Маршал Шапошников. Военный советник вождя

В агентурной сводке на 13 января 1920 года отмечено, что у махновцев «вооружение превосходное»: 42 полевых орудия, 4 бронепоезда, 4 бронеавтомобиля, приблизительно 1000 пулеметов; связь налажена хорошо.

Об отношении Махно к большевикам можно судить по такому сообщению агентуры, внесенному Шапошниковым в очередную сводку:

«Узнав при помощи своей контрразведки, что в повстанческой армии коммунистами ведется работа по подготовке к соединению ея с Красной Армией, Махно расстрелял руководителя этой работы командира 8-го Крымского полка Полонского и его ближайших сотрудников».

Другое сообщение: «В штабе Махно — мобилизованные офицеры под наблюдением анархической ячейки. Начальник штаба бывший полковник Зеленковский. Имеется инспекция пехоты, кавалерии, артиллерии, инженерных войск». Как видим, дело поставлено вполне профессионально.

На первый взгляд столь непримиримая позиция Махно по отношению к коммунистам выглядит чудовищной ошибкой. Ведь анархисты имели коммунистические идеалы, выступали против эксплуататоров в защиту трудящихся. Они, как известно, воевали с белогвардейцами, отказавшись сотрудничать с Петлюрой.

Откуда же вдруг такая ненависть к большевикам, с которыми они еще недавно находились в союзе? И почему Красная Армия стала громить повстанцев?

1 R1

101

Чтобы разобраться в этих вопросах, надо вспомнить, что происходило годом раньше. И обратить внимание на некоторые весьма странные, мягко говоря, действия Льва Давидовича Троцкого — «демона революции».

РАЗГРОМ МАХНОВЦЕВ

Разрабатывая военные операции по разгрому Повстанческой армии, Шапошников выполнял распоряжения главного командования. В то же время он был хорошо осведомлен и о характере махновского движения, и об отношении к нему Троцкого. Казалось бы, идеолог мировой революции должен был всячески поддерживать народное восстание, инициативу масс, а получилось — наоборот.

Борис Михайлович знал о том, как Троцкий спровоцировал выступление против большевиков чехословацкого корпуса в Поволжье. Нечто подобное произошло и с махновцами. Не тогда ли у Бориса Михайловича появилась неприязнь к Троцкому? Безусловно, Шапошников ни в коей мере не разделял бредовые идеи о мировой революции. Тем более что в ее пожаре первым должен был испепелиться русский народ. Но это еще не все. Странным образом Троцкий оказался ярым противником народного движения, возглавляемого анархистом Нестором Махно. Более того, в результате создалась реальная опасность поражения Красной Армии на Южном фронте.

Чтобы разобраться в этом, обратимся к событиям 1919 года, когда весной председатель Реввоенсовета РСФСР Л.Д. Троцкий прибыл на своем знаменитом поезде на Украину. Обстановка здесь была сложной. Наращивали силы войска Деникина, действовали националисты и анархисты, наиболее влиятельными среди которых были махновцы. В тот период они являлись союзниками большевиков и назывались Первая Украинская повстанческая дивизия.

Существовали определенные трения между Лениным и троцкистом Х.Г. Раковским, Предсовнаркома УССР. Была некоторая напряженность и в отношениях с Махно. Но в целом украинские анархисты громили белогвардейцев, чем, безусловно, помогали Красной Армии. Нестор Иванович Махно в первой половине 1918 года, находясь в Москве, познакомился с Бухариным, Свердловым и имел беседу с Лениным, который произвел на него большое впечатление. (В своих воспоминаниях он неоднократно повторял: «мудрый Ленин».)

15?,

Махно был фигурой колоритной и непростой. Сын кучера, он рано осиротел и перенес немало тягот и лишений (в отличие от выходца из богатой еврейской семьи Троцкого-Бронштейна). Был сельским учителем, стал анархистом-боевиком и вождем партизанской вольницы, которую преобразовал в боеспособную армию.

6 июня Ворошилову пришла телеграмма от Троцкого с напоминанием: «Махно подлежит аресту и суду Ревтрибунала, а посему Реввоенсовету Второй армии предписывается принять немедленно все меры для предупреждения возможности Махно избежать соответствующей кары».

Что это за кара? Из приказа № 107 от 6 июня: «Кара может быть только одна — расстрел. Да здравствует борьба с врагами народа! Л. Троцкий». Удивительным образом в данном случае «врагами народа» начальственный интеллигент называл представителей народа, которые сражались за свою свободу. Чудовищное лицемерие!

9 июня Махно направил телеграмму сразу в шесть адресов, прежде всего — к Ленину, объясняя свой уход из Красной Армии: «В последнее время официальная советская, а также партийная пресса коммунистов-большевиков распространила обо мне ложные сведения, недостойные революционера, тяжелые для меня. Отмеченное мною враждебное, в последнее время наступательное поведение центральной власти по отношению повстанчества, по моему глубокому убеждению, с роковой неизбежностью ведут к кровавым событиям внутри трудового народа, созданию среди трудящихся особого внутреннего фронта, обе враждующие стороны которого будут состоять только из трудящихся и революционеров. Я считаю это величайшим, никогда не прощаемым преступлением перед трудовым народом и его сознательной революцией».

По заданию Ленина В.А. Антонов-Овсеенко проинспектировал войска анархистов и дал в Москву телеграмму: «Пробыл у Махно весь день, Махно, его бригада и весь район — большая боевая сила. Никакого заговора нет. Сам Махно не допустил бы карательные меры — безумие. Надо немедленно прекратить газетную травлю махновцев».

Как писал сын начальника штаба Махно А.В. Белаш: «Революционно честный, отлично понимающий обстановку на Украине, патриотически настроенный, командующий войсками Украины Антонов-Овсеенко мешал Троцкому и был отстранен от командования войсками. Это отстранение нанесло громадный моральный и политический ущерб в сражавшихся войсках, но развязало руки

153

Троцкому». Сложившуюся тогда обстановку Антонов-Овсеенко охарактеризовал так: «Астрахань под угрозой. Царицын в клещах. Советская власть на всем юге под вопросом».

Еще 12 июня члены пятаковского трибунала развернули активную деятельность. Было арестовано несколько десятков махновцев, преимущественно штабных работников, которые находились в бронепоезде, где совместно работали штабы Махно и Красной Армии под командованием К.Е. Ворошилова (он впоследствии сдал деникинцам Киев, Екатеринослав и пошел под трибунал, разжаловавший его в комдивы). Вскоре харьковская газета «Коммунар» на последней странице опубликовала сообщение под заголовком: «Расстрел штаба Махно» (казнили семь командиров).

Троцкий в столь напряженное время взял в руки не «карающий меч революции», а топор палача, обрушив его на махновское движение. Из приказа Троцкого от 18 июня 1919 года №112, город Харьков: «Южный фронт наш пошатнулся. Кто виноват?.. Ворота открыты анархо-бандитами, махновцами. Чрезвычайный Военный Революционный трибунал под председательством товарища Пятакова рассмотрел дело о предателях-махновцах. Трибунал сурово покарал изменников и предателей, махновский штаб уничтожен, но яд махновщины еще не истреблен».

В.Н. Волковинский, автор книги «Махно и его крах», пишет:

«Обвинение Троцким Махно в том, что он якобы умышленно открыл фронт деникинцам на 100-километровом участке, безосновательно. Потерпев поражение в 20-х числах мая, махновцы продолжали еще почти полмесяца сражаться с деникинцами. К тому же, как известно, батька отклонил предложение Шкуро перейти на сторону белых».

Из донесения командования Украинского фронта: «Махно еще сражался, когда бежала соседняя 9-я дивизия, а затем и вся 13-я армия. Причина разгрома Южного фронта отнюдь не в украинской партизанщине».

20 июня 1919 года на запрос наркома иностранных дел Г. В. Чичерина о причинах столь быстрого отступления красных войск на Украине, сотрудник комиссариата Д. Гопнер сообщил: «Одна из причин отступления Красной Армии под натиском Деникина — авантюра вокруг Махно и несвоевременное объявление открытой войны партизанщине». И далее он перечислил роль и заслуги Махно в ликвидации австро-немецкой оккупации на Украине и в борьбе с гетманщиной, а также упомянул о стойкости махновцев в боях с деникинцами.

154

Начальник штаба Махно В.Ф. Белаш вспоминал: «Действия Троцкого, особенно его предательское распоряжение № 96/с (секретное. — Авт.) от 3 июня и особенно третий пункт этого распоряжения, где под страхом строжайшей ответственности запрещалось снабжать нас боевыми припасами и любым военным имуществом, — разрушали Красный фронт (мы ведь были дивизией Красной Армии и сражались в одной линии фронта с ней и подчинялись одному командованию), разоружали нас в пользу Деникина».

Бывший командир 2-й Украинской Красной Армии А.Е. Скачко писал в мемуарах: «Приказ Троцкого об объявлении Махно вне закона настолько играл на руку белым, что они отпечатали его во множестве экземпляров и разбрасывали среди войск Махно».

Выходит, Троцкий действовал как провокатор и самый настоящий враг народа.

О том, как реагировали на подобные приказы на фронте и в тылу Красной Армии, сражавшейся на Украине, вспоминал В.Ф. Белаш: «Бойцы и гражданское население собирались толпами и обсуждали положение фронта и тыла, свою перспективу. Возникали стихийные митинги, на которых все чаще выступающие заявляли о бездарности военного и партийного руководства, о его предательской роли... об умышленной дезорганизации фронта с целью пропустить Деникина на Украину для уничтожения его руками революционных сил, оказавших сопротивление политике Троцкого—Ваковского— Пятакова» .

По словам В.Ф. Белаша: «После явного предательства фронта Троцким, после ухода Махно в тыл, в продолжающемся в повстанческих войсках красном терроре, повстанцы под руководством своих командиров не поддались троцкистским провокациям и не изменили Революционному фронту. Повстанцы не бросили фронт, не перешли к Деникину, не разошлись по домам, а продолжали проливать кровь во имя своих идеалов и светлого будущего. Уже бежали 14-я, 13-я, 8-я, 9-я, 10-я армии, противник занял Синельниково, Екатеринос-лав, Харьков, Белгород, Балашов, Царицын, не было уже Махно на фронте, а отношение к повстанцам не изменилось. В тот момент, когда необходимо было отбросить в сторону политические трения и разногласия, консолидировать силы и выступить единым фронтом против Деникина, Троцкий этого не сделал».

Махновцы не только продолжали сражаться, но и помогли красным войскам И.Ф. Федько вырваться из Крыма. По вине Троцкого была потеряна Украина, и белогвардейцы начали наступление на Москву, хотя была возможность их контратаковать и отбросить на юг.

155

На этот счет есть убедительное свидетельство А.Е. Скачко: «Я лично 1 июня предлагал Южфронту перейти в наступление на Юзов-Ростов с целью подрезать наступление добровольцев на Харьков. Для выполнения моего плана нужно было:

1) получить те немногочисленные кавалерийские части, которые я просил;

2) возобновить добрососедские отношения с Махно, чтобы он выполнял мои оперативные распоряжения.

Тов. Ворошилов, присланный мне на смену (по неофициальным полученным мною данным Троцкий приказал меня сменить “за поддержку Махно”), вполне одобрил мой план, но выполнить его ни я, ни сменивший меня тов. Ворошилов не имели возможности, так как, во-первых, Южфронт не прислал испрашиваемой кавалерии, а во-вторых, Троцкий объявил Махно вне закона.

После этого “государственного акта”, конечно, какие бы то ни было совместные действия с Махно были невозможными. Бригада Махно вышла из состава 2-й Украинской Красной Армии, и последняя фактическая перестала существовать».

Политика троцкистов на Украине настраивала против советской власти массы крестьян. Помещичьи земли не раздавались крестьянам, а на них создавались совхозы (явно преждевременные в тот период), проводились широкие реквизиции, в частности отбирали у крестьян лошадей. Но главное, что шла жестокая борьба против махновцев, в основном — повстанцев-крестьян, сторонников анар-хо-коммунизма.

«Не мог мириться Троцкий, — считал В.Ф. Белаш, — с тем, что авторитет и слава командиров, выходцев из народа, невероятно росла Терпеливо вынашивал Троцкий мечту избавиться от таких. (Это подтвердили судьбы Ф.К. Миронова, Б.М. Думенко, Е.М. Мамонтова, Н.А. Каландаришвили и многие других. — Лет.)

Мы уже догадались, к чему клонит Троцкий — пропустить его (украинский народ. — Лет.) еще раз через мясорубку Гражданской войны. В результате политики, проводимой троцкистами, власть коммунистов-государственников на Украине перестала быть привлекательной. Фронт разваливался, дезертирство приняло массовый характер и еще в апреле 1919 года достигло в армиях 100 тысяч бойцов».

