучно прибыть в Арсуф, одной отваги будет мало. Единственный залог нашего успеха — держать плотный строй и продолжать марш, не отвлекаясь ни на какие провокации.

Ричард сделал паузу, но никто не взял слова.

— Вот наш походный порядок. Армия сводится в двенадцать эскадронов и делится на пять батальонов. В авангарде идут тамплиеры. Второй батальон состоит из бретонцев и анжуйцев. Король Ги и его братья ведут пуатусцев. Нормандцы и англичане охраняют повозку с моим штандартом. Следом идут французы. Арьергардом командуют госпитальеры.

Король снова помолчал.

— Граф Шампанский охраняет наш левый фланг.

Это была большая ответственность для человека, недавно отпраздновавшего двадцать пятый день рождения, и Генрих зарделся, восприняв назначение как честь. Взгляд Ричарда скользнул с Генриха на других: юного графа Лестерского, племянника Жофре, фламандца Жака д’Авена, нового союзника Гийома де Барре. На людей, которых он любил или уважал. Затем глаза его потемнели, обратившись на тех, к кому он не питал теплых чувств или кому не доверял: на герцога Бургундского, епископа Бове и его брата графа де Дре. Жаль, что они не улизнули в Париж вместе с Филиппом. Имей Ричард выбор, то предпочел бы сражаться рядом с аль-Адилем, чем с Филиппом де Бове или Робером де Дре.

— Вам предстоит, разумеется, вести собственные эскадроны рыцарей, размещаясь в центре или в арьергарде, — продолжил он. — Мы с герцогом Бургундским возьмем каждый по эскадрону и будем перемещаться вдоль линии, как я это делал в последние дни.

Когда Ричард закончил, кое-кто из присутствующих начал перешептываться между собой. Но все смолкли, стоило подняться Жаку д’Авену. Фламандец принимал участие в осаде Акры с самого начала и представлял собой диковину в этом водовороте яростного национального соперничества, поскольку был равно уважаем и любим всеми собратьями-крестоносцами.

— Ты говоришь, мы должны продолжать марш, не отвлекаясь на провокации, — сказал он. — Но что, если атаки противника сделаются слишком настойчивыми, чтобы им противостоять?

— Я помещаю в авангарде, центре и арьергарде по шесть трубачей. Если они затрубят, это будет сигнал к атаке. Но ни один рыцарь или лорд не должен действовать до тех пор, пока я не дам команды. Решение за мной и только за мной.

Ответ удовлетворил Жака и большинство из присутствующих. Но резанул по слуху иных из французских сеньоров, которым, выходит, предстоит исполнять приказы английского короля, тем более этого. Епископ Бове даже не утруждался скрыть недовольство.

— Решение естественно за тобой, — хмыкнул он. — Дай тебе волю, все решения в христианском мире принимал бы ты. Денек действительно будет адский. Но наши мучения сильно усугубятся, если мы будем идти словно бараны на бойню. Почему не ответить ударом на удар? Раз Саладин хочет битвы, почему не дать ее?

Ричард воззрился на Филиппа с высокомерным недоумением.

— Потому что, по докладам наших разведчиков и лазутчиков, сарацины превосходят нас числом почти в два раза. Пусть мы Божьи воины, но одновременно — единственная армия Утремера, и второй Хаттин станет приговором королевству Иерусалимскому. Эта причина для тебя неубедительна?

Генрих переводил взгляд с дяди на епископа, почти ожидая, что сам воздух вот-вот воспламенится — такой жаркой была неприязнь между двумя этими людьми.

— По мне, так вполне убедительна, — вставил он, опережая резкий ответ Бове. — Но я не вижу вреда развить обсуждение этой темы, если епископ не считает это необходимым. — От того, как посмотрел на него Ричард, у большинства волосы встали бы дыбом на голове, но граф, лукаво улыбнувшись, продолжил как ни в чем не бывало: — Меня всегда учили, что битва является последним средством. Если только есть численное превосходство или мы сами выбрали место. Я ошибаюсь?

