Мальдивы по-русски. Записки крутой аукционистки

ГЛАВА ШЕСТАЯ BID RETRACTION[6]

Я стояла под дверью комнаты отдыха и боялась шевельнуться. Минут пять назад мне наконец путем невероятных усилий удалось неслышно приоткрыть дверь. Буквально на полсантиметра, больше – было бы заметно, теперь эту щель нужно было застолбить, что представлялось сложным. Толстая тяжелая дверь никак не хотела пребывать в задуманном мною состоянии, она все время норовила присосаться к косяку. На удержание завоеванной позиции уходили все мои силы, поэтому разговор, доносившийся из искомого помещения, слышался отрывками, разобрать в которых коварные планы заговорщиков оказалось проблематично. К тому же все время приходилось зырить по сторонам, чтоб меня никто не застукал.

Все, что произошло со мной в этой комнате, случилось больше часа назад. За это время я успела отлежаться в каюте, дожидаясь прихода Антона, чтобы в красках живописать ему весь пережитый ужас и добиться сочувственного понимания, жалости, утешения и любви.

Увы, Боков все не шел, и я начала понимать, что все увиденное он истолковал чисто по-мужски, то есть поверил собрату по полу. Из этого следовало: а) он во мне глубоко разочаровался; б) ревность лишила его остатков разума; в) если срочно не предпринять мер по собственной реабилитации, на нашей нераспустившейся любви можно ставить крест. Бутон засохнет и отвалится. Вместе с Голливудом, «Оскаром», мировой славой и, соответственно, замужеством. Такой развязки я допустить не могла. Значит, следовало действовать, и немедленно. Но как, если он все не шел?

И я отправилась на поиски сама. Увы, первый, кто нашелся, был сволочара Рыков. Он ковылял, поддерживаемый под руку веселым мужичком в белом халате, его страдающую рожу украшали кресты пластыря, верхняя губа выдавалась вперед на полметра, выворачиваясь наружу, как кусок охлажденной говяжьей вырезки, через голову, закрывая оторванное ухо, шла толстая повязка, через которую проступали желтые пятна.

Своим творчеством я полюбовалась издали, приткнувшись за какой-то ящик. Конечно, умнее было бы независимо пройти мимо, ослепительно улыбнувшись, и вежливо поинтересоваться, как самочувствие. Но не зверь же я! Женская жалостливость сыграла свою половую роль, и я решила не обострять.

Бокова не было нигде! Ни в ресторане, ни в барах, ни на прогулочных палубах, ни в бассейне, ни в кинозале. Может, у капитана, подумалось мне.

Пришлось направиться на поиски капитанской резиденции, которая, как помнилось, находилась недалеко от навигационного мостика. Плутала я долго, поминутно раскланиваясь с приветливыми путешественниками и расточая ослепительные улыбки. В других обстоятельствах я бы непременно познакомилась с парочкой-троечкой встреченных мужчин, они того заслуживали, но сейчас все мои мысли занимал один-единственный и неповторимый, ревнивый и влюбленный Антон Боков. Мы ведь в ответе за тех, кого приручаем? Вот именно. Познакомиться со встреченными симпатягами я успею и завтра. Ледокол – не Москва и даже не Монако, обязательно пересечемся! Возьму интервью, то да се.

Уже совсем было отчаявшись, никак не приблизившись к предмету поисков, я забрела в один из многочисленных коридоров и наткнулась на знакомую дверь с зазывной и знакомой надписью: «Комната отдыха». Мне бы бежать отсюда сломя голову, как бежит жертва с места своего поругания и бесчестья, но тело помимо меня вдруг сделало стойку и замерло прямо под дверью.

«Чего остановилась? – грубо спросила я себя. – Мало тебе?» Но мозг однозначно просигнализировал: объект найден. Интуиции я привыкла доверять. Однако.

Что ему делать в компании политических трупов? Да еще после пережитого позора? С ответом на этот вопрос вышла заминка даже у моего безупречно тренированного мозга. Впрочем, провидение снова было на моей стороне. Буквально через секунду дверь распахнулась, и оттуда вынырнул официант с пустым подносом. Пока он аккуратно задом выплывал в коридор, из комнаты отдыха донесся чей-то громкий смех, перекрытый вопросом:

– Антоха, ну не томи, а Кэмерон Диас-то, что? Согласилась?

Ответа я не услышала, официант захлопнул дверь. Впрочем, и так все было понятно: Боков, желая реабилитироваться перед вельможным обществом, потчевал их рассказами о своих романах с голливудскими дивами. Видно, изо всех сил пытался доказать, что не имеет ко мне никакого отношения.

Ладно. Но, если они сидят тут уже больше часа, значит, Антон в этой компании – свой? Как же мне это не пришло в голову сразу! Ведь он и тогда появился тут вместе с ними! То есть. Вариантов два: либо они все просто давно приятельствуют и, случайно встретившись, привычно тусуются вместе, либо.

Второй вариант представлялся куда как менее приятным, скорее наоборот. А что, если он в курсе планов путчистов? Что, если он специально послан американцами для помощи заговорщикам? Господи, ну кто сейчас не знает, сколько сил и денег вкладывают штатовцы в разрушение российской демократии, стремясь поставить нашу великую державу на колени, чтобы она плясала под их панамериканскую дудку?

Хорошо, что я себя не выдала и не успела рассказать о том, что мне все известно.

Нет, выяснить истину – моя обязанность, даже долг! Другого пути нет. И я принялась за кропотливое, но настойчивое отжимание двери, чтоб обеспечить себе доступ к первоисточнику.

Все время держать тяжеленное полотно на постоянном расстоянии в сантиметр от косяка было невероятно сложно! Выход, конечно, существовал: засунуть в щель какое-нибудь полено, зафиксировав незаметное глазу открытие. Только где взять полено? Оглядевшись, я обнаружила, что ничего похожего вокруг просто нет. Более того, все пространство коридора выглядело совершенно стерильным – ни щепочки, ни бумажки, ни даже заныканного окурка. И что? Отходить восвояси с завоеванных позиций? Извините, не в моих правилах.

Я присела на пол и принялась расшнуровывать новенькую кроссовку. Если кто пойдет мимо – мало ли, камешек внутрь попал, вытряхиваю. Моя придумка, кстати, великолепно объясняла любопытным и позу, и стоящую отдельно снятую кроссовку. Пятку ботинка я впихнула в дверную щель, будто просто сняла и поставила рядом, а сама занялась второй калошей, словно никак не могла развязать затянувшийся узел.

Разговор тут, снизу, слышался превосходно, компания, видно, сидела, развалясь в тех самых низких креслах вокруг столика.

– И что, когда они начнут погружение?

– Вроде через неделю. Если дойдут, конечно. Слышали, сегодня у «Академика Федорова» двигатель навернулся. Только что из ремонта с Канонерки вышли, и – на тебе. Чуть за Мурманск зашли и встали.

– У парусника «Седов» точно такая же байда случилась пару лет назад.

– Сравнил! «Седов» тебе что, во льды шел?

– Какая разница? На регату. Все равно позоруха! А тут весь мир за этой экспедицией следит. Можно было нормально подготовиться? Ледокол вперед ушел, практически до льдов доколбасил, а теперь обратно пилит. «Федоров»– то беспомощен, как баржа! А тут еще шторм объявили.

– Думаешь, вообще все отмениться может?

– Вряд ли. Ты же наших знаешь! Аврал – любимое дело. Мы спокойно и стабильно работать не можем, типа, двигатель в теплом доке отладить, а на ветру, да на морозе, да еще когда волна метров десять над палубой нависает. Тут мы и героизм проявим, и находчивость. И ноу-хау изобретем.

– Не, я все-таки не представляю. Четыре тысячи триста метров вглубь! Это же.

– Дадох.!

– Специалисты говорят, что по сложности это вроде выхода в открытый космос.

– Щас! И сравнить нельзя! В космосе что? Пустота! А тут такой столб воды давит. Десять лет готовились. Аналогов нет.

Ясное дело, мне тут же стало понятно, о чем речь. В нашей газете об этом писали несколько раз: ученые собирались осуществить погружение на полюсе подо льдом на рекордные глубины, чтобы установить там флаг России. Смотри, как все сошлось! Значит, эта историческая операция начнется сразу же после моего визита на полюс! То есть вначале окажусь там я, а потом – наши ученые. Если б не эта досадная авария, мы бы как раз сошлись на полюсе вместе. Жалко! Хотя, с другой стороны, кто мне мешает написать, будто именно так и произошло? На месте события-то я все равно побываю! Ну, раньше на денек, будто в разведке. Кто меня за это осудит?

Елки-палки, да мой редактор просто обязан будет мне выплатить премиальные в размере двух, нет, трех годовых окладов! Практически репортаж с места исторического погружения. Я опишу нетронутую снежную целину, лед от края до края, мороз и ветер. И вот эту замерзшую мертвую вечность вздыбят люди, чтобы, пробравшись в самое чрево океана, застолбить эту часть земного шара за Россией!

– Прикол не в этом! Американцы-то тоже в Арктику двинулись!

– В смысле?

– Да в прямом! Срочно снарядили экспедицию и уже на всех парах движутся к полюсу!

– Зачем?

– За тем же самым. Тоже погружаться будут.

– Зачем?

– Че ты как попка заладил? Затем!

– Флаг установить?

– На хрена им флаг? Показать хотят, что они не хуже и что Арктика – нейтральная зона. Типа, нечего России тут свое превосходство показывать.

– А мы?

– Чего мы? Если «Федоров» еще по какой причине встанет, то первыми будут они.

– А наши-то чего ушами хлопают? Подлодку послать не могут?

– Позвони папе, спроси.

– Ну, блин, янки драные! Везде свой нос надо сунуть! Пугнуть бы их тут как следует.

– Давай пугни. Если шарику нашему чего не хватает, так это обмена ядерными ударами в Арктике. Заодно и лед растопим.

Вот это да! Судя по всему, я оказалась в зоне международного конфликта. Значит, если и наши, и американцы одновременно прибудут на полюс, что тогда? Подледная война? Кто первее флаг установит?

