Львиное сердце. Под стенами Акры

ГЛАВА XII. Аскалон, Утремер

Узнав, что нападения на Иерусалим не будет, солдаты упали духом. Крестоносцы готовы были терпеть трудности, если это нужно ради возвращения Священного города. Теперь же, узнав про отход к побережью, они были ошеломлены, сбиты с толку и рассержены, ведь все их страдания оказались вдруг напрасными. Ричард тоже мучился, так как ощущал, что даже сохранив подчиненным жизни, все равно подвел их. Он делал что мог, обеспечивая перевозку больных и раненых в Яффу, и это не осталось незамеченным хронистами. Амбруаз сообщает, что много «худого народа» было бы брошено, если бы не английский король, и автор Itinerarium признает, что без этой помощи многие из недужных скончались бы, поскольку не имели возможности позаботиться о себе. Но оба пишут также, что всякий «проклинал день, когда родился на свет», что сокрушенные сердцем солдаты не находили утешения.

Достигнув Рамлы, унылая и разочарованная армия раскололась. Большая часть французов отказалась долее служить под началом Ричарда и рассеялась. Одни направились в Яффу, другие в Акру, а некоторые даже поклялись присоединиться к Конраду в Тире. Генрих и его люди остались верны, и вместе с Ричардом шампанцы выступили печальным маршем на Аскалон по дорогам, развезенным настолько, что они стали напоминать смертельно опасную трясину. Избитые самой свирепой непогодой зимы: снегом, градом, ледяными ливнями, двадцатого января крестоносцы добрались наконец до Яффы. Там, среди руин некогда оживленного города, воины искали укрытия от бури столь яростной, что королевские галеры не решались войти в опасную гавань больше недели. Как раз к тому времени, когда припасы совсем истощились, разбушевавшееся море успокоилось достаточно, чтобы позволить нескольким кораблям пристать к берегу и выгрузить провизию. Вскоре погода снова испортилась, и когда провиантские галеры отважились на еще одну выгрузку, их выбросило на камни, и большая часть экипажей погибла.

Каким-то образом Ричарду удавалось не дать крестоносцам совсем упасть духом и организовать работы по разборке груд камня и мусора. Трудились все: король, лорды, епископы; рыцари бок о бок с простыми солдатами таскали камни, обломки скал, валуны песчаника. Наняв за счет собственных тающих средств местных каменщиков, Ричард отправил письмо Гуго Бургундскому, побуждая французов не бросать крестовый поход. Гуго осаждали и собственные люди из тех, кто не ушел в Акру или Тир, и герцог скрепя сердце согласился прийти в Аскалон, хотя и отказался выступить раньше Пасхи. Несговорчивость Гуго взбесила короля, но ему пришлось удовольствоваться тем, что имеет.

Генрих захватил некоторых из своих павших духом рыцарей в Яффу, чтобы они отдохнули пару дней и развлеклись со шлюхами, доставленными из Акры. Во время своего пребывания в городе граф навестил Джоанну и Беренгарию и заверил королев, что Ричард заберет их к себе как только более-менее отстроит Аскалон. Он старался создать впечатление, что пока все идет хорошо, отчасти потому, что не хотел тревожить дам, а отчасти потому, что по натуре своей был оптимистом. Но вернувшись в Аскалон, обнаружил, что хрупкое согласие между Ричардом и Гуго уже дало трещину. Герцог попросил короля об очередном займе, а когда тот отказался, отправился, кипя от обиды, в Яффу. Он тронулся в путь по прибрежной дороге в то самое время, когда галера Генриха взяла курс на юг.

Через день после возвращения Генриха в Аскалон, Ричард решил произвести разведку на Дарум, сарацинский замок, расположенный в двадцати милях к югу — владея одновременно Аскалоном и Дарумом, крестоносцы образуют пояс крепостей, пережимающий питающую пуповину, связывающую Саладина с Египтом. Генрих вызвался ехать с дядей, и при первой же возможности постарался выяснить неприятные подробности последней ссоры между Ричардом и Гуго.

— Так что случилось-то? — спросил граф. — Говори про Гуго что хочешь, но он чертовски прижимист. Поверить не могу, что ему хватило наглости снова просить у тебя денег. Герцог из кожи вон лезет, чтобы досадить тебе при первой возможности!

— Он заявил, что его люди требуют платы, а у него нет денег. Я сказал, что не могу дать больше. Гуго не вернул заем в пять тысяч серебряных марок, взятый у меня в Акре, и я уже покрыл три четверти расходов на восстановление Аскалона. Но герцог не пожелал и слушать. Сказал, что возвращается в Акру, а нам посоветовал катиться в ад.

Генрих ничего не ответил, и некоторое время они скакали молча. Ему не понравилось, как спокойно Ричард отнесся к очередному дезертирству французов. Дяде полагалось негодовать на наглость Бургундца, употребить весь свой недюжинный арсенал ругательств и эпитетов, чтобы проклясть герцога до последнего дня его подлой жизни. Генриху дядя всегда представлялся стихийным бедствием, не подвластным страхам и сомнениями, снедающим простых смертных. Теперь он видел, что английский государь совершенно вымотан постоянными раздорами с собственными союзниками, пал духом, утратил надежду, и это ужасно беспокоило графа. Что будет, если Ричард вложит в ножны меч и отправится домой, как это сделал Филипп?

Граф напрягал ум в поисках темы, способной развеять мрачные мысли дяди, и опустив взгляд на мышастого жеребца Ричарда, нашел ее.

— Я слышал, за время моего в Яффе пребывания ты укреплял легенду о себе, — заметил он лукаво. — Не провел я и часа в лагере, как мне рассказали про последнее твое приключение. Но та часть про прыжок через кабана наверняка выдумка!

Как Генрих и рассчитывал, Ричард заглотил наживку, так как никогда не упускал случая похвастать своими подвигами.

