Мастера и шедевры. Том 3

РОЖДЕНИЕ КАРТИНЫ

Нет ничего труднее, чем осуществить в искусстве большую мечту, создать симфонию, в которой бесстрашно борются силы добра и зла, торжествует свет. Написать роман — сотворить загадочный срез, где читатель встретит и запомнит (иногда на всю жизнь) героев литературного произведения, время, сам воздух, быт эпохи… Наконец, взять на себя смелость отразить свою пору не мелко и банально, а словно заставив себя взглянуть на нее через магический кристалл встревоженной души. Тогда рождается станковая картина, в которой слышны и говор, и аромат, и цвета той эпохи, когда живописец дерзнул взять кисть. Это все задачи не шутейные. Надо всерьез попробовать понять и отразить тайну своего времени. Не всем сие дано. Пройдет много, много лет, когда потомок, нажимая на кнопку, а возможно, лишь подумав о кнопке, вдруг увидит перед собой ряд полотен нашей эры.

Что он почувствует, этот еще не родившийся человек будущего? Ведь он в отдаленное время не услышит шум страстных споров и не прочтет газетные и журнальные статьи, которые то поднимали, то уничтожали тех или иных мастеров.

Тишина. Просторный интерьер. Мерно и неспешно меняются перед внимательным исследователем грядущего цветные образы давно прошедших лет.

Как ныне мы со скрупулезным тщанием мягкой пушистой кисточкой очищаем от пыли и грязи найденную в кургане древнюю статуэтку оленя или пантеры, так и тогда столь же осторожно будут вглядываться и пытаться осознать и постичь лицо времени, рассматривая полотна XX века.

Едва ли кто возьмется предсказать, о чем будет размышлять неведомый нам зритель. Невероятно трудно предвидеть, что скажет ему больше: тщательно выписанная до мельчайших деталей, но равнодушная, по заказу сделанная картина, или смятенный и почти невнятный набросок, написанный либо с натуры, либо в пылу фантазии.

Искусство, как и человеческая цивилизация, существует не одну тысячу лет. И опыт исследования прошлого, в том числе и произведений живописи, накопился, обобщен. Написана масса трудов, систематизирующих историю искусств. Но чем больше истинные ученые искусствоведы вникают в загадочный ряд сменяющих друг друга стилей и направлений в живописи, тем все больше они убеждаются в человечности больших произведений искусства.

Исходя из посыла, что род людской, несмотря на все сложности нашего времени, все же решит не прерывать своего существования, думается, что идея гуманизма, духовности останется вечной. Как останется бессмертной идея прекрасного.

«Гомер» кисти Гелия Коржева.

Казалось, что этот сюжет — лишь капля в бытии нашей огромной державы. Но как емка, как насыщена гуманистическим содержанием эта картина.

Загорелый, коротко стриженный, в кожаной тужурке, обмотках бывший красногвардеец, участник гражданской войны. Один. В пустой студии, а может просто комнате, копирует античный бюст. Великий Гомер глядит на этого странного пришельца.

Сколько напряженной работы духа, стремления к знанию, к постижению мировой культуры в этой кряжистой, костистой фигуре, в его упрямом, но вдохновенном лике.

Художнику удалось найти метафору начала новой эры, когда, не переводя духа, недавние бойцы, оставив тачанку, бросились в гущу новой битвы за знания. За свое прочтение красоты. В этом необратимом порыве к освоению опыта самих основ древней культуры — пафос всей духовной жизни юной державы…

На участь народа за семьдесят лет выпало столько трудностей, войн… Можно только поражаться, как в такую буревую пору находились люди, полуголодные, разутые, часто без хотя бы мало-мальски устроенного быта, и все же рвущиеся к знанию, к нелегкому освоению грамоты искусства.

П. Корин. Отец и сын.

В этом — ключ гуманности нашего народа, доброго и жизнелюбивого, тяготеющего с открытым сердцем к дружбе и сосуществованию всех землян.

Мечтой о завтрашнем дне, о светлом грядущем проникнута картина Зариня «Солдаты революции». Это один из них, возможно, тоже будет мять глину, пытаясь создать своего Гомера…

Не всегда были просты роды картины. Так, задуманный еще при Горьком огромный холст «Русь уходящая» не удалось свершить. Так простоял много лет в мастерской Павла Дмитриевича Корина гигантский чистый холст. Десятки первоклассных портретов-картин, сделанных в натуру, были написаны мастером.

