Мальдивы по-русски. Записки крутой аукционистки

ГЛАВА ПЕРВАЯ FEEDBACK SCORE[1]

Сегодня в моей жизни случилось очередное «никогда». Я никогда не стану телезвездой. Причем не просто телезвездой-однодневкой – сколько таких по всем каналам! – а настоящей, узнаваемой, уважаемой, появления которой ждут, а к словам прислушиваются. Потому что любое из них – откровение.

Собственно говоря, на этом можно было бы поставить точку и просто жить дальше. А что делать? Вешаться, что ли? Еще чего! Каких только «никогда» уже не было в моей жизни! И, что самое интересное, во всех этих «никогда» я никогда не была виновата!

Нет, я понимаю, встречаются люди, которые виноваты во всем сами. По глупости там, или по неумению предугадать развитие ситуации, или просто звезды неправильно сложились – кто им, звездам, приказать может? У меня всегда все по-другому. До самого последнего момента дело идет просто замечательно, ладно, споро, благополучно, пальчики оближешь. А потом – бац! И облом! И уже – никогда.

Правда, когда это все же случается, оно таки выбивает меня из колеи. Потому что, как и всякий нормальный человек, я люблю помечтать. Выстроить головокружительные пирамиды, в моем сознании больше напоминающие хрустальные замки, где все – сплошное солнце, радость и счастье. А когда приходится с этим расставаться, да еще не по своей вине, ощущение такое, словно тебя обокрали. Причем подло, гаденько, будто из сумки вытащили кошелек с последними деньгами, да еще и саму сумку порезали. А сумка-то не простая, а последний писк, к примеру от Cavalli. И не поймешь, чего больше жалко: денег, сумку или вообще себя, несчастную, обиженную, непонятую.

Вот в этот раз было именно так.

Может, у кого-то возникнет злорадный соблазн подумать, что вся моя жизнь – один сплошной облом. Ничего подобного! Жизнь у меня самая что ни есть обычная. То есть такая, где пополам и того и другого – и горя и радостей, и удач и не очень. В последнее время, надо признать, удач все-таки больше. После моих куршевельских очерков и монакской саги я представляю для мирового сообщества непреходящую ценность. Так выразился мой редактор. А он в этом толк знает! Зубр! Волк! От одного его имени сильные мира сего начинают трепетать. По правде сказать, на журналистский Олимп вознесла его я, вернее, мои вышеуказанные шедевры. Но тут ведь, как и везде: одни пашут не покладая рук, ног, головы и всех остальных частей тела, а другие снимают сливки. Типа: ах, какой смелый редактор! Не побоялся опубликовать! Не устрашился вельможного гнева.

А он просто очень расчетливый и хитрый. Нос у него – на метр вперед. И всегда – по ветру. Вот он им и учуял, что я – золотая жила. И тут же принялся за промышленную разработку. Короче говоря, вместе с ним мы составляем отличный тандем. Понятно, шеф полагает, что главный в нашей связке – он. Мужчина, что с него взять! Я и не разубеждаю. Чем бы ни тешился, лишь бы ценил и давал места на полосе столько, сколько способна занять такая звезда, как я. То есть пока меня такое положение дел вполне устраивает. Тем более что редактор всерьез озаботился изданием моей книги. Двухтомника. Часть первая – Куршевель. Часть вторая – Монако. И вот эту нынешнюю командировку предложил мне именно он. Видно, чтобы я наваяла часть третью. Зашел неделю назад в кабинет, изогнулся, как буква «зю»:

– Дашутка, а не застоялись ли кони в седлах?

Поначалу я решила, что он намекает на мои усиленные занятия конным спортом, без которых немыслима современная аристократическая жизнь. Но, как только я протянула ему пачку фоток, где красуюсь в разных позах на великолепных скакунах, а он их даже рассматривать не стал, мне стало ясно: жизнь моя делает очередной крутой разворот. Я изобразила максимум внимания и стала ждать, а он вдруг завел разговор об искусстве.

– Дашунь, ты, когда по олигархическим и монаршим домам в Куршевеле и Монако шарилась, на убранство внимание обращала?

– Ну…

– Я имею в виду стены.

– Стены как стены. Обои дорогие. Или дерево. А то и шелком обиты. А в гостиницах даже гобелен ручной работы попадается.

– Да я не про то! Картин на стенах много?

– У братьев Шпенглеров в Монако Пикассо висит. У Вовы Ефрамовича в чуме какие-то северные пейзажи, на яхтах вроде тоже что-то пестрело. Я не вникала.

– А надо! – наставительно поднял нос редактор. – Потому что в своих шедеврах ты совершенно обошла вниманием вопрос искусства. Ведь именно из нынешних олигархов должны вырасти будущие Морозовы и Третьяковы. Именно они должны вернуть России статус величайшей сокровищницы искусств.

Мне показалось, что шеф тронулся умом. Конечно, в жизни я видала всякое. Не девочка-подросток, слава богу, но все-таки один на один с сумасшедшим мне оставаться как-то не доводилось. На всякий случай я решила молчать и соглашаться.

– И примеры тому уже есть! – пламенно продолжил редактор. – Вексельберг с его яйцами! Инкомбанк! Другие.

Поскольку список оказался весьма коротким и неубедительным (где, скажите, тот Инкомбанк с его шедеврами? То-то и оно…), я поняла: творческая мысль шефа воспарила столь высоко, что теперь он и сам ее вряд ли поймает.

– Вы хотите, чтобы я сменила ориентацию? – скромно поинтересовалась я.

– Сдурела! – страдальчески скривился шеф. – Олигархи, они хоть и сволочи, но ведь пока – мужики!

– Ваше право – судить о половой принадлежности по записи в метрике, – туманно отозвалась я. – Но с течением жизни все меняется.

– В смысле? – остолбенел он.

– В смысле, если на клетке с зайцем написано тигр, не верь глазам своим.

– Гениально! – восхитился шеф. – Запиши, а то забудешь.

– Уже.

– Молодец. И не умничай. Слушай сюда. В пятницу в Лондоне проходит очередной аукцион Sotheby's. Слышала про такой?

Мой взгляд, исполненный ядовитого презрения, редактор предпочел не заметить.

– Поедешь от газеты. Напишешь репортаж в номер. И уже в воскресенье вечером тебя ждут на первом канале в программе «Главное за неделю», где ты, как очевидец, расскажешь об этих торгах и призовешь олигархов возвращать утраченные шедевры на родину.

– Меня? На первом канале? – я обалдела.

– Тебя-тебя, – радостно заводил носом шеф. – Более того, в этой программе, ну, я договорился с Костиком, вводят постоянную рубрику «Вкус лимона», понятен смысл, да?

– Нет. – Мой рот наполнился жестокой слюной, словно я уже куснула этого самого лимона, аж зубы оскоминой свело.

– Даша! – Шеф даже притопнул ногой с досады от моей тупости. Видно, название рубрики было исключительно его изобретением. – «Вкус лимона» – это о миллионерах. Ну, то есть какие эти лимоны, ими заработанные, на вкус. Кислые или не очень. И именно ты, как самый крупный специалист по олигархической тусе, будешь вести эту рубрику. С присущей тебе язвительностью и обличительным пафосом. Ну как? – Он выглядел победителем.

– И уже прямо в это воскресенье – первый эфир?

Честно говоря, я вдруг струсила.

– Запись, Даша, запись! – Он подергал себя за кончик носа. Кончик покраснел.

– Вы же сказали «прямой эфир».

– Правильно. Для зрителей, когда увидят, это и будет прямой эфир, ты что, маленькая? Не знаешь, как эти прямые эфиры делаются? За один раз десять программ запишут, потом год показывать будут. Так что шмотки с собой возьми, чтобы было во что переодеться.

– А моя роль? Что я там буду изображать?

– Фейсом торговать! Тебя представят как супержурналиста. – Я кивнула, соглашаясь: чего с правдой спорить? – Покажут какой-нибудь репортаж из жизни наших бизнес-звезд, а ты прокомментируешь. Ну, типа: когда я была Куршевеле… Или: во время моего последнего визита в Монако.

– А. – На душе у меня сразу стало легко и празднично. Об этих своих поездках я могла рассказывать бесконечно! – А причем тут Sotheby's?

– Здрасьте! – Шеф поглядел на меня предельно разочарованно. – Оператор тебя снимет на фоне Лондона, потом входящей на аукцион.

– Потом я, типа, торгуюсь за какой-нибудь шедевр. – Я отлично поняла мысль шефа, и его предложение нравилось мне все больше и больше!

– Боже! С кем приходится работать! – картинно воздел мослатые длани к потолку шеф. – И из этой фифы я как последний Пигмалион лобзиком стругаю Галатею! Торговаться она собралась! На Sotheby's.

– А что такого? – пошла в наступление я. – Мы с Юлькой во всех бутиках в Куршевеле торговались. И успешно, между прочим! А в Монако, когда я бальное платье напрокат брала.

– Молчи, грусть! – Редактор подпустил в свои похмельно-сизые глаза густого туману. – Мы и так заплатили за твою аккредитацию пятьсот баксов. На тебя уже и номерная карточка выписана. Иначе никто туда не пустит! Но если ты торговаться начнешь – покупать придется! А на что? Ты же девушка с запросами! Войдешь в раж, застолбишь какого-нибудь Ван Гога лимонов за сто, а штраф мне платить?

– Какой штраф? Мало ли, я вдруг передумала? Вкусы, например, поменялись. Или цвет к мебели не подошел.

– О-о-о! – Шеф сморщился, будто теперь ему в рот запихали тот самый лимон. – Деревня! Это аукцион! Там нельзя передумывать! Сказала «а», выкладывай тридцать процентов от стоимости купленного лота наличманом. А остальные – в течение трех суток. Иначе – волчий билет на всю оставшуюся жизнь!

– И что? – повела плечом я. – Мне важно только один репортаж сделать. Я что, собираюсь всю жизнь по этим «Сотбис-Кристис» тусоваться?

