Мавр и лондонские грачи

Два друга

Кабинет Мавра, где только что стоял оживленный говор и смех веселого общества, собравшегося за столом, был наконец предоставлен друзьям. Правда, дети тянули как могли с уборкой грязной посуды, относя на кухню каждую тарелку порознь, а Муш даже несколько раз обошел стол, балансируя на растопыренных пальцах пустым фарфоровым блюдом. Но, когда поводов для оттяжки уже не оставалось, волей-неволей пришлось ретироваться. Дети ушли. Витавшие еще в комнате запахи вкусного воскресного обеда смешались с ароматом крепких бразильских сигар. А Женни принесла не менее благоухающий черный кофе.

Прежде чем поделиться своими новостями, Генерал хотел узнать подробности вчерашнего визита комиссии; Муш за обедом успел похвастаться, что Мавр всю ночь сражался с огромным пауком-кровососом.

Маркс в общих чертах рассказал о том, что произошло у «Кросса и Фокса», подробнее остановившись на своей неожиданной встрече с детьми Клинг и весьма затруднительном положении, в которое попал.

– Однако следует принять во внимание, – закончил он, – смягчающие мою вину обстоятельства. Я просто не мог оставить их в беде, хотя и признаю, что весьма легкомысленно распорядился доверенным мне Ленхен фунтом стерлингов.

Несколько секунд он смущенно глядел на друга, избегая встречаться взглядом с Женни. Именно в последние недели денежные дела их были из рук вон плохи. Да, с какой стороны ни посмотри, глава семьи он никудышный. Стоило ему получить небольшую сумму, как деньги тотчас уходили меж пальцев. Энгельс обменялся взглядом с Женни, которая с не меньшим волнением слушала рассказ о драматической сцене, разыгравшейся перед лавкой Пэтта, и незаметно кивнула другу: наш Мавр! Да разве мог он иначе поступить? Энгельс хорошо ее понимал. Шутливый тон, каким Мавр изобразил себя в роли богатого благодетеля, словно по волшебству явившегося в нужную минуту, как добрая фея из сказки, тогда как сам был беднее бедного, не мог его обмануть. Рука его, потянувшаяся было за бумажником, задержалась на столе. Сколько ни просил он друга – располагай всем, что у меня есть, – Мавру никак не удавалось относиться к этому так просто, как того желал бы Энгельс.

«Конечно, давать легче, чем брать, даже при такой дружбе, как наша», – подумал Энгельс. Он знал, что Мавр не терпит профессиональных нищих, считая, что они подло злоупотребляют лучшими побуждениями людей. Что с жестокой нищетой не покончить дешевой благотворительностью, Мавру было известнее лучше всякого другого, однако кто сам терпит постоянные лишения и ежедневно борется с нуждой, как Мавр, тот не может подчиниться голосу рассудка, когда к нему протягивается за помощью худенькая детская ручонка. Вот и сегодня так получилось! Энгельс вскочил и стал мерить шагами комнату.

– Молодцы эти Клинги! Как живо я себе их представляю, Мавр, по твоему рассказу! Джо и Бекки я и сам видел. А Робин, старший, мог бы служить примером для многих. Да, вот каких людей порождает класс, за который мы боремся. – Энгельс остановился. – Счастье, что ты смог спасти от крушения этот поистине сказочный план покупки кровати!

– Так-то оно так, – нерешительно согласился Мавр. – Ты только забываешь, Фредрик, что для этого счастья требовалось твое присутствие в Лондоне, сознание, что я опять могу залезть к тебе в карман.

– Не стану отрицать, – с притворной напыщенностью произнес Энгельс, – способность в нужную минуту оказываться у тебя под рукой не самая меньшая из моих добродетелей! Было бы у меня в кармане побольше, чем мизерное жалованье фирмы «Эрмен и Энгельс-старший» в Манчестере! Но зато я тебе привез еще кое-что. Гляди-ка! – И он положил на стол несколько сложенных листков рукописи. – Статья для «Трибюн». Дописал сегодня ночью в гостинице. – Он подмигнул Женни: – Ну, разве я не молодчина!

