Машинка и Велик или Упрощение Дублина. [gaga saga] (журнальный вариант)

§ 45

…Марго сама спрыгнула в погреб за Великом; ребёнок был худ и холоден, тельце его так истончилось и усохло, что едва прикрывало дрожащее сердце. Но огромные, как у мага огня, светлоосеннего цвета глаза вспыхнули ей в лицо живым вифлеемским сиянием.

— Слава Богу! — прошептала она и поднялась из погребального мрака на свет с мальчиком на руках, красивая, счастливая.

Навстречу ей шагнул Че, прижимавший к груди спасённую Машинку. «Как Сикстинская Мадонна», — подумал он о Марго. «Как Христофор Псеглавец», — подумала Марго о нём.

Евгений Михайлович понял восхищённо, что никогда не унизится до попыток завербовать эту прекрасную женщину, до любой лжи ей. Он сказал:

— Дело сделано. Я выполнил данное вам, Маргарита Викторовна, слово. Но я прошу вас не выполнять того, что вы взамен пообещали мне. Вы будете несчастны со мной, — он говорил в куртуазной, отчасти средневековой и рыцарской манере. — Вы не знаете всего обо мне. И я не могу сказать вам всего. Вы думаете обо мне лучше, чем я есть. Страшная тайна, которую раскрыть не смею, разделяет нас навсегда. Помните, что я любил вас. Или лучше — забудьте об этом. Я даю вам свободу, ибо не могу дать счастие. Ступайте с Богом. Fare thee well! And if for ever, still for ever fare thee well!

Марго удивилась: «Вот так речь, наизусть выучил ведь, готовился… что-то из Байрона?.. вот так Че!» — и удивлённо посмеялась, и затем с облегченьем вздохнула.

Аркадия Быкова выпустили, извинившись. Он тут же нагородил фон Павелеццу какой-то околесицы про то, как в изоляторе поставил себя настолько авторитетно, что из Белого Лебедя малява пришла от воров о назначении его смотрящим по Константинопылю и окрестностям. Заметив также, что неплохо отдохнул и пора уже браться за работу, навёрстывать упущенные выгоды, сказал, что срочно летит в Лондон, и уехал в Ухолово.

Сиропова от гнева и стыда за случившееся в её доме слегла, муж ходил за ней и перепуганными их детьми.

Анатолия Негру арестовали. Он и под арестом оставался услужлив и деловит, и правдив, и спокоен.

Машинке и Велику что-то придуманное сказали про отцов, что-то про командировки в другие города. Ещё в карете скорой помощи дети взялись за руки и уже не разлучались. Они молчали, не смеялись, не плакали, ели что давали, но неохотно, смотрели друг на друга редко, но рук почти не разнимали. Первую ночь после спасения провели в поликлинике, в одной палате. Потом Надежда забрала Машинку домой, Велик пошёл по коридору за ними; Надя, всплакнув, взяла к себе и его. Маргарита навещала их каждый день. Медики отчаялись разговорить и развлечь детей.

— Надо их в Москву, — признал главный педиатр. — Там пограмотнее меня врачи есть. Ступор какой-то у деток. От стресса, что ли? Извиняюсь, я больше по ветрянке специалист… В Москву бы…

— В Москву, в Москву! Да, конечно! — воскликнула Марго, уцепившись за эту мысль, придавшую вдруг её жизни какую-то форму. — Я всё и организую. У меня в знакомых полминздрава. И частнопрактикующие лучшие. И за границей, если надо, лучшие. Ну и папа, когда будет нужно — он тоже всех знает. Пусть это будет моя проблема. Я справлюсь!

Надежда Петровна засобиралась было с Маргаритой Викторовной в Москву, но внезапно налетевшая жестокая инфлуенция свалила и её, и она скрепя сердце отпустила дочку с Острогорской, обещая сразу же по выздоровлении приехать. Дочка равнодушно согласилась. На Велика оформили срочно нужные для лечения бумаги. И вот уже Марго увозила детей в столицу.

— На год, или хоть на полгода, или хоть на месяц увлекусь, выхожу детей, доброе дело сделаю, а там… что там?.. — думала она, надеясь, что благородные хлопоты отгонят хандру, уже крадущуюся по пятам злобно, сонно.