— А вот и не выдумка, — с улыбкой возразил король. — Я с несколькими моими рыцарями поехал на разведку к Бланшгарду. По пути назад натыкаемся мы на огромного кабана. Он не убегает, готовится к нападению. Я пользуюсь своим боевым копьем вместо рогатины и вонзаю его зверю в грудь. Но древко ломается пополам, и кабан бросается на прямо меня. Мне оставалось только одно: даю Фовелю шпор и тот взмывает над вепрем словно на крыльях. Единственной потерей стала попона, разодранная сзади клыками. Это дало мне время выхватить меч, и когда кабан бросился снова, я рубанул его по шее, что ошеломило его достаточно, чтобы добить.

Генрих прыснул со смеху.

— Послушать тебя, так это была очередная охота. Но я скажу наверняка, что даже из один из сотни не отважится перепрыгнуть через разъяренного кабана! Это удивительный образчик выездки, даже для тебя, дядя!

— Надо воздать должное... Фовелю. — Ричард наклонился и нежно потрепал гриву жеребца, а Генрих снова рассмеялся, довольный тем, что сумел развеселить родича. Но в этот миг показался один из высланных вперед разведчиков, за которым по пятам гнались несколько сарацин.

Завидев крестоносцев, турки натянули поводья, развернули коней и обратились в бегство. Разведчик, туркопол тамплиеров, направился к Ричарду.

— Перед стенами стоит лагерем большой отряд пехоты, милорд король, между замком и деревней. Но какой-то странной показалась мне эта пехота, поэтому я подошел поближе. Слишком близко, — добавил воин с кривой усмешкой. — Утверждать не берусь, поскольку, когда меня заметили, я был еще довольно далеко, но сдается мне, это христианские пленники.

— Ну так давай выясним, — бросил Ричард и дал знак рыцарям строится в боевой порядок.

Двигаясь стремя в стремя, с опущенными копьями, крестоносцы вскоре узрели очертания замка Дарум. Впереди виднелись белые палатки, дымящие костры, несколько сарацинских всадников сновали по лагерю в явном переполохе, но никаких признаков христианских пленников не наблюдалось.

— Прокляни Бог, мы опоздали, — выругался Ричард. — Их увели в замок.

На один яростный миг он подумывал ринуться на штурм, но при рыцарях не имелось никаких осадных орудий. Но крестоносцы могли хотя бы отомстить за своих, и с боевым кличем английского королевского дома пошли в атаку.

Сарацины поскакали навстречу — проявление отваги истинной, но и безрассудной, поскольку числом они значительно уступали франкам. Когда бой закончился, несколько мусульман было убито, а двадцати пришлось сдаться в плен. Хотя все сокрушались об упущенном шансе освободить братьев по Христу, рыцари радовались, что получат от разведывательной вылазки изрядную прибыль, и уже прикидывали, сколько выручат за захваченных лошадей и в виде выкупа за пленников. Ричард, однако, недоумевал, почему гарнизон замка не пошел на вылазку и не принял участия в схватке. Он обшаривал глазами укрепления, стараясь заметить проявление оживления, когда один из его воинов закричал, указывая в сторону деревни.

Та казалась покинутой, потому как обитатели ее, равно мусульмане и христиане, либо обратились в бегство, либо забаррикадировались в домах. Но тут двери церкви распахнулись, и их них, смеясь и плача, повалили люди. Кому-то удалось освободиться от пут, другие были по-прежнему связаны друг с другом. Бедолаги были тощими, грязными, оборванными, но ликовали: все говорили одновременно, благодаря Бога и Ричарда за заступничество. Спешившись, король оказался в окружении толпы, и потребовалось некоторое время, чтобы расслышать в общем гомоне что-то членораздельное.

— Выберите одного, чтобы говорил от имени всех, — велел он. — Есть среди вас мои солдаты?

Несколько человек протиснулось поближе, назвавшись сержантами, плененными во время фуражирской экспедиции под Рамлой в декабре. Указывая на остальных, они пояснили, что тут есть попавшие в неволю при осаде Акры, бедолаги-паломники и местные сирийцы.

— Но все христиане, милорд, пусть даже есть тут и последователи греческой Церкви, — заверил один из сержантов. — Нас держали в Иерусалиме, заставляли работать на неверных: копать рвы и укреплять городские стены. Теперь нужда отпала, поэтому нас погнали в Египет, чтобы продать в рабство на одном из тамошних рынков... — Тут говоривший осекся. — Признаюсь, я утратил надежду. Но Бог не оставил нас.

Тут к горлу его подкатил ком, не давая продолжать, и Ричард вскинул руку, призывая к тишине.

— Не понимаю, почему вас не увели в замок? Как удалось вам избавиться от караульных?

— Благодаря тебе, сир. — По виду король понял, что новый представитель тоже солдат—шрамов у него было больше, чем полагается любому гражданскому. Ему явно пришлось провести в плену больше времени, нежели захваченному под Рамлой сержанту, поскольку отощал он куда сильнее. Но улыбка его могла по лучезарности потягаться с солнцем. — Они узнали твой штандарт и побежали к лагерю с криками: «Малик-Рик! Малик-Рик!» Потом мы увидели, что большая часть стражников бросилась наутек — попрыгали на коней и поскакали к замку, бросив нас самих за собой присматривать. Стоило бы тебе послушать, как называли их остальные сарацины — те, которым хватило духу остаться и сразиться с тобой!

Пленник рассмеялся хрипло и с благодарностью принял от одного из рыцарей флягу с вином.

— Побежали и мы, — продолжил он. — Хоть и едва ноги двигаем, и укрылись в церкви, где части из нас удалось избавиться от пут.

На первый план полезли другие, спеша рассказать свои истории, поведать что видели. Многие плакали от счастья, и слезы их оказались заразными — кое-кто из рыцарей расчувствовался. Генрих пробился к Ричарду, без стеснения утирая глаза тыльной стороной ладони. Его не удивило, что дядя оказался в числе немногих, не поддавшихся эмоциям. Подозвав нескольких туркополов, король велел им скакать в Аскалон и сообщить, что отряд возвращается с двадцатью сарацинскими пленниками, несколькими ранеными рыцарями и примерно с тысячей освобожденных христиан, поэтому навстречу надо выслать лошадей и повозки.

— Я намерен отвести нас подальше от замка, пока эти трусы-караульные не спохватились и не решили, что им предпочтительнее сразиться со мной, а не объясняться за свое бегство перед Саладином.

