Масонство в прошлом и настоящем

II. ИНИЦИАЦИЯ

Доступ в масоны открыт благодаря инициации. Мирянин, взыскующий «масонского света», не может прямо войти в помещение храма. Сначала он должен оказаться в «зале размышлений». Здесь господствуют черный цвет и эмблемы смерти: клепсидра (время неумолимо бежит и, подобно мифическому Хроносу, пожирает своих детей), фонарь, кости скелета, кусок черствого хлеба, кувшин воды. Последние два символа Буше[61] связывает с одним из образных комплексов Ветхого Завета — Третьей книгой Царств (19, 5–8). Илия, прежде чем убежать от гнева Иезавели в пустыню и затем к горе Хорив, «лег и заснул под можжевеловым кустом; и вот Ангел коснулся его и сказал ему: встань, ешь (и пей). И взглянул Илия, и вот у изголовья его печеная лепешка и кувшин воды. Он поел и напился, и опять заснул. И возвратился Ангел Господень во второй раз, коснулся его и сказал: встань, ешь (и пей); ибо дальняя дорога пред тобою. И встал он, поел и напился и, подкрепившись тою пищею, шел сорок дней и сорок ночей до горы Божией, Хор ива».

Хлеб и вода в «зале размышлений», следовательно, являются символической пищей мирянина до того, как он начнет «путь» инициации. Но это — одно из возможных толкований. Черствый хлеб может символизировать мотивы старения и немощи на лоне плодородной природы. Вода, заключенная в сосуде (бессмертная душа, заключенная в тело-могилу, в соответствии с пифагорейскими и платоническими традициями?), может навеять представления о скрытой, невыраженной жизни, пребывающей в материнском лоне, в пещере, в ночи. Психологическая школа Юнга рассматривает эти образы как взаимозаменяемые и принадлежащие к одному архетипу — женскому началу.

«Зал размышлений» — место медитации, схождения в ад, в утробу Земли.

Инициируемый видит начертанную на одной из стен надпись из инициалов V. I. Т. R. I. О. L., приписываемую розенкрейцерам: Visita Interiora Terrae, Rectificandoque Inveniens Occultum Lapidem, то есть посети утробу земли, и, исправив свой путь, ты найдешь тайный камень. Это — приглашение, побуждающее глубоко осмыслить теневые стороны своего существа, своей непросвещенности и непосвященности, замешенных на слепоте и страдании. Путешествуя мысленно в царстве смерти, можно потерять «правый путь», как Данте в «сумрачном лесу» или как те юноши из первобытных племен, которые прежде, чем они станут шаманами, падают наземь, слов но подкошенные «инициационным мором», биясь в конвульсиях и горячечно бредя. Вот почему для того, чтобы выйти из этого царства и найти философский камень — сознание (совесть), необходимо «выправить» свой путь, причем не единожды, а многократно — вся кий раз, когда он подводит к бездонным пропастям отчаяния и отказа от борьбы. Но человек, совершающий обряд посвящения в масоны, уже как бы заранее знает, пребывая в «зале размышлений», о том, что ему было торжественно обещано: «Будь настойчив, и ты очистишься, выйдешь из бездны тьмы и увидишь Свет». Посвящаемого просят оставить символическое завещание, в котором поименованы его обязанности. Согласно правилам личного самоусовершенствования, разра ботанным Джузеппе Мадзини, а до него Эдмундом Бёрком, обязанности предшествуют «правам». Масонская этика предписывает исполнение обязанностей в силу их внутренней самоценности, а вовсе не в ожидании результата или выгоды, которые могут быть получены. Речь идет об обязанностях человеческой личности прежде всего в отношении самого себя и в отношении мира.

Непосвященный, таким образом, умирает. Его же завещание, будучи отражением сознания человека, готового к «новой жизни», является идеальным пропуском для входа в храм.