Задав вопрос так, будто он и в самом деле ждет ответа, Генрих обвел взором собравшихся в шатре людей. Как граф и ожидал, никто из них не разделял нетерпения прелата ринуться в бой. Кое-кто качал головой, других, похоже раздражал сам факт траты времени на обсуждение азов военного искусства — при большинстве обстоятельств решительное сражение таит в себе слишком большой риск. Даже Робер де Дре не высказался в поддержку, и оставленный собственным братом, Филипп де Бове погрузился в угрюмое молчание. Не улучшила его настроение и попытка Жака д’Авена развеять сгустившееся напряжение шуткой:

— Что до меня, то я за битву. В конце концов, у нас же двойной перевес... Постойте-ка, это у Саладина!

Когда все остальные вышли, с Ричардом остались племянник да горстка друзей.

— Был миг, Генрих, когда мне хотелось от тебя отречься, — признался король.

— Я спиной ощущал твой яростный взгляд, дядя. — Генрих усмехнулся. — Но решил, что именно мне стоит выставить доброго прелата вечным ворчуном, которым, как всем нам известно, он и является. Разгорись между тобой и Бове жаркая перепалка, другие французские лорды могли из чувства солидарности поддержать его. При этом ни один из них не согласится, что завтра следует искать битвы. Они слишком опытны для этого.

— Как и этот адский выродок, — горько промолвил Ричард. — Ведь епископ не девственник в сражениях. Совсем не девственник, — добавил он, не в силах удержаться от иронии над священническим обетом Бове. — При всех своих подлости и яде, этот парень пролил свою долю крови. И прекрасно понимает, что с нашей стороны будет глупостью ввязываться в битву по своей воле. Но для него важно только делать мою жизнь как можно труднее. И тут у него нет недостатка в союзниках, и все из них французы.

— Я — француз! — возразил Генрих с такой притворной яростью, что присутствующие рассмеялись и даже Ричард не удержался от улыбки.

— Ты, Генрих, выказываешь столько здравого смысла, что мы подчас забываем о твоем злополучном происхождении, — сказал король. — И не все твои соотечественники относятся к озлобленным ворчунам. Супруг моей племянницы, Жофре, человек честный. — Ричард почти неуловимо поколебался, но затем добавил: — Не думал, что когда-нибудь скажу такое, но отнесу сюда и Гийома де Барре.

Всю ночь Ричард провел без сна, потому как знал, сколь многого требует от своих людей. В рыцарях с детства воспитывалась привычка отвечать ударом на удар — поступать иначе навлекало осуждение и позор. Но конная атака — палка о двух концах. Предпринятая в нужный час, она гарантирует победу. Произведенная поспешно — сделает армию уязвимой для контрудара сарацин, и тогда победа достанется Саладину. Приподнявшись на локте, король слушал успокаивающие ночные песнопения священников, призывающих помощь Гроб Господень. Немного ранее до него донеслись голоса муэдзинов, скликающих солдат султана к вечерней молитве — так близко располагались лагеря враждующих армий. Напомнив себе, что все в руках Божьих, государь наконец уснул.

Крестоносцы выступили на рассвете, но для воинов, облаченных в доспехи, шлемы и стеганые фуфайки, уже было нестерпимо жарко. Небо казалось бледно-голубым, словно обесцветилось от солнца, в воздухе не ощущалось ни дуновения. Люди, ощущающие вкус соленого пота на губах, мечтали о ветерке, пусть даже горячем. Солдаты прикладывались к висящим на поясе фляжкам, обменивались шутками такими же безжизненными, как это небо без облаков, а проглоченные за завтраком сухари лежали на желудке словно камень, поскольку все могли видеть, как с левого фланга, на идущей рядом с дорогой равнине, строится могучая сарацинская армия.

