Марк Бернес в воспоминаниях современников

ИННА КОНСТАНТИНОВА Как проходят годы…^{107}

«Человек с ружьем», «Истребители», «Два бойца», «Тарас Шевченко», «Море студеное», «Ночной патруль»… Трудно перечислить все фильмы, в которых снимался Марк Бернес.

И вот мы у него дома. Мы пришли к Марку Бернесу для того, чтобы поговорить о главном деле его жизни — о кино. И хотя он выглядит несколько усталым, — потирает глаза, — он не отказывается поделиться с нами некоторыми своими мыслями.

— В кино я с 1935 года. За двадцать восемь лет сыграно, включая эпизоды, тридцать пять ролей. Многие считают меня удачливым, — ведь я снимался почти все годы, без перерыва, несмотря на то, что амплуа постепенно менялось.

Но надо помнить, что от роли рабочего паренька Кости Жигулева до роли усталого, умудренного опытом Прошина — прожита длинная человеческая жизнь. Это сама жизнь — Великий Гример — меняет облик актера, накладывает на его лицо несмываемый грим лет.

И все чаще задумываюсь я о невозвратно несыгранных ролях. В среднем три роли за два года. Это равносильно тому, что мой долг перед зрителем выполнен только наполовину. Это тем более печально, что касается не только меня^{108}.

В последнее время о положении актера кино, о далеко не полном использовании его творческих возможностей, об актерском простое говорится и пишется очень много, и голоса киноактеров, протестующих против такого положения вещей, звучат все громче.

Видимо, пора что-то решать. У поэта Расула Гамзатова есть прекрасное стихотворение о колодце. Чем больше черпают воду из него, тем лучше, чище вода. Так в любом деле. Так в поэзии. Так — особенно в искусстве киноактера.

Разве полностью смогли выразить себя в киноискусстве даже такие, много снимавшиеся прекрасные актеры, как Вера Марецкая, Эраст Гарин, Борис Андреев?

Но мои мысли сейчас о молодых. О тех, кто, блеснув в одной роли, а порой только в эпизоде, годами ждут новой удачи — быть приглашенными на новую роль.

Отсюда — жадность до любой, даже незначительной роли, роли, к которой не лежит душа, всеядность, спешка, почти паника: «Годы уходят. Удастся ли еще сыграть себя молодым? Предоставится ли случай? И когда?»

Не хочу называть имен. Актриса закончила ВГИК с отличием. Говорят, она снималась в эпизодах. Сейчас она… выходит на пенсию.

Наше государство заботится о творческой молодежи, годами учит ее, обеспечивает стипендией, общежитием. Но получив диплом об окончании Всесоюзного Государственного института кинематографии, бывший студент попадает в странное и в высшей степени неприятное положение — барышни, весь вечер прождавшей у стены приглашения на танец. Англичане остроумно называют таких барышень «настенные цветы».

Нет, не должен человек с дипломом рассчитывать на благосклонность фортуны.

Такая бесхозяйственность непростительна в нашем государстве, основной принцип которого — строгое планирование. Растрачиваются впустую творческие силы, притупляется, изнашивается в годы бездействия актерский талант. Идут впустую государственные деньги, ушедшие на обучение. Это, со всех точек зрения, недопустимое расточительство.

И тут пора поговорить о режиссере. Его миссия именно у нас в стране как никогда высока. Страна доверила ему право приглашения актера на роль, оплатила все расходы по созданию фильма. Оплачен также вкус и острый глаз режиссера, отбирающего из многочисленных претендентов актера на роль.

Мне везло. Я работал с крупными режиссерами — Сергеем Юткевичем, Игорем Савченко. Когда Игорь Савченко предложил мне сняться в роли капитана Косарева, я, помню, немного обиделся. Роль небольшая, поначалу я в ней ничего не увидел. И главное — не увидел в этой роли — себя.

Но Савченко… Он умел угадать, обнаружить в актере то, чего и сам актер не подозревал в себе. Он уважал актера и одинаковое значение придавал всем ролям — заглавным и эпизодическим. При таком положении, даже сыграв в эпизоде, актер чувствовал, что вырос в работе над ролью.

К сожалению, многие режиссеры, особенно молодые, смотрят на актера, как на глину. Не подошел — «в бак». Взял другого. Благо, глина дармовая, государственная.

К тому же у актера нет права отстаивать свою роль. До сих пор с огорчением вспоминаю, как была испорчена роль Прошина в фильме «Это случилось в милиции». Герой привлек меня. Он был острым, прямолинейным, умным.

Но директор студии, редактор переиначили текст, исходя из предвзятого представления о том, что «типично» и что «не типично». Пришлось переозвучить не так уж много, но куда делись обаяние героя, его ум? Человек — мой герой — стал скучным, примитивным…

К моим возражениям никто не прислушался.

Между тем в кинозалах медленно гаснут лампы, и один на один со зрителем остается не кто иной, как актер кино. Замысел сценариста, поиск режиссера — все это воплощено в актере. Он выходит к зрителю, мыслит вслух, умирает, любит на глазах у миллионов.

Он должен быть убедительным в каждом слове, в каждом жесте. Этого можно достигнуть только в том случае, если голос актера в работе над фильмом будет не совещательным, но одним из решающих.

Не говорю уже о том, что практика сценария, написанного для определенного актера, — обычно очень плодотворная, — у нас теперь почти забыта. А жаль. Я столкнулся с этим лишь раз — роль Кости Жигулева создавалась Николаем Погодиным вместе со мной — в то время начинающим актером.

— Где вы снимаетесь сейчас? — спрашиваем мы Марка Бернеса.

— Недавно я снялся в картине режиссера В. Азарова[26]. Прошло уже три месяца. Когда и где буду играть снова — не знаю. Хотелось бы сыграть в фильме, где много места уделено чувствам. Такие фильмы у нас часто называют обидным словом «мелодрама», что само по себе обозначает этакую слезливую чувствительность.

А почему бы зрителю и не растрогаться, даже не поплакать в конце концов над чистой повестью истинной любви или испытанной дружбы? Не уйти домой, унося щемящую светлую боль в сердце? Без такого искусства души черствеют.

Я очень люблю почти забытый сейчас фильм «Истребители», хотя именно такие фильмы и называют обидно — мелодрамой. Полюбился он и зрителям. С этого фильма ушла в жизнь широко известная перед войной песня «В далекий край товарищ улетает».

В довоенные годы и в годы войны каждый новый фильм приносил людям новую песню. «Темная ночь», «Спят курганы темные», «Тучи над городом встали» — все это песни, впервые прозвучавшие с экрана.

Песня для меня, драматического актера, — та же роль. В России этот жанр родился в давние времена. Бывали дни, когда в старых великих театрах вместо спектаклей выступали с концертами — пели под гитару — драматические актеры — Давыдов, Варламов^{109}. Публика тех времен очень любила эти концерты, русские песни и романсы, в исполнении которых главным был отнюдь не вокал, а манера исполнения, выразительность, при которой каждое слово окрашено особой интонацией.

Песню создает коллектив — поэт, композитор и актер. Я пою столько лет, сколько снимаюсь, и песен у меня примерно 35–40, как и ролей. Иногда над песней приходится работать по нескольку месяцев. Я люблю эту работу.