– То есть тебя с позором выставят с торгов, а ты об этом расскажешь на первом канале. – Редактор, похоже, внезапно и сильно устал. – Хорош эксперт…

Я задумалась. Оно, конечно, скандальчик бы совсем не помешал. Это всегда работает на имидж. Но, с другой стороны, скандал скандалу рознь. Если меня под белы рученьки выдворит с аукциона британская полиция. За материальную несостоятельность. Как Мишу Прохорова из Куршевеля… Хотя того как раз за состоятельность поперли!

– Ладно, – согласно кивнула я. – Торговаться не стану.

– Дура! – завопил шеф. – Будешь! Еще как будешь! Ты кем себя там мыслишь?

– Журналистом.

– Еще раз дура! Прессе туда вход воспрещен! Ни фото, ни видео! Ни-че-го! Это же Sotheby's! Таинство! Хуже церкви!

– Да блин горелый! – разозлилась я. – А чего мне там тогда делать? Себя на торги выставлять? Так купят же, имейте в виду! Какая-нибудь «The Guardian». Или «Der Spiegel». А то и ВВС.

Угроза сработала. Шеф сник, обмяк, плюхнулся на подоконник, закурил:

– Слушай сюда…

Следующие полчаса я покорно вникала в новое для себя пространство организации аукционных торгов. Инструкции, полученные мною, сводились к следующему: поскольку я, как участник, претендую на невидную работу какого-то неизвестного русского художника (фамилию шеф не помнил, знал лишь номер лота – 27), мне разрешается сделать только один аукционный шаг. Поскольку картинка оценена в семнадцать тысяч у. е., а шаг в этом ценовом диапазоне равен штуке баксов, стало быть, я с шиком и размахом имею право объявить, что готова заплатить за шедевр аж целых восемнадцать тысяч у. е. И все. Дальше сидеть и не петюкать. Весело, да?

– Автора-то узнать можно? Хоть в Интернете посмотрю, что за художник, чтобы не стыдно было.

– Какая тебе разница? – озлился редактор. – Иванов, Петров, Сидоров. Меньше знаешь – лучше спишь. – И продолжил инструктаж.

Вволю наторговавшись на целую штуку баксов, все остальное время я мотаю на ус, запоминаю, фотографирую (мысленно), нюхаю, в смысле вынюхиваю, фиксирую детали и подробности, но веду себя скромно и естественно. Как и положено настоящей леди. Именно так изрек шеф.

Да. Журналистской практикой мой босс не занимался давно. Скажите, как можно одновременно вынюхивать и мнить себя леди? Кретинизм. Полный. Но эти умные мысли я решила оставить при себе. Чего разбрасываться-то? На месте сама разберусь. Не впервой. К тому же наверняка на этом самом Sotheby's будет некоторое количество знакомых рож. А к концу аукциона я вообще со всеми перезнакомлюсь. Профи я, или где?

Короче, из редакции в тот день я уходила совершенно счастливая. Судьба открывала передо мной новую таинственную дверь, за которой меня ждала жизнь, полная открытий и надежд. Согласитесь, если к моему послужному списку – Куршевель и Монако – прибавится Sotheby's – место, где звук деревянного молотка аукциониста звучит волшебной музыкой, где сияют раритетные драгоценности и самые богатые и сильные мира сего в безупречных смокингах не задумываясь расстаются с миллионами, торгуясь за какую-нибудь фитюльку, – это будет не просто очередным витком моей профессиональной карьеры – взлетом! Головокружительным парением! Огромным восклицательным знаком, который станет отныне сопровождать мою фамилию всегда и везде.

Яхты, «роллс-ройсы», виллы, дизайнерские шмотки – все это суета сует. Все это приходяще и тленно. Лишь искусство – вечно! Лишь оно способно оставить твое имя в веках.

Путь моей дальнейшей жизни был определен. И он представлялся мне прекрасным!

Вечером я решила заняться самообразованием и изучить все, что связано с аукционами. Я немало преуспела, путешествуя по дебрям Интернета, и тут позвонила моя сестрица Галка. Естественно, начала щебетать, причем совершенно не по делу. Попытки пресечь ее словоблудие никогда успехом не заканчивались. Этот раз от иных не отличался. Сестра вдохновенно повествовала о том, как удачно прошвырнулась сегодня по ГУМу, угодив аж на четыре распродажи и затоварившись сногсшибательным летним тряпьем для себя и дочери Юльки.

– Галка, – проныла я, – мне некогда, работаю, потом расскажешь!

– А тебе я купила потрясный сарафан! – сообщила родственница. – Ну просто не смогла пройти мимо! Мне такой – поздно, Юльке – рано, а тебе – в самый раз! Приезжай мерить!

Будто у меня, кроме сарафана, других дел нет.

– Что за платье? – равнодушно, исключительно из вежливости, поинтересовалась я.

– Miu-Miu! – доложила сестра. – Зеленый, как травка у нас на газоне, бретельки из ромашек и на подоле – ромашки. Причем лепестки не пришиты, а на отлете. То есть сквозь цветы видно все тело. Сексуально, жуть! Будешь как нимфа! В Дохе всех сразишь наповал!

И тут меня настиг столбняк.

Как же я забыла? Вот что значит гореть на работе! Послезавтра, именно в среду, мы дружно летим в Катар. На неделю. А оттуда на Мальдивы. Решение это было принято давно, еще до поездки в Монако… Меня уговорил Галкин супруг – Ильдар, чтобы составить компанию Юльке. Типа, с ними, стариками, любимому чаду будет скучно. На самом же деле… что я, не понимаю? Это такой ловкий ход, дабы обезопасить себя от капризов ненаглядной кровиночки и обеспечить максимальную свободу действий. А так, со мной, и Юлька под присмотром, и вроде отдых вполне семейный.

Семья же для меня – святое. Как откажешь?

Так. Что же делать? Плюнуть на Sotheby's и поехать в Доху? В стозвездочный «Four Seasons»? Самый богатый и фешенебельный отель мира? Ильдар так специально подгадал, чтоб совместить приятное с полезным. У «Four Seasons» – юбилей. Два года со дня открытия. А хозяин отеля – Ильдаров партнер. Не то по нефти, не то по металлу. Короче, какой-то мультимиллиардер. Шейх. Или эмир. В монархических династиях Востока и Азии я пока соображала не очень, не то что в европейских. В тех-то после Монако для меня никаких тайн не осталось!

В Доху мне очень хотелось. В конце концов, после бешеной рабочей гонки последнего полугодия я вполне заслужила право на качественный отдых!

Но Sotheby's? Первый канал? Пожалуй, если я годик посвечусь на телеэкране, да еще в такой рейтинговой программе, «Four Seasons» сам меня будет зазывать на все свои мероприятия! И потом, если серьезно подходить к этому вопросу, то надо просто определиться, что для меня важнее: неделя на жарком бестолковом пляже или поездка в Лондон и своя программа на телевидении. То есть развлечения или карьера?

Может, для кого-то это стало бы дилеммой, но не для меня. Все-таки профессионализм – штука выгодная! Главное, правильно поставить вопрос, тогда и ответ сам найдется. Как сейчас.

Итак, естественно, Sotheby's.

Да, для семьи это станет ударом. Поэтому я должна поехать к Галке прямо сейчас и все ей объяснить. А чтобы она не сильно расстраивалась, примерю сарафанчик. Он мне на Мальдивах очень сгодится. Ведь на Мальдивы-то я успею? Конечно! Как сказал шеф, в воскресенье меня запишут сразу на десять программ, то есть на полтора месяца вперед. И – свобода! Подумаешь, пропущу юбилей «Four Seasons»! Зато нагоню своих на островах. То есть не совсем я их брошу! Уж как-нибудь потерпят единственную наследницу одну неделю! А если все сложится совсем благополучно, то я, пожалуй, смогу залететь к ним в Доху. Ровно на три дня. А оттуда уж вместе на Мальдивы.

Представьте, да? Сам расклад: Лондон, запись на телевидении, три дня в Катаре, отдых на Мальдивах. Просто расписание жизни звезды! Вот бы мне кто про это сказал полгода назад. Убила бы за изощренное издевательство, честное слово!

План, выстроившийся в моей голове, мне очень нравился. Логичный, четкий и главное – никто не останется обиженным. Ни семья, ни моя газета, ни телезрители.

В родственных апартаментах царило оживление. На полу в гостиной пылала радуга многоцветного тряпья, по всему ковру, словно пропуска в мир богатства и роскоши, разметались уже срезанные с одежды этикетки. Юлька, племяшка, гарцевала по дивану в умопомрачительных кружевных шортиках и блескучей маечке, сотканной из шелковых колокольчиков, Галка дефилировала в ослепительно белом платье с открытой спиной и косой плиссированной оборкой, открывавшей справа бедро чуть ли не до талии, а слева целомудренно спускающейся до самой щиколотки.

– Как, Даш? – тревожно спросила сестрица. – Я в нем собираюсь на торжественный прием.

– Куда?

– Как куда? В «Four Seasons»!

– Круто! – одобрила я. – Только там исламская страна, тело обнажать не положено.

– Так я поэтому и взяла такое. Спину-то, поди, можно? Это же не грудь.

– Ага. И ногу до пупа. С Ильдаром проконсультируйся, чтобы супруга ненароком не опозорить перед собратьями по вере.

– И ты туда же! – Галка загрустила.

– А кто еще?

– Да вот, Элька, – показала она на выплывающую из ванной подругу, жену известного банкира. – Тоже говорит – нельзя. А мне так нравится!

– Нравится – носи, – равнодушно пожала плечами я. – Ну, разведется с тобой Ильдар. Подумаешь! Зато разок покрасуешься.

– Злая ты, Даша, – пожаловалась сестра. – Вот в кого?

– Будешь тут злой! – сообщила я и тут же, громко шмыгнув носом, пустила длинную слезу.

К этому моменту я тщательно готовилась всю поездку. Даже булавку из дома прихватила, чтобы торкнуть себя в нужный момент. Как проще всего решить вопрос с наилучшим для себя результатом? Правильно, вызвать горячую жалость и сочувствие. И желание помочь. Моя сверхзадача: родственники сами уговорят меня слетать в Лондон. Ведь путешествие в Доху – билеты, отель, экскурсии, гид – все уже оплачено в расчете и на меня тоже. А это вам не три копейки.

