Маша для медведя

Глава первая.

Жила была девочка Машенька.

Мама вышла замуж в конце ноября.

-Маруся, не злись. Я ведь еще не слишком старая. Верно?

Прижалась, расцеловала. Маша сморщилась, так непривычно остро и гадко от маминых химических кудряшек пахло сигаретным дымом. Мамин друг дымил как десять паровозов, смеялся слишком громко. Да и вообще... Чужой. Просто чужой. Во всем. Самодовольный дундук, обожающий читать мораль и приводить по любому поводу многочисленные примеры из собственной биографии.

Ну, и что ей - пятнадцатилетней дочери, почти подружке оставалось - как только не обнять и подтвердить.

-Ты самая красивая мама в мире. Выглядишь на миллион!

-Рублей?

-Фунтов стерлингов.

-Спасибо, Маруся. Я знала. Ты поймешь. Геночка боялся, что станешь меня ревновать и дуться.

Геночка... Чтоб он провалился куда-нибудь. Начинающий лысеть круглолицый здоровяк с большим неестественно красным ртом и быстрыми, хитрыми голубыми глазками. От цепкого пронизывающего взгляда потенциального отчима на Машу нападал столбняк. Хотелось немедленно раствориться в воздухе. Лишь бы не видеть свое отражение в двух прозрачных линзах. Геночка носил очки, и без них мило щурился.

-Как дела в школе?

-Как всегда.

Маша училась неровно. Тройки по алгебре, геометрии и физике. Твердая четверка по химии. Не самый интересный предмет, но преподавала божественная Вайзян: умевшая заставить работать даже тупых и бесперспективных. Анну Леонтьевну обожали или ненавидели. Равнодушных не было.

Пожилая, полная дама. Какое-то ужасное заболевание суставов сделало ее инвалидом. Учительница передвигалась по-утиному, вперевалочку, лестницы были для нее настоящей Голгофой. И, что удивительно, враги (таковые имелись) не смеялись над походкой строгой химички. Вайзян никогда не передразнивали даже самые хулиганистые мальчишки. Маша знала, что к ней единственной чуть не каждый день забегают бывшие ученики. Появляются иногда и сорокалетние дядьки. С цветами и сладостями, до которых химичка была великой охотницей. Анна Леонтьевна вела обширную переписку со своими "мальчиками" и "девочками". Многие из них жили теперь в Москве: осели в столице после учебы в крутых вузах. Анна Леонтьевна шутила, что подготовила самые золотые кадры советской химической промышленности.

-Как вам это удается?

Вяло или завистливо интересовались разные коллеги, приезжающие изучать передовой опыт. Многих удивляло (ведь есть такая наука - статистика), что ученики самой обыкновенной провинциальной школы год за годом собирают неплохой урожай медалей на всесоюзных олимпиадах. Претендентам на победу, будь они из трижды крутых спецшкол, приходилось биться всерьез, на равных с мальчиками и девочками Анны Леонтьевны. Зря ли, отправляя в Москву очередную партию подростков, директриса с привычной гордостью требовала.

-Больше медалей. Мы вами гордимся!

На разные хитрые вопросы о своей методике Анна Леонтьевна привыкла отвечать шутками. Обыкновенно в ход шла любимая.

-Просто я представляю себя жрецом в храме Великой науки. Молюсь Госпоже Химии трижды в день. Бьюсь лбом об пол. За это мне дарована власть - из вредного лентяя выплавлять редкостное дарование. А из противного осленка - звезду. Открою тайну. Упрямцы - лучший материал. Особенно те, которые самые твердые. С ними приходится повозиться. Зато и результат по настоящему прочный.

Коллеги пожимали плечами, сплетничали, что рядом с разными экспериментаторами от педагогики работать совершенно невозможно. Дети же сравнивают! И делают выводы!

Химичка пересуды игнорировала. Была у "бэшек" любимым предметником. Они с ней даже фотографировались каждый год. Вызывая тихую ревность законной класснухи Надежды Петровны. К которой - относились неплохо, и только.

Анна Леонтьевна, опираясь на короткий черный костыль, проходила к учительскому месту. Роняла на стол журнал.

-Добрый день, друзья.

-Добрый день!

Нестройным, но веселым хором пел 9"Б". Тяжело взгромоздившись на стул, учительница улыбалась. На безупречно белой шелковой блузе неизменно поблескивала брошь. Еще одна слабость химички. Этих украшений у нее водилось несколько десятков.

Порой, случалось и такое, Маша легко припоминала раз пять - Анна Леонтьевна приносила на урок коробку-другую дорогущих шоколадных конфет. Снимала обертку, открывала, наполняя класс сладким ароматом.

-Всем по одной. Тем, у кого пятерки по три. Я сейчас скажу, кому именно повезло.

-?

-Вы написали контрольную просто изумительно. Комиссия была в шоке. Спасибо.

-Троек много?

Лукаво осведомлялись отличники.

-Одна. И та спорная. Это уже не важно. Начинайте.

Коробки отправлялись в путешествие по партам.

-Ура!!!

Маша помнила вкус и запах этих неожиданных конфет. Другие учителя никого никогда не угощали. Благополучно утаскивая подобные, доставшиеся от родителей (и только от родителей, к ним бывшие ученики не забегали!!!) презенты - домой, в норку. Кормить хулиганье? С какой стати? Но на уроках Анны Леонтьевны никто не озоровал.

-Дети у нас замечательные.

Возражала она сердитым коллегам. Те кисло переглядывались между собой, упрекая химичку в идеализме и дешевом популизме.

Недостатки? А как без них? Анна Леонтьевна отнюдь не была святой. Давала школярам прозвища. Красавец Марк, например, оказался Белокурой Бестией. Прилипло намертво. Светлана - самая близкая Машина подружка угодила в Ваши Лентяйские Величества. Таковых в классе водилось сразу четверо. Им Вайзян ставила двойки с обязательным приговором.

-Вот вы и попались, дорогое мое Величество!

Никто не обижался. Кроме Кати-Катерины, заявлявшей, что она терпеть не может химичку. Анна Леонтьевна с ней держалась официально. Не подкалывая. Почему-то. Может, читала мысли? Впрочем, стервозная эффектная Катерина имела твердую четверку. Порой ей даже пятерки перепадали.

Машу - Анна Леонтьевна именовала Златовлаской. Изредка хвалила. Еще реже (но было, было!) улыбалась и говорила: "Полежаева, у вас прекрасная голова"! Комплименты Анны Леонтьевны дорого стоили. Заработать их обычной зубрежкой или примитивным подлизонством было нереально.

Кроме химии и английского Маша уроки не готовила, вообще. Имея, однако, несколько пятерок. По истории и литературе, например. Хорошая память выручала. Одноклассники подобрались вполне нормальные. Никто никого не третировал. И в девятый класс она пошла, особо не задумываясь. Ни к чему конкретному ее пока не тянуло.

Был у Маши тайный поклонник. Завелся в шестом классе. Первая открытка, без всяких почтовых штемпелей, оказалась в почтовом ящике точно в день рождения. Печатными буквами было выведено три слова: "Я люблю тебя!" Маша застеснялась, спрятала послание в ящик стола, в старую, со сломанной кнопкой папку для тетрадей. Мама покупала, уже давно, сладкой дочке презент у спекулянтки, с переплатой.

-Смотри, какая прелесть. Нравится?

-Да. Такой ни у кого нет. Спасибо, мамуля.

Розовую, с нарисованным сердечком папку Маша берегла. Увы, ничего не вечно в этом мире. Выбросить испорченную, но любимую вещь рука не поднялась. Папка перекочевала из портфеля в самый нижний выдвижной ящик стола. Вот и пригодилась, однажды. Постепенно открыток набралась стопочка. Влюбленный старался сохранить инкогнито. Не желая быть выловленным по почерку, продолжал писать в прежней манере. Тщательно прорисовывая печатные буквы. "Ты удивительная. Смотреть на тебя очень приятно".

Маша тихо гордилась секретом. Хотя он и жег язык. Порой жутко хотелось поделиться с девчонками. Увидеть в их глазах сладкую зависть. Что мешало? Маша не могла объяснить даже себе самой. Изредка, вынимая и раскладывая открытки веером, притворялась, что беседует с поклонником.

-Кто же ты такой? А? Не признаешься?

Квартира досталась Полежаевым от бабушки - Марии Алексеевны. В честь которой и назвали внучку. Дедушки то ли не было вообще (в послевоенные годы в стране царил нешуточный голод на мужчин), то ли он таинственно испарился в самом начале семейной жизни. Маша не могла припомнить ни одного рассказа о нем, не имелось и фотографий. Мать и дочь (Машины бабушка с мамой) жили вдвоем. Образования у Марии Алексеевны не было, всю жизнь она проработала на ламповом заводе, производство более вредное для здоровья еще поискать! К тому же, несколько последних лет - в печально знаменитом "ртутном" цехе.

В сорок девять Мария Алексеевна получила двухкомнатную квартиру. Как-никак мать-одиночка, а главное - на хорошем счету у начальства. Безотказная, веселая, шустрая - коллеги ее любили. Она экономила каждый премиальный рубль, откладывала на сберегательную книжку. Планировала пораньше уйти на пенсию, возиться с любимыми цветами на даче, смотреть телефильмы, нянчиться с долгожданной внучкой - свою единственную дочь поздно родила, уже под сорок. Да и не до возни с малышкой было. Двух месяцев не исполнилось, как отдала в заводские ясли. В то время было немного стыдно посвящать себя семье, гораздо правильнее казалось гореть на работе.

В бригаде Марии Алексеевны женщины откровенно гордились тем, что не тратят на себя ни свободной минуты, ни лишнего рубля. Даже подстригались не в парикмахерских, в родном цехе. Всех обслуживала, и мужчин и женщин - одна из работниц, самоучка. Вот почему стрижка имела смешную цену. Своим, то есть коллегам по цеху - пирожок из заводской столовой, чужим - два пирожка. Мясные были отвратительными. А вот сладкие, с яблочным повидлом, очень даже ничего.