Так называемый городской романс — уличная песня — необходимы городу. Простой, доходчивый текст, легко запоминающаяся, задушевная мелодия…

Жаль, что таких песен у нас все еще мало. А потребность в них велика. Видимо, есть такие струны в человеческой душе…

Недавно мне рассказали об одном фронтовом случае, связанном с песней «Темная ночь».

Это было на Ленинградском фронте, в дни блокады. Узнав, что появилась новая, «душевная» песня, командование отправило баяниста и двух солдат в город. Через линию фронта, с заданием — разучить песню и принести ее бойцам.

Для меня это самая высокая награда…

За окнами сумерки, снежная январская Москва. Пора уходить…

Артист замолкает, задумывается… О чем он думает? О новой песне? О новой роли?..

Январь, 1963 г.

Из писем к М. Бернесу

Здравствуйте, уважаемый товарищ Бернес!

В первых строках моего письма очень прошу Вас на меня не обижаться. Коротко о себе. В 1943 г. 10 марта я ушел добровольно на фронт, воевал в 237 дивизии арт. разведчиком и 28 сентября 1944 г. меня тяжело ранило в голову, где и сейчас еще 14 осколков сидит, и в обе ноги.

Мне было всего 15 лет, я восемь лет пролежал в психоневрологическом госпитале и сейчас инвалид Отечественной] войны 1 гр[уппы]. Есть у меня сейчас дочь и сын, я нигде не работаю, живу на пенсию.

Уважаемый товарищ Бернес, у меня есть к Вам очень большая просьба: у меня есть радиола «Рекорд», и вот я всегда слушаю музыку, концерты. Но особенно для меня большое удовольствие, праздник, когда я слушаю песни в Вашем исполнении. У меня страшные головные боли, врачи уже мне помочь не могут, а вот Ваш голос, дорогой товарищ Бернес, может и еще как мне помогает.

Большое Вам спасибо за то душевное исполнение, сколько оно приносит радости. Я слыхал Ваше выступление в Кишиневе: песни «Я люблю тебя, жизнь» и «Москвичи». А вчера, то есть 23 февраля, в день нашей армии, в полдвенадцатого ночи передавали песню в Вашем исполнении «Хотят ли русские войны». Поверьте, я плакал, ведь мой отец тоже где-то лежит под березой. Он погиб в 1943 г.

Дорогой, уважаемый товарищ Бернес, у меня есть к Вам большая просьба: не могли бы Вы мне выслать грампластинки в Вашем исполнении. Я уплачу, сколько бы это ни стоило. Очень прошу Вас, если можно. И самое главное, прошу Вас, не обижайтесь на меня, если я, может, не так написал или чем обидел Вас. Прошу не обижаться.

Может, Вы увидите товарища Ваншенкина и композитора Колмановского, то скажите, что они, а также и Вы, являетесь моими докторами. Привет передайте и товарищам, кто написал песню «Хотят ли русские войны».

Еще раз прошу, не обижайтесь на меня. Желаю Вам всего наилучшего в жизни и успехов в Вашем благородном труде.

До свидания.

24 февраля 1962 г. Житомирская обл., м. Довбиш,

ул. Леси Украинки, 8, Голуб Дмитрий Цезарович.

Здравствуйте, дорогой Марк Наумович!

Получила от Вас долгожданное письмо, которое очень ждала, и, честно признаться, потеряла надежду, что Вы мне ответите. От всего сердца благодарна Вам, что Вы откликнулись на мою просьбу и прислали мне свое фото. Вашим теплым словом я была растрогана до слез… Но до глубины души я обижена на редакцию, куда мы обращались неоднократно, чтобы нам, т. е. мне и моим товарищам, исполнили просьбу, чтобы Ваши песенки передали по радио…

…Очень обидно, что не все так относятся с душой, по-человечески. Пусть мы инвалиды, но ведь такие же граждане нашего государства, а, тем более, у нас есть и такие, которые всю жизнь трудились, а некоторые потеряли свое здоровье на войне и из-за войны, а поэтому очень обидно, что есть такие еще люди, которые не считают нас за людей. Но у нас, хоть мы инвалиды, но есть душа, беда лишь в том, что мы не в силах сделать сейчас полезное для народа, так как многие из нас прикованы к постели… Пожалуй, нет такого дня, чтобы мы не слушали радио…

Мне очень понравилось Ваше фото, а также моим товарищам. Мы все смотрим на Вас и каждый день ждем: может, все же исполнят нашу просьбу, передадут концерт по нашим заявкам. Дорогой Марк Наумович, мы очень Вас просим: может, Вы скажете свое слово за нас редакции, чтобы были они человечны и не считали бы нас, инвалидов, как за скот (грубо так сказать). Пусть хоть каждый прочувствует нашу обиду и откликнется на нашу просьбу.

Очень Вас прошу, а также все мои товарищи, исполните наши любимые песенки, как, например: песенка о волшебнике, «Течет Волга» и любую из Вашего репертуара. Мы Вас все очень просим. Будем надеяться, что Вы-то откликнитесь.

А пока разрешите на этом закончить свое письмо. Пожелать Вам от всего моего сердца и от моих товарищей доброго здоровья (ведь это главное), долгих лет жизни и большого плодотворного труда на благо всех людей, которые Вас очень любят.

С большим уважением к Вам

Аня Лобанова.

8 июня 1965 г.

Уважаемые работники телевидения голубого экрана «До новых встреч»!

Пишет вам женщина, которой пора на пенсию, но я еще работаю оператором на радиоузле города Черкассы. Фамилия моя Вакуленко Зинаида Васильевна.

Я вчера, 13 декабря, слушала Ваш концерт по телевизору. В особенности мне понравился певец Марк Бернес, т. е. песня «А я тебе улыбаюсь». Это хорошая песня, хотелось в его исполнении услышать песню «Три года ты мне снилась».

Марк Бернес так задушевно и с таким глубоким чувством поет, что невольно думаешь, что, наверное, такой человек много душевного горя перенес. Как бы я хотела его увидеть наяву, в нашем городе… Но это только мечта, такие певцы не ездят по малым городам… Вы не удивляйтесь, что я такие песни люблю: я 24 года живу без мужа, воспитала 3-х детей, сейчас все взрослые, женаты, дочь замужем, разъехались и осталась я одна. Вот и живу тем, что сижу у телевизора и вспоминаю прошедшую молодость: что поделаешь, коль душа молода! Хоть тебе 56 лет. Никогда я в жизни не писала подобных писем, а вам пишу…

Уважающая вас (подпись).

14 декабря 1966 г.

1968. XII

Многоуважаемый товарищ Бернес.

Обращаюсь к Вам с довольно необычной просьбой. Заранее извиняюсь за нахальство.

Мой двоюродный брат — гражданин Франции Серж Горфинкель во время войны содержался в концлагере Освенцим, откуда его освободили воины нашей Армии. После освобождения он до полного восстановления своих сил пребывал в нашей стране, где впервые познакомился с советскими песнями и певцами. Несколько лет тому назад я ему послал одну из Ваших пластинок. После этого почти в каждом письме имеется просьба прислать пластинки Бернеса. Ваша песня «Когда поет далекий друг» заставляет его всегда плакать.