— Какой удивительный день, дядя! — Генрих был так тронут, что с чувством обнял старшего родича, забыв про то, что одежда у обоих забрызгана грязью и кровью. — Я был так счастлив, когда пала Акра, но сегодня, думается, наша победа еще славней. Когда состарюсь, буду сажать внуков на колени и доводить их до слез, в очередной раз пересказывая повесть про чудесное спасение невольников в Даруме!

Ричард посмотрел на Генриха, потом на ликующих людей, все еще толпящихся вокруг них.

— Хорошая работенка, — согласился он. — Но известно ли вам, почему мы так преуспели?

Освобожденные пленники пришли в замешательство, потому как для них ответ был очевиден — Господь сотворил чудо. Рыцари соглашались с ними, хотя догадывались, что изрядно помогла и разрастающаяся легенда о Малик-Рике. Но выслушав их, Ричард покачал головой.

— Мы победили, — горько промолвил он, — потому что рядом не было французов, способных нам помешать.

Следующим шагом Ричарда стала попытка прийти к соглашению с Конрадом Монферратским и снова вернуть его в армию. Маркиз наотрез отказался явиться в Аскалон. Однако согласился на переговоры с Ричардом, и было постановлено организовать встречу в Казаль-Имбер, на полупути между Тиром и Акрой.

Андре не было рядом, иначе он настоял бы, чтобы, отправляясь на рандеву с Конрадом, Ричард взял достаточный эскорт. Но де Шовиньи отсутствовал вот уже две недели, вызвавшись добровольцем в опасное январское плавание к берегам Италии. Раз нет возможности сражаться, пока не заживет проклятая рука, ворчал рыцарь, нужно заняться чем-нибудь полезным и поглядеть, чему можно научиться при папском дворе. Ричард отпускал его скрепя сердце — выражаясь языком солдат, они с Андре всегда прикрывали друг другу спину. Но потребность в новостях была настоятельной, особенно теперь, когда Филипп вернулся во Францию, а напирать на риски морского путешествия было бессмысленно, поскольку такая же ежедневная опасность угрожала Андре и в Утремере. Поэтому король согласился, но отлучка кузена добавила еще одну к множеству прочих неприятностей этой зимы.

Проведя пару дней в Яффе в обществе жены и сестры, король отправился на север в сопровождении значительного отряда рыцарей и не менее внушительного эскорта из тамплиеров, потому как знал, что племянник не меньше Андре склонен задать дяде выволочку по первое число, когда дело касается неоправданного риска. Путешествие вдоль берега пробуждало воспоминания о марше на Арсуф, состоявшемся месяцев шесть тому назад. Всем им казалось, что с тех пор минула целая вечность.

Девятнадцатого февраля они добрались до Цезареи. В сентябре она была покинутой, ее по преимуществу мусульманское население бежало при приближении армии крестоносцев. Но Салах ад-Дин не приказал срыть ее, как поступил с Аскалоном и прочими городами и замками у Ричарда на пути. Теперь Цезарея была частично заселена, часть брошенных домов и лавок перешла к местным христианам. Некогда тут обитало пять тысяч жителей, теперь же она напоминала скорее бледную тень самой себя, однако медленно возвращалась к жизни, и людей Ричарда радовало это возрождение. Хотя бы одну ночь можно поспать под крышей, в настоящей кровати, даже навестить баню и смыть грязь жутко раскисшей дороги.

Генрих одним из первых поспешил в баню, наслаждаясь парной, куда горячий воздух поступал от топки по глинобитным трубам. Граф быстро усвоил обычай местных франков часто мыться, но обнаружил, что стыдлив более, чем сам себя считал, и никогда не разрешал прислужникам срезать ему волосы в срамных местах, как поступали иные из пуленов. Вот и теперь он приказал только сбрить бороду. Затем Генрих решил побродить по улицам, ведь этот древний город был основан задолго до рождения Господа Иисуса Христа. Зашел в церковь Св. Петра. Тамошний каноник поведал ему, что некогда тут размещался языческий храм Юпитера, потом мечеть, ставшая сценой кровавой бойни мусульман во время взятия Цезареи христианами девяносто с лишним лет назад. Ныне это был кафедральный собор архиепископа Цезарейского. Выйдя из храма, граф угодил под начинающийся дождь, остудивший его интерес к осмотру достопримечательностей.

Вопреки непогоде, в замок Генрих пришел в отличном расположении духа, предвкушая обед, приготовленный на плите, а не над походным костром. К несчастью, начался Великий пост, но графа заверили, что подадут свежую рыбу, а не соленую селедку, отравлявшую такое множество постных трапез. Только-только подали пирог с угрем, а также входивших в меню устриц и морских гребешков, как обед прервал неожиданный приезд Стефана Лоншана, брата королевского канцлера и одного из соуправителей Акры.

Не дожидаясь официального объявления, Стефан поспешил к помосту и опустился на колено.

— Хвала Господу, я разыскал тебя, монсеньор! Нам было известно, что ты едешь на встречу с Конрадом, но мы не знали, как далеко ты продвинулся, и опасались, не предпочел ли плыть до Яффы морем.

Ричард жестом велел ему подняться. Он уже оставил поднос в сторону, потому как новости Лоншан привез явно безотлагательные.

— Не трать зря времени, — сказал король, памятуя о слабости чиновника к многословию. — Говори, что стряслось, сэр Стефан.

— Тебе немедленно следует ехать в Акру, милорд, потому как на город напали!

Ричард охнул так, что эхо прокатилось над столом. Он приготовился к дурным вестям, но не таким.

— Как такое может быть? Саладин распустил большую часть войска до весны!

— Это не Саладин, милорд. Акру осаждают сукин сын Конрад Монферратский и его прихлебатель герцог Бургундский.

Зал вздрогнул от рева, и Ричарду пришлось прикрикнуть на придворных, чтобы успокоить. Как и отец, он умел в случае необходимости гаркнуть как следует, и в воцарившейся напряженной тишине Лоншан продолжил свою повесть:

— Тебе ведомо, какая вражда разделяет генуэзцев и пизанцев, монсеньор. Они всегда готовы вцепиться друг другу в глотку, обижаются на малейший пустяк. Полагаю, рознь между ними восходит к...

