Масонство в прошлом и настоящем

VII. ТЕМА СМЕРТИ И ВОСКРЕСЕНИЯ. СТЕПЕНЬ МАСТЕРА

В храме опускается траурная завеса, украшенная жемчужинами — символом слез. Солнце закрыто вуалью. В центре храма гроб Мастера Хирама и ветвь акации. Все готово к посвящению Подмастерья в степень Мастера. Глубокая тишина предшествует началу ритуала, воспроизводящего древние мистерии смерти и воскресения. Этим ритуалом завершается приобщение к масонству. Посвящения в еще более высокие степени лишь подтвердят введение в степень Мастера, украсят какими-то новыми качествами, но уже ничего не смогут добавить к сути происходящего сейчас.

Брат-наставник случайно обнаружил, что вокруг храма, «погруженный в глубокую медитацию», скитается Подмастерье. Достопочтенный Мастер опасается, не из числа ли он убийц Мастера Хирама. Но опасения напрасны. Подмастерье взыскует Света, воздаяния за свой труд. Он ждет степени Мастера. Достопочтенный внимательно осматривает его руки и фартук. Они незапятнанны. Подмастерье должен перешагнуть через гроб Хирама и остановиться в ногах у покойного Мастера, глядя в противоположную сторону. Подобно тому как в античных мистериях происходило отождествление живого с божеством, так и сейчас — Подмастерье с этого момента Хирам. Гроб, в котором прежде было заключено тело Мастера, теперь пуст и готов принять Мастера.

Кто же такой Хирам?

О нем сказано в Писании во Второй книге Паралипоменон (2, 3—16; 3, 15–17; 4, 11–12) (у евреев «Летопись») и в Третьей книге Царств (5, 2—12; 7,13–40) (у евреев в «Первой царей»), В действительности в этих двух текстах два разных Хирама: царь Тирский, у которого Соломон просил ливанские кедры для возведения храма, и «сын одной женщины», «умеющий делать изделия из золота и из серебра, из меди, из железа, из камней и из дерев…». В книге Бытия сказано и о третьем Хираме (Ираме), старейшине Едома (36, 43).

Нас интересует, разумеется, второй Хирам, один из строителей храма в Иерусалиме. Он был сыном одной вдовы, из колена Неффалшлова. Важно, что и масоны именуют себя «Детьми Вдовы». Он владел умением выделывать всякие вещи из меди, железа, камня и дерева (III кн. Царств, 7, 13–14). Он также поставил стол бы пред храмом и дал правому имя Махмн, а левому имя Воаз (III кн. Царств, 7, 21), Но в Библии нет и намека на убийство Хирама. Не сказано в Библии и о том, что Хирам будто бы являлся смотрителем работ по возведению храма, как об этом повествуется в масонской легенде.

Отметив эти неточности, в свете которых масонская легенда представляется нам более самостоятельной, чем принято думать, перейдем к сказанию о Хираме, связанному с посвящением масона в степень Мастера. Под началом у Хмрама Ученики, Подмастерья и Мастера. Каждое из подразделений имеет свои знаки, пароль и токкату для опознавания и получает «жалованье». Три Подмастерья возжелали стать Мастерами раньше срока. Заметив, что Мастер Хирам ежевечерне посещает храм, чтобы проверить, как движется работа, они устраивают засада у трех врат храма. Первый, вооружившись угольником, становится у Западных ворот. Второй, держа линейку, устраивает засаду у Южных. Третий же, сжимая в руке молоток, прячется на Востоке.

Хирам, осмотрев храм, выходит через Западные врата. Первый Подмастерье просит его о произведении в Мастера. Хирам ласково отвечает: «Когда завершишь срок и приобретешь достаточное умение, обещаю, что предложу тебя совету мастеров». Подмастерье пытается узнать пароль Мастеров, но Хирам отвечает: «Безумец! Не так я узнал заветное слово, не так я просил мне доверить его. Работай, будь настойчив, и ты будешь вознагражден». Первый Подмастерье пытается тогда ударить Мастера по голове. Хирам успевает увернуться от смертельного удара. Но он тяжело ранен. Мастер пробует бежать к Южным вратам. Но тут его под стерегает второй Подмастерье и угрозами домогается заветного слова. Хирам отказывается, и удар обрушивается на его шею. Покачиваясь, бредет он к Восточным вратам, где третий Подмастерье, так ничего и не добившись от Мастера, обрывает его жизнь ударом молотка в лоб. Хирам умер.