События 1921-го — начала 1922 года подтвердили правильность оценки и прогноза Нестора Ивановича Махно: Кронштадтский мятеж, антоновщина, восстание в Западной Сибири.

Вольно или невольно (что менее вероятно) Троцкий своими мерами содействовал переходу «сознательной революции» (верная формулировка Махно) в революционную смуту. Сдав Украину Деникину, он продлил Гражданскую войну. Рассорил анархо-комму-нистов с большевиками (коммунистами-государственниками). Сохранил руководящее положение своих сторонников в руководстве компартии Украины.

Возможно, он не только старался укрепить свое положение, в частности, выдвигая на командные посты своих ставленников (к примеру, Тухачевского). Была у него, по-видимому, и далеко идущая цель: всячески содействовать свершению всемирной революции, распространению междоусобиц и кровавых классовых столкновений на другие государства и народы. В этом смысле Л.Д. Троцкого с полным основанием считали «демоном революции», ибо он вносил в нее кровавые раздоры и смуту.

Может показаться странным, что именно Троцкий стал одним из наиболее почитаемых деятелей советского периода в ту пору, когда началась так называемая демократизация СССР, а затем и его расчленение. Казалось бы, такой рьяный революционный глобалист, жесточайший каратель времен Гражданской войны, вносивший смуту и в действия Красной Армии, и в ряды большевиков, ничего не сделавший для укрепления и восстановления России, зато активнейше участвовавший в Октябрьском перевороте (который новоявленные демократы из партократов стали дружно проклинать). Что привлекло современных идеологов антисоветского пути России в образе Троцкого?

Главное, пожалуй, стремление противопоставить его Сталину, который упорно создавал великую сверхдержаву — Советский Союз, и сделал это. Он руководил страной в тяжелейшие периоды социалистического строительства и Великой Отечественной войны. В обоих случаях Сталин вышел победителем.

Странная любовь «демократов» к Троцкому и удивительная ненависть к Сталину. Последнего антисоветская пропаганда представляет как ужасного деспота, осуществлявшего репрессии, при которых пострадали десятки миллионов человек, а миллионы были убиты. Правда, за последние годы даже его лютые враги порой соглашаются, что при их ставленнике Ельцине в России было больше заключенных (на душу населения), чем в 1937 году, а русский народ стал вымирать, тогда как при Сталине он возрастал численно, был физически и морально значительно здоровее. Сталину не могут простить того, что он был главным организатором возрож-

157

денной великой России — СССР, что под его руководством были разгромлены германские фашисты и их союзники. А Троцкого возлюбили как антипода Сталина, великого демагога и смутьяна — подобного его нынешним почитателям.

Не трудно себе представить, кто из государственных деятелей Советской России был идейно близок Шапошникову — Троцкий или Сталин и на чью сторону он безоговорочно встал, когда после смерти Ленина среди руководителей страны началась борьба за власть. Как опытный разведчик Борис Михайлович не выказывал своих симпатий и антипатий. Тем более что Лев Давидович был его начальником. Как мы знаем, Шапошников неукоснительно придерживался правила воинской дисциплины, вошедшего в привычку за годы штабной работы: не вступать в пререкания с начальством после того, как изложил ему свою точку зреция. Однако наперекор своим убеждениям он никогда не шел и не отказывался от них даже в тех случаях, когда неизбежно мог нажить себе заклятого врага. Так и произошло вскоре после окончания Гражданской войны.

Глава 5

МОЗГ АРМИИ

Война есть продолжение политики иными (именно насильственными) средствами.

Карл фон Клаузевиц

Кончилась мировая война, и мы снова на пороге грядущей войны, характер которой должен быть определен, дабы вести правильную к ней подготовку.

Б.М. Шапошников

ВОЕННАЯ КАРЬЕРА

В Гражданскую войну на видных командных постах часто находились штатские люди или младшие офицеры царской армии. О них много писали, их прославляли, они подписывали декреты, постановления, приказы.

Официальные историки, журналисты, писатели объясняли их необычайный взлет просто: выдающиеся таланты, полководцы-самородки. Некоторые из них проявили себя героями на полях сражений: Чапаев, Будённый, Щорс и многие другие.

В некоторых случаях головокружительную военную карьеру сделали политические деятели. Троцкий с апреля 1918 по июль 1923 года был наркомом по военным и морским делам и председателем Реввоенсовета республики, никогда не служив ни в армии, ни на флоте и не имея никакого военного образования. Его первым заместителем (и порой непосредственным начальником Шапошникова) был Эфраим Склянский, медик по профессии; в 1920 году ему было всего 28 лет. А многие донесения по военному ведомству адресовались в первую очередь ему (или Троцкому), и уж затем Каменеву или Шапошникову.

Вообще-то понять такую ситуацию можно. В действительности разрабатывали и проводили военные операции профессионалы «из бывших» (других тогда не было, и быть не могло). А за ними требовалось присматривать и контролировать их действия. Вот почему «над» Шапошниковым в служебной иерархии находился Склянс-кий, а «над» Каменевым — Троцкий.

В связи с этим особый интерес представляют карьера и судьба М.Н. Тухачевского, одного из наиболее прославленных до середины 1930-х годов красных командиров. Он был расстрелян как заговорщик и враг народа, а в хрущевское время поспешно реабилитирован. За последние 20 лет его имя чаще всего прославлялось, хотя высказывалось и противоположное мнение.

Нам надо постараться понять его личность и оценить деятельность прежде всего потому, что он почти во всем был антиподом Бориса Михайловича, оставаясь его младшим (на 11 лет) современником и коллегой. Несмотря на то что Шапошников, как мы знаем, закончил Академию Генерального штаба, долго служил, воевал на командных и штабных должностях, завершил Первую мировую полковником, в Красной Армии он оставался «в тени», на вторых ролях. Например, в советском Энциклопедическом словаре Гранат (1925—1926 гг.) восторженная статья посвящена Тухачевскому, более скромная — Склянскому, а о Шапошникове — ни слова.

Впору представить Тухачевского Моцартом военного искусства, а Шапошникова чем-то вроде бездарного службиста (типа Сальери). Именно Борис Михайлович был одним из наиболее жестких критиков стратегических просчетов «красного Бонапарта» (так порой называли Михаила Николаевича). Это стало одним из ключевых эпизодов в их отношениях и едва не стоило Шапошникову жизни.

В отличие от Бориса Михайловича Тухачевский с молодых лет мечтал стать генералом и шел к этой цели неуклонно, в то же время всегда дорожа своей жизнью (поэтому в Первую мировую, повоевав всего 13 месяцев, сдался в плен немцам). Он умел приноравливаться к различным людям и ситуациям. Возможно, такова была его установка: лови подходящие моменты для того, чтобы достичь своих целей; используй людей, играя на их слабостях.

Весной 1918 года по рекомендации давнего приятеля, а тогда члена ВЦИК Н.Н. Кулябко и секретаря ВЦИК А.С. Енукидзе, Тухачевский вступил в РКП(б). Работал он тогда в военном отделе ВЦИК. Чуть позже Тухачевский вошел в доверие к Троцкому. Это обстоятельство позволило ему в кратчайшие сроки сделать головокружительную карьеру. О некоторых шагах на этом пути убеди-

160

тельно написал публицист-исследователь Г.В. Смирнов. Он привел телеграмму, посланную Тухачевским Кулябко 8 июля 1918 года: «Тщательно подготовленная операция Первой армии закончилась блестяще. Чехословаки разбиты, и Сызрань взята с бою. Командарм 1-й Тухачевский».

«Из этой удивительной телеграммы следует, — продолжает Смирнов, — что, во-первых, Михаил Николаевич, прежде не командовавший даже ротой, не только легко справился с командованием армией, но и привел ее к победе через каких-нибудь двенадцать дней после вступления в командование. А во-вторых, что он первым, раньше всех других начал применять эпитет “блестящий” в оценке своей собственной деятельности!

Какое же было мое удивление, когда через некоторое время в энциклопедии “Гражданская война и военная интервенция в СССР» я прочитал: “В июне-июле 1918 года войска Восточного фронта вели оборонительные действия против мятежных чехословацких и белогвардейских войск. Попытка перехода в августовское наступление Восточного фронта не имела успеха”. Сызрань была взята Красной Армией лишь 3 октября 1918!”».

Оказывается, командующий Восточным фронтом М.А. Муравьев разработал план, по которому армия Тухачевского должна была нанести по Сызрани отвлекающий удар, а по Самаре — главный. В начале операции Сызрань действительно взяли на несколько дней, а затем Муравьев изменил советской власти, и вся операция захлебнулась.

Обстоятельно проанализировав восхождение Тухачевского на командные должности, Г.В. Смирнов пришел к выводу: «Стремление приукрасить события, представить себя в выгодном свете, пустить пыль в глаза было свойственно Михаилу Николаевичу не только в молодые годы. Оно сопровождало его на протяжении всей жизни и породило множество связанных с его именем легенд, вольно или невольно распространяемых, развиваемых и дополняемых многочисленными почитателями и биографами. Но стоит попытаться привести эти легенды в согласие с житейской логикой и здравым смыслом, и меркнет обаятельный образ блестящего военачальника, усиленно насаждаемый лукавыми или искренне заблуждающимися людьми».

Уже после отстранения Троцкого от власти Тухачевский попытался разрабатывать стратегические планы агрессивных действий против Польши в духе идей мировой революции. 28 марта 1927 года, находясь на посту начальника штаба РККА, он писал военному

161

атташе СССР в Германии Луневу о необходимости формировать красные вооруженные силы в треугольнике Киль—Бреслау—Штольп. По этому плану им следовало не только соединиться с наступающими войсками РККА в Польше, но в первый период также отвлекать внимание Польши к ее западной границе. «При известных условиях, возможно, будет даже необходимо открытое наступление красных немецких формирований на польскую границу со стороны коридора с целью вызвать общие политические осложнения в Западной Европе».

Столь грандиозные геостратегические планы он предполагал осуществить в союзе с Германией, а также Италией и Венгрией. В данном случае Тухачевский рассуждал не как военный, а как политик, причем недальновидный, упоенный собственными планами. Возможно, ему не терпелось отомстить полякам за то сокрушительное поражение, которое они нанесли его армии в августе 1920 года. Кстати, тогда поражение Красной Армии было во многом предопределено неспособностью Тухачевского реально оценивать обстановку и осмысливать поведение противника.

Вот что писал о том эпизоде бывший генерал Г. Иссерсон (между прочим, поклонник Михаила Николаевича): «Тухачевский по своей молодости и недостаточной еще опытности в ведении крупных стратегических операций в тяжелые дни поражений его армий на Висле не смог оказаться на должной высоте. В то время как на Висле разыгрывалась тяжелая драма и когда обессиленные войска Западного фронта без патронов и снарядов, без снабжения и управления сверху дрались за свое существование, прижатые к восточнопрусской границе, Тухачевский со своим штабом находился глубоко в тылу. Все его управление ходом операции держалось на телеграфных проводах, и когда проводная связь была прервана, командующий остался без войск, так как не мог больше передать им ни одного приказа. А войска фронта остались без командующего и без управления. Весь финал операции разыгрался поэтому без его участия».

Даже поражения не помешали Тухачевскому получать повышения по службе. Его немецкий знакомый, генерал-майор К. Шпаль-ке, по этой причине предполагал в нем «чрезвычайную способность подстраиваться, позволившую ему обойти стороной все неисчислимые рифы в водовороте революции».

Тухачевский сумел «подстроиться» к Сталину, который утвердил его летом 1931 года заместителем председателя РВС СССР и начальником вооружения РККА. Через два года он был награжден

16?

орденом Ленина и принимал военный парад на Красной площади 7 ноября 1933 года. Еще через два года ему присвоили высшее воинское звание Маршала Советского Союза.

Конечно, таковы лишь наиболее общие черты портрета Тухачевского. Следовало бы упомянуть, что он был активным участником подавления Кронштадтского мятежа весной 1921 года, а чуть позже руководил зверскими карательными операциями в Центральной России, где подавлял крестьянское восстание с отменной жестокостью, расстреливая сотни заложников.

Грубо говоря, Тухачевский умел выслуживаться и делать карьеру. Не имея высшего военного образования, он в 28 лет стал начальником Военной академии РККА, тогда же был избран членом ВЦИК. Безусловно, он занимался самообразованием, неучем и глупцом его называть нет оснований, тем не менее очень странно, что именно ему было поручено руководство обучением высшего командного состава Красной Армии, тогда как были десятки специалистов, военных теоретиков значительно более высокого уровня, чем он. К ним принадлежал Шапошников.

С февраля 1921 года Борис Михайлович работал первым помощником начальника штаба РККА. В ноябре следующего года был командирован военным экспертом советской делегации на Лозаннскую конференцию в Швейцарию. Обсуждались проблемы Ближнего Востока, среди которых один из главных касался Черноморских проливов. После сложных дебатов и острых конфликтов была ратифицирована конвенция, предусматривавшая разоружение этих акваторий и открытие их для свободного прохода любых военных кораблей, «каков бы ни был флаг».