– Дашка, – взволновалась Галка, – ты чего?

– Ничего! – еще раз громко всхлипнула я. Булавкой я саданулась на совесть. Даже притворяться не пришлось.

– Даш, ты плачешь, что ли? – соскочила с дивана добросердечная племяшка. – Если кто обидел, ты папе скажи! Или Максу! Да они за тебя любого порвут!

– Конечно, – прогундосила я. – И шефа моего, и весь первый канал, и лорда Полтимора.

– Ну-ка, ну-ка. – Сестра щедро набулькала в стакан корвалола, как я успела отследить, чуть ли не весь пузырек, плеснула туда же с расстройства коньяка из графина и протянула мне: – Выпей, успокойся. А лорд Полтимор – это кто?

– Давай отрави меня до кучи! – приняла я зелье из доброй родственной руки. – Чего уж теперь? А лорда Полтимора не знать – стыдно. Это – владелец аукционного дома Sotheby's.

– Ой, я обожаю аукционы, – влезла Элька. – Стринги – это такой драйв, лучше, чем с тарзанки прыгать!

– Теть Эль, а на аукционах что, трусами торгуют? – поинтересовалась Юлька. – Неужели вы чьи-то старые трусы на себя наденете? Хотя, конечно, если в них Мадонна выступала. Я читала, что ее бюстик, ну тот, черный, сатиновый, с острыми такими сосками, который ей Жан-Поль Готье пошил, на аукционе поклонник за двадцать тысяч баксов купил! Неужели теперь и трусы продают?

Мы, все трое, с недоверием уставились на банкиршу.

– Наивняк! – презрительно отмахнулась та. – Аукционный стринг – это целевой день торгов. Стринги бывают мебельные, ювелирные, книжные – короче, всякие. На последнем серебряном в «Гелеосе» я своему крокодилу такой портсигар купила! Великого князя Михаила! С орлом, вензелечками, бирюзой!

Мы стыдливо потупились. Все-таки признать свое явное невежество, тем более в таком вопросе, не очень приятно. Галке с Юлькой еще куда ни шло, а вот мне как журналистке.

– На Sotheby's такой термин не очень в ходу, – знающе пожала плечами я. – Все-таки стринг – это локальное мероприятие, междусобойчик по интересам, а Sotheby's.

– Это да, – согласилась Элька. – Лондон. Куда нам! А ты что, Даш, на Sotheby's едешь?

– Пока не знаю, – я снова сморщилась, словно собираясь всплакнуть. – Шеф пристал как банный лист: надо, и все! Если, говорит, откажешься – уволю!

– Тебя? – ахнули родственницы. – За что? Вот козел!

– Еще какой, – кивнула я, все-таки сумев выжать еще одну слезинку. – Представьте, я ему – заявление на отпуск, а он мне – командировку на Sotheby's!

– Так нечестно! – Юлька, конечно, сообразила первая. – Значит, ты с нами не летишь?

– Еще чего! – гордо вскинула я заплаканное лицо. – Да пусть он своим Sotheby's подавится! Пусть увольняет! Что, я себе работу не найду?

– Найдешь-найдешь, – заторопилась обрадованная Юлька. – Папа тебя куда хочешь устроит!

– Нет, Юль, – качнула головой я. – Выпрут меня с волчьим билетом, как завалившую редакционное задание и сорвавшую новую телевизионную программу. А туда уже такие деньги закачаны! Первый канал, как-никак. Так что пойду куда-нибудь в мелкую газетку типа «Наш район» и буду снова зарабатывать себе имя.

– А какая телепрограмма? – снова влезла бессердечная банкирша. – Тебя что, на телевидение позвали? И сразу на первый канал?

– Не просто позвали. Целый цикл программ конкретно под меня хотели запустить. В вечерний прайм-тайм. Первая – как раз о Sotheby's.

– И что? – Глаза Эльки хищно и завистливо блеснули.

– Да ничего. Мы же с семьей на отдых собрались. Как я своих подведу? – Из моей груди вырвался отчетливый всхлип.

– Дашенька, – кинулась ко мне Галка. – Так ты из-за нас отказалась? Девочка моя! Умница!

– Дура ты, Дашка! – уверенно выдала Юлька. – Я бы никогда так не поступила. Телевидение – это же прикольно! Кто твои книжки читать будет? Три калеки. А по телевизору тебя сразу миллионы узнают!

– Какие книжки, Юль? Если меня с работы попрут, то и книжек не будет.

– Как? – Галка осела на диван. – Мало им, сволочам, что они тебя эксплуатируют как негра, что телевидения лишают, так еще и книжки не издадут? Да мы сами напечатаем! Я Ильдару прямо сегодня скажу!

– Не надо, – грустно отказалась я. – Все мои репортажи были опубликованы в газете, так что это – собственность редакции. Все, кончилась моя карьера.

– Даш, ты что, сбрендила? – Эля покрутила фиолетовым ногтем у виска. – Да плюнь ты на все! Забей! Своя программа! Это же. – Слов у банкирши явно не хватало. – Да если б меня пригласили. Не, Галка, ну хоть ты ей скажи!

– Чего сказать? – Сестрица продолжала гладить мои вздрагивающие плечи.

– Чтоб ваньку не валяла! Успеешь на море, Дашка! Чего ты в этом занюханном Катаре не видала? После Куршевеля и Монако? Каждый день, что ли, телезвездой стать предлагают? Это же – как курс доллара! Сегодня вырос на две копейки – надо срочно сбрасывать. Завтра упал – скупать. День пропустишь – все! Нищий! Галка, чего ты молчишь? – снова напустилась она на мою добрую родственницу. – Жизнь девчонке испортить хочешь? Карьеру сломать?

– Я? – Галка страшно удивилась. – Ты че? Юль. – Она беспомощно обернулась к дочери.

– Правильно, – одобрила умная девочка. – Пусть Дашка идет в телезвезды. А потом и меня устроит. Прикольно! Я всем буду рассказывать, что это – моя сестра!

– Тетка, – машинально поправила Галка.

– Отстань, – отмахнулась племяшка. – Короче, Дашка, остаемся!

– Вот, Юль, поэтому я и отказалась, – горько выдохнула я. – Знала, что ты сразу начнешь капризничать и нервировать родителей. Нет бы поддержать старшую подругу! Нет бы сказать: работай, Дашенька, ни о чем не думай, мы тебя ждать будем, как освободишься – прилетай.

– А я что? – пробубнила усовестившаяся племянница. – Я это и говорю. Поеду с предками. А ты работай.

– Девочки, – возрадовалась Галка. – вот как все удачно сложилось! Правильно, мы одна семья. Должны друг друга поддерживать. Езжай, Дашенька, на свое телевидение в Лондон. А мы уж в Доху полетим. А там и ты к нам подтянешься.

– Не могу, – категорично возразила я. – Ильдару обещала.

Следующие минут двадцать все трое отчаянно уговаривали меня не ломать так удачно складывающуюся карьеру и не лишать простых людей удовольствия созерцать меня по телевидению и слушать мои умные речи.

Уговорили. С трудом, конечно.

– Даш, а чем на этом базаре торговать будут? – полюбопытствовала Юлька, когда мы, успокоившись, а некоторые и умывшись от горьких слез, уселись пить чай.

– Живопись.

– Кто выставлен? – Эля жеманно отложила бутерброд с колбасой и потянулась за безешкой.

Типа, негоже, говоря о высоком, трескать мясо. Изысканные сладости – другое дело. – Старые мастера будут? Ну там Ван Гог или Пуссен? А наши передвижники? Я очень Куинджи хочу. Все никак не могу своего уговорить. Уперся в Айвазовского как баран, и все! Мы же с ним в 2003-м были на этом Sotheby's. Народу набралось – на головах друг у друга сидели! Чего поперлись? Айвазовского торговать! Две работы выставлялось – «Прибытие российского корабля в Константинополь» и «Закат над бухтой Золотой Рог». Мой уверен был, что тысяч за триста купит. А там как пошли цену набивать! Обе ушли по 588 тысяч. Причем не баксов, а фунтов! И картинки-то – тьфу! Еще неизвестно, Айвазовский или подделка… Мне тогда пейзаж Поленова гораздо больше понравился. Говорю своему: бери! А он так из-за Айвазовского расстроился, что и Поленова проморгал. Тот за пятьсот сорок, что ли, ушел. Теперь, наверное, уж больше миллиона потянет. Козел. Ни себе, ни родине.

– А кто купил?

– Спроси что полегче! Тайна. Куда-то в частную коллекцию канул. А вот Куинджи никто не продает. Я бы все свои брюлики сбросила, но купила! От его «Лунной ночи на Днепре» просто тащусь!

Галка и Юлька смотрели на гостью с изумленным восторгом. Видно, об этой грани ее таланта они и не подозревали. Сами-то в живописи разбирались, примерно как кобыла в парфюме. Глава семейства не приучил, поскольку сам знал единственного художника Шишкина и еще постоянно упоминал картину Репина «Приплыли». Кстати, надо узнать, есть у Репина действительно такое полотно?

– Куинджи? – я напрягла мозги.

Все-таки мои интеллигентные родители довольно много времени посвятили просвещению единственного чада. Третьяковку я знала наизусть, кажется, с детсада. А когда я училась в старших классах, мы чуть ли не каждые каникулы ездили в Питер. В музеи. В Эрмитаже я была раз двадцать, а в Русском музее вообще раз сто. Эта самая «Лунная ночь» там и висит. Зуб даю. Или висела? В наше время. Я решила не уходить в дебри, покровительственно заметив:

– Музейные полотна на аукцион не выставляются. Это – национальное достояние.

– Не скажи, Даш, – скривилась Эля. – Вексельберг коллекцию Фаберже купил? Купил. Сто миллионов отвалил. Это что, не музейная ценность? А Ромка Абрамович Кустодиева хапнул. Вообще даром. Всего за лимон.

– И где тот Кустодиев? – горько, словно сожалея обо всем русском искусстве, вместе взятом, спросила я (в Интернете-то я посидела не зря!). – Он это полотно даже в Россию не ввез! В Европе осталось. Патриот, называется!