– А оборудование чье?

– Вроде наше. Глубоководные батискафы «Мир-1» и «Мир-2» из Института океанологии.

– А ледокол какой?

– «Россия», типа нашего «Ямала». И погружение будет не на открытой воде, а через полынью, которую ледокол прорубит.

– Да брось ты – наше! Там из нашего – только приборы в батискафах, действительно уникальные, ну и сам ледокол. А рейс и вся экспедиция спонсорами оплачены. Туристы, вроде шведы, кажется, заплатили за то, чтобы опуститься с учеными на дно. Ну, как этот американец за прогулку в космос забашлял.

– Не может быть. Мы, значит, погружаемся, чтобы на полюсе подо льдом флаг России установить, а платят за это иностранцы?

– Конечно! У вас же денег просили? И у нас просили. И у Саньки просили. Никто не дал.

– Ну, ты загнул! Откуда у нас деньги на такие дела? А выборы? Думу надо ставить? Надо. А следом – президента. Наша задача – флаг над Кремлем сохранить. И чтобы ветер над этим флагом дул все время в нужную сторону. А подо льдом уж как-нибудь без нас обойдутся. Кто его, этот флаг, тут увидит? Я вообще не понимаю, кому это надо?

– Науке, блин! Они же собираются пробы грунта брать, какие-то ловушки для животных разработали, все по плану.

– Откуда животные подо льдом на такой глубине?

– Спроси что полегче. Может, новую Несси найти мечтают? Или мамонта живого.

– Так вроде уже погружались на такие глубины. Помните, «Комсомолец» консервировали?

– Точно. И когда Кэмерон «Титаник» снимал. – Этот голос заставил меня вздрогнуть и напрячься, потому что заговорил доселе молчавший Боков. – И, насколько я помню, видео с немецкого линкора «Бисмарк» делали на глубине пять тысяч.

О! Оказывается, мой любимый был в теме!

– Да те погружения по сравнению с этим – фуфло! Тут же фокус не в том, чтоб под лед уйти, а в том, чтоб обратно выйти!

– Ну да, на «Миры» даже какие-то специальные гидрофоны установили, чтоб они могли найти полынью, сквозь которую погружались, плюс по паре дополнительных двигателей.

– Это чтоб как с «Федоровым» не вышло?

– Наверно. Для подстраховки. Кстати, в наших батискафах под лед уйдут люди, а америкосы запустят робота. Не хотят людьми рисковать.

– То есть даже подготовиться как следует не сумели?

– Когда им было готовиться? Если б мы сейчас не собрались, то и они бы сидели на попе ровно. Конкуренция!

– Вот черт! Скорей бы уж пароход этот починили! Обидно же, десять лет готовились, а эти нахрапом нас опередят!

– Не опередят – кишка тонка.

– Интересно, а что же за флаг наши там установят? Шелковый или полимерный?

– Скажи еще бумажный! Этот специально в Калининграде делали. Космические технологии, титан, специальное покрытие. Вроде, несколько сотен лет простоит без всякой коррозии.

– Зачем, можешь мне ответить?

– Ты че, вообще мозги пропил? Это же арктический шельф! Там богатств – на несколько тысячелетий всей планете хватит! А мы его столбим за Россией! Расширяем северные границы. Американцы же не идиоты! Война за Арктику – это вопрос мирового господства.

– Как мы ее застолбим?

– Пробу грунта со дна достанем и докажем, что там, подо льдами, не океаническое дно, а вполне земное. То есть подводный хребет Ломоносова – продолжение нашей Сибири. А значит – наша территория.

Вон как. А ведь в прессе об этом – ни гу-гу! Такое, значит, расширение границ. Хотя что значит расширение? Возвращение исконно принадлежавшего.

– И нам что, позволят Арктикой завладеть?

– А у кого мы спрашивать будем? Заявка в ООН давно подана, международные конвенции такое развитие событий предусматривают. Все честно.

– А чего тогда америкосы сюда рванули? У них тоже заявка на Арктику?

– Не, они даже конвенцию не подписали. Типа, сами по себе.

– Ясно. Раз не подписали, то и подчиняться не обязаны. То есть мы застолбим, а им по х.?

– Все может быть.

Я слушала этот разговор и ясно понимала: международный конфликт созрел, как надувшийся прыщ. Вот-вот лопнет. Жадность и завистливость штатовцев всему миру известны, а тут прямо из-под носа целый материк могут оттяпать!

Материк? Стоп. Мысль, пришедшая следующей, была обнаженно ясной и такой же безусловной. Я вдруг поняла, из-за чего переполошились американцы!

Если наши докажут, что хребет Ломоносова – продолжение Сибири, а они это докажут как пить дать, то что нам мешает продолжить исследования дальше? И доказать, что та же самая Канада, а дальше и Америка – точно такие же неотъемлемые части России? И раз существует какая-то конвенция, то эти страны, вслед за Арктикой, тоже будут обязаны к нам присоединить?

Четверть мировых запасов нефти и газа, запрятанных в арктическом шельфе, по сравнению с открывшимися перспективами – сущая ерунда.

Вот вам и причина войны за Арктику.

Значит, все-таки вполне возможен настоящий конфликт? Только этого мне не хватало! Вот о чем никогда не мечтала, даже в кошмарных снах, так это служить военным корреспондентом. Не женское это дело! Успеем мы до этого с полюса слинять? Что-то как-то мне очень не хочется оказаться в зоне поражения, даже при условии абсолютной эксклюзивности моего будущего репортажа.

– Ну да, на экспедицию у нас денег нет, спонсоров ищем, а нефть с шельфа качать прямо завтра и начнем.

– Как тебя на службе держат? Ты же просто антигосударственник! А может, ты вообще американцам продался? Мы, понятно, тоже завтра качать не сможем, но и другой никто не сунется – наше! А захотят сунуться – платите!

– Ты хоть представляешь себе, сколько может стоить разработка шельфа на таких глубинах? Даже не миллиарды, я и цифр-то таких не знаю.

– А куда нам торопиться? Наше от нас не уйдет. Главное – прокукарекать. А то разевают рот всякие на наш каравай! Россия – великая страна!

– Ага, это очень похоже, когда без штанов, но в галстуке.

– Это ты про себя? Вспомнил, как в Куршевеле из лезирелевской сауны вышел?

Все дружно и весело расхохотались – видно, история была известной. Эх, если б я видела, кто это говорил. Возможно, мы и встречались. По крайней мере, вышеназванный Les Airelles, один из лучших куршевельских отелей, был мне знаком не хуже собственной квартиры. Жаль, не могу поддержать беседу, потому что не имею права себя рассекретить. С другой стороны, сколько можно болтать на отвлеченные темы? Пора бы уже и к делу перейти! Не век же мне тут торчать!

Когда они уже начнут обсуждать свои коварные планы?

А может. Этот арктический конфликт и есть то, ради чего они все здесь собрались? Только непонятно, кто на чьей стороне. И как это выяснить?

– Ну, насчет того, что наши любимые партнеры спят и видят, чтоб нашими недрами поживиться, согласен. Вспомните, прошлой весной князь Монако на полюс катался. Как его там, Альбертик, что ли? Да не просто так, на собачьих упряжках!

– Не Альбертик, а Альбер. И у того совсем другие претензии были. Дипломатические отношения с Россией установить хотел, вот и прогнулся перед папой.

– А у нас что, с ними ничего не было?

– Связь была, отношений – нет.

– Как это?

– Да так. Когда ты девку на ночь снимаешь, у тебя с ней что? Связь. А отношения у тебя с женой. Так же и с Монако. Наши там днюют и ночуют, вилл напокупали, яхты держат, апартаменты снимают, деньги просаживают, не меньше, чем в Куршевеле, а официально мы друг другу никто. Ну, Альбер и решил, что пора нашим государствам поближе в контакт войти.

– А оно нам надо? Где та Монака, без лупы не разглядишь!

– Не скажи. Раз туда наши деньги пошли, должна быть какая-то защита, а значит, дипломатические отношения. В Монако весь бомонд собирается, а мы – на правах бедных родственников. А Альбер, думаю, тоже обеспокоился: русские-то удержу не знают! Полная экспансия! Вот и решил подстраховаться.

– Оригинальный способ! Скатался, значит, на собаках на наш полюс, на весь мир прославился, он же вроде первый из глав государств там побывал? Вот и повод для дипломатии.

– Да ладно тебе, скатался! Скатали! Чилингаров всю подготовку курировал, а Димка Шпаро, путешественник наш знаменитый, штаб экспедиции возглавлял.

– Не забудь, что доставкой грузов и ледовой разведкой ФСБ занималось.

– Ясное дело, разведка – их хлеб. Проничев, кстати, наш главный погранец, личный кореш князя.

– Хорошо ребята работают.

– А то!

– Да бросьте вы, – снова встрял Боков. – Альбер II просто знатный пиарщик! Прадед его, Альбер I, несколько экспедиций в Арктику организовал, но до полюса дойти не сумел, вот внучек и решил в честь памяти деда.

– Это когда было?

– Кажется, в конце девятнадцатого века или начале двадцатого, лет сто назад.

– А, ну ясно тогда, почему дедуля полюс не покорил. ФСБ-то еще не существовало! Помочь некому было.

– И чего этот князек на полюсе делал?

– Флаги установил. Свой, монакский, и олимпийский.

– Типа, тоже территорию застолбил?

– Размечтался! Чисто символически. Чтобы привлечь внимание общественности к проблеме глобального потепления на планете. Теперь вроде хочет на Южный полюс скататься.

– А там он с кем дипломатические отношения заключать будет? С пингвинами?

За душку Альбера мне почему-то стало обидно. Хоть и не довелось мне с ним лично познакомиться, но все-таки не совсем чужой человек! К тому же до сих пор так и не женился. И я тоже не замужем. Хотя моя судьба предрешена: Боков, Голливуд, «Оскар».

– Кстати, девица эта, журналистка, Даша, ну, которая тут сегодня секс-шоу с Рыковым устроила, с Альбером лично знакома. Чуть замуж за него не выскочила, – хохотнул Боков.