Женщины рано теряли молодость. Обжигали пальцы кислотой, уродовали ноги дешевой обувью, распухали от хлеба, лапши и картошки, считая, что так положено.

На туалетной полочке в ванной у подруг Марии Алексеевны можно было обнаружить от силы единственный тюбик родного "Детского" крема. Вот и вся борьба с морщинами. Седину героически подкрашивали разведенной в воде фиолетовой штемпельной краской. Отчего многие пожилые работницы выглядели родными бабушками Мальвины. Щеголять в таком виде решится не каждая женщина. Любители "естественности" злоупотребляли басмой или хной. Каковые средства - коварного мусульманского происхождения - вели себя своенравно. Иной раз результат мог и до инфаркта довести. Было. Было.

По выходным полагалось до упада вкалывать на даче. Осенние заготовки начинаясь еще в июле - выливались в серьезное соревнование. Кто кого перещеголяет. Чьи огурцы лучше хрустят? Чья капуста ядренее? Чья самогонка или крепленое, домашнее вино - вкуснее? "А главное, чтоб забирало"! - утверждала Машина бабушка: настоящий спец по приготовлению настоек из смородины и малины. Бутылочки с ярко-алой жидкостью выстраивались на кухне под скамейкой, ждали праздника. Мария Алексеевна обычно обреталась в числе победителей виноделов, кулинаров. Консервы оказывались лучшими часто. А уж настойки и подавно. Характер у нее был такой. Не жалеть себя, пахать до изнеможения, чтобы не хуже, чем у людей получалось! В пятьдесят восемь - научилась вязать - "Буду внучку наряжать!" Простые добрые мечты, которым не суждено было осуществиться. Маше пошел третий год, когда затянувшийся кашель Марии Алексеевны, стал всерьез беспокоить дочь. Она, чуть не силой, заставила маму пойти к врачам. Диагноз выставили через месяц. Неоперабельный, запущенный рак. Метастазы в печени. До шестидесятилетия бабушка не дотянула всего неделю.

Машин папа, вот еще одно совпадение - Алексей, как и мифический дедушка и вполне реальный прадед (тот еще образец сильной половины - сапожник алкоголик, избивавший жену и детей) растворился в туманной дали. Не везло Полежаевым с Алексеями! Ужас! Совершенно обычное имя для них стало роковым. Алексей номер три, то есть Машин папа - исчез давным-давно. Остался в Подмосковье после армии. Женился на дочери то ли полковника, то ли генерала. А бывшей однокласснице, умнице и отличнице Леночке Полежаевой прислал вежливое письмо, в котором, сообщал правду и просил не держать зла. Леночка не захотела делать аборт, (Мария Алексеевна поддержала дочку) или подавать на алименты. Вот только университет пришлось оставить.

В двадцать два она похоронила маму. Лучшая подруга Марии Алексеевны - Клавдия Даниловна, была заведующей в детском саду. Ничего удивительного, что обе Полежаевы, там вскоре оказались. Одна в роли воспитательницы, а другая в младшей группе. Жизнь шла своим чередом. Первый раз в первый класс! И опять к бабушкиной подруге. У Анны Филипповны, пенсионерки, это были последние ученики. Она возилась с малышами, вкладывая в работу всю душу.

-Вы у меня молодцы. Знаю, что за вас краснеть не придется!

Говорила она на прощание. "Бэшки" в самом деле, не подвели. Не срывали уроки, заступались друг за друга, ни одного двоечника, ни одного хулигана. Класснуха ими откровенно гордилась. Маше было легко и весело в школе. Да и дома тоже. Пили с мамой чай у ее друзей, ходили в кино и театр, вместе сажали картошку и помидоры на даче.

Незаметно Маша вытянулась, переросла маму, смешной нос-кнопочка стал коротким и прямым, нелепые соломенные колечки волос превратились в блестящую гриву - всем школьным красоткам на зависть! Мальчишки перестали дразнить конопатым чучелом. Хотя на овальном белом личике и осталась капельку побледневшая россыпь веснушек.

Даже явные воздыхатели появились - братья Федотовы. Один сочинял и подбрасывал нежные записочки, другой рисовал во всех тетрадях ненаглядную Полежаеву в профиль и анфас.

А не так давно на горизонте возник мамин жених.

На дворе бушевали девяностые. Года, печально прославившиеся не только сахарной лихорадкой. Другими вехами времени являлись: километровые очереди за водкой и пустые прилавки магазинов. Испарившаяся в никуда зубная паста вдруг стала диким дефицитом. Дети в пионерских лагерях воровали вожделенные тюбики друг у друга. Едва не исчезла милая забава - раскрашивать белыми узорами по ночам лица крепко дрыхнувших друзей и врагов. Полежаева проводила в знаменитом лагере пионерского актива по две смены, иногда и по три. Одна из молодых бабушкиных подруг - Анна Петровна, выбилась в люди, стала начальницей. Лагерь был вотчиной не лампового, совсем другого завода. Но - умный чиновник умному чиновнику - друг. Анна Петровна "делала" для своих немалое количество путевок. И ни разу не отказала в помощи Леночке.

-Спасибо огромное, Анна Петровна!

-Не за что.

-Что бы и делали без вашей помощи.

-Брось. Мама твоя - золотым была человеком! Таких теперь не встретишь.

Снабжала Анна Петровна Полежаевскую семью и дефицитными талонами на пасты-мыло-порошки, в разгар вышеописанной лихорадки. Дабы в лагере актива рыжей веселой девочке было чем чистить зубки и стирать вещички.

Маша помнила, что в какой-то раз, в самом начале первой смены, в двадцатиместной спальне девчонок оказалось аж три "Поморина" и один "Жемчуг" на всю банду. Не больно разбежишься с разными шалостями. Хватило бы на чистку зубов.

-Батарея, мой генерал, не стреляла по тридцати причинам! Во-первых, кончились снаряды.

Но не терять же нерушимую лагерную традицию? Как они с подружками выкрутились? Взяли и выпачкали мордахи старших мальчиков стибренным в столовой яблочным повидлом. Очень было смешно. Затейницей являлась, разумеется, Маша. Никто ее не выдал. И на линейке ругали весь отряд сразу.

-Это просто безобразие!

В это же время расстроенные мамы приносили домой квадратики цветной бумаги: талоны на стиральный порошок и мыло, вместо самих моющих средств. (За ними еще предстояло охотиться.) Первые ксероксы породили массированное изготовление подделок.

-Туалет ими изнутри обклеить, что ли?

Спрашивала расстроенная Леночка, размахивая бесполезными бумажными лентами.

-Что, не дали ничего?

Спросила Маша, отрываясь от телевизионной программы. У них с мамой было принято обводить кружочками интересные фильмы или передачи.

-Нет.

-А что сказали?

-Приходите завтра. Проверьте, везучая вы, или нет.

-Очень смешно.

На тотальный дефицит народ ответил бешеным ростом популярности анекдотов. Юмор расправил крылья и полетел над страной.

-Мам, мам, новый анекдот, хочешь?

-Ну.

-Муж не вовремя вернулся с работы, зло стучит в дверь. "Открывай, гадина. Я знаю, что ты дома! Открывай! Если с любовником - прощу. Но если чай с сахаром без меня пьешь..."

Мальчишки в Машином классе, разумеется, не оставались в стороне. Сочиняли не только частушки, целые шпионские романы. Марк, например, излагал версию о сверхсекретных разработках погодного оружия.

-Десятки, нет, сотни тысяч тонн порошка и расплавленного мыла заливают в трещины земной коры! Возле вражеской державы, разумеется.

-И она соскальзывает с места?

-Нет. Просто легко сдвинется от малейшего толчка. Когда будет нужно.

-Прямо под носом у американцев мы им фаршируем материк нашим стиральным порошком? Ты спятил.

-Все именно так и происходит. Только мы делаем это на дне океана. При помощи особых лодок.

-О, Боже! Ты бредишь.

-Я говорю правду. У меня дядя подводник.

Этот аргумент опровергнуть было трудно. Класс засомневался. Некоторые Марку даже поверили. Что ж, по крайней мере, дефицит бытовой химии теория объясняла. Стоит ли большего требовать от гипотезы? Подчас самые завиральные идеи оказываются правдой. Увы.

Будущий отчим крутился по торговой части, как только начал ухаживать за мамой - первым делом - забил продуктами холодильник, а встроенный шкаф на кухне заставил рулонами туалетной бумаги и упаковками стирального порошка. Мама краснела и благодарила с видом примадонны, которую засыпают букетами дорогих цветов. Дочь злилась молча. Сальные глазки отчима вызывали в ней тошноту. И не было сил притвориться, изобразить хоть жалкое подобие благодарности.

-Геночка не хочет шумной свадьбы. Сама понимаешь.

Мама вздохнула, точно и впрямь считала себя кошмарной развалиной.

-Все-таки мне уже тридцать пять...

-Ага. А ему десять.

-Маруся!

-Ему тридцать девять. Пусть не жужжит.

-Маруся...

-Ты, вообще, выглядишь как моя старшая сестра! Точно тебе говорю!

Мама покраснела.

-Льсти, не льсти. Уже не девочка. Так что посидим тихой компанией дома. В воскресенье. Окорочков нажарим. Настрогаем салатиков. Ты торт испечешь.

Дочь кивнула.

-Само собой.

-И начнем жить вместе. Дружно.

А вот тут мама крупно просчиталась.

