Мальчишкам снятся бригантины...

За дверью с табличкой

Ничего в общем‑то особенного не произошло. Но от утреннего телефонного звонка у Маши остался неприятный осадок. Звонил Ребров. Спросил, как дела, что нового в газете. Сказал, что все собирается прийти, но дел по горло. А потом как бы невзначай просил Машу зайти к нему. («Вы теперь, Мария Андреевна, говорят, вплотную занимаетесь отрядом, а нас интересует работа «Искателя».) От слова «нас» Машу покоробило. И она сдержанно ответила, что если выберет время, зайдет. «Постарайтесь выбрать», — уже тоном приказа сказал Ребров.

«Странный все‑таки человек, этот Ребров, — с раздражением думала Маша. — Еще недавно вместе с Пашковым вроде увлекался ребятами — и вдруг такая мгновенная перемена. Ну, допустим, его испугала драка в парке, история в старом Кремле, но ведь этого же и следовало ожидать. Сто с лишним ребят. Сто с лишним характеров! И кто может дать гарантию, что не будет еще одного ЧП? Интересно, помнит он те слова о романтике, которые он мне когда‑то так искренне говорил?»

— …Как мне найти Реброва? — спросила Маша у полного мужчины в синих нарукавниках и пенсне.

— Товарища Реброва? Его кабинет на третьем этаже. Комната, кажется, тридцать четыре. Там есть табличка.

«Ого, уже и табличка!» — усмехнулась про себя Маша.

Ребров был все таким же элегантный, подтянутым. В его маленьком кабинете было чисто, уютно, пахло зубной пастой типа «Поморин».

Ребров усадил Машу в кресло. По всему было видно, что он доволен своим маленьким кабинетом, аккуратным письменным столом, легким чернильным прибором и табличкой по ту сторону двери, на которой черным по белому написано: «Ребров В. Г.».

— Вы знаете, Маша, я так жалею, что пришлось бросить ребят. До сих пор вспоминаю наш поход в Кремль… А тут вот письменный стол, бумаги… Я понимаю, конечно, нужно, но это как‑то не по мне…

— Вы что‑то хотели мне сказать об отряде? — сухо перебила Маша.

— Да, да, конечно… Вы понимаете, Маша… Я далек от всяких обобщений, но поступают сигналы. Поймите меня правильно. Конечно, не все мы принимаем за чистую монету. Но ваши ребята очень уж увлекаются… Мне, например, самому несколько непонятно, зачем эти форменные рубашки… маршировки… Сбор по какой‑то тревоге… Вы знаете, что многие ребята только из‑за отряда не поехали в летние лагеря…

— И что же? Разве им в отряде хуже?

— Понимаете… — Ребров легким движением пригладил волосы. — Понимаете, романтика мальчишкам нужна. Но всему должен быть свой предел.

— У романтики пределов нет.

— Можно, Маша, быть с вами откровенным?

— Да, пожалуйста.

— Маша, вы хороший журналист, знаете ребячью психологию. Но тут получается такая ситуация. Александр Иванович чудесный, добрый человек… Он любит детей. Но при всех своих достоинствах не имеет никакого педагогического образования, а порой и чутья. А ведь тут особая работа, очень тонкая. Я бы даже сказал — ювелирная. И мы не имеем права забывать об этом.

— Виктор Григорьевич, вы забываете одну маловажную деталь. Любить ребят можно и без педагогического образования. Вы думаете, что когда получают диплом, то к нему обязательно, как бесплатное приложение, вручается призвание в целлофановом пакетике?

Ребров вежливо улыбнулся.

— Я всегда ценил ваше остроумие… Но то, что я вам говорил, это не только мое мнение. И вы должны понять мою искренность.

— Вы с этого и должны были начинать… Я могу быть свободной?

— Зачем такая официальность, Машенька… И вы зря на меня сердитесь! — Ребров поднялся и еще раз обаятельно улыбнулся. — Передайте большой привет Воронову и, конечно, Александру Ивановичу. Я как‑нибудь обязательно выберусь к вам.

И самый большой привет ребятам! — уже у двери услышала Маша.

Оставшись один, Ребров пробарабанил пальцами по столу. «Почему они недовольны мной? — подумал он про себя. — Я же с ними абсолютно искренен… Просто у них слишком узкий горизонт! Один отряд «Искатель», а тут целая область… Да дело не только в области, все надо видеть в перспективе…»