Салах ад-Дин выслал вперед зачинщиков, прибегнув к тактике «бей и беги», так сильно досаждавшей крестоносцам. Но франки продолжали марш и султан бросил в атаку дополнительные силы. Вскоре от пыли, вздымаемой копытами проворных сарацинских коней, сделалось нечем дышать, а с неба, казалось, сыплется смертоносный ливень — умелые лучники прибегли к приему «дождь из стрел». Большая часть наконечников вязла в кольчугах или отлетала от щитов, но у лошадей защиты не имелось, и вскоре они начали гибнуть.

Но франки продолжали двигаться вперед. Переправляя раненых в обоз, они шли таким плотным строем, что пехотинцы соприкасались плечами, а рыцари ехали стремя в стремя. Только смертоносный огонь арбалетчиков спасал их от расстрела. Но наскоки сарацин делались все более дерзкими и настойчивыми, и сильнее всего доставалось арьергарду.

К девяти часам авангард Ричарда достиг предместий Арсуфа. Крестоносцы подошли так близко, так чертовски близко, думалось королю. Но он уже не был уверен, что все обойдется, потому как подпитываемые отчаянием, сарацины напирали все ожесточеннее. Они совершили несколько попыток обойти арьергард с фланга, и только заболоченный грунт между дорогой и морскими утесами помешал госпитальерам оказаться охваченными с трех сторон. Гарнье Наблусский отправил одного из братьев-монахов к Ричарду с предупреждением, что натиск слишком силен. Ричард не дал согласия на атаку, приказав держаться. Когда посланец повез безрадостный ответ своему великому магистру, Андре подвел своего жеребца поближе к Фовелю.

— Сможем мы добраться до Арсуфа? — спросил де Шовиньи.

Поскольку Андре был к нему ближе любого из братьев, Ричард расщедрился на честный ответ.

— Говоря по правде, я не знаю.

Пережившие марш на Арсуф надолго запомнят жару, пыль, страх. Но прежде всего им запомнится шум. Барабаны сарацин беспрестанно отбивали зловещую ритмичную дробь, а в отрядах эмиров имелись люди, единственной обязанностью которых являлось поддерживать оглушающий гомон при помощи труб, рожков, флейт и цимбал. Осаждаемые бесконечным пением рогов, стуком барабанов, ржанием коней, боевыми кличами стрелков и отборных мамлюков Салах ад-Дина, многие крестоносцы находили этот оглушающий шум почти столь же деморализующим, как ливень из стрел, арбалетных болтов и дротиков. И все же они продолжали идти вперед, уповая на то, что Господь и английский король благополучно приведут их в Арсуф.

Преломив копье о сарацинский щит, Ричард вернулся к повозке со своим штандартом. Ожидая, пока сквайр заменит оружие, король устремил взгляд вверх на полотнище с драконом. Ходили легенды, что это знамя принадлежало легендарному Артуру. Оно безвольно свисало с флагштока, но прямо у Ричарда на глазах развернулось, подхваченное порывом ветра, блеснув красными и золотыми сполохами. Расценив это как добрый знак, Львиное Сердце принял новое копье. И в этот миг заметил спешащего к нему всадника. Разглядев щит с серебряным крестом на черном поле, король решил, что великий магистр госпитальеров отправил к нему очередного гонца. Но когда наездник натянул поводья, король с удивлением узнал лицо, скрытое за широким наносником. Гарнье Наблусский прибыл, чтобы изложить свою просьбу лично.

— Милорд король, выслушай меня. Мы теряем столько лошадей, что вскоре половина моих рыцарей окажется спешена. Нам приходится так тяжко, что арбалетчикам пришлось податься назад, чтобы не быть зарубленными. Больше мы держаться не в силах.

— Надо.

— Мои рыцари упали духом, они говорят, что навлекут на себя вечный позор, если не станут отвечать ударом на удар!

— Передай им, что я все понимаю. Но они должны хранить терпение. Еще не время.