Показательно, что к участию в такой конференции был привлечен именно Шапошников. Значит, его сочли хорошим специалистом не только в штабной работе, разведке, стратегии, военной истории, но и в политике. По всей вероятности, он уже не раз встречался с каким-либо крупным советским государственным деятелем, обсуждал с ним проблемы геополитики и произвел на него очень благоприятное впечатление.

Кто был этот деятель? Безусловно, не Троцкий, отношения с которым у Бориса Михайловича были натянутые. Вряд ли Ленин. Такая встреча была бы отражена в соответствующей хронике, отмечена биографами Шапошникова. Наиболее авторитетным в партийном руководстве специалистом по Кавказу был Сталин. А он еще в Гражданскую войну встречался с Шапошниковым. С.С. Каменев, Э.С. Склянский, а также Тухачевский были близки Троцкому. Ста-

163

лину требовалось иметь группу надежных соратников среди авторитетных военачальников. Из них наиболее квалифицированным в геополитике и военной теории был Шапошников.

Итак, есть все основания предполагать, что к 1922 году относится начало сотрудничества Шапошникова со Сталиным. Это предположение подтверждают некоторые факты более позднего времени. Так, прежде чем близкий друг Иосифа Виссарионовича Киров в 1926 году сменил Зиновьева на посту 1-го секретаря Ленинградского губкома и горкома партии, в этот военный округ заместителем командующего был назначен тогдашним наркомвоенмором Ворошиловым (тоже — сталинец) не кто иной, как Шапошников, вскоре ставший командующим. Случайностью взаимосвязь таких событий быть не может.

Впрочем, на данную тему нам еще предстоит поговорить. А пока вернемся к итогам Гражданской войны. Обратим внимание на перечень причин поражения «антибольшевизма», опубликованный в 1927 году лидером кадетской партии, политологом и историком П.Н. Милюковым. Интересно, что первым пунктом он поставил запоздалое объединение контрреволюционных сил с иностранными союзниками. «В тот период отношение населения к борьбе еще не играло решающей роли». Вдумайтесь в эти его слова. Они свидетельствуют: победа большевиков определялась волей, выбором народа! Сказалось, по его справедливому мнению, враждебность населения к прежней правящей власти, классовая подоплека белой армии, ее отчужденность от народных масс. Последний фактор: недостаточно искусное военное руководство.

Выходит, на стороне Красной Армии находились наиболее умелые, знающие, опытные стратеги, разрабатывавшие важные операции на фронтах. Это была плеяда офицеров и генералов Генштаба, среди которых достойное место занимал Борис Михайлович Шапошников. Несмотря на то что он не принимал непосредственного участия в боевых действиях, его в октябре 1921 года наградили орденом Красного Знамени. В приказе Реввоенсовета республики по этому поводу говорилось:

«В течение своей деятельности на высокоответственной должности начальника Оперативного управления Полевого штаба РВС республики тов. Шапошников являлся непосредственным активным сотрудником всей оперативной работы во всех ее подробностях. Занимая указанную должность, вполне соответствующую по значению самостоятельной должности начальника штаба фронта, с первых же дней активной беспримерной борьбы рес-

164

публики с окружавшими ее кольцом врагами вплоть до настоящего момента — почти прекращения серьезных боевых действий против бандитов, тов. Шапошников с присущей ему инициативой вынес на себе тяжесть последних, работая с полным самоотвержением днем и ночью».

Для профессионального военачальника мирное время — это промежуток между двумя войнами. В этот период самое главное — осмыслить уроки прошлого, предвидеть характер будущих сражений и подготовиться к ним. Так полагал Шапошников.

При участии Шапошникова разрабатывались и проводились следующие боевые операции: осенью 1919 года — победы над Деникиным, Юденичем; зимой — ликвидация колчаковского фронта, а весной 1920-го — деникинского; осенью того же года — разгром врангелевцев.

Итак, Первая мировая и Гражданская война отошли в прошлое. Но их уроки следовало осмыслить и учесть на будущее. Уже в своей работе «Конница» он позволил себе обобщение. По его мнению, в будущем сразятся массовые армии на широких фронтах. Конные подразделения будут иметь лишь частное значение. Их действия затруднит возросшая мощность огня — на земле и с воздуха. Только небольшие соединения конницы смогут в определенных благоприятных условиях принимать участие в боях.

Он припомнил высказывание Макиавелли о закате конницы из-за появления огнестрельного оружия. Как написал еще в 1516 году этот мыслитель, конница «постыдно побеждаема пехотой». Шапошников подчеркнул большую роль конных корпусов во время Гражданской войны. Но это уже осталось в прошлом.

Конечно, не все в советской армии понимали тогда, что время кавалерии прошло. Только хотелось бы опровергнуть тех то ли неквалифицированных, толи непорядочных (чаще все вместе), историков и публицистов, утверждающих, будто в руководстве Красной Армии — обычно ссылаются на Ворошилова — многие ретрограды преувеличивали значение конницы и недооценивали роль техники. Мол, Тухачевский, благодаря выдающимся талантам и знаниям, опровергал эту точку зрения, за что его ненавидели солдафоны и неучи, возвысившиеся в Гражданскую войну.

Такова одна из многих явно лживых и очень живучих антисоветских агиток. Даже прославленный рубака, командир Первой конной армии Буденный прекрасно сознавал и знал на собственном опыте, что бронетехнике, самолету, плотному пулеметному и орудийному огню конь не соперник. Чтобы понять столь простую истину, не

165

обязательно быть Макиавелли, особенно в XX веке. Тут разберется и ребенок. Другое дело, когда еще остаются конные части (они участвовали в Великой Отечественной и с нашей, и с фашистской стороны), когда не хватает техники или ее использование в некоторых случаях затруднено или нецелесообразно.

Шапошников буквально по горячим следам приступил к анализу отгремевших боевых действий. При этом он поступил отчасти даже опрометчиво, затронув личные интересы некоторых высокопоставленных военных и политиков, сказав свое веское слово в одной из наиболее горячих дискуссий того времени. Ведь в первой половине 1920 года произошел резкий перелом в Гражданской войне: значительная часть населения России поддержала большевиков и Красную Армию. Даже на Украине местные националисты-петлюровцы, заключившие союз с Врангелем и Пилсудским, получившие финансовую помощь от Франции, были разбиты.

(Любопытная деталь: 25 мая 1920 года Пилсудский заявил, что Украина будет самостоятельной, но под контролем Польши ближайшие Шлет; Петлюру назначил президентом Украинской республики. Не правда ли, напрашивается прямая аналогия с «незалежной» Украиной нашего времени, но только уже при полной победе националистов, находящихся под контролем своих западных покровителей и хозяев.)

В той обстановке, в эйфории побед над белогвардейцами, интервентами, националистами некоторым советским деятелям стало казаться, что наступило время окончательного разгрома белополя-ков и распространения революционного пожара дальше на Запад. Тухачевский — молодой выдвиженец Троцкого, мечтающий о лаврах Наполеона, решил, что настал его звездный час.

ВОТ КАМПАНИЯ КАКАЯ!

Одно из крупнейших, принципиально важных сражений Гражданской войны — наступление в 1920 году на Польшу армий Западного фронта, возглавляемого М.Н. Тухачевским. Оно не только весьма поучительно само по себе, но и сыграло немалую роль в судьбе Б.М. Шапошникова.

Как известно, вдохновленная идеей мировой революции, главным апологетом которой был главвоенморком Л. Троцкий, Красная Армия после успешного стремительного наступления вплотную подошла к Варшаве. Оставалось только отбросить поляков за Вислу

166

и штурмовать столицу враждебного буржуазного государства. Казалось, такой успех воодушевит трудящихся не только Польши, но и всей Западной Европы.

Однако произошло непредвиденное. Белополяки несколькими мощными ударами нанесли Красной Армии сокрушительное поражение, окружили и взяли в плен десятки тысяч красноармейцев и захватили значительную часть Белоруссии и Украины, перечеркнув все иллюзии о мировом революционном пожаре.

Так было в общих чертах. Но для военачальников имело смысл детально изучить, осмыслить и принять к сведению уроки польской кампании 1920 года. Тем более что с тех пор ее непосредственные участники находились на высоких командных должностях. Например, М.Н. Тухачевский занимал пост заместителя начальника штаба РККА.

Михаил Николаевич решил изложить свое видение итогов польского похода Красной Армии. В феврале 1923 года он посвятил этой теме лекции на дополнительном курсе Военной академии РККА. В том же году по этим материалам была издана его книга «Поход на Вислу». Она претендовала на завершение большой дискуссии. И тут выступил Б.М. Шапошников, который тогда был первым помощником начальника штаба РККА. Он буквально по горячим следам написал обстоятельное исследование: «На Висле. К истории кампании 1920 года». Книга оказалась примерно вдвое больше труда Тухачевского и вышла в свет в 1924 году.

Начиная свои лекции, Тухачевский высказал такое суждение: «В общем, к весне 1920 года мы имели возможность почти все наши вооруженные силы перебросить на Западный фронт и вступить в жестокую борьбу с армиями белополяков».

Заключение Тухачевского:

«Основной вывод из нашей кампании 1920 года необходимо сделать тот, что ее проиграла не политика, а стратегия. Политика поставила Красной Армии трудную, рискованную и смелую задачу. Но разве может это означать неправильность?! Не было ни одного великого дела, которое не было бы смелым и не было бы решительным. И если сравнивать Октябрьскую революцию с нашим нынешним социалистическим наступлением, то, конечно, октябрьская задача была гораздо смелей, гораздо головоломней. Красный фронт имел возможность выполнить поставленную ему задачу, но он ее не выполнил. Основными причинами гибели операции можно признать недостаточно серьезное отношение к вопросам подготовки управления войсками. Технические средства имелись в недостаточ-

167

ном количестве, в значительной степени благодаря тому, что им не было уделено должного внимания. Далее, неподготовленность некоторых наших высших начальников делала невозможным исправление на местах недостатков технического управления. Расхождение ко времени решительного столкновения, почти под прямым углом, главных сил Западного и Юго-Западного фронтов предрешило провал операции как раз в тот момент, когда Западный фронт был двинут в наступление за Вислу. Несуразные действия 4-й армии вырвали из наших рук победу и, в конечном счете, повлекли за собой нашу катастрофу.

Рабочий класс Западной Европы от одного наступления нашей Красной Армии пришел в революционное движение. Никакие национальные лозунги, которые бросала польская буржуазия, не могли замазать сущность разыгравшейся классовой войны. Это сознание охватило и пролетариат, и буржуазию Европы, и революционное потрясение ее началось. Нет никакого сомнения в том, что если бы мы только вырвали из рук польской буржуазии ее буржуазную шляхетскую армию, то революция рабочего класса в Польше стала бы свершившимся фактом. А этот пожар не остался бы ограниченным польскими рамками. Он разнесся бы бурным потоком по всей Западной Европе».

Странным образом, Михаил Николаевич ни словом не обмолвился о значительных потерях Красной Армии; белополяки замучили в плену более 20 тысяч пленных красноармейцев (об этом чудовищном преступлении принято умалчивать до сих пор). Он даже не счел нужным подчеркнуть провал успешно начинавшейся кампании. Напротив, не без гордости констатировал:

«Так кончается эта блестящая наша операция, которая заставляла дрожать весь европейский капитал и которая своим финалом позволила ему наконец свободно вздохнуть». (Странноватый стиль, в духе Троцкого; при наборе этих высказываний даже компьютер не раз указывал на стилистические ошибки, несогласования слов.)

Можно даже подумать, будто за вздох облегчения «европейского капитала» следовало бы поощрить автора и главного исполнителя «блестящей операции». Но Шапошникова серьезно огорчило другое: весьма поверхностный и не вполне добросовестный анализ хода боевых действий, проведенный Тухачевским. При этом вовсе отсутствовал исторический подход, не использовался опыт прошлых войн.

168

Введение в своей книге Шапошников начал с раздела: «Значение военной истории для изучения военного дела». Отозвался он о труде Тухачевского не без легкой иронии: «Автор не ограничился одним только историческим повествованием, а попутно поучал слушателей и нас тем приемам стратегии, кои выявлял этот недавний боевой опыт» (учтем, что в общем данный опыт был отрицательным).

Шапошников категорически опровергает мнение Тухачевского о возможностях переброски весной 1920 года на Западный фронт крупных частей Красной Армии:

«Данная автором оценка обстановки страдает оптимизмом, и должен быть внесен корректив в сторону более тяжелой работы по накоплению сил, каковую приходилось проделывать Главнокомандованию Красной Армии».