Но где взять пластинки Бернеса? У нас их не достать. Одну случайно достал: «Марк Бернес поет песни Яна Френкеля» и сейчас ее отсылаю во Францию.

От всей души прошу Вас, помогите мне. Я был бы безгранично благодарен, если бы Вы могли попросить, чтобы мне направили наложенным платежом все Ваши пластинки. Ведь Вам-то, я думаю, сделают такое одолжение. Хочется удовлетворить просьбы бывшего узника.

С уважением к Вам

А. Гросманас, Каунас.

Р. S. От души прошу извинить за беспокойство и дерзость.

б/д

Дорогой Марк Бернес!

Вчера наша семья прочитала в газете «Известия» за № 230 Вашу замечательную, своевременную статью «Сила песни». Наша семья и другие полностью согласны со всеми вопросами…

Мы считаем, наверное, нас поддержат и другие, чтобы периодически Вы, Марк Бернес, выступали на телевидении с Вашими замечательными песнями. Ваш репертуар песен многие исполняли, но это все не то…

Сила песни в народе большая…

Марк Бернес, Вашу статью у нас в квартире читало несколько семейств, и пишем коллективное письмо. Надеюсь, наши просьбы будут удовлетворены.

Заранее благодарны.

Чувирины, Скляровы, Субботины.

г. Харьков, ул. Сумская 23, кв. 2.

МАРК БЕРНЕС Сила песни^{110}

Все, что я собираюсь сейчас сказать, волнует меня глубоко и жадно. Речь пойдет о нашем времени и о наших песнях. Поверьте, что написано это не ради эффектной формулы: каждое время непременно в той или иной степени выражает себя в песне, и наши дни в этом смысле особо показательны.

Я пою с эстрады вот уже почти тридцать лет и не помню времени, когда отношение к песне было бы таким серьезным, как теперь, когда от песни ждали бы не только некоторой лирической теплоты, но и большой мысли, предельно искреннего чувства, исключающего всякую позу, и обязательного прикосновения к жизненным проблемам.

То, что это явление поистине всемирное, я понял, познакомившись с творчеством таких артистов, как Жак Брель, Слава Пшебыльска, Шарль Азнавур, а также побывав недавно в Польше на Сопотском международном фестивале эстрадной песни[27]. Этот конкурс ежегодно собирает массу прекрасных молодых артистов из многих государств; каждый из них представляет не только собственную исполнительскую манеру, но в какой-то степени стиль своей страны. Поэтому, посетив все концерты фестиваля, начинаешь ощущать, если можно так выразиться, нынешний песенный климат Земли.

В чем же его главная особенность? А в том, что эстрадная песня окончательно сформировалась как совершенно оригинальный и четкий жанр, принципиально отличный от классического пения. Этот жанр нельзя рассматривать как нечто вторичное, оставшееся от оперы или оперетты, его надо судить по его собственным критериям и законам.

Каковы они? — опять возникает вопрос. Пожалуйста, их можно даже перечислить. Прежде всего это мысль, та самая, без которой нет современной песни. Затем актерский талант, суть которого не в умении что-то там изобразить, а в способности найти и развить свой исполнительский образ. Сквозь его призму и воспринимаются потом все песни. Затем актерское мастерство, не менее отточенное, чем в драме, ибо современную песню мало представить — ее надо пережить, проникновенно сыграть и донести до зала. Следуем дальше: музыкальность, помноженная на абсолютное чувство ритма. Именно эти качества позволяют современному эстрадному певцу или певице превращать свои выступления в настоящий спектакль одного артиста. И, наконец, голос, вокальная одаренность, опять-таки не в смысле классического бельканто, но в смысле богатства интонаций, теплоты, душевной искренности и, я бы сказал, чисто звукового своеобразия. (В мире есть немало популярных артистов, которые долго не могли добиться признания именно потому, что их голос казался слишком уж странным, непривычным с точки зрения традиционно понимаемого благозвучия.)

Все это тем более важно, что в наши дни легковесные, бездумные шлягеры мало кого занимают — в Сопоте это было хорошо заметно. И артисты, и публика отдают предпочтение песням драматическим по самой внутренней сути, о чем бы ни шла в них речь: о неразделенной любви или о расовом бесправии. Кстати сказать, одна из лучших участниц конкурса, канадка Моника Лера, потрясла зал песней «Ты черная», где трагедии безответной любви и расовых предрассудков связаны совершенно непосредственно. Даже новейшие модные ритмы могут служить самому острому и глубокому смыслу. Молодой француз Серж Франклин в манере «бит», изобретенной «идолами» рок-н-ролла и твиста, исполнял язвительные куплеты об американском президенте, который заседает в комиссии по разоружению, в то время как его самолеты уничтожают мирные города.

Песня становится интернациональным языком, на котором люди с большой охотой и страстью говорят о своих надеждах, страданиях, о своем нелегком счастье, о лучшем будущем. И недаром каждый певец, приезжающий на международные фестивали, проходит в своей стране сквозь горнило многочисленных конкурсов и соревнований. Там проверяются и мастерство и гражданская убежденность. Размышляя обо всем этом, я неизбежно прихожу к мысли о судьбах советской песни.

Зная великую силу и правду нашей песни, хорошо представляешь себе, как велика ее популярность за рубежами нашей родины. Но я знаю также, что развитию этого жанра у нас мешает многое — и отсутствие четких творческих позиций, и старомодность представлений о том, что такое современное искусство эстрадной песни, и, наконец, обескураживающая, мягко выражаясь, наивность тех организаций, которые у нас песней занимаются. Еще раз оговорюсь, я имею в виду песню, способную затронуть сердца и умы, а не трескучие марши и не провинциальные пасторали, которых все равно никто не поет, но появлению которых, к сожалению, ничто не мешает.

Наша песня должна быть достойно представлена на международных конкурсах — об этом даже спорить бессмысленно. Но и песне, той самой, которая «не знает границ», необходимы условия для успеха. По крайней мере нормальная деловая логика. А ее-то, как мне кажется, порой не хватает. Выбирая кандидатов на поездку в тот же Сопот, было вполне разумно и логично организовать свой собственный предварительный конкурс. Таких соревнований, однако, не бывает. Ответственные работники Главного управления музыкальных учреждений просто-напросто назначают кандидата на фестиваль — иногда очень хорошего, иногда не слишком, но почти всегда не заботясь о том, насколько соответствует эта певица или этот певец духу и принципам конкурса, на котором придется выступать. Логика, как видите, опять страдает, и, к сожалению, не в последний раз. Вполне естественно ожидать, что наш артист покажет на конкурсе лучшую из своих песен, самую дорогую его сердцу и близкую ему. На деле же артисты в лучшем случае за полтора-два месяца до отъезда получают в руки песню, которую без его ведома после долгих и глубоко принципиальных дебатов выбрали наконец в Союзе композиторов. Учитывают там при этом всевозможные соображения, кроме двух небольших: подходит ли данное произведение атмосфере конкурса и творческому облику артиста. Один пример такого странного подхода сколь ярок, столь и невероятен. Однажды певцу, обладателю мужественного баритона, досталась женская песня. Только на репетиции он, к великому изумлению окружающих, понял это. Текст в конце концов изменили, однако не логичнее ли было все же изменить порядок отбора кандидатов?