Обо мне! – замерла я. Антон говорит обо мне! Но почему так неуважительно? Да, я намекнула о своем несостоявшемся браке с князем Монако, но ведь не уполномочивала трезвонить об этом на весь свет! Может, он таким образом мной похвастаться хочет? Типа, вот какая у меня невеста, князю отказала, а мне – нет.

– Тоха, так мы все не поняли, у тебя с ней что? Лямур?

– Какой лямур, господа! – Боков скептически рассмеялся. – Вы же знаете, я не по этим делам! Просто она должна меня на одного человечка вывести, который тут классно замаскировался.

– Опер, что ли?

– Художник. Вы же знаете, я коллекционер. Вам сказать могу, вы больше по нефти и газу, а в живописи – как свиньи в апельсинах!

– Тоха, ты ври, да не завирайся! У меня Тулуз этот.

– Лотрек.

– Ну, Лотрек дома висит. И Коровин имеется. И Репин вроде, жена этим командует, я не в курсах.

– А у меня Шагала работа есть. И Айвазовский.

– Ну! – расхохотался Боков – Сдаюсь! Беру свои слова взад! Я среди таких знатоков – просто щегол беспорточный!

– Вот именно. Базар фильтровать надо. Так кто у нас тут художник?

– Да вы не знаете. Современный, нераскрученный еще. Вот хочу его в люди вывести.

– Ну, когда выведешь, свистни. Может, чего и прикупим.

– Заметано.

– Так девка эта тоже по художникам, что ли? А по заднице не скажешь. Ухоженная такая, гладенькая. Я бы пощекотал.

– Да и грудь ничего. И, видно, без комплексов. Как она тут голышом Димона на части рвала! Позвал бы ее к нам. Чего такой красотуле одной киснуть? Может, она нам еще раз стриптиз покажет? А потом, может, чего как. Мужики, вы не против?

Последний слова накрыл одобрительный гогот, из которого стало ясно, что противников групповых сексуальных утех в данной компании не наблюдается.

– Не, орлы, вы уж давайте сами! – весело ответил мой рыцарь. – Она – девчонка с норовом, к тому же, кажется, на меня запала!

– На тебя?! – Компания снова принялась счастливо гоготать. – Так ты ей не признался?

– Зачем малышку огорчать? – Боков радовался совершенно в унисон этим жеребцам. – Сначала пусть миссию свою выполнит, а уж потом.

– Жестокий ты, Антоша! Ну, когда она в истерике биться будет, свистни, мы ее хором утешим. Говоришь, тусовочная девочка? Умелая, значит? Скольких зараз обслужить сможет?

Слушать дальше эту мерзость я не смогла. Мне стало жарко и зябко одновременно. Жарко от дикого стыда, а холодно безумно – от горького разочарования. В ушах появился горячий гул, словно в мою несчастную черепушку плеснули крутого кипятка, звуки исчезли вместе с ответом Антона. Я дернулась, неловко задела затекшим коленом торчащую в двери кроссовку, ботинок выскочил из щели, дверь неслышно закрылась, и вовсе отрубив меня от толстобрюхих вельможных пошляков.

Ладно, эти перекормленные импотенты, с них и взять-то нечего, но Антон! Значит, я ему нужна была для единственного: найти Чурилина? Чтобы сторговать у бедного Павлика по дешевке новые работы? Пока никто не опередил. А в чем же, интересно, он мне не признался? Женат? Но ведь Ильдар точно сказал – свободен. Тогда – в чем? В том, что он заодно с заговорщиками и продался Америке?

За протекцию в Голливуде? Или что-то другое, еще хуже, о чем я и догадаться не могу? А может. У него есть невеста? Какая-нибудь уродливая дочка папы-олигарха? Скорее всего. И скорее всего, американка. Не мог же он сам пробиться в этот Голливуд! Все знают, что это просто невозможно! Вот вам и разгадка его успеха.

Но куда деть его нежные взгляды, смущенные слова, страстное дыхание? Нет, влюбился-то он в меня по-настоящему. А как еще-то влюбиться можно? Никакой ошибки быть не может. Уж с моим-то опытом и интуицией не отличить истинные чувства от суррогата.

Выходит, влюбиться – влюбился, но связан по рукам и ногам честным словом. Как Никита Михалков в «Бесприданнице». Любил-любил Гузееву, обесчестил, кстати, тоже на корабле! Вот совпадение! А женился на другой. А ее, беднягу, Мягков и пристрелил. Тоже от великой любви.

Извините, мне такой конец не нужен! Надеюсь, у Павлика среди мольбертов и красок пистолет не припрятан? Уж больно все сходится!

Эх, Антоша, Антоша.

Поэтому и вел себя так сдержанно. И к сексу не склонял. Порядочность не позволила. Но и сдержать своих чувств не смог. Вон куда от людей увез! На самый полюс! Не знал ведь, что тут эти монстры ошиваются. Нет, нельзя так искренне сыграть нежность и заботливость. И влюбленность. А Чурилин, конечно, всего лишь предлог. Надо же было как-то объяснить свое появление со мной этим придуркам. Чтоб не заподозрили и не настучали американскому дядюшке.

Понятно, в этом случае он и защитить-то меня не мог!

И что теперь делать? Продолжать себя вести как ни в чем не бывало? Нет. Не пойдет. Я должна зацепить его как-то еще. Чтоб он и думать забыл о своей страшной невесте! Чтоб уяснил, что счастье случается раз в жизни и разбрасываться им нельзя. А его счастье – это я.

Но я сегодня предстала перед ним в такой двусмысленной ситуации.

Понятно, он не поверил Рыкову. Дурак он, что ли? Поэтому я должна изобразить из себя оскорбленную невинность. Причем дважды оскорбленную. Первый раз – Рыковым, второй раз – Боковым. Его невниманием и недоверием.

А может, не оскорбляться? А наоборот, сделать вид, что все произошедшее для меня страшная моральная травма и отныне я считаю себя недостойной Антона Бокова? И неважно, виновата я или нет. Мое воспитание, моя честь не позволяют мне после такого позора находиться рядом с любимым.

Да, так и скажу: мой позор – это мой позор. Прощай, Антоша, я тебя недостойна.

Как он в этой ситуации поступит?

Да почувствует себя последним подлецом! А если я еще немножко порыдаю, с ломанием пальцев и подергиванием век. То есть невинная чистая девочка, поруганная развратником, настолько убита произошедшим, что не может смотреть людям в глаза и готова с горя выброситься с ледокола прямо под километровый лед, чтоб навсегда смыть позор черной водой Ледовитого океана, оставшись в его бездне навеки.

Можно еще сказать, что я решила уйти в монастырь. Чтобы смирить собственную плоть, которая, по воле природы, возбуждает всех и каждого. Разве я в этом виновата? Истинная красота потому всегда и несчастна, что слишком много охотников ею воспользоваться.

Ладно, слова найдутся. Сейчас главное – постараться как можно дольше не попадаться Бокову на глаза. Пусть подергается: где я да что со мной? Ни на стуки в дверь, ни на голос отзываться не стану. Запрусь, заложу в уши беруши, хорошо, с самолета прихватить догадалась, высплюсь как следует, а завтра с ранья поищу Павлика. А Боков пусть ищет меня. И мучается своей глупостью.

Так я и поступила, предварительно зарулив в бар и быстренько выпив сто граммов коньяку. Для моего организма сей напиток – лучшее снотворное. Пяти капель достаточно, чтоб я начала зевать, но для верности, вдруг нехватка кислорода как-нибудь воспрепятствует, я усугубила.

Проснулась я оттого, что мое тело мелко и предметно дрожало. Сразу все, включая руки-ноги-голову-внутренности-ум. Дрожь была совершенно незнакомой, непонятной и страшной. Будто внутрь меня впендюрили миксер и запустили на максимальное число оборотов. Первая мысль, которая пришла мне в голову, была чудовищной: это предсмертные конвульсии. Холод, голод, нехватка кислорода, пережитый стресс – вот результат.

Надо позвать на помощь! Тут же есть врач? Конечно, есть, капитан хвастался! Но сама в таком состоянии я не дойду. Просить Антона? Бухнуть чем-нибудь в стенку, чтоб проснулся и спас?

Я приподнялась на кровати, неожиданно ощутив свое дрожащее тело совершенно послушным, оперлась для верности о столик и почувствовала, что конвульсии терзают не только меня, но и привинченную к полу столешницу. И стенку. И закрепленную в металлических щупальцах бутылку с минералкой. Все вокруг мелко и жутко тряслось, будто заходилось в нестерпимом ознобе.

Вторая мысль, посетившая мою просвещенную голову, оказалась леденяще-ясной: в Арктике началась та самая подледная война. Произошел первый обмен торпедными залпами, и это – отголоски ударных волн. Господи, что же теперь будет? В любом случае мне не стоит отсиживаться в каюте, я должна быть наверху, на палубе, чтоб наблюдать катаклизм своими глазами! Я уже не смогу ничему помешать, но я – живой свидетель! И я просто обязана рассказать правду людям!

Мигом натянув Adidas, сунув ноги в незашнурованные кроссовки, я сорвала со стены спасательный жилет, сунула руки в оранжевые проймы и выскочила наружу.

В нашем коридорчике было мертвенно-тихо, и я понеслась наверх.

У перил верхней палубы пришлось остановиться, чтоб решить, куда бежать дальше. Я обозрела пустое пространство чистого серого пола, повернула голову в море и.

Вокруг, насколько хватало глаз, лежала светло-сиреневая снежная пустыня. Откуда-то из-под низких пухлых облаков пробивались лучики оранжевого солнца, зажигая радужным многоцветьем верхушки каких-то снежных барханов, высвечивая молочные округлости и темно-синие впадины непонятного космического рельефа. Невдалеке – протяни руку, можно погладить – громоздилась правильной формы блестящая пирамида, отражающая сиреневый свет пустыни серебряными зеркалами величественных граней.