Правда, следует иметь в виду важное обстоятельство: Тухачевский непосредственно руководил Западным фронтом, а Шапошников занимал ответственный пост в Полевом штабе РККА, участвуя в оценке обстановки на всех фронтах, в распределении сил и средств. Можно предположить, что он старался защищать «честь мундира», выгораживать главное командование и сваливать всю вину на конкретного исполнителя.

Что же было в действительности? Начинался 1920 год вовсе не безмятежно для Советской России. Армия Деникина еще не была ликвидирована, сохранялся Врангелевский фронт, бурлили Кавказ и Украина. Только в конце 1919 года войска Антанты и белогвардейцев были выбиты из Архангельска и Мурманска. Юденич, который предпринял наступление на Петроград, в то время как Деникин стоял у Тулы, после занятия Детского (Царского) Села отдал приказ передать радиосообщение о вступлении его армии в столицу. Чуть позже были окончательно разгромлены войска «Верховного правителя России» адмирала Колчака, действовавшего в интересах и при поддержке Великобритании и США. Только в начале 1920 года Красная Армия овладела всей территорией Закаспия и занялась ликвидацией банд басмачей, руководимых ставленником английской разведки Джунаид-ханом. В марте того же года была закончена ликвидация белоказачьих отрядов атамана Анненкова в Семиречье (Туркестан). С Латвией только еще велись переговоры о мире, с Румынией они и не начинались. Первой конной армии пришлось пройти походом с Северного Кавказа на Правобережную Украину для сражений за Львов. Вдобавок ко всему перевозка огромного количества людей, техники и обозов на запад не могла произойти в короткие

169

сроки. Тем не менее в марте на Западный фронт поступило 83 воинских эшелона, а в апреле — 203.

Шапошников указал на ошибочную оценку Тухачевским численности бойцов Красной Армии и противостоявших им белопо-ляков. Превосходство сил было на нашей стороне, а не «уравновешивалось», как полагал Тухачевский, при некотором перевесе у противника.

Итак, в мае войска Западного фронта предприняли первое наступление. Поначалу оно развивалось успешно, а затем захлебнулось после нескольких контрударов поляков. Тухачевский заметил: так «всегда бывает после больших переутомлений и блестящих побед» (резонно возникает вопрос: если таково обыкновение, то почему оно не было учтено?). При этом «опасная неудача на важном направлении с быстротой молнии передается по всему фронту и устойчивость войск мгновенно падает. Начинается поспешное отступление».

Очевидный провал своей операции Тухачевский объясняет чем угодно, только не собственной оплошностью и непредусмотрительностью. Он даже указал на ее «очень важное значение». Они выразились: 1) в поднятии боевого духа наших войск, увидевших, «что они могут побеждать поляков»; 2) в облегчении положения Юго-Западного фронта, откуда часть польских войск перебросили на Западный; 3) в овладении «Смоленскими воротами».

Шапошников отвечает так: «Не собираясь оспаривать эти выгоды, мы должны отметить, что майское наступление показало:

1) недостаточность сил, с которыми оно было предпринято;

2) несогласованность сил в действиях 15-й и 16-й армий, разделенных в основных направлениях удара значительным промежутком;

3) малые силы 16-й армии не только не могли сковать основную группировку поляков, но сами были взяты в клещи при переправе через Березину;

4) в отсутствии в руках командования фронтового резерва и позднее прибытие подводимых дивизий;

5) неумелое использование резервов в 15-й армии;

6) недочеты в организации управления и отсутствие технических войск в надлежащем числе».

Вдобавок ко всему Юго-Западный фронт не был заметно ослаблен, ибо поляки почти все резервы брали в самой своей стране, а некоторый выигрыш пространства под Смоленском никак не компенсировал общего провала операции. «Вот результат наступления, —

170

подытожил Шапошников, — которое бы, по словам военного мыслителя Клаузевица, должно уподобляться «полету мощно пущенной стрелы, а не мыльному пузырю, растягивающемуся, пока он не лопнет», что и случилось с 15-й армией в частности, а в общем — со всем наступлением».

Безусловно, сравнение неудачного весеннего наступления армий Тухачевского с лопнувшим мыльным пузырем глубоко задело, а то и оскорбило командующего фронтом. Тем более что позже, как мы знаем, лопнул еще один его наступательный «мыльный пузырь» — более крупный, с трагическими для армии (но не для ее командира) последствиями.

Чтобы оправдать свой неукротимый наступательный напор, Тухачевский сослался на идею мировой революции, единства пролетариев всех стран в решительной борьбе с буржуями: «Схватка польского капитала с русской пролетарской революцией разрасталась в масштаб европейской». И еще: «Во всех странах Европы положение капитала зашаталось. Рабочий класс поднял голову и взялся за оружие. Революция извне была возможна. Капиталистическая Европа была потрясена до основания, и, если бы не наши стратегические ошибки, не наш военный проигрыш, то, быть может, польская кампания явилась бы связующим звеном между революцией Октября и революцией западно-европейской».

По-видимому, Тухачевский почувствовал себя на гребне волны всемирной революции, призванной смести с лица земли капиталистическую «заразу».

Самое занятное, что он и его идейный вдохновитель Троцкий были представителями именно привилегированных социальных слоев, не питали уважения к пролетариям и плохо знали их психологию. Когда рабочие Западной Европы выступили в поддержку российского пролетариата, такая солидарность была ошибочно расценена как готовность к гражданской войне. Мол, достаточно революционного импульса извне, — и вспыхнет мировой пожар.

Правда, в отличие от Тухачевского, Троцкий более реалистично оценивал причины провала данной кампании: «Мы, однако, переоценили революционность внутреннего положения Польши в тот период. Эта переоценка нашла свое выражение в чрезвычайной, т.е. несоизмеримой с ресурсами, наступательное™ нашей операции».

Но дело, пожалуй, обстояло не совсем так. Пока поляки сражались на территории Белоруссии, местное население было к ним настроено враждебно, как к оккупантам. Ситуация резко измени-

-~УП- лась, когда военные действия переместились к Варшаве. Теперь уже Красная Армия выступала в роли захватчиков. Поляков сплотил клич «Отечество в опасности!». Большевики, признав независимость Польши, теперь вроде бы захотели вновь сделать ее частью российской, теперь уже «пролетарской империи». Была задета национальная гордость поляков, которая пересилила интернациональную классовую солидарность трудящихся.

По всем признакам провал польской кампании в значительной мере определялся политическими, а не только некоторыми стратегическими просчетами, как пытался доказать Тухачевский. Было и еще одно важное обстоятельство, подчеркнутое Шапошниковым. По молодости лет и, возможно, из-за недостатка военного образования Тухачевский не продумал общий план операции. Любое крупное наступление должно иметь, как указывал Клаузевиц, высшую точку, кульминацию. Необходимо угадать, писал он, «упадет ли противник от боли причиненной ему раны или же придет в ярость, как раненый бык». Очень важно почувствовать кульминацию успешного наступления и остановиться на достигнутом, имея возможность навязать противнику свои условия для мирного соглашения.

Однако уже сама по себе чрезмерно грандиозная, если не бредовая, цель — всемирная революция — предопределила решимость Тухачевского вести наступление до тех пор, пока не покорится Польша, а то и вся Европа, охваченная победоносными пролетарскими восстаниями. Развертывание наступления шло поначалу настолько успешно, что оставалась надежда разбить деморализованного отступающего противника сравнительно слабыми силами. А дальше — взятие Варшавы и падение страны, великая слава полководцу-победителю, перед которым будет трепетать буржуазный Запад при всеобщем ликовании местного пролетариата.

Возможно, такие надежды командования Западного фронта (а также Троцкого) изложены здесь по упрощенной схеме, но, по сути, они сводились именно к этому. Перед Тухачевским стоял выбор: продолжать наступление, не дожидаясь усиления своих войск, без перегруппировки, отдыха, значительного пополнения, обеспечения всем необходимым. Или остановиться на каком-то рубеже, давая противнику опомниться, укрепить свои позиции, получить подкрепления.

Выбор, объективно говоря, непростой. Выгоды каждого из двух вариантов не очевидны. Чтобы принять верное решение, требуется тщательно, кропотливо обдумать не только детали операций, но и общеполитическую ситуацию, учесть опыт предыдущих войн.

172

Вот подтекст анализа Шапошниковым похода на Вислу. Он постоянно ссылается на сходные операции в прошлом и на мнения теоретиков. Косвенно это можно расценить как намек на определенную ущербность полководческого таланта Тухачевского, склонность последнего к авантюрным решениям. Этим скрупулезным анализом конкретных планов и действий как советских, так и польских военачальников, подсчетом наличных сил и средств, их распределением по главным направлениям Шапошников подчеркивает, что стремится на конкретном примере раскрыть основы военной стратегии и тактики, использовать ценнейший опыт прошлого для обучения и воспитания командного состава Красной Армии:

«Мы, преследуя цель, главным образом, практического изучения военного дела, а отнюдь не критики положений автора, берем на себя смелость развить изложение автором, как польского плана, так и того, что в это время происходило в тылу у белополяков». Он широко использовал материалы зарубежных специалистов, преимущественно, польских и французских, упомянул и о моральном факторе: «Широкая агитация за национальную независимость, религиозная пропаганда — все было пущено в ход белопольским командованием и буржуазными классами Польши, как в армии, так и в тылу». Сказалась вдобавок существенная поддержка со стороны Франции, оказанная Польше.

Мы не станем вдаваться в детали разбора варшавской операции. Упомянем только о ссылке Шапошникова на одного из участников кампании, начдива В.К. Путны, подчеркнувшего, что наступающие части, несмотря на моральный подъем, истощили свои силы, тогда как «противник все время усиливался, вливая в свои полки значительные по численности пополнения, проникнутые сильной ненавистью к русским». У нас наблюдалось, по его справедливому мнению, «чрезмерное подчинение принципов стратегии политическим соображениям».

Но, как мы уже знаем, Шапошникова интересовали преимущественно военные аспекты, причем не только в деталях, но и в общих, порой даже философских, взглядах на ведение войны. Поэтому он постоянно, если не навязчиво, обращается к теоретическому наследию Карла фон Клаузевица (1760—1831). Подмечая за собой такую «слабость», он даже специально оговорился: «Читатель простит нам “детскую привязанность” к этому источнику военной мудрости, но у каждого бывают свои странности, каковых, конечно, не лишены и мы». Но странность эта, безусловно, простительна, ибо некоторые поучения генерал-майора прусской армии оказа-

173

лись весьма кстати в связи с анализируемой кампанией. Например, здравая мысль: «Чем слабее силы, тем меньше должны быть и цели, им поставленные».

По этой причине, считал Шапошников, очень важно было сочетать наступательные и оборонительные действия, а не атаковать постоянно, даже не имея численного преимущества. Тактика польского командования оказалась более гибкой, что предопределило, помимо всего прочего, их успех. 15 августа они перешли в наступление, возможности которого командующий Западным фронтом явно недооценил. А его наступавшие части были так истощены, что уже не представляли собой сколько-нибудь грозной силы. Да и в числе они уступали противнику. Всего лишь через три дня стало ясно, что ситуация решительно изменилась, и теперь инициатива полностью перешла к полякам.

ПРОФЕССИОНАЛЬНЫЙ АНАЛИЗ

Заключительный раздел книги Шапошникова «На Висле» называется «Итоги». Приведем его с небольшими купюрами.

«В своей речи на X съезде РКП в марте 1921 года В.И. Ленин, говоря об ошибках в учете, подтвердил это следующим примером: “При нашем наступлении в польскую войну слишком быстрым продвижением почти до Варшавы, несомненно, была сделана ошибка; я сейчас не буду разбирать, была ли это ошибка стратегическая или политическая, ибо это завело бы меня слишком далеко. Я думаю, что это должно составлять дело будущих историков, а тем людям, которым приходится в трудной борьбе продолжать отбиваться от всех врагов, не до того, чтобы заниматься историческими изысканиями. Но, во всяком случае, ошибка налицо, и эта ошибка вызвана тем, что перевес наших сил был переоценен нами”. О

В.И. Ленин глубоко прав, предоставив историкам разбираться в ошибках стратегии или политики. Для того, чтобы вынести определенное об этом суждение, нужно знать в подробностях работу той и другой. Да и в этом случае мы были бы не склонны делать категорические выводы. О

Летний поход на Вислу, как мы знаем, мог вызвать “международный кризис”, и, конечно, в стремлении политики к такой высокой цели нельзя было ставить каких-либо препон. Политика требовала с оружием в руках вчинить этот кризис, и стратегия обязана была принять к исполнению.