«Отец и сын»… Два могучих человека словно застыли в вечном раздумье о превратностях судьбы. Чего только не бывает…

Помню, когда Павел Дмитриевич выставил некоторую часть своих «этюдов», как он называл эти превосходно исполненные холсты, все, не знавшие доселе полотна, были смятены: как такой материал не увидит света? Но Корина уже нет… Злой рок рутины, боязнь кого-то удивить, испугать не дали автору возможность исполнить задачу всей его жизни. Эго трагедия.

Павел Корин создал немало блестящих портретов. Его кисти принадлежат картины на исторические темы. Одна из них — «Александр Невский», часть триптиха.

Но, увы, они несколько рассудочны и жестковаты по сравнению с той песней, которая жила в душе у Корина. Только взор его светло-голубых глаз, устремленный куда-то вдаль, природная задумчивость скрывали драму немоты большого таланта.

Прочтите строки из письма 1942 года, написанного художником Михаилом Нестеровым своему ученику и другу:

«Я от всей души поздравляю Вас с прожитой интересной художественной жизнью, по временам нелегкой и тем более ценной. Но все, что прошло, — прошло. Там, в прошлом, был о, как всегда и у всех, много чудесного… незабываемого, были, конечно, дни, часы, о которых лучше забыть, мы и забудем о них… Вам суждено оставить нашей Родине немало прекрасного. Пошли Вам господь силы душевной и здоровья для этого подвига…»

П. Корин. Александр Невский. Часть триптиха.

Годы прошли. Холст остался белым.

«Русь уходящая» не была написана.

«Все прошлое искусства — к искусству сегодняшнего дня относится, как океан к капле. Все же прошлое искусства — к искусству будущего относится, как капля к океану…» Не верить в это было бы пессимизмом. Однако, для того чтобы океан превратить в каплю, от художников и искусствоведов требуется гигантский труд, много дарования, много мысли, страсти и глубоких чувств на долгие века».

Запись сделана 1 ноября 1942 года Константином Федоровичем Юоном, корифеем русской культуры. Создателем десятков великолепных картин, воспевавших песенную красу России. Ученик московской школы, воспитанник Валентина Серова, мастер, обладавший своим, юоновским языком. Ярким, первичным…

… Главная площадь державы. Зима. Стужа. Низко нависло серое, тяжелое, будто мраморное небо. Снег укутал брусчатку. Глухо, мерно звучат шаги полков. Четок их строй.

Московский Кремль. Знак мира. Седые ели у Мавзолея Ленина. Высоко к тучам вознеслась звезда Спасской башни… Прозвенели куранты. Высятся заметенные вьюгой, припорошенные инеем древние узорчатые купола храма Василия Блаженного. Многое видали они на своем веку. Встречали разных гостей и провожали их.

Бронзовые Минин и Пожарский. Осененные их славой, сомкнув железный строй, идут бойцы. Прямо на битву смертную. Враг рядом.

Пейзаж? Нет! Историческая картина, как понимали ее Василий Суриков и Михаил Нестеров.

«Парад на Красной площади в Москве 7 ноября 1941 года».

Как же был сотворен этот эпос?

Константин Федорович, коренной москвич, никуда не уезжал из столицы. В нетопленой, холодной мастерской он писал — привычно, каждодневно. Порою взволнованно бродил по городу.

И. Заринь. Солдаты революции.

Примечал костры на бульварах. Вдыхал дымок походных кухонь. Видел танки у Покровских ворот. Винтовки в козлах около Малого театра, где он создавал декорации. Приходил на любимую, не раз им воспетую Красную площадь — молчаливую, строгую. Неспешно поднимались в сизое небо грузные аэростаты заграждения. Москва ощетинилась надолбами. Ночами, а порою и днем выли сирены воздушных тревог. Юон слушал сводки Информбюро.

Он не был на параде. Но он не мог не написать эту страницу летописи государства. Мастер верил, верил в Победу.

Непривычна, полупустынна на картине Красная площадь. Не горит кумач лозунгов и плакатов. В студеном воздухе грозно звучит медь оркестра. Далеки трибуны. На той стороне Москвы-реки в туманной зимней мгле дымы заводов.

Не видно лиц бойцов. Только ясен неотразимый ритм солдатских шагов. Зрима поступь годины тяжкого испытания. Весомо, величественно переворачивается перед нами страница летописи, страница нелегкая. Печальны строки поражений.

Лютует ворог. Мнится ему близкая удача. Уже чудился бесноватому фюреру победный, свой, нацистский плац-парад в поверженной столице Страны Советов.

Не вышло. И скоро покатились на запад, чтобы уже не вернуться никогда, битые хваленые фашистские дивизии, сметенные Советской Армией.