— Не надо уроков истории, сэр Стефан, — нетерпеливо перебил Ричард. — Просто расскажи о том, что случилось.

— Ну так вот, последняя их уличная драка вышла из-под контроля, и вскоре началась настоящая война. Бертран де Верден и я предприняли, разумеется, все возможное, дабы восстановить порядок. Однако... — Перехватив предупреждающий взгляд Ричарда, Лоншан поспешно вернулся к сути дела. — Генуэзцев стали теснить, и они забаррикадировались в своем квартале. О чем мы не ведали, так это, что они послали одну из своих галер в Тир, просить Конрада о помощи. Тут приехал Гуго Бургундский. Генуэзцы решили не дожидаться Монферрата и гурьбой повалили в лагерь герцога, разбитый за стенами города.

Тут Стефан приостановился, наслаждаясь тем, что является средоточием безраздельного внимания общества.

— Бургундец был просто счастлив обрести повод напасть на город. Но пизанцы оказались слишком проворными для него. Пока он строил свои войска, они атаковали первыми. Коня герцога убили в схватке, а он сам свалился вверх тормашками в лужу грязи. — При этом воспоминании улыбка тронула краешки губ Стефана. — Потом пизанцы отошли и заперли за собой городские ворота. Но на следующее утро на внешнем рейде встала эскадра Конрада. Мы держались три дня, и пизанцы умоляли послать к тебе за помощью. И вот... я отправился тебя искать, — подвел соуправитель черту. — Гавань Цезареи очень опасна, поэтому я собирался проплыть мимо, сомневаясь, что ты успел сюда добраться. И слава Богу, что передумал!

Но к этому моменту на него никто уже не обращал внимания. Ричард вскочил. Сперва не поверив собственным ушам, он теперь так распалился, что люди стали отходить подальше, будто от него и в самом деле исходил жар.

— Саладин лопнет от смеха, когда услышит такое, — произнес король, словно выплевывая слова.

Обшарив взглядом зал, он подозвал к себе Робера де Сабля, великого магистра тамплиеров, и Генриха, потом снова посмотрел на Лоншана.

— Я хочу, чтобы ты сегодня же возвратился в Акру и передал, что поутру я буду в городе.

При мысли о часах, которые снова придется провести на корабле, Стефан спал с лица, но покорно повиновался. Но после минутного размышления нахмурился и повернулся к человеку, стоявшему рядом. Им оказался Генрих.

— Как он попадет туда так быстро? Акру от Цезареи отделяют добрых сорок миль.

Граф уныло поглядел на столы, на которых сервировали только первую перемену блюд.

— Будем скакать всю ночь, — вздохнул он, после чего поспешил вслед за дядей.

На следующий день Ричард, как и обещал, был под Акрой. Но к тому времени распространился слух о его приближении, и приехав, он узнал, что осада снята. Конрад и Гуго сочли, что осторожность — лучшая из доблестей, и поспешно отступили в Тир. Ричард взялся мирить пизанцев с генуэзцами, и посредством красноречия, логики и угроз настоял на своем. Затем король добился, чтобы Конрад встретился с ним в Казаль-Имбер, как и было изначально уговорено. Маркиз, не испытывающий недостатка в дерзости, согласился.

В Казаль-Имбер Ричарду не удалось повторить успех, достигнутый в отношении пизанцев и генуэзцев. Конрад снова отказался выступить под Аскалон и прибавил, на взгляд короля, оскорбление к обиде, сославшись на дезертирство французов как на причину отсутствия собственного энтузиазма. Ричард возвратился в Акру в гневе и созвал совет, лишивший Конрада его половины от поступлений доходов в казну королевства. Но то был пустой жест, поскольку решение не могло быть проведено в жизнь, пока Конрад сохраняет поддержку французов и большинства пуленов. На самом деле он даже больно ударил затем по Ричарду, поскольку маркиз сумел найти ответный шаг, гораздо более эффективный.

В итоге король пробыл в Акре весь март, желая убедиться, что его главный порт не подвергнется новому нападению. Он также возобновил переговоры с Салах ад-Дином, попросив выслать к нему на встречу аль-Адиля и предложив условия. основанные на разделе королевства и Священного города, очень близкие к тем, которые обсуждались в ноябре. Но о свадьбе между Джоанной и братом султана не говорилось ни слова. Переговоры проходили в такой дружественной обстановке, что как раз накануне Вербного воскресенья Ричард возвел в рыцарское достоинство одного из сыновей аль-Адиля, а Салах ад-Дин и его совет склонялись к принятию условий.

Но конференция была резко прервана, когда в конце марта Ричард неожиданно уехал из Акры. Его лазутчики донесли, что не ему одному приходится страдать от борьбы с внутренними врагами. Войско Салах ад-Дина устало от войны и выражало недовольство еще сильнее, чем солдаты Ричарда, поскольку сражаться ему пришлось намного дольше. Что еще важнее, король вызнал, что внучатый племянник Салах ад-Дина угрожает восстанием и, очевидно, готов объединиться с недругом султана, повелителем Хилата.

В этой связи Львиное Сердце решил потянуть время и посмотреть, что из того выйдет. Его расчет строился на том, что возрастающая уязвимость Салах ад-Дина побудит султана пойти на более выгодные для франков условия, ведь Аскалон оставался камнем преткновения на пути к миру, ибо ни одна из сторон не желала отказываться от притязаний на него. Заглянув в Яффу, Ричард забрал жену и сестру и поехал вместе с ними в Аскалон. Пасха — самый почитаемый в христианском календаре праздник, и король собирался отпраздновать его с размахом, поставив специальные шатры для угощения и развлечений воинов. Однако за три дня до Пасхи Конрад завладел казенными доходами, в которых ему отказал совет, и послал в Аскалон гонца с требованием к остававшимся там французам присоединиться к нему и герцогу Бургундскому в Тире.