174

Весь вопрос был в учете сил, который должны были произвести как политика, так и стратегия. <>

Читатель знает, что и Клаузевиц требовал всегда соразмерности наступления с ресурсами, для сего брошенными. “Весьма важно, чтобы как наступающий, так и обороняющийся, обдумывая план кампании, правильно установили кульминационную точку с тем, чтобы первый из них не совался в предприятие свыше своих средств, не прибегал, так сказать, к займам, а второй мог уяснить себе невыгодное положение противника и воспользоваться им”. Если средств этих недостаточно, то Клаузевиц советовал ограничивать цели, причем это одинаково необходимо как стратегии, так и политике, ибо: “если война должна вполне соответствовать требованиям политики, то последняя обязана точно соображаться с наличными средствами для войны”.

Мы уже видели, какое соотношение сил получилось при нашем приближении к Висле, и даже искусное соединение их в пространстве, — в частности, устранение указываемого автором расхождения сил Западного и Юго-Западного фронта, не могло еще гарантировать решительной победы с переносом наших действий на левый берег Вислы.

В случае успеха на средней Висле, мы достигали известных выгод в ведении переговоров о мире, но поставить противника “на колени” было сверх наших сил.

Однако все же могла ли политика рассчитывать, что наши армии одержат нужный ей успех на средней Висле. Это случилось бы лишь тогда, если бы нам удалось нанести второе поражение противнику в то время, когда перевес еще был на нашей стороне, т.е. до Буга или, в крайнем случае, в пространстве между Бугом и Вислой. Если этого не произошло, то обстановка настолько изменялась не в нашу пользу, что рассчитывать на успешное завершение Варшавской операции было трудно. С нашей стороны мог последовать лишь «отчаянный» удар со всеми его последствиями, в случае неудачи. Командование фронтом не видело возможности принудить противника к принятию решительного столкновения к востоку от Вислы, но в таком случае не могло быть и надежд на успех за Вислой, в особенности с глубоким обходом правого фланга белополяков.

Одним словом, с подходом к Бугу стратегия не могла гарантировать политике немедленный успех, а политика не могла рассчитывать на него. Произошла ошибка в учете, о которой и говорил т. Ленин. Факт остается фактом.

175

Это мы считаем основным выводом из нашей кампании 20 года.

Что же касается других промахов стратегии, указанных автором, то они, конечно, имели место, но влияние их не в такой мере могло сказаться на окончательном исходе похода.

Автор указывает нам на пренебрежение подготовкой технических средств управления. Не будем отрицать, что современное военное искусство предъявляет к этой стороне подготовки операции большие требования. В былые времена, при отсутствии таких средств, армии водились ‘‘батальонным каре”, наподобие того, каким Наполеон командовал под Иеной в 1806 году. Адепт “ударной таранной стратегии” Шлиффен сто лет спустя после Наполеона полагал также необходимым водить армии подобным каре. Ныне нам снова проповедуется “трестированное” управление армиями, что становится возможным при наличии той техники связи, каковая теперь предоставляется в распоряжение командования.

А если эта техника почему-либо отсутствует — как же быть тогда? Отказываться от войны нельзя. Следовательно, должны быть воскрешены старые приемы управления армиями, приходится обратиться от “трестов” к “кустарничеству”. Если в походе на Марну в 1914 году германская ставка оказалась парализованной в управлении благодаря недостатку технических средств и проиграла сражение, то мы отнюдь не хотим это всецело отнести к неудачной попытке Хенча. Главную причину видим в отрыве ставки от армии, в отсутствии промежуточных инстанций в командовании — армейских групп, что в последующие периоды было быстро исправлено германским командованием. Управление должно было приближаться к наполеоновским временам личного командования маленького капрала. Чем меньше проволоки в управлении, тем ближе к войскам — вот старый “кустарный” способ управления, который все же меньше сулит неожиданностями, чем все надежды на “трестирование”, если его нельзя осуществить. Но снова повторяем, что отнюдь против положений автора “Похода за Вислу” о необходимости хорошей, мы бы сказали даже отличной, технической подготовки управления оперирующими армиями. Если с этой точки зрения читатель просмотрит организацию нашего управления в минувшую операцию лета 1920 года, то сделает и сам без нас соответствующие выводы.

Далее автор “Похода за Вислу” видит причину невозможности исправления со стороны командования создававшихся погрешностей в положении, при бедности в технических средствах связи, в неподготовленности наших старших войсковых начальни-

176

ков. С такой «неподготовленностью» приходилось считаться, конечно, не только нам, но и противной стороне, как должно будет учитывать каждое командование и в будущем. Даже такие армии, как германская, французская и иные в мировой войне, знали не один пример этой “неподготовленности” подчиненных начальников. “Неподготовленность” таковых всегда будет налицо — это своего рода то “трение”, о котором говорит Клаузевиц. Считаем, что для устранения этого необходимо лишь уметь вовремя и умело смазать машину управления. Можно было бы много привести примеров подобной деятельности старших начальников — ограничимся лишь единичными. Если встать на точку зрения Фаль-кенгайна, то можно признать, что Гинденбург с Людендорфом также были неподготовлены к тому образу ведения войны, какой мыслился начальнику германского генерального штаба. Всем известно, с какой “неподготовленностью” пришлось столкнуться Жоффру во время Марнской операции в лице командующего английской армией Френча, решившего без обиняков садиться на корабли и плыть в Англию вместо перехода в наступление. Действия французского главнокомандующего были просты — с одной стороны, вызов в Париж военного министра Англии Китченера для “внушения” добрых мыслей неподчиненному Жоффру Френчу, а с другой — личная поездка самого Жоффру к командующему английской армией.

Племянник Мольтке возложил такого рода миссию на подполковника Хенча и не достиг цели. При наличии железных дорог, автомобилей и аэропланов “неподготовленность” подчиненных начальников в значительной мере может быть легко устраняема.

Наконец, “несуразные” действия 4-й армии вырвали из наших рук победу и в конечном счете повлекли за собой нашу катастрофу, — пишет автор “Похода за Вислу”.

Нами подробно были разобраны действия 4-й армии, и мы не склонны согласиться со сделанным только что заключением. “Глубокая стратегия”, на которой покоилась наша победа на берегах Вислы, была нам не по плечу, и действия 4-й армии отнюдь не являлись основной причиной “нашей катастрофы”.

Мы не признаем такого влияния «единичных» ошибок на ход всей операции, чтобы они могли предрешить тот или иной ее исход, а потому никогда бы не рекомендовали историку выискивать этих виновников неудач. Но не отрицаем того, что это “знамение нашего времени”. Читателю наверное хорошо известно, что после Версальского договора работала целая комиссия, исписавшая боль-

шое количество бумаги в поисках виновников империалистической войны. Если память нам не изменяет, то эта комиссия и сейчас не закончила своего бесполезного труда. Должны отметить, что отрезвление на западе Европы, кажется, наступило и ныне, что-то уже не слышно о суде над Вильгельмом, этим признанным сгоряча виновником мирового кризиса.

Так случилось в общемировом масштабе, так это происходило и происходит в военном деле. Легенда говорит о том, что после каждого своего очередного отступления Куропаткин обязательно выискивал виновного в этом генерала и расклеивал о подвигах его афиши на улицах Харбина. За верность этого не ручаемся, но людская молва имеет под собой основание, учтя особенности характера незадачливого манджурского полководца. Империалистическая война изобилует такими же примерами: сменой начальников всех рангов и степеней, проигравших сражение, зачислением в резерв, посылкой всевозможных комиссий и т.д. Но если вникнуть глубже, то все же не ‘"единицы” являлись причинами той или иной катастрофы. Действительно, вспомним сражение на Марне, более всех детально ныне разобранное литературой. Не скроем, что одной из причин такого подробного исследования этой операции с германской стороны был поиск виновника этой неудачи германского оружия. Перечитывая всевозможные на сей счет труды, мы видим, что одни винят в катастрофе Клука, он сам и его начальник Штаба Куль сваливают вину на командующего 2-й армией Бюлова и Хенча; Бюлов и Хенч высказываются относительно благоразумия принятого ими решения, так как в противном случае поражение 1-й германской армии было бы неминуемо. Более беспристрастные историки винят Ставку в ее оторванности от армий, а Дюпон в своем труде “Высшее германское командование”, одной из причин неудачных действий 3-й германской армии считает болезнь дизентерией всего штаба 3-й армии во главе с ее командующим. Трудно найти истинного виновника катастрофы, если, с одной стороны, сам план операции в своем основании вел к таковой, а затем и не было надлежащего управления во всех инстанциях. “Единичных” виновников “катастроф” как мировых, так и на полях современных сражений мы себе не мыслим — в них виноват коллектив управления, если вообще нужны правые и виноватые. Для практического же изучения военного дела на опыте минувшего, полезны как те, так и другие. Мыс равным интересом изучаем действия потерпевших неудачу полководцев, как и приходим в восхищение от успехов того, чьи знамена покрыла слава победы.

178

Если наше предшествующее изложение событий летом 1920 г. углублялось в сторону разбора, критики тех или иных предположений или мероприятий, то это делалось единственно с целью научиться на опыте прошлого практическому военному искусству.

Мы далеки от того, чтобы привешивать нашей стратегии 20-го года ученые ярлыки “стратегии авантюристической”, или “стратегии масляного пятна”, как это делают иные нам современники. Мы сознаемся в своей научной отсталости перед такой классификацией стратегии, да и не видим в ней пользы, с одной стороны, а с другой — “боимся”, по словам Клаузевица, “низвержения в самые низы школьного педантства, туда, где мы, ползая среди тяжеловесных понятий, никогда не встретим великого полководца, обнимающего дела одним своим взглядом”.

«Если таков должен быть результат теоретических исследований», поучает философ войны, “то столь же хорошо, или, вернее, лучше вовсе не начинать. Такой теорией пренебрегают талантливые, и она будет забыта”.

Мы с нескрываемым чувством восхищения останавливаемся перед нашим походом за Вислу летом 1920 года, походом, который таит в себе неоценимые описания доблести и самоотвержения Красной Армии в целом и анналы которого полны поучительности для нас и следующего за нами молодого поколения борцов за революцию под красными знаменами.

Изучение этой войны Красной Армии на ее западном фронте героической борьбы составляет одну из главных задач не только историков, но и практических деятелей военных рядов пролетариата.

Поэтому мы снова повторяем, как высказывали уже в начале нашей работы, что искренно приветствуем появление критического разбора “Похода за Вислу”, который развернул перед нами М.Н. Тухачевский.

Если мы позволили не согласиться с некоторыми его положениями и высказать иное понимание происходивших событий, то делали это не ради умаления достоинства его работы, не ради критики как таковой и тем более не ради уменьшения заслуг участников этого похода всех степеней.

“Много испытаний приходится на долю полководца”, пишет в своих воспоминаниях Л юдендорф. “Профаны просто смотрят на войну, как на арифметическую задачу, с определенными величинами, на самом же деле она все что угодно, только не это. Это борьба великих, неизведанных физических и душевных сил, особенно тяжелая для той стороны, которая борется в меньшинстве. Приходит-

179

ся считаться с различными характерами и субъективными свойствами людей, и только воля руководителя является регулирующей величиной в этом хаосе. Те, кто критикует мероприятия военачальников, должны хотя бы изучить военную историю, если они не участвовали в войне на командных должностях. Я хотел бы дать им возможность хоть раз управлять боем. При неясности положения и колоссальных требованиях они испугались бы трудности задачи и — стали бы скромнее”.

Не скроем, с какими внутренними переживаниями опасности брались мы за перо, приступая к разбору “Похода за Вислу”, будучи, правда, также участником его, но не на командных должностях и не имея за собой солидного научного багажа, нажитого путем долголетнего изучения военной истории.

Боимся, что мы “профаном” посмотрели на войну “как на арифметическую задачу”, прибегая иногда к четырем действиям этой науки малышей. Сколь было возможно, мы старались избежать получить нелестный эпитет, присваиваемый молодым критикам. Удалось это нам или нет, — во всяком случае, судить не нам. Имеем все же мужество его восприять, если заслужили своими ошибочными положениями.

“Не ошибается тот, кто ничего не делает”, а Красной Армии, по словам тов. Троцкого: “критика нужна, проверка фактов, самостоятельность мысли, проработка прошлого и настоящего собственными мозгами, независимость характера, чувство ответственности, правдивость перед собой и своим делом”. <...>

Выполнило ли наше перо то, к чему оно призывалось, или нет, — будет судить тот, кто развернет эти страницы, ибо он также должен иметь «самостоятельность мысли”».

Как видим, завершая свою книгу, Шапошников сделал немало оговорок, признался, что писал ее «с внутренним переживанием опасности». Сослался он и на Троцкого — главного вдохновителя похода на Варшаву и своего начальника. Казалось бы, какие могли быть у него опасения за профессиональный разбор военной операции? Судя по всему, он ясно сознавал, что рискует стать врагом тех, кого пришлось критиковать. Тем более что Тухачевский благодаря покровительству Троцкого (возможно, и Ленина) остался на командных постах. По-видимому, его после вступления в РКП (б) сочли идейным сторонником большевиков, в отличие от беспартийных, подобных Шапошникову.