От масштабности и потусторонности открывшегося пейзажа у меня перехватило дыхание: вдруг показалось, что среди этого дико-прекрасного безмолвия я осталась совершенно одна. На всей земле и во всей Вселенной. Не успев осознать этой мысли, захлебнувшись мгновенным ужасом ее стылой жути, я лишь тихонечко пискнула «мама», но в этот миг самое низкое и большое облако зацепилось за острую верхушку пирамиды, дернулось, пытаясь высвободиться, и тут же замерло, видно, осознав тщетность усилий.

Глубокая дырка, образовавшаяся на том месте неба, куда стремилось облако, жадно расширилась, поголубела, и в самый ее центр вдруг мощным огненным шаром влетело солнце! Остановилось, словно примериваясь к разверзшейся внизу белой мертвой бездне, и одним точным движением запустило в нее миллиарды тонких слепящих лучей.

Огонь, который вспыхнул одновременно со всех сторон, был нестерпимо ярок и горяч. Я будто оказалась в центре вселенского костра, жадно пожирающего воздух, небеса, землю, ледокол. Ярчайшие зеленые вспышки сменялись лазурными, малиновыми, фиолетовыми. Языки цветного пламени слизывали друг друга, возрождаясь и возгораясь вновь, салюты белых горячих искр вметывались вверх, стукались о высоченную притолоку небосклона и осыпались вниз сверкающим горячим дождем.

– Дашенька, немедленно наденьте очки! – услыхала я близкий голос. – Вы ослепнете!

Я повернула голову на звук и в самом деле ничего не увидела – расплывчатое темное пятно.

– Уже… – растерянно произнесли мои губы.

– Ну, нельзя же так! – Голос у капитана – я его тут же узнала – был очень недовольным. – Разве вас не предупредили? – Он подцепил меня под руку и куда-то поволок.

– Нет. А кто должен был? – еще не осознав собственного несчастья, поинтересовалась я.

– Ох, господи, я же совсем из виду упустил! – послышался звонкий шлепок – видно, капитан треснул себя по забывчивому лобешнику. – Вы же инструктаж не проходили! Все, быстро в госпиталь! Сейчас доктор глазки закапает, с компрессиком полежите полчасика, и все пройдет! Завтра на полюсе будете как новенькая!

Мне сразу стало намного хуже. Знаю я эти утешения насчет завтра! А если я вообще ослепла? Что-то я про это читала. Снежная слепота? Альпинисты из-за нее сплошняком гибнут.

Крепко сожмурив глаза, я обнаружила, что вспышки и цветные пятна никуда не делись, а засверкали еще ярче и болезненней прямо в моей голове. Разлепив веки, я не увидела ничего вообще! Градом полились слезы, а мир заплясал вокруг в страшном танце горячего всепоглощающего огня.

– Совсем не вижу! – отчаянно выкрикнула я.

– Без паники! – строго ответил чей-то незнакомый голос. – Нечего было на льды без очков пялиться!

– Док, не ругайся, – влез капитан. – Это я, старый дурак, виноват! Они с Боковым только вчера прилетели, а я не предупредил. Давай, помоги девушке. Она про наш рейс в газете напишет.

– Напишу! – угрожающе пообещала я. – Еще как напишу!

– А зачем вы спасательный жилет надели? – ворчливо поинтересовался доктор. – Вместо очков?

– На всякий случай, – шмыгнула носом я. – На вашем ледоколе трясет, как в колымаге! Выпасть боялась.

– Кэп, – голос доктора из ворчливого стал холодным, – может, пусть лучше слепая ходит? Раз нашу ласточку колымагой обозвала? А то еще напишет всякой ерунды, отмывайся потом.

– Но-но! Док! Уймись! – прикрикнул капитан. – Дашенька, не бойтесь, это он у нас так шутит. Одичал во льдах. Давай действуй, я – на мостик.

– Ложимся! – скомандовал вредный доктор.

– Куда? – Я беспомощно ткнулась вытянутой рукой во что-то мягкое.

– Ну, давайте еще вместе с собой на тот свет единственного доктора утянем! В живот-то зачем бить? – Несносный эскулап дернул меня за локоть, ловко подсек под колени, в результате чего я плюхнулась на какое-то жесткое ложе.

Беспомощная, незрячая, беззащитная. Мне стало так себя жалко, что я всхлипнула длинно и горестно.

– Ну, – помягчел голосом доктор. – Только без истерик. Будешь реветь – брошу слепнуть дальше. Я слез не выношу. У меня на них идиосинкразия. Быстренько высморкалась, – он сунул мне в ладонь салфетку, – легла и затихла.

Пришлось смириться. Доктор ловко и сильно оттянул мне веки, капнул под них чего-то густое и холодное, закрыл глаза, как покойнику, и угнездил сверху какую-то влажную повязку.

– Лежи спокойно, не шевелись. На солнце-то с перепугу выскочила? Вибрации испугалась?

– Ну.

– Что вы, журналисты, за народ? Отправляешься в командировку на ледокол, а как он работает, не знаешь. Книжки бы, что ли, почитала.

– Я не собиралась. Так вышло. Срочное задание.

– А. Ну тогда ладно. Расскажу технические характеристики. Для общего развития полезно будет.

Честно говоря, я плохо понимала, для какого именно развития мне могут понадобиться сложные технические данные атомного ледокола, тем более что мои мозги обладали от рождения удивительной особенностью: мгновенно забывать то, что было непонятно. Однако, памятуя обидчивость доктора и свою нынешнюю ущербность, я промолчала.

– Судно движется за счет вращения трех гребных винтов, на каждом из которых присобачены четыре семитонные лопасти. На «Ямале» два ядерных двигателя, они вырабатывают пар для турбин. Реакторы спрятаны в такой кокон – сто шестьдесят тонн стали, высокоплотный бетон и вода. Представляешь, какая одежка? А ты говоришь – колымага! Да он лед километровый, как сухарь, крошит!

– Потому и дрожит все?

– Конечно! Ты когда сухарь ломаешь, что пальцами чувствуешь?

Данный продукт я не ломала давно, может, вообще никогда, потому снова смолчала.

– Ну вот! А тут – паковый лед, которому хрен знает сколько лет! Раньше, видела, наверное, на картинках, у первых ледоколов спереди был такой бур, типа громадного тесака. Судно шло вперед и этим ножом крошило лед. А у нас – пневматика. Специальная система подает через форсунки прямо под лед нагретую воду, то есть подплавляет его, размягчает. Ну, сила давления возрастает за счет специального полимерного покрытия и системы быстрого передвижения балластной воды. Сечешь? Эх, жалко, слепая ты, а то бы я тебе все в чертеже изобразил.

Вот тут-то, в первый и, наверное, в последний раз в жизни, я поблагодарила Боженьку за временное отсутствие зрения. Любая техническая схема на бумаге, а уж тем более сложный чертеж вызывали у меня мгновенное и сильное отвращение. Иногда до тошноты. Поглядеть в работе – другое дело, а на бумаге – увольте!

– Двойные вакуумные опреснители производят пять тонн чистой воды в час, – продолжил ликбез доктор.

– Пять тонн в час? – въехала я. – А зачем нам такая прорва воды? Пить? Или для бассейна?

– При чем тут бассейн? – оторопел лектор. – Мы же о работе механизмов говорим! Вода – для охлаждения двигателей, на них же нагрузка какая! Ты что, вообще в технике – ноль? – спросил он вдруг удивленно.

– Еще меньше, – честно призналась я.

– А чего я тогда распинаюсь? Не в коня корм.

– Я не конь, – теперь решила обидеться я.

– Да? – Даже под толстым «адидасом» я почувствовала, как по мне прошелся его оценивающий взгляд. – Ну да, пожалуй. Кобылка молодая! – Док весело заржал. – Только тоща больно.

– Не тоща, а стройна! – Ко мне начало возвращаться нормальное состояние, а вместе с ним осознание собственной красоты и значимости. – И вообще, давайте лечите меня быстрей! Мне нельзя долго лежать! Я своими глазами все должна увидеть.

– Тебя как звать? Даша? Меня – Жора. Так вот, Дарья Батьковна, властью, данной мне капитаном и стариком Гиппократом, объявляю тебя временно нетрудоспособной. Хочешь – справку выдам. Короче, Землю Франца-Иосифа ты не увидишь.

– Почему?

– По кочану! – Доктор просто источал дружелюбие. – Ты ж ее пальцами ощупать не сможешь – холодно и долго, – а другой возможности у вас, слепых, нету!

– Жора! – страдальчески воскликнула я. – Это кошмар! Меня уволят!

– Правда, что ли? – не поверил он. – Не, по закону не имеют права, пока не выздоровеешь.

– А когда я выздоровею?

– Ну, если я усиленный курс применю, а ты часа три пролежишь тихо и смирно, то потом, в очках, может, чего и разглядишь.

– А там есть что разглядывать?

– А как же! – Он завопил это так восхищенно, что я поняла: фанат. Или экзальтированный придурок. Что, по сути, одно и то же. – Тут же, куда ни плюнь, вулканические горы, хребты, ледники! Мы уже за восьмидесятым градусом северной широты, самая красота пошла.

– От этой-то красоты я и ослепла.

– Это да. От нее не только ослепнуть, вообще ох… можно! Ой, – он деланно смутился. – Простите, вырвалось. Представляешь, этот архипелаг только в 1873 году открыли, он не исследован почти!

– Наши открыли? – как воспитанный человек, я предпочла не заметить эскулаповский мат.

– Нет. Врать не буду. Австрийцы. Вейпрехт и Пайер. А Нансен тут в 1895 году всю зиму провел.

– А наши?

– Чего – наши? Наши вон, Шпицберген открыли, все про это знают, а считается, что норвежцы. Рекламировать мы себя не умеем! Дело сделали, и все. А документ, там, какой-нибудь составить. Обидно даже. И тут, у полюса, знаешь, сколько народу шарилось? Тьма! Все хотели до макушки мира добраться, да не вышло. Большинство погибли. Норвежцы выжили, потому что избушку соорудили и всю зиму охотились на песцов и белых медведей. Через сто лет, в 1990-м, остатки их хижины случайно нашли. Там мемориальный столб установили.