– Так он его перепродаст годика через три! Втридорога! – хохотнула Эля. – Смысл аукциона в чем? Чтобы цену на картину повысить! Она, может, на самом деле три копейки стоит, но раз уже лимон отвалили, дешевле никто не выставит. Только дороже. Это же как банк. Только без всяких инфляций и дефолтов. И налоги платить с дохода не надо.

– Ага, вот введут налог на роскошь, никому мало не покажется! – пригрозила Галка.

– Да брось ты, все уже предусмотрено! Думаешь, чего наши как с голодухи на картины и другие раритеты накинулись? Живопись полюбили? Да они Дали от Левитана не отличат! Но виллу, допустим, или акции не спрячешь. Все на виду. А картинку? Слышала, Даш, Рубенса на том же Sotheby's продали? За семьдесят четыре миллиона фунтов стерлингов. «Избиение младенцев» называется. Планировали за семь. Купили в десять раз дороже! Сколько это вилл на Лазурке? Прикинь? А место занимает – квадратный метр на стене.

– Тоже неизвестно, кто купил?

– Пока нет. Думаю, из наших кто-то. Западники, они все же не такие скрытные. Это наши тихарятся. От налогов прячутся. Этих «младенцев», кстати, вообще другому художнику приписывали, ученику Рубенса. И стоила картинка тогда, как мой узнавал, тысяч тридцать, что ли, а когда дом Sotheby's доказал, что это именно Рубенс.

– Теть Эль, – встряла уже преступно долго молчавшая Юлька, – а что картина за это время лучше, что ли, стала? Или там на ней младенцев прибавилось?

– Что ты, солнышко! – Гостья погладила недоразвитое сокровище семьи Рашидовых по красивой головке. – Как же можно в шедевре что-то дописывать? Это же Рубенс!

– Ну, – набычилась Юлька. – И что? Когда не знали, что это Рубенс, он стоил рубль. А когда узнали – миллион? А как же художественная ценность? Она что, только фамилией определяется? Даш! – требовательно взглянула она на меня, ища поддержки.

И что ответить? По сути-то, ребенок абсолютно прав! Как можно оценивать кого-то или что-то по одной лишь фамилии?

– Доча, сама подумай, – пришла на выручку Галка. – Не были б мы Рашидовыми, поехали бы мы сейчас в Доху? А в Куршевеле вас с Дашей пустили бы на закрытые вечеринки? Вот видишь! А ты говоришь.

– Дашка, между прочим, не Рашидова, – пробурчала Юлька. Правда, уже чисто из упрямства, хотя и с выраженным пониманием. – А чего тогда наш папик картины не покупает? Че мы как лохи? Мне Мона Лиза очень нравится.

– «Джоконда» не продается, – наставительно сказала я. – У нее только страховая стоимость 100 миллионов долларов!

– И что? Никто сто лимонов не найдет?

– Найти-то найдут. Не вопрос, – вздохнула Эля. – Кто ж ее продаст? Да если б ее и выставили, не представляю, на сколько бы она потянула.

– Национальный бюджет, – важно сказала я. И, увидев странный блеск в глазах информированной собеседницы, добавила: – Соединенных Штатов Америки.

– У нас знакомый есть, кто – не скажу, не спрашивайте. – Эля закатила глаза, демонстрируя, что открывает нам страшную тайну. – Он еще в девяностом году Ван Гога на Sotheby's купил. За восемьдесят два с половиной миллиона. Так мы, пока это полотно увидели, тройной кордон электронной охраны прошли. У него внутри дома – бронированный салон, типа музея. Определенная температура, влажность, освещенность. Зальчик такой небольшой, метров сто двадцать. А добра там миллиарда на четыре. Тот самый Ван Гог, пейзаж Ренуара, натюрморт Сезанна. Он шутит: это, говорит, мой пенсионный фонд. Понятно, да? «Яблоки» Сезанна на Sotheby's купил за двадцать шесть лимонов, «Мельницу» Ренуара на Christie's за семьдесят один. Анонимный коллекционер.

– Какой же он анонимный, если вы его знаете? – удивилась Юлька.

– Да его все знают, только картины он не всем показывает.

– Правильно делает, – вынесла вердикт племяшка. – Я в школу принесла часы новые от Dior, мы с Дашей в Куршевеле купили, так на втором уроке сперли! Кто? Никто не признался. А в классе у нас, между прочим, ни одного бедного нет. Лицей-то закрытый! Попрошу папашку мне на днюху какого-нибудь вангога подарить. Повешу у себя в комнате и буду деньги за просмотр брать.

– Не советую, Юляш, – остановила ее Эля. – Ван Гог все-таки мрачноват для комнаты юной девушки. Лучше кого-нибудь из импрессионистов или наших авангардистов. Там и краски другие. И настроение.

– Да? – Юлька, похоже, всерьез заинтересовалась этой темой. – А кого вы посоветуете?

– Когда вернетесь, можем вместе на аукцион «Совкома» сходить. Там все свои собираются. Чего-нибудь подберем. И цены, кстати, с Sotheby's не сравнить. Милка, ну, знаете ее, в прошлом году там такую картину отхватила! Всего за сто шестьдесят пять тысяч уё. «Пейзаж Феодосии». Этого, как его. Ну, артистка такая есть, толстая как бочка. Мадам Грицацуева.

– Шукшина, – подсказала Галка.

– Мам, ты че? – уставилась на нее Юлька. – Шукшин – это же киноактер, он в «Калине красной» играл, а тетя Эля про нарисованную картину говорит.

– Крачковская? – напряглась я, вспоминая более давнюю версию «Двенадцати стульев».

– Точно! – обрадовалась Эля. – Во! Только в названии еще одно слово было, название цветов. Забыла, как называются. На настурцию похоже, но не настурция. Розовые такие, на длинных черешках.

– Чего вы паритесь? – хмыкнула Юлька. – Сейчас энциклопедию принесу.

Художник Крачковский отыскался быстро. Картину Эля назвала почти правильно «Пейзаж с опунциями. Феодосия». Как выяснилось, написал ее неведомый нам художник с толстой фамилией аж в 1906 году. Изображение самой картины, правда, отсутствовало. Юлька (вот что значит направить интерес подрастающего поколения в правильное русло) продолжала шуршать листами энциклопедии дальше. Дошуршалась.

– А опунции – это вовсе и не цветы.

– А что?

– Кактусы!

Все с недоверием воззрились на Элю.

– И что? – презрительно пожала плечами та. – Кактусы тоже цветут. Раз в жизни. Вот там эти розовые цветы как раз и были кактусиные. Опунции. Я про них и говорила. Милка картину у себя в будуаре повесила. У нее балдахин розовый, очень в тему вышло. Правда, пришлось обивку на креслах менять. В тон морю.

– Нашла! – заорала вдруг Юлька из своей комнаты. – Идите сюда!

Во весь экран большого плоского монитора раскрылось ясное бирюзовое море. Как в Монако. Легкие волны ластились к крутому берегу, в нежной пенке летнего марева лакали соленую воду, уткнувшись лобастыми мордами в море, горбатые, как перекормленные медведи, крымские горы. С высоченной вышины море и горы подсвечивало розовое солнце. На переднем плане колосились жирные плоские листья, утыканные зрелыми колючками. Кактусы. Прямо как в Египте. Во впадинке за опасными зарослями красовался яркий розовый куст. Шоколадные длинные ветки усыпали яркие цветы. Они были настолько живыми, что их хотелось понюхать. Если что меня и остановило, то вовсе не стекло монитора, а остро торчащие жесткие колючки.

Покой и радость, выплеснувшиеся с компьютерного холста, наполнили уютным светом всю Юлькину комнату. Даже извечный племяшкин беспорядок как-то смикшировался и растворился в волнах легкого летнего бриза.

– Мам, – загундосила Юлька, – хочу такую картинку!

– Деточка, но она уже продана, – растерялась Галка.

– И что? Папа сказал, проси на день рождения что хочешь, я ее хочу!

– Юль, – пришла я на помощь сестре. – Тебе сколько лет? Чего ты себя как малолетка ведешь? Хочешь, чтобы мы Максу рассказали?

Почти семнадцатилетнее сокровище метнуло на нас злобный взгляд и вырубило Интернет. Типа, вот вам!

– Если б я была малолетка, я бы выклянчила у папахена машину. Или яхту, – неожиданно взрослым голосом просветила нас она. – А если я прошу произведение искусства, то даже Макс меня поймет.

Вот с этим я не могла не согласиться. Макс, Юлькин жених и мой вынужденный друг и соратник (кто читал мои куршевельские и монакские мемуары, тот поймет, а кто не читал – почитайте, полезно будет), разницу между автомобилем и живописным шедевром усек бы на раз. И конечно, одобрил бы предпочтение будущей супруги. Разве что с выбором бы помог. В смысле, вместо малоизвестных крачковских опунций настоял бы, например, на каких-нибудь импрессионистских цветуечках Матисса.

– Юль, не расстраивайся, – успокоила Эля. – Феодосию Милка все равно никому не продаст, пока обивка на креслах не надоест. Но «Совком» много чего интересного выставляет.

– Я не хочу в этом вашем совке, – заартачилась Юлька. – Хочу у Sotheby's. Этого, как его, Полтимора. Или у «Кристис». Я вам не лохушка какая-нибудь!

– Вообще-то девочка права, – раздумчиво проронила гостья. – Если русских мастеров покупать, то у иностранцев дешевле выйдет. В прошлом году Пашка Красников, ну, водочник наш, себе на дачку пейзажик Тархова приобрел. Вроде «Гроза в саду» или «Облака в грозу». За сто восемьдесят тыщ, кажется. Так эту работу «Совком» у Sotheby's купил. А дома перепродал втридорога. С другой стороны, Димка Шустер картину Дейнеки взял, ну эту, где пацаны голые купаются, всего за сто штук. А полотно большое, яркое такое! Сашка Зеленин чуть не удавился с горя: он год назад того же Дейнеку, натюрморт какой-то вшивенький, за сто пятьдесят взял. Так что не угадаешь. Сегодня одно в ходу, завтра другое. И ни одна собака не подскажет, чего завтра в моду войдет. Вот как жить, Даш? – обратилась она ко мне. – Мучение же сплошное! Как в таких условиях любить настоящее искусство?