180

Учтем и то, что Тухачевскому в конце 1919 года было поручено составить доклад об использовании военных специалистов и выдвижении коммунистического командного состава. В результате он направил руководству весьма примечательную служебную записку:

«Заместителю председателя

Революционного Военного совета Республики

товарищу Склянскому

У нас принято считать, что генералы и офицеры старой армии являются в полном смысле слова не только специалистами, но и знатоками военного дела. Поэтому стремление создавать Красную Армию на началах регулярных, а не кустарных выставило необходимость использования старых офицеров на ответственных командных постах — это положение было бы совершенно правильно, если бы старое русское офицерство стояло на высоте своего дела и было бы знатоком этого дела.

На самом деле русский офицерский корпус старой армии никогда не обладал ни тем, ни другим качеством. В своей большей части он состоял из лиц, получивших ограниченное военное образование, совершенно забитых и лишенных всякой инициативы. Только в службе Генерального штаба, в штабной работе старое офицерство имеет преимущество перед новичками».

А ведь именно Тухачевский получил ограниченное военное образование, имея незначительный опыт боевых действий (чуть более года в Первую мировую) на низшей командной должности. Он явно намекал на то, что надо выдвигать молодые идейно надежные кадры. Хотя был достаточно умен, чтобы сознавать необходимость опираться на штабных работников высокой квалификации.

ТАЙНЫЙ СОРАТНИК СТАЛИНА

По своим интеллектуальным интересам и способностям Шапошников был историком и теоретиком военного искусства. Однако превратности воинской службы вынуждали его уделять главное внимание практической деятельности.

Казалось бы, с завершением Гражданской войны он имел возможность перейти к теоретическим исследованиям, заняться преподавательской работой. Но дел у него не убавлялось. По указанию Советского правительства штаб РККА, начиная с 1921 года, разра-

181

батывал и проводил демобилизацию Красной Армии. За этот год она сократилась с 5,3 до 1,6 млн человек; к октябрю 1922 года — до 800 тысяч. В феврале 1923 года она насчитывала всего 600 тысяч человек.

Уже одни эти цифры показывают, что от идеи мировой революции руководство страны отказалось. Стал спадать энтузиазм «великого поджигателя» Троцкого и одновременно укреплялись позиции твердого государственника Сталина.

В этот период Борису Михайловичу приходилось работать над составлением планов демобилизации, а также активно участвовать в коренной перестройке всей системы управления Красной Армии. А ведь началось сокращение армии еще в то время, когда шли завершающие бои с белогвардейцами, басмачами, многочисленными бандами, орудовавшими преимущественно на западе и юге Советской России.

И в штабе РККА, и в качестве военного эксперта в Лозаннской конференции Шапошников показал себя как отличный, широкоэрудированный кабинетный работник. Его статьи и книги «Конница», «На Висле» выдавали в нем талантливого историка, теоретика. Тем более странным выглядит его назначение в мае 1925 года на ответственный командный пост в Ленинградский военный округ: сначала заместителем командующего, а с октября и командующим.

Как мы уже говорили, такое перемещение по службе наиболее правдоподобно объяснить стремлением Сталина поставить во главе второго после Москвы по значению региона России своего друга

С.М. Кирова.

К тому времени в руководстве партии и страны резко обострилась борьба за власть и определение генеральной линии развития государства, Чтобы оценить роль Шапошникова в укреплении позиций Сталина, следует хотя бы в общих чертах охарактеризовать обстановку тех лет. В России царила разруха, народ бедствовал. Чувствовалась поистине смертельная усталость от мировой и гражданской войн. На Западе трудящиеся поддерживали борьбу за свободу и независимость российских рабочих и крестьян, но вовсе не собирались устраивать у себя кровавые междоусобицы.

После смерти Ленина одним из лидеров ВКП(б) стал Г.Е. Зиновьев (Радомысльский), занявший ведущий пост в Коминтерне. Честолюбия и властолюбия у него было с избытком. Его сторонники быстрыми темпами создавали культ Зиновьева, возможно, реализуя его тайные желания. В Петрограде — Ленинграде десятки предприятий и учреждений назывались его именем. Волны Балтики бороздил эскадренный миноносец «Зиновьев». В 1923 году началось

18?,

издание 22-томного собрания сочинений Григория Евсеевича. В 1924 году его родной город Елисаветполь на Украине переименовали в Зиновьевск.

Вот что написал о нем итальянский историк Джузеппе Боффа:

«Редко встречаются деятели, мнение современников о которых и их оценка историками были бы столь единодушно отрицательными, чтобы не сказать беспощадно жестокими. Зиновьева мучило стремление во что бы то ни стало быть политическим вождем — он так и не стал им. Долгие годы существуя в тени Ленина, он поставил на службу ему и талант оратора, и пыл организатора. Но по своей натуре скорее авторитарный, нежели авторитетный, он был неспособен осуществлять сколько-нибудь эффективное руководство. Он захотел сразу же занять место умершего вождя, стать первым среди сотоварищей. Однако оказался не на высоте. В Коминтерне он разводил склоки и поощрял фракционные махинации. Его деятельность в партии обернулась вереницей провалов».

Тем не менее в Политбюро, а особенно в Ленинградской парторганизации, его позиции были крепки. Сталин поначалу заручился поддержкой его и Л.Б. Каменева (Розенфельда) против Троцкого.

На состоявшемся летом 1924 года XIII съезде РКП(б) Лев Давидович потерпел сокрушительное поражение. Но вскоре Зиновьев и Каменев обнаружили, что их оттеснили от реальной власти. Победу торжествовал новый триумвират: Сталин—Рыков—Бухарин. Осенью 1924 года Троцкий издал сенсационную брошюру «1917» со статьей «Уроки Октября». Этим он вновь спас Политбюро от неминуемого раскола, проявив феноменальную неспособность к правильному политическому анализу. Он не только не заметил появление нового триумвирата, но и считал, что Зиновьев и Каменев имеют гораздо больший политический вес, чем Сталин. Именно по ним он нанес в своих «Уроках Октября» основной удар.

Молодые партийцы, и особенно комсомольцы (комсомол в Политбюро курировал Зиновьев), вдруг узнали о тяжелейших политических проступках Зиновьева и Каменева в 1917 году. Это стало общественным потрясением.

Находившийся в тюремном заключении правоэсеровский лидер А. Гоц сочинил колкую эпиграмму:

Опасные делишки Писать в России книжки.

Ты, Лёва, тиснул зря «Уроки Октября»!

1 оо

I оо

Действительно, Политбюро обрушилось на Троцкого. Дискредитировав Зиновьева и Каменева, он резко убавил их политический вес. В то же время Сталину была оставлена возможность контактов с ними.

В январе 1925 года Троцкого сместили со всех военных постов. Вместо него во главе Красной Армии встал М.В. Фрунзе. Тем не менее в партийном руководстве сохранялись серьезные противоречия, продолжались конфликты не только идей, но и лиц, претендовавших на лидерство.

«Борьба, широко развернувшаяся в 1925 году, — по словам Дж. Боффа, — достигла высшей точки в период с 18 по 31 декабря, на XIV съезде коммунистической партии, которая с этого времени стала называться Всесоюзной, а не Российской Это был также первый случай, когда разнородная группа большевистских деятелей, так называемая “новая оппозиция” под двойным руководством Зиновьева-Каменева, объединилась, чтобы сообща противостоять распространению сталинских методов и концепций. Но сделали они это крайне сумбурно, несогласованно и неэффективно.

Борьба началась тогда вокруг лозунга о «социализме в одной стране». Зиновьев напомнил, что под социализмом подразумевается «упразднение классов», а, следовательно, и «ликвидация диктатуры пролетариата», то есть отмирание государства — все те идеи, которые у Сталина как бы сходили на нет. Огонь своей критики оппозиция сосредоточила в первую очередь на Бухарине и его лозунге «Обогащайтесь!», а не на Сталине.

Вся борьба в какой-то момент отождествилась с конфликтом между ленинградской партийной организацией, еще контролируемой Зиновьевым, и партийной организацией Москвы, руководство которой возглавил вместо отстраненного Каменева новый секретарь Угланов; он тоже был ленинградцем, но издавна конфликтовал с Зиновьевым. Борьба, иначе говоря, вылилась в новую вспышку соперничества, испокон веку разделявшего эти два города: старую и новую столицу, пролетарский центр, колыбель революции, и «большую деревню» в центре, в глубине крестьянской России.

На съезде Зиновьев выступил с содокладом, направленным против доклада Сталина. На стороне «новой оппозиции», поддержанной всей ленинградской организацией, были такие крупные руководители, как Каменев, Сокольников и Крупская... Объединило их общее стремление поставить перед партией «вопрос о Сталине». Зиновьев сделал это, напомнив, что наряду с объективными трудностями момента имеются и затруднения субъективного характера.

-Т*н-

Партия столкнулась с ними при создании «коллективного руководства нашей партии после смерти Владимира Ильича». Прозрачно намекая на Ленина, Крупская напомнила о печальной участи революционеров, из которых делают после смерти «безвредные иконы», и призвала новых вождей не навешивать на свои взгляды ярлык «ленинизм», а создавать условия для «товарищеского обсуждения вопросов», неизбежно возникающих во все большем числе.

Сталин на этот раз как никогда умело занял «центристскую» позицию, доказав тем самым, что он даже интуитивно улавливает «цезаристские» черты партии. Он защищал Бухарина и в то же время ловко отмежевывался от его наиболее неосмотрительных заявлений. Кроме того, он объявил, что разногласия с Зиновьевым и Каменевым начались тогда, когда они хотели исключить Троцкого из партии и даже арестовать его и когда он, Сталин, воспротивился этому. (Троцкий сидел на съезде молча, с презрительной миной, не присоединяясь ни к одной из двух сторон.)

Изменения в составе высших руководящих органов произошли сразу после съезда. Пока еще небольшие и осторожные, они были, во всяком случае, совсем не такими, каких добивалась оппозиция. Каменев потерял свои посты и стал лишь кандидатом в члены Политбюро и наркомом торговли. Полноправными членами Политбюро стали Калинин, Молотов и Ворошилов. Но самые важные действия развернулись в Ленинграде: нужно было привлечь партийную организацию на сторону большинства, освободив ее из-под контроля Зиновьева».

Выходит, Шапошников находился, по существу, в центре серьезнейшего конфликта среди «наследников Ленина». Он, следовательно, пользовался полнейшим доверием Сталина и был им направлен в «горячую точку», чтобы Кирову была обеспечена в решающий момент поддержка армии (позиция ленинградского ОГПУ вызывала у генсека сомнения). Это была вовсе не излишняя предосторожность. Вернувшись после XIV партийного съезда на берега Невы, Зиновьев организовал блокирование его решений и развернул кампанию, направленную против лидерства Сталина. Раскол принимал угрожающие размеры.

После того как Шапошников стал командующим Ленинградским военным округом и твердо взял здесь власть в свои руки, Сталин направил в Ленинград Кирова с поручением переломить ситуацию. Сторонники съезда в ленинградской парторганизации были запуганы и изолированы зиновьевцами. У Кирова первое время не оказалось даже крыши над головой. Ему с большим трудом удалось

1 85

подыскать помещение для собраний сторонников съездовских решений. Это помещение предоставил бывший царский полковник, беспартийный командующий Ленинградским военным округом Б.М. Шапошников.

И тут по зиновьевцам неожиданно ударили троцкисты. К примеру, начальник высшей кавалерийской школы С.А. Туровский (по-видимому, по инициативе Шапошникова, занимавшего внешне нейтральную позицию) ходил с револьвером в руке и разгонял митинги сторонников Зиновьева. В результате в выигрыше оказался Сталин. Начал медленно вырисовываться перелом в его пользу. Если в 1917 году Зиновьев несомненно пользовался большим влиянием в широких слоях партии и среди революционно настроенных рабочих, то в середине 20-х годов авторитет его среди рядовых партийцев был окончательно подорван участием в качестве руководителя в «красном терроре» 1918 года (правда, вначале он старался его сдерживать) и репрессиями 1921 года.

Зиновьев был только тенью гиганта. Ленина не стало, и тень исчезла. В апреле 1926 года вытесненный из Ленинграда Г.Е. Зиновьев заключил союз со своим вчерашним врагом Троцким, проявив полную беспринципность. Этот союз усилил разброд среди сторонников оппозиции и содействовал уходу многих из ее рядов. Только среди студентов МГУ осталось еще много зиновьевцев. Они возмущались: «Там, в Ленинграде, лучшие партийные кадры! Там лучшие армейские и флотские коммунисты! Почему ленинградская радиостанция имени Коминтерна не призывает к оружию?!»