Великий магистр явно имел желание продолжить спор, но вместо этого коротко кивнул и повернул коня. Ричард глядел ему в след с таким хмурым лицом, что Андре и Балдуин подвили коней ближе.

— Так ты все-таки дашь добро на атаку?

— Буду вынужден, Андре. Но не раньше, чем в бой втянется вся армия Саладина. Мы должны быть уверены, что наш удар достигнет максимальной силы. В противном случае...

Ричард не доставил себе труда закончить предложение, потому как нужды в этом не было. Все прекрасно представляли, что случится, если их атака не сможет смести сарацин с поля боя. Атакующие будут отрезаны, окружены и задавлены превосходящими силами противника.

Генрих гордился стойкостью, выказываемой находящимися под его началом пехотинцами. Они героически сражались час за часом: арбалетчики делали все возможное, чтобы удержать сарацин на расстоянии, копейщики защищали стрелков, пока те перезаряжали оружие. Граф со своими рыцарями сновал между воинами и обозом, по временам предпринимая короткие вылазки с целью отбросить слишком близко подобравшегося врага. Генрих не знал, вправе ли он восхищаться отвагой неверных, но удержаться не мог. Эти люди рисковали своей жизнью и душой, служа ложному богу, но делали это с храбростью и убежденностью. Послужит ли утешением знать, что ты пал от рук доблестного противника? Мысль показалась такой неуместной, что граф тихо рассмеялся, вызывав тем самым недоуменный взгляд со стороны Жофре.

— Генрих, если ты находишь что-то смешное в нашем теперешнем положении, скажи, будь любезен.

— Личная шутка, весьма своеобразная при том. Представляешь, Жофре... Господи!

Вырвавшееся у Генриха восклицание заставило Жофре повернуться в седле, и при открывшемся его глазам зрелище у молодого человека отпала челюсть. Двое рыцарей, опустив копья и пришпорив коней, мчались на сарацин с боевым кличем: «Святой Георгий, помоги нам!» На глазах у графов госпитальеры развернули коней и последовали примеру отчаянной пары, едва не передавив собственных пехотинцев, кинувшихся врассыпную. Французские рыцари заметили атаку госпитальеров и после некоторого колебания примкнули к ней.

Генрих, совершенно очевидно сбитый с толку, повернулся к Жофре.

— Ты слышал трубы?

Жофре, не в меньшей степени растерянный, покачал головой. Но Генрих уже отдавал приказ и его пехота торопливо расступилась, пропуская шампанских рыцарей, тоже бросившихся на сарацин.

Ричард со своей дружиной только что отразил натиск бедуинов Салах ад-Дина, когда внимание его привлекли облака пыли и крики. Ричард охнул, стремительно догадавшись о происходящем, и отдал распоряжение трубить. Когда рыцари авангарда и центра перешли, повинуясь сигналу, в атаку, король поскакал к арьергарду. Его свита пришпоривала коней в тщетной попытке поспеть за Фовелем.

Неожиданный удар госпитальеров застал сарацин врасплох, и они понесли тяжелые потери, особенно благодаря тому, что часть их лучников спешилась для более точной стрельбы. Ко времени прибытия Ричарда воины правого фланга Салах ад-Дина либо были мертвы, либо бежали. Король сразу постарался остановить преследование на границе леса, поскольку арабы поднаторели по части устройства засад — он сам едва не попал в подобную ловушку всего две недели назад. Не так-то просто развернуть солдат, наполовину пьяных от самого хмельного из напитков: взрывной смеси ярости, страха и возбуждения, но ему это удалось по большей части усилием воли. Поле боя было усеяно брошенным оружием и трупами людей и лошадей, но Ричард знал, что это еще не конец.

Узнав всадника на забрызганном кровью чалом, Ричард позвал Генриха и подождал, пока тот подъедет.

— Кто возглавлял атаку?