Обо всем этом, быть может, не стоило и говорить, если бы в данном случае не отразился сам стиль руководства нашим эстрадным искусством. Вы смотрите, как мало имен появляется в последние годы на нашей эстраде и как мало среди молодых артистов своеобразных мастеров. Недаром же во всех статьях, посвященных проблемам эстрады, в качестве примеров который год упоминаются лишь наши ветераны — Утесов и Шульженко. Да и откуда взяться новым виртуозам песни? Из консерватории? Но оттуда выходят прекрасные вокалисты, не имеющие, однако, вкуса к беспокойной работе на эстраде. Может быть, из эстрадной студии при Росконцерте? Так нет же, и там молодым артистам прежде всего внушают высокомерное пренебрежение к приемам «низкого» эстрадного жанра. Я сам столкнулся с этим недавно, встретив молодого певца с красивым сильным голосом, окончившего Тбилисскую консерваторию. Он мечтал петь на эстраде, и я рекомендовал его в студию, но там, в эстрадной студии, ему сказали: «Дорогой, зачем вам это? С вашими данными вас ждет опера или по меньшей мере оперетта».

Пора все-таки понять, что каждого талантливого актера ждет прежде всего тот жанр, к которому у него лежит душа. Когда нет этого, на эстраду выходят артисты, не имеющие ни своего образа, ни своего репертуара. О репертуаре вообще можно написать отдельную статью. Все наши эстрадные певцы от Бреста до Владивостока поют полтора десятка одних и тех же модных в этом сезоне песен, среди которых несколько «романтических» сочинений о тайге и счастье трудных дорог, несколько оптимистических романсов о странностях любви и два-три зарубежных шлягера, чаще всего безвкусных. Одну и ту же песню поют совершенно разные певцы, и мужчины и женщины. Некая певица взяла чисто мужскую песню «Хотят ли русские войны» и, недолго сомневаясь, вместо «Спросите у жены моей», пропела: «Спросите у земли моей». А еще говорят, из песни слова не выкинешь!

Причина тягостного однообразия не в том, что мало песен, а в том, что мало мастеров. Настоящий мастер не может петь все, что модно, хорошо и красиво. Эдит Пиаф нередко говорила авторам: «Ребята, вы написали замечательную песню, но она не моя». Надо уметь отказываться не только от чужого, но и от того, что предлагают специалисты тебе. А уж если песня из чужого творческого запаса очень приглянулась тебе и ты, что важно, хочешь трактовать ее по-своему, так будь настолько любезен и заяви перед публикой: «А сейчас песня из репертуара артиста такого-то». Я не хочу лукавить и притворяться беспристрастным. Да, это я не раз в жизни оказывался в положении того незадачливого пассажира, у которого на глазах растаскивают чемоданы. А что поделаешь?

Конечно, в идеале надо писать свои песни самому, это верное средство охранить авторские права. Я песен писать не умею. Но я, пусть это не покажется нескромным, немного умею их организовывать. Просматриваю сотни поэтических сборников в поисках строк, созвучных моему мироощущению, потом ищу для найденных стихов композитора, стараюсь объяснить, что мне в этой песне нужно… А месяца через два слышу свое, простите за архаизм, крестное детище в чьем-нибудь бравом и бездумном исполнении. Это невесело.

К сожалению, огорчения на этом не кончаются. Необходимо сказать, что в искусстве эстрадной песни роль музыкантов-аккомпаниаторов важна исключительно. По существу, они даже не аккомпаниаторы, но подлинные соавторы артиста. И вот зачастую эта долголетняя творческая дружба нарушается из-за прозаических, но вполне понятных соображений экономического расчета. Дело в том, что серьезный артист, заботящийся о качестве своих выступлений, может дать не больше двенадцати полноценных концертов в месяц. По всем мировым нормам это вполне законная «производительность труда». А исполнитель несколько более легкомысленный ухитряется выступить в месяц на шестидесяти-семидесяти сольных концертах. Творческая отдача при этом, разумеется, каждый раз невелика. Музыкант же, самый лучший, самый взыскательный, и за вдумчивую работу с серьезным артистом и за бодрое ремесло в компании легкокрылой «звезды сезона» получает одну и ту же оплату, зависящую только от количества концертов. Вот почему совершенно парадоксальным образом подлинное творчество оказывается для музыкантов невыгодным, доходнее беззаботно подыгрывать певцу — сегодня одному, завтра другому.

Парадокс в этой ситуации действительно бросается в глаза, ибо во всех других областях нашей производственной и творческой жизни непременно учитываются вопросы качества. В кино, например, фильмы подразделяются по категориям и никому в голову не придет, что сделать пять плохих фильмов лучше, чем один хороший. На эстраде же устаревшие и потому несправедливые законы все еще остаются незыблемыми. Это происходит, между прочим, и потому, что в этой области творчества совершенно отсутствуют четкие эстетические принципы.

Что такое, к примеру, современный сольный концерт? Просто ли добросовестный набор разнообразных песен или целый спектакль с единой темой и единым развивающимся действием? Теоретически многие склоняются ко второму, практически на эстраде царит первое. Для воплощения теории в практику эстраде необходимы режиссеры. Да не просто режиссеры, приглашенные на время из драматического или оперного театра, а свои собственные, влюбленные в нашем случае в песню, понимающие, что все ее выразительные средства заключены в ней самой, что стиль на эстраде начинается с постановки света и даже с того, как у артиста завязан галстук.

Есть такая пословица: у каждого времени свои песни. Но и у песни, знаете ли, бывает свое время. Именно в такое время мы сейчас живем. Мы понимаем, что песня подчас способна выразить опыт народа с такой пронзительной силой, которая недоступна другому жанру искусства. Вспомните хотя бы нелегкое раздумье Михаила Исаковского о солдате, остановившемся на «перекрестке двух дорог»[28]. За это и любят советскую песню в мире — за душевную чистоту, за драматизм и человечность.

Наша песня несет в мир наши идеи. Поэтому эстетическое развитие песенного искусства — в конечном счете вопрос идеологический. Так давайте же серьезно способствовать этому развитию. Узаконим положение режиссера на эстраде, подумаем всерьез о репертуаре, отменим косные инструкции об оплате труда музыкантам. Пусть станут традицией в нашей стране эстрадные конкурсы и фестивали. Они научат нас пропагандировать песню. О, как это важно! Песню в наши дни запускают в мир, как ракету в космос, поэтому так необходимо знать в минуты запуска множество вещей — и настроение публики, и объективное состояние моды, и в известной степени даже коммерческий спрос. Конкурсы песни надо проводить на любом уровне — и в любом районе, и в масштабе всего Союза. Вот тогда мы непременно обнаружим великое множество оригинальных эстрадных талантов и среди оперных певцов, и среди любителей, поющих под гитару, и среди драматических актеров, решивших посвятить себя этому искусству. Словом, давайте заботиться о песне — она этого стоит!

МАРК БЕРНЕС Из концертных выступлений^{111}

Мне, уважаемые товарищи, 53 года. Возраст, напичканный тысячью мелких неприятностей по медицинской части, но дающий человеку и некоторые преимущества. Например, — умение не обольщаться.

