ОТ АВТОРА

Ричард I никогда не состоял в числе моих любимых королей, впрочем, знакомство мое с ним было весьма поверхностным. Я рассматривала его как одномерную фигуру — опьяненного кровью и славой, надменного, безжалостного, блестящего полководца, но неблагодарного сына и беспечного короля, и именно такой Ричард появился на краткий мир в «Земле, где обитают драконы». Я не видела причины не соглашаться с суровым вердиктом историка девятнадцатого века Уильяма Стаббса, что то был «плохой сын, плохой муж, плохой король».

Поэтому я не ожидала того Ричарда, с которым встретилась, приступив к изысканиям для «Семян раздора». Когда-нибудь я заведу блог под названием «Удивительный Львиное Сердце», поскольку за многие годы сочинения книг о реальных исторических фигурах мне никогда не встречалось такого расхождения между живым человеком и мифом о нем. По крайней мере с тех пор, как я начала свой творческий путь с романа о другом короле по имени Ричард.

Чем больше я узнавала о Ричарде I, тем меньше соглашалась с профессором Стаббсом. Полагаю, что с Ричарда вполне можно снять два из трех суровых обвинений. Мне нравилось писать о Генрихе II. Это был великий король, но никчемный отец, и большая часть вины за отчуждение сыновей лежит именно на нем. Определенно, Ричард и Жоффруа имели законные причины для обид, и вполне обоснованно предположить, что к восстанию их подтолкнули огромные просчеты Генриха (см. «Семена раздора»). Душа моя обливалась кровью при мысли о Генрихе, умирающем преданным и покинутым в Шиноне, но казнить за это ему следовало себя самого.

Не был Ричард и плохим королем. Сегодняшние историки оценивают его куда выше, нежели викторианские. Да, он мало жил в Англии, но та не являлась центром его вселенной, будучи лишь частью Анжуйской империи. После возвращения из крестового похода и немецкого плена, он оказался втянут в ожесточенную войну с французским королем, и провел последние пять лет жизни, обороняя свои домены от Филиппа Капета. Ирония судьбы: в наше время Львиное Сердце критикуют именно за то — увлечение крестовым походом и военными кампаниями, — за что превозносили в его собственном мире. По средневековым стандартам он был успешным правителем, и современные ученые принимают в расчет тогдашнюю его оценку.

Но вот плохим мужем он был, слава о его изменах распространилась настолько, что вызвала гневную отповедь епископа Линкольнского. Обратите внимание, что его не обвиняли ни в прелюбодеянии, ни в содомии. Вопросу о сексуальной ориентации Ричарда было отведено некоторое место в авторском послесловии к «Семенам раздора», и я не собираюсь повторяться здесь, потому как нынешние мои примечания уже грозят потягаться в объеме с небольшой повестью. Короче говоря, первое предположение о том, что Ричард предпочитает мужчин женщинам, было высказано не ранее 1948 года, но укоренилось оно с поразительной быстротой. Я сама помогла его распространению посредством «Земли, где обитают драконы», поскольку не видела необходимости глубоких изысканий для всего лишь эпизодического персонажа. Однако реальные «доказательства» этого обвинения весьма шатки. Я вернусь к этой теме в «Королевском выкупе», поскольку именно там Ричарда ждет знаменитая встреча с отшельником. Исследования, проделанные мной для «Семян раздора», настроили меня скептически, и еще более укрепилась в этом мнении, закончив «Львиное Сердце». Прежде я не подозревала о силе ненависти. разделявшей Ричарда и Филиппа. Французские хронисты обвинили Ричарда в убийстве Конрада Монферратского, в отравлении герцога Бургундского, замысле убить Филиппа посредством посылки в Париж ассасинов, в подкупе «безбожными язычниками» с целью предать христианство и объединиться с Саладином. Так почему они не заклеймили его в содомии — грехе смертном в Средние века, бросавшем тень на честь и подвергавшем опасности душу? Будь у них в руках столь убийственное оружие, они наверняка пустили бы его в ход.