Я промолчала.

– Теть Эль, а мальчики там совсем голые? – заинтересовалась Юлька, снова включая компьютер. – Как вы говорите, художника зовут?

– Так пацанов тоже продали, – объяснила банкирша. – Поздняк метаться. Слушай, Юль, а ты историческую картину не хочешь? Про Ленина? Я в «Совкоме» видела. «Ленин объявляет советскую власть». Там и Сталин нарисован, и Дзержинский. Короче, все эти большевики недоделанные. И цена чего-то совсем смешная была. Стольник, что ли. Или «Утро на Куликовом поле»? Во всех школьных учебниках есть. Шедевр! Бубнов – художник. Вроде не купил никто.

– На фига мне Куликово поле? – оторопела Юлька. – Лучше уж тогда Ленина. Хоть поржать можно. Только мы его не в моей комнате повесим, а в столовой.

– Даже не думай! – пришла в ужас Галка. – Только этих уродов в моем доме не хватало! Хочешь, чтоб папка из нас с тобой натюрморт сделал? Придет к нему кто-нибудь в гости из правительства или администрации президентской, а у нас Дзержинский со Сталиным со стены скалятся? Ты что, забыла, у нас двое дедушек репрессированы?

– Действительно, этих палачей в доме держать не стоит, – согласилась Эля. – Другое дело – исторические деятели прошлого. Я до сих пор жалею, что Репина не взяла. В 2005-м тот же «Совком» выставлял. Картина – во! – Эля раскинула руки, изображая величие полотна. – Девять на четыре! «Заседание Государственного совета России».

– А Репин разве не умер? – осторожно спросила Юлька. – Бурлаков-то он давно рисовал.

– Это, наверное, однофамилец, – предположила Галка.

Я снова промолчала, поскольку «Заседание Госсовета» для меня было совершенно равнозначно приснопамятной «Приплыли».

– Да это не наш Госсовет, а тот еще, царский! Там все тогдашние шишки нарисованы. Семьдесят семь знаменитостей. Типа можно по картине историю изучать. И просили немного, лимон баксов.

– Чего не взяла?

– Да мой заартачился: куда, говорит, мы эту громилу повесим? Говорю: давай в Испанию, в загородный дом, свезем, там у нас гостиная – сто пятьдесят квадратов. А он: как ты себе представляешь соседство Репина с Дали? Эстет! Ну, пока ругались, картина ушла.

– Жалко, – сочувственно выдохнула Галка.

– Еще как! – согласилась Эля. – Артурчик наш в Испании учится, совсем от родины оторван. А так бы смотрел на полотно, вспоминал бы исторических деятелей. Разве плохо?

– Во прикольно! – завопила Юлька. – Дашка, я в следующий раз с тобой на Sotheby's поеду! Мэл Гибсон даже волосы свои продает! А Лайза Минелли тысячу двести штук всякой старой дряни из шкафов повытаскивала и все – на аукцион.

– И что, покупают? – скептически скривилась я.

– Еще как! – доложила Юлька. – Туфли старые, киносценарии, статуэтки «Оскаров». А Стивен Спилберг, наоборот, этих «Оскаров» скупает. Своих, наверное, ему мало. Дашка, ты теперь ничего из своих вещей не выбрасывай! Когда прославишься, мы все на аукцион сбагрим!

«Черт! – мысленно ругнулась я. – Устами младенца, как известно.»

А я, дура набитая, только позавчера, разгребая шкаф, вынесла на помойку кучу немодного тряпья. И обувь. И бижутерию. Ну скажите, оно мне мешало? Ладно, впредь буду умнее. Все ненужное – в коробку отдельную и на антресоли. Пусть лежит, дожидается торгов.

«Лот номер девять, – зазвучал в моей голове сексуальный мужской бас, – заколка для волос всемирно известной телезвезды Дарьи Громовой». И тут же – восторженные возгласы, взметающиеся вверх руки, головокружительное повышение ставок.

– Полтора миллиона! – прозвучал окончательный вердикт. – Дашка, слышишь?

– Что? – я с трудом вернулась в пространство родственной гостиной.

– Платье из фильма «Моя большая греческая свадьба» – помнишь? – выставили на аукцион за полтора миллиона. А платье – фуфло! – Юлька продолжала насыщаться новой для себя информацией. – Я лучше застрелюсь, чем такое на свадьбу надену!

– Стреляйся, – согласилась я. – Я сама за Максика замуж выйду.

Галка посмотрела на меня с явным осуждением. К будущей свадьбе своей единственной дочери, которая должна была состояться не раньше чем через два года, семейство Рашидовых подходило основательно и серьезно.

– Ага, я так и знала, – загундосила племяшка, – ты все время у меня его отбить хочешь!

– Даш, с машиной-то определилась? – виртуозно увела семью от скандала Галка. – Когда уже брать будешь?

– Машину покупаешь? – мгновенно включилась в разговор Эля. – Какую? Бери кабриолет. «Бэшку» или «мерсик». Парковаться удобно, они маленькие и стильные.

Тема покупки автомобиля волновала меня в последнее время чрезвычайно. После возвращения из Монако я экстерном – опыт-то катания на болидах у меня появился ой какой! – закончила автокурсы и даже сдала экзамены. Единственное, что получалось пока у меня плохо, – это заезжать задом в гараж. Честно говоря, до сего дня это не вышло ни разу. И что? По сравнению с уже освоенными мною навыками сей представлялся совершеннейшей безделицей. Деньги на машину у меня были. И после урожайной недели в Монако я вполне могла позволить себе даже означенный банкиршей кабриолет. Но суровое детство и голодная юность не позволяли относиться к средствам, заработанным потом и кровью, с неуважением, то есть транжирить.

Машину-то я хотела, понятно, модную и красивую, но не очень дорогую. Во-первых, негоже демонстрировать свое возросшее благосостояние перед менее удачливыми коллегами, а во-вторых, нарвешься во время езды на какого-нибудь полудурка, подрежет или тюкнет в бок, и что? Ремонт? А если вообще угонят? У нас в Москве у знаменитостей чуть ли не каждый день автомобили пропадают. То у Жванецкого, то у Газманова. Я что, хуже?

Нет, возьму машинку не очень дорогую. Чтобы угонщикам неповадно было и чтобы не сильно жалко, если помнут. И все станут восхищаться моей скромностью. Могу ведь себе позволить, но не позволяю. Потому что в мире много других ценностей, помимо модного автомобиля. Уж потом, когда-нибудь. Да и зачем мне в принципе дорогое авто? Выйду замуж – супруг купит. Куда свою тогда девать? Отцу подарить? Так он свой «москвич» ни на какой «мерс» не променяет.

Продавать? Или тоже на аукцион? Вон Элтон Джон, когда налоговая приперла, выставил свой автопарк. Продал за какие-то жуткие миллионы, заплатил налоги и теперь спит спокойно.

– А хочешь «Aston Martin»? – продолжила Эля. – Этот бренд у нас только появился, за него пятнадцать компаний боролись, ну, за право продаж: «Mercury», «Musa Motors», «АВЕС»! А хочешь «Bentley»? Как у Пугачевой? А «Maserati»? «Lamborghini» тоже можно. Или «Lotus»?

– Нет, – качнула головой я. – Все это для меня дорого. Я – девушка скромная, миллионов не зарабатываю.

– А какую хочешь? – пристала Эля. – Хочешь «Mini»? Двухлетку? Красненькая, хорошенькая!

– И сколько? – равнодушно спросила я.

«Mini» мне очень нравилась! Тем более что в Москве их было совсем немного. Но и стоила машинка соответственно. Тыщ тридцать пять, что ли. Я же отмерила себе на средство передвижения не более пятнашки.

– Договоримся! – обрадовалась Эля.

– Ты свою, что ли, продаешь? – удивилась Галка.

– А то чью же? Чего она у меня в гараже за городом ржавеет? А я себе колье из южноафриканских изумрудов заказала. Теперь денег не хватает выкупить.

– А твой что, не дает?

– Сорок тысяч дал. Как раз на колье. А я десять потратила. Мы ж с Раиской на выходные в Турцию мотались, в море поплескаться, ну и забурились на золотую фабрику. А там такие серьги с брюликами были! Совершенно новый дизайн. Не удержалась. Своему, конечно, ничего не сказала. Разорется: куда тебе столько брюликов, уже складывать некуда! Мужик! Чего он в красоте понимает?

– А машину продашь – не узнает?

– Скажу – в аварию попала, не подлежит восстановлению. Пусть еще счастлив будет, что единственная жена в живых осталась.

По моей спине пробежал холодок. Я поняла, что мне подворачивается просто уникальный шанс!

– И за сколько продашь? – скучающим тоном, исключительно из вежливости поинтересовалась я.

– Давай за двадцатку! Она сорок пять стоила. Там салон – кожа, наворотов всяких тьма.

– Нет, – погрустнела я. – У меня столько нет.

– А сколько есть? – засуетилась банкирша. – Ну, у Галки займи! Галь, дай сестре в долг!

– Да без проблем! – кивнула Галка. – Только Дашка не возьмет. Гордая она у нас. Все только своим горбом!

– Теть Эль, а вы Дашке машину подарите! – предложила Юлька. – Представляете, всем хвастаться будете, что такая звезда на вашей машине рассекает.

– Юля! – одновременно воскликнули мы с Галкой, устаканивая распоясавшуюся фантазию дочери и племянницы. – Не пори чепуху!

– Не, подарить не могу, – объяснила Эля. – Мне долг отдать надо. А ты на сколько рассчитывала, Даша?

– Вообще-то, на десять, – со скромным достоинством ответила я. – Если напрягусь, то на двенадцать-тринадцать.

– Даш, давай пятнашку, и по рукам! – банкирша даже вскочила. – Ну, сама посуди. «Mini», почти новье, я на ней и не ездила. Со всеми прибамбасами. У меня в салоне даже телик есть!

– Пятнадцать? – я грустно зашевелила губами, одновременно загибая пальцы, будто подсчитывая, из каких закромов мне изъять искомые копейки. – Нет, пятнадцать не набирается. Тринадцать девятьсот сорок.