И вот сейчас я реально представляю себе, что немалая часть людей в сегодняшнем зрительном зале пришла полюбопытствовать, какие разрушения произвел возраст с тем юношей, который как-то запомнился по старым фильмам. (Я говорю о них без тени укора, любопытство — вещь вполне закономерная, я сам не по годам любопытный.)

Иные пришли, привлеченные обещающей афишей, они просто любят пение как таковое… Бедняги, их мне больше всего жалко… Ибо о своих вокальных данных я не обольщался и 20 лет назад, и в этом смысле не о чем жалеть ни вам, ни мне. По крайней мере, никому не придется, заламывая руки, восклицать: «Боже мой, как он пел когда-то!..»

И, наконец, третьи пришли еще раз вспомнить огромный и неповторимый путь великой страны, путь, исполненный героизма и терпения, мужества и скорби, надежд и победы. Потому что все мои песни — это биография моей страны и моя собственная биография. Я пою только о том, чему был сам свидетелем.

Я пою… Впрочем, говоря: «я пою», я отлично понимаю, что это по меньшей мере величайшая условность. [Если не величайшее нахальство.] И — тем не менее, как это так произошло, что «я пою»? Началось с фильма «Человек с ружьем», где я играл Костю Жигулева и от его имени спел:

(И переход на песню «Доброй ночи, родной Ленинград»)…

В молодости человек обзаводится друзьями легко, быстро, с годами — не так легко и не так быстро. Обыкновенно это люди, с которыми вместе трудишься, реже — соседи. У меня круг близких сложился как-то странно: один — летчик-испытатель, два поэта, учительница географии, актер кукольного театра и четыре моряка дальнего плавания…^{112} Когда-то ко мне тянулись люди мужественных профессий — летчики, моряки, учителя начальных школ (одна из самых ответственных профессий) — тянулись потому, что с экрана я сам им казался «настоящим мужчиной».

Дважды в год ко мне вваливалась компания загорелых, обветренных мужчин, ставили на стол бутылку заморского вина и вместо увлекательных рассказов о далеких островах, о диковинных племенах, обычаях и кушаньях — говорили только о том, как они счастливы, что вот опять сидят со мной на 3-й Мещанской[29]. Таким путем родилась песня:

Мой друг Женя [Винокуров] подарил мне книжку своих новых стихов. Я всегда любил его стихи, но в этой книжке было одно такое стихотворение, которое мне показалось просто замечательным, таким простым, ясным и удивительно русским. Я читал его всем близким и был счастлив, когда им эти стихи тоже казались прекрасными. Тогда я помчался к композитору Андрею Эшпаю и через три дня возникла песня на стихи поэта Евгения Винокурова:

Все эти песни я пел в маленьких концертах, на закрытых вечерах, с великой робостью выходя на сцену Дома кино, Клуба летчиков, Дома актера. [Робость эта сопровождает меня по сей день, но сегодня — это обычное актерское волнение.] Робость — из-за неуверенности в новом жанре, непривычном для меня и, тем более, для зрителей, которым это казалось полной неожиданностью. Робел я долго, в общем — до тех пор, пока вдруг не появилась пародия на меня.

Ага! Это уже кое-что! Ведь пародировать можно только что-то характерное, имеющее нечто индивидуальное. Зиновий Гердт показал меня очень похоже, подчеркнув манеру, интонацию. И, как ни странно, это утвердило меня в моей новой профессии, даже придало смелости. Не говоря уже о том, что частые выступления Гердта попросту послужили мне отличной рекламой.

Заметно осмелев, я даже отважился записать на пластинку:

(1964 г.)

(Звучит песня «Тучи над городом встали».)

Слышу эту песню и всегда у меня появляется особое приподнятое настроение…

Вспоминается незабвенный и дорогой моему сердцу образ Кости Жигулева — первый образ, который мне довелось сделать в кино.

В жизни бывают люди и встречи, которые определяют всю нашу судьбу. Для меня таким человеком и стал этот Костя. Он как верный и добрый товарищ взял меня за руку и повел через жизнь. И только потом, когда подводишь итоги, видишь, как много добра сделал тебе этот дорогой человек…

Поэтому, может быть, мне особенно важно рассказать вам о том большом и радостном чувстве, которое я испытал давно, когда я был еще совсем молодым пареньком и пришел пробоваться на свою первую серьезную роль. Чувство, подобное которому я не испытывал уже многие годы работы в кино…

Обычно сыграл актер образ и сбросил его, как змея сбрасывает старую кожу, и ушел дальше в жизнь, в новое творчество, а я со своим героем не смог так просто расстаться. Начать хотя бы с того, что вместе с Костей Жигулевым родилась моя вторая профессия — я начал петь песни.

Критики до сих пор выясняют, что это за новая форма исполнения: можно так петь или нельзя, а режиссеры подхватили и начали эксплуатировать: снимается Марк Бернес — значит, пусть споет песенку. И так как попадались в основном хорошие песни, я привык к своей новой профессии, полюбил ее. Есть даже несколько песен, которым я помог появиться на свет. Вот мы в содружестве с композитором Богословским и поэтами Дыховичным и Слободским сделали песню для моего друга-моряка.

(Звучит песня «На кораблях ходил, бывало, в плаванье».)

Мне понравились стихи Евгения Винокурова из сборника «Синева». Те самые стихи, которые потом стали очень популярной песней о москвичах. Но прежде, чем это случилось, я еще поссорился с автором и полтора месяца надоедал ему, чтобы он переделал конец: вместо плаксивых слов о тополе и опустевшем бульваре написал что-нибудь мужественное и большое. Теперь, когда он написал эти слова, — песня была готова.

(Звучит «Сережка с Малой Бронной и Витька с Моховой».)

Все это было уже позже. А тогда, в самом начале пути, у меня были другие песни. Я их пел, снимался в кино в новых ролях, а сам чувствовал, что Костя Жигулев не отпускает меня, все о нем думаю. И песни-то я выбираю такие, которые понравились бы ему. Протяжные, легкие, с озорством и непонятной грустинкой. И в кино именно на такие роли меня тянет сниматься. Забрал меня в рабство герой — да и только! Словно бы не дожил свою короткую и яркую жизнь Константин Жигулев, и за это я перед кем-то в ответе.

А в театре есть такое страшное понятие: актерский штамп. Неужели, думаю, на шаблон меня потянуло? И, конечно, не радуюсь…

Война началась. В жизни каждого из нас она оставила свой страшный след, но самое великое горе легло на плечи простого солдата. Человечество знает, как оно обязано всем русскому солдату. Миллионы их было — людей в серых шинелях, и для меня они стали родными и близкими через моего Жигулева. Есть в его характере такая черта, которая мне лично всего дороже и ближе. Такая особенность русской души, неистребимо веселой, солнечной и — вместе с тем — грустной.

И еще в русском характере есть мужественное, сердечное озорство, то самое, которое я поначалу чуть было не проглядел в своем Жигулеве. Так я впервые почувствовал свою актерскую тему.