– Кому?

– Норвежцам, кому еще? Хотя, вообще-то, он считается памятником всем покорителям Арктики.

– И нашим?

– И нашим, наверное. Да какая разница? Арктика – она общая, на всех хватит! Про документы я так, для истории сказал, чтоб потомки знали, кто что открыл, а на самом деле – без разницы.

– Не скажи! Тут на шельфе столько богатств, что каждый присосаться норовит! Двадцать пять процентов мировых запасов.

– Тебе что, жалко?

– А тебе – нет?

– Ты про политику, что ли, пишешь?

– Нет, почему.

– А чего тогда пургу несешь? Неужели непонятно, что в одиночку с Арктикой ни одна страна не справится? Люди, наоборот, должны объединиться, чтоб тут работать, а не рвать друг у друга кусок из горла. Тут, может, все разгадки Земли упрятаны и не откроются никому, пока мы башкой думать не начнем, а не как сейчас – задницами и кошельками. Короче, если ты из этих, ну, которые Арктику как полигон рассматривают, лучше слепой оставайся. А то распишешь, как тут здорово, еще больше народу попрется.

– Да нет, не бойся, – утешила разволновавшегося доктора я. – Ты думаешь, меня нефть или газ интересуют? На фига они мне! Тут же, подо льдом, древняя Арктида находится. Протоцивилизация, праматерь человечества. Гиперборея. Слышал?

– А. Ну да, слыхал. Так это – сказки. Ты фантастику, что ли, пишешь? Тогда ладно. А вот ты еще напиши, что Арктику беречь и охранять надо. Она же баланс климата на Земле обеспечивает. А мы ее постепенно в помойку превращаем. Жалко, ты сегодня не увидишь, не сможешь, мы в бухту Тихая зайдем. Там есть такая скала – Рубини, на ней гнездятся полярные птицы. Слышала, наверное, про птичьи базары? Я тебе потом на видео покажу, сам снимал. Это вообще оху… фантастика, короче! Их там – сотни тысяч! Разные! Своя жизнь, свой порядок, как на другой планете. Смотришь и думаешь, кто из нас разумнее, мы или они. Птенцов выхаживают, друг друга подкармливают, целуются. Ни драк, ни ссор. Мир, счастье и гармония. Я думаю, они тут специально селятся, чтоб от людей подальше, чтоб наша зараза человеческая в их мозги не проникла. Типа, охраняют себя от нас.

– Ты так птиц любишь?

– Я природу люблю. А тут она особенная. Очень нежная и совсем незащищенная, как малыш-грудничок. Знаешь, у младенцев такой родничок есть на темечке? Его просто глазом не видно, вроде черепушка и черепушка. Руку приложишь, а там под тонкой кожицей жизнь бьется. Не дай бог этот родничок поранить, самое важное место у маленького человечка. Вот мне кажется, что Арктика на нашей земле – это тот самый родничок. Только вместо кожицы тут лед, чтоб от вмешательства защититься.

– А ты Арктикой давно увлекаешься?

– С детства. У меня отец полярником был, мать – врачом. Вот я и совместил.

– А белых медведей и моржей тут много?

– Как в городе собак бездомных! Доверчивые такие, любопытные. Мишки иногда во время стоянки прямо к борту подходят. Чуть ли не с руки покормить можно. Представь, встанет такой мохнатый громила на задние лапы и так пристально тебе в глаза смотрит.

– Зачем?

– Изучает, с чем пожаловали.

– Медведь – человека?

– Ну! А ты что, думаешь, что это мы их изучаем? Дудки! Нам просто так думать хочется. Типа человек – царь природы! Тут, в Арктике, человек – никто. Снежинка на льдине. Наступил мишка лапой случайно, и все, нет снежинки.

– А что они любят?

– Мясо, рыбу, фруктами не брезгуют. Вот, слышишь, ледокол остановился. Это мы к базальтовому утесу подошли. Тут прямо в океан несколько ледников спускаются. Красота невероятная. Водопад когда-нибудь видела? Вот представь, если всю эту массу текущей воды в один миг заморозить! Прямо на лету! Да, конечно, не вовремя тебя на палубу вынесло! Сейчас по плану вертолетные экскурсии, с высоты такие виды открываются, ни в одном кино не увидишь.

– Увижу! Скоро. Тут кино снимать будут. Как раз про Арктиду. Блокбастер.

– Наши?

– Голливуд.

– Хочешь, голову положу: ни хрена они тут не снимут!

– Почему?

– Арктика не даст.

– Почему?

– Чего ты как попка: почему да почему? Живая она, Арктика. У нее надо разрешение получить, а люди как танки, напролом норовят. Она и мстит. Вот увидишь, как только снимать начнут, сразу погода испортится, а без погоды тут всем твоим голливудам – кранты.

– Ну, там техника такая, все можно на компьютере сделать, никто и не догадается.

– Вот пусть и делают. А сюда лезть нечего. Пока не научимся Арктику уважать, она ни одного своего секрета не откроет. Зуб даю!

– А сам полюс, он чем-то особенным отличается?

– А то! Представь, стоишь на полюсе, а со всех сторон – сплошной юг. И ветер дует на тебя сразу со всех сторон.

– Это как?

– Да вот так! Сама увидишь. Описать невозможно. И звезды всегда стоят на одном месте. А Полярная – будто гвоздем к небу прибита – все время над головой. Макушка мира. Родничок, я же говорил. Но главное не это. Главное, что там вдруг появляется ощущение абсолютного счастья!

– Откуда?

– Отовсюду! От неба, снега, льда, воды, воздуха. Я и сам не понимаю. Но это ощущение возникает абсолютно у всех! У всех! Хочется петь, плясать, обниматься, целоваться – любить весь мир. Помнишь, я про родничок говорил? Мне кажется, что это ощущение идет именно оттуда, из макушки Земли. Такая концентрация любви, такой восторг! Сама завтра поймешь, о чем я.

За время нашей увлекательной беседы Жора успел еще раза три закапать мне в глаза лекарство и поменять компрессы, потом долго обедал, приказав мне лежать в одиночестве и не двигаться.

– Ну что, путешественница, – вернулся он, лоснясь голосом после, видимо, обильной и вкусной пищи, – проведем эксперимент? Я сейчас окошки закрою, чтоб темно было, а ты, наоборот, откроешь глаза. Если повезет и что-то увидишь – будешь жить. Нет – спи до завтра. Торопиться все равно некуда, Землю Франца-Иосифа мы уже прошли, на вертолетах богатенькие буратинки покатались, меж торосов погуляли, мишек и моржей на видео поснимали. Сейчас послеобеденная сиеста. Ты с голоду-то не помираешь?

Есть мне не хотелось совершенно, а вот обрести зрение – очень. Я покорно дала снять компрессы, протереть сухой салфеткой веки.

– Ну? Открывай!

Осторожно, боясь уже знакомых болезненных световых вспышек, я разлепила веки. Отдохнула, привыкая. В полусумраке увидела два светлых пятна – окна, какие-то вытянутые шкафы, усатое молодое лицо с улыбкой от уха до уха.

– Вижу! Ура! – завопила я. Вскочила с кушетки и кинулась на шею милому доктору.

– Тихо! – Он оторвал мои руки. – Значит так, без очков – ни шагу. Старайся на улицу сегодня не выходить вообще, читать – нельзя. Пообедай, по ледоколу погуляй, с народом пообщайся. Но без фанатизма. Вечером перед сном зайдешь, я еще раз прокапаю. Ясно?

– А видео? Ты мне обещал показать!

– Завтра. Или позже. Сегодня глаза напрягать нельзя. Все, иди, у меня дел по горло, и так полдня с тобой пролялякал.

Такое равнодушие доктора к моей персоне несколько настораживало: что он, не мужик, что ли? Ни комплимента, ни предложения встретиться. Странно. Я подошла к зеркалу поправить прическу и тут же все поняла: выбегая в панике из каюты, понятно, я не только не накрасилась, но даже не причесалась. И сейчас от всегдашней моей красоты не наблюдалось даже легкого напоминания: встрепанные лохмы, покрасневшие белки глаз, бледная кожа в болезненных красных пятнах. Да, в таком виде на свидания не приглашают.

Ладно. К вечеру приведу себя в порядок, накрашусь, приоденусь и заявлюсь на процедуры во всей красе. Тогда посмотрим, как доктор Жора запоет. Или завоет. Как белый медведь!

Так. Что делать дальше? Искать Бокова? А почему он меня не ищет? Любимая женщина пропала на полдня среди льдов и торосов, а ему хоть бы что? А вдруг я в полынье утонула? Или меня медведи съели? То есть ему все равно? До сих пор злится? Или решил порвать со мной окончательно? Но даже если и так, то объясниться-то надо? Не звери же мы. Ну а где выяснение отношений, там и примирение. Этому-то меня учить не надо.

Или ну его к черту, этого Бокова? Вдруг и правда он тут исключительно из-за Павлика? Тогда следует предупредить Чурилина об опасности. Ведь если кто-то зарится на его работы, причем, как я понимаю, собирается их скупить на корню за копейки, это же прямая угроза для художника! Сколько таких примеров история знает! Картины идут за миллионы, а творец погибает в нищете. Модильяни, допустим. Или Ван Гог. Талант, разве он способен себя по достоинству оценить?

Яркий пример: сфинксы, которые в Питере на набережной стоят. Шедевр? Еще какой! А купили их в свое время всего за шестьдесят четыре тысячи. Правда, тогда Французская революция помогла, мятежникам произведения искусства до фонаря были, вот Россия и подсуетилась. Иначе украшали бы те сфинксы не Неву, а Сену. А между прочим, Клодт в то же самое время своих знаменитых скакунов, что на Аничковом мосту, в четыреста пятьдесят тысяч оценил. Голова! Но таких ушлых, как Клодт, – единицы! Павлик не из их числа. Уговорит его Боков, как Николай I Францию, и все. Весь арктический цикл уплывет прямо по курсу. Ну а если я открою Павлику глаза на алчного голливудского мецената да еще предложу свои услуги по раскрутке.