И вот мы снова в храме. В этот момент сказание и ритуал посвящения как бы пересекаются друг с другом, образуя драматическое целое. Во время рассказа о судьбе Хирама посвящаемый успевает пережить убийство Мастера. Теперь он Хирам. Смотрители, каждый в сопровождении семи Мастеров, отправляются на поиски тела Хирама, которое спрятали убийцы. Вот на земле они замечают следы борьбы, ветвь акации, которую бросилиздесь Подмастерья, чтобы скрыть следы преступления, угольник, циркуль. Вот и бездыханное тело Хирама. Ниспадает покров, скрывающий посвящаемого в Мастера. Достопочтенный Мастер узнает в нем Хирама, «праведника, сохранившего верность долгу до последнего вздоха». Смотрители пробуют «поднять» бездыханное тело, прикасаясь по очереди к пальцам правой руки. Но напрасно, потому что символически «плоть сходит с костей». Достопочтенный Мастер напоминает, что без помощи ближнего человек есть ничто. Все братья принимают теперь участие в «пробуждении» Мастера ото сна. Достопочтенный, вспомогаемый двумя Смотрителями, продолжает «поднимать» Хирама, накладывая «руку на руку, ступню на ступню, колено к колену, грудь к груди».

Хирам воскресает. Он воскресает к жизни в новом Мастере, который приносит присягу. Другие Мастера радостно приветствуют его. Достопочтенный Мастер возно сит хвалы Великому Архитектору Вселенной за то, что «Мастер нашелся и лик его более светел, чем прежде». Смотрители обращаются к братьям соединиться, чтобы «отпраздновать возвращение света и истины»[200].

В литературе есть сложные и, на наш взгляд, искусственные, так называемые «астрономические» толкования сказания о Хираме[201]. Мы не станем излагать их содержание подробно, ограничившись только одним Центральным тезисом: Хирам — это олицетворение солнца в момент зимнего солнцестояния, когда, одержав победу над тьмой, оно «умирает», чтобы воскреснуть и снова повторить цикл восхождения, продолжающийся вплоть до момента летнего солнцестояния. История Хирама, таким образом, повторяет миф об Озирисе. Нам же представляется, что и в обряде и в «философии» степени Мастера более ярко выражен этический мотив. Хирам не является, подобно солнцу, неким природным феноменом, равнодушно внимающим добру и злу. Он праведный и добродетельный человек. Вполне справедливо предположить, что лейтмотив Хирама вобрал в себя природные мифы о смерти и воскрешении наряду с иудейским этизированным монотеизмом. В подтверждение этого тезиса существует немало доводов. Прежде всего иудейско-библейский фон ритуала, когда храм разделен на две части — «Hekal» и «Debhir» (святое место и святейшее место в Иерусалимском храме), восклицание «huzza» (указывающее на силу, нисходящую с небес), то есть то же восклицание, которое и сегодня звучит под сводами синагог. Укажем и на динамику воскрешения Хирама, которую мы бы определили как «хоральную» и которая во многом напоминает столь же хоральное «воскресение праведников», запечатленное в великих библейских видениях и евангельских картинах. Так что мы имеем здесь дело не только и не столько с мифом солнечного круга, сколько с новым качеством. Если предположить, что Хирам солярное божество Озирис, то с такой же уверенностью можно предполагать, что он и Иисус Христос. Такого мнения при держивался ученый-масон Кови Крамп[202], который утверждал, что очевидные различия, существующие между хирамическим и христианским сказаниями, не могут рассматриваться в качестве аргументов против выдвигаемой им гипотезы по той причине, что:

а) легенда о Хираме дошла до нас как бы процеженной и, вне всякого сомнения, модифицированной в том, что касается исходного материала, который нам не доступен;

б) типичным приемом всякой эзотерической символогии является попытка «замаскировать» символическое содержание текста (вспомним хотя бы алхимический символ распятой змеи, представляющийся сегодняшнему человеку богохульством, тогда как в античности змея считалась символом здоровья и «спасения»).

Скорее всего Хирам — это не Иисус Христос, не Озирис, не Адонис и не Жак де Моле, Великий Магистр рыцарей-тамплиеров, погибший от рук короля, папы и лжебрата. Те же «подмастерья» — сказания о Хираме, символизирующие, по традиции, фанатизм, невежество и деспотизм.

Хирам — это один из многих образов и воплощений двойного воскрешения: безусловного, онтологического, природного (каким является воскресение солнца) и выстраданного, мыслимого и завоеванного в борьбе (каким является воскресение из мертвых «праведников»).

Мы ни в коей мере не собираемся недооценивать солярный аспект и натуралистическое содержание масонской легенды, что, помимо прочего, засвидетельствовано наличием в ритуале ветви акации.

Акация — растение родом из Восточной Африки, называемое иначе по деликатным и нежным соцветиям «мимозой». Разновидностей мимозы сотни, но только две из них, согласно Б. Джонсу, имеют символический смысл в представлениях масонов. Это Acacia Vera и Robinia Pseudacacia[203].