Это было в 1943 году, когда я работал над образом Аркадия Дзюбина в фильме «Два бойца». Роль привлекла меня своей красочностью и необычностью. Я понял, что для выражения своей темы можно брать самые разные средства — ведь даже близкие по крови люди могут быть совсем не похожи друг на друга… Все-все у них, у Дзюбина и Жигулева, разное, а где-то в самом главном оба они для меня родные и близкие люди… После этого фильма я уже не обвинял себя, что повторяюсь. Наоборот, мне доставляло радость играть резко непохожих людей, создавать характеры значительные и своеобычные на любом материале…

Но что бы я ни играл: маленькую роль шофера Минутки в «Великом переломе» или Чубука в «Школе мужества» — я всегда играл людей из семейства Жигулевых. Что тут поделаешь, нравятся мне люди трудной судьбы. Их всегда роднят мужество и грустная или озорная усмешка…

Закончить свой концерт мне хочется самой любимой своей песней… Их было что-то около сорока песен, в рождении которых мне довелось принимать участие.

Это самая любимая моя песня, потому что мне кажется, она объединяет семейство Жигулевых с другими семействами, со всеми людьми нашей родины.

(Рассказ о рождении песни «Я люблю тебя, жизнь».)

Так давайте споем ее вместе. Ничего, что теперь многие певцы делают так. Я первый ввел эту манеру петь со зрительным залом. И этот свой приоритет я никому не отдам.

(Зал подхватывает песню «Я люблю тебя, жизнь».)

(1960-е гг.)

ЭДУАРД КОЛМАНОВСКИЙ Роман с каждой песней

Я познакомился с Марком Наумовичем Бернесом летом 1957 года. Бернес был известнейший киноактер, популярный исполнитель песен. Я же был тогда еще довольно молодым композитором. Не помню, о чем мы говорили первые две минуты, но на третьей Бернес уже рассказывал мне о новой песне Андрея Эшпая и Евгения Винокурова «Москвичи», которую артист недавно записал на грампластинку и в которую был совершенно влюблен.

Впоследствии я заметил, что Бернес переживал «роман» с каждой новой своей песней. Я не случайно говорю «своей», потому что Бернес работал вместе с автором стихов над каждым словом. Он не был музыкантом. Ноты он называл «чаинками». Но он работал вместе с композитором и над музыкой песни, и в этом ему помогали редкое, удивительное чувство песни, необыкновенное мелодическое чутье, совершенно особое ощущение сплава слова и музыки.

Многие песни советских композиторов и поэтов обязаны своим появлением Марку Бернесу. Очень трудно бывает предсказать судьбу, успех жизни песни. Он это умел. Безошибочно. Многие из песен Бернеса становились популярными не только благодаря прекрасному их исполнению артистом, но еще и потому, что он выбирал стихи и музыку, заранее угадывая их популярность.

Через год после нашего краткого знакомства, весной 1958 года, я принес Бернесу свою новую песню на стихи Виктора Орлова «Перекресток». Марку Наумовичу песня понравилась, и он согласился записать ее на грампластинку. Тут же он предложил мне стихи для будущей песни. Я записал под его диктовку. Это было стихотворение Константина Ваншенкина «Я люблю тебя, жизнь». Бернес ставил одно условие: если мелодия ему не понравится, считать, что песни вообще не было… Я согласился. На меня стихи Ваншенкина, с которым я еще тогда не был знаком, произвели сильное впечатление. Меня привлекла гражданственность этого стихотворения, выраженная в глубоко личном, почти интимном переживании.

Я быстро написал музыку, позвонил Бернесу. Он обрадовался и попросил меня тут же к нему приехать. И вот с большим волнением я играю ему новую песню.

«Нет, это не то», — говорит Бернес. Сейчас я ему очень благодарен за это «не то», но тогда я был сильно огорчен и обескуражен категорическим приговором артиста. В эту самую минуту в комнате появился человек, оказавшийся автором стихов песни, Константин Ваншенкин, с которым я и познакомился при таких печальных обстоятельствах. Ни он, ни Бернес даже не подумали меня утешать. Я в точности выполнил свое обещание и, придя домой, положил ноты неудавшейся песни в ящик стола, где они пребывают до сих пор. Но меня не покидало желание написать новую музыку, которая удовлетворила бы Бернеса. И спустя некоторое время я ее написал. Я исполнил ее артисту без слов, не сказал, что это мелодия песни «Я люблю тебя, жизнь». Я его боялся. Мне не хотелось опять провалиться. И, только увидя, что музыка Бернесу понравилась, я раскрыл ему свой «секрет».

Бернес тут же под мой аккомпанемент записал песню на магнитофон и, несмотря на позднее время, немедленно стал исполнять ее всем по телефону. А вскоре он исполнил ее по радио и записал на грампластинку.

Я вспоминаю, как появилась песня «Хотят ли русские войны», первым исполнителем которой стал Марк Бернес. На этот раз я не был с ним связан никакими условиями, так как стихи песни дал мне их автор — Евгений Евтушенко. Я написал музыку и сыграл песню в студии грамзаписи, где она была одобрена. Но Бернес со свойственной ему прямотой музыку забраковал, сказав, что мелодия, по его мнению, неудачна. Бернес вообще в оценке песни не терпел никаких компромиссов и кому угодно говорил только то, что он думал. И вот вера в Бернеса, в его вкус, в его мелодическое чутье, в музыкальную прозорливость заставила меня написать совершенно новую музыку. А это гораздо труднее, чем писать ее в первый раз, потому что приходится отрешаться от созревшей уже однажды мелодии, одобренной к тому же компетентными музыкантами…

Бернес никогда не говорил: «Я спою вам песню», он говорил: «Я расскажу вам песню». И в этом, по-моему, раскрывалось нечто очень важное в человеке и артисте. Бернес не считал себя певцом и никогда не состязался с вокалистами. У него был свой путь, своя неповторимая манера. Он был артистом с ярко выраженной индивидуальностью. Особый, удивительно теплый тембр голоса, задушевность, выразительная подача текста — отличительные свойства его исполнительского дарования. Его сила — прежде всего в актерской стороне исполнения, в раскрытии драматургии песни.

Артист был исключительно требователен к подбору своего репертуара и относился к нему с огромной ответственностью. Может быть, поэтому репертуар его сравнительно невелик. Бернес мог «вынуть душу» из поэта или композитора, требуя исправления тех мест, которые его не удовлетворяли. Помню, как в песне «Все еще впереди» его не устраивала музыка одного места и он, несмотря на мое сопротивление, просто не ушел от меня, пока я не переделал мелодию так, как это ему было нужно. И песня от этого выиграла.

Однажды он неожиданно нагрянул ко мне и заявил, что я должен немедленно поехать с ним к его знакомым, чтобы прослушать запись музыки, в которой, по его мнению, использован какой-то особый оркестровый прием. Этот прием, как он считал, мог пригодиться для оркестровки нашей новой песни. Мне не хотелось никуда ехать. У меня были совсем другие планы. Это был день моего рождения. Но Бернес настаивал, и я сдался: сел с ним в машину и отправился к совершенно незнакомым мне людям прослушивать «оркестровый прием», оставив своих домашних в полном недоумении…

Бернес расстраивался, когда замечал, что песни, исполненные им по радио, через некоторое время начинают петь другие артисты. Полушутя он говорил, что рассматривает это как посягательство на свой репертуар. И Бернеса можно понять, если учесть тот творческий вклад, который он вносил в каждую свою песню. Он даже иногда подозревал нас, композиторов, считая, что мы передаем его песни другим исполнителям. В действительности же «виновницей» распространения песен Бернеса была их популярность. Популярную песню удержать невозможно. Исполненная по радио, появившаяся затем в нотной библиотеке Радиокомитета, записанная по трансляции на домашние магнитофоны, изданная массовым тиражом, она вскоре становится всеобщим достоянием. С присущим ему юмором Бернес иногда говорил: «Пора написать нам новую песню, а то Отсу нечего петь…» Или: «Давай сочиним песню для Капитолины Лазаренко…»^{113}

В жизни он походил на героев своих песен и кинофильмов. Он говорил: «„Я люблю тебя, жизнь“ — это песня возмужавшего и даже уже постаревшего матроса Кости Жигулева».