Как должен поступить в этом случае настоящий мужчина?

Вот именно.

А он в меня и так почти влюбился, еще в Москве. И когда я появлюсь тут. Совершенно неожиданно. Да еще выяснится, что прилетела сюда прямо с Мальдив, рискуя жизнью, чтоб предупредить Чурилина об опасности.

Чем муж-художник хуже мужа-продюсера? Боков деньги у спонсоров выбивает, фильмы запускает, да еще совершенно непонятно, будет успех или нет. Ведь и прогореть можно! И что? Ни славы, ни денег. А вылетел из обоймы – обратно не поймаешь. Сплошной риск. А Чурилин ни от кого не зависит. Его успех – это его талант. Если же я, как известная журналистка и эксперт по аукционам, дам творчеству Павлика соответствующую оценку.

К тому же вопрос времени. Каков период производства блокбастера от сценария до «Оскара»? (Что тоже, кстати, под вопросом.) Год? А Павлик за этот год сто картин напишет! И все уйдут с лету. Боков сам говорил, что Айвазовский по картине в неделю шлепал. Чурилин что, хуже?

Почему мне все это раньше в голову не пришло? Затмение, не иначе! Задурил мне голову Боков своими голливудскими штучками, вот я потеряла бдительность.

Короче. Пока нет полной ясности, придется работать на два фронта. Эмоции выключим. Включим холодный аналитический ум и трезвый расчет.

Где сейчас может быть Боков? В каюте? Что он забыл в этой живопырке? Значит, либо в комнате отдыха со своими корешами, либо в ресторане, потому как обед.

Я начала поисковую операцию с ресторана. Увы, Антона там не нашлось. Зал был почти пустой, лишь за одним столиком сидела компания из двух пожилых пар.

– Присаживайтесь! – подскочила ко мне приветливая девушка. – С меню определились?

– Нет, – я хотела сказать «нет, спасибо, я не стану обедать», но вдруг почувствовала, что меня просто мутит от дикого голода. Правильно, со вчерашнего капитанского борща во рту ни крошки! А сколько событий произошло, сколько нервных клеток сгорело! – Нет, я еще не выбрала, а что у вас есть?

– Очень рекомендую солянку. Наш повар ее превосходно готовит!

– Несите!

– Салатик.

– Ага.

– Второе? Мясо? Рыба?

– Да давайте уже все, сейчас в обморок упаду!

Я смела восхитительный салат с креветками и ананасом, слопала порцию черной икры, чуть не сошла с ума от нежнейшего языка с хреном и принялась за густую, невероятно вкусную солянку. Однако, не одолев и половины глубокой тарелки, вдруг поняла: если я запихну в рот еще хотя бы пол-ложки, случится беда. А бед мне на сегодня уже вполне хватило.

– Вам не понравилось? – огорчилась девушка, видя, что я отодвинула тарелку.

– Очень вкусно! – искренне призналась я. – Но я на диете.

С сомнением оглядев пустые салатницы, которые уже успели перекочевать со стола на поднос, официантка спросила:

– Десерт? Кофе? Чай? Морс? Кисель?

– Кофе, – выбрала я. – Маленький. Двойной. Два.

Теперь, когда голод перестал грызть мою измученную плоть, я могла расслабиться и понаблюдать за происходящим. Пожилые пары за соседним столом разговаривали по-французски.

– Вы видели, как много участков открытой воды? – вопрошал собеседников седовласый дедуля. – Я не думал, что наш Альбер окажется настолько прав!

– Да-да, – поддержала его чопорная, коротко стриженная бабулька, – я лично насчитала восемь! И это – почти у полюса! Удивительное дело! Почему такие большие страны, как Америка и Россия, не бьют тревогу? И именно мы, монегаски, в который раз вынуждены спасать человечество, обращая внимание на катастрофичность ситуации в Арктике!

– А трещины? – пискнула вторая старушка, с розово-фиолетовым пушком вместо волос. – Гидролог любезно показал мне карту, оказывается, они специально ищут трещины, чтоб ледоколу было проще идти среди льдов, так вот этих трещин невероятно много! Наш Альбер предупреждал, что так оно и будет!

– Альбер – настоящий правнук своего великого деда! – пробасил четвертый участник беседы, тучный лысый старикан. – Еще в конце девятнадцатого века наш князь стал бить тревогу! Теперь эстафету принял его внук. Он первый заявил на весь мир, что ледники Северного полюса тают! Когда мы прощались, мальчик попросил зафиксировать, где нам встретятся первые участки пакового льда. Он обнаружил его лишь на восемьдесят шестой параллели, а его прадед – на восемьдесят второй. О чем это говорит?

– Действительно, наш князь так переживает за планету! Я думаю, его борьбу против глобального потепления поддержат все цивилизованные страны. Человек наконец должен понять, сколь губительна его деятельность.

– О, да, – важно кивнула первая бабулька. – Мы, монегаски, просто обязаны показать пример доброжелательного отношения к природе!

– Альбер – герой! – важно сообщил толстый. – Он – настоящий монегаск! Пройти сто пятьдесят километров на собачьих упряжках, преодолеть несколько ледовых вершин.

– Разве сто пятьдесят? – влезла розово-лиловая старушенция. – Я слышала – девяносто.

– Девяносто, если считать путь по прямой, – снисходительно пояснил лысый. – Но сегодня вы видели сами: во льдах шоссе нет. Собакам приходилось петлять. Путь увеличился почти вдвое!

– Бедный мальчик, как он настрадался!

– Он – настоящий князь! Скажу по секрету, ему даже пришлось вступить в схватку с белым медведем!

– А почему об этом не сообщалось? – удивилась стриженая.

– Князь скромен. Это – отличительная черта Гримальди. Свои путевые дневники он опубликует очень нескоро.

Я вслушивалась в этот разговор, как в песню. Слова «Альбер», «князь», «монегаски», «Монако» звучали в моих ушах знакомой и прекрасной мелодией. Мне очень захотелось познакомиться с этими милыми людьми, рассказать им о своих впечатлениях от сказочного княжества. О бале роз, на котором в Sporting d'Eté я была общепризнанной королевой всего Salle des Etoiles. О знакомстве с великолепным князем Альбером и остальными la crème de la société монакского общества. О чудесном ночном клубе Jimmy'z, которым владеет Альбер (нет, об этом, пожалуй, говорить не стоит, дотуда я так и не добралась, хоть и очень хотела).

Господи, да мне и без этого ночного клуба есть о чем поведать!

Ослепительно улыбнувшись, я развернулась к соседнему столику, подняла кофейную чашку на манер тостового бокала с благородным шампанским и довольно громко, но весьма изысканно сообщила:

– Sacer Custos Pacis!

– Что? – улыбчиво и непонимающе закрутили головами тугоухие монегаски.

– Sacer Custos Pacis! – еще раз повторила я родовой девиз Гримальди, который провозглашал правящую династию священными хранителями мира. По правде говоря, у людей, знающих историю рода, данный девиз не мог не вызвать некоторых сомнений, но не зря, наверное, народная мудрость гласит: «Кто старое помянет, тому глаз вон». Незрячую же жизнь я сегодня ощутила в полной мере, потому легко подавила проявившиеся некстати ядовитые ростки памяти.

– О! – наконец-то восхитились соседи. – Вы из Монако?

– Я – русская журналистка! – гордо ответила я. – Но очень люблю Монако и часто там бываю.

Монегаски оживились, заулыбались, синхронно затрясли головами.

– Присаживайтесь к нам, – приветливо пригласил толстяк. – Такая встреча в таком необычном месте!

С готовностью переместившись на предложенный стул, я вдруг увидела, как из-за колонны в дальнем углу поднялся мужчина. Худощавый, стройный, в джинсах и свитере, он шел, низко опустив голову, почти засунув ее по переносицу в высокий ворот, словно боялся, что его узнают.

Паша, обмерла я. Чурилин! Нашелся! Сам!

– Извините, – бросила я новым знакомцам, уже вскакивая, – мне нужно срочно отлучиться! До встречи!

Монегаски что-то огорченно залопотали, но я уже во весь опор неслась наперерез субтильной сутуловатой фигуре.

– Даша? – Он остановился, будто столкнулся с привидением. – Ты? Откуда?

– Оттуда, – я указала пальцем в потолок и недоуменно пожала плечами, словно удивляясь вопросу. Действительно, а откуда еще может спуститься ангел? В том же, что для художника Чурилина я, Даша Громова, выступаю в роли ангела-хранителя, сомнений не существовало. По крайней мере, у меня.

Павел обрадовался просто до онемения! Быстро схватил меня горячими пальцами за руку и поволок к выходу. Я едва поспевала за его быстрым летящим шагом.

Это же надо так соскучиться? Он что себе думает? Что я тут из-за него? И хочет вот так, сразу, уложить меня в постель? Ты смотри, как обстановка меняет людей! В Москве вел себя тише воды и ниже травы, а тут – вон как осмелел! Нет уж, милый, ничего у тебя вот так, с бухты-барахты, не выйдет! Я – девушка гордая и с первым встречным в постель не укладываюсь. А красивые слова? А цветы? (Хотя откуда они на ледоколе?) А кольцо с бриллиантом в знак обручения? (С кольцом, понятно, тоже облом. Вряд ли на «Ямале» имеется ювелирная лавка.)

– Да куда ты так несешься? – попыталась притормозить я.

– Молчи! – обернул он ко мне горящие страстью глаза. – Сейчас все увидишь!

Увидишь? Что я могу увидеть? Неужели он предчувствовал мое появление и заранее подготовился? Милый!

А может. Ну, конечно, он видел, как мы прилетели! Подглядел из окошка каюты, тайком следил за мной все это время! И сидел как дурак в ресторане, дожидаясь, когда же наконец я появлюсь тут откушать. И ведь все верно рассчитал! Рано или поздно мне все равно бы пришлось тут объявиться. Не помирать же с голоду!

Вот тебе! – показала я несуществующему Бокову обидный средний палец. Вот тебе Пашины картины! – моя рука сложилась в красивый кукиш. Вот тебе «Оскар» и все остальное!