В библейском круге это растение (shittah; мн. ч. — shittim) — символ сакральномти и бессмертия. В книге Исход сказано, что ковчег, стол и алтарь должны быть «из дерева ситтим» (27, 1). Древние египтяне оказывали этому дереву «божественные почести». О нем же та кой известный масон, как Альберт Пайк, писал: «Подлинная акация — это также колючий тамариск, растение, которое росло возле бездыханного Озириса. Его почитали священным арабы, которые воздвигли из него идола А1 — Huzza, разрушенного потом Магометом»[204].

Согласно М. Холлу[205], возможно, что почитание этого растения связано с тем фактом, что люди античности считали его божественным из-за чувствительности к прикосновению. Не идет ли речь о стыдливой мимозе? По коптской легенде, мимоза была первой среди растений, почтившей Христа.

М. Холл подразделяет символогию акации на четыре отдельные интерпретации:

а) воскресение солярного божества (Озириса);

б) невинность, на которую указывает греческое название акации, потому, быть может, что листья этого растения чувствительны к прикосновению;

в) бессмертие и регенеративность, наличие элемента сопротивляемости времени и трансформациям (акация как вечнозеленое растение);

г) эмблема мистерии, в данном случае масонской, если вспомнить указание А. Маккея в его «Энциклопедии франкмасонства» о том, что по традиции во всех античных мистериях при совершении ритуала непременно присутствуют священные растения: лотос в мистериях индийцев и египтян, мирт в ряде древнегреческих мистерий и вереск у друидов.

Сакральность растительного мира связана с древнейшими культами вегетации. О духовном содержании этих культов поразительно четко сказано у М. Элиаде: «Так называемые культы растительного мира не являются результатом опыта непосвященных людей, так сказать, итогом наблюдений над природой, например весной когда растительный мир оживает. Ничего подобного. Все наоборот. Религиозный опыт обновления (возобновления, возрождения, воссоздания) мира предшествует и оправдывает ценностное значение весны как воскресения природы.

В культах растительного мира… естественное явление весны и возобновления вегетации не всегда обладает таким же значением, каким обладает знак-провозвестник космической мистерии. Группы юношей обходят дом за домом в своей деревне, показывая, например, зеленую ветвь, букет цветов, певчую птицу… По боль шей части эти обряды совершаются до того, как в природе естественным образом начнется весна»[206].

В истории масонства впервые акация появляется в издании 1738 г. «Книги уставов» Андерсона. О ритуальной значимости акации впервые говорится в диалоге 1760 г.: «Чье имя назвал Мастер-масон? Мое — я акация, явилась я из праведной и совершенной ложи»[207].

На этом мы и завершим наше отступление в мир растительной символики, напомнив также о том внимании, с каким ревнители алхимии всегда относились к растениям. В свете открытий в области фотосинтеза растения по праву могут быть названы величайшими алхимиками природы. Благодаря солнечной энергии и особой квинтэссенции, зеленым зернам пигмента, именуемым хлорофиллом, они в состоянии превращать углекислый газ и воду в углеводы, высвобождая при этом кислород. В круговороте веществ в природе они играют незаменимую роль, поддерживая жизнь на планете.

Итак, мы рассмотрели лейтмотив смерти и воскресения, содержащийся в инициации масона, становящегося Мастером. Теперь обратимся к тому же лейтмотиву в обряде масонских похорон, являющемся, на наш взгляд, одним из наиболее важных проявлений масонского спиритуализма.

Похоронный обряд масонов открыт также и не для посвященных (родственников и друзей покойного). Все они имеют право войти в храм. Но, как предписывает устав, они не могут присутствовать при начале и завершении службы.

Храм в траурном убранстве. Он украшен символами зодиака. Согласно ритуалу, служба начинается в полночь, ибо это «тот час, когда самая глубокая тьма окутывает покрывалом горя природу, замершую в ожидании света звезды, которая ее оживит».

С приходом непосвященных братья образуют цепь единения. Но в ней недостает одного звена. Горе братьев безмерно. Снова, в который уже раз, потеряно животворящее «слово». Мощно звучат слова молитвы, с которой Достопочтенный Мастер обращается к Великому Архитектору Вселенной, «неизменному началу всех изменений», прося о даровании вечной жизни усопшему брату.

Руководители ложи и братья совершают «путешествия», осыпая цветами смертный одр. Ладан дымит в кадилах. Теперь пора и непосвященным отдать долг любви и надежды покойному. Сопровождающий их Мастер уже роздал родным и друзьям веточки акации (мимозы). Смерть, произносит Достопочтенный Мастер, «всего лишь посвящение в таинства второй жизни». Память об умершем брате вдохновит нас на дальнейший поиск истины и света.