Многие песни, исполненные Бернесом, навсегда слились с его образом. Без него нет ни «Темной ночи», ни песен «Я люблю тебя, жизнь», «С чего начинается Родина», «Мне тебя сравнить бы надо…», «Я работаю волшебником», «Москвичи», «Любимый город», ни многих других, хотя их пели и другие прекрасные артисты. То, что открывал в песне Марк Бернес, — неповторимо.

Может показаться, что наши отношения с Бернесом были совершенно безмятежными. Это неверно. Иногда они омрачались жесткими спорами, ссорами. Но он был моим любимым артистом, любимым исполнителем моих песен, интереснейшим человеком. И он был настоящим другом, который всегда приходил в трудную минуту на помощь, на которого всегда можно было положиться. К нему обращались с любой просьбой даже малознакомые люди, и все, что он мог для них сделать, он делал. Просто, без позы, без нотки покровительства.

Бернес страстно, одержимо любил музыку. Каждая новая удачная песня приводила его в восторг, превращалась в настоящий праздник, становилась смыслом жизни. Он мог напевать эту песню часами. Всем друзьям и знакомым, не считаясь ни со временем, ни с расстоянием. Пел по телефону. Днем и ночью. Если бы меня спросили, какие же главные черты характера этого удивительно одаренного человека, я бы ответил — одержимость, страстность. Бернес ничего не делал наполовину, вполнакала. В любое дело он вкладывал душу. Уже безнадежно больной, за несколько дней до смерти, испытывая жестокие страдания, он интересовался новыми стихами для будущих песен.

И вот теперь, когда Бернеса нет, я проверяю себя его требовательностью. Я представляю себе, как бы он сейчас со мной работал, и думаю: «А что бы сказал о моих новых песнях Марк Бернес?..»

ОСКАР ФЕЛЬЦМАН Не только воспоминая

Сейчас, вспоминая Бернеса, яснее понимаешь, кем он был, какую жизнь прожил и какую ценность представлял для нашей страны. Я думаю, что он был самым популярным артистом и исполнителем наших песен. Это с одной стороны. С другой, он был артистом, которого ругали, по-моему, больше всех на свете. О нем все время говорили, что он безголосый. Все статьи от начала до конца были о безголосом товарище, который не имеет никакого права быть на эстраде, на сцене. Он это страшно переживал. Не меньше него переживали и композиторы, которые с ним работали.

В частности, он пел несколько моих песен, и я тоже эту критику жутко переживал, потому что добиться, чтобы по радио в его исполнении звучали песни, было очень сложно. Начальство все время запрещало, говорило, что не надо его передавать. Лучше запишите эту песню с солистом Большого театра, у которого хороший голос, а у этого вообще же ничего нет.

Тем не менее каждый из нас, композиторов, работавших с Бернесом, понимал, что Бернеса заменить никто не может.

Лет сорок тому назад была организована такая радиопередача «С добрым утром». Мне заказали песню к этой передаче, и я написал: «С добрым утром, с добрым утром и с хорошим днем!» Меня спрашивают: «Ну, а кто должен спеть?» Я сказал: «Конечно, Бернес!» — потому что лучше Бернеса это никто не исполнит, именно не споет, а исполнит, потому что каждое его слово входило в душу. Это не пение какой-то мелодии с фиоритурами, а это доверительный музыкальный разговор с каждым человеком.

Я часто думал, почему он приобрел такую всенародную славу. Потому что он пел вроде так, как мог бы петь каждый. Он был для многих не артистом, а таким же человеком, как любой рядом проходящий, и поэтому люди относились к нему с огромным доверием: он — наш, он — свой! Он не солист Большого театра, обремененный орденами, самыми высокими званиями. До того не доберешься. А этот — просто свой.

Я записал тогда «С добрым утром». Примерно около полувека существует эта мелодия, эта песня.

Некоторые композиторы для него больше писали, скажем, Колмановский. И Бернес пел эти песни. Я не могу себя причислить к тем, кто только с ним работал. У меня тогда было одновременно очень много исполнителей: Эдита Пьеха и ансамбль «Дружба», и Гуляев, и Кобзон, и Магомаев, и другие. Но Бернес был незаменим для определенных песен. Он у меня записал их несколько.

«Песенка моего друга» («Стоят дворцы, стоят вокзалы…»). Эта песня исполняется от имени любого рядового, рабочего человека:

Но если бы даже очень выдающиеся певцы, предположим, Магомаев, пели бы такие слова, это было бы неестественно, потому что у Магомаева слишком красивый, слишком бархатный голос… А Бернес — он вроде проговорил это, и получилось доверительно.

Он записал песню «Огромное небо». Первой эту песню спела Эдита Пьеха вместе с ансамблем «Дружба». Ансамблем тогда руководил совершенно выдающийся музыкант Саша Броневицкий, который сделал прекрасную аранжировку песни. Казалось бы, после Пьехи, после этой аранжировки, после того, что песня «Огромное небо» получила первую премию на Международном фестивале студентов, — зачем вдруг опять записывать уже известную песню?

Помню, Бернес мне сказал: «Знаешь, я хочу спеть „Огромное небо“ по-другому». И он записал «Огромное небо» в своей же манере, такой доверительной, как рассказ… Но для того, чтобы после Пьехи и после огромного количества разных исполнителей записать такую песню, надо быть смелым, убежденным, неповторимым, самобытным художником. Таким и был Бернес.

Потом была песня «Служи, солдат». Песня о солдатской жизни, о солдатской доле… Ее я специально написал для него. Он был одним из самых любимых исполнителей в солдатской, военной аудитории. Поэтому я другого исполнителя себе и не представлял.

Очень дорога мне песня «Сыновья» на стихи Володи Сергеева. Я тоже дал Бернесу это спеть. И это тоже было неповторимо.

Должен сказать теперь правду — так, как это было.

Есть исполнители, которые молниеносно запоминают мелодию. Вы можете им показать песню, и через пятнадцать-двадцать минут записывать на радио, они безошибочно споют мелодию. Бернес трудно запоминал мелодию. Это парадокс.

Больше того, когда я инструментовал оркестровое сопровождение для Бернеса, то я на всякий случай дублировал эту мелодию: то играл кларнет, то скрипка, то аккордеон. И Бернес не возражал. Потом он ее уже знал, мог днем и ночью спеть и без оркестра, но ему было спокойнее, когда она дублировалась. Обычно ему все так делали инструментовку. А потом я понял, почему еще ему это было удобно. Он некоторые фразы не пел, а говорил, а в это время какой-либо инструмент играл эту мелодию, и вместе получалось что-то вроде мелодекламации. Но мелодекламация — все же что-то театральное, напыщенное, а у него был простой, задушевный разговор с человеком.