Но Ленинград уже был под контролем Кирова, Шапошникова, а значит, и Сталина. На июньском пленуме 1926 года Зиновьев лишился последней опоры.

В мае 1927 года последовало новое перемещение Шапошникова: на пост командующего войсками Московского военного округа. И в данном случае Сталин проявил необычайную прозорливость. В Ленинграде Киров полностью подавил зиновьевскую оппозицию и прочно держал власть в своих руках. А вот в столице назревали большие неприятности.

В Октябрьский праздник 7 ноября 1927 года оппозиция решила дать генеральное сражение. Зиновьев поехал в свою «вотчину» — Ленинград. Там он и Радек оказались во время демонстрации запертыми в одном из зданий. Миклош Кун, сын крупного партийного деятеля Белы Куна, писал: «Конные милиционеры крупами лошадей сталкивали старых питерских рабочих в Лебяжью канавку, а на Марсовом поле притаившиеся в подворотнях

186

хулиганы забрасывали демонстрантов камнями. Их действия координировал лично Сергей Киров».

Троцкий и Каменев остались в Москве. Они организовали митинг у Моссовета в часы парада и демонстрации на Красной площади. Обстановка накалялась. Толпы студентов МГУ, настроенных про-зиновьевски, прорывались с Большой Никитской на Моховую, едва не избив первого секретаря МК и МГК парии Н.А. Угланова. Они хотели соединиться с колонной троцкистов, подымавшихся от Каменного моста.

Вот как описал происходившие события Троцкий в письме, направленном в приемную ЦК ВКП(б): «Налет был организован на балкон гостиницы “Париж”. На этом балконе помещались тт. Смилга, Преображенский, Грюнштейн, Альский и др. Налетчики после бомбардировки балкона картофелем, льдинами и пр. ворвались в комнату, путем побоев и толчков вытеснили названных товарищей с балкона и затем подвергли их задержанию, т.е. фактически арестовали в одной из комнат гостиницы “Париж” на несколько часов. Ряд оппозиционеров был избит. Тов. Троцкая была сбита с ног. Побои сопровождались тем более гнусными ругательствами, что среди налетчиков были пьяные».

Активисты М.Н. Рютина пытались вытолкать Троцкого и Каменева из дома на углу Моховой, где была приемная Калинина и куда вожди оппозиции перебрались после митинга. Но здесь нападавшие получили сильный отпор; избитый Рютин еле унес ноги. Боевики Г.М. Маленкова, встретившие колонну троцкистов, были более удачливы, хотя их противники прошли огонь и воду Гражданской. Маленковские студенты-коммунисты смяли и рассеяли их, чувствуя за спиной мощную поддержку колонн трудящихся Москвы, шедших по Красной площади и приветствовавших сталинское Политбюро на трибуне Мавзолея В.И. Ленина. Не менее существенно было и то, что на улицах Москвы появились воинские подразделения.

В срыве троцкистско-зиновьевского путча 7 ноября 1927 года роль Шапошникова была велика. Именно он вывел в тот день многочисленные броневики на улицы столицы. Путчисты понимали, что пулеметы броневиков могут заговорить. Столь суровые меры принял бывший царский офицер — культурный, корректный, деликатный. В критические моменты он был очень решительным. К счастью, никакой стрельбы не было: дело ограничилось отдельными столкновениями и потасовками.

До сих пор никто из исследователей не обратил внимания на то, как Шапошников в труднейшие для Сталина моменты помогал ему

187

выйти победителем в борьбе с оппозицией. Да и в те времена роль Бориса Михайловича оставалась незамеченной. Он был в тени уже потому, что так и не вступил в партию, не поддерживал открыто никаких группировок, занимая нейтральную позицию.

Почему так произошло? Что заставило бывшего царского офицера, а затем командира Красной Армии, возглавляемой Троцким, твердо и безоговорочно встать на сторону Сталина? По-видимому, за несколько лет ожесточенной междоусобицы он всерьез разочаровался в троцкизме и его вожде, не увидел среди руководителей страны после Ленина никого, кто смог бы твердой рукой навести не революционный, а государственный порядок, защищать интересы великой России — СССР и русского народа.

Это понять нетрудно, зная характер, убеждения и патриотизм Шапошникова. Пожалуй, Иосиф Виссарионович был очень неплохим психологом, хорошо разбирался в людях и после нескольких бесед с Борисом Михайловичем во время Гражданской войны и после нее убедился, что это — надежный человек, разделявший его точку зрения на судьбу России.

ВОЕННЫЙ ИНТЕЛЛИГЕНТ

В мае 1928 года Шапошников занял пост начальника штаба РККА. К этому времени был опубликован первый том его научной трилогии «Мозг армии».

Обратим внимание на то, как раскрывает автор свою главную тему: от общего к частному, исходя из глобальных законов развития цивилизации, но, конечно же, с учетом сложившейся на данном этапе ситуации в мире и в нашей стране. При этом он избегает излишней политизации, оставаясь на марксистских позициях. В частности, предпочел не ссылаться ни на Ленина, ни на Сталина, избрав более «нейтральную» фигуру:

«По словам Плеханова, каждой ступени в развитии производительных сил соответствует своя система вооружения, своя военная тактика, своя дипломатия, свое международное право, то вполне естествен и даже необходим пересмотр всей военной системы под углом зрения новых отношений, складывающихся в современном нам обществе.

Мировая встряска выявила громадное значение техники в военном деле, но одновременно показала, что на сцену истории выдвигается и новый боец...»

188

Мы уже отметили, что предстоит ряд войн, войн ожесточенных, ибо те противоречия, которые существуют между капиталистической формой мирового хозяйства и нарождающейся новой экономической структурой, настолько велики, что без больших жертв и борьбы не обойтись.

Шапошников соглашается с прусским генералом и военным теоретиком Фридрихом Бернгарди, предполагавшим, что будущая война потребует от всего народа неослабевающего напряжения, длящегося годами, если он хочет завершить войну победоносно. Борис Михайлович не без иронии замечает:

«Думается, что, готовясь к войне, никто не полагает завершать ее собственным поражением. Предвидя такой результат войны, лучше ее и не начинать. Но раз эта драма неотвратима, к ней нужно быть готовым, выступить с полным знанием своей роли, вложить в нее все свое существо, и только тогда можно рассчитывать на успех, на решительную победу, а не на жалкие лавры Версальского договора, расползающегося ныне по всем швам».

Цель своего труда он формулирует так:

«Нашей задачей является рассмотрение деятельности той военной системы, какая должна соответствовать новым отношениям общества, складывающимся вследствие современного развития производительных сил. Однако такая широкая задача была бы для нас не по плечу, и, дабы не вводить в заблуждение открывающего эту книгу, заранее оговоримся, что читатель не найдет здесь исчерпывающих ответов на все вопросы, связанные с современной военной системой.

Нашим скромным желанием является лишь стремление попробовать свои силы в освещении деятельности того организма, который управляет военной системой, связывает ее с остальными видами государственной машины, дает ей жизнь, вдохновляет и ведет ее к победам или поражениям.

Иными словами, мы намерены развернуть перед читателем жизнь того аппарата военной системы, который уже давно именовался генеральным штабом, да и ныне не потерял еще этого названия».

С точностью незаурядного мыслителя Шапошников разделяет (возможно — интуитивно) два типа систем: государственный механизм и общественный организм. В первом случае, так же как в структуре армии, речь идет о механической конструкции, действующей по более или менее простым законам. Во втором — система не столь жесткая и предсказуемая; она подобна живому организму,

189

наделенному эмоциями, разумом. Порой автор — опять же не без иронии — позволяет себе смелые физиологические образы:

«Из трудов классиков известно, что компетенция генерального штаба должна захватывать лишь армию. Однако истинная природа войны постепенно расширяла круг его деятельности, и перед мировой войной мы уже считаемся с фактом, когда “мозг армии” выявил стремление вылезть из черепной коробки армии и переместиться в голову всего государственного организма.

Генеральный штаб гремел всюду, пропитываясь, конечно, духом милитаризма и все более и более прижимая население тяжестью налогов в прославление кровожадного бога войны, непрерывно и систематически пугая всеми ужасами последней. Нам скажут, что это была его обязанность, может быть, и неприятная, не будем возражать, ибо и сами занимались этим ремеслом. Мы хотим только отметить: в праве ли был генеральный штаб стремиться стать “мозгом государства”? Не уклонился ли он от своих “прямых” обязанностей и не занял ли несвойственное ему положение? Ответ на это попробуем искать ниже — в истории».

Характерен стиль этого произведения Шапошникова — далекий от лаконичного делового стиля воинских уставов и приказов. Создается впечатление, что пишет не воинский начальник, а рефлектирующий интеллигент, прибегающий к постоянным оговоркам и порой не чуждый старомодной «литературщины». Например, такой фрагмент:

«Как видно, рамки нашего труда достаточно широки, и, пожалуй, могут оказаться нам не по силам. Боимся, что не выполним того, что намечаем; ужасаемся возможности занестись в своих мечтаниях выше, чем то дано нам познаниями, силами, временем и опытностью, но все же прикосновение наше к работе генерального штаба окрыляет надеждой в достаточной мере справиться с поставленной задачей.

Но обуревает гордая мысль, что наше перо внесет свою малую долю в освещение этого вопроса большой важности и что раскрывший нашу книгу не потеряет зря времени, прослушав повествование о генеральном штабе».

И все-таки позиция профессионального военного у Бориса Михайловича проявляется совершенно явно. Он возмущен тем, что побежденным в мировой войне странам — Германии и Австро-Венгрии — запрещено иметь генеральные штабы. По его словам, эта акция заставляет армию иметь «мозг» в каком-то другом органе. «Вылощенных» дипломатов «высококультурных и цивилизованных

190

стран Запада» за этот запрет он называет садистами. Так он переживает ликвидацию генштабов тех государств, против которых сам недавно воевал. Германский генеральный штаб он называет «высокоценным образцом подобных учреждений».

Исторический метод исследования Шапошников резонно избрал основным: «История является наилучшей наставницей в делах практических». И для того, чтобы проанализировать работу в прошлом генеральных штабов разных стран, Борис Михайлович просмотрел, точнее, проработал огромную массу специальной литературы на нескольких языках, хранящейся в военно-исторической библиотеке в помещении Главного штаба, выходящем на дворцовую площадь Ленинграда—Петербурга.

Просто удивительно, как успевал в те годы Шапошников исполнять сложные обязанности командующего Ленинградским военным округом (в критический период конфликта Зиновьева со Сталиным) и вести многотрудную научно-исследовательскую работу, создавая свой капитальный труд «Мозг армии». Подобное возможно лишь для человека огромной воли и работоспособности, незаурядного ума, умеющего великолепно организовывать свою творческую деятельность, четкое функционирование подвластной ему крупнейшей воинской части, и в то же время принимать участие в замысловатой политической борьбе внутрипартийных группировок.

В часы напряженной работы над книгой он как бы переносился в «параллельный мир» идей, исторических событий, выдающихся военных деятелей и мыслителей прошлого. Жизнь обретала новый, дополнительный смысл.

При всей своей воинской выучке и дисциплине, привычке выполнять указания начальства и не вступать в бесплодные пререкания, он не был тупым исполнителем или ловким приспособленцем. Исходил из высших принципов чести, правды, справедливости. Святым долгом считал добросовестное выполнение своих обязанностей — не только перед властью, на верность которой присягнул, но и перед какой-то высшей силой, направляющей на поиски истины, побуждающей к творчеству

«Не мним себя учеными, — писал он, — и не придерживаемся особого эпического спокойствия в порядке изложения наших мыслей, ибо у каждого свой жанр не только вести войну, но и владеть пером. В нашем труде читатель не найдет ни эпоса “чистых историков”, ни “деликатных” фраз, ни заимствования чужих мыслей без ссылки на авторов их. Наши страницы набросаны в порыве чувств и волнений, коими мы были охвачены при их творении».

191

ДЕЛА И ЛЮДИ ГЕНШТАБА

За год до выхода в свет первого тома «Мозга армии» была опубликована солидная монография крупного военного историка и теоретика, бывшего генерал-майора старой русской армии Александра Андреевича Свечина «Стратегия». Со многими мыслями, высказанными в ней, Шапошников соглашался, с некоторыми полемизировал.

Для Бориса Михайловича не было сомнения: начальника Генерального штаба следует считать не полководцем в прежнем понимании, а одним из государственных деятелей, которые руководят войной, членом коллектива. Ведь ему не подчинены внешняя и внутренняя политика, экономика страны и даже весь тыл действующих армий. Подлинным верховным главнокомандующим может быть только руководитель государства.