Они рассмеялись.

Но тут открылась дверь, и явился Муш. В качестве парламентера. Помахав носовым платком, он встал «смирно» перед дядей Ангелом и отрапортовал:

– Мы готовы целый час не шуметь, Генерал. Притаимся, как перед ночной атакой. Но потом ты научишь нас кавалерийским сигналам?

– Гм! А у тебя есть горн, полковник?

– Горном будет гребенка, ваше превосходительство! – Муш отдал честь.

Энгельс ответил на приветствие.

– Хорошо, через час! А теперь: эскадрон, кругом! Марш! Рысью! – Генерал надул щеки и что было силы, одними губами, без всякой гребенки, превосходно протрубил только что отданную команду.

Затем он снова уселся на кожаный диван, вытянул длинные ноги под столом и, с наслаждением прихлебывая кофе, стал наперегонки с Мавром дымить сигарой. Завязалась оживленная беседа. Женни отнюдь не оставалась безучастной слушательницей. Она была хорошо знакома не только с мыслями и идеями этих двух гениальных людей, но и со взглядами самых выдающихся их современников. Потому-то день, проведенный с Энгельсом и Мавром, всегда был для нее праздником. Даже чтение писем, которыми они обменивались, доставляло ей великое наслаждение.

Клубы сизого табачного дыма всё сгущались под потолком.

– Хоть европейская революция и проиграна, котел волшебницы истории опять бурлит, – сказал Маркс и протянул другу план следующих статей. – Я тебе бесконечно благодарен, Фредрик, что ты жертвуешь редкими часами досуга, а часто просиживаешь и ночи, чтобы отсылать статьи в срок. Думаю, что мучиться тебе уже недолго.

Маркс взялся писать для Дана, одного из ведущих редакторов газеты «Нью-Йорк дейли трибюн», с которым познакомился в Кёльне, серию больших обзорных статей о революции и контрреволюции в Германии. Пока что это делал за него Энгельс, писавший статьи после подробного обсуждения их в переписке и беседах с Марксом. К этому добавлялись и собственные, Энгельса, работы, особенно по экономическим и военным вопросам. Он приобрел большие познания в области военной истории. Этим-то статьям он и обязан был прозвищем «Генерал», которое произносилось всегда по-английски: «Джэнерел». Да он и больше подходил для каждодневной газетной работы, нежели Мавр. «Настоящая энциклопедия, – однажды отозвался Мавр о друге, – способен работать в любое время дня и ночи, быстро пишет и находчив, как дьявол».

Мавр же, напротив, при всяком удобном случае уклонялся от журналистской работы ради своих любимых научных трудов. Хотя и чувствовал себя виноватым перед Женни.

Когда разговор коснулся этой щекотливой темы, Женни, внезапно рассердившись, сказала:

– Дана прекрасно знает, каких сотрудников он имеет в вашем лице! Он даже нередко хвастает этим перед подписчиками. И все-таки платит Мавру, как холодному сапожнику.

Маркс, беспокойно барабанивший пальцами по столу, положил свою большую руку на маленькую ручку Женни и мрачно сказал:

– Вот именно! Ссылаясь на плохие дела, посадил меня на половинную ставку! Договорились, что он будет давать мне два фунта за статью, а платит фунт. Да к тому же еще печатает только те, что его устраивают. А остальные просто бросает в корзину.

Энгельс вздохнул. Он знал, что это так и есть. Потому-то даже самые скромные хозяйственные расчеты семьи Маркс постоянно срывались.