Новый Год встречали уже втроем. Перед телевизором. Накрыли стол (за такой надо десять человек усадить!) и нарядили елку. Мама (в подаренном мужем платье, которое ей очень не шло) с Геночкой пили шампанское. Маше налили в высокий хрустальный фужер - яблочного компота. Чокнулись, как положено, под бой курантов.

-Леночка, неси горячее!

Скомандовал отчим и звонко шлепнул жену пониже спины. Маша прикусила губу. А мама, хихикающая, раскрасневшаяся побежала на кухню.

-Чего морду воротишь? Сучка?

Тихо, быстро и зло прошипел слегка подвыпивший Геночка. И мгновенно, очень больно, ущипнул падчерицу за грудь, обтянутую синей водолазкой. Маша отпрянула, на глаза навернулись слезы. Она даже не сразу заметила входящую маму. Но отчим не зевал.

-Обижается, что не налили ей шампанского, представляешь!

Весело сказал он жене. Укоризненно покачал головой.

-Ну, молодежь пошла!

Маша взлетела с дивана, пулей пронеслась мимо мамы, задела ее, выбила из рук поднос, тяжелое блюдо с курицей брякнулось на ковер. Жирные брызги украсили скатерть, занавеску, новое платье.

-Не ходи за ней. Пусть побесится. Ты только посмотри, что она натворила!

-Маша никогда себя так не вела.

Жалобно пробормотала мама.

-Просто ревнует. Не обращай внимания.

Слышала зареванная жертва, скрывшаяся за дверью своей комнаты обрывки диалога. Все же мама постучала, через несколько минут.

-Маруся! Выходи!

-Нет!

Она забралась с ногами в кровать, закусила край одеяла. Грудь ныла, Геночка постарался на совесть, но не физическая боль привела ее в отчаяние. Маша чувствовала себя униженной, испачканной. Некоторое время не могла унять слезы. Начала злиться уже не на отчима - на себя слабовольную мокрую курицу.

-Маруся, тебе звонят! Федотовы.

-Я сплю!

Голос подвел, вместо холодного ответа прозвучало жалкое блеяние.

-Маруся, опять тебе. Света с Ваней.

-...

-Валя перезванивает. Просит тебя подойти.

Она вновь промолчала. Ничего страшного, соврет что-нибудь девчонкам. Потом. Все потом. Сейчас надо успокоиться. Телефон стоял в прихожей, как раз напротив двери в Машину комнату. Еще звонок. Было очень хорошо слышно каждое слово мамы.

-Алло! Да. Это квартира Полежаевых. Кого вам? Марию? А кто ее спрашивает? Кто? Илья Ильич? Какой еще Илья Ильич? Что?! Что???

-...

-Не желаю с вами разговаривать! Понятно?! И не хочу, чтобы Маша с вами общалась! Да. Именно так! Опомнились, через столько лет... Всего хорошего. С новым годом!

Маша не доводилось слышать сразу столько яда в мамином голосе. Подошел отчим.

-Что там еще? Кто звонил?

Маша насторожилась, но ничего разобрать не смогла. Геночка утащил маму в зал. Да еще и дверь за собой закрыл. Одно хорошо, слез, как ни бывало! Что это за таинственный Илья Ильич, интересно.

Чпок! В самый центр окна влепился снежок. Чпок! Еще один. Чпок! Маша спрыгнула с постели, отодвинула тонкую, сквозь нее дивно просвечивал фонарь, занавеску. Заглянула вниз. Третий этаж все-таки, не тридцатый. Под окном собралась целая банда. Две Наташи, Света с Валей, Ванечка и само собой - братья Федотовы. Разглядев Машу, народ загомонил, стал махать руками. Сговорились. Как-никак в одном дворе живут. Все, кроме Наташек, "бэшки". Рослые химические блондинки, подружки учились в девятом "А". Добровольная затворница провела руками по мокрому лицу, взгромоздилась на подоконник и высунулась в форточку.

-Привет, гуси-лебеди!

Ванечка и Света с Валей тотчас изобразили, как смогли, несколько па из танца маленьких птенчиков. Валюха, правда, через секунду отвалилась. В буквальном смысле. Села в сугроб. Ванечка подбежал, подал руку. Кавалер галантный! (В последнее время Ковалева слегка прихрамывала. Старый ушиб никак не заживал.) Федотовы синхронно махали воображаемыми крыльями, предпочитая выделываться на заднем плане. Наташки, взвизгивая в полном восторге, хлопали в ладоши.

-Полежаева, не смей дрыхнуть! Спускайся. У нас три бутылки шампанского! Три!

Ванечка показывал на пальцах, очевидно, чтобы умница Маша вникла и ничего не перепутала.

-Три. Поняла?

-И еще кагор.

Вставили Света с Валей.

-Айда к нам в подъезд! Повеселимся!

Подытожили братья. Мария не стала ни отказываться, ни обещать.

-Если получится. Если отпустят.

-А ты смоги. Мы ждем!

На душе немного посветлело. Маша переплела косу, протерла лицо лосьоном, выглянула в коридор. Никого. Обулась, влезла в куртку, постучала в дверь зала. Дождалась маминого оклика.

-Маруся? Входи.

Всунула в щель голову. Пробормотала скороговоркой.

-На полчасика в соседний подъезд, там девчонки из нашего класса. Хорошо?

-Да. Иди.

Отмахнулась мама. Лицо у нее было строгое и обиженное одновременно.

-Прости, мамуль. Я не хотела курицу опрокинуть.

-Курицу? Какую курицу? Ах, да. Ерунда. Долго не гуляй, чтобы я не волновалась.

Отчим ковырялся в салате и глаз с экрана телевизора не сводил.

Домой Маша вернулась в пять утра. С распухшими от поцелуев губами. Позволила Юрке Федотову увлечь себя на площадку повыше их шумной компании. Второй близнец не сдался, стал одновременно приставать к обеим Наташкам. Весело время провели, в общем. Все бы ничего, но Маша не так представляла себе первые в жизни объятия. Обшарпанные стены и подбадривающие крики снизу... Глотать чужие слюни тоже оказалось совсем не вкусно. Обнаглевший от радости Юрочка влез пальцами под водолазку, грубо тиская, сжал пострадавшую часом раньше грудь. Запыхтел. Боль привела Машу в чувство. Она попыталась отстраниться. Но Юрочка точно не слышал протестов. Звать на помощь показалось унизительным. И Маша, смирившись, позволила однокласснику то, что - как она знала, девчонки рассказывали - должно было быть очень, очень приятно... Юрочка жадно целовал ее освобожденную от бюстгальтера грудь. Сбившаяся на шее водолазка мешала свободно дышать. Маша чувствовала себя круглой дурой. И злилась. Злилась. Злилась.

Гордый собой, (все знали, что Машка-недотрога) Юрочка скоро успокоился, помог поправить одежду, назначил свидание. Полежаева согласилась, чтобы не спорить. Вместе, Федотов полу обнимал добычу за талию, спустились к остальным. Маше хотелось плакать. Обиженные глаза Павла то и дело упирались ей в лицо. Ванечка вежливо ничего не замечал. Тактичное какое создание! Царевич ненаглядный! Слегка разозлилась непоследовательная Маша. А Валюха? Что-то резануло. Маша уставилась на приятельницу. Валюха хохотала излишне громко. Обняла за шею скромного Ванечку, целовала в щечку. Обычно она держалась слегка в стороне. К мальчикам не липла. Ладно. Маша решила не углубляться в анализ ситуации.

Порезвились, как положено старшеклассникам. Дело житейское.

Разумеется, она не стала встречаться с Юрой. Подкативший (следом) с поцелуями Павел схлопотал по физиономии. Вскоре близнецы помирились друг с другом и обиделись на Машу уже сообща. "Ашкам"-Наташкам все было по фигу. Светка втрескалась в нового физрука. Валюха, буквально на ровном месте, сломала больную ногу и теперь обреталась в больнице. Дружная компания развалилась незаметно. А тут еще Царевич отчудил! Ванечка, который. Отвел в сторонку после физики и выдал страшную тайну. Вздыхая, сообщил, что у его мамы девичья фамилия Шейхтман. А бабушка с папиной стороны и вовсе Вихман. Вот почему семья перебирается на историческую родину.

-Ванечка, ты в зеркало смотрелся? Хоть раз? Какой из тебя еврей?

Укоризненно спросила Маша. Одноклассник и верный друг отшутился.

-Впускают не по роже, а по паспорту. Отращу пейсы, пришлю фотку. Упадешь от зависти.

-Скорее от ужаса!

Ванечка спросил быстро и глухо.

-Я тебе нравлюсь? Хоть немножко?

Большие синие глаза стали грустными, точно у щенка в мультфильме. Маша ответила не сразу.

-Как друг очень. В ином смысле - нет.

-А по другому тебе вообще никто пока не нравится.

Оба вспомнили новый год и покраснели. Маша стукала дипломатом по коленке. Старательно смотрела в пол.

-Я же знаю, что ... с Юркой... это так... Ерунда.

-Эх, Царевич! Не будем говорить об этом. Ладно?

-Конечно.

Немедленно согласился он. И попросил.

-Отвечай на мои письма. Пожалуйста.

Торопливо, неловко сунул Маше лист бумаги, сложенный в четыре раза, Зарделся, щеки заполыхали точно советский флаг. Не оглядываясь, заспешил по коридору. Что за ерунда? Очередное признание в любви? Полежаева, не чинясь, развернула послание. Прочла первый раз, не умея вникнуть в смысл.

-Эх, и наворотил!

Потом второй. Помедленнее. Проговаривая строчки вслух, четким шепотом. Стараясь пробиться сквозь нелюбимые рифмы и ритм к смыслу. На тот случай, если оный в подарке присутствовал.

- Мне бы себя продать...

За персик, не съеденный в детстве.

Сдачу не потерять.

Тебе завещать в наследство.

Всех обмануть, сбежать,

В сумрак, нырнув, растаять.