Машинка и Велик молча и смирно сидели на заднем сидении автомобиля. Марго завела мотор, вышла попрощаться с Мейером и Надеждой. Мейер стоял у кривцовских ворот, Надежда с обвязанным оренбургским платком горлом, кашляя и плача, махала рукой в окне своей спальни на втором этаже.

Тунгус ещё дней на пять задерживался доналадить, а может быть, и довершить совсем следствие. Он обнял Марго, проговорив:

— Решила окончательно?

— Да, решила.

— И что?

— Ничего. Просто ухожу. Не могу больше. Устала. Поищу себе другое развлечение.

— А это было развлечение?

— А ты думал что?

— Ловить подонков, ночами не спать, мотаться чорт знает куда, рисковать, да ещё и думать, думать без выходных — это для тебя развлечение?!

— Ты знаешь, что да.

— А в чём тогда работа?

— Существовать. Бояться пустоты. Не видеть смысла. Вот моя работа.

— Тяжёлая, кажется…

— Самая что ни на есть… чёрная…

— Жаль, — вздохнул Мейер.

— Жаль, что работа такая?

— Жаль, что уходишь.

— Что же жаль? — улыбнулась Марго. — Займёшь моё место. Больше ведь некому. Ты круче всех.

— Да при чём здесь место! Просто очень жаль… И Дракона вот не поймали! Может, добьём эту тему, а? Возьмём гада, а потом и уйдёшь. Совсем с другим настроением, а?

— Не возьмём.

— Почему это? Всех брали, а этого отчего ж не взять?

— Помнишь, у Дублина в квартире на стене картинку? Странную такую, яркую?

— Ну да. Что-то там из геометрии.

— Вот именно. Фрактал Хартера-Хейтуэя.

— Ну…

— А знаешь, что у этого фрактала есть ещё второе название?

— Я должен спросить — какое же?

— Дракон.

— Дракон?

— Дракон.

— Да ладно…

— Точно, точно. Я всё-таки иногда училась… Вспомнила тут как-то намедни… Дракон!

— И что же ты думаешь? Автопортрет такой зашифрованный? Или икона? Это ведь ничего ещё не доказывает.

— А когда Глеб Дублин с сыном переехал в Константинопыль из Москвы? — спросила Острогорская.

— Не помню… Но в материалах дела это всё есть.

— Это всё есть, а того только в материалах дела нету, что в том же именно году прекратились исчезновения детей в Москве и Подмосковье…

— Не может быть! В том же именно году?.. И спустя несколько лет… опять начались… именно здесь! Такие же!.. Со «следами Дракона»…

— Так точно, товарищ следователь, — вздохнула Маргарита.

— Ооооо, — застонал майор.

— Я вот думаю — обижал ли он и Велика или всё-таки нет? Эти маньяки и сериалы часто бывают любящими заботливыми отцами, как ни странно… Вот и этот… на полюс, не куда-нибудь сына ушёл спасать… Любил, значит… А других таких же — не любил…

— Оооо, — сжимал кулаки и жмурился от досады тунгус. — Нооо — всё равнооо… это не стопроцентные доказательства… Надо ещё поразбираться…

— Вот и поразбирайся. А мне пора… Пока! — шепнула она ему. — Пока! — крикнула Надежде и потом дошептала: — Стопроцентно вообще ничего не доказано. Все преступники невинны. В пределах статистической погрешности. И допусков человеческой логики.

— Ты… самая… — попрощался тунгус.

Марго села за руль; Машинка и Велик держались за руки. «Как они выживают среди нас?» — подумала Марго, поглядев на них.

Повиснув на тонкой, непрочной, то и дело рвущейся дороге, одинокая машина с женщиной и детьми потянулась вверх, прочь из холодного и тёмного, как погреб, мира, через бездонные болота и овраги, через поля полыни, века бесчестия и злобы, через беспросветные заросли колючих ядовитых людей. Велик смотрел в окно и знал, что они выберутся. Он видел, как высоко впереди по ледовому небу, открывая им путь, раздвигая глыбы мрака, летит сверкающий парусник; и капитан Арктика улыбается, выправляя штурвал и различая прямо по курсу тепло новой жизни, восходящую над вечной мерзлотой солнечную приветливую Москву.