— Два рыцаря покинули строй, призывая святого Георгия, остальные потянулись за ними. Я решил, что не слышал труб из-за шума, другие, видимо, подумали то же самое. Ты не отдавал приказа идти в атаку, дядя?

— Я выжидал, пока Саладин бросит в бой резервы. Но когда началась атака, я, разумеется, повел за собой остальную армию. — Разговаривая с племянником, Ричард продолжал обшаривать глазами поле битвы. — Ты это слышал? — На лице молодого человека отразилось недоумение, король указал в сторону Арсуфского леса. — Барабаны. Барабаны Саладина еще бьют. Султан пытается остановить своих солдат.

— Сир! — Гарнье Наблусский натянул поводья рядом с ними. — Слава Богу, что ты передумал... — Великий магистр запнулся, потому как умел читать по лицам — его пост требовал быть умелым политиком, не только военным. — Ты не отдавал приказа? Но одним из зачинщиков был Вильгельм Боррель, наш маршал! Он никогда не совершил бы подобного по своей воле, потому как дисциплина — краеугольный камень нашего ордена. Вильгельм решил, надо полагать, что слышит трубы.

Ричард не стал спорить, полагая, что такое возможно. Но когда Гарнье продолжил защищать своего маршала, заявив, что преждевременность атаки не имеет значения, раз победа за ними, Ричард ощутил проблеск усталого гнева.

— Нет, имеет, — отрезал он. — Выжди Боррель моей команды, мы бы выиграли свой Хаттин. Вместо этого у нас лишь половина победы, поскольку большая часть войска Саладина уцелела.

После того что им пришлось претерпеть тем утром, великий магистр был согласен и на половину победы. Однако почел за лучшее сохранить это соображение про себя, и был рад, когда Генрих вмешался тактично, указав на юг, где показалась повозка с «драконом» Ричарда. Охрана штандарта исполнила приказ не принимать участия в битве — король желал придержать своих нормандцев в резерве. Повозка двигалась медленно, выполняя роль опорного пункта — пока развевается королевское знамя, воины будут сражаться. К ней потянулись раненые, а часть рыцарей вышла из боя и тоже направилась к знамени.

Но Салах ад-Дину удалось совершить своего рода чудо. Его армия обратилась в бегство, правое ее крыло было почти уничтожено, а левое рассыпалось. Ища укрытия в лесу, воины наткнулись на своего султана и его брата. Баха ад-Дин, принимавший участие в том сражении, напишет позднее: «Увидевшие, что отряд султана по-прежнему стоит на месте, и услышавшие бой барабанов, устыдились своего поступка. Страшась последствий своего бегства, они остановились и присоединились к тому отряду». Заметив, что крестоносцы отходят к королевскому штандарту, сарацины ухватились за шанс и, возглавляемые аль-Адилем, хлынули из леса.

Торжествующие победу рыцари оказались вдруг втянуты в ожесточенную схватку. Генрих сразил турка с длинными черными косицами, но потом получил сокрушительный удар по ноге от воина с палицей. Противники находились слишком близко, чтобы от копья был толк, поэтому граф развернул коня, чтобы выиграть время и выхватить меч. Пыль клубилась так густо, что нелегко было отличить друга от врага. Соседняя лошадь вздыбилась от стрелы, угодившей в шею, и, падая, едва не повалила скакуна Генриха. Тому удалось увернуться лишь в самый последний момент. Он бросился на помощь к вылетевшему из седла товарищу, но опоздал — бедняга оказался придавлен конем. Краем глаза граф видел, что штандарт с драконом еще держится, отчаянно обороняемый норманнскими знаменосцами. Но короля высмотреть не удавалось. Обнаружив наконец Ричарда, граф похолодел — государя буквально поглотило шафрановое море, а он знал, что это цвет элитной гвардии Саладина. Но едва тронув коня, Генрих заметил, что Ричард вырвался из окружения, снеся голову одному кряжистому мамлюку и покалечив другого, наполовину ослепленного фонтаном крови.