– Входи! – Паша протолкнул меня в каюту.

По сравнению с моей каморкой тут были настоящие апартаменты. Большая гостиная с двумя диванами и круглым полированным столом, телевизор, журнальный столик, ковер на полу. В открытую дверь виднелась спальня с двумя застеленными кроватями. Кровати тоже оказались не в пример моей девичьей кушетке – широкие, уютные. Не сексодром в монакском «Hermitage», конечно, но вполне.

– Ну, смотри!

Чурилин легко и нежно развернул меня в сторону, противоположную спальне. Здесь, в промежутке между круглым столом и большим окном, стояли два мольберта. На одном в широком подрамнике пестрела радужным разноцветьем какая-то абстракционистская абракадабра, а на втором.

Женщина, глядящая на меня с небольшого холста, газетный размер А3, не больше, казалась странно знакомой. Роскошное декольте, с рубиновой ягодкой подвески над таинственной ямочкой меж грудей, распущенные светлые локоны, несколько небрежные, словно красавица только что проснулась и взглянула на себя в зеркало. Пронзительные зеленые глаза, чуть настороженные, вопросительные, типа, «свет, мой, зеркальце, скажи». Легкая полуулыбка-полусомнение, тонкая рука, отводящая с виска упругий завиток.

Клянусь, я в жизни не видела ничего прекраснее! Ни в Третьяковке, ни в Эрмитаже, ни в Русском музее.

– Это я?

Павел промолчал. Впрочем, ответ и не требовался. К чему?

Я вглядывалась в прекрасное лицо, узнавая и не узнавая. На портрете все было моим и все – чужим! Будто сквозь слепящее золото проступала жесткая ржавчина. Или наоборот, сквозь хмурые облака – далекое солнце. Пораженная, я стянула темные очки. Впечатление стало просто ошеломляющим: через нежные тонкие черты прекрасной женщины невероятным образом проглядывал иной облик – сильный, мужественный, даже несколько грубоватый – словом, мужской.

– Паша, – растерянно и восхищенно обернулась я к автору, – Паша.

– Что с тобой? – вдруг обеспокоенно поднял он мое лицо за подбородок. – Что с глазами? Ты плакала?

– Да, – искренне кивнула я. – Искала тебя по всему ледоколу два дня, уже решила, что не найду.

Он посмотрел на меня странно и счастливо:

– Так ты прилетела ко мне?

Смущенно потупившись, я промолчала, будто показывая: к чему слова, если нам обоим и так все ясно.

– Как же ты это написал? – Я снова прилипла к портрету.

– По памяти, – просто ответил гений. – Я тебя вижу такой.

– Это – мне? Ты мне подаришь?

– Нет, Дашенька, этот – не подарю. Это слишком личное.

Я совершенно не расстроилась. Дурачок! Конечно, он еще сомневается, соглашусь ли я стать его музой и женой. А когда соглашусь, вопрос сам собой отпадет.

– Ты хочешь ее продать? – лицемерно вздохнула я.

– Нет, Дашенька, такие работы не продаются. По крайней мере, при жизни художника.

– Но ты же обещал написать мой портрет и подарить мне!

– Обязательно напишу, – расцвел он, – если ты мне попозируешь. В Москве, дома. Только это будет совсем другой портрет. Ты согласна?

– Легко! – Я нежно тронула его за рукав: – Сколько скажешь!

Женщина всегда знает все наперед. В первые сорок секунд знакомства. Это – доказанный наукой факт. Так и я совершенно точно знала, что позировать Павлу Чурилину я буду много и часто. И великое число моих портретов рассеется по миру, осядет в частных коллекциях и лучших музеях. Именно мое лицо, это, с портрета, или иное, ничуть не хуже, станет символом творчества гениального Павла Чурилина. Поэтому главной моей задачей на ближайшие десять лет станет не превратиться просто в его музу, а сохранить свою самобытность и состоятельность в профессии. То есть остаться личностью с большой буквы, чтоб весь мир понял: выбор художника неслучаен! Эта женщина, то есть я, достойна такой судьбы и такой славы.

Да, я это уже знала, а Паша пока нет. Ничего, сюрприз будет, как говорит мой любимый Шифрин. Или Хазанов? А, какая разница?

– Павлик, а где твои северные пейзажи? – ласково поинтересовалась я. – Покажи!

– Наброски, Даш. – Он выдвинул из-за дивана несколько подрамников. – Я стараюсь ловить настроение и свет. А доделаю потом, дома. Но это будет сенсация! Представляешь, совершенно случайно, ну, просто по наитию, нашлось такое смешение красок. В Москве бы никогда не догадался!

Я перебирала холсты. Сиреневые льды, зеленые снега, розовое море. Куски неба совершенно невероятных волнующих цветов. Я и думать не думала, что у белого может быть столько оттенков! Пронзительность и чистота, вот чем поражали наброски Паши.

– Потрясающе… – вымолвила я. – Паша, ты – гений.

– А ты не знала? – кокетливо прищурился он. – Я знал, что Север – это мое! Не зря сюда рвался. И это все, – он обвел руками свою голову, видно, намекая на перемену внешности, – тоже не зря! Я – гений, Даша! Гений! Ты понимаешь?

– Конечно, понимаю, – я чмокнула его в щеку. – Что будем делать?

– Работать, Дашенька! Работать и работать! Вот, начал до обеда. – Он ткнул в абракадабру на мольберте. – Пока не ушел свет, надо закончить! Ты меня простишь?

Ясное дело, ни прощать Чурилина, ни уходить от него сейчас мне не хотелось. Но. Как будущая жена гения, я просто обязана относиться с уважением к вдохновению мастера и всячески его поощрять.

– Конечно, Павлик, работай! Я пойду к себе, а за ужином встретимся. Да?

– Обязательно! Вечерами я стараюсь хоть немного отдыхать: глаза очень устают. Сходим в бар. Или на танцы. Хочешь?

– Куда скажешь! – Я совершенно определенно давала понять, что его интересы для меня превыше собственных.

Напоследок мой взгляд снова приклеился к чудесному портрету. Загадка, в нем заложенная, волновала меня необычайно. Отчего-то вдруг показалось, что, разрешив ее, я пойму саму суть жизни, ее смысл и разберусь с собственным предназначением.

– Паша, а можно. – Я замялась. – Можно я возьму портрет с собой? В свою каюту? Хочу рассмотреть подробнее.

– Портрет? С собой? – Он несколько оторопел.

– Да не бойся, – засмеялась я, – не потеряю! Мы же все в одной лодке!

– Бери, – недоуменно и, честно говоря, не очень охотно пожал плечами он. – Только осторожнее.

– Спасибо! – Я чмокнула его еще раз и выскочила из каюты.

Очень кстати, что он сейчас будет работать. Я хоть в порядок себя приведу! Ужас ведь на кого похожа! Раз я вполне могу смотреть на мир без очков, значит, можно и реснички подкрасить, и лицо подправить. То есть нанести обычную боевую раскраску. Чтоб Чурилин и вовсе обалдел. И пусть тогда Боков, увидев нас вместе за ужином или в баре, кусает свои костлявые локти. Сразу ведь сообразит: меня потерял и картины не приобрел. Так тебе, Антоша, и надо! Вали в свой Голливуд, оправдывайся, как лучшего сценариста упустил! А ко мне даже подходить не смей! И вообще, сегодня вечером я от тебя в Пашин люкс перееду. Вот так.

Передо мной стояло зеркало, чуть поотдаль – портрет. Глаза я уже накрасила и теперь, накладывая тон и изощренно подправляя румянами скулы, пыталась добиться абсолютного сходства с собственными портретом. Эта гениальная мысль посетила меня внезапно, после часовой, но безуспешной попытки разгадать тайну картины. То есть с неразрешимостью сего ребуса я почти смирилась, успокоив себя тем, что и загадка Джоконды не разгадана до сих пор. И ничего! Это ничуть не мешает Моне Лизе оставаться шедевром. Даже наоборот. Если уж быть совсем честной, а значит, на время забыть о скромности, то мое лицо кисти Павла Чурилина превосходило средневековую красавицу по всем параметрам.

Я нисколько не сомневалась, что мой портрет не просто потеснит Джоконду с олимпа, а станет достойной и, главное, своевременной заменой этого шедевра. Сколько можно? Времена меняются, значит, должны меняться и их символы? «Поцарствовала – и хватит, – мысленно обратилась я к европейской Лизавете, – уступи место. Пора».

Острым карандашом я слегка подправила левую бровь, чуть удивленно задранную на портрете, капельку, едва-едва, приподняла обводкой контур верхней губы. Полюбовалась. Сравнила. Я на портрете и я живая были одинаково хороши. На мой вкус, даже чересчур.

Эх, жалко, не могу повесить на шею рубин, подаренный Мигелем, – дырки в нем нет. Кстати, а откуда Паша узнал о рубине? Ведь тут, на картине, нарисован именно он! Крупный, продолговатый, как переспевшая ягодка кизила, когда она становится прозрачной, обнажая запрятанную внутри косточку. Что это? Интуиция художника? Или наоборот, сначала Павлик нарисовал этот камень у меня на шее, а потом Мигель мне его подарил? Как много совпадений. И каких! И пусть кто-нибудь посмеет сказать, что это – цепочка случайностей! Ну не бывает таких цепочек! Командировка на Sotheby's и кража сумочки совпали, чтобы мы встретились с Пашей. Поездка на Мальдивы и знакомство с Боковым случились для того, чтобы я оказалась на ледоколе. Для новой встречи с Чурилиным. И даже рубин, подаренный юным Слимом, вот он, на портрете, хотя Павлик о нем и понятия не имел!

Что это, если не судьба? Вот именно.

– Даша, можно войти?

Задумавшись, я, видимо, не услышала стук в дверь и теперь созерцала застывшего в проеме Бокова. Называется, явился не запылился. Вы не ждали нас, а мы приперлися.

Поздно, господин продюсер. Ваш поезд ушел. И вертолет улетел. И подлодка утонула.

– Чем обязана? – холодно осведомилась я.