Беренгария остается в тени истории, печальный призрак пренебрегаемой жены. Она не получила признания, которого заслуживает, потому как мужество ее имело характер неброский — она не была коронованной мятежницей вроде ее величественной свекрови. Ее называли бесплодной королевой, несправедливо винили в неудаче брака. Вникая в историю этого неблагополучного супружества, я с некоторым изумлением обнаружила, что начало его было многообещающим. Поскольку Ричард стал сторониться ее общества после освобождения из плена, я склонна была распространить это и на пребывание в Святой земле. Однако на деле Ричард готов был преодолевать определенные сложности, чтобы брать супругу с собой, когда мог. Гораздо проще и уж точно безопаснее было оставить ее в Акре, а не везти в Яффу, а затем в Латрун. Мы не знаем точно, чем объяснялось позднейшее охлаждение между ними, но у меня есть некоторые соображения: как романист, я могу себе их позволить, не так ли? Но так или иначе, мне кажется вполне резонным предположить, что львиная доля вины падает на Ричарда.

Что удивило меня сильнее всего в сопоставлении реального Ричарда с Ричардом мифическим? Я уже знала о его почти безумном пренебрежении собственной безопасностью, поэтому было своего рода потрясением узнать, что это был осторожный полководец, очень бережно относившийся к жизням своих воинов. Этот любопытный парадокс объясняет в числе прочего любовь к нему простых солдат, которые, по словам хрониста Ричарда Девизского, готовы были «идти по крови хоть до Столпов Геркулесовых, если он того пожелает».

Также меня удивило, что здоровье короля вовсе не было таким уж крепким, что он часто болел. От этого его подвиги на поле боя выглядят еще примечательнее. Легенда о Ричарде полыхает как факел — привлекательный, яркий и опасный. Но Ричард, предстающий со страниц хроник, обладал ироничным чувством юмора, мог быть игрив и непредсказуем. Баха ад-Дин сообщает, что английский король беседу вел очень оживленно, и не всегда удавалось понять, когда он шутит, а когда серьезен. И хотя мне было известно о хорошем образовании Ричарда, умении острить на латыни и сочинять стихи на двух языках, я вынуждена признать, что была впечатлена, найдя его цитирующим Горация. Даже самые строгие его критики отдавал должное полководческому таланту Львиного Сердца. Мифический Ричард изображается, как правило, бесшабашным рубакой, жаждущим лишь крови, битв и побед, достигнутых при помощи меча. Ричард всамделишный не был чужд дипломатической стратегии, выказывал способность к маневрам и был почти также изворотлив, как его лукавый родитель.

Но сильнее всего меня удивило его поведение в Святой земле, его готовность вести дела с сарацинами так, как он вел себя с недругами-христианами, то есть путем переговоров и даже военного союза. Как ни жестоко было истребление гарнизона Акры, оно диктовалось убедительными стратегическими доводами, а не религиозной ненавистью, как мне некогда представлялось. Серьезен или нет был Ричард, предлагая сестру аль-Адилю, но так или иначе он рассматривал идею, способную повергнуть в ужас собратьев-крестоносцев. Впечатляет, что ему удалось сохранить ее в тайне — мы узнали о ней только благодаря сообщениям арабских хронистов. Король не являлся тем религиозным фанатиком, каким я ожидала его увидеть. Правитель, первым принявший крест, отказался осаждать Иерусалим, встревожил союзников сердечными отношениями с сарацинами, которых он хоть и считал неверными, лишенными благодати Божьей, но уважал за храбрость. Согласно Баха ад-Дину, Ричард сдружился с некоторыми представителями саладиновой элиты из числа эмиров и мамлюков, даже возвел нескольких из них в рыцарское достоинство. Вот последнее, чего могла я ожидать — провозглашать рыцарями язычников в разгар священной войны!