Мне бы себя продать...

Даром возьмешь, на память?

Галопом несущаяся мимо кавалькада одноклассниц притормозила. Девчонки заныли на три голоса.

-Чего это ты, Полежаева?

-Ой, что это у тебя?

-Дай посмотреть!

Маша жестко обрубила поползновения любопытных подружек.

-Фиг вам. Народная индейская изба.

Пихнула листик в сумку, точно и в самом деле было, что от девчонок прятать. Подумаешь, стих. Ни словечка о любви.

В начале февраля Маша осталась совсем одна. Тут очередной сюрприз подоспел. Мама, сильно стесняясь, сообщила "удивительную" новость.

-Возможно, у тебя скоро появится брат. Или сестра.

-Нормально. Ты же молодая. Почему нет?

-Стыдно немножко.

Мама покраснела точно флаг Советского Союза. Можно подумать Машке пять лет, и она не догадалась сама, что означают постоянные приступы утренней тошноты, плюс, намечающийся животик.

Таинственный поклонник впервые воспользовался услугами почтовой службы. Вложил открытку в конверт, да и отправил. При чем, вот невезение, первым в ящик за корреспонденцией полез отчим! Распечатал послание еще в подъезде. Ворвался в квартиру злой-презлой. Швырнул вскрытый конверт, а следом открытку прямо в лицо падчерице.

-Шалава! Поганая шалава!

-Что ты такое говоришь?

Забормотала мама, забегала вокруг мужа, потом обернулась к дочери.

-Маруся, что там? Почему вы ругаетесь?

-Мы не ругаемся.

Ответила Маша, поднимая с пола конверт и открытку. Добавила громко, уже лично для Геночки.

-Читать чужие письма - подло.

Мамин муж запальчиво крикнул.

-Родители должны знать, чем занята детская голова. Знать, чтобы пресечь!

-Вы мне не отец.

Какая дурь! Какая тоска... Геночка бушевал перед женой..

-Хахали, у твоей скромной девочки есть хахали! Это до добра не доведет! Помяни мои слова! Ее надо выпороть и никуда не пускать!

Маша поинтересовалась.

-Пороть сами будете? Лично?

Геночка взвился, замахнулся и через голову невысокой жены неловко, кончиками пальцев смазал Машу по лицу.

-Дрянь! Дрянь какая!

Она отпрянула, взялась за щеку. Никто и никогда ее не бил. Ни разу в жизни. Мама изредка ставила в угол. Вот и все наказание. Других не водилось.

Больно было самую капельку. Но от бешенства перехватило дыхание. Губы задергались. Маша не могла говорить, движения получались неловкими, точно у пьяной. Старательно смяла конверт, согнула пополам открытку, пихнула все в карман джинсов. Не глядя, потянула с вешалки куртку. Геночка вырвал ее из рук.

-Куда собралась? К любовнику? Лена, твоя дочь бежит к мужику!

Мама, прижимая руки к животу, попросила.

-Перестаньте. Ну, перестаньте же. Маруся! Пожалуйста!

Геночка загородил дверь. Маша посмотрела ему в глаза.

-Если не пустите - прыгну в окно.

-Геночка.

Закричала мама.

-Вы что, с ума оба сошли? Прекратите!

Вцепилась в мужа. Теперь дорогу загораживали уже вдвоем.

-Маруся!

Заплакала мама.

-Маруся! Ну что случилось!

Слова прозвучали детской жалобой. Маша пыталась говорить спокойно, но голос дрожал хуже овечьего хвостика.

-Геннадий прочитал мое письмо. Вскрыл и прочитал. Без спроса.

-О, Боже. Вы оба спятили. Оба!

Мама выпустила рукав мужа. Съежилась, заплакала, ушла в зал. Геночка не двинулся с места.

-Пропустите.

Повторила Маша с нажимом. Понимая, что мучает маму но, не имея сил остановиться, прокричала на максимальной громкости.

-ЕСЛИ ОН НЕ ОТОЙДЕТ ОТ ДВЕРИ, Я ВЫПРЫГНУ В ОКНО!!! ЧЕСТНОЕ СЛОВО!!!

-Гена.

Слабо позвал голос из зала.

-Гена, пожалуйста. Будь взрослым человеком. Пусти ее. Пусть идет. Куда хочет.

Отчим мстительно подхватил с полки шапку, с пола единственные сапожки, процедил, глядя Маше в глаза.

-Давай, давай. Иди к своему...

Гадко ухмыляясь, отступил с дороги. На что надеялся, интересно? Маша вылетела в подъезд как была, в комнатных тапочках, джинсах и футболке. Немного постояла на первом этаже. Не назад же возвращаться? Рванула через двор, в дом напротив, к подружке Светке - которой, разумеется не оказалось на месте. По вселенскому закону подлости.

-Баскетбол?

Маше стало противно от вялых и скользких ноток собственного голоса. У, дохнущая рыба. Интересно, что о ней подумала тетя Оля. Подружкина мама появилась в дверях с полотенцем на сгибе локтя, половником в руке. Фартук щедро обсыпан мукой. Классическая домохозяйка. Большая, теплая женщина. Во взгляде ирония.

- Да. Баскетбол. Делать ей нечего больше.

-Баскетбол.

Глупо повторила растерянная Маша.

-Нет, чтоб матери помочь. В мячик играет.

-Сегодня тоже? Вчера же была тренировка, вроде.

-Это ты у меня спрашиваешь? Чья она подружка? Кто с кем секретами делится? Думаешь, она маме что-нибудь рассказывает? Зря. Я не знаю ничего. Сама. Поняла? Я догадываюсь. Ну, иногда мне сообщают, куда именно идут. Или просят, что именно им голодным нужно приготовить на ужин, когда они явятся, собственной персоной.

-Простите.

-Кстати, почему ты полуголая? На дворе не лето. Надо одеваться! Голова у тебя есть на плечах?

Выбранила тетя Оля. Замахала половником.

-Разве так можно? Простынешь!

-Ладно. Пойду.

Подружкина мама, игнорируя возражения, ухватила Полежаеву за плечо, втянула в квартиру.

-Подожди. Набрось хоть мою ветровку, что ли? Вот эту.

-Не надо.

-Набрось! Я сказала! Потом занесешь. Господи! Ты еще и не обулась? Откуда берутся такие дети? Сначала они сами себя заморозят, потом их приходится долго лечить, а о маминых нервах ни одна красавица не подумает! Еще чего не хватало.

В сердито-укоризненных выкриках не было ничего обидного. Шумно, но с искренней заботой.

-Все в порядке, тетя Оля.

Развернулась, направилась обратно. Двор был пуст. Это летом все на улице толкутся. Бабушки на скамеечках, мамочки с детьми на качелях, и вокруг песочницы.

-Рыжая!

-Эй, Рыжая!

В дверях своего углового подъезда маячили братья Федотовы.

-Зайдешь к нам? Потискаемся малость. Втроем. А?

-...

-Ваще ополоумела!

Теперь Маша изволила ответить.

-Да.

-Минус двадцать, между прочим.

Снова не стала спорить.

-Знаю.

-Светки нет? Не повезло? А ты к нам. Мы согреем! В два счета!

-Ага.

-Машка, не беги мимо!

-Рыжая.

-Машка!

Братья смеялись. Подталкивая друг друга локтями. Юрка крутил пальцем у виска. Чем ему отвечал Павел, Маша уже не видела. Обжигая пальцы о металлическую дверную ручку, нырнула в подъезд. Поправила сползающую с плеч ветровку - тетя Оля была особой весьма крупной комплекции. Ростом как Маша, а объемами, с порядочную снежную бабу. Настоящая кустодиевская купчиха. Так что, силой врученная ветровка была девочке не по размеру. Запросто пару Маш впихнуть можно. Полежаева взобралась на третий этаж. Постояла у родной двери. Отвернулась. Спустилась на площадку. Шлепнулась на подоконник. Сил нести домой повинную голову не было.

-Маша, ты разве куришь?

Удивилась соседка с четвертого, поднимаясь к себе мимо девушки.

-Нет.

Бабуся не поверила. Продолжая карабкаться дальше, покачивая головой, забубнила.

-Вот молодежь пошла. Дымят, дымят точно паровозы. Дымят. Весь подъезд дымом провонял, им хоть бы хны. И девки за парнями тянутся. Никакого стыда.

Маша отчаянно мерзла, посматривала в окно, не появится ли Света, наконец? Сколько можно тренироваться? Достала смятый конверт.

-Полежаевой М. Обратного адреса, разумеется, нет.

Расправила сложенную открытку. Что так взбесило Геночку, интересно? "Без тебя, твоей улыбки, голоса - все теряет смысл. Я люблю тебя! Люблю! Понимаешь? Федотов - просто глупый хвастун. Хотя все кошмарная несправедливость. Все! У этого животного есть повод говорить о тебе. Прости. Видимо, я ревную. Прости. Хочется видеть тебя счастливой..." Ясно. Теперь ясно.

-Маруся.

В дверях стояла бледная мама.

-Маруся, пожалуйста, иди домой. Ты не одета.

-Хорошо.

Ничего хорошего в этом не было.

Домой она теперь ходила одна. Так получалось. Хотя во дворе жила куча "бэшек". Братья Федотовы бывшую любовь-морковь старательно игнорировали. Хороводились с "ашками"-Наташками. Слава Богу, презрительные взгляды бросать перестали. Дразнить тоже закончили. Не то, чтобы притомились, они еще и половины запаса злости со склада боеприпасов не израсходовали. Просто получили внезапный втык от Вовки Безуса. Обыкновенно он в классные разборки не вмешивался, соблюдал демонстративно, нейтралитет. А тут, вдруг, вздернул за шиворот обоих близнецов сразу, потряс немножко, было слышно, как у них зубы стучат, и обрисовал в скупых красках, что он с этими Дон Жуанами сотворит, ежели вышеназванные обормоты не угомонятся.