— Назад! — голос Ричарда был хриплым от натуги, но тревога придала ему сил подняться над шумом битвы. — Назад! Ко мне!

Все, кто услышал, повиновались, с боем прокладывали себе путь к знаменной повозке. К ней к тому времени подтянулась и пехота. Пока рыцари собирались вокруг Ричарда, арбалетчики вели смертоносный огонь, удерживая сарацин на расстоянии. Король преломил копье, но один из солдат подобрал на поле брошенное, протянул ему и ухмыльнулся, когда государь постучал его древком по плечу, словно возводя в рыцари. К этому времени конные изготовились, опустив копья или выхватив мечи. Левее Ричард заметил группу французских рыцарей, которые, укрывшись за своей пехотой, тоже перестраивались к контратаке под руководством Гийома де Барре. Сражение продолжалось, потому как не все крестоносцы сумели выйти из боя. Насколько хватало взора, повсюду валялись тела убитых и умирающих той и другой армий, а сарацинский барабаны продолжали рокотать, призывая бегущие султанские войска вернуться в битву. Ричард посмотрел по сторонам, убедился, что все готовы, и опустил копье.

— Вперед!

Пехота расступилась с натренированным проворством, и Ричард вскричал:

— Гроб Господень, помоги нам!

Атака началась. Не успевшие убраться прочь сарацины погибли, когда рыцари врезались в их ряды, потому как удар облаченного в доспехи рыцаря на скачущем во весь опор скакуне обладал такой силой, что нанизывал человека как свинью на вертел, пробивая кольчугу, плоть и кости с пугающей легкостью. Ошеломленные железным натиском солдаты Салах ад-Дина бросились к спасительному лесу, крестоносцы преследовали их по пятам. Ричард остановил преследование прежде, чем погоня успела углубиться в чащу, поскольку никогда войско турок не опасно так, как во время отступления.

Отведя своих на орошенное кровью поле, король отдал приказ подобрать раненых. Мертвые могли подождать. Убедившись, что воины не позволят новой сарацинской атаке застать их врасплох, Ричард направился к эскадрону французов, сражавшемуся под началом Гийома де Барре, и два былых недруга разделили миг, значивший больше всех обид, неприязни и соперничества, поскольку боевое братство таких людей, как Ричард и Гийом, стоит превыше всего остального.

Потрепанная армия крестоносцев возобновила марш к Арсуфу. Но уже подойдя к разбитому авангардом лагерю, арьергард подвергся еще одному нападению. Ричард во главе всего полутора десятков своих рыцарей в третий раз пошел в атаку, отбросив сарацин к гряде холмов, и битва под Арсуфом наконец-то завершилась.

Арсуф располагался на возвышающемся над морем крутом утесе из песчаника. Сам город лежал в руинах, разрушенный сарацинами, и крестоносцам пришлось разбить лагерь в предместных садах. Воины были утомлены, но торжествовали, особенно открыв, что их потери не превышали десятой доли от утрат сарацин. Однако имелось много раненых, и в палатках хирургов вскоре не осталось места. Не успела опуститься темнота, как солдаты принялись ускользать из лагеря с целью воспользоваться своей прерогативой — грабить павших.

Ричард чувствовал себя не лучшим образом, так как напряжение сил во время боя скверно отразилось на его ране. Он настоял на личном обходе лагеря, убеждаясь, что часовые бдят, проведал раненых, благодарил солдат, зная, что те ценят его хвалу почти так же высоко, как добычу, собранную с убитых врагов. Лагерь гудел от рассказов о подвигах Гийома де Барре, самого Ричарда и молодого графа Лестерского, который возглавил атаку, отрезавшую часть правого крыла войска Салах ад-Дина.