– Ну, блин! – теперь зашевелила губами гостья, что-то прикидывая в уме.

Галка с Юлькой следили за ней затаив дыхание. Я деланно равнодушно налила себе чаю и погрузила в рот половинку зефирины.

– Мне тут «рено» предложили, годовалую, за восемь. И «опель», трехлетку, за девять. Завтра поеду смотреть.

– «Рено»? «Опель»? – Банкирша снова подпрыгнула. – Да на таких машинах ездить – себя не уважать! Ты же звезда, Даш! У тебя – книги, программа своя на телевидении. Эх, – банкирша рубанула воздух рукой. – Где наша не пропадала! Бери! Только мне деньги послезавтра нужны!

– А оформим когда? – внутренне ликуя, как тысяча серебряных фанфар, спросила я.

– Чего тянуть? Тоже послезавтра. Утром деньги, вечером – «Mini».

– Наоборот, – поправила я.

– А, ну да. Давай часика в три. Я ее завтра в город пригоню. Нормально?

В три? Пока оформим, пока рассчитаемся. Уже из редакции все разойдутся. Не похвастаться будет! А до утра я точно не доживу, если машинку коллегам не предъявлю.

– Давай в два, – предложила я. – А то мне еще потом на работу возвращаться. Дел – по горло. Сценарий для передачи закончить надо.

– Забито! – подытожила нашу беседу Эля. – Все, я пошла. Завтра придется весь день на ней колесить, чтобы мой видел. Иначе как я в аварию попаду?

Ради такой удачной сделки Галка, как только за гостьей захлопнулась дверь, приволокла из семейных закромов пузатенькую бутыль Dom Perignon.

– По шампусику, Даш? За твою первую машину!

Юлька поддержала нашу компанию вполне на равных. Сказывался суровый куршевельский опыт.

Однако есть примета: нельзя обмывать то, что еще не состоялось. Есть? Теперь-то я точно знаю: еще как есть. И что приметы сбываются. А мы уговорили всю бутылку. И все тосты были за мою маленькую «Mini». Хотя что нам с той бутылки? По двести тридцать три грамма шипучки на брата. Вернее, на сестру. Ну и племянницу, соответственно.

И что? Да то! Случилось это самое «никогда». Я никогда уже не побываю на Sotheby's. Потому что такой шанс предоставляется раз в жизни.

Но моей-то вины, как всегда, в этом совершенно не было!

Утром я прискакала на работу ни свет ни заря, мне страшно хотелось обсудить предстоящую покупку со спортивным обозревателем Гришкой, который из всех моих знакомых лучше всех разбирался в авто. К тому же если он узнает о моих намерениях, то непременно доложит своей жене – нашей секретарше Светке, а уж Светка, к бабке не ходи, разнесет сногсшибательную новость по всем отделам. Что и требовалось.

Увы, моим планам сбыться было не суждено. Только-только мы с Гришкой затеяли важную беседу, нарисовался хмурый шеф. Бросил передо мной конверт:

– Билет в Лондон и карточка. Вылет в ночь на послезавтра. Не опоздай.

– Ни за что! – поклялась я.

– А сейчас ты чем занята? – осведомился начальник, подозрительно впяливаясь в монитор, открывший нам с Гришкой фотку «Mini» во всей красе.

– Изучаю английскую экономику, – не моргнув глазом сообщила я. – Вот, сейчас Гриша меня просвещает насчет автомобилей.

– Машин на аукционе не будет, – скривился шеф. – Не то я бы сам поехал. А ты вот что, раз бездельничаешь, сгоняй-ка на встречу членов правительства с предпринимателями России. Часика два там потолкаешься, возьмешь пару интервью, кому чего в провинции для хорошей жизни не хватает. А то нас пилят все время, что толчемся в рамках Садового кольца. Там со всей страны народ собрался. И все федеральные министры должны быть. Ну, наверно, и твоих друзей-олигархов попутным ветром надует. Будет с кем пококетничать. И смотри мне, сопли-слюни не нужны. Потряси там провинциалов как следует, пусть какую-нибудь тайну сдадут, ну, чтобы без скандальчика не возвращалась. Ясно?

– Ясно, – грустно кивнула я. – Самое время мне перед Sotheby's провинциальный скандал раскручивать. Мудро. То есть мысли о высоком, но копайся в дерьме.

– Но-но! – пристрожил шеф. – Встреча с правительством это тебе не дерьмо.

– А что? – уточнила я.

– То самое! – рыкнул шеф. – А то привыкла по Куршевелям да Монако! А как деньги зарабатываются, которые там прожигают, понятия не имеешь. Вот и поимей.

– Ладно, – снова согласилась я. – С вашей помощью я их с огромным удовольствием поимею.

– Кого – их? – остолбенел редактор. – Членов правительства?

– Деньги.

– А. Это – как получится. Все, давай дуй, через час начало.

В холле «Президент-отеля» толпилось дикое количество народа. И ни одной знакомой олигархической рожи. Из чего я тут же сделала профессиональный вывод: тусовка – фуфло. Раз никто из форбсов не пожаловал, значит, и прием будет соответствующий. И вряд ли сами министры притащатся. Скорее, пришлют мелких клерков, которые на все вопросы дотошных провинциалов будут отвечать привычное: разберемся. Пришлось включиться в работу.

Толстопузый джигит с седыми усами – ставропольский олигарх-животновод – с гордостью поведал мне, что встречи на таком уровне регионы давно ждали и вопросов к министрам накопилось великое множество. От их благодатного края, например, приехала делегация составом пятнадцать человек. Предприниматели и представители краевой администрации. То есть очень серьезные люди.

– Зачем так много? – наивно спросила я.

– А чем больше делегация, тем серьезнее скидки. Все продумано! – подкрутил ус джигит. – Тут же помимо общей встречи целая программа! Я, например, заявился на встречу с Клебановым, хочу организовать поставки своей продукции в Питер. Сначала обещали, что сама Матвиенко будет, но она президента встречает. Многие наши за приватную встречу с Нургалиевым заплатили. Чечня-то рядом, очень нас этот вопрос беспокоит. А вечером по плану – Большой театр, про «Щелкунчика» слушать будем.

Я насторожилась. Большой, точно известно, усвистал на гастроли в Японию. Неделю назад я сама про это писала. Хотя, кто знает, может, второй состав выпустят. Что, провинциалы балетных звезд в лицо знают? Да и кто балеринам на лица смотрит?

– А дорогое мероприятие? – продолжила расспросы я.

– Нет, с нас взяли всего по сто тысяч с брата. Рублей, заметьте! Сюда и гостиница входит, и концерты, и экскурсии. Правда, вот за саму эту встречу, ну и за приватные отдельная плата. Тридцать пять тысяч каждая. Но чтобы с министром лично пообщаться и вопрос решить, никаких денег не жалко! Да я за встречу с Клебановым и втрое больше бы не пожалел! А смотрите, сколько тут народа! И Камчатка, и Калининград, и Краснодарский край, и Татария, и Новосибирск, и Мурманск. Короче, вся Россия. Хорошее дело! Почаще надо такие конференции устраивать. Россия на провинции держится, а вы, москвичи, про это забыли! – Он довольно расплылся, масляно уставился прямо мне в зрачки. – У нас после «Щелкунчика» ночная прогулка по Москве-реке и банкет прямо там, на пароходе. Я вас приглашаю! Познакомитесь в неформальной обстановке с лучшими представителями российского бизнеса, материала наберете на год вперед!

– Спасибо, у меня самолет в Лондон, вежливо поблагодарила я. – А то бы конечно.

– А! – Он мгновенно потерял ко мне интерес. – Тогда я пошел, а то сейчас в зал начнут пускать, надо местечко поближе к трибуне занять.

Я послонялась по холлу. Приезжие вели себя вполне непринужденно. Одни громко беседовали по мобильным телефонам, крича кому-то невидимому: «Щас начнется! Уже все в сборе». Другие шевелили губами, уставившись в бумажки. Слова учат, поняла я. Говорить-то, наверное, не мастаки, а перед правительством позориться неохота, вот и заучивают вопросы наизусть. Было душно, колготливо и до зевоты скучно. Еще минут через двадцать народ стал потихоньку шебутиться: пора уже! Время идет! Открывайте зал!

Кто-то, видно самый нетерпеливый, сходил в администрацию отеля, поторопить организаторов. Лучше бы он этого не делал. Вдруг ожили невидимые динамики где-то над головами, в них что-то щелкнуло и прорезался равнодушный голос:

– Уважаемые гости «Президент-отеля». От имени администрации приношу свои извинения за вынужденные неудобства и одновременно сообщаю, что все мы стали жертвами какого-то недоразумения. В нашем отеле ни сегодня, ни завтра не планировалась и не планируется никакая экономическая конференция. К нам также не поступала заявка на размещение такого количества гостей, а свободные места в отеле отсутствуют. Пожалуйста, свяжитесь с вашими организаторами и уточните место встречи. Через час мы ожидаем прибытие трех автобусов с интуристами, места для которых забронированы еще месяц назад. Для комфортного размещения наших гостей необходимо освободить холл от посторонних. Спасибо.

Голос смолк. Над разгоряченной толпой повисла плотная тишина.

– Е. твою мать! – сказал вдруг одинокий бас. – Неужели кинули?

И началось!

Провинциалы шарили по карманам и папкам, извлекая красивые лощеные буклеты-приглашения с программой мероприятия, фамилиями министров и адресами ночных увеселительных мест. В буклете красным по черному значился именно «Президент-отель». Все одновременно кинулись набирать указанные в бумажках телефоны организаторов, которые одновременно же доложили всем страждущим, что номера не обслуживаются.

Еще через пять минут мат в холле стоял такой, что его можно было резать ножом, а продираться сквозь него представлялось даже опасным. Я вжалась в стенку у стойки администратора и оттуда наблюдала за тем, как появился милицейский майор, сообщивший в мегафон, что все присутствующие стали жертвами мошенничества, и предложивший всем писать заявления в милицию.

Неожиданное ощущение дежавю застлало мне глаза куршевельским туманом: ресторан, маски-шоу, дядя Сема в кожаном плаще. Только там все это кончилось общим праздником, а тут.