– Хотя бы в одном плуты эти придерживались своей торгашеской морали – соблюдали элементарную коммерческую честность! – Мавр хлопнул ладонью по столу. – И этот Дана еще именует себя социалистом! Социалист! Самый что ни на есть прижимистый янки. Его социализм на поверку оказывается дрянной мелкобуржуазной страстью обсчитывать.

Энгельс потянулся к кофейнику.

– Поговорим о чем-нибудь более приятном! – Он улыбнулся Женни. – Ты все еще изучаешь материалы для своей «Политической экономии»?

– А как же! – сразу оживился Мавр. – Иначе что бы это была за жизнь!

Он поднялся и достал рукопись. Маркс тогда еще надеялся вскоре завершить эту работу, не подозревая, что она потребует более десяти лет напряженного труда. Он порылся в тетрадях и показал другу некоторые формулировки.

Энгельс жадно читал. Взглянул на Мавра:

– Великолепно! И убедительно!

– Я тоже нахожу, – радостно отозвалась Женни. – А ведь какая, казалось бы, сухая материя. Но, когда читаешь, тебе открываются все тайные пружины нашей экономики.

Энгельс вскочил как наэлектризованный, прошелся взад и вперед по комнате, затем, усевшись верхом на стул, с восхищением произнес:

– Ты приложил рычаг к той точке, опираясь на которую можно перевернуть весь мир. Черт побери! Ты добираешься здесь до самой основы! Научно. Исходя из природы товара и денег! Какая гениальная мысль – исходя из этого, вскрыть все общественные отношения! – Он задумался. – Притом это же все совершенно неисследованная область. Титанический труд. И только ты один можешь с ним справиться, Мавр! – Взгляд его привлекли заметки на полях рукописи, из которых следовало, что для некоторых формулировок потребуется пересмотреть десятки книг. Он оторвал глаза от тетради и обменялся взглядом с Женни, но та только подняла брови. – Может быть, тебе все же следовало бы быстрее закончить! Не слишком ли ты добросовестен? Подумай-ка, ведь…

– Знаешь, Фредрик, тут ты меня не переубедишь, – вспыхнул Маркс. – Я не только к чужим, но и к своим работам безжалостно придирчив. Главное – чтобы труд, когда он будет закончен и выйдет в свет, был совершенно неуязвим. А сколько я над ним еще прокорплю, дело десятое. – Он пытливо взглянул на Энгельса. – Ты ведь это не серьезно, сам же ты, как ученый, работаешь основательно… Ну, хватит! У нас и так слишком мало времени. Тебе ведь завтра утром уезжать.

Мавр встал и, посвистывая, прошелся по комнате. Когда он проходил мимо двери, Муш, расслышавший несколько тактов из любимой песни о «Дубинке и проворной метле», заглянул в комнату, но, увидев, что дядя Ангел и Мавр все еще «болтают», тотчас осторожно прикрыл дверь.

Маркс, у которого не выходил из головы упрек друга, тревоживший его больше, чем он признавался самому себе, остановившись перед Энгельсом, раздраженно бросил:

– Без основательного изучения материала что бы я собой представлял? Щелкопера, писаку на все руки! Что говорить, демократическим олухам, которым приходит наитие «свыше», таких усилий, конечно, не требуется. Зачем этим счастливчикам мучить себя изучением экономического и исторического материала! Ведь все это так просто, как говорил мне один такой бравый весельчак. Все так просто! Да, в их пустых башках! Вот уж действительно простаки!

Оба расхохотались. Женни вышла на минутку из комнаты приготовить новую порцию кофе, а друзья, усевшись рядышком на кожаный диван, в ее отсутствие дали волю своей иронии, иронии, к которой они прибегали и не только с глазу на глаз, чтобы безжалостно бичевать всю братию мелкобуржуазных фразеров и любителей революционных авантюр из среды эмигрантов, смехом облегчая свой гнев. А раз начав, каждый подстегивал другого. Так получилось и сегодня.