— А правда, что, спасаясь от рыцарей Лестера, сарацины прыгали с обрыва в море? — полюбопытствовал у Ричарда великий магистр тамплиеров. — Должен признаться, я не ожидал от графа такой отваги на поле боя, потому как сам-то он сущий доходяга.

Ричард пожал плечами.

— Иногда сердце бывает достаточно велико, чтобы перевесить телесные недостатки, — сказал он, вспомнив про другого воина-маломерку, Танкреда Сицилийского. — Мне рассказывали, что Саладин среднего роста и худощав, но уж ему-то никто не откажет в храбрости.

Король остановился, чтобы перекинуться парой слов с анжуйскими арбалетчиками, затем продолжил разговор с Робером де Саблем.

— То, что сделал сегодня Саладин, просто удивительно, — сказал он. — Обычно стоит армии побежать, и ее уже невозможно остановить, а уж тем более заставить сражаться снова. Но ему это удалось.

Тамплиеру сильнее хотелось обсудить допущенное госпитальерами нарушение дисциплины.

— Ты накажешь их маршала за самовольную атаку? — спросил Робер.

Ричард рассматривал острое соперничество между тамплиерами и госпитальерами как еще одно ненужное препятствие на пути к освобождению Святой земли.

— Я переговорил с Вильгельмом Боррелем и вторым рыцарем, Балдуином де Керью. Оба клянутся, будто им послышался звук труб.

Робер де Сабль смотрел на это скептически. Ричард тоже испытывал скепсис, но поскольку доказать обратное не мог, вынужден был толковать сомнение в пользу провинившихся. Вопреки досаде на преждевременную атаку, король не мог не восхититься отчаянной отвагой этого нападения — двое рыцарей против всей армии Саладина.

Заметив приближение племянника в обществе Ги и Жоффруа де Лузиньянов, Ричард двинулся навстречу, намереваясь прилюдно похвалить их за проявленную в бою храбрость. Но потом разглядел их лица. Генрих и Ги выглядели совершенно сокрушенными, и даже невозмутимый Жоффруа казался озабоченным.

— Дядя! — Генрих подъехал достаточно близко, чтобы Ричард мог различить с трудом сдерживаемые слезы. — Жак д’Авен пропал. Никто не видел его со времени битвы.

Мужчина на простыне был молод, благословлен красотой лица и крепостью тела. Но он умирал, потому как его раны оказались неподвластны умениям хирургов ордена госпитальеров. У смертного одра несли караул два короля и такое множество баронов и епископов, что в шатре едва хватало места для всех. Причина была в том, что в молодом человеке опознали одного из придворных рыцарей Жака д’Авена, и все надеялись, что он сможет поведать о судьбе своего господина.

Ожидая, они вполголоса переговаривались между собой. Солдаты, рыскавшие по полю боя в поисках добычи, доложили о встречах с отрядами людей Саладина, подбиравшими раненых. По молчаливому согласию обе стороны сделали вид, что не замечают друг друга, и крови больше не пролилось. Сообщили мародеры и о том, что в сражении полегло по меньшей мере тридцать два эмира, а в целом насчитывается свыше семисот сарацинских тел. Однако выживших найдено не было, а судьба Жака д’Авена грозила остаться загадкой. Если только в последние минуты жизни этот смертельно раненный молодой фламандец не сможет заговорить.

Когда рыцарь выказал признаки скорого прихода в сознание, призвали Ричарда и Ги. Глядя, как едва вздымается и опадает грудь раненого, Лузиньян признался в том, сколь многим обязан он Жаку, который прибыл под Акру вскоре после начала осады.

— Он не только доставил отчаянно необходимые пополнения и припасы, но и во многом укрепил наш дух. Жак никогда не сомневался, что мы победим, и уверенность его была заразительна.

— Не знаешь, у Жака был сын? — спросил Ричард, глядя на фламандца. Король ощущал необоримую печаль, хотя и понимал, что человеку, погибшему в божьей войне, прощаются все грехи как мученику за истинную веру.