-Ясно?!

-Угу.

Братья мгновенно осознали, что томагавки придется зарыть. Сила миротворца слишком явно превосходила суммарную энергию близнецов. А решиться на конфликт с привлечением союзников, Федотовы не могли по причине полного отсутствия на горизонте желающих скрестить шпаги в бою с Вовкой. Иными словами, дураков связаться с Безусом, в школе и окрестностях не водилось. Уж такой он был особенный. Громадная физическая мощь играла роль отнюдь не первостепенную. За стальными кулаками угадывался крепкий характер. Об железную стену не просто лоб расшибешь, сам разобьешься, на мелкие кусочки. Признанные всеми драчуны Безуса старательно обходили. Он шествовал по коридорам - равнодушный, отстраненный. Лицо, не выражающее никаких эмоций. Прямо как у порядочного Чингачгука или Терминатора. Наблюдатель, а не участник во всяких разборках. Квалификационные стычки его не касались. Вовкин статус был определен еще в первых классах - Сам Себе Хозяин - Не Тронешь, Не Убьет.

Сначала Маша вошла в роль принцессы, честь которой защитил храбрый рыцарь, попробовала выдать Вовке милое спасибо, окруженное разными виньетками приятных слов. Благодарность снисходительно отвергли, не дослушав.

-Не за что.

Маша сняла маску беззащитной средневековой красавицы и отшвырнула ее в сторону. Показала спасителю язык. Ни комментариев, ни хмыканья, ни иной реакции не последовало. Так что жест гнусной девчонки тоже не имел большого успеха. Вовкино равнодушие было непробиваемым.

-Все равно спасибо. Читай по буквам. Саша-Петя-Аня-Света-Игорь-Боря-Олег.

-Уморила.

Зевнул защитник, отвернулся, прихватил Марка, и поволок за собой в буфет. Белокурая Бестия дергался в лапах друга, гримасничал. Ему происходящее, разумеется, казалось забавным. Талантливый на шалости красавчик демонстрировал свое видение мизансцены.

-Джульета, твой Ромео не воспитан. Ты на балконе, он линяет прочь. Прожорливый бездушный проходимец. А бедный паж, им съеден будет, факт. Стаканом молока запьют бедняжку. Я о себе, конечно, о себе.

-?

-Мой белый стих тебе не угодил? Джульета, ты ужасна. Хочешь рифму? Какая пошлость.

-?

Маша поморщилась. Достойно ответить наглецу каким-нибудь гекзаметром, с ходу, без подготовки? Разве она поэт? Тут нужен Царевич, как минимум. Пропащая душа не появлялся в школе уже давно. Где ты, Иванушка? Улетел? Не улетел? По каким болотам бродишь в поисках своей стрелы? Какое земноводное держит ее в лапах? Ох.

Некстати припомнился стишок.

-Филин ухает в лесу.

Я тихонечко гуляю.

Мухоморы собираю.

Или ежиков пасу.

Лучшая подруга утонула в чувстве. Извлечь ее наружу из любовной пучины никто не мог. Даже Маша, с которой просидели вместе не один год. И съели не один пуд сахара в печеньях, вареньях, конфетах. Светке весь мир заслонила страсть к физруку. После уроков она оставалась на баскетбол. Стучала мячиками о пол, кидала их в корзины. Хотя официально секция проводилась три раза в неделю, спятившая Светка тренировалась каждый день. А по субботам даже дважды. До и после уроков. Таковое рвение физрука приятно удивляло. Класс, затаив дыхание, ждал развития событий. Светке сочувствовали даже пацаны. Ибо новый препод был похож на человека. Не орал, как припадочный, не обзывался, придумывал игры. И выглядел точно Джеймс Бонд.

К разболевшейся Валюхе Ковалевой (сломавшей конечность на ровном месте) первые дни таскались чуть не всем классом. Потом надоело. И вторую, плюс третью часть срока Маша навещала Бриллиантовую Ногу одна. Выздоровление затянулось. Валюха не унывала. Листала учебники, зачитывалась книжками-журналами. Передавала одноклассникам приветы. Обещала вскоре вернуться. Двадцать восьмого февраля ее перевели в онкологический диспансер. Якобы на обследование. Но Маша видела, какими взглядами девочку провожали медсестры. Палатный врач-травматолог сделал непроницаемую кирпичную морду. Специалист. Встретился глазами с Машей - отвернулся, заторопился по делам. Полежаева было вышла следом, расспросить поподробнее - что и как. Натолкнулась на Валюхину мать, была поймана за шиворот.

-Ты поняла. Я вижу. Ты поняла. Не говори ей! Не говори ей! Не говори!

Она больно трясла дочкину подружку и не могла остановиться, расцепить побелевшие пальцы. Маша тоже не вырывалась. Голова моталась, как у китайского болванчика. Из палаты долетел веселый голос.

-Секретничаете? Как не стыдно!

Диспансер располагался поблизости. Водитель больничной машины курил, смотрел, как в холодное брюхо его колымаги грузят девочку с забинтованной ногой. Ругаясь, что летом можно было бы довезти прямо на каталке, бензин зря не тратить, он тронул с места. Разбитная, немного хамоватая медсестра хлопнула его по плечу.

-Не жужжи, Семеныч.

Остановились перед дверью приемного покоя. Предстояло вскарабкаться на крыльцо. Преодолеть тринадцать высоких ступеней, ведущих в ад. Мама, медсестра и Маша (Семеныч укатил, чтобы не помогать, сославшись на боль в спине) внесли Валюху внутрь. Прыгать на одной ноге она уже не могла. Только встала возле машины, позеленела от боли.

В приемном покое положили бледную, сцепившую зубы, Валю на приготовленную каталку. Устроились рядом. Пришлось сидеть полчаса. Медсестра начала нервничать. У нее в родном отделении хлопот было по горло. Тратить время понапрасну ей не хотелось. Валюхина мама напряженно улыбалась застывшими ярко накрашенными губами. Наконец, прибежала красивая девчонка в подсиненном халатике.

-Ковалева из травмы?

-Да.

-Раздевайте ее. Поедем к лифту.

Медсестры обменялись бумагами. Ох, не напрасно некоторые истории болезней никогда не отдают в руки пациентов и их родственников. Валюхина мама складывала - возвращать в травматологию одеяла и бушлат. Маша помогала. Обе нервничали, сталкивались, мешали друг другу.

-Где лифт?

-Я покажу. Ты сестра?

-Одноклассница.

-Подруга дней моих суровых.

Подала голос, приходящая в себя, Валюха. Продолжая выделываться, добавила.

-Машулька дряхлая моя!

Медсестра шутки не оценила. Смотрела сухо. Больше ни о чем не спрашивала. Когда выезжали из лифта - на этаже, колесо угодило в щель. Втроем: медсестра, тетя Ира Ковалева и Маша пыжились пару минут. Безрезультатно.

-Как нарочно!

Вздохнула медсестра.

-Кошмар какой то. За помощью сходить, что ли?

Пробегающий мимо высокий мужчина в белом халате притормозил.

-Проблема?

В коротком вопросе прозвучал настоящий интерес. Без притворства. Красивая медсестра кивнула, соглашаясь с тем, что проблема имеет место быть. Маша вскинула голову удивленно. Этот доктор был не ниже Безуса!

Ростом Полежаева пошла явно в папину родню. Привыкла считать себя если и не каланчой, то жирафой точно. А тут в кои веки, перед глазами проплыло плечо... (Обыкновенно Маша созерцала в троллейбусах и коридорах мужские макушки.) Широкое, крепкое плечо. Как в сказках старых написано - косая сажень.

Голос тоже был особенный. Спокойный, сильный.

-Отойдите.

Врач, о котором задумалась Маша, взялся за каталку, едва заметное усилие и окаянное колесо было вырвано из тисков. Вспотевшая медсестра вытирала лоб.

-Спасибо Матвей Андреевич! Если бы не вы...

Он улыбнулся. У Машки сердце пропустило два удара. Что за дела?

-Спасибо в шкаф не поставишь!

Доктор перевел взгляд на Машку. Подмигнул.

-Шутка.

И был таков. Хорошие хирурги люди занятые. С посторонними болтать некогда?

Три длинных шага в сторону, скрылся в коридоре. Маша поневоле проводила его взглядом. Медсестра заметила, пояснила.

-Год всего работает у нас. Клевый мужик. Не задается. Кликуха - медведь.

-Почему?

Спросила Маша глаз не сводившая с дверей, за которыми исчез молодой хирург баскетбольного роста.

-Потому, что фамилия Медведев.

Каталку с новой пациенткой покатили в другой коридор. По соседству.

-Нам сюда. Во второе.

-А он в первом работает? Матвей, как его там? Сергеевич что ли?

Встряла теперь уже неугомонная Бриллиантовая Нога. И почему-то подмигнула подружке. Медсестра не ответила. Будто и не слышала. Маша решила, что вышеупомянутый врач разбил в диспансере много-много сердец.

Класс загудел, заволновался, когда узнали про изменения в Валюхиной судьбе. Но тем дело и ограничилось. Редкий раз забредал кто-нибудь из девочек. Да Машка обязательно являлась по субботам, после уроков. Поболтать ни о чем, пошутить.

Сидели однажды рядышком, сплетничали о пустяках. Полежаева рассказывала ставшие достоянием общественности - подробности романа Светки с физруком.

-Она объяснилась ему в любви.

-Дура.

Прокомментировала безжалостная больная.

-?

-Набитая дура. За ним и так все училки с начальных классов бегают. И школьницы-красавицы тоже некоторые. Плюс полный комплект студенток-практиканток. Молчать надо было. Обязательно.

Маша задумалась.