Как теперь выясняется, многие ценности, которые сейчас как бриллианты нам дороги, в те времена критиковались. Что касается Бернеса, он всю жизнь переживал подобную критику. С одной стороны, он понимал, что это все несправедливо, а с другой, ему хотелось быть популярным, оцененным по достоинству, чтобы его передавали по радио, телевидению. Но, к сожалению, этот почет давался с трудом, потому что разговор о том, что он безголосый и его дело — сниматься в кино или играть в театре, разговор все время существовал и не давал ему покоя.

Все это, как червь, подтачивало его здоровье, не давало спокойно жить… Он ведь должен был прожить гораздо больше!

Я думаю, что у людей, живущих спокойной жизнью, огражденных от критики, имеющих материальное благополучие и не беспокоящихся о том, что будет завтра, нет той душевности, какую обретают люди, проходящие жизненный путь с большими испытаниями. Если говорить не об исполнителях, а о великих композиторах, таких, к примеру, как Чайковский, Глинка, Мусоргский, Рахманинов, то у всех жизнь сложилась не просто, поэтому, наверное, и их музыка, творчество обладают большой душевной силой и волнением.

То же самое, очевидно, и в среде артистов. Поэтому, если бы Бернес был сверхобеспеченным, как говорится, плевал на все на свете, он бы никогда с такой болью не исполнял некоторые песни. Он бы не мог спеть «Я люблю тебя, жизнь» так, как он спел. Не смог бы спеть и мои песни с такой душевной теплотой, с какой он исполнял их. Сейчас Марк Бернес с огромным опозданием получает все по заслугам — благодарность, признание. Что поделаешь, жизнь вот так у нас устроена.

Если говорить о том, каких исполнителей вспоминают больше всего теперь, в то время, когда все засорено попсой, то, безусловно, песни Бернеса побеждают все самые популярные шлягеры, западные и незападные, потому что они нужны людям.

Для чего песня вообще нужна человеку? Она же должна помогать в минуты печали, в часы радости… К сожалению, сегодня из нее ушло мелодическое начало. Если бы во времена Бернеса в песне не было главенствующей мелодии, он бы не записал ни одной песни. Все его песни держатся на выдающейся мелодии, живут уже десятилетия и сегодня так же звучат, как в первые дни появления, чего нельзя, к сожалению, сказать о сегодняшних. На это вы можете заметить: посмотрим, что с этими песнями будет в будущем. Но я должен ответить вам, что будет не очень хорошо…

Работать с Бернесом было одно удовольствие. Но кроме «музыкальной благодарности», надо отметить, что он очень строго относился к словам, к текстам, которые произносил. Если вспомнить песни, которые он исполнял, надо признать, что во всех потрясающие слова. Он придирался к каждому неточному слову, и поэтам приходилось переделывать, так как он был для них непререкаемым авторитетом.

Те песни, которые исполнил Бернес, потом пели и другие. Некоторые пели очень хорошо. Но Бернес пел лучше всех. Может быть, если бы Бернес не спел «Сыновья», она бы и не так пошла, потому что у каждой песни — три автора: композитор, поэт и исполнитель. Исполнитель может угробить любую, самую замечательную песню. Бернес был проводником, он давал песне зеленый свет.

С. ПАРЕЗАНОВИЧ Голос старого друга^{114}

Слышу я знакомый голос Марка Бернеса, любимца югославской публики. Бернес — наш старый знакомый, уже третий раз в Югославии. Первый раз он приехал сюда отдохнуть, но разве ему дадут спокойно погулять, осмотреть страну? Узнав о приезде Бернеса в Югославию, со всех сторон налетели журналисты, а публика требовала его выступлений. Белград, Сплит, Загреб, Дубровник, Хвар, Скопле — каждый хорош по-своему, у каждого свое лицо, но ближе всех, конечно, Белград, старый и верный друг.

И вот мы на концерте в Большом зале ЦК профсоюзов. Льется ласковый и выразительный голос.

«Тучи над городом встали», «Песня о Ленинграде», «Москвичи», «Я люблю тебя, жизнь» и, конечно, незабываемые «Шаланды». Бесконечные аплодисменты.

Излучающий душевную теплоту голос:

Зал переполнен. Плечом к плечу сидят бывшие партизаны, для которых «Темная ночь» звучит как отголосок молодости, а рядом с ними — молодежь, слышавшая об этой песне от отцов…

«Югославы — народ жизнерадостный и трудолюбивый, гостеприимный и доброжелательный. Радушие очень свойственно вам, — говорит Марк Бернес. — И есть еще одна у вас благодарная черта — это любовь к музыке, к песне, к светлому искусству, утверждающему положительные идеалы, отражающие эпопею борьбы за свободу, за независимость…»

— Как вы себя чувствуете в Югославии?

— Находясь среди югославских зрителей, я почувствовал тепло ваших сердец, испытал глубокое волнение и радость. Я много ездил: Польша, Чехословакия, Франция, Англия… Но Югославия — это что-то особенное.

— Расскажите о своих впечатлениях о Белграде.

— Трудно сказать, когда Белград красивее — весной или осенью. Я видел его в пышном весеннем разноцветном уборе и когда золото осени тронуло его деревья. Но мне он всегда кажется нарядным и самое главное — гостеприимным. Я смотрю на обновленные улицы, на его светлые жилые корпуса и невольно переношусь мыслью в тот тяжелый год, когда югославская столица находилась в развалинах, а небо над ней было черным от дыма пожарищ. Следы войны устранены, но память о них в сердцах народов хранится вечно.

Всегда будет стоять перед глазами мемориальный березовый парк Пожареваца, где плечом к плечу лежат 441 солдат и офицер Советской Армии рядом с югославскими братьями по оружию. И поэтому мне хочется сказать об этом несколько слов. Стояла золотая осень или, как у нас говорят, бабье лето — 15 октября 1967 года. Чачалица — мемориальный парк на окраине Пожареваца. Народный митинг, на который собрались жители Пожареваца и соседних деревень. Сегодня — открытие мемориального памятника-парка, сегодня здесь сажают русские березы, рожденные в лесах Подмосковья, символ русской храбрости и нежности, а шуметь они будут над изголовьем спящих вечным сном славянских воинов.

А через несколько дней в Крагуе́ваце я присутствовал на траурном митинге, посвященном памяти семи тысяч югославских граждан, расстрелянных фашистами, среди которых было много гимназистов и учителей. Концерт проходил около могил расстрелянных в течение одного дня школьников и директора школы, который отказался оставить своих учеников в последний час их жизни и с ними вместе был расстрелян. Рассказы очевидцев и все, что я видел и перечувствовал здесь, произвели на меня такое огромное впечатление, что, вернувшись в Москву, я рассказал обо всем поэту Владимиру Лившицу, который о расстреле в Крагуе́ваце написал стихотворение «Последний урок».

Я надеюсь, что эта песня в октябре этого года будет исполнена в Крагуе́ваце на мемориальном уроке…

Июнь, 1968 г.