Я не рассчитываю, что «Львиное Сердце» изменит общественное мнение о Ричарде I сильнее, чем «Солнцу во славе» это удалось по отношению к образу Ричарда III, созданному Шекспиром. Но питаю надежду, что читатели согласятся со мной в одном: Ричард был фигурой более сложной, а значит, и более интересной, чем вошедший в легенду король-воин. Вероятно, мне не стоило удивляться тому, что открыли мои изыскания. Как логично заметил мой австралийский друг Гленн Гилберт: «Должны существовать причины тому, что он был любимым сыном Алиеноры».

Война служила основным занятием для королей Средневековья, и в нем Ричард преуспел — он был практически непобедим в рукопашной схватке, а военные историки считают его одним из лучших полководцев эпохи. Легенда о Львином Сердце берет начало со Святой земли, и его выдающиеся подвиги обеспечили ему вечное место в пантеоне полумифических героев, чья слава переживет их собственные времена. Даже мало осведомленные в истории люди слышали о Цезаре, Александре, Наполеоне. И о Ричарде Львиное Сердце. Это безмерно порадовало бы Ричарда, который искусно манипулировал общественным восприятием своего образа.

Но если Ричард — самый известный из средневековых монархов, то одновременно и самый противоречивый. Его эпоха искала славу на войне, а это задевает чувствительность современного человека. Самым темным пятном на репутации Ричарда является истребление гарнизона Акры. Он сильно повлияло на мою негативную оценку короля, особенно после того, как я прочла в «Истории крестовых походов» Стивена Рансимена о том, что перебиты были и члены семей воинов. Наше сознание тяготеет к реакции на числа: смерть двух тысяч шестисот человек мы воспринимаем как более ужасную, нежели гибель одного или дюжины. А уничтожение не способных носить оружие возмущает нас особенно сильно. Поэтому, сочиняя «Земля, где обитают драконы», я вовсе не симпатизировала Ричарду, руки которого были запятнаны кровью такого количества невинных жертв.

Более двадцати лет спустя, начав детальные изыскания о нем, я с удивлением выяснила, что легенда про убийство детей и женщин не подкрепляется фактами. Я сразу обратила внимание, что Рансимен не привел ссылки на источник, и была сильно удивлена, ведь это основополагающий момент исторического исследования. Затем я обнаружила, что об истреблении семей упоминается только в старых монографиях вроде книги Рансимена (написанной уже более полувека назад), и в поддержку этого утверждения не приводится ни единого доказательства. В более современных трудах, в том числе принадлежащих перу специалистов по крестовым походам, подобное обвинение не высказывается.

Это было настолько важно, что я отложила в сторону все и посвятила время штудированию всех исторических источников по осаде Акры. Я прочла все хроники, где упоминалось об этом трагическом эпизоде, сравнивала даже различные переводы Амбруаза и Баха ад-Дина. Ни в одном из них я не обнаружила упоминания про истребление семей воинов гарнизона. Напротив, помещенный в «Арабских историках крестовых походов» перевод рассказа Баха ад-Дина о резне сообщает о мученической смерти трех тысяч мужчин в цепях. Встретился мне и отрывок из хроники аль-Асира, в котором Саладин клянется убивать всех взятых в плен франков в отместку за мужей, преданных мечу в Акре (см. «Хроника ибн аль-Асира о периоде крестовых походов от ад-Камиля филь-Тарика», часть 2 в книге «Crusade Texts in Translation» в переводе Д.С. Ричардса, с. 390). Так что в итоге этот эпизод обернулся очередной легендой, сопровождающей Ричарда. И резонной причиной не рекомендовать книгу Рансимена. (Баха ад-Дин говорит от трех тысячах убитых, Ричард о двух тысячах шестистах, и мне сдается, король располагал более точной информацией.)

Однако казнь гарнизона все равно смущает: эти люди храбро сражались и сдались под честное слово, полагая, что их отпустят за выкуп. Но ведя войну, Ричард бывал безжалостен. Деловитый тон письма к аббату Клерво показывает, что сам он оправдывал резню тем, что Саладин не исполнил условий капитуляции. Баха ад-Дин соглашается, что Саладин затягивал отход из-под Акры, хотя мне думается, едва ли ожидал, что его на его блеф ответят столь жестоким образом. Но сарацины должны были воспринять поступок Ричарда как продиктованный военными соображениями, иначе как бы удалось королю подружиться впоследствии со столькими эмирами и мамлюками Саладина?