Ричард охрип, битый час уговаривая отъезжающих рыцарей, но все впустую. Одни выглядели пристыженными, другие и вовсе несчастными, но все понимали, что выбора нет. Конрад напомнил им, что король назначил Гуго Бургундского командующим всех французских сил, а герцог отдал прямой приказ от имени своего государя. Даже предложение Ричарда оплатить расходы рыцарей не заставили их поколебаться, и он удалился в свой шатер, сокрушенный этой последней неудачей. Пришедший вскоре Генрих застал его одного — редкое явление для короля. Ричард сидел, сгорбившись, на сундуке, обхватив голову руками.

— Дядя... — Не желая вмешиваться, молодой человек поколебался. — Ты посылал за мной? Я могу позже...

— Нет, заходи. Я обещал французским рыцарям, что обеспечу им эскорт до Акры, поэтому хочу, чтобы ты и тамплиеры позаботились об их безопасности. — Ричард выпрямился и принял протянутый Генрихом кубок. — Более семисот рыцарей потеряно, добавь сюда оруженосцев, пехотинцев, арбалетчиков, а также коней и оружие... Господи Иисусе, худшего времени и выбрать было нельзя. Мне уже начало по-настоящему казаться, что мы сможем заставить Саладина пойти на уступки. Но теперь... Даже такие люди, как Гийом де Барре и юнец Монморанси, сочли себя обязанными вернуться в Тир, не решившись противоречить прямому приказу короля и сеньора. Они рассыпались в извинениях, обещали вернуться, если сумеют убедить Гуго отпустить их. Но это столь же вероятно, как то, что я решу стать монахом.

Ричард сделал паузу, чтобы приложиться к кубку, но вино показалось кислым. Он уже ставил кубок на стол, когда ужасная мысль промелькнула у него в голове, и рука дрогнула, расплескав красный как кровь напиток.

— Генрих, а как твои рыцари? — спросил он. — Ты-то, я знаю, останешься со мной, но твои люди?

— Они останутся, дядя, — заверил его молодой человек. — Останутся. Никогда еще я так не гордился ими, потому как они рассмеялись над приказом Конрада. «Да, Филипп — наш король, — сказали они. — Но наш сюзерен — граф Генрих, и приказы мы будем получать только от него, а не от проклятого герцога Бургундского». Благослови их всех Господь, потому что ни один не пожелал подчиниться Гуго или Конраду. Им известно, конечно, что я защищу их от гнева французского короля.

«Если мы когда-нибудь вернемся во Францию» — эту мысль Генрих не озвучил. Бывали минуты, когда любимая Шампань казалась столь же недостижимой, как луна на небе, но едва ли дяде стоит слышать об этом сейчас. Если он по временам падает духом, то каково приходится человеку, несущему на своих плечах груз командования.

— Слава Богу, — промолвил Ричард.

Только и всего, но для графа эти два коротких слова говорили о душевном настрое дяди больше, чем толстые тома. Жаль, что нет рядом Андре, который всегда угадывал, что именно нужно сказать королю в тот или иной момент. Генрих сел на ковер у ног Ричарда, напряженно вглядываясь в лицо родича. Он уже некоторое время подозревал, что проклятый утремерский климат и постоянное напряжение произвели разрушительное действие на здоровье дяди, подрывая запас сил и мужество. Ему бросилось в глаза, что кожа у него неестественно яркая, впалые щеки полыхают румянцем, глаза блестят — явные признаки развивающейся горячки. Но едва ли король согласится признать сей факт, поэтому Генрих прикусил язык. Как ни тяжело было молчать, но оставалось только надеяться, что Ричард обратится за помощью к своему главному лекарю, мастеру Ральфу Безасу.

— Чего я не могу понять, так это, почему такое множество местных лордов держится в стороне от войны? — промолвил Ричард после мрачной паузы. — Как могут люди вроде Балиана д’Ибелина или Рено Сидонского отказываться сражаться, когда на кону стоит существование всего их мира?

— Дядя... — протянул граф, пытаясь собраться с мыслями.

Ему не удалось помочь Ричарду навести мосты через пропасть, отделяющую его от большей части армии. Воины, пылавшие религиозным рвением, питали недоверие к прагматизму своего полководца, и Ричард слишком часто забывал принять это обстоятельство в расчет. Есть ли смысл в очередной раз указывать дяде на то, что Генрих рассматривал как главную ошибку короля со времени прибытия на Святую землю?

— В то время как для французов это война не столько с Саладином, сколько с тобой, в отношении пуленов это не так. Для них борьба идет между двумя, только двумя людьми: Конрадом Монферратским и Ги де Лузиньяном. Я думаю, ты сделал ошибку, поддержав Ги, дядя. — Заметив, как Ричард резко вскинул голову, молодой человек продолжил поспешно: — Знаю, тебе не по нраву слышать такое. И я не защищаю Конрада. Кандидат в святые из него не получится. Но он ведь стремится к короне, не к нимбу, а те самые качества, которые ведут в ад: безжалостность, беспринципность, амбиции, говорят в его пользу как правителя такой беспокойной страны, как Утремер. Пулены не хуже тебя видят его изъяны. Но им нужен сильный король, способный защищать свое государство до последней капли крови, если понадобится, и они доверяют Конраду, но не доверяют Ги. Лузиньян для них — король-марионетка — твоя марионетка — способный властвовать лишь до тех пор, пока ты его поддерживаешь. Как только ты уедешь, он сдуется, как проколотый свиной пузырь. Вот почему они, как ты говоришь, держатся в стороне. Ги никогда не простят за Хаттин, дядя. Все просто.

— Ничто не просто касательно жизни в Утремере, — фыркнул Ричард.

Однако Генриха порадовал относительно мягкий ответ, в нем зародилась надежда, что брошенное им семя способно со временем проклюнуться, так как он понимал — мир с сарацинами не способен обеспечить выживание Утремера, если в тот день, когда крестоносцы отплывут к родным берегам, Ги де Лузиньян по-прежнему будет королем.