По обычаю посвящаемый в масоны должен постучать в дверь храма. В ряде масонских «катехизисов», бывших в ходу в Англии, содержится объяснение этого ритуального жеста посредством следующего стиха из Евангелия от Матфея: «Просите, и дано будет вам; ищите, и найдете; стучите, и отворят вам» (7, 7). Бернард Джонс напоминает также, что, согласно свидетельству Дурандуса, ритуал освящения церкви в XIII предусматривал, чтобы епископ трижды обошел вокруг храма, стуча при этом каждый раз в дверь. Троекратный «стук» читался тогда указанием на Святейшую Троицу христиан[62].

Сейчас трудно сказать, каков именно источник происхождения этого ритуала в масонстве. Главное, что «три четких удара», свидетельствующие о желании кандидата войти в храм, являются общепринятыми в ритуале масонства, разумеется не будучи связанными с тем смыслом, который вкладывали в него средне вековые христиане.

Одежда соискателя (другой термин, который в масонской практике применяется в отношении инициируемого) должна быть в беспорядке, и, что примечательно, одна нога у него — разута. В библейской книге Исход (3, 5) Господь, взывая к Моисею из горящего куста, приказывает ему снять обувь, «ибо место, на котором ты стоишь, есть земля святая». То же предписание входящим в Иерусалимский храм со держится в Талмуде[63].

В греческой мифологии Ясон, перед тем как возглавить аргонавтов, отправляющихся в путь (яркий пример инициационной практики) за Золотым руном, предстает перед царем босым на одну ногу.

Беспорядок в одежде призван символизировать состояние замешательства непосвященного, который, входя в храм, еще не прошел обряд инициации. Можно даже сказать, что у непосвященного не просто одежда в беспорядке: одежда есть внешний покров, поэтому она символизирует «разложение» внешней оболочки в процессе символической смерти, которую принял кандидат в «зале размышлений».

На посвящаемом также не должно быть ничего «металлического», то есть символически не должно быть денег, оружия, страстей, потрясающих мир. Он должен запомнить этот момент «бедности», так как в дальнейшем одна из его обязанностей отдавать излишнее тем, кто нуждается.

После введения в храм непосвященный просит Света. Глаза его закрыты повязкой, так как он слеп. Мастер, прежде чем одарить его Светом, объясняет посвящаемому некоторые каноны масонского Ремесла, затем приглашает принести присягу на «кубке возлияний». Сладкое и горькое питье, чередующиеся в чаше, А. Регини[64] связывает с источником Мнемозины (памяти) и водой из реки Леты (забвения). Мнемозина — греческая богиня памяти. Вспомним, что для пифагорейцев и платоников познание самого себя осуществляется посредством «анамнеза», то есть воспоминания о путешествии собственной души во Вселенной. Лета — река, ведущая в Аид, и ее вода — «летальная», то есть мертвая, вода — несет гибель и смерть. В масонской символике сладкое и горькое питье являются, очевидно, представлением о двух возможных путях, которые еще открыты перед непосвященным: путь просвещения, если он искренне отнесется к своему посвя щению, и горечь «второй смерти» — смерти духовной, иначе говоря, несостоявшейся инициации, которая призвана освободить человека от «первой смерти», то есть мирской жизни. Испить горечь суждено тому, чьи губы совершат клятвопреступление, тому, кто откажется от взятой на себя обязанности этического и духовного строительства своей личности, вменяемой всякому, вступившему на масонский путь.

В сопровождении одного из братьев кандидат должен совершить последних три символических путешествия — «в воде, воздухе и огне». Первое путешествие — под землей — он уже совершил, находясь в «зале размышлений».

Кандидата представляют собравшимся как человека «свободного и добрых обычаев». Добрые обычаи — это значит человек честный и умеренный. Он свободный человек потому, что свободен от предрассудков и сковывающих разум цепей фанатизма, ибо, как утверждает один из масонских источников, «тот, кто не может пользоваться свободой, должен быть отторгнут от наших тайн как не умеющий управлять своим поведением и неспособный выполнять взятые на себя обязанности»[65].