Я до сих пор безмерно сочувствую казненным и их близким. Сочувствую всем погибшим во время Третьего крестового похода, как воинам, так и мирным жителям. Не так-то просто прирожденному пацифисту продираться через такое количество крови и трупов, описывая средневековые битвы! Как писатель и как читатель я столкнулась с одним из самых серьезных вызовов — не судить людей другого века по стандартам поведения века нашего. Правда в том, что практически любой из феодальных властителей совершал поступки, которые нам показались бы отвратительными, и этот список включает Ричарда, его отца Генриха, Саладина и большинство тех, о ком я писала многие годы, за возможным исключением слабоумного бедолаги Генриха VI. Но я старалась не впадать в ханжество, для чего достаточно было вспомнить о жертвах среди мирного населения, которые унесли войны, случившиеся за время моей собственной жизни. Поэтому призывы Франциска Ассизского всегда будут гласом вопиющего в пустыне.

«Львиное Сердце» стал уникальным писательским опытом. Никогда в моем распоряжении не имелось такого изобилия свидетелей и отчетов о событиях — самое близкое сравнение относится к убийству Бекета в Кентерберийском кафедральном соборе. Это было чудесно и разбаловало меня в отношении других книг. В моем распоряжении оказались чудесные источники: две хроники, написанные теми, кто сопровождал Ричарда в Третьем крестовом походе; три сарацинских хроники, созданные очевидцами, причем двое из них входили в ближний круг Саладина. Есть и другие хроники, список которых я привожу в «Благодарностях», но именно произведения поэта Амбруаза, клерка Ричарда и Баха ад-Дина ибн-Шаддада я нахожу совершенно бесценными.

Представьте, что вы читаете описания битвы, составленные людьми, принимавшими в ней непосредственное участие. Баха ад-Дин наблюдал, как Ричард высаживается на берег у Яффы. Он живо описывает его красную галеру, красную тунику, рыжие волосы и красный штандарт. Автор «Итинерариума» сравнивает бег сарацинских коней с полетом ласточки, объясняет, как лечить укус тарантула терьяком, доступным только состоятельным людям. Как хронист-крестоносец, так и хронист-сарацин описывают героическое жертвоприношение Гийома де Пре. Иногда мне приходилось примирять расхождения в отчетах. Амбруаз пишет, что галеры Ричарда, будучи не в силах захватить огромный сарацинский корабль, таранили его. Баха ад-Дин утверждает, что капитан отдал приказ затопить судно. Я сочла вполне вероятным, что правы были оба историка.

Со страниц этих анналов можно почерпнуть даже незначительные детали. У Филиппа под Акрой пропадает сокол. Сарацинская невольница, очаровывающая Ричарда пением во время его визита к аль-Адилю. Жалобы относительно мошек, называемых синселлами. Крепостная калитка в Мессину и Тамплиерская лестница в Яффе. Персики, сливы и снег, посылаемые Саладином больному Ричарду. Единственный раз, когда Ричард видел Священный город. Внезапный туман, наползший с моря и отрезавший арьергард крестоносцев во время марша на Яффу. Логистика средневековой армии в походе — с этим мне никогда прежде не доводилось встречаться. Несправедливое изгнание Ричардом с Сицилии Гийома де Барре, и их примирение после нападения аль-Адиля на арьергард. Неожиданный интерес Филиппа к Джоанне. Отчаяние Ричарда, пытающегося примирить долг короля с долгом крестоносца. Даже имена воинов, павших в битве. Диалоги, долетающие до нас подчас из уст самих говоривших. И Фовель, кипрский скакун, сведший с ума Ричарда и хронистов.