Умом Россию не понять. У нас уж если розыгрыш, то до кровавых пузырей в глазах. Чтобы на всю жизнь запомнился.

Жалко мне было этих провинциальных павлинов, заплативших немереные деньги за вшивую встречу с министрами? Чуть-чуть. Самую малость. Раз до сих пор, блин, не поняли, что в Москве правду искать – как в стогу сена иголку, значит, так им и надо. Свои-то мозги я всем подряд не вставлю.

Одно хорошо: требовал шеф скандала – вот вам, пожалуйста! Профессионализм не пропьешь! Все-таки нюх у меня – ищейка обзавидуется! Насколько я поняла, никого из коллег-журналистов на сем знаменательном экономическом форуме не присутствовало. То есть я снова буду первой и единственной? И шеф еще смеет упрекать. Да он на руках меня носить обязан! Просто за то, что я есть.

Так я ему и сказала, когда пришла. И что неудивительно, он согласился! Всего лишь попросил сделать репортаж срочно в номер.

Что мне, жалко, что ли? Сделала.

«Mini» оказалась выше всяких похвал! Банкирша не соврала: машинка выглядела абсолютно новой, как из салона. Ярко-красная, скорее, алая, как июньские сортовые маки на родительской даче, которыми восхищался весь наш садоводческий поселок, она сверкала лаковыми боками, сияла серебряной эмблемой, щеголяла уверенными ершистыми колесами, рассыпала вокруг себя радуги, отраженные от чистейших стекол.

– Не машинка, а картинка! – пропела я себе под нос, оглаживая левый, красиво выпученный глазик передней фары.

В автомагазине, через который мы совершали сделку, мне попутно оформили страховку, и симпатичный инспектор ГИБДД, подмигнув, выдал мне временные номера.

– До встречи! – сказал он игриво. – Удачи на дорогах!

– Взяточники, – ругнулась, выходя на улицу, Эля. – Прямо так и намекает, что встретимся! Хотя тебе-то что? Ты сейчас на телевидении звездить начнешь, они у тебя все автограф брать будут вместо штрафа. А я каждый день перед выездом деньги меняю. Чтоб тыщу не отдавать. Жалко! Вожу с собой штук пять пятисоток. Специально для этих гадов.

– Чего так дорого? – ужаснулась я. Отец, точно помню, если что, никогда больше пятидесяти рублей гайцам не давал. А Ильдаровы машины вообще никто никогда не останавливал.

– Так у них такса от машины зависит. Они же психологи! Знают, кто сколько дать может. Ты на «Mini», может, будешь двести-триста платить. Как повезет. Так что имей в виду, сдачи от них не дождешься.

– А что, со взяток еще и сдача бывает? – хихикнула я.

– Вот и я про это говорю. А могли бы не борзеть. Если я на «мерсе» нарушила и у меня кроме тыщи ничего нет, так возьми половину, будь человеком! Нет! Ни разу! Ни один! Как будто я деньги печатаю!

Под эти приятные разговоры мы подошли к моей игрушечной «Mini», которую я уже мысленно окрестила Дюймовочкой.

– Ты сейчас куда? На работу?

– Да, на проспект Мира.

– Ну и я с тобой. Мне ж надо где-то часа три поскитаться, устать, косметику размазать, чтобы достовернее было. Поехали!

Я уверенно села за руль своей (!) машины. Включила зажигание, тронула рычаг коробки-автомата.

Моя Дюймовочка тронулась с места плавно и изящно, будто поплыла. Я лихо крутанула руль, выезжая с парковки на трассу, и тут же меня оглушил противный омерзительно-громкий гудок: мимо, едва увернувшись от изящного носика моей «Mini», пролетел джип. Из окошка явно в мою сторону высунулся увесистый кулак.

– Даш, ты осторожнее! – пискнула Эля. – А то в самом деле машину угробим.

– Тебе-то что? – саркастично улыбнулась я. – Автомобиль мой, ты свои деньги получила.

– Так жизнь-то свою я тебе не продавала, – неожиданно остроумно парировала банкирша.

Пришлось подобраться, включить сто двадцать процентов внимания и вспомнить все, чему учил меня местный инструктор и монакский Дима Полиняк.

Припарковавшись возле редакции, я позвонила своим узнать, не искал ли меня кто-нибудь.

– Шеф спрашивал, – ответил коллега Борька. – А ты где?

– Да уже тут, рядом, машину паркую.

– Машину купила? Да ты что? А какую?

– Приду – расскажу.

Через минуту вся наша редакция торчала у окон третьего этажа, наблюдая за тем, как умело притираю я к бордюру свою малышку. Взгляды были восхищенными и завистливыми, это и с земли отлично ощущалось. Я же, не замечая всеобщего ажиотажа, степенно беседовала с Элей.

– Ты бы мне хоть показала, как капот открывается, – укорила я продавщицу.

– Зачем? – изумилась та.

– Как зачем? А вдруг неполадка какая?

– И что? Сама чинить станешь? А потом, какая неполадка? Новая машина!

– И все же! – настояла я.

Эля неохотно влезла в салон, нажала какую-то кнопку. Капот нежно щелкнул серебристым клювом и открылся.

– Ну? И чего ты тут хочешь увидеть? – склонилась над Дюймовочкиными внутренностями вместе со мной банкирша. – Ой, сколько тут всяких штучек! Интересно! А я ни у одной своей машины капот не открывала.

– Зря, – веско обронила я. – Автомобиль следует знать со всех сторон.

– Ага! – Эля тронула фиолетовым ногтем какой-то прозрачный шланг. – Как ты думаешь, это что?

Минут десять мы увлеченно глазели в разверстое чрево, угадывая предназначение невиданных штучек, крышечек, бачков, трубок и механизмов.

Изредка отвлекаясь от изучения двигателя, я скашивала глаза вверх, наблюдая, не рассосалась ли завистливая толпа коллег, оккупировавшая окна. Когда от коридорного стекла отлип последний наблюдатель – верстальщик Димка, я устало проговорила:

– Ну что, хватит? Техминимум мы с тобой прошли?

– Погоди, Даш, я тут такую штуку нашла! Смотри, в бачках все содержимое разного цвета – красное, синее и желтое. Специально, да? Чтоб не запутаться.

– Конечно, – знающе пожала плечами я. – Масло, тосол, тормозная жидкость. – Я выдала все, что знала, но если бы Эля спросила, где что.

Еще минут пять мы пообсуждали, почему из одних бачков трубки идут вверх, из других – вниз. Потом дружно искали, куда наливается вода. Нашли. На одной из белых крышечек были нарисованы дворники.

– Ох, никогда не думала, что внутри у машины так интересно, – восхищенно цокала языком банкирша. – Ну что, пошли? Я, наверное, еще успею съездить за колье расплатиться.

Закрывая капот, мы, обе сразу, увидели, как буквально в метре от нас, мимо водительской дверцы «Mini», метнулась черная тень и засвистела по переулку, стремительно удаляясь.

– Стой! – заорала спохватившаяся первой Эля. – Стой, сволочь! Дашка, – крикнула она уже на полном ходу, – он наши сумки спер!

– Ах ты ворюга! – завопила я, мгновенно включившись в погоню.

Мы неслись по асфальту горбатого переулка, тяжело переболевшему оспой, ежесекундно утопая шпильками в его шрамах и болячках, спотыкаясь о рваные рубцы и проваливаясь в открытые раны, и с каждым мгновением понимали, что грабителя нам не догнать. Наверняка, к этой операции он тщательно подготовился, уж, как минимум, на его ногах плотно сидели беговые кроссовки.

Но и нас подогревал, вселяя силы и мощь, праведный гнев! И мы почти настигли подлого похитителя, но тут он, видно осознав неминуемую расплату, юркнул в какую-то щель между домами и пропал из вида. Конечно, мы ринулись за ним и уже через секунду, вывалившись из пыльного длинного аппендикса, оказались в молчаливом пустом дворе. Равнодушные глаза окон, кирпичные обшарпанные стены и – никого. Ни звука! Ни шагов, ни дыхания. Ни даже дуновения ветерка от только что пронесшегося катапультой человеческого тела.

– Где он? – затормозила, выворачивая каблуки назад, Эля. – Я его сейчас задушу!

«Ш-шу.» – отразилось от ближней стены бесстрастное эхо.

– Ушел, – констатировала я, сползая уставшей спиной по теплому кирпичу.

Мы отдышались, утихомирили выпрыгивающие из реберных решеток сердца.

Эля выглядела ужасно: красное, в рваных белых пятнах лицо, размазанные чуть ли не до лба зеленые тени, помада, съехавшая с губ на подбородок. Из сбитых носиков стильных туфель сквозь дырки в колготках выглядывали голые и пыльные напедикюренные пальцы. Одного каблука не было вовсе, второй существовал в половинном варианте. Скосив глаза на собственные конечности, я поняла, что выгляжу ничуть не лучше. Одно счастье: мои губы не были накрашены. То есть помада размазаться не могла.

– Ой, Даша, – банкирша вдруг сильно побледнела, так что красные подпалины будто засыпало мукой, – у меня в сумке двадцать тысяч баксов, карточки и все документы. А нам послезавтра на Майорку лететь.

– Что? – меня словно шарахнули медным тазом для варки варенья. Аж в глазах зазвездило. – Что?!

Вот тут-то одномоментно меня и накрыло, темно и безысходно, очередное мое «никогда». Сумка, растворившаяся в московских двориках, содержала в себе не только кредитки и деньги, как у Эли, но и бумаги на счастливо приобретенную Дюймовочку, документы самой машины: техпаспорт, регистрационное свидетельство, страховку – и главное – о, ужас! – мой загранпаспорт, билет в Лондон и карточку участника Sotheby's.

Осознание разразившейся трагедии было настолько испепеляющим и всеобъемлющим, что я даже заплакать с расстройства не смогла – все слезы в ошарашенном организме выжгло стремительное и неизбывное горе.

Через секунду, когда Эля надумала позвонить в милицию, чтобы вызвать на место происшествия сотрудников правопорядка, выяснилось, что наши мобильники остались там же, в недосягаемом далеке.

Едва переставляя ноги, мы дотелепались до машины.

