Маленький Диккенс

УМИРАЮЩИЕ НЕ ХОТЯТ УМИРАТЬ

Скачка с препятствиями. — Как он написал свою первую книгу. — Слава.

Молодой Диккенс мчался в почтовой карете, запряженной четверкой лошадей. Он спешил дать в газету отчеты о новых парламентских выборах, о страшном преступлении в глухой деревне.

^{Молодой Диккенс мчался в почтовой карете.}

Дороги в Англии были тогда не такие, как теперь. Лошади увязали в грязи, карета попадала в канаву, колеса наскакивали на камни. Зимой и осенью, в густом тумане часто ничего не разглядеть… А Чарльз торопился: в Лондоне ждут отчета, публике не нужны запоздалые новости.

— Спешите, спешите! — говорили ему в редакции большой газеты. — Главное, спешите, меняйте лошадей, не жалейте расходов. Мы за все заплатим.

И «Утренняя Хроника» щедро платила за все: Чарльз мчался, кучера загоняли лошадей, лошади опрокидывали карету, карета ломалась… Издатели платили за лошадей и сломанную карету. Чарльз писал в карете и ночью, при свете восковой свечи. Четыре ретивых коня мчали карету, воск капал на большой дорожный плащ… Издатели платили за погубленный плащ. Издатели платили за исковерканные шляпы, потерянные вещи, раздавленные чемоданы. Издатели готовы платить за все.

— Не сломайте только головы, берегите свою голову, молодой человек! Нам другой такой не достать.

Чарльз исследовал место в глухой деревне, где произошло необыкновенное преступление. Вокруг толпились, кричали, шумели оборванные бродяги. Проливной дождь хлестал как из ведра, и два товарища Диккенса держали над его записной книжкой носовой платок, точно балдахин в церковной процессии.

Не раз он проводил холодную зимнюю ночь в сломанной карете, в пустынном месте, на большой дороге. Пьяный кучер храпел, карету засыпало снегом.

Кутаясь в большой дорожный плащ. Чарльз напрасно старался заснуть. Вой вьюги наводил на него тоску. Он думал: «в моей жизни нет ни радости ни смысла. Ремесло репортера опротивело нестерпимо. Друзья говорят: — бросай газету, у тебя талант, из тебя выйдет писатель, репортерские отчеты не твое дело! — Но как избавиться от газетного ярма? Отцу вечно не хватает денег, мать плачет и жалуется, Фанни больна. Петь в опере она больше не может. А в газете хорошо платят. От газетной работы никуда не уйдешь…»

«Неужели же я всю жизнь так и буду репортером? — с отчаянием продолжал думать Чарльз. — Буду всю жизнь сломя голову скакать по глухим дорогам, бегать из суда в парламент, из парламента в суд! Спешить в редакцию, торопиться в типографию! Мне исполнилось двадцать три года, давно бы пора написать книгу! Прежде я хоть радовался, что зарабатываю деньги, прежде было совсем другое. Я ходил в театр, любил хорошо одеваться, покупал цветы, нанимал лошадей…»

Ему вспомнился маленький загородный дом, где зимой и летом жила его знакомая Мэри Бэднелл. Он часто ездил туда верхом. Вспомнились вечера, проведенные вместе в саду, встречи в городе, залитый ярким светом зал. Ложа в итальянской опере. Звуки музыки льются медленной, широкой волной. Чарльз стоит склонившись над креслом Мэри. Она повернулась, заговорила с ним — блеск ее глаз ослепляет его…

Чарльз снова пытался задремать, но не мог — прошлое вставало перед ним: она уехала, она его забыла, она вышла замуж за другого, за старого богатого купца!..

Невыносимо тяжело и больно! Долго ли еще дожидаться рассвета! Хоть бы скорее кончилась ночь! Место здесь глухое, до ближней деревни не доберешься. Лошади измучены, а кучер пьян. Удастся ли починить карету?

Он принялся будить кучера. — Как бы не опоздать в Лондон!

Но в Лондон он всегда поспевал вовремя. Радостными похвалами встречали его в редакции. Из редакции он спешил в типографию.

В холодный, ненастный вечер он поздно вернулся из типографии домой. На столе он нашел записку. Усталый и злой, он лениво распечатал ее. Записка была от Джорджа Гогарта, редактора «Вечернего Приложения к Утренней Хронике», где работал Чарльз.

«Приходите к нам завтра обедать, — писал ему Гогарт. — У меня будут издатели Чэпмэн и Голль. Я хочу вас с ними познакомить».

«Завтра важное заседание в парламенте, — подумал Чарльз. — Необходимо записать прения. Трудно будет успеть попасть к Гогарту. Но делать нечего — пойти к нему необходимо».

На следующий день он так засиделся в парламенте, что едва не опоздал к обеду. Дочери Гогарта встретили его веселыми восклицаниями. Его окружили, перед ним были радостные девичьи лица, на него устремились большие удивленные глаза. Посыпались торопливые вопросы. Звонкий смех разогнал его усталость.