Ричард действительно сломал меч в стычке с вполне объяснимо разозленным сицилийским крестьянином, и при короле в тот момент находился только один рыцарь — я позволила себе сделать этим человеком Моргана. Львиное Сердце на самом деле прибыл на Кипр как раз вовремя, чтобы спасти сестру и невесту — всего несколько часов спустя после того, как Исаак Комнин выдвинул Джоанне и Беренгарии ультиматум. Никакой писатель не отважится изобрести драматический момент такого накала. Мне пришлось принижать градус героизма на поле сражений в отличие от описываемого в хрониках, потому как я не хотела, чтобы читатели подумали, что их пичкают Голливудом. Но Ричард воистину проехал взад-вперед строя сарацинской армии под Яффой. Сообщи об этом хронисты Ричарда, я бы усомнилась, но сведения проистекают от двух мусульманских историков. Баха ад-Дин был сокрушен тем, что никто не осмелился принять вызов Ричарда.

Я позволила себе единственное отклонение от установленных фактов. Речь о главе тридцать второй. Ричард действительно советовал племяннику Генриху принять иерусалимскую корону, но предупреждал о риске женитьбы на Изабелле, которую считал официально состоящей в браке с Онфруа Торонским. Но с глазу на глаз Ричард и Генрих не встречались — обмен мнениями осуществлялся через посланцев, потому как пулены настаивали на скорейшем заключении брака. Но раз это роман, я устроила для драматического эффекта личную беседу между дядей и племянником. А еще передвинула убийство Ричардом дикого кабана с апреля на февраль. И поскольку хронисты не удосужились описать дворец в Акре, я использовала рассказ о дворце в Бейруте.

В любом историческом романе есть места, когда нам нужно заполнять «белые пятна». Как я уже отмечала прежде, средневековые хронисты могли выказывать полнейшее безразличие к нуждам литераторов будущего времени. Нам зачастую не сообщают о днях рождения, датах свадеб, иногда даже кончины. А зачастую мы ничего не знаем даже о причине смерти. Все, что нам известно о кончине короля сицилийского Вильгельма П, — это что он умер от болезни, которая была непродолжительной и неожиданной. Поэтому я придала ей черты очень распространенной в Средние века хвори — перитонита. Выбрала также и дату рождения дочери Изабеллы от Конрада Монферратского. Известно, что, выходя в мае 1192 года за Генриха, Изабелла была беременна — один из сарацинских хронистов был возмущен этим, считая такой поступок доказательством безнравственности франков. Поэтому Мария должна была родиться где-то в течение 1192 года, и чтобы не томить читателей, я позволила ей появиться на свет до завершения книги.

Помимо «поэтической вольности», когда я дала возможность Генриху лично излить душу перед Ричардом, я не отступила от истины при описании этого удивительного эпизода в истории Утремера. Изабелла действительно дала отпор французам; Генрих, узнав об убийстве Конрада, поспешил назад в Тир, где его с восторгом встретили жители лорды-пулены, побуждавшие графа принять руку молодой вдовы и корону; Изабелла сама пришла к нему, вопреки советам, как и было описано в «Львином Сердце». Нежелание Генриха не так уж необычно. Немногие из крестоносцев имели намерение остаться в Святой земле, подавляюще большинство, исполнив обет, возвращалось в родные края. Даже щедрые обещания земель и титулов не соблазняли их отречься от привычной жизни. Жоффруа де Лузиньян был пожалован титулом графа Яффского и Аскалонского, но после заключения перемирия с Саладином поспешил к себе в Пуату. Когда французского клирика Жака де Витри избрали епископом Акрским, он поначалу пришел в ужас, потому как рассматривал должность в качестве пожизненного изгнания. Ги де Монфор, дядя «моего» Симона де Монфора из «Опускается тень», совершил путешествие в Святую землю и женился на дочери Балиана д’Ибелина Хельвис, но после ее смерти вернулся во Францию. Поэтому сомнения Генриха по поводу предложения, сделанного ему в Тире, не так уж удивляют. И хотя брак их с Изабеллой оказался, судя по всему, удачным, он так и не короновался и продолжал величать себя графом Шампанским.

