Макамы

Александрийская макама (девятая)

Рассказывал аль-Харис ибн Хаммам:

— Молодому дома не сидится — жаждет молодой купец нажиться. Так изведал я дороги Магриба и узнал пути Машрика[63]. Не раз я в жизни рисковал, но состояние сковал. Внимал я заветам мудрецов и советам умных купцов. Вот один из них — не хуже, не лучше других: «Вступая в незнакомый град, ты разузнай у самых врат, чем городской судья богат и чему он будет рад». Учтивостью я кади[64] покорял, благоразумием к себе располагал, чтоб у меня была опора, если возникнет с кем-нибудь ссора. Старался я дружбу с кади вести, дабы свои интересы блюсти. И дружба та была неразрывна, как смесь вина с водой неразливна. Сильный дух укрепляет тело, а знакомый судья — торговое дело.

В Александрии[65] у кади однажды я был. Дул ветер холодный, и ливень лил. Неимущих просьбы судья разбирал, даянья богатых он им раздавал. Вдруг моложавая женщина входит к судье, невзрачный старик за ней — как на узде. Сказала красавица:

— Да будет Аллах для судьи советчиком, чтобы довольны были истцы и ответчики! О судья, я — из знатного рода, и вся родня моя благородна. Я — женщина скромная, честная, целомудрием известная. Меж мной и соседками разница есть: моих добродетелей не перечесть! Когда меня сватали мужи именитые и богачи знаменитые, мой отец насмешкой им рот затыкал и без разговоров со двора прогонял: не хотел он с ними родниться, не желал о подарки их оскверниться. Он Аллаху поклялся, что будущий зять ремесло из ремесел будет знать. Но решила злая судьба моя, что женой обманщика стала я — вот этот злодей к отцу явился, клятвы давал, мастерством хвалился: «Пару жемчужин я так подберу, что пятьсот динаров за них беру!» И тут объявил отец родне, что ювелир будет мужем мне. И не подумал узнать отец, честен этот жених или хитрец. А плут взял меня из-под крова родного, привел под кровлю дома чужого, и тут увидала я, что ловкий мой муж любит поспать, свернувшись, как уж. Да что толковать: мой муж — лентяй, соня, бездельник и слюнтяй! Мое приданое — не одни надежды, а деньги, ковры, вороха одежды. Но муж за бесценок стал все продавать и сладкой едою живот набивать. Не только имущество в прах превратилось — сама с таким мужем вконец истомилась. И стала ему говорить: «Эй ты! Ведь мы стоим на краю нищеты. Была у тебя жена богата, а сейчас у нее на заплате заплата. Займись ремеслом! Ты поел моего, дай и мне вкусить от куска твоего!» Он сказал: «Ремесло мое нынче в застое: испортились вкусы — не в цене украшение золотое». Есть у нас сын — мальчик хороший, да от худобы на зубочистку похожий. Отец нас ни разу не накормил, слез наших ни разу не осушил. И вот муженька я к тебе привела — вконец его лень меня извела! Проверь, где правда в наших словах, и рассуди, как подскажет тебе Аллах.

Судья сказал старику:

— Ну что ж! Не оправдаешься — в тюрьму попадешь! Если жена не права, скажи. И свою правоту докажи!

Потупил было взор старик, да к смирению, видно, он не привык. Вот он засучил рукава и ринулся в бой, сказав такие слова:

Старик, опустив лукавый взор, вывел в стихах последний узор. Тут судья обратился к его жене:

— Знай, твой супруг тронул сердце мне! В наши дни пресеклось племя честных и добрых, но плодится семья людей подлых и злобных. Твоего же супруга нельзя укорять: он, я считаю, лучшим под стать. Ведь честно сказал он, что задолжал, что не жемчуг, а слов череду он низал и что голод кости его глодал. Повинную голову меч не сечет, загнать в тюрьму бедняка не расчет. Скрывающий бедность — благочестив, терпеливый — у бога в чести. Ступай домой и вину прости владельцу твоей невинности. Не горячись, побольше молчи и воле Аллаха себя поручи.

Потом судья отделил часть добра и сказал, подавая им горсть серебра:

— Да будет сей дар для вас утешением, вашей засухи живительным орошением. Стойко терпите невзгоды судьбы — и Аллах одарит вас, может быть.

Встали супруги, простились с судьей. И сразу повеселел наш герой, как пленник, расставшийся с кандалами, иль нищий, нашедший кошель с деньгами.

Продолжил рассказчик:

— Я Абу Зейда тотчас же узнал, когда он пред очи судьи предстал, словно солнце сквозь тучи всем заблистал. И пока они препирались с женой, я был занят мыслью такой: «Рассказать ли судье о талантах старца? Да… но вполне ведь может статься, что кади, увидев лжи позолоту, к щедрости потеряет охоту». Я сомневался и потому промолчал. Но все, что услышал, записал — на скрижалях своей души. Так пишет ангел людские грехи. Но сказал я судье, когда Абу Зейд ушел:

— Вот если бы кто вслед за ним пошел… Мы узнали бы, что он сейчас замышляет и в какую оправу свой жемчуг вставляет.

Кади тотчас послал писца, тайных сведений опытного ловца. И вскоре вернулся писец, хохоча, как камень, летящий с горы, грохоча.

— Что с тобою? — спросил судья.

Он в ответ:

— Ну и чудо же видел я! И слова какие смешные слышал!

— А что?

— Да старик за порог только вышел, мигом бросился во всю прыть да как начал в ладоши бить! А потом пустился плясать и во все горло распевать:

Тут лицо у кади повеселело, вся важность с него слетела. Он залился таким раскатистым смехом, что судейский колпак ему на ухо съехал. Когда же степенность вернулась к кади, сказал он:

— Простите меня, бога ради! О Аллах, ты рабов своих хранишь, благочестивым близость сулишь, приблизь и учтивых к награде заветной: сделай для них тюрьму запретной!

Потом приказал:

— Вернуть старика сюда!

Писец побежал — но не нашел его и следа. Тогда молвил судья:

— Если б старик ко мне явился, за ним бы тюремный замо́к не закрылся. Я наградил бы его вдвойне — очень уж он полюбился мне!

Сказал аль-Харис ибн Хаммам:

— Когда я увидел, что к Абу Зейду судья расположен, что новый дар ему был бы возможен, я раскаялся, как Фараздак[67], Навары злосчастный друг, или Кусаий[68], со злости сломавший свой лук.

Перевод В. Борисова