Чарльз и раньше изредка бывал у Гогартов. Умный и образованный журналист ему нравился. В доме Гогарта всегда толпились гости: художники, писатели, музыканты, актеры. Чарльз читал там вслух свои рассказы. Хозяева и гости — художники, писатели, музыканты, актеры на перебой хвалили молодого автора. Гогарт напечатал несколько рассказов Диккенса в «Вечернем Приложении» под вымышленной подписью Боца. Читатели раскупили номера газеты.

Обед прошел шумно и весело. Старшая дочь Гогарта, красавица Кэт, хозяйничала, приветливо и радушно принимая гостей. После обеда хозяин увел Диккенса и издателей к себе в кабинет.

— Мистеры Чэпмэн и Голль собираются печатать новую серию рисунков знаменитого художника. Им нужны объяснения к рисункам. Я посоветовал им обратиться к вам, — сказал Гогарт Чарльзу.

— Рисунки будут изображать неудачные похождения членов спортивного клуба, — пояснил Голль молодому автору. — Тут охота, бега и скачки. Вы, наверное, отлично придумаете смешные объяснения к рисункам.

— Спорт надоел читателям, — ответил Чарльз. — Пусть лучше глава клуба будет ученым. Мы пошлем его путешествовать и изучать Англию. Я смогу рассказать читателям много нового. Главу клуба мы назовем Пикквиком, а книгу «Записками Пикквикского клуба».

Чарльз принялся за новую работу. Он повеселел и ожил, опять стал бывать у знакомых и в театре. К Гогартам он ходил все чаще и чаще.

— Диккенс бросил газету — с радостью сообщали друг другу друзья Чарльза. — Он пишет книгу. За книгу он получит много денег. Он сможет отдохнуть и поедет за границу.

— Давно пора. Ведь он не знает отдыха с самого детства. Вы давно его видели?

— Вчера. Он счастлив. Он так рад, что едет в чужие края не один.

— С кем он едет?

— С молодою женою.

— Как? Разве он женится? На ком?

— Неужели вы не знаете? На дочери Гогарта, конечно.

— На которой?

— Он женится на красавице Кэт, на старшей.

^{Мистера Пикквика вытаскивают из-под опрокинутого экипажа. Рисунок к книге Диккенса «Записки Пикквикского клуба».}

В начале каждого месяца читатели толпились в лондонских книжных магазинах. Все требовали книжку в зеленой светлой обложке. В самых далеких, глухих углах Англии люди с нетерпением ждали почты. — Почта привезет продолжение «Записок Пикквикского клуба». Взрослые и дети, старики и молодые хохотали до упаду над смешными приключениями правдолюбивого добряка-ученого, его славных товарищей и верного слуги Уэллера.

Но в книжках были не одни только веселые приключения. Диккенс рассказал в них о многом, что сам испытал, что видел и слышал в детстве: о несчастных, замученных нуждою людях, о жестоких, неправедных английских судьях, о зловонных, черных, душных темницах, где до самой смерти томятся за решеткой ни в чем неповинные люди. Взрослые и дети, старики и молодые плакали, читая «Записки Пикквикского Клуба». Доктора говорили, что самые слабые, равнодушные ко всему на свете больные поднимались на постели и жадно хватались за новую книжку Боца.

Один умирающий сказал:

— О, если бы мне только прожить еще немного и дождаться окончания приключений Пикквика!

Издателям «Пикквик» приносил огромный доход.

Боц стал знаменитым писателем Англии, любимцем всего английского народа.

Во Франции, в Германии, в Италии, в России взрослые и дети полюбили Пикквика и его верного слугу Уэллера не меньше, чем рыцаря Дон-Кихота и его оруженосца Санчо-Пансу. Даже китайцы перевели на свой язык «Записки Пикквикского Клуба». Их читали в Азии, в Африке, в Австралии.

В Америке целый остров был назван островом Пикквика, целый город — городом Диккенса. Из конца в конец огромной страны там мчались «локомотивы Диккенса». Рудники и шахты назвали его именем.

Газетная работа давно забыта. Чарльз писал одну книгу за другой. Вся Англия плакала, читая о муках несчастных, заброшенных, одиноких детей, о том, что происходит в ее школах и приютах. Еще никогда ни один писатель в мире не описывал того, что описал Чарльз Диккенс, никто не знал и не жалел так, как он, униженных, бесправных, обездоленных, угнетенных. Никто так, как он, не знал больших городов и всего, что таится в их страшных закоулках. Из них раздались никогда и никем не слышанные голоса. Голоса эти молили и угрожали.

Вся Англия пришла в волнение. Вся Англия содрогнулась и заговорила. В парламенте требовали от правительства отчета: пора покончить со старым, гнилым, обветшалым! Дайте нам новые суды, новые школы и новые законы!

Слава Диккенса все росла и росла. Писатели всех стран и всех народов учились писать книги по его книгам.