Пятнадцатого апреля Ричард получил наконец послание от своего канцлера, переданное с приором из Херефорда. Вскоре после этого он собрал Генриха, графа Лестерского и епископа Солсберийского — людей, которым безоговорочно доверял — и уединился с ними на большую часть второй половины дня. К тому времени Джоанна и Беренгария прознали о приезде приора, и по мере того как тянулись часы, ощущали все большее беспокойство. Ричард уже получил на этой неделе неприятные новости про мятеж, вспыхнувший на Кипре против сурового правления тамплиеров. Храмовники подавили восстание, но ситуация на острове оставалась напряженной — орден возбудил против себя ненависть населения, и эта очередная забота легла на плечи короля. Женщины горячо надеялись, что вести из Англии не окажутся столь же плохими. Они подбадривали друг друга, говоря, что Алиенора вполне способна поддерживать мир в королевстве сына. Но обе знали, что возвращение Филиппа можно сравнить с проникновением волка в сарай с беззащитными овцами.

Подруги обсуждали, стоит ли ждать дальше или пойти к Ричарду. Беренгарии не хотелось прерывать совет, Джоанна же порывалась отправиться прямиком в шатер брата. Спор оборвался с неожиданным появлением Ричарда. При одном взгляде на его лицо обе напряглись, потому как оно напоминало каменную маску, совершенно лишенную выражения.

— Замечательно, что вы обе здесь, — сказал он голосом, тоже лишенным интонации. — Не придется повторять дважды. Отошлите прочь фрейлин.

Однако, когда их оставили одних, Ричард не поспешил излить душу. Он присел на край постели Беренгарии, но через секунду снова поднялся. По молчаливому согласию дамы не говорили ни слова, выжидая, пока он начнет.

— Приор Роберт доставил весьма примечательное письмо от моего канцлера, — произнес наконец король. — Бывшего канцлера, вернее сказать, потому как в октябре Лоншан был смещен и отправлен в изгнание. Избавлю вас от некрасивых подробностей, ибо они не делают чести никому из участников событий. Мой братец Жофф в середине сентября пересек пролив и прибыл в Дувр. Лоншан усмотрел в этом нарушение клятвы оставаться вне Англии на время моего отсутствия, и заявил, что не верит, будто я освободил Жоффа от данного им обязательства. Самого канцлера в Дувре тогда не было, но его сестра замужем за констеблем тамошнего замка, и те решили между собой взять Жоффа под арест. Тот, разумеется, отказался подчиниться и нашел убежище в приорате Св. Мартина, который был окружен вооруженными людьми. Затем брат отлучил леди Рише и остальных, кто принимает участие в осаде обители. Противостояние продлилось несколько дней и закончилось тем, что Рише и ее идиот муженек послали в приорат воинов, чтобы забрали Жоффа силой. Он оказал сопротивление, и его протащили через весь город к замку, истекающего кровью и сыплющего анафемами направо и налево словно молниями небесными.

Обе женщины раскрыв рот слушали эту невероятную историю. Беренгарию возмутил факт, что власти посмели наложить руки на князя Церкви. Для Джоанны происходящее напоминало скорее фарс, но она видела и серьезные последствия и удивлялась, как мог такой умный человек, как Лоншан, допустить столь чудовищный просчет.

— И что дальше, Ричард?

— Угадайте. Едва пронеслась весть об аресте Жоффа, народ пришел в ужас, тем более что это всколыхнуло воспоминания об убийстве Томаса Бекета в Кентерберийском соборе. Одним дурацким поступком Лоншан объединил против себя всех английских епископов. А Джонни воспылал вдруг братской любовью к Жоффу, которого до того терпеть не мог, и послал рыцарей в Дувр с требованием освободить страдальца. Когда вся страна поднялась, Лоншан понял наконец, как грубо ошибся, и двадцать шестого сентября приказал выпустить Жоффа. Но было уже поздно. Ему удалось превратить Жоффа в святого мученика матери-Церкви и вручить Джонни оружие, которое тот искал, чтобы низвергнуть Лоншана. Развязка была неизбежна. Побуждаемый Уиллом Маршалом и другими юстициарами, архиепископ Руанский извлек на свет данное мной им в Сицилии письмо, коим я уполномочил его низложить канцлера, если Лоншан не внемлет его совету. Что на самом деле имело место. Все обернулось так скверно, что Гиойм укрылся в лондонском Тауэре и, похоже, потерял на некоторое время голову — попытался бежать из Англии, переодевшись в женское платье, но был пойман, осрамлен и побит. В итоге ему разрешили отплыть во Фландрию, откуда он, не тратя времени, воззвал к папе. Понтифик отреагировал с предсказуемым гневом, ведь Лоншан, как никак, его легат, и по наущению Гиойма отлучил архиепископа Руанского, епископов Винчестерского и Ковентрийского, а помимо них еще и четырех юстициаров.

— Боже милостивый! — Это восклицание вырвалось у Джоанны, Беренгария лишилась дара речи.

— Вы еще и половины не услышали, — отозвался Ричард, и впервые дамы заметили, как из-под маски внешнего спокойствия проступили очертания пульсирующего гнева. — Мне кажется, вся эта братия сошла с ума, спятила напрочь. Начнем с нашего нового архиепископа. Едва Лоншан отправился в изгнание, Жофф занял свой престол в Йорке и возобновил свару с епископом Даремским Гуго де Пюизе. Когда Дарем отказался прибыть в Йорк и изъявить повиновение, Жофф публично отлучил его. Епископ проигнорировал анафему, как и Джонни, который предпочел отпраздновать в его обществе Рождество. И тогда Жофф отлучил и Джонни за то, что тот ел и пил в обществе человека, отстраненного от прочих христиан.

— Ричард, но можешь ли ты доверять словам приора? Если его прислал Лоншан, то ему, естественно, хочется выставить Жоффа, Джонни и прочих в самом неприглядном свете.

Король расхаживал взад-вперед. Но при этих словах повернулся и посмотрел на сестру с улыбкой, в которой не угадывалось ни намека на веселье.

— Приор Роберт — искусный пловец в политических водах. Он действительно доставил мне письмо Лоншана. Но одновременно привез и послание от нашей матушки, которую предупредил, что собирается в опасное путешествие из Франции в Утремер по поручению канцлера. Мне обычно не по душе такое двурушничество, но в данном случае я благодарен приору за стремление заручиться поддержкой обеих сторон. В противном случае я мог бы поставить под сомнение желчный отчет Гийома о подлой сделке Джонни с Филиппом.

Джоанна нахмурилась — она искренне уповала, что младший брат не клюнет на посулы французского монарха.