-Наверно ты права. Он Светке сказал, что относится к ней очень хорошо, но только как тренер. Что ему ее жаль. И что если она себя не преодолеет. Он ее турнет. Без глупостей! Это цитата из Бонда. Так и заявил. Без глупостей! Вылетит из команды. Чтоб глаза его настырную Джульету не видели.

-Ой, ну прямо психолог. Держите меня! Хотя... А что ему еще оставалось? Может он и прав? Не знаю. Какая разница, в самом деле. Мне.

Это последнее слово прозвучало тихо. Страшно. У Маши спину обсыпали неприятные мурашки. А Валюха заговорила отрывисто и сбивчиво. Соседки у нее были вполне бодрые. К ним кто-то пришел. Они спустились вниз. В палате одноклассницы, вот редкий момент - остались абсолютно одни.

-Мне все известно, Машка. Неоперабельный рак. Тьфу, саркома кажется. Или еще какая хрень. Метастазы. Завтра-послезавтра, меня переводят в химиотерапию. Будут колоть разную гнусь. От нее рвет по страшному и волосы клочьями лезут. Через год, или раньше загнусь по-тихому.

-Валя.

-Ладно тебе. Не утешай. Была бы надежда - отчирикнули бы мне лапу по самое не могу. Мама их просила. Мол, пусть на одной ножке прыгает, лишь бы жила.

-Валя.

-А раз не режут, отказываются, значит - поздно.

-Валя.

-Не дрейфь. Я сильная. Нога болит. Сплю мало. Чего только не передумала за этот месяц. Знаешь, конечно, отчаянно жалко маму. А себя саму нет. Ну, почти нет. Кто я? Человеческий птенец. Ничего еще не повидавший. Не успевший. Хорошо, что нас у мамы трое. Она поплачет, но переживет.

Маша застыла ледяной фигурой на краешке больничной кровати. Слушать сбивчивые рассуждения о жизни, вылетающие из уст обреченной подруги, было невыносимо.

-Мы с тобой тоже никогда не были... Знаешь, как у классиков пишется - особенно близки. Правда же? Тебе очень грустно. Не знаю почему. Ты не рассказываешь. Дома хреново? Да? Или Федотовы достали? Молчишь. А на самом деле это здорово, Машка. Если бы я была тебе единственным близким человечком в мире - ты бы билась головой об пол. Мне это не нужно. Хватает маминых рыданий в коридоре. Она думает - я слепая: красных глаз не замечаю. Еще и глухая к тому же: не фига не слышу. Ты не обижайся, Машка. Ты классная. Но это такое счастье, что ты меня не любишь всей душой.

Последняя фраза взлетела, налилась звоном, точно вдали загудели золотые и серебряные колокола. Маша нашла в себе силы сидеть, как приклеенная. Не возражать, не кивать. Просто замереть и слушать.

-Может быть я проклятая лесбиянка. Я не успела узнать. Каково это - ложиться в постель с мужчиной, или женщиной. Может быть, это просто такой период в жизни. Говорят, у многих бывает, увлечение подругой, потом проходит само собой. Рассасывается. У меня просто нет времени понять. Я, Машка, тебя очень люблю. С первого класса. Не замечала?

Она покачала головой. Ногти правой руки впились в ладонь до крови.

-Ты сначала была смешная, даже и не симпатичная вовсе. Хотя и похожа слегка на девочку из "Щелкунчика". Мой любимый мультик. Ты носила хвостик. Короткий, кудрявый, пышный точно шар. Я помню все твои ручки, закладки, карандаши, обложки твоих учебников. Помню все твои отметки за все четверти, всех лет. Мы никогда особенно крепко не дружили. Я не хотела рисковать. Трусила.

-Трусила?

Слабо переспросила несчастная Полежаева.

-Конечно. Рядом с тобой всегда ворох народа. Пацаны-девчонки. Шутки-прибаутки. Вот уж порезвились бы. Что мне оставалось, ненормальному существу? Последние несколько лет, на дни рождения, на праздники я писала тебе открытки.

Маша вздрогнула.

-У тебя крепкий характер. Без показухи.

-?

-Любая другая исхвасталась бы в пух и прах. Вертела бы письмишками перед глазами друзей. Все вместе разглядывали бы, гадали о личности отправителя. Ты выбрасывала?

Маша покачала головой.

-Спасибо. Приятно знать, что где-нибудь у тебя лежат стопочкой. Все двадцать пять открыток.

-Двадцать шесть. Последнюю принесли в феврале, недавно.

-Совсем больная на голову. Отправила тебе из больницы. Пришлось прибегнуть к услугам почты. Забыла приплюсовать. Ты не грузись, Машка. Я свинья, что все это на тебя вываливаю. Но есть причина. Даже две. И просьба. С чего начнем?

-С причин.

Постаралась спокойно предложить, измученная услышанным, Полежаева.

-Первая. Я, правда, люблю тебя. Я люблю тебя больше всего на свете. Больше сестры и брата. Больше родителей. Ты! Ты самое главное, для меня. Хочу, чтобы ты это знала. Если бы не это...

Она зло ткнула рукой в забинтованную распухшую ногу.

-Ни за что не раскололась бы. Веришь?

-...

-Вторая причина. Я сейчас блин почти мученица. Честно. Вот и выдумала себе развлечение. Вернее, занятие. Какое? Взываю к высшей силе. Три раза в день, как порядочная. Мама мне псалтырь притащила. Только я им редко пользуюсь. Составила, понимаешь личный текстик. Молюсь, чтобы тебе в жизни повезло. Глупо? Мне кажется, что меня услышат. Я не прошу для тебя денег, здоровья, мужа. Нет. Только чистого сумасшедшего везения. В какие-нибудь важные моменты. Мне думается, что удача иногда стоит дороже всего вместе взятого. Понимаешь? Она бывает важнее всего абсолютно. Вот я и выбрала одну просьбу. С ней и обращаюсь. Прошу всем сердцем. И буду продолжать до конца. Думаешь, я дура? Я правильно подобрала пожелание?

-Нет.

Выдавила из себя Маша.

-Спасибо. А я стараюсь, стараюсь. А ей не нравится.

Она пыталась шутить. Голос рвался, взлетал и рушился в бездну. Из которой не выбраться. Уже не суметь. Маша молчала.

-С причинами мы разобрались. Но есть еще просьба. Одна.

-Я слушаю.

-Поцелуй меня, пожалуйста. И уходи. Если я захочу тебя увидеть, я попрошу, чтобы мама позвонила. От моей ноги уже попахивает. Соседки жалуются. У меня уши, как у кошки. Я подслушала. Не хочу, чтобы ты, себя пересиливая, из вежливости нюхала, морщилась. Нет! Тянет уже гнилью. Самой противно.

-Нет.

-Не ври. Не надо. Так вот. Один раз в жизни. Даже в наших жизнях. Ты можешь меня просто поцеловать? Обнимать и ласкать не обязательно! А потом встанешь и пойдешь. Хорошо? И без всяких дурацких сантиментов. Ты там поднялась наверх с Юркой. Я чуть не умерла от ревности. Дура такая... Ты меня простила?

-За что?

Маша боялась разреветься. Все сжимала и сжимала руку в кулаке. Ногти пробили ладонь до крови, до черных отметин - полукружьями. Они еще долго не сойдут. Как память, про полчаса в темнеющей пустоте, пролетевших наедине с умирающей любовью. Валюха зажмурилась, потрясла коротко стриженной головой.

-Если не хочешь совсем... Я пойму. Не обижусь.

Маша потянулась к ней, навстречу, опираясь левой ладонью о постель. Ледяная рука подруги накрыла ее сверху, чуть сжала. Губы соприкоснулись. Нежность, нежность и еще раз нежность. Валя отстранилась.

-Иди теперь. Давай. Давай. Не задерживайся. Грустно мне. А плакать при тебе не хочу.

Маша встала. Сверху вниз посмотрела на склоненную черную голову: колкая стриженая макушка, тонкая шея.

-Держись.

-Ага.

В палату вошла соседка, волокущая пакет с фруктами. Щелкнула выключателем.

-А чего это вы, девочки, без света сидите?

-А потому, что мы молодежь, темнота, наш друг.

Весело ответила Валюха. Откинулась на постели. Помахала растопыренной пятерней. Добавила громко, спокойно.

-Топай, Машка. Тебе еще уроки делать.

-До свидания.

-Давай! Ивану-царевичу от меня черкни привет. Когда будешь отвечать на письмо. Он настрочит - страниц тридцать.

-Откуда ты знаешь?

-Зорко влюбленного сердце, скрытое видно ему.

Важно с пафосом продекламировала Валюха. Тут же добавила грубоватым тоном.

-Ну, чего топчешься! Давай! Кыш!

Маша подошла к двери, замерла, не оглядываясь. В спину долетело безмятежно и ласково.

-Пока, подруга золотая!

-Пока.

Ответила она негромко. Вывалилась в коридор. Сцепила зубы. Уставилась перед собой ничего не видящими глазами. Наконец, отклеилась от стенки. Пошла к лестнице. Стараясь, памятуя про кошачий слух Валюхи, не заплакать.

-Эй!

Маша едва не подпрыгнула от неожиданности. Этот голос, она не перепутала бы ни с каким другим. На лестнице курил высоченный хирург.

-На тебе лица нет, детка. Хочешь чаю?

Она покачала головой.

-У тебя рука в крови. Порезалась? Пошли.

Загасил окурок.

-Пошли зеленкой прижгу. Знаешь, сколько здесь заразы?!

Сопротивляться она не могла, поплелась точно овечка за пастухом. В другое отделение, по соседству с Валиным. Врач завернул в манипуляционную. Скомандовал.