Цепь единения восстановлена. Все торжественно обещают «простить все обиды» во имя того, чтобы воцарились мир и согласие. После ухода непосвященных служба заканчивается. Символически уже наступил рассвет, «час, когда солнце показывается на горизонте и вселяет радость во все живые существа». «Как рождающаяся звезда разгоняет тьму ночи, так и надежда на то, что наш брат найдет отдохновение у Великого Архитектора Вселенной, пусть рассеет всю нашу боль и превратит в радость все наши горести».

По ритуальному обычаю собравшиеся «братаются», похлопывая друг друга по плечу. Так они «прославляют» ушедшего в мир иной брата.

Разумеется, обряд масонских похорон более сложен и более изощрен, чем наше краткое описание. Достаточно указать хотя бы на троекратный удар молотка различной интенсивности, которым Достопочтенный Мастер символизирует рождение, зрелость и последний вздох человека. Но и о других масонских ритуалах мы сочли необходимым высказаться столь же кратко. В других книгах читатель найдет более подробные описания[208]. Мы поставили своей целью дать читателю возможность составить представление об основных характерных чертах масонской духовности.

Задержим внимание читателя на трех символах, которые появляются в траурном масонском обряде; знаки зодиака, цепь единения и ладан. С. Фарвша полагает что расположение четырех зодиакальных символов (Близнецы и Лев на Севере, Весы и Водолей на Юге) указывает на то, что «смерть собирает свою жатву во все времена года»[209].

Подобное толкование справедливо. Однако можно предположить и, иное: не имеем ли мы здесь дело с дальним отзвуком гностицизма, согласно которому звездный небосклон считался величайшей космической тюрьмой, узилищем, в котором разыгрывается драма смерти? Думаем, можно рискнуть и другой аналогией. Вспомним, что в зороастрийском ритуале «daeva», дивы, обитающие на небе существа, считались силами зла. Центральным в зороастрийском ритуале был культ огня. В масонском ритуале огонь появляется дважды: в кадильнице и в словах, обращенных к Великому Архитектору, который поименован как «священный огонь, оплодотворяющий все, что живет».

Вероятнее всего, мы имеем дело не со случайными совпадениями. Цепь единения — это ритуально-символическое изобретение масонов, живущих в латинских странах. Английский ритуал такого обычая не знает[210]. Цепь единения образуют братья, которые, скрестив руки (правая рука находится под левой), держатся вместе. Традиционно такая цепь символизирует дух братства и вселенскости вольных каменщиков. Однако ритуальное упоминание о потерянном «слове», когда в цепи не достает одного звена, заставляет думать, что и сама цепь является симоволом прямой передачи инициационного знания. Согласно традиции, такое знание передается непосредственно от одного человека к другому (или от мастера к преемнику). Это знание не может «просеиваться» посредниками или суррогатами в виде книжного образования, то есть образования безобразного или без личностного. Так, например, по обычаю одной из самых древних инициационных школ, какой является школа древней, или ведической, Индии (ведической — по названию священного текста «Веды»), по завершении обряда посвящения, называемого «upanayana», юноша вручался наставнику, истинному духовному мастеру-учителю, который устанавливал с подопечным прямую связь передачи знаний. Таким образом, учитель и ученик являются цепью единения. В работах С. Де Гуаита[211] находим, например, следующее соображение: «Ряд вопросов, связанных с проблемой ритуала, может быть поставлен также в том, что касается цепи единения. К чему, скажем, скре щивать руки на груди, вместо того чтобы просто взяться за руки, как дети, водящие хоровод? Думаю, что масонский обычай сближает людей друг с другом и позволяет достичь большей сосредоточенности, то есть реализовать замысел цепи единения более полно…» Но есть ли какой-нибудь магический компонент в цепи единения? Образуют ли масоны свою цепь для того только, чтобы более полно зазвучал их голос, взывающий к Великому Архитектору? Имеем ли мы дело с неким «теургическим» ритуалом? Думаем, что нет. Масонское представление о Боге, насколько известно, лишено та кого понятия, как умилостивление.

Нет в нем и двусмысленности отношений доверие — подозрительность, любовь — ненависть, заклинание — понуждение, которые так или иначе во многом характеризуют традиционную религиозную жизнь.

Магия цепи единения более утончена. Она вся как бы обращена вовнутрь. Ее задача сообщить участникам дополнительный заряд энергии любви, укрепить сердце. Всякое сравнение цепи единения с практикой «церемониальной магии» или медиумической цепи спиритов лишено основания.