— Что сделал Джонни?

— Филипп предложил ему свою незадачливую сестру Алису и все мои владения во Франции в обмен на союз. Джонни не смутился пустячным фактом, что уже женат, и собирался отплыть во Францию, но в последний миг вмешалась матушка. Она удержала его в Англии, пригрозив, что захватит все его английские замки и имения, стоит ему ступить ногой на палубу отходящего во Францию корабля.

Беренгарию вероломство Джона потрясло, так как ей сложно было представить любого из своих братьев, способного на такое бесстыдное предательство по отношению к собственному родичу, не говоря уж про короля, принявшего Крест. Но пытаясь придумать, как утешить Ричарда, наваррка не могла не вспомнить предупреждения Санчо: «Они не такие, как мы, малышка».

Джоанна не была ошеломлена, только опечалена.

— Когда приор Роберт уехал из Франции? — спросила она, и брат бросил на нее хмурый, но одобрительный взгляд, поскольку сестра ухватила самую суть дела.

— В феврале. Поэтому одному Богу известно, что произошло с того времени. Матушка совершенно ясно дала понять, что теперь, когда Филипп принялся нашептывать ему отравленные посулы в уши, Джону нельзя доверять. Она говорит, что остальные не осмеливаются противостоять Джонни из опасения, что я не вернусь назад. Создается впечатление, что половина Англии убеждена в моей гибели в Святой земле. А Лоншан только завязал все в чертов узел. Стоило мне прислушаться к ее мнению относительно него. Но я настолько ценил его преданность, что закрыл глаза на его высокомерие и непопулярность. Матушка, к ее чести, воздержалась от реплики «я же говорила». Она пишет, что мне следует возвращаться, и поскорее. Опасается, что в противном случае королевства, в которое я мог бы вернуться, может не быть.

Беренгария охнула, пораженная тем, что мать Ричарда побуждает сына бросить крестовый поход.

— Ричард, но, если ты уедешь, не будет никаких шансов на освобождение Иерусалима!

Джоанну больше заботила утрата Анжуйской империи. Она открыла было рот, но одернула себя прежде, чем слова успели сорваться с языка, потому как решать предстоит только Ричарду.

— Как ты поступишь? — спросила Джоанна тихо.

Брат посмотрел на нее, и на краткий миг приоткрыл душу, позволяя видеть свою растерянность.

— Я не знаю, — признался он. — Видит Бог, я не знаю.

Наутро после бессонной ночи Ричард созвал совет. По лицам собравшихся в шатре людей он читал, что те уже в курсе разлетевшихся по лагерю слухов — вид у них был настороженный.

— Большинству из вас уже известно, что я получил письмо из Англии, — начал король. — Новости очень тревожные. Мое государство в смятении, ему грозят французский монарх и мой собственный брат. Не знаю, сколько смогу я еще пробыть в Святой земле. Но у меня нет желания никого побуждать поступать против совести. Каждому предстоит самому решить, возвращается ли он домой или остается в Утремере.

Хотя большинство из них ожидало заявления подобного этому, все выразили отчаяние, настаивая, что без него войну не выиграть, и умоляя не покидать их.

— Я ведь не возьму просто и уйду, — ответил Ричард, дав всем высказаться. — Это я вам обещаю. Если вернусь в свои домены, то стану платить за три сотни и две тысячи пехотинцев, остающихся в Утремере. Мне не хочется уезжать, пока война продолжается, но у меня нет выбора, так как на кону мое королевство.

Постепенно протесты смолкли, но на лицах окружающих король по-прежнему читал упрек и осуждение. Он ждал, кто из пуленов первым поднимет вопрос о королевском титуле. Как оказалось, это сделал великий магистр госпитальеров Гарнье Наблусский.

— Мы понимаем, монсеньор, — сказал Гарнье, — что ты разрываешься между обязательствами. Один из моих испанских рыцарей часто повторяет старую поговорку: «Entre la espada у la pared». Именно в таком положении ты сейчас — между мечом и стеной. Ты должен поступать так, как велит Господь. Но прежде чем уйдешь, мы хотим узнать, кто поведет нас в бой вместо тебя.

Послышались яростные возражения со стороны Ги де Лузиньяна, торопливо напомнившего собравшимся, что согласно договору в Акре его пожизненно признали королем, а Конрада и Изабеллу — наследниками. Никто не обращал на него внимания.

— Знаю, — бросил Ричард. — Полагаю, вам следует обсудить это между собой, потому как решение должны принять люди, которым с ним жить, а не те, кто скоро окажется на пути к дому. И чтобы мое присутствие не мешало честному обмену мнениями, я оставляю вас наедине с собой.

Ричард направился к шатру Беренгарии, но в последний момент повернул. Он знал, что жена не станет корить его, не станет даже упрашивать передумать, но ее карие глаза будут излучать смущение и глубокое разочарование. Сестра представляла более надежную гавань, и король зашагал к ее палатке.

— Я объявил им, — резко сказал он. — И теперь они определяют, каким станет их будущее после моего отъезда.

Ричард явно пребывал не в настроении для беседы, поэтому Джоанна не стала расспрашивать дальше. Подозвав одного из своих рыцарей, она отдала ему вполголоса приказ, не сводя глаз с брата, сидевшего, сгорбившись, на ее постели и рассеянно гладящего сицилийскую борзую, примостившуюся рядом с ним. Рыцарь вскоре вернулся и принес из королевского шатра музыкальный инструмент.

— Вот, займи себя этим, — промолвила Джоанна.

Ричард наигрывал меланхолическую мелодию, когда вошел Генрих и устроился на стуле.

— Что это? — спросил он. — Не лютня?

— Это называется уд. Аль-Адиль подарил мне его, когда я выразил интерес к сарацинской музыке.

Генрих наклонился, чтобы получше рассмотреть.

— Ты не дергаешь струны пальцами, как на арфе?

Ричард пояснил, что тут используется перо. Голова его склонялась над удом, лица не было видно, и граф смотрел некоторое время, не зная, чем лучше помочь дяде: молчанием, сочувствием или честностью. И наконец сделал выбор в пользу последней.

— Ты знаешь, что они выберут Конрада?

— Знаю.