Незабвенны, чеканно суровы были шаги солдат в тот день. Ведь тогда они будто присягали еще раз Родине. Каждый знал цену этих минут. Тысячи воинов шли на бой. Исхода иного не было. Супостат стоял у стен древней Москвы. Сердцем каждого бойца, офицера, генерала владела праведная ненависть к фашистам. Нет, не будет пощады злодеям, губителям детей, женщин, стариков, посягнувшим на свободу и независимость великого народа.

Воины не прощались с Москвой. Они ведали, что всем смертям назло вернутся с победой. Пусть не скоро, пусть не все. Но вернутся.

Небольшое полотно. Но сколько в нем правды. Панорама события грандиозного. Чрезвычайного, единственного, неповторимого по своей значительности. Это был наш ответ всем недругам, следившим за развитием событий на Востоке. И пусть строг лик пустынной площади. Пусть нет пурпурного привычного сияния праздника Октября.

К. Юон. Парад на Красной площади 7 ноября 1941 года.

Но ты веришь. Это будет!

Вспомним размышление Юона, написанное им в ноябре 1942 года, о капле и океане, о прошлом и будущем.

Грохотала война. Шли кровавые бои. Решались судьбы мира. А художник Юон мыслит категориями планетарными. Работает, работает во имя Победы. Ведь «Парад на Красной площади» написан в том же 1942 году. Так философия и живопись смыкаются в его шедевре.

Юон очень любил молодежь. Не раз я наблюдал, как, окруженный студентами, он в Третьяковке задерживался у холстов своих друзей и соратников — Аполлинария Васнецова, Андрея Рябушкина, Сергея Иванова, Абрама Архипова.

На всю жизнь запали в душу его слова: «Запомните, друзья мои, афоризм великого Энгра: «Рисунок составляет три четверти живописи»».

И это произнес великолепный колорист, который, по нынешним понятиям, мог бы порою пренебрегать рисунком.

Но он не делал этого. Он был Мастер. Однако жизнь Юона оказалась небезоблачной. Как же так? И корифей, и талант? Дело в том, когда в буревые двадцатые годы иные «леваки» крушили традиции классики, поносили Рафаэля, что был им Юон? «Дремучий консерватор», «певец старой Руси», в лучшем случае «попутчик». Стараниями модернистов слова талант и художественность были девальвированы. В искусство той поры хлынул поток дилетантов, или просто дельцов. А как известно, эта публика всегда наиболее активна и горласта. Шума было много, а картин делалось маловато. Эта болезнь ныне еще не изжита.

Лето. Яркое солнце… Гарь. Свинцовая мгла затянула дали. Черный чад влачится к небу. Гудит багровое пламя пожарища. Догорают остатки дома. Деревня сожжена дотла. Перед нами — двое.

Плотный краснолицый офицер с бычьей шеей. В зеленомышиной пыльной форме. На груди мерцает железный крест. Только что просвистел в воздухе стек. Только что фашист проорал:

— Твой сын? Признавайся!

Гордо, гневно смотрит в лицо смерти пожилая женщина. Крепко стоит она на своей земле. И не страшен матери неистовый враг. Она молчит. Ее сомкнутые уста не произнесут ни слова. И это молчание смертельнее пули.

С. Герасимов. Мать партизана.

Застыл в ярости каратель. Замер юноша, схваченный гитлеровцами. Притихли односельчане под дулами вражеских автоматов. Минутное затишье. Но в воздухе будто звучит немое: «Будьте вы прокляты!»

«Мать партизана» Сергея Васильевича Герасимова.

Огромную духовную силу излучает холст. Художник вложил в картину всю свою любовь и ненависть. И полотно говорит.

Ослепляюгци лучи июльского солнца. Фиолетовые тени прорезали пыльную землю. Еще секунда, и может прозвучать роковой выстрел…

Но не понять матерой белокурой бестии «русской загадки». Он, может, еще не один день будет шагать по трупам мирных, ни в чем не повинных людей. Может, через мгновение будут повержены мать и сын… Но это не станет победой. Случится лишь очередное убийство. Варварство. Вандализм. И никакие чудовищные рассуждения о, жизненном пространстве», о, ^Аверх-человеках», и «примате арийцев» не скроют жуткой истины — убийцы. Вот клеймо нацистам и иным любителям посягать на чужие земли и навязывать свои законы свободным народам.

«Фашист пролетел» и «Мать партизана» находятся в одном зале. Друг против друга. Рядом. Это художественная публицистика величайшей обличающей силы. Шедевры искусства, которые будут рассказывать далеким потомкам правду нашей эпохи.

Гудит, гудит пламя пожарища. Зловеще рдяные сполохи предвещают грядущую драму. Черная тень фашистов легла на нашу землю. Но не суждено им было покорить, сломить свободолюбивый народ. Фашисты посеяли ветер, а пожали бурю. Они думали подавить дух, честь, совесть Человека. Не вышло.