(В связи с этим невольно вспоминаешь, как у нас извратили все представления о роли той или иной личности в Великой Отечественной войне: непомерно превозносят достижения маршала Г. К. Жукова и замалчивают, принижают, а то и отвергают вовсе поистине гигантский вклад в победу Верховного главнокомандующего Сталина.) За тридцать лет до нашей великой победы Шапошников совершенно справедливо утверждал: «Общее руководство войной, даже в ее военных рамках, ныне настолько сложно, что возложение его на одно лицо является большой тяжестью, посильной лишь людям выдающимся». И еще: «Руководство войной в целом в наши дни из рук полководца решительно и бесповоротно перешло к коллективу. Полководец в его рядах является одним из государственных деятелей, ответственных за военную сторону войны, а в остальных областях ведения таковой вносит лишь свои требования, но отнюдь не руководит всей страной в целом».

Свечин постарался ввести классовый подход к проблеме господства политики над стратегией. По его мнению, оно не подлежит никакому сомнению лишь в условиях победы юного класса, идущего к широкому будущему. А в капиталистических государствах «стратегия стремится эмансипироваться от плохой политики, а потому она “обречена расплачиваться”» за политические грехи. У Шапошникова было на этот счет свое мнение. Он справедливо отметил: буржуазные идеологи надевают «шоры на мировоззрение генерального штаба», который выполняет их требования.

Оспорил Шапошников и другое положение Свечина, рассматривавшего связь генштаба с действующими строевыми начальника-

ми механически, подобно работе двух хорошо отлаженных телеграфных аппаратов. При этом генеральному штабу предполагается главенствующая роль. Шапошников напомнил об ответственности прежде всего строевого командира, которому недопустимо отводить роль бездумного исполнителя. По его словам, «все штабы не могли установить надлежащих отношений с тем инструментом войны — армией, которая непосредственно потом и кровью добывала победы для своего командования или же искупала его ошибки. Высокомерное, в большинстве случаев суровое суждение о работе боевых частей и их начальников, понуждение частей к работе “хлыстом”, слабое знание действительного лица войны и даже нежелание окунуться в обстановку фронта, негостеприимство — все это отличало верхи генерального штаба, создавая ту оторванность от войск, о которой говорили не раз. Старые истины начали бы мы изрекать, если бы развили свои суждения о необходимости более тесного контакта с “безмолвным фронтом”, более внимательного и тактичного отношения к нему, его нуждам и жизни. Здесь считаем своим долгом обратить на это еще раз внимание и посоветовать иногда не забывать о “потребителе” тактики и стратегии».

В одном случае Борис Михайлович, став начальником Генштаба, категорически пренебрег своими собственными наставлениями. Более того — поступал им вопреки. Он писал:

«Современное военное дело настолько усложнилось, настолько быстро шагает вперед, что необходимость идти нога в ногу с ним вынуждает к усиленной работе. Сутки современного начальника генерального штаба не имеют излишествующих часов, а, наоборот, в них чувствуется недостаток, ибо нагрузка велика. Слов нет, что от такой нагрузки недалеко и до перегрузки, а затем переутомления и неврастении, а поэтому для начальника штаба очень важно нормализовать свою работу, может, прибегнув и к научной организации труда, необходимо поддерживать свое тело и дух, не доводя до истощения».

Однако сам Борис Михайлович имел обыкновение работать до изнеможения. Так было даже в последние годы жизни, когда его здоровье и без того было подорвано.

ПРЕДВИДЕННАЯ ВОЙНА

Размышления о роли и значении генерального штаба неизбежно возвращаются к общим проблемам внутренней и внешней политики государства, а также к его экономике. Поэтому Шапошников в

193

своем трехтомнике внимательно рассмотрел весь комплекс вопросов, относящихся к философии войны и мира.

Одна из особенностей его изложения — обилие цитат. Он приводит обширные выдержки из трудов военных теоретиков. Это придает его работе вид хрестоматии. Прием вполне уместный. «Мозг армии» предназначался не только высококвалифицированным специалистам, но в первую очередь молодым красным командирам, умевшим в Гражданскую войну вести боевые действия, но плохо знающим теоретические основы военного искусства. Имел «на прицеле» Борис Михайлович и советских политиков, кругозор которых был чаще всего ограничен рамками марксизма-ленинизма, суженным до упрощенного классового подхода с революционным подтекстом.

Шапошников, конечно же, учитывал совершенно справедливую идею Маркса о примате экономики в жизни общества (что абсолютно верно для мира капитала, но далеко не всегда оправдывается там, где преобладают не меркантильные, а идейные, духовные интересы). Общие выводы Шапошникова:

«1) современная армия не живет вне внутренней политики; 2) армия — слепок с государства; 3) политическое настроение армии требует особой над собой работы, идентичной с проводимой внутренней политикой в государстве; 4) не армия воспитательница общества, а, наоборот, общество воспитывает армию».

По его мнению, подготовку страны к войне и общее руководство военными действиями может и должен производить только «высший совет государственной обороны». Шапошников был сторонником единоначалия. Такой принцип особенно важен в армии, тем более во время войны и вообще критических ситуаций, когда требуется быстро принимать решение — без долгих дискуссий и учета мнения большинства. Во-первых, оно далеко не всегда бывает право. Во-вторых, оно безлико, а потому безответственно. В-третьих, порой важней оперативно принять какое-то решение, пусть даже не лучшее, чем медлить.

В целом трилогия «Мозг армии» была посвящена работе генерального штаба. Но в некоторых случаях она была обращена к руководителям страны, выходила на общегосударственный уровень:

«Экономический план войны, — писал Борис Михайлович, — должен предусматривать не только подготовку к войне армии и театра военных действий, не только содержать в себе “военную сторону”, в смысле питания армии всем необходимым, но затрагивать вообще “экономическую линию поведения” государства во время

194

войны. В плане должно быть предусмотрено развитие народного хозяйства страны, должны быть продуманы и подготовлены финансовая и экономическая мобилизация и транспорт».

По его словам, подготовка к будущей войне требует предельно точной оценки состояния и развития производительных сил как своей страны, так и противника. А потому «экономическая разведка ныне является столь же нужной и необходимой, как и сбор сведений об остальных элементах мощи и силы враждебного государства». Это относится не только к военной промышленности, но и к гражданской тоже: она будет мобилизована с первых дней боевых действий. Еще раньше следует позаботиться об оперативном прикрытии промышленности от ударов противника.

«Должны быть приняты меры: 1) к отнесению в глубь территории страны фабрик и заводов, которые будут работать на оборону, не говоря уже о чисто военных заводах; 2) приняты особые меры по прикрытию индустрии и предприятий добывающей промышленности, если таковые находятся вблизи границы; 3) должны быть приняты меры к защите таких центров от воздушных налетов противника, меры химической обороны и меры внутреннего охранения. Все это должно быть продумано генеральным штабом».

Важнейшая роль в будущей войне, полагал Шапошников, отведена технике. Для большей убедительности он сослался на Энгельса, считавшего, что победа в большинстве случаев останется за производителем лучшего, усовершенствованного оружия. Вряд ли случайно он привел мнение классика марксизма. После победы в Гражданской войне некоторые партийные и военные деятели СССР по-прежнему возлагали большие надежды на солидарность трудящихся всех стран, на классовые противоречия капиталистической системы и необходимость мировой революции, без которой якобы невозможно построить социализм в отдельно взятой стране.

Мы уже отмечали, что в своем труде Борис Михайлович постоянно цитировал разных авторов, а основном военных мыслителей. Но это ни в коей мере не свидетельствует о заемности его идей, неоригинальное™ мышления или о стремлении робко прятаться за чужие спины, прикрываясь мнениями признанных авторитетов. Подобные качества были ему чужды. Просто, он предпочитал не пересказывать чужые мысли (да еще выдавая их за свои), а делать точные ссылки. Используя цитаты, эрудированный специалист способен с их помощью выстраивать собственную достаточно оригинальную концепцию. Все дело в том, насколько четко и прочно вставлены «блоки цитат» в общую конструкцию, укрепляют они

195

ее или ослабляют. У Шапошникова эти вставки играли сугубо конструктивную роль.

Итак, в его книге постоянно подчеркивается примат политики и экономики над военным искусством. И действительно, если во времена Суворова (и раньше) можно было выигрывать не только отдельные сражения, но и войну благодаря полководческому гению, то уже в начале XIX века пример Наполеона показал: одного военного мастерства и опытной, хорошо организованной и вооруженной армии для победы в большой войне совершенно недостаточно.

В связи с внешней политикой государства важной становится проблема оправдания войны. Каждая сторона утверждает, что ведет ее по необходимости, обороняясь от врага. Всерьез подобные заявления чаще всего принимать нельзя. Вот и Шапошников отметил: «Мы намеренно в нашем труде не приводим ни одного военного манифеста, ибо считали праздным занятием утомлять читателя чтением фальшивых документов».

По вопросу о характере войны он счел нужным сослаться на Ленина:

«Если политика была империалистическая, т.е. защищающая интересы финансового капитала, грабящая и угнетающая колонии и чужие страны, то и война, вытекающая из этой политики, есть империалистская война. Если политика была национально-освободительная, т.е. выражающая массовое движение против национального гнета, то война, вытекающая из такой политики, есть национально-освободительная война».

Шапошников ясно сознавал, что существуют два типа власти: буржуазная стоит на страже интересов меньшинства, наиболее богатых; народная отстаивает интересы большинства. В первом случае справедливым считается резкое различие в доходах (когда трудящийся едва сводит концы с концами, а всяческие посредники процветают). Это, конечно, не отвечает нравственным критериям, основанным на вечном принципе: не делай ближнему того, что не желаешь себе. Впрочем, в книге Шапошникова напрямую об этом не сказано. Ничего не поделаешь, и в данном случае политика (официальная идеология) давала о себе знать. Поэтому Борис Михайлович признавал войной справедливой — революционно-освободительную, направленную против господства буржуазии, богатых или против империалистического зла.

Впрочем, эти проблемы он затрагивал косвенно, уделяя основное внимание участию генерального штаба в подготовке и ведении

196

войны. Он совершенно справедливо исходил из того, что высшее военное командование, не имея исчерпывающих сведений об изменчивой политической ситуации и намерениях руководителей государства, вынуждено действовать в условиях неопределенности. Поэтому, подчеркивал он, «план войны должен быть гибким, соответствовать различным политическим комбинациям. Часть из них можно предвидеть заранее, а поэтому можно иметь и несколько вариантов плана стратегического развертывания. Кроме того, каждый вариант должен предусмотреть возможность применения к той политической ситуации, которая слагается на внешнем фронте к моменту объявления войны. О

Во всяком случае, техническими военными соображениями нельзя связывать планы внешней политики, ибо если война признает маневр, то такой же маневр лежит в природе самой политической борьбы».

План войны, представляемый на утверждение, должен был содержать в себе указание главных противников, главного театра войны, военную цель, предложения способов достижения поставленных политических и военных целей, т.е. применение стратегии измора или сокрушения, наступления или обороны, распределение сил и средств, установление срока их готовности к началу операций и план первых операций».

Ну а если согласиться с очевидным положением, что война есть продолжение политики, то из этого следует сделать вывод: «Знание современной войны, условий ее ведения, подготовки и известного масштаба времени для тех или иных военных операций должны составить необходимую школу для политического деятеля, в частности — для дипломата наших дней».

Анализируя опыт былых войн, Шапошников постоянно имеет в виду неизбежную будущую войну, старается предугадать ее характер и подготовить к ней не только военных руководителей, но и государственных деятелей. Во многом его работа оказалась провидческой.

Например, он подробно разобрал аспекты коалиционных военных действий, хотя, казалось бы, единственной в мире социалистической державе должны были противостоять страны капитала, и следовало бы уповать, как полагали многие теоретики, лишь на классовую солидарность трудящихся, на Интернационал. Однако Борис Михайлович имел на этот счет свое мнение. Его предвидение, как мы знаем, оправдалось: во Второй мировой войне участвовали армии союзников, а классовые противоречия отошли на

197

задний план, уступив первенство государственным, национальным интересам.

Вот фрагменты главы из книги «Мозг армии», посвященной коалиционной войне.

«К концу XIX столетия с развитием империализма в крупных государствах Европы война должна была потерять локальный характер, и будущее сулило возрождение коалиционных войн.

Нужно все же сказать, что коалиционный характер прошедшей мировой войны отнюдь не знаменует собой окончательно исчезновение локальных войн. Действительно, еще не отгремели пушки двух капиталистических коалиций, огромных по размерам, выставленных ими для вооруженной борьбы сил и средств, как мы снова столкнулись с локальными войнами.

Коалиционная война, как особый ее вид, затронута философом войны Клаузевицем, лично ее наблюдавшим в своей практической военной деятельности.

“Никогда не бывает, — говорит он, — чтобы государство, выступающее в интересах другого, отнеслось бы к ним столь же серьезно, как к своим собственным”. О

Для того чтобы правильно подойти к разрешению вопроса управления коалиционной войной в наши дни, мы должны остановить внимание на основных принципах, на которых только и может покоиться коалиция.