Преодолев два квалификационных экзамена, кандидат должен тем не менее совершить очищение, то есть пройти через четыре элемента — землю, воду, воздух и огонь, — являющиеся основными компонентами материи в физике Эмпедокла и Аристотеля. Согласно послед нему, эти элементы составляют «подлунный» мир и в чистом виде построены по вертикали, начиная с элемента более тяжелого (земли) и кончая самым легким — огнем. Выше огня — эфир, который Аристотель понимает как некую небесную субстанцию, владеющую совершенством кругового мира. Представление о четырех элементах, образующих материю, было в виде многочисленных вариантов распространено во всем древнем мире.

В масонской ритуальной символике путешествия четыре элемента призваны изобразить наглядно Кратный путь, на котором дух сначала стал материей, затем поднялся от земли к небу. Попробуем понять значение этого движения, воспроизведя ниже слова, с которыми обратился к двум новоприбывшим масонам Л. Сальвини: «Итак, вы прошли в обратном порядке тот путь, которым человек приходит в жизнь: человек рождается творческим огнем, он рождается огнем любви, он замешен на текучей лимфе, текучей крови и созревает в воздухе, заканчивает свой путь в земле. Вы же сегодня от земли прошли через текучую воду, воздух и приблизились к огню, дабы стать сыновьями Света»[66]. Соприкосновение с четырьмя элементами при совершении масоном своего пути следует «вертикали», о которой было сказано выше, оно подводит человека к слову «да будет Свет», означая воссоединение со светоносностью первичного акта творения (Бытие, 1,3).

В ходе символических путешествий инициируемый наталкивается на «препятствия», которые постепенно преуменьшаются, подобно тому как материя истончается, следуя Аристотелевой «вертикали». И все же скитания вслепую в храме, шумы, обрушивающиеся на него, создают в представлении соискателя чувство «перехода». По завершении четвертого путешествия наступает успокоение. В воцарившейся тишине голос напоминает посвящаемому «золотое правило» — универсальную этическую заповедь «Не делай другим того, что ты не желаешь самому себе, делай другим добро, какого ты желал бы самому себе».

Теперь следуют магические мгновения — совершается переход из храма в «зал потерянных шагов», затем снова в храм для свершения обряда инициации.

Находясь у алтаря, кандидат берет на себя обязательство «хранить в святости честь и жизнь всех людей» и не исповедовать принципов, которые несовместимы с принципами масонства.

Посвящаемому уже вернули зрение. Но храм все еще погружен в полутьму. Три удара молотка Мастера — и храм наконец залит светом. Соискатель видит лица своих братьев.

Мастер, держа пламенный меч, совершает обряд инвеституры — введения в масоны. Новый масон «украсит своим присутствием сии колонны», как только Мастер произнесет следующие слова: «Ты мой брат». Посвященный в масоны получает фартук, который будет носить в ложе. Фартук символизирует Труд — «первейший долг и обязанность, высочайшее утешение человека». Он получает также две пары белых перчаток: одну для себя (символ чистоты), другую пару — для спутницы жизни, являющейся «совершеннейшей женщиной», то есть той, которую масон любит и уважает.

Термин «брат» восходит, согласно масонской традиции, к словоупотреблению древних рукописей, которые предписывают следующее: «Будешь называть вольных каменщиков своими братьями, или иначе своими товарищами, и никогда более их полным именем».

Фартук, который у Ученика лишен фигур и символического орнамента, а у масонов высших степеней снабжен богатейшей символикой, был, как известно, в обиходе «оперативного» средневековного масонства. Правда, согласно Б. Джонсу[67], его наличие засвидетельствовано источниками, найденными в Египте и относящимися к периоду четырех-пятитысячелетней давности. На фиванских фресках изображены рабочие фартуки строителей.

Что касается перчаток, то они также были в обиходе средневековых масонов. Свидетельства тому найдены в Шартрском и Йоркском соборах, а также в уставах, называемых «Уставами Шоу», относящихся к 1589 г. и действовавших в Шотландии. В средневековой Англии белые перчатки, как правило, носили судьи.

Символика перчаток связана также и со средневековым рыцарством, если верно, что рыцари обычно украшали свой шлем перчаткой прекрасной дамы[68].