Литургическое и ритуальное использование ладана известно во многих религиях — в буддизме, синтоизме, католицизме и т. д. Курение ладаном часто сопровождает молитву, возносимую божеству. Нам же представляется важным подчеркнуть значение ладана особенно в религиозном обиходе мандеизма, считающего ладан символом божественного существа, которое возносится на небо. Равным образом можно толковать и кадение ладаном в траурном масонском обряде, где это действо является символом «имманентного бога», человеческой души, возвращающейся на свою горнюю родину. Любопытно также отметить, что приверженцы мандеизма, религиозной общины, насчитывающей сегодня всего несколько тысяч человек, сосредоточенных главным образом в странах Персидского залива, являются гностиками. Само слово «manda» означает «познание». Религиозный расцвет мандеизма приходится на эпоху «золотого века» синкретизма — первые века н. э.[212].

Общая служба в память братьев, ушедших на Вечный Восток, совершается в итальянских масонских ложах ежегодно 10 марта.

В Англии устраивают «Sorrow Lodges» («Ложи скорби»), ритуал которых в значительной мере обусловлен библейской святостью. Совершается ритуальная процессия. В храме, убранном в черный и красный цвета, на особом столе помещаются знаки покойного масона и читаются отрывки из Священного писания[213].

В «Ceremonie du Souvenir» («церемонии поминовения»), существующей в Великой национальной ложе Франции, также подчеркнуты библейские мотивы. Ритуал открывается с обращения к Великому Архитектору Вселенной Вершина всего обряда — чтение Братом Милосердия знаменитого отрывка из последней главы книги Екклезиаста: «Помни Создателя твоего в дни юности твоей, доколе не пришли тяжелые дни, и не наступили годы, о которых ты будешь говорить: «нет мне удовольствия в них!» Доколе не померкли солнце и свет, и луна, и звезды, и не нашли новые тучи вслед за дождем. В тот день, когда задрожат стерегущие дом, и согнутся мужи силы; и перестанут молоть мелющие, потому что их немного осталось; и помрачатся смотрящие в окно; и запираться будут двери на улицу; когда замолкнет звук жернова, и будет вставать человек по крику петуха, и замолкнут дщери пения; высоты будут им страшны, и на дороге ужасы; и зацветет миндаль; и отяжелеет кузнечик, и рассыплется каперс. Ибо отходит человек в вечный дом свой, и готовы окружить его по улице плакальщицы; — доколе не порвалась серебряная цепочка, и не разорвалась золотая повязка, и не разбился кувшин у источника, и не обрушилось колесо над колоде ем. И возвратится прах в землю, чем он и был; а дух возвратится к Богу, который дал его. Суета сует, сказал Екклезиаст, все — суета!» (Екклезиаст, 12).

В завершение церемонии Великий Мастер говорит о смиренномудрии масонского труда: «Наступило время сказать последнее прости тем, кто, изучив заветы Ордена, соблюдя законы, записанные на скрижалях книги Святого Закона, соизмерив свои поступки с угольником и циркулем, полагаясь при всех обстоятельствах на Бога, снял наконец фартук масона…»[214].

Однако еще раз вернемся к легенде о Хираме и попытаемся восстановить то, каким образом она была введена в круг масонства.

Изучая древние рукописи оперативных масонов, на пример «Poema Regius», мы не найдем там упоминаний о Хираме. Но уже «Рукопись Кука» говорит о «Kyngis sone of Туту», то есть сыне Тирского паря, который был «his maist masen» — его (Соломона) мастером-каменщиком[215].

Итак, в первой половине XV в. Хирам признавался вольными каменщиками. Начиная с этого времени и вплоть до 1724–1725 гг. (когда, по словам Джонса, легенда о Хираме систематически стала использоваться при посвящении в степень Мастера) располагается период ритуальной «драматизации» героя легенды.

Теперь уже невозможно установить с большей или меньшей мерой достоверности авторство этой пьесы или хотя бы дату ее написания.

Нам представляется необоснованной гипотеза о розенкрейцерском авторстве «драмы о Хираме», хотя бы по тому, что центральная легенда розенкрейцеров повествует о том, как было найдено неповрежденное тело Кристиана Розенкрейцера. Будь розенкрейцеры авторами легенды о Хираме, то она вошла бы в масонский обиход с середины XVII в. и была бы принята многочисленными английскими розенкрейцерами, которые получили бы членство в масонских ложах.

Впрочем, гипотеза о том, что легенда о Хираме относится к периоду после 1717 г. (когда была создана первая Великая ложа Англии), скептически оценивается и таким авторитетом в области истории масонства, каким является Б. Джонс[216]. Он полагает невероятным, что новая масонская организация, пусть и обладающая весьма гибкой структурой, могла бы в течение всего нескольких лет «навязать» применение откровенно нового текста многочисленным ложам, разбросанным по всей Великобритании и являвшимся ревностными хранителя ми традиций.

Во всяком случае, установлено, что один из элементов легенды о Хираме был известен и в течение долгого времени применялся масонами при посвящении в степень Подмастерья. Речь идет о «пяти точках» контакта между Достопочтенным Мастером и посвящаемым в Мастера. Согласно Джонсу, эти точки соприкосновения символизировали попытку узнать секреты мастерства у мертвого тела[217].