— И... и все же смирился с этим?

Ричард слегка пожал плечами.

— Ты недавно напомнил мне, что Ги — в лучшем случае марионеточный король, не имеющий шансов выжить без моей поддержки. Поскольку я не знаю, сколько еще пробуду в Утремере, это обстоятельство нельзя долее не замечать.

— Верное решение, дядя.

— Только время покажет. Но в сравнении с другим выбором, который мне предстоит, этот покажется относительно пустяковым.

— Лузиньяны, разумеется, не воспримут это хорошо.

— Да уж, полагаю, что так, — согласился Ричард.

Больше он ничего не сказал, и Генрих решил не настаивать. Ему хотелось знать о том, какое решение примет король, ведь оно затронет всех. Впрочем, он не был уверен, что сам дядя знает ответ, по крайней мере сейчас.

Лорды-пулены решили судьбу своего государства с поразительной быстротой — менее чем через час два великих магистра, Гуго Тивериадский и его младший брат, были препровождены в шатер Джоанны.

— Мы посовещались, милорд Ричард, и пришли к общему мнению, исключая Онфруа де Торона и Лузиньянов. Мы хотим, чтобы нашим королем был Конрад Монферратский.

— Этого я и ожидал, — кивнул Ричард.

— И ты согласишься с нашим решением?

— Я ведь уже это сказал, не так ли?

— Именно, монсеньор. — Гуго Тивериадский замялся. — Как тебе известно, я не друг Конраду. Но с учетом обстоятельств, это единственный выбор, какой мы могли сделать.

Ричард снова кивнул, и делегация вышла. Облегчение посланцев было слишком очевидно, и Генриху подумалось, что Конраду предстоит начать свое правление с одним большим преимуществом перед Гуго — опираясь на единодушие в королевстве. Король снова взял уд и мотнул головой, давая понять, что не намерен ничего обсуждать дальше. Генрих уловил намек, но не успел уйти, как в шатер ворвался Ги де Лузиньян, сопровождаемый братьями Жоффруа и Амори.

— Как могло такое случиться? Как мог ты бросить нас?

— Ги, я сделал для вас все, что мог. Но не в моих силах изменить факт, что ни один из пуленов не желает видеть тебя королем. И я вовсе не собираюсь «бросать» тебя.

— Что? Ты назначишь мне жалованье? Я не один из твоих рыцарей, чтобы жить на плату или на пенсион, раз от меня нет больше проку. Я — миропомазанный король!

— Нет, ты бывший король, — поправил его Ричард. — Но я имею в виду нечто большее, чем жалованье. Я не могу дать тебе королевство Иерусалимское. Зато могу дать Кипр.

У Лузиньяна отвисла челюсть.

— Кипр? Но ты ведь продал его тамплиерам!

— Слышал о восстании в Никосии на Пасху? Так вот, Робер де Сабль сказал, что, по его мнению, остров для тамплиеров скорее обуза, чем приобретение. Они в свое время согласились дать мне за него сто тысяч безантов, и на данный момент уплатили сорок тысяч. Если вернешь им эти сорок тысяч, Кипр твой.

Братья Ги навострили уши, и глаза их засверкали тем хищным блеском, который Генрих наблюдал в зрачках сокола, заметившего добычу. Но сам Ги испытывал более противоречивые чувства, на лице его отражались равно заинтересованность и сомнение.

— Я не смогу наскрести сто тысяч безантов, — заметил он наконец, вызвав тем самым презрительные улыбки Жоффруа и Амори.

— Если сумеешь возместить сорок тысяч тамплиерам, этого будет достаточно.

Предложение было столь щедрым, что Амори и Жоффруа рассыпались перед Ричардом в благодарностях. Восторг Ги не выражался так бурно.

— Спасибо, монсеньор, — произнес он. — Но просто это...

Тут с его губ сорвался странный возглас вроде «уф». Генрих сообразил, что Амори от души сунул брату локтем под ребра. Но тот отказывался замолчать и гневно глянул на обидчика, потом посмотрел Ричарду прямо в глаза.

— Я ценю твою доброту, честное слово. Просто мне трудно... трудно принять, что Конрад победил. Это ведь последний человек во всем христианском мире, достойный носить корону, сир! Он лжив, подл, эгоистичен, надменен и неблагодарен. Да, неблагодарен! Известно тебе, что однажды я спас ему жизнь? Во время осады Акры под ним убили коня, и я пришел к нему на помощь. Я, человек, которого он предал!

На этот раз подступили оба брата, прервав поток излияний Ги еще более цветистыми выражениями благодарности, и практически вытащили Ги вон из опасения, что Ричард может в последний момент передумать. Как только они ушли, Генрих улыбнулся:

— Ловко проделано, дядя. Ты не только умиротворил Ги, но и дал его задиристым братцам причину оставаться подальше от Пуату!

— Только не Жоффруа. Насколько мне известно, он намерен отречься от титула владетеля Яффы и отправиться домой как только закончится война. Но при некоторой удаче Амори может вместе с Ги пустить корни на Кипре. Если, конечно, они не наделают ошибок, как это случилось с тамплиерами.

Джоанна с огромным интересом наблюдала за сценой с Лузиньянами.

— Ты вправе гордиться собой сегодня, — сказала она, нежно сжав плечо брата. — Теперь ты можешь отправиться домой с легким сердцем, оставив Утремер в руках способного государя. — Джоанна наморщила нос и добавила: — Не слишком приятного, но как раз такого, какой им нужен.

Ричард склонил голову. Потом взял уд и посмотрел на племянника.

— Ты будешь тем, кто принесет Конраду весть, что он получил свою треклятую корону.

— Отправлюсь поутру. — Генрих подумал, что это будет приятная миссия, потому как всегда хорошо выступать в роли носителя хороших вестей, а в Тире начнутся ликования и праздники, перед которыми померкнут рождественские и пасхальные увеселения. — Раз Конрад становится королем, прочие пулены присоединятся к нам, дядя. Быть может, маркиз даже французов подвигнет снова вступить в бой.

— Рассчитываю на это, — отозвался Ричард. — Отныне это королевство Конрада, ему его и защищать. А затем, с Божьей помощью, я отправлюсь домой.