-Продемонстрируй, что у тебя там? Ну, ты и психанула, детка. Так нельзя. Не хочу показаться банальным идиотом, но нервные клетки, которые каюкнулись, не подлежат восстановлению. А сами по себе, весьма нужны организму. Никак нельзя без этих драгоценных клеток. Сколько их миллионов у тебя гикнулось - не знаю.

Маша не смогла сразу разжать руку. Ее свело судорогой. До плеча. Врач взял в свои огромные лапы кулак девчонки. Погладил запястье. Понажимал бережно, умело на какие-то точки. Еще. Еще. Маша подумала, что с радостью просидела бы так еще хоть год. Осторожно, палец за пальцем выпрямил кисть. Удержал. Рассмотрел. Присвистнул.

-Эх, и крепкие же у тебя ногти! Как ножики. Что стряслось?

-Поговорили.

-С кем?

-С подругой.

-Ясно. Лежит у нас?

-Да.

Она поняла, что хирург ее не помнит, и не удивилась. Сколько людей мелькает перед его глазами каждый день. А та памятная встреча состоялась месяц назад. Еще зимой... Врач стер кровь с ладони смоченным в фурациллине тампоном, потом прижег ранки спиртом.

-Без обмана. Девяносто градусов. Микробы существа нежные. Сразу дохнут. От одного запаха.

Маша слушала его трепотню и сердце понемногу оттаивало.

-Спасибо. Это ерунда.

-Нет. Царапины всегда надо обрабатывать. В обязательном порядке. Запомни. Дешевле обойдется. Как врач предупреждаю. Вот и все. Ступай своей дорогой, красавица. Коса у тебя! Чудо! Давно такой прелести не видел. Не режь, ради Бога.

-До свидания, Матвей Андреевич.

-Стоп. Ты знаешь, как меня зовут?

Но она уже вышла из манипуляционной. Быстро-быстро. Вдруг, решит догнать?! Врач, слава Богу, следом не бросился. Делать ему больше нечего, что ли - ловить всяких рыжих по коридорам.

Маша, не выспавшаяся и потому хмурая, как ненастное утро, стояла в булочной, в самом хвосте очереди. Тут в магазин ввалился жизнерадостный молодой мужик. Круглолицый, с приятной, добродушной физиономией. Нос картошкой, губы пельменями, редкая желтоватая челочка на выпуклом лбу. Словом парень в стиле пародии на Иванушку-Дурачка, пока он еще в кипящем котле не искупался и не похорошел всем на зависть. Пристроился этот веселый тип следом за Машей. Фамильярно подергал за кончик косы.

-Прелесть какая! Прямо смерть любому мачо.

Маша, не поворачиваясь к нахалу, перебросила косу на грудь.

-Девушка, а девушка! Сложно за такой красотой ухаживать? Ну, поговорите со мной. Пожалуйста, я хороший. Честное поросенское.

Маша молчала. Она привыкла избегать уличных знакомств. Впрочем, других знакомств тоже. Будь рядом языкастая Светка, состоялся бы словесный поединок. Впрочем, может быть, и нет. Парень, хоть и не красавец, производил очень приятное впечатление. Веяло от него добродушным спокойствием сильного человека. Грузноват, конечно, но богатырской моргуновской комплекции, не жиртрест бессильный.

-Девушка! Я может, всю жизнь мечтал о такой русалке. А вы ни словечка. Жестокая какая!

В очереди на них оглядывались. Маша начала слегка пыхтеть от злости. Разные колкости просились на язык. Она их начала выстраивать по порядку. С какой гадости начать, чем закончить. Но отвлеклась на шум. Первой у прилавка как раз оказалась незнакомая бабуся. Этакий божий одуванчик лет восьмидесяти не меньше. Опрятно одетая, в белом платке, видневшемся из под потрепанной шали, в стареньком, но вычищенном пальтишке. Она говорила негромко, стесняясь своей просьбы. Маша не уловила ее слов. Зато грубый ответ продавщицы не расслышать было невозможно.

-Нет. Еще чего удумала. Не хватает на хлеб, не стой! Я за вас таких не расплачусь! Лезут тут, побираются, очередь задерживают. Следующий!

Люди оглядывались на старушку. Она неловко отошла в сторону, смущенно и стыдливо пряча желтую мелочь, перекладывая ее из сморщенной ладошки в смешной коричневый кошелек, расшитый бисером. По темной щеке прокатилась слеза. Маша едва не взвыла от жалости, сжала в кармане деньги, выданные на хлеб. Ни копейки лишней. Что же делать? А, пусть. Объяснится с мамой, она поймет. Старушка спешила мимо, уже взялась за дверную ручку. Маша шагнула, было следом, крепкая мужская лапа притормозила ее, придержав за плечо. Густой бас разрезал дурную тишину.

-Постой, бабусь! Постой, минутку. Подожди.

Теперь приставучий мужчина не выглядел веселым. Лицо у него стало сосредоточенным, холодным. Поддерживая пойманную в дверях бабку за острый локоть, он прошел мимо очереди. К прилавку. Вытянул из кармана свой кошелек. Посмотрел на продавщицу - точно на противное насекомое, с деловитым пренебрежением.

-Крупы кило какой-нибудь. Бабусь, лучше рис или гречка? Не слышу. Рис? Хорошо. Кило риса. Белого хлеба. Еще батон. Так. Грамм двести конфет. Какие у вас есть? Извини, бабусь. Я не миллионер пока. Еще пачку чая. Теперь все это в пакет. Хорошо. Сколько я должен? Держите.

Повернулся к ошарашенной бабке. Вручил ей пакет. Спросил заботливо.

-Донесешь сама?

-Ой, сынок. Сынок.

-Донесешь?

-Да. Спасибо, спасибо тебе. Голубчик. Спасибо.

Она неловко поклонилась, прижимая руками в заштопанных варежках к груди неожиданную помощь.

-Дай Бог тебе здоровья, сынок. За кого молиться то мне? Как тебя звать?

Наглый тип улыбнулся, подтолкнул локтем Машу.

-За меня не надо, бабусь. Вот за эту рыжую.

Грозно нахмурился, потребовал.

-Скажи - как звать!

Маша отмахнулась от него. Уже не сердито. Бабуся поняла, что стала лишней. Пошла неторопливо, на пороге оглянулась, перекрестила голубчика. Рукой в зеленой варежке, старательно без спешки. Вышла. Маша посмотрела на круглолицего с таким одобрением, что он засмущался. Очередь изучала возмутителя спокойствия с острым любопытством. Тип велел народу.

-Так, граждане, не фиг пялиться. Шоу закончено. Развернулись к прилавку, решаем, что купить, обдумываем. Друг друга не задерживаем.

Маша прыснула. Так серьезно прозвучала команда. А главное, его послушались.

-Что русалка, не будешь знакомиться?

-Нет. Но вы классный!

-Да?

-Супер!

-А может, передумаешь?

Но Маша передумывать отказалась. Зря? Не зря? Целый день у нее было хорошее настроение. Перед глазами всплывала круглолицая физиономия незнакомца. Чуть позже дважды встречались на улице. Кивали друг другу. Мужчина кричал торопливо.

-Русалочка? А русалочка? Познакомимся?

-Нет. Пока!

-Пока, так пока. Только зря. Честное хрюшкинское!

Мама выглядела отвратительно. Живот, внезапно, за месяц - выпер вперед, точно огромный арбуз. Ноги опухли. На лице выступили коричневые пятна. По всему носу, над губами, на щеках. Прежняя куколка враз стала чучелом. Маша утешала.

-Ты же знаешь, что все пройдет! Не расстраивайся.

Отчим ходил туча тучей. Под любыми предлогами Маша избегала оставаться с ним наедине, даже на пол часа. Линяла из дому вперед мамы. Слонялась по улицам, сидела в читальном зале библиотеки. У нее появилась привычка сутулиться и смотреть исподлобья. Первой перемены заметила Анна Леонтьевна.

-Златовласка? Что с вами?

Надо отметить, что всех учеников, начиная с шестого класса, химичка именовала на Вы. Была у нее такая манера: остальными преподавателями не одобряемая.

-Зайдете ко мне после уроков? Я Вас буду ждать.

В подсобке, узкой комнатке-закутке, у Анны Леонтьевны кроме столов, полок с пособиями, плакатов, моделей молекул, коробок с реактивами, всегда имелись сушки и конфеты.

-Своего рода наркомания.

С тяжким вздохом, намекающим, что всю глубину своего падения Анна Леонтьевна вполне осознает, но ничего поделать не может - учительница откусила половину "Гулливера". Предложила радушно.

-Угощайтесь, Мария. Очень вкусные. Из столицы передали подарок. Большую часть уже уничтожила. В одиночку. Представляете?

-...

Маша не реагировала на подмигивания и улыбки.

-Будем шоколадом лечить печаль.

-Спасибо. Не хочу сладкого.

Маша не любила поэзию серебряного века и не уловила цитаты. Тут Анну Леонтьевну, что называется, пробило на философию. Зачем ей только Полежаева понадобилась? В качестве слушателя?

-Каждый класс полон загадок. Интересно думать о том, кто достигнет в жизни вершин, кто будет просто существовать, кто оступится, покатится вниз. Да. Я верю, что есть люди криминального склада. Удержать их наплаву почти невозможно. Был такой автор - Ломброзо. Многие его идеи я разделяю. Личные наблюдения, а я в школе уже тридцать лет, заставляют меня соглашаться с выводами этого гения. Вожди нашей революции, например, почти все, просто - точно сошли со страниц труда Ломброзо. С тех глав, где описываются прирожденные преступники.

Маша удивленно уточнила.

-Да вы что?

Химичка, уловив момент переключения девочки с тайных черных мыслей, на робкое любопытство, усадила таки Полежаеву рядом, пододвинула к ней поближе блюдце с редкими, дорогими конфетами. Налила чая, - Одну ложечку сахара или две? - продолжая негромко и увлекательно ворковать.