Говоря о происхождении легенды о Хираме, следует также иметь в виду, что в ее содержании отражены воспоминания о древнейших «жертвоприношениях, связанных с закладкой фундамента», и «жертвоприношениях, связанных с окончанием работ».

Первые были ритуалом устойчивости. В начале строительных работ совершалось человеческое жертвоприношение, и тело замуровывалось в основание здания. Древние полагали, что жертвоприношение сделает возводимое здание устойчивым и прочным. Этот жестокий обычай имел повсеместное распространение. Б. Джонс приводит пример одного из полинезийских храмов, центральная колонна которого «поставлена» на человеческой жертве. Немало похожих примеров можно найти и в Европе и в Африке[218]. Говоря о старом континенте, Б. Джонс приводит легенду, согласно которой один из проповедников Евангелия в Ирландии (VI в. н. э.) заживо погреб своего монаха в основании монастыря во имя умилостивления «духа земли». Подобный факт совершенно неудивителен, если вспомнить о сопротивлении языческих элементов христианству, особенно в тех странах, где была чрезвычайно сильна близкая к природе духовность народа. Другие примеры, содержащиеся в исследовании Б. Джонса, относятся к кругу японской культуры. В японской культуре известны «hitobashira», люди-столбы, которые добровольно погребали себя под первым камнем какой-либо каменной постройки — замка, плотины, моста и т. д.[219].

Помимо жертвоприношений, связанных с ритуалом закладки здания, древние строители совершали жертвоприношения по случаю завершения строительства. В одной из легенд рассказывается, что создатель храма Василия Блаженного в Москве был ослеплен по завершении строительных работ. Таким образом хотели не допустить, чтобы он построил где-нибудь еще более прекрасный храм[220]. Эти и подобные жертвоприношения также являются ритуалом, гарантирующим устойчивость, и совершаются не только для того, чтобы умилостивить божество, способствовавшее благополучному завершению работы.

Полагаем все же, что древнейшие жертвоприношения, связанные со строительными работами, не имеют прямого отношения к легенде о Хираме как с хронологической точки зрения (когда сформировалась эта легенда, от прежних ритуалов сохранилось разве что отдаленное воспоминание, если иметь в виду Великобританию), так и с формально-содержательной. Более вероятна гипотеза, что жертвоприношения являются своего рода субстратом коллективной памяти, на основе которого масоны в совершенно иной /ровной атмосфере новой исторической эпохи сформировали свою собственную легенду — «Si vis vitam, para mortem» — желаешь жизни, готовься принять и смерть, говорил Зигмунд Фрейд, переделывая известное латинское изречение «si vis pacem, para bellum» — хочешь мира, готовься к войне[221]. Нам представляется, что в этом утверждении Фрейда содержится зерно масонского поучения, связанного со степенью Мастера. По этому поводу С. Фарина писал, например: «В то время как мир непосвященных советует гнать от себя мысли о смерти, масонство, напротив, стремится выработать у своих адептов привычку к мысли о смерти, как бы поднимая их выше безотчетного страха, который сам по себе в состоянии отравить самые радостные мгновения жизни»[222].

Снятие и удаление субъективного переживания смерти из психической жизни человека, скажем мы, чревато опасностью, непосредственно угрожающей самой жизни, ибо психика человека оказывается безоружной перед лицом неизбежно повторяющейся смерти. Психология глубинного у Карла Юнга основана на утверждении, что в нашем психическом универсуме существуют зоны тьмы (Тень), которые никогда не устранимы до конца в ходе нашего земного существования. С ними нам приходится сосуществовать и каким-то образом с ними «договариваться». Отказ от признания существования Тени, согласно учению Юнга, означает создание опасного расщепления нашей личности, которая, как всякая живая реальность, зиждется на двуполюсности, на знаке «плюс» и знаке «минус», на свете и тени. Смерть же, по сути дела, есть не что иное, как космическая тень.

Фрейд не ограничивался акцептацией разумом смерти, что уже само по себе немало, но дополнил своей собственной интерпретацией генезис идеи о будущей жизни, которая нам представляется по меньшей мере произвольной и научно не обоснованной. Суждения Фрейда по этому вопросу были им изложены в 1915 г. под общим названием «О том, как мы относимся к смерти». Фрейд утверждает, что закон эмоциональной амбивалентности в отношении любимых нами лиц доминировал в чувствах «первочеловека» (равным образом он доминирует и в чувствах современного человека). Он, таким образом, описывает процесс присвоения этим человеком идеи о загробной жизни. «Перед бездыханным телом любимого человека он вообразил духов. Чувствуя за собой вину за то, что нашел в своем воображении успокоение, человек, переживая горечь утраты, в скором времени превратил этих духов в демонов, которых следует страшиться… Постоянно воспроизводя в своей памяти усопших, человек вообразил иные формы существования. Так зародилась в нем идея о жизни, продолжающейся после кажущейся смерти»[223].