На следующий день после состоявшейся инициации Гёте, например, предназначил пару белых перчаток для своей возлюбленной, сопроводив свой дар следующими словами: «Скромный подарок, если судить по первому взгляду, ждет Вас по возвращении. Самое удивительное… я могу его сделать только одной женщине и только один раз в жизни»[69].

Масонская инициация предназначена для мужчин, или, по символической терминологии, имеет «солярный» характер. Женщины в масонские ложи не допускаются, но не из-за каких-то женоненавистнических предрассудков. Тому есть иные причины. По мнению исследователя масонства Рене Генона, исконно масонская инициация была введением в секреты мастерства ремесла рабочего-строителя и, следовательно, задумана по форме специально для тех, кто работает на строительной площадке, то есть для мужчин. Поскольку основанием инициационной практики масонства является традиция, «мужские» привилегии должны были строго соблюдаться и в новое время.

Дело не в том, что масоны считают женщину неспособной воспринять установления общины. Этико-духовное совершенствование, познание самого себя, символизм и эзотеризм — все это универсальные ценности, следовательно, относятся они и к женщине. Однако формы, в которых выражена масонская обрядность (трудная ручная работа каменщика и «физические испытания», символика меча, согласно легенде о Хираме), выглядели бы гротеском и нелепостью, если их сочетать с женской психологией, которая по своей природе и исторически движется по иным орбитам.

Как писал в «Масонском обозрении»[70] один из основателей итальянской школы психоанализа, проф. Эмилио Сервадио, инициация женщин «мыслима только как постепенное осознание женщиной своей жизнедарящей энергии — «шакги»[71]… воды-посредника, «иони», порождающей миры, божественного Нуля. Отождествление женщины с мужским естеством? Что может быть абсурднее?» Думаем, понятно, отчего в масонских ритуалах совершенно отсутствуют символы, действия и легенды, которые были бы вдохновлены «женской» темой.

Как ни парадоксально, но именно глубочайшее уважение к женщине и ее внутреннему миру вынуждает масонов не допускать женщин в свой круг. Братства, посвящающие в масонство женщин, считаются Великой объединенной ложей Англии и национальными масонскими общинами самозванными, не имеющими статуса «законных» лож.

Вопрос об инициации женщин, разумеется, нельзя исчерпать в нескольких строках. Необходимо напомнить, например, об огромном значении символики Астарты или Изиды в древних инициационных обрядах, связанных с тематикой плодородия. Укажем и на современную ициационную практику ордена мартинистов, который руководствуется учением мистика XVIII в. Луи Клода де Сен-Мартена. В этот орден допускаются женщины, хотя, говоря по правде, географическое распространение мартинизма сегодня весьма неопределенно, тем более что под его эгидой нередко подвизаются группы людей, излишне склонных к импровизациям и фантазиям.

Тем не менее хотелось бы надеяться, что нам удалось убедить читателя, что масонство закрыто для женщин отнюдь не по дискриминационным причинам. Чтобы за вершить эту тему, приведем высказывание масона Джузеппе Мадзинииз его поучения, озаглавленного «Обязанности мужчины»: «Любите и уважайте женщину. Не ищите в ней только утешения. Но ищите в ней силу, вдохновение, удвоение ваших умственных и нравственных способностей. Выбросьте из головы раз и навсегда всякие помыслы о своем превосходстве. Никакого превосходства у вас нет. Запомните это. Многовековые предрассудки, неравное образование, укоренившаяся не справедливость законов — вот в чем причина кажущейся умственной неразвитости женщин. Но разве история угнетения не научила вас, что угнетатель всегда удерживает свою власть на созданных им же самим основаниях?..»[72]

Однако возвратимся к вопросу об инициации. Посвященный Ученик обретает «слово, знак и токкату», присущие его степени, и получает символическое наставление в мастерстве: брат-наставник по поручению Мастера подводит Ученика к неотесанному камню, где он и приступает к работе.