Перейдем к убийству Конрада Монферратского. Французы изо всех сил старались убедить остальной христианский мир в том, что ответственность за преступление лежит на Ричарде. Один из сарацинских хронистов, ибн аль-Асир, утверждает, что Саладин сговорился с Рашид ад-Дин Синаном об убийстве и Ричарда, и Конрада, однако ни Ричард, ни Саладин не рассматриваются историками как серьезные подозреваемые. Ричард отчаянно торопился покинуть Утремер в расчете спасти собственное королевство, а Саладин только что заключил договор с Конрадом. Консенсус кроется в весьма правдоподобном объяснении, данном одним из хронистов: Конрад жестоко задел ассасинов, захватив их корабль.

Мне всегда доставляет удовольствие, когда читатели подмечают мои ошибки, в противном случае я продолжала бы повторить их вместо того, чтобы делать новые. Поэтому я благодарна тем, кто указал мне, что в Средние века не было пятнистых борзых, что глаза у лис не черные, а средневековые розы не цвели круглый год. Но читателям не стоит утруждаться, указывая мне, что выражение «открыть огонь» может использоваться только по отношению к огнестрельному оружию, но не к арбалетам. Мне этот аргумент известен, но я ведь романист, а не пурист, и нахожу невозможным описывать батальные сцены при помощи всего лишь одного глагола «стрелять». И хотя я сею заблуждение, повторяя суждение Джоанны и Беренгарии о том, что женщина более всего способна зачать сразу после «истечений», это заблуждение принадлежит им, не мне — средневековое понимание репродуктивного процесса не всегда соответствовало истине.

Начав изыскания для «Львиного Сердца», я столкнулась с двумя загадками: почему вести о смерти Генриха II потребовался такой большой промежуток времени, чтобы достичь Сицилии, и почему о кончине сицилийского короля во Франции узнали лишь в марте следующего года? Это весьма странно, потому как гонец вполне мог покрыть расстояние от Лондона до Рима всего за месяц. Один из курьеров Ричарда ухитрился даже добраться от Сицилии до Вестминстера всего за четыре недели, пусть это, конечно, и выдающаяся скорость. Но четыре месяца — это запредельно долго. И все же, когда Вильгельм умер 18 ноября 1189 года, он понятия не имел о приключившейся в июле смерти Генриха. Затем, хронист подчеркивает, что о кончине Вильгельма Ричард узнал лишь во время встречи с Филиппом Французским в замке Дре в марте 1190 года. Можно ли представить весть более значимую, чем уход короля? Не будучи в силах разрешить эту загадку, я смогла лишь предложить более-менее сносное объяснение этой феноменальной задержки. Читателям, желающим больше узнать о скорости перемещений в Средневековье, я рекомендую «Средневекового путешественника» (The Medieval Traveller) Норберта Одера.

Работая над «Львиным Сердцем», я совершила любопытное открытие. Считается, что Генрих II использовал в качестве геральдического символа двух львов, и я исходила их того, что в первые годы своего правления Ричард делал то же самое. Но хронисты-крестоносцы часто упоминают про штандарт «со львом». Я углубилась в поиски и обнаружила, что хронисты были правы — Ричард начал царствовать под знаком одинокого льва, стоящего на задних лапах. В 1195 году он принял герб, который остается королевским символом Англии до сих пор: «в червлёном поле три золотых, шествующих, впрям смотрящих льва». Превосходный очерк эволюции ранней геральдики можно найти в книге «Происхождение королевского герба Англии: его развитие до 1199 г.» (The Origin of the Royal Arms ofEngland: Their Development to 1199) Адриана Эйлса. Иногда Ричард пользовался также штандартом с драконом. Высказывалось предположение, что Саладин мог предпочитать орла в качестве геральдического символа, поэтому я снабдила его таковым в «Львином Сердце».