Заметим, что первая часть фрейдистского тезиса опровергается с религиозно-исторической и этнологической точек зрения:

а) история религий показывает, что идея о духах и демонах связана в своем генезисе с небесными явлениями и атмосферными феноменами, отчего «первочеловек» (если допустить в качестве объективной данности подобную риторическую фигуру) и вообразил «духов» прежде, чем он оказался перед бездыханным телом любимого человека;

б) представления, существовавшие у первобытного человека (представления, заметим, реконструируемые на основе наблюдений над некоторыми африканскими или полинезийскими этническими группами), связаны с идеей жизненной одухотворяющей силы, несводимой к материальному измерению, то есть, по сути дела, речь идет о представлениях, которые объяснимы деятельностью некой надличностной силы (напомним такие категории, как «mana», «orenda», «wakenda»); следовательно, идея существования духа не является изначально «индивидуальной»[224].

Вторая часть фрейдистского тезиса напоминает скорее полемический выпад. Отождествление метафизи ческого ответа на событие смерти с воспоминанием об усопших нам представляется необоснованным. У нас есть серьезные причины сомневаться в том, что великие религиозные философии античности, построенные на идее бессмертия, являются всего лишь фантазией на тему неких воспоминаний первобытного человека, мнемоническая деятельность которого якобы не может быть более ясной и интенсивной, чем наша. Наконец, скажем мы отнюдь не из полемических соображений, фрейдистский тезис обратим, и мы вправе предположить, что идея бессмертия и связанная с ней культовая практика развились не благодаря некоему избытку памяти, но для того, чтобы увековечить эту память, постепенно стирающуюся чередованием явлений.

Нам представляется также недостаточно обоснован ным и фрейдистский тезис о происхождении идеи перевоплощения. Фрейд утверждает, что «первочеловек», выработав идею будущей жизни за гробом, предоставил религиям декларировать, что это будущее существование как раз и является наиболее ценной и подлинной жизнью, сведя бренное существование, завершающееся смертью, к простой подготовке к жизни вечной. «Та ким образом, — продолжает Фрейд, — является логичным продолжить жизнь и в прошлое, вообразив предыдущие существования, метемпсихоз и перевоплощения…»[225].

В действительности же, если серьезно подойти к истории философии и религий, нам следует считаться с тем фактом, что наиболее древние «органичные» формулировки доктрин перевоплощения, как они изложены, например, в Упанишадах, связаны с цикличностью, вечным возвращением природных феноменов, с непосредственным восприятием жизненного континуума посредством преображений. Речь вовсе не идет о том, как того хотелось бы Фрейду, что происходит какая-то искусственная операция, совершаемая разумом, с целью «продлить» или «опрокинуть» будущую жизнь в прошлое. Как это ни парадоксально, но фрейдистский тезис недостаточно психологичен. Большей психологичностью при всей кажущейся поверхностности обладает, к примеру, тезис Р. Дэвида, полагавшего, что идея перевоплощения обязана своим возникновением «игре памяти» («tricks of memory»), то есть ощущению, испытываемому всеми людьми, что они «уже бывали» в том месте, которое в действительности они видят впервые[226].

Эти страницы мы отнюдь не намерены посвятить опровержению фрейдистского тезиса о происхождении идеи бессмертия. Завершим это невольное отступление от темы, заметив только, что великому венскому психиатру мы обязаны открытием того, что «никто, по сути дела, не верит в свою собственную смерть, или, что то же самое, все мы подсознательно уверены в собственном бессмертии»[227]. Объясняется это тем фактом, что, говоря словами Фрейда, «невозможно представить свою собственную смерть, и всякий раз, когда мы пытаемся это сделать, мы убеждаемся в том, что в действительности мы продолжаем представлять себя в качестве зрителя»[228]. На наш взгляд, эта внутренняя, подсознательная убежденность в собственном бессмертии заслуживает глубокого осмысления.

Масонское поучение, связанное с легендой о Хираме, и ритуал степени Мастера являются логическим развитием и истинным смыслом 20-й ландмарки по Маккевд: «Каждый вольный каменщик должен верить в воскресение к будущей жизни»[229]. Сформулированная подобным образом ландмарка расположена сразу как бы в двух иудейско-христианских категориях — «верить» и «воскресение». В действительности же от масона не требуется верить в воскресение. Главное для него — верить в перевоплощение или эволюцию духовной части себя как человека в иных измерениях. Все гипотезы о жизни после смерти представляют собой неадекватные попытки (во всяком случае, дискуссионные) перевода на человеческий язык того состояния, которое в силу радикального разрыва, каким является смерть, остается недоступным и закрытым для обычных познавательных способностей человека и тем более его языка. Единственный долг масона — усвоить устремленность к вечности, которая была передана ему инициационной традицией.