Итак, человек, посвященный в масоны, имеет право занять «место у колонн». Одежда его снова приведена в порядок, и «металл» ему возвращен. Братья выражают свою радость. Они поднимают мечи, острие которых прежде было направлено на новоприбывшего, и поздравляют нового брата троекратным похлопыванием по плечу открытой ладонью.

Какова же связь между масонской инициацией и инициационными обрядами, существовавшими в древности? Несомненно, в их основе обнаруживается общая глубинная динамика. Однако масонская инициация обладает особенностью, которая, по-видимому, состоит в синтезе современного и древнего, мифа и разума, созерцания и деятельности.

По сравнению с первобытно племенной моделью инициации масонская практика лишена какой бы то ни было жестокости — жертвоприношений, «инициационных» увечий, запугивания инициируемого. Главное же различие состоит в том, что масонский ритуал не является обрядом, свершаемым над юношей, вступающим в мужской возраст. Инициация у масонов — это опыт, пережитый вполне зрелым человеком, обычно после достижения двадцати одного года, по его просьбе и согласию. В отличие от мистерий в честь Митры, Озириса, орфических ритуалов и т. п. масонская инициация, которая в известной мере является продолжением выше указанных обрядов, обладает самостоятельным значением, будучи свободной от мифологически-религиозной исключительности, мотивировок жертвенности и фантастических представлений, ритуальных эксцессов. Инициация у масонов, судя по всему, стала своеобразным сочетанием основных мотивов античных мистерий (познание, смерть и воскресение) с иудейским и христианским этическим монотеизмом, наследием «оперативного» средневекового масонства и вершинами философской мысли XVII и XVIII вв.

Общей между масонской инициацией и традиционными инициационными обрядами (при наличии известных исключений) является дисциплина соблюдения «тайны», хранить которую масон обязуется при вступлении в ложу. «Масонская тайна» — предмет непрекращающихся домыслов. Все наиболее резкие обвинения против масонства содержат указание на существование у масонов особой «тайны». По тонкому замечанию А. Амбези, при этом используется пружина «автоматизма человеческой психики»[73], под воздействием которой преступным или по меньшей мере подозрительным является все, что не становится достоянием гласности, все, что происходит в тишине и без посторонних глаз.

В действительности же масонство, согласно своему уставу, не является секретным или тайным обществом. Единственное, чем оно дорожит, — это «умолчание». Масонство не любит шума, мало обращает внимания на пропаганду, сторонится площадного многословия, пренебрегает демагогией, то есть всем набором публичности, которая сегодня заполонила политическую и культурную жизнь.

Руководители масонства и его главные штаб-квартиры повсеместно доступны. Если масонские собрания и ложи закрыты для публики, то это не оттого, что за их стенами творится нечто недозволенное, или потому, что масоны ведут себя наподобие сектантов. По утверждениям самих масонов, они поступают таким образом в знак уважения к иниационной традиции, предусматривающей отсутствие посторонних глаз. Молчание масонов обусловлено, пожалуй, невозможностью передать на словах тот духовный урок и опыт, которым они дорожат.

Тайна, окружающая масонскую «работу», согласно их учению, связана с тем, что каждый член ложи обязан лично, опираясь на собственные силы, стремиться к самосовершенствованию. Это — дело его совести, его устремления не разрастаются за счет других. Добровольный путник, вступивший в храм, подвергается испытаниям в тишине и молчании тех, кто вступил на эту стезю до него. Молчание окружающих призвано многократно усиливать голос собственной совести, побуждать к совершению собственных поступков, продолжению собственного поиска.

Масон может, если он того пожелает, предать гласности факт своей принадлежности к ордену. Но по уставу, он обязан не обнародовать, не получив на это особого разрешения, имена других братьев. Причина этого распорядка в жизни масонства просто и ясно объяснена Лино Сальвини в обращении к новоприбывшим: «…вы должны соблюдать сдержанность в отношении лиц, которых увидели сегодня, имен, которые входят в общину, ибо каждый человек имеет право сказать о себе только то, что он сам желает сказать, и не желает, чтобы за него говорили другие».