Я старалась избегать терминов, не употреблявшихся в Средние века. Поэтому мои герои не упоминают выражение «Византийская империя», называя это государство империей греков. Куда труднее было бы обойтись без словосочетания «крестовый поход». Современники предпочитали говорить «принять Крест» или «отправиться в паломничество». Первый термин слишком громоздкий, а второй еще и навевает мирные ассоциации, весьма далекие от военных реалий крестовых походов. Как обычно, я позволяла себе некоторые вольности, когда выступала в лице рассказчика. Есть еще неизбежная дилемма: использовать средневековые или современные географические названия. В «Львином Сердце» я, в интересах ясности, отдала предпочтение последним. Так. я пишу «Хайфа» вместо «Каифас» и «Арсуф» вместо «Арсур». И продолжала вести бой с настоящим бичом исторического романиста — пагубным средневековым пристрастием воспроизводить в семье одни и те же имена. К счастью, у многих из этих имен есть варианты, в противном случае мои читатели не смогли бы отличить игроков без номеров на футболках. Так, в «Львином Сердце» встречаются Джеффри, Жофф, Жофре и Жоффруа; Вильгельм, Гильом и Гийом. Я предпочла не злоупотреблять именем, которым крестоносцы обозначали Малик аль-Адиля — Сафадин, потому как менее подкованных читателей оно неизбежно вовлекло бы в путаницу из-за сходства с более распространенным прозвищем Саладин. И для самых любознательных: «Львиным Сердцем» Ричарда называли еще до его восшествия на королевский трон.

Я стараюсь обычно предвосхитить вопросы читателей, и теперь занимаюсь именно этим. Еще я собираюсь создать блог для обсуждения моих изысканий к «Львиному Сердцу» и материала, не попавшего в раздел «От автора». Хотя алебарда не вошла в общее употребление раньше четырнадцатого века, в соборе в Монреале сохранилось изображение двенадцатого века, где она показана, и я сочла забавным упомянуть про нее, поскольку Ричард очень интересовался новинками вооружений. Современники утверждают, что брат Беренгарии Санчо был исключительно высоким, и как утверждает профессор Луис дель Кампо Хесус, исследовавший его кости, Санчо был выше семи футов. А если допустить, что обнаруженный в основанном Беренгарией аббатстве Эпо скелет действительно принадлежит ей, ее рост составлял всего пять футов. Точный год ее рождения нам неизвестен, хотя Энн Тринидейд, наиболее авторитетный из двоих биографов королевы, приводит убедительные свидетельства в пользу ее появления на свет около 1170 года. Самый распространенный комментарий относительно внешности Беренгарии принадлежит перу желчного Ричарда Девизского, бросившего язвительно: «Она была скорее умна, нежели красива». Но он ни разу ее не видел. Хронист Амбруаз, который, вполне вероятно, встречался с ней, описывает наваррку как женщину весьма привлекательную и милую. Автор «Итинерариума» утверждает, что Ричард возжелал ее еще в бытность графом Пуатуским — история увлекательная, но едва ли правдивая, потому как средневековые браки диктовались интересами государства, а я сомневаюсь, что во всем теле Ричарда сыскалась хотя бы одна романтическая косточка. Хотя о рождении у Джоанны и Вильгельма сына говорит лишь один хронист — Робер де Ториньи, аббат Мон-Сен-Мишеля, источник это надежный, потому как он был другом Генриха II и удостоился высокой чести стать крестным отцом дочери Генриха и Алиеноры Элеоноры, ставшей позднее королевой кастильской. Как я уже упомянула в «Послесловии», мы не знаем имен второй жены Исаака Комнина и его дочери, известной хронистам как Дева Кипра. Софией и Анной я назвала их по своей прихоти. Сын Ранульфа и Рианнон Морган является одним из немногих выдуманных персонажей, появляющихся в моих романах, как и его возлюбленная леди Мариам. Подобно тому как в «Подводя черту» я поступила с приближенными Эллен де Монфор Гуго и Джулианной, я придумала истории жизни для фрейлин Джоанны Беатрисы и Алисии, поскольку единственное, что нам известно об этой парочке, это их имена и безграничная преданность госпоже. И одно слово об арнальдии, лютой болезни, едва не прикончившей Ричарда в Акре. Это не цинга, как кое-где утверждают. Последнюю в армейских лагерях знали, и крестоносцы отличали ее от арнальдии. Более того, цинга является следствием скудной диеты, а Ричард перед тем провел месяц на Кипре. Хворь остается загадкой, не поддающейся диагностике вот уже восемьсот с лишним лет.