-Правда. Хотя это и жуткий государственный секрет. Т-с-с!

Приложила полный палец к губам. Сделала страшные глаза. Маша, почти совершенно расслабившись, улыбнулась. Анна Леонтьевна вела повествование дальше.

-Есть еще мужчины с лишней хромосомой. Так называемый ген агрессивности. Абсолютно харизматические индивидуумы. Встречала всего двух. В своей реальной жизни. Диагноз, разумеется, выставила навскидку, без исследования крови. Вряд ли ошиблась. Хотя, оставим пол процента, под вопросом. На всякий случай. Может, все же, передумаете насчет очередной конфетки? Так уж и наелись? Тремя штучками? Какое самообладание. Мне бы Ваше умение отказываться от сладкого. Ладно. Один из невероятных мужчин, о которых я толкую, является моим родственником, по линии матери. Моя кузина - София была замужем за директором школы. Жили они в Пензе. Очень милая, интеллигентная семья - Измайловы.

Красивую русскую фамилию Анна Леонтьевна выговорила с удовольствием, точно она была сладкой не только для слуха, но и на вкус.

-Так вот, совершенно непонятно появление этого чуда! Я имею в виду сына моей двоюродной сестры. Шесть поколений потомственных учителей. Два-три врача. Кандидаты и доктора наук. Профессора. Даже академик. И вдруг, Федор. Откуда? Почему? Умница, этого не отнять. Но тихо сидеть на одном месте и пить кефир по вечерам он не согласился бы даже под угрозой расстрела. Сейчас Федор в столице. Бизнес таким мужчинам удается. Особенно опасный бизнес. Без адреналина в крови подобные люди жить не могут. Из маленьких городов бегут в большой мир. Или создают себе проблемы на месте и гибнут, не оперившись - как следует. Первое чаще происходит, чем второе. Интуитивно они с детства знают, что рождены для великих дел. Это чувствуется.

Анна Леонтьевна мечтательно вздохнула. Лукаво улыбнулась. Предложила-таки Маше очередную конфету.

-Доставьте мне удовольствие, Златовласка. Поедая все это в одиночку, я чувствую себя преступницей. Честное слово.

Упрямая Полежаева покачала головой, но взялась за другое блюдце - с сушками.

-Так и быть, помогу вам, буду хрустеть.

-Ладно.

Подмигнула Анна Леонтьевна и обрисовала ситуацию новыми красками.

-Мне сразу стало легче. Тем более, конфет больше достанется, а больную совесть мою, вы успокоите. Вроде бы трапезничая вместе. Так?

Анна Леонтьевна отпила глоток чая.

-Про двоюродного племянника я уже поведала. Другой уникальный тип, был моим учеником. Вышел из этих стен (Анна Леонтьевна перекрестилась) почти десять лет назад. Нет, чуть меньше. Не важно.

-Как его звали?

-В отличие от моих родственников, он и по сей день проживает в Заранске, если я назову его фамилию - получится некрасиво. Не будем гадкими любителями слухов. Не станем перемывать чужие кости, только взглянем издали на запретный скелет, и все. Так?

-Значит, полное Ф.И.О. будет секретом.

-Да.

Согласилась рассказчица, но тут же передумала.

-Впрочем, отчего бы и не посплетничать немножко? Имя я проафиширую - Максим. Вообразите, от него исходила волна властности, стремления настоять на своем. Вся школа склоняла головы. Учителя тряслись овечками. Такой король, перед которым положено дрожать в священном страхе.

-Кулаки пудовые, наверно.

-Максим никого не избивал.

-Правда?

Анна Леонтьевна блеснула зубами. Улыбка была подобна мгновенной вспышке. Раз и нет.

-Дал мне слово. Вернее, я просто вырвала из него обещание! А держать слово такие люди умеют. И все равно. Даже взглядом, он мог уронить человека на пол. Удивительная личность. Если он мне снится, просыпаюсь с криком.

Анна Леонтьевна воздела глаза к потолку. Сложила руки молитвенно.

-Жив. Здоров. Звонил на днях.

-Да?

-Помните, конфеты? Те самые последние, что съели месяц назад? И торт? На семинаре.

Анна Леонтьевна обожала устраивать сдвоенные уроки, обзывая их на университетский манер, то конференциями, то коллоквиумами. Столы сдвигались, после окончания "научных" дебатов полагалось пить чай. Сладости приносила сама химичка.

-Да.

-Его подарок. Привез. Вручил. Поцеловал мне руку. Между нами, сплетницами, очень неумело. Жест был подсмотрен в кино, но исполнен средненько, на жалкий троячок. Фи. Благодарил за какие-то мудрые слова. Убейте, не помню, что я могла посоветовать Максиму.

Маша улыбнулась.

-К чему я о нем?

Развесившая ушки, расслабившаяся овечка пожала плечами и взяла еще пару сушек.

-Милая моя Полежаева. Только, чур, не вскакивать и не бежать от меня. Догнать не смогу. Увы.

-Ладно.

-Вас очень обидели? Мужчина?

Сушка встала в горле. Маша попыталась ее проглотить и не смогла. Но не выплевывать же. Вид еще тот получился. Анна Леонтьевна продолжила.

-Вы мне нравитесь, Златовласка. Очень нравитесь. И уже второй месяц, вы похожи на тень Марии Полежаевой. У вас круги под глазами. Вы плохо спите? Выглядите бледной. Дрожат руки, часто роняете предметы с парты. Стали носить объемные свитера, скрывающие фигуру, сгорбились, втянули шею в плечи. Диагноз прост. Вы его уже слышали. Это так?

-Почти.

Выдавила Маша из себя правду, сама не зная зачем.

-Хотите рассказать мне? Никому не выдам. Обещаю.

-Нет. Не могу. Простите.

Химичка смотрела сочувственно, пристально. Спросила решительно.

-Деточка моя. Вы не беременны?

Маша покачала головой в знак отрицания.

-Уверены?

-Да.

-Хорошо. Если надумаете поделиться с кем-нибудь своим горем, не стоит выбирать в исповедники подруг. Одноклассницы это одноклассницы. Вы меня понимаете, солнышко?

Теперь Маша кивнула.

-Златовласка, девонька, лапочка ни один мужчина, а тем более ни один скот мужского пола не стоит вашей слезинки. Я часто вру?

Она резко сменила темп речи. Просто потребовала ответа. Маша подчинилась мгновенно и непроизвольно.

-Нет.

Тут же добавила с упрямым видом.

-Мне такие случаи неизвестны.

Анна Леонтьевна ласково погладила девочку по плечу.

-Я не вру детям. Так вот, Златовласка, запомните, что мудрая училка считает вас настоящим сокровищем. Цыц! Не перебивать. Вы сокровище! Без возражений. Еще раз. Чтоб запомнили. Вы - сокровище!

-А на "ты" можно?

-Что?

Удивилась химичка.

-Еще раз повторить такие приятные слова, но на "ты"?

-Я не называю никого в этих стенах на "ты". Без исключений.

Но в Машу точно вселился гений упрямства.

-А мы выйдем из этих стен. Я вас провожу.

-Безупречное логическое построение. Браво.

Мгновение она молчала. Потом вновь сверкнула лукавой улыбкой. Поразительно - какими белыми и блестящими у Анны Леонтьевны были зубы. Враги считали их фарфоровыми коронками. Что в девяностые годы было невероятной роскошью: изготовленной в крутой столичной клинике. Навряд ли подобная сплетня соотносилась с действительностью. Откуда бы такие средства у скромно одетой химички.

-Согласна. Но это исключение из правил. Козырять им не разрешаю. Никогда!

-Так точно.

Жила Анна Леонтьевна неподалеку. Маша добежала бы за пять минут. Химичка ковыляла почти час. Впрочем, лицо у нее было спокойным. Точно долгая прогулка доставляет огромное удовольствие. Маша ждала молча. Изредка бросая сверху взгляд на лицо педагогини. (Еще один титул, навешенный Вайзян влюбленными учениками.) Наконец Анна Леонтьевна сдалась. Остановилась у входа в подъезд. Взяла Машу за ледяную руку.

-Детонька. Ты - сокровище! Настоящее. Исключительное. Помни это. Всегда. Ты - сокровище. Сокровище! Сокровище! Сокровище!

Маша невольно заулыбалась. Химичка отпустила ее ладонь.

-До свидания, дорогая. Спасибо, что были так любезны и проводили меня домой.

-Спасибо Вам.

Придержав дверь подъезда, чтобы Анне Леонтьевне было удобнее, Полежаева еще чуть-чуть постояла рядом с домом, где жила лучшая учительница не только их школы, всего Заранска, наверняка. Пошла домой медленно-медленно. Повторяя про себя.

-Сокровище. Я сокровище. Анна Леонтьевна говорит правду! И только правду!

Не удержалась. Полученный заряд энергии требовал выхода. Остановилась на пустыре между двумя улицами. Подняла голову к небу, посмотрела на желтый лимон луны, зажмурилась почему то (от стеснения перед самой собой) и как закричала в голос! Потом почти запела. Прибавляя и прибавляя мощности по ходу фразы.

-Анна Леонтьевна говорит только правдуууууууууууууууууу! Одну толькоооооооооо правдууууууууууууууууууууууууууу! Да! Да! Да! Правдууууууу!

Чей то противный кашель и едкий комментарий обожгли Машу, точно хворостиной вдоль спины внезапно вытянули.

-Ну и что?

В наступившей тишине вредный мужской бас со скрипом повторил.

-Ну и что? Орать то зачем?

Маша охнула. Припустила бегом. Невидимый в темноте мужчина, шедший следом, а теперь отставший, продолжал ворчать.

-Какая Анна Леонтьевна? Какую правду? Вопит, как оглашенная. Про Леонтьевну какую-то. Ох, девки. Беда с ими.