Вряд ли стоит говорить, что если бы подобная сдержанность была хоть немного более, чем обычно, распространена в мире, именуемом масонами «светским», то, надо думать, от этого только выиграли бы общественная сплоченность, политическая нравственность, серьезность и уважение к человеку.

В истории были периоды, когда масонство вынужден но становилось «тайным обществом». Так случалось во времена гонений, исторических обстоятельств, вызывалось необходимостью сохранить во враждебной среде жизнь своих людей, непосредственно участвовавших в революционных событиях. Там же, где масонство имеет возможность совершать свой труд в обстановке общественного уважения, как, например, в Англии, Соединенных Штатах, Австралии, масоны всегда действуют при свете дня. В газетах этих стран публикуются извещения о собраниях лож. В особые даты масоны выходят на уличные демонстрации, надев фартуки, шарфы и орденские цепи. Члены общины, люди самого разного социального происхождения, гордятся своей принадлежностью к своей организации.

Остается задать вопрос, имея в виду масонский эзотеризм, в какой мере масонство обладает тайными знаниями в сфере духовного постижения. Если под этими тайнами подразумевать знание о том, как разрешить загадки человека и космоса, то ответ, очевидно, не может не быть отрицательным. Масонство искони отмежевывалось от разнообразных «оккультных» школ, про поведующих более или менее соблазнительные доктрины. Если же под «тайным духовным знанием» разуметь метод, способный расширить сферу сознания и познания в универсальном значении этих понятий, то в таком случае, согласно масонской традиции, такая тайна существует. Так, один из французских авторов указывает, что ряд Мастеров, метафорически разъясняя ему этот вопрос, прибегли к притче, заимствованной из крестьянской жизни, в которой действуют хозяин, его сыновья и сокровище, зарытое в поле. «Сокровища они так и не нашли, но в поисках клада ископали и взрыхлили все поле. Равным образом и масон, преодолевая этап за этапом процесс инициации, превращается в другого человека. Вот в чем масонская тайна!»[74]

Однако вернемся к проблеме отношений между масонством и традиционными инициациями. В главах «Феноменология инициации» и «Смерть и инициация» своей знаменитой книги «Священное и мирское» Мирча Элиаде в связи с первобытно-племенными инициационными обрядами пишет: «…повсеместно церемония начинается с отделения посвящаемого от его семьи и увода его в уединенное место. Лес, роща, джунгли, сумерки пещеры — вот символы потустороннего мира, царства мертвых. Кое-где, например, верят, что посвящаемого уносит в жунгли тигр. Дикий зверь, таким образом, является воплощением мифического предка, Мастера инициации (заметьте, что в масонской инициации действует Мастер- Наставник, вспомогающий кандидату. — Авт.). Та же иниционная схема — страдание, смерть и воскресение — неизменно встречается во всех мистериях. Смерть считается высшей степенью инициации, началом нового духовного существования. Или, лучше сказать, рождение, смерть и воскресение считаются тремя моментами единой мистерии. Все силы архаический человек употреблял на то, чтобы доказать, будто между этими моментами нет прерывности. Ни на одном из них нельзя останавливаться»[75]. Правда, как мы уже говорили, было бы неправильно видеть в масонстве только модернизацию первобытных инициационных культов. В этих культах обычно используют подкрепляющие средства (укажем, к примеру, на наркотический эффект корня и бога, применяемый при совершении инициационного обряда тайной общиной бвигов, действующей среди прибрежного населения Габона) и мотивировки очищения от грехов, представляющие чрезвычайный интерес с психоаналитической точки зрения, но совершенно отсутствующие в масонском пути. V многих племен знания (неважно — космологические, нравственные и пр.), которые передаются новоинициируемому, являются заветом предков, которых следует умилостивить посредством жертвоприношений. Так, поро, объединенные в мощный тайный союз, действующий на территории Западной Африки, совершают человеческие жертвоприношения. В подобной практике присутствует элемент коллективного очищения от грехов, сопряженных с переживанием виновности, связанной с инцестом (кровосмешением) и эдиповым комплексом. Предки являются «коллективным отцом»: каждый из членов племени имеет одного отца, гнев которого следует смягчить. Таким образом, первобытный человек вынужден символически убить самого себя как ребенка. Для «осуществления» этого он объединяется с другими мужчинами группы и участвует в выборе «человеческого символа», обычно юноши, который и будет принесен в жертву.