Сергей Васильевич Герасимов создал полотно эпическое, былинное. Хотя в его основе современность. Эта картина — веха. Ее нельзя забыть. «Мать партизана» — символ. В нем звучит само время. Его героика и быль.

Автор «Матери партизана» пришел к 1917 году, как и Юон, зрелым мастером. Его учителя — Валентин Серов, Константин Коровин.

Герасимова всегда отличало особое качество живописца-поэта, чьи пейзажи по-есенински душевны, прозрачны, распевны. Это естественно.

Б. Угаров. Возвращение.

Сергей Васильевич был художником большой культуры. Он отлично знал искусство классиков, любил античность… Вот эпизод, который говорит о многом. С.В.Герасимов, будучи в Греции и как бы прощаясь с Афинским акрополем, потихоньку от окружающих поцеловал колонну Парфенона. Таков был этот сын можайской земли.

Духовность большого искусства. Вот почему с каждым годом интерес к классике, к музеям, галереям, архитектурным ансамблям прошлого все возрастает. Это означает, что наш современник хочет познать ближе творения высокой пластики. Он ищет в созданиях мастеров античности, Ренессанса, хуцожников-реалистов пишу для размышления. И его не устраивают поверхностные, наспех сделанные картины или скульптуры.

Отгремели бои. Война ушла на запад. В руинах сожженная, словно неживая земля. Такого не знала история. Несчетные тысячи сел и городов были уничтожены новыми гуннами.

Тишина нависла над снегами. Словно жуткие призраки, тянутся к зимнему небу обожженные смоляные колонны печных труб. Руины крестьянского дома. Пустынно… Мягкий, влажный снег затянул истерзанную землю. Пронзительно кричит воронье. Далеко, далеко на сотни, тысячи верст тянутся эти пепелища — тяжкие следы нашествия.

Крепко прижалась к груди солдата русоголовая девушка с длинными косами. Увидела. Прибежала. Лежит на потертом, старом ватнике белая, худенькая, нежная рука. Трепетная, юная.

Боец, будто обугленный, огрубевший в огне сражений, обнял любимую, долгожданную. Как долго он мечтал об этой встрече! И вот наконец время пришло. Безмолвны снежные дали… Надо начинать новую жизнь.

«Возвращение»… Скупо, сдержанно рассказывает живописец об одной из миллионов встреч. «Хотят ли русские войны…» Невольно приходят на память слова поэта, когда глядишь на этот строгий холст.

— Победа, став историей, не стала прошлым, — говорит Борис Сергеевич Угаров, автор картины «Возвращение». — Великая Отечественная война, наша Победа над фашизмом принадлежит вечности, она сама Вечность. Мы, участники войны, пережившие гибель родных, друзей, соратников, должны рассказать молодым современникам и потомкам о тех днях, когда решались судьбы Родины да и всей земли.

Искусство — это колокол.

Оно должно будить в народе чувство высокой духовности.

Ныне, когда страна по призыву партии стоит на пороге сдвигов исторического масштаба, на пути нового взлета науки, техники, общественного производства, улучшения благосостояния наших людей, очень важно, чтобы мы, художники, внесли свой вклад в общее дело. Мы не должны отставать от того всенародного порыва, который мы все чувствуем сегодня.

Сегодня, когда время настойчиво требует от всех художников нового мышления в искусстве, естественно, что и картины, созидаемые живописцами, должны стать динамичнее, острее и реальней в своей гражданственности и утверждении правды. Эго потребует нелегких усилий, глубокого проникновения и осмысления эпохи.

Верится, что поставленная нелегкая задача все же не заставит иных забыть или растерять те ценности нашего искусства, которые были накоплены за годы после Октября… А ведь это очень злободневная тема, ибо иные «горячие» головы склонны «списать» и переосмыслить буквально всю историю советского искусства…

Спору нет. Тяжелым грузом лежат прошедшие годы застоя, когда многие картины были лишь лакированным и парадным отражением сложного и многотрудного бытия нашей Отчизны. Мы не можем забыть широчайшую палитру творческих дарований от Нестерова, Малютина, Ульянова до Сарьяна, от Шух-мина, Иогансона, Чуйкова до Стожарова, Гаврилова, Цыпла-кова, Попкова… Сотни талантливых мастеров всех республик готовы к решению новых задач…

Канун третьего тысячелетия, сама наша эра, властно призывает к созданию советскими живописцами картин, достойных той бурной, полной контрастов, экспрессивной поры, в которой мы живем.

А. Лактионов. Письмо с фронта