В Америке, за океаном, народ хотел увидеть Диккенса. Диккенс поехал в Америку. Он объехал там много городов и сам читал вслух отрывки из своих сочинений. Перед гостиницей, где он жил, с утра до ночи стояла несметная толпа. Люди целые ночи проводили на улице перед кассой, чтобы утром достать билеты на его чтение. Они приносили с собой еду и спали, растянувшись на мостовой. В сильные холода разводили костры. Когда, наконец, открывалась касса, радости народа не было конца.

^{Мистер Пикквик танцует на вечеринке. Рисунок к книге Диккенса «Записки Пикквикского клуба».}

Вечером, когда Чарльз всходил на подмостки, в зале разражалась настоящая буря. Он долго стоял, бледный, оглушенный рукоплесканиями, ждал пока они смолкнут. С подмостков он казался совсем небольшого роста.

— Какие у него роскошные волосы! — говорит дама в первых рядах кресел.

Волосы Чарльза потемнели, но вились, как в детстве.

— А руки какие! — вторит ее соседка. — Белые, пальцы гибкие, точно у пианиста.

Чарльз читал удивительно. Он умел изобразить голос и движения любого человека. Светлые глаза его блестели и каждую минуту менялись. То серые, то синие, то голубые. Не только лицо его менялось, когда он читал, он весь менялся — гибкий, быстрый, подвижный. Он не читал, а играл; слушателям казалось, что перед ними целая труппа прекраснейших актеров.

Публика плакала, замирала от страха, заливалась смехом.

Чарльз кончил. Люди вскакивают на стулья, машут платками, теснятся у подмостков. Женщины бросают на подмостки цветы. У дверей театра собралась несметная толпа. Чарльз устал, с трудом держится на ногах, ему через толпу не пробраться. Его вносят в карету на руках. Вокруг плач, смех, радость, рукоплескания.

Но где бы Чарльз ни был, он отовсюду спешил назад в свой родной город. Без Лондона он не мог жить, его мучила тоска.

— Как? Ты вернулся из Италии? — с удивлением спрашивают его друзья. — Ты ведь снял дачу подле Флоренции, ты недавно писал, что пробудешь там всю зиму.

— Я задумал новую книгу, — отвечает Чарльз. — Вы знаете, я не могу работать без Лондона и его улиц.

Под прозрачным, синим небом, под жарким солнцем Диккенс скучал по непроглядному, густому, тяжело нависшему над родным городом, туману. Он не мог работать при блеске солнца, среди ослепительной итальянской природы. Ему мешал звук чужого языка. Ему нужны родное серое небо, нужны толпы людей на улицах, грохот экипажей, привычные крики продавцов газет. Лондонские улицы для него, как дом, они были его домом в детстве. Он исходил их вдоль и поперек одиноким, голодным, заброшенным ребенком. Уличные фонари светили ему сквозь густой туман. Воришки и бродяги были его друзьями. Звездное небо — крышей над его головой.

Друзья знают — дома Диккенса теперь не застать. Он целыми днями бродит по Лондону, по его глухим закоулкам и страшным трущобам — он сочиняет новую книгу. Жена, дети, друзья — все ему теперь словно чужие. Он окружен другими — никому неведомыми людьми. Людей этих он сам создал. С ними он спорит, говорит, придумывает им имена. Именами он всегда недоволен. Придумает, запишет, зачеркнет, опять придумывает новые. К именам приписывает вопросы: «Он беден»? — «Его родители живы?» «Он получит наследство?»

Чарльз так привыкал к воображаемым, им самим созданным людям, что горевал, когда кончал писать свою книгу — как-будто расставался с живыми, настоящими, любимыми друзьями.

^{Мистер Пикквик путешествует в веселой компании. Рисунок к книге Диккенса «Записки Пикквикского клуба».}

В Лондоне каждый знал Чарльза. Конечно, не каждый читал его книги, но каждый слышал о ней рассказы, его портреты висели в окнах магазинов. Все знали, что он любил хорошо одеваться, носил широкие бархатные куртки, щеголял яркими, удивительными жилетами. В парках, кофейнях, ресторанах праздные гуляки и записные лондонские франты отвешивали ему низкие поклоны. Толпа валила за ним в шумном Сити, торговцы забывали про свои товары, женщины оглядывались, перешептываясь улыбаясь:

— Диккенс, Диккенс! Вот идет Диккенс! Глядите, какой на нем сегодня жилет. Что за цвет? Какой-то апельсиновый?! А панталоны! Видели? Широкие как у турка. Чего только эти писатели не выдумают, право!

— Где? Где? Да покажите же! Я не вижу!

— Вон тот. Небольшого роста, в белой шляпе. Вот он смотрит прямо на нас.

— Ах какие большие глаза! И смотрят так, как будто видят тебя насквозь. Даже страшно!

В омнибусах с ним весело здоровались кондукторы пассажиры вставали, уступая место. Школьники высовывались из окон школ. Уличные торговцы разносчики газет, мастеровые, рабочие — встречали его как знакомого.

В самых глухих углах, в самых темных закоулках, в самых страшных трущобах Лондона оборванные бродяги, нищие, воры указывали на него друг другу:

— Диккенс! Это Диккенс! Смотрите, вот идет наш Диккенс!