Центральная роль «инфантильного магического мышления», говоря психоаналитическим языком, в первобытной инициации позволяет нам сделать вывод, что она соотносима с масонской инициацией так же, как детство соотносится со зрелым возрастом.

Нетрудно провести параллель между масонской инициацией и античными мистериями. Мистерии являются одной из наиболее волнующих страниц духовной истории человечества. Центром их распространения был бассейн Средиземного моря (Египет, Финикия, Греция). Они процветали начиная с VIII–VII вв. до н. э. вплоть до первых двух столетий христианской эры, когда мистерии Митры и гностицизм были «побеждены» новой римской религией.

Во всех мистериях есть центральное ядро — миф, повествующий чаще всего о смерти и воскресении какого-нибудь божества (Озириса, Адониса, Орфея). Вокруг мифа — структуры ритуально-инициационной техники призванные заставить человека идентифицировать себя с божеством, иными словами — привести человека к постижению (что само по себе уже считалось подлинной победой) бессмертия человеческой души. В мистериях нередко использовались натуралистические аллегории.

Возьмем, например, миф об Адонисе, боге растительного мира, легко отождествляемом в народном менталитете с наиболее красивым деревом ливанских рощ, ежегодно умиравшим, будучи пораженным кабаном, и воскресавшим каждые полгода. В одном из вариантов мифа говорится, что Адониса равно любили Астарта, богиня жизни и плодородия, и Персефона, властительница Аида, царства мертвых, так что он был вынужден полгода жить с одной, а следующие полгода — с другой возлюбленной. Аллегория, естественно, соотносима с природой, которая подвержена обновлению, с жизнью, которая возрождается через смерть. Таким образом, инициируемый, персонифицируя природу в божестве или герое — совершенной человеческой личности, а затем отождествляя самого себя с божеством (посредством ритуалов), в конце концов интегрировался в природу, ее вечное повествование о смерти и воскресении. Тем самым человек освобождался (по крайней мере теоретически) от страха вечной смерти. Жизнь и Смерть — это ведь не что иное, как поверхность бытия, предупреждает Кришна в священной книге индусов «Бхагавадгите»[76]. Доктринальный нерв большинства известных мистерий (вспомним хотя бы орфизм и пифагорейство) — путешествие души через бесчисленное множество ипостасей, форм и тел. Эмпедокл, древнегреческий философ, судя по всему посвященный в мистерии пифагорейцев, пишет: «Некоторое время в прошлом я был мальчуганом и девочкой, деревом и птицей, был и бессловесной морской рыбой»[77]. Идея — постепенное совершенствование души. Более того — сущностное единство любой формы жизни при взаимной их открытости друг другу.

Преимущество подобного учения в том, что люди, звери, птицы, растения, кристаллы не замкнуты в какую- то фальшивую единичность. Страдания и радости, сознание и инстинкт, органика и неорганика при этом не абсолютизируются. Можно было бы указать на многочисленные аналогичные элементы, сближающие масонскую инициацию с античными мистериями, скажем на степени иницииации в мистериях Митры — древнеперсидского происхождения, но распространенных и в Римской империи в эпоху, почти одновременную возникновению христианства. Эти степени символизируют очищение посредством семи небесных сфер. Бросается в глаза аналогия с четырьмя символическими путешествиями масонского ритуала.

Укажем и на миф об Озирисе, построенный на эпизодах убиения и утраты тела божества, и на масонское предание о Хираме, которое мы рассмотрим подробно, когда будем говорить о степени Мастера.