Даже по моим меркам глава «От автора» получается чересчур длинной. Хотелось бы закончить mea culpa и извинениями. На моем веб-сайте есть раздел «Средневековые промахи». Иногда явные несоответствия в моих книгах — это не ошибки, но плод ума, созревшего к моменту написания книги более поздней. Например, остроглазые читатели могли подметить, что Алиенора помолодела на два года по сравнению с «Землей, где обитают драконы» и первыми моими детективами. Одно время господствовала точка зрения, что королева родилась в 1122 году, но Эндрю У. Льюис убедительно доказал, что на самом деле это произошло в 1124 году. Иногда мои просчеты вскрываются дальнейшими исследованиями: так, мои женщины носили бархат в XII веке, а у Ричарда III имелся ирландский волкодав — мировой рекордсмен по продолжительности жизни. До сих пор самой позорной своей ошибкой я считала маленькую серую белку в «Солнце». Но белочку напрочь затмил ляп, обнаруженный мной недавно в главе семнадцатой «Подводя черту», где я вложила в уста Эдуарда I фразу о том, что с арбалетом управляться куда труднее, чем с длинным луком. Я пришла в совершенный в ужас, ибо тут все обстоит с точностью до наоборот. Что сбивает с толку сильнее всего, так это что я прекрасно знала об этом факте, работая над «Подводя черту», у меня нет привычки пить и сочинять книги одновременно. Так как же объяснить ошибку? Не имею не малейшего понятия, но я смущена ужасно, и приношу единственную епитимью, какую могу — привлекаю как можно больше внимания к своему непростительному просчету.

После mea culpa перейдем к извинениям. В авторском послесловии к «Семенам раздора» я свершила поступок добросердечный, но необдуманный — предложила обеспечить материалами с моего блога читателей, не имеющих доступа в Интернет. Я не ожидала мешка писем и оказалась не в силах ответить на них все, поскольку не имею помощников по части корреспонденции, запросам читателей, изысканий и прочего. Поэтому мне хотелось бы попросить прощения у тех, кто написал мне, но не получил ответа. Печальная правда в том, что электронная почта, блоги, веб-сайты и социальные сети вроде Фейсбук становятся единственным реальным средством интерактивного общения между писателем и читателем.

Поначалу я собиралась уместить историю Ричарда в одну книгу, но вскоре поняла, что недооценила объем исследований, необходимых для этого, хотя тут вина скорее Ричарда, чем моя. Маршрут странствий этого человека способен посрамить Марко Поло: Италия и Сицилия, Кипр, Святая земля, Австрия, Германия, Франция — остается посочувствовать, что тогда еще не начислялись премиальные мили[5]. Когда впереди замаячил срок сдачи, а мы с Ричардом все еще накрепко увязли в Утремере, у меня началась паника. По счастью, моя подруга Валери Ламонт подала превосходную идею: почему бы не написать о Ричарде две книги? Все складывалось, ибо имелся естественный водораздел — завершение Третьего крестового похода. К большому моему облегчению, издатель благосклонно отнесся к подобному предложению, и таким образом, «Королевский выкуп» начался тем, чем закончился «Львиное Сердце» — отплытием Ричарда из Акры на родину. Разумеется, он даже не догадывался о том, что ожидает его впереди: неожиданная схватка с пиратами, кораблекрушение, плен, заточение, выкуп, предательство, разрушающийся брак и всепожирающая война с французским королем. «Королевский выкуп» станет также моим последним приветом Анжуйцам — определенно одной из самых неблагополучных и интригующих семей в истории. Я буду скучать по ним.


Ш.К.П.

Февраль 2011 г.

Загрузка...