— Четыре сына, — ответил Ги. — И четыре дочери. Маршал часто сетовал шутливо, как тяжко подыскать для них мужей...

Лузиньян резко оборвал фразу, и Ричард понял почему: ресницы молодого рыцаря снова затрепетали.

Поддерживаемый одним из лекарей, юноша с трудом сделал глоток вина. В глазах его затаилась боль, но он был в сознании и желал поведать свою историю. Молодой человек был слишком слаб, чтобы излагать по-французски, поэтому говорил на родном фламандском, а Балдуин де Бетюн наклонился ближе, чтобы переводить едва слышные, натужные слова.

— Он говорит, это случилось во время второй атаки сарацин, — начал Балдуин. — Фламандцев отрезали и окружили. Они пытались прорваться, но конь их господина споткнулся и сбросил всадника. Юноша утверждает, что лорд Жак сражался с великой доблестью, даже понимая, что обречен. Его рыцари погибли, пытаясь выручить сеньора...

Друзья и товарищи Жака догадывались, что новости будут плохие, и считали, что приготовились к ним. Оказалось, что это не так: полились слезы, кое-где слышались приглушенные рыдания, а также горестные проклятия тех, кто не мог смириться с Божьей волей. Епископ Солсберийский намеревался предложить утешение молитвой, но тут Балдуин снова склонился над умирающим. Выпрямившись, де Бетюн воздел руку, призывая к тишине.

— Это еще не все. Он говорит, что поблизости находился лорд, хорошо знакомый Жаку. Упав с лошади, д’Авен воззвал к другу о помощи, но тот ускакал в окружении своих рыцарей, бросив его умирать от рук неверных турок.

Обвинение было серьезное, и тут же поднялся крик. Всем хотелось знать имя трусливого негодяя, покинувшего товарища-христианина ради спасения своей шкуры.

— Парень говорит... — Балдуин замялся, его взгляд пробежал по шатру и остановился на человеке, стоящем чуть поодаль. — Он говорит, что это граф де Дре отказался помочь его лорду.

Лицо Робера де Дре побелело как мел.

— Это... это не так! Он лжет!

Глаза его лихорадочно перебегали с одного лица на другое в поиске союзников, защитников. Но ни одного не нашли. Все смотрели на него с отвращением и ненавистью, даже Гуго Бургундский и его родной брат епископ Бове. Никто не промолвил ни слова в ответ на заявления Робера о своей невиновности и клятвы, что это фламандский сукин сын врет. Видя, что ему не верят, он сменил тактику и стал утверждать, что молодой человек потерял рассудок от горячки и боли. Но непроницаемое, каменное молчание подсказало ему, что его отчаянные попытки являются пустой тратой сил. Эти люди верят умирающему рыцарю и никогда не простят такого вопиющего нарушения кодекса, определяющего их жизнь. Теперь до последнего вздоха ему не отмыться от легшего на его честь пятна.

На рассвете тамплиеры и госпитальеры тщательно прочесали поле боя и в итоге обнаружили тела Жака д’Авена и троих его родичей, умерших рядом с ним. Изрубленный труп был омыт, над ним прочитали молитву и погребли с великими почестями в кафедральном соборе Пресвятой Девы в Арсуфе. Армия крестоносцев простояла лагерем то воскресенье, пришедшееся на один из самых почитаемый праздников христианского календаря — Рождество Благословенной Марии, Матери Господней. Это был также тридцать четвертый день рождения Ричарда.

Из истории Баха ад-Дина:

«Одному Аллаху ведома печаль, наполнившая сердце султана после той битвы — наши люди были поражены: у кого пострадало тело, у кого дух».

В понедельник крестоносцы снялись с лагеря, и вопреки наскокам воинов Салах ад-Дина, Ричард удерживал армию в плотном строю и продолжал марш. На следующий день, почти три недели спустя после выхода из Акры, франки наконец-то достигли Яффы.