Тем не менее нам представляется, что подчеркивать подобные аналогии — значит полагаться на приблизительные впечатления, возникшие в ходе исследовательской работы. Очевидно, справедливым будет и упрек в стремлении толковать масонство в сопоставлении с древностью. Поэтому мы предпочли бы указать только на то значение, которое имеет пифагорейство в качестве предшественника масонства. Пифагорейская инициация завершается, после того как соискатель был выслушан, принятием обязательства соблюдать строго и неукоснительно обет молчания. Напомним, что метод пифагорейской школы, как пишет Джамбликов «Пифагорейской жизни», был основан на символике: «…если же символы не будут различаться и внимательно изучаться, если они не будут поняты посредством серьезного истолкования, то все, на что они указывают, покажется стороннему наблюдателю смешным и глупым, старушечьей сплетней и выдумкой досужих людей. Если же эти символы будут объяснены соответствующим образом, то их темнота и невнятность обернутся ярким и ослепительным светом… Только так они способны раскрыть свою удивительную глубину, глубину содержащейся в них мысли, передавая слушателю вдохновение тех ученых и мудрых интерпретаторов, которые поняли смысл символики»[78].

Среди пифагорейских символов немало «афоризмов», сформулированных на необычном, как представляется на первый взгляд, языке. Нечто подобное, заметим, свойственно и масонству. В ходе масонской «вечери любви», например, бокалы именуются «пушками», а вино — «порохом». Сильны в пифагорействе и «геометрические» мотивы. Инициационная присяга (которая у масонов произносится возле треугольного алтаря) у пифагорейцев подтверждается «тетрактисом», равносторонним треугольником, состоящим из десяти точек, который для полноты представления мы и воспроизводим.

Тетракгис, подлинная метафизика числа, представляет наглядную форму целостности Вселенной, которая движется от единства к множественности материального мира. «10» — священное число пифагорейцев. Оно считается «интегральным», совершенным, завершенным. В нем — синтез единичности и множественности. Масонство восприняло наследие пифагорейцев. Об этом свидетельствуют манускрипты оперативных масонов. В легендарном «масонском диалоге» Генриха VI, который был записан в 1434 г., а обнаружен философом Локком в 1696 г., можно, например, прочитать следующее: «Грек по имени Пифагор путешествовал для получения образования в Египет и Сирию, и во всех странах, где финикийцы ввели масонство, он получал доступ в масонские ложи, в которых многому научился. Обосновавшись в Великой Греции, он стал великим и прославленным ученым. Там, в Кротоне, он основал великую ложу и приготовил немало масонов…»[79].

Вне всякого сомнения, перед нами легенда. Под масонскими ложами, в которых, согласно анонимному автору диалога, Пифагор якобы побывал, в действительности скрываются египетские и финикийские мистерии (и разыскания Джамблико это подтверждают[80]).

Если говорить серьезно, то весьма показательно другое — теорема Пифагора, точнее, ее вариант в виде 47-го постулата Эвклида на фронтисписе первого издания «Книги уставов» Андерсона 1723 г. Под диаграммой

помещено греческое слово «эврика», по традиции приписываемое Архимеду. Но Андерсон, один из первых масонов нового времени, полагал, что это восклицание сорвалось с уст Пифагора, когда он открыл духовную «тайну», быть может, подтверждение универсального закона гармонии, который скрывался в сформулированном им геометрическом постулате. Примечание самого Андерсона, появившееся в одном из последующих изданий (1738) «Книги уставов», где Пифагор фигурирует уже в качестве отца-основателя масонской тайны, развивает гипотезу «пифагорейского» происхождения масонства нового времени[81].

При элементах сходства масонская инициация, однако, обладает своими особыми характеристиками, собственной семантикой, ценность которой нельзя приписать только воспроизведению античных традиций. В качестве восприемника и хранителя (основного, но, быть может, не единственного) инициационных традиций на современном Западе масонство, вне всякого сомнения, возросло благодаря тысячелетней истории христианства, а затем интеллектуального переворота XVII–XVIII вв. Тогда сформировался особый облик масонства, слагаемые которого — универсализм и автономность всех входящих в него учений; их не может отрицать ни один исследователь, какие бы доводы за или против он ни приводил.