– Поехали в отделение? – предложила банкирша.

– Как? – горестно спросила я. – До первого постового милиционера? Еще и угон пришьют.

Вы когда-нибудь передвигались по летней Москве на сломанных шпильках? Нет? Тогда вы меня вряд ли поймете, а описывать наши мучения нет ни сил, ни желания. Короче, в ближайшем отделении милиции мы оказались только минут через сорок. В этот момент нас вполне можно было принять за жертвы изнасилования, надругательства маньяка, атомной бомбардировки и захвата террористов.

На розовощекого кучерявого лейтенанта с рыбьими глазами это, однако, не произвело совершенно никакого впечатления. Видно, привык.

– Че, девчата, на каталу попали? – язвительно хмыкнул он. – Попользовался и не рассчитался? А сюда че приперлись? У меня жена есть.

– Заткнись, подлюка, – прошипела Эля. – Нас только что на бульваре обчистили. Давай бумагу, заявление писать.

Прошение в органы составляла я, как опытная акула пера. Под диктовку Эли. Когда скорбный труд был окончен и мы заставили рыбоглазого зарегистрировать наше заявление в журнале, ментеныш, едва сдерживаясь от изнуряющего желания пинками выгнать нас вон, простонал:

– Чего добьетесь-то? Где этого вора искать? И приметы вы классные указали: белые кроссовки, синие джинсы, красная футболка. Так мы его на раз поймаем!

И тут я осознала еще раз и уже навсегда: сегодня в шестнадцать с копейками рухнула моя жизнь. И карьера. И Лондон вместе с напыщенным Sotheby's, и дальнейшие Мальдивы. С работы попрут, машине и той не порадуешься: без документов разве что по двору туда-сюда кататься.

Я сгорбилась, приткнулась на краешек заплеванной скамейки и неожиданно для себя тихо и горестно завыла.

– Дашка, ты чего? – бросилась ко мне Эля.

Споткнулась, зацепившись сломанным каблуком за какой-то штырь, торчащий из пола, растянулась во весь рост на грязном линолеуме и тоже завыла. Причем так тонко и жалобно, что даже я на секунду замолкла, услышав этот почти потусторонний звук. Вскочив, я подняла подругу, усадила рядом. Теперь мы подвывали вместе, обнявшись, орошая обоюдными слезами пополам с тушью мою белоснежную блузку от Karen Millen и Эллину бежевую маечку от Pradа.

Первым на наш дуэт среагировал Рыбий Глаз. Смутился, засопел, притаранил граненый стакан с мутной водой, не иначе набрал из-под крана. Может, отравить хотел? Типа, нет заявителя – нет заявления. Мы, не сговариваясь, оттолкнули лицемерные руки.

Минут через пять остановилась работа всего отделения милиции. Шныри в форме сновали туда-сюда, пытаясь устранить помеху в виде двух отчаянно ревущих женщин. Нам предлагали салфетки, валерьянку, сигареты и даже анальгин. Видимо, чтоб унять режущую души боль.

Когда Эля, устав от бессмысленного подвывания, вдруг громко заголосила: «Да что ж я такая несчастная, уж лучше мне совсем не жить, чем так мучаться!» – менты и вовсе переполошились. А тут еще и я ее поддержала, скорее всего, генная память проявилась в русском народном плаче:

– Мамочка моя родная, да зачем ты меня на этот свет родила горе мыкать! Ох, бедная я, бедная, и за что мне такая судьбинушка? – Недаром по русскому фольклору я имела уверенное «отлично».

Выскочил из кабинета кто-то важный, не выдержав невыносимой обстановки в подведомственном учреждении. О чем-то пошептался с подчиненными. Подозвал рыбоглазого дежурного, который принимал заявление, тот приосанился, вызвал испуганного лейтенанта, видимо опера, проинструктировал.

– Сейчас поедем на место преступления, – изрек опер.

Мы воспрянули духом и несколько умерили эмоции в трагическом оплакивании собственных судеб.

Милиция будет искать нашего обидчика! И найдет этого преступника, наверняка злостного рецидивиста! Они же могут, когда хотят! И нам вернут наши сумки с деньгами, документами и телефонами. И тогда все состоится! И Элина Майорка, и мой Лондон, и вожделенные Мальдивы.

Опер сел на переднее сиденье раздрызганных бело-полосатых «Жигулей», нас впихнули на заднее, и грозная машина помчалась, сверкая синим огнем возмездия, оглашая сонную жаркую тишину зеленых двориков истошно-угрожающей сиреной.

Мы неслись наводить порядок и восстанавливать справедливость. В суровом облике оперативных «Жигулей» любой прохожий мог узреть неотвратимость наказания!

Операция по поимке преступника завершилась на удивление быстро. Прямо на месте преступления. Опер оглядел мою красотку «Mini», попросил показать дорогу, которой убежал злоумышленник, все заснял на покоцанную мыльницу, с чувством тряхнул наши увазюканные ладошки, мужественно поглядел в глаза и пообещал:

– Все будет хорошо. Вы под защитой московской милиции.

И уехал. А мы остались.

Как напоминание о чуде встречи с органами правопорядка, защитниками и заступниками, в моей руке осталась бумажка с расплывшейся печатью, подтверждающая, что в результате ограбления я лишилась. Дальше следовал список.

– Поехали домой, Даш, – предложила Эля. – Хоть напьемся с горя. Куда мы такие? Одно хорошо, мужу насчет аварии врать не надо. Скажу, продала машину за сороковник, а меня грабанули. Я в заявлении так и написала. А ты?

– А я правду, – тут же расстроилась я.

Ну надо быть такой дурой? Кто мне мешал написать, что в моей сумке тоже было тыщ тридцать?

– Ты думаешь, вернут? – спросила я недоверчиво.

– Да я сейчас своему расскажу, он всех на уши поставит! До Лужкова дойдет! Свои пусть отдают, раз работать не умеют!

Я опечалилась еще больше.

Уже погрузившись в автомобиль, мы, обе разом, вспомнили, что ключи от квартир тоже остались в сумках. Куда ехать? Тем более в таком виде? Только к Галке.

Сестра поплакала вместе с нами, развела нас по ванным, выдав на бедность кое-что из одежды. Мне достались простенькие голубые джинсики от Ungaro и славная пестрая блузочка от Ronit Zilkha с черным пуделем в виде дизайнерской метки. Эле, ввиду несоответствия размерам нашей породы, подошел единственный наряд – просторный сарафан от Gucci, который был куплен для Галкиной матери и забракован последней как нескромный.

Юльки дома не наблюдалось, потому обстановка была спокойной и дружественной. Сестрица сварила нам кофе, щедро набулькала Martell, заставила выпить.

– Дай водки, – потребовала Эля, вытирая ладонью губы. – Меня эта французская бурда только в транс вгоняет, а для души, чтоб проняло, наша беленькая нужна.

Галка приволокла непочатую литровую бутыль Finlandia.

– Нашей нет, что ли? – скривилась Эля. – Эх, нищета. – Зубами свинтила крышку, набулькала полный коньячный бокал водки, выхлебала тремя большими глотками, занюхала крекером. – Во, блин, засада, все не слава богу!

Я тихонько лакала коньяк, захлебывая мерзкую горечь еще более мерзким густым кофе, и содрогалась от безутешных внутренних рыданий.

– Дашунь, – придвинулась ко мне сестрица, – ну ты уж так-то не переживай! Сейчас Ильдар придет, что-нибудь придумаем.

– Что придумаем? – трагически прошептала я. – Паспорт нарисуем? И билет? И карточку на Sotheby's? И работу мне новую найдем, и машину купим, и. – Я тихонько всхлипнула.

– Паспорт новый можно за три дня сделать, – доложила Эля.

– Ну да, и Sotheby's из-за меня перенесут на три дня, – кивнула я.

– Это вряд ли, – задумалась банкирша. – С другой стороны, на хрена тебе этот Лондон? Мой, например, за всеми торгами по Интернету наблюдает. Сидит дома, пьет пиво, и без отрыва от производства.

– Дашка… – заволновалась сестрица, – а правда, может, тебе не говорить, что ты не едешь? Явишься в субботу, как ни в чем не бывало, типа, из Лондона вернулась, и все опишешь. Что, фантазии не хватит?

– Ага, – громко шмыгнула носом я, – а оператор? Он меня должен снять у входа в этот Sotheby's, потом на улицах Лондона. На телевидении же картинка должна быть!

– Ваще не вопрос! – уверенно заявила Эля. – Компьютерный монтаж. Ты что, думаешь, все наши ведущие, когда по заграницам рассекают, прямо там и снимаются? Ни фига! Берут видовой фильмец и вставляют туда свои рожи на фоне достопримечательностей. Есть такие мастера – туши свет! Мой однажды так суд выиграл. Ему алиби подтвердить нечем было, сляпали пленку, будто он в нужное время в Токио находился. Никто не отличил! Я у него спрошу, кто делал.

– Точно, Даш, – обрадовалась Галка. – А вашему оператору денег дадим, чтоб молчал. И все! Давайте, девочки, выпьем за достижения научно-технического прогресса, они очень помогают нам жить.

Идея показалась мне вполне здравой, и я похвалила неведомого вора, что он упер мобильник и не дал мне возможности тут же честно рассказать о несчастье всему миру, главным образом моему шефу.

Мы допили Finlandia, потом, чтоб не отправлять Галку снова через всю квартиру к бару, приговорили Martell. Кстати, вкус напитков чудесным образом улучшался вместе с настроением. И вдруг ни с того ни с сего меня поразила дичайшая усталость. То есть организм дал понять: надо отдохнуть, потому что нервные клетки восстанавливаются исключительно во сне. У Галки еще хватило сил после совместных переживаний позвонить супругу и сообщить, что он срочно должен сделать мне загранпаспорт. Обессиленные, мы прикорнули на мягких диванах гостиной в ожидании спасителя Ильдара и Элькиного мужа, которого банкирша тоже проинформировала о несчастье.

В полудреме мне грезились аукцион и моя малышка «Mini», выставленная в качестве основного лота. За нее торговались принц Монако Альбер II и наш президент Путин. Кто победил, я так и не узнала.