– Зашел узнать, как ты. Кэп сказал, глаза обожгла, болеешь.

– Выздоровела.

– Вижу.

Боков внимательно оглядел меня с ног до головы. Задержался глазами на груди, перетянутой упругим атласом зеленого платья от Oscar de la Renta, которое я привезла из Монако и еще ни разу не надевала, поелозил зрачками по моим щиколоткам, идеально стройным в лодочках от Manolo Blahnik, купленных в Куршевеле, вернулся к лицу.

– Ты такая красивая. Далеко собралась?

– На свидание.

– С кем? – Он сделал настоящую стойку, как бультерьер на кусок говядины.

– С Павликом Чурилиным.

Честное слово, в моих устах это прозвучало совсем не мстительно, а вполне обыденно, даже равнодушно, но Боков просто переменился в лице.

– Ты его нашла?

– Он меня.

– И что?

– Все замечательно! – счастливо улыбнулась я. – Просто превосходно. Вот, смотри! – Я сдвинулась чуть в сторону, открывая для обзора портрет.

Антон на мгновение застыл, будто умер, и вдруг стремительно метнулся вперед. Я отлетела в сторону, сметенная его жестким плечом, и оказалась на койке.

– Что это? – буквально зарычал Боков. – Когда? Где?

– По памяти, – объяснила я, решив не обижаться на грубость. Истинное искусство на людей действует по-разному. На Бокова – вот так, неожиданно. Тонкая натура, киношник, что с него взять?

Он неотрывно глядел на портрет, приближая к холсту жадные пальцы и тут же отдергивая, словно от картины шел обжигающий жар.

– Ты хоть понимаешь, что это такое? – он говорил не мне – в пустоту, в вечность. – Это шедевр. Это гениально.

– В полном соответствии с натурой, – пожала плечами я.

– С натурой? – Он внимательно, словно не узнавая, взглянул на меня. – Ах, да. Я покупаю!

– Не продается.

– Все продается! Хочешь миллион?

– Не хочу. – Ясно, значит, на Sotheby's за работу можно взять минимум два.

– Она прекрасна.

То есть я.

Лицо его странно вытянулось и заострилось, глаза дико горели, губы шевелились, как в бреду. По правде говоря, мне стало не по себе. Бывает же такое, что человек влюбляется в изображение. Как Пигмалион в Галатею. А тут случай куда серьезнее: сначала Антон влюбился в меня, потом предал, поверив лживому навету, следом понял, что может меня потерять, решил пойти на попятную и обнаружил, что поздно. Как я и предсказывала. А теперь, огорошенный и несчастный, он цепляется за портрет, как за единственную возможность всегда быть рядом с любимой. Но я-то чем могу ему помочь? Жалко мужчину, да, спору нет, но сердцу не прикажешь!

– Такой портрет можно написать, только без памяти влюбившись в оригинал, – тихо произнес он.

Вот, что и требовалось доказать. Любит и ревнует. Дико и безудержно. И что мне делать? Я-то до конца тоже его из сердца не выкинула, не успела еще!

Мне вдруг стало тоскливо и бесприютно.

Вроде как минуту назад все было ясно – Чурилин. А теперь эта тихая истерика Бокова, его отчаяние, страдание, боль.

– Антоша. – Я подошла к нему, прижалась к напряженной сухой спине. – Ну что ты так расстроился?

– Он тебя любит! – горестно и горько выдохнул он. – Я знал. Я – идиот! Самовлюбленный доверчивый идиот.

Когда мужчина критикует себя, причем искренне, лучше помолчать. Тем более что эта критика вполне справедлива и заслужена.

– Это – единственная работа?

– С моим лицом? Да.

Боков снова посмотрел на меня как-то невменяемо:

– Где он живет? Говори!

Убьет. Он его точно убьет. Одного похоронят, другого – посадят. А я? Снова у разбитого корыта? Ну уж нет!

– Я не была у него в каюте, не знаю. Он мне портрет в ресторан принес. Выследил, застукал и принес.

– Что значит – выследил?

– Он видел, как мы прилетели.

– И меня тоже видел?

– Конечно.

Боков глубоко задумался, сжал виски белыми, как лед за окном, пальцами и вышел вон.

Антошу было жалко. Очень. По-моему, так страстно и безответно в меня не влюблялся еще никто. Я даже почувствовала себя несколько виноватой: все же в какой-то момент я дала ему надежду. Зачем? И если он сейчас кинется на поиски Чурилина и найдет? Беды не миновать! Значит, нам не стоит сегодня никуда ходить, ни в бар, ни на танцы. И в каюте оставаться нельзя. Увидит Боков, что не ночую дома, сразу догадается. Перероет весь ледокол, найдет и все равно убьет. Только на сей раз – нас обоих.

Как же быть? Как предупредить Пашу, чтоб не высовывал нос из каюты?

Я тихо брела по коридору, проигрывая в уме возможные варианты развития событий. Ни один из них не был безопасным. Увы.

– Дарья Батьковна, – вдруг услыхала я знакомый удивленный голос. – Куда это ты намылилась? И без очков? Ослепнуть хочешь?

Доктор Жора, а это был именно он, стоял, перегородив дорогу, уперев руки в бока.

– Да у меня уж все в порядке, – поспешила уверить я. – Глаза видят, ноги ходят.

– Что? – буквально взвился доктор. – Ты что, еще и зенки намузюкала? Совсем одурела? Тебе их неделю касаться нельзя, не дай бог случится отслоение сетчатки, а ты по килограмму туши на ресницы навесила! Дура невостребованная!

Ни обидеться, ни огрызнуться я не успела. Жора сгреб меня в охапку, втолкнул в госпиталь и, умело закольцевав одной ручищей мою спину и руки, другой нагнул куда-то мою же несчастную голову и включил воду.

– А-а-а! – заверещала я, когда поняла, что задумал этот изверг.

– Молчать! – рявкнул он. – И глаза зажмурь. Дура! Вот же дура какая! Это же глаза, а не задница!

Поскольку рот и нос мгновенно наполнились водой, я даже всхлипнуть не могла! Доктор умело и стремительно направил откуда-то взявшийся душ прямо мне в лицо и долго держал так, пока теплая вода смывала мою несравненную красоту. Потом оттащил меня от раковины, швырнул на кушетку.

– Не открывай глаза!

Закапал, положил компресс, отдышался.

– Пятнадцать минут. Не двигаешься и почти не дышишь. Сейчас вернусь.

Честно говоря, когда за ним захлопнулась дверь, ничто не мешало мне вскочить и удрать. Но я перепугалась. Жора – не Рыков, врать не станет. Сказал – я в опасности, значит, так оно и есть. Вот же жизнь! Или ослепнешь, или любовник из ревности убьет. Хотя, какой мне Боков любовник? Даже и не целовались толком ни разу. Как и с Чурилиным, кстати. Может, ну их обоих к черту? Пусть поубивают друг друга, да и дело с концом? Что, я себе третьего, нормального мужика не найду? С другой стороны, кто я такая, чтоб определять судьбу мировой культуры и лишать человечество двух ее лучших представителей? Ну, не виноваты же они, что оба влюбились именно в меня и оба – смертельно?

– Отлежалась, чудовище? – ввалился Жора. – Снимай компрессы, вставай. Сейчас мазь тебе в глаза положу, будешь ходить как японка, прищуренная, зато зрение сохраним. Да и вообще ходить нечего, спать уже пора. Во сне глаза лучше всего восстанавливаются. И смотри, завтра на полюсе чтоб с этой же мазью и в очках! Не то всю башку забинтую, вообще ничего видеть не будешь.

– Не надо повязку! – пискнула я. – Лучше мазь и очки!

– То-то же, – довольно осклабился доктор, поворачивая меня к зеркалу. – Любуйся на себя! Видишь, как глаза снова покраснели?

– Это от воды!

– Это от косметики твоей сраной! И от дурости беспросветной. На свидание, что ли, торопилась?

– Типа того, – кивнула я. – У меня тут жених.

– Вона как, – удивился Жора. – Когда успела?

– Давно, еще в Москве.

– А он тебя без краски не любит, что ли? Или не видал никогда в естественном обличье?

– Сам дурак, – не вытерпела я. И тут меня осенило!

Жора! Вот кто мне поможет разрубить на сегодняшнюю ночь этот гордиев узел!

– Жора, помоги мне. Пожалуйста, – всхлипнула я. – Я ведь не со зла так вырядилась и твои запреты нарушила, мне убийство предотвратить надо!

– Чего? – остолбенел доктор. – Какое убийство?

Пришлось быстренько и не совсем корректно, но зато с душераздирающими подробностями ввести его в курс дела.

– Ну, ты даешь, – присвистнул Жора. – И чего надо сделать?

– Наркотик им какой-нибудь вколоть, чтоб заснули как мертвые и проспали до завтра.

– Укол без согласия нельзя. Не положено.

– А убийство на ледоколе положено? – вспыхнула благородным негодованием я.

– Молчи. Дай подумать.

Думал Жора долго и шумно. Скреб ногтями макушку, чесал бока, присвистывал и пришепетывал.

– Ну, значит, так. Ради любимого ледокола и обожаемой Арктики пойду на должностное преступление. Только ведь и лечить их мне придется!

– Жорик, я тебя на весь мир прославлю!

– Заткнись. И вообще, все, иди отсюда. В койку и спать. И никаких ресторанов и похождений. Этот твой артист в соседней каюте живет?

– Да.

– Туалет у вас общий или отдельные?

– Разные.

– Уже хорошо. Короче, чего бы ночью ни услыхала, хоть на помощь звать будет, не выходи. Ясно? – Он пристально посмотрел на меня, цыкнул зубом: – Да что тебе ясно? Влезешь ведь опять, как пить дать! Дай-ка я тебе димедрольчику вколю, чтоб заснула быстро и спала без сновидений.

– Я не хочу!

– А кто тебя спрашивает? У тебя солнечный ожог сетчатки. Положено! – И видя, что я стала отползать по стене к двери, добавил: – Ты хочешь, чтоб твои м… живы остались?

– Хочу.

– Тогда давай руку, и без разговоров!