Что же касается слова «верить», то мы полагаем, что Маккей, а вместе с ним и вся масонская традиция отнюдь не вкладывают в него смысл слепой веры, полагаясь вместо этого на доверие надежды. Существует глубокое различие между верой-доверием и верой слепой, верой во что-то. Верить в жизнь после смерти — значит убедить себя в том, что такая жизнь существует. Во всяком случае, подобная вера пассивна. Доверять жизни после смерти — значит признавать эту жизнь в качестве желаемой ценности, то есть сознательно полагаться на ее раскрепощающее значение. Такая вера-доверие — это надежда и стремление. Нам представляется, что масонство построено на вере в возможность воскресения, а не в то, что воскресение на самом деле существует. По сути дела, об этом сказано у апостола Павла: «Вера же есть осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом» (Послание к евреям, 11, 1).

Масонское учение о смерти С. Фарина толкует следующим образом: «В физическом смысле смерть при водит к разложению различных частей, из которых слагается человеческое тело, но не к их уничтожению (она уничтожает их с функциональной точки зрения, но не субстанциально. — Авт.). Все они остаются существовать и после смерти, переходя в новые формы. Коль скоро материальная основа человека переживает самое смерть, то тем более переживает ее нравственная основа. В интеллектуальном смысле и в этом реальном мире дух обретает способность пережить смерть своими делами. Но подобное бессмертие исключительно. Оно уготовано только отдельным избранным и ограничено неопределенной длительностью истории и общечеловеческой памяти, которые могут быть прерваны или вообще исчезнуть в силу превратностей судьбы. Интеллектуальное же бессмертие в том смысле, как его понимает масонство, является даром для всех и для каждого и не имеет иных пределов, кроме предела вечности»[230].

Другой масон, X. Л. Хэйвуд, посвятил бессмертию такие вот прекрасные слова: «Это надежда, своего рода внутренняя уверенность, поддерживаемая не тем или иным фактом, но красками и оттенками жизни во всей ее целостности. Эта надежда возрастает в нашем разуме благодаря восторженности наших же мыслей, нашего опыта, наших мечтаний, подобно тому как источает аромат роща, живущая своей невидимой жизнью у края летнего поля. И сколь велико наше смущение, когда кто-нибудь попытается выведать у нас рациональные доказательства этой надежды. И сколь неразумными становимся мы всякий раз, когда эта надежда вдруг оставляет нас. Всегда и везде человек верил в бессмертие. И не потому, что это внушили ему попы на проповедях, Не потому, что его секрет был раскрыт учеными. Но потому, что сама жизнь научила человека бессмертию. Это нечто, что вселенная постоянно нашептывает человеку»[231].

Вряд ли после этого вызовет удивление, что смерть является одним из центральных вопросов, находящихся в поле зрения масонского спиритуализма. Масонство, будучи инициационной, символогической и эзотерической школой, ставит задачей развитие в своих сторонниках мыслительных способностей и интуиции. Изначально смерть является носителем сомнения как для человека верующего (разверзая вдруг провалы в божественном космическом порядке), так и для атеиста, который, столкнувшись со смертью, чувствует нравственную не достаточность материи и, подгоняемый этим стимулом, начинает измысливать нечто трансцендентное этой материи. Сомнение же, коль скоро оно не факт системы или отчаяния, является одним из движителей мысли, интуиции и познания.

Нам трудно сказать определенно, оказывает ли введение в степень Мастера какой-либо конкретный эффект на поведение масона. Всякие обобщения, как мы убеждаемся, говоря о масонстве, произвольны. Внутренняя жизнь человека — неприкосновенная святыня. Тем не менее нам хотелось бы завершить эту главу отрывками из письма, с которым масон Джузеппе Рангони, Достопочтенный Мастер, обратился к братьям незадолго до смерти: «Гораздо больше физических страданий меня огорчает то, что не могу исполнить свой долг и быть вместе с вами…Ноя спокоен, потому что готов уйти на Вечный Восток, потому что я убежден — жизнь человека не может быть целью ради самой этой жизни. Мой внутренний храм, построенный камень за камнем из тех символов, которые масонство предоставило в мое распоряжение, и состоявшийся благодаря вашей помощи, готов стать частью великого храма истины всех людей. Пусть Великий Архитектор Вселенной рассудит, достойна ли моя постройка того, чтобы о ней вспомнили и тогда, когда между колоннами храма обо мне останется только один отзвук»[232].