Когда взрывы смеха проникли за дверь, у которой в нетерпении крутился Муш, малыш обиженно протянул: «Ну вот, сами рассказывают всякие смешные штуки, а нас выставили!» Муш находил это несправедливым, особенно со стороны обожаемого дяди Ангела. Он подговорил Лауру и Ки-Ки и успокоился, только когда Мэми обещала выторговать у Мавра и Энгельса часик и для них.

– Вышли бы вы на воздух немного пройтись! – сказала Женни, разлив кофе по чашкам. – Там вам никто не помешает. Детей никак не отгонишь от двери.

Но Энгельс тотчас торжественно поднял руку:

– Невозможно, фрау Женни! Я дал слово полковнику Мушу…

– Слышала, слышала… – перебила она его. – А что, если нам всем вечерком посидеть вместе и мы с Мавром будем рассказывать ребятам сказки?..

– Но не сегодня же? – Мавр вопросительно взглянул на друга. – Фредрик так редко здесь бывает.

– Прекрасно! – Энгельс был в восторге. – Вот все и будут довольны. А какие сказки? Братьев Гримм? Гофмана? А может быть, истерию о мастере Гансе Рёкле?

Мавр стал отмахиваться.

– Ни за что! И ты туда же! Детишки еще утром в постели приставали ко мне. – Он скорчил озабоченную гримасу. – С этим Рёкле я вообще, кажется, ввязался в весьма сомнительное предприятие.

Энгельс потребовал объяснений.

Женни весело рассказала:

– У мастера Рёкле ведь есть труба «Куда хочу, туда загляну», с ее помощью он ищет путь в страну будущего. Но его выследил черт, и…

– Хватит, хватит! – решительно заявил Мавр. – Ты меня все равно не соблазнишь, Женнели!

– Знаете, Фредрик, – сказала Женни, с оживлением повертываясь к нему, – мы ведь рассказываем сказки не только чтобы занять наших ребят. Мы с Мавром пришли к убеждению, что, когда рассказываешь сказки, создается полная духовная общность между нами, взрослыми, и детьми, живешь с ними как бы в одном мире. Сказками Гримма мы все зачитываемся до одурения… – Она кивнула на Карла. – И Мавр, и я, да и Ленхен – мы не меньше наших ребят счастливы в этом сказочном мире, где добрые, умные, сильные вступают в борьбу со злыми, низкими и подлыми чертями всех мастей и торжествуют над ними победу. К тому же красочный, поэтический язык обогащает ведь не одних только детей. Мавр вообще питает слабость к Гофману. Особенно к его чудесному архивариусу из «Золотого горшка». Помните, как у него замысловатые завитушки букв оборачивались в прекрасных змеек.

– Бог знает, – рассмеялся Мавр, – может, иначе господин советник юстиции, сидя над ворохами пыльных судебных дел, совершенно разучился бы смеяться. Я его так люблю потому, что он неплохо понимал, чем этот мир держится. Он бежал в романтику, пусть так, но зато он сберег живой родник своей фантазии. – Сощурившись, он лукаво взглянул на Энгельса: – И нашему брату-ученому, Фредрик, нужна фантазия. Ну как иначе представишь себе мир, который будет когда-то?

– Ф-ф-ф… – подул Энгельс в русую бороду. – А каким же сухим и окостеневшим стал бы наш язык! – И вдруг звонко рассмеялся и долго не мог успокоиться. – Простите, фрау Женни, – проговорил он сквозь смех, – но я представил себе, что за рожу скроили бы наши ученые мужи, узнав, что Мавр не только сидит за своей экономикой, но и рассказывает, и даже сам сочиняет сказки.

– Только этого недоставало! – Мавр усмехнулся. – Недавно один такой гусак озабоченно меня предостерегал – он видел, как я в парке резвился с оравой уличных мальчишек. «Не полагаете ли вы, что это может повредить серьезному делу, которому мы служим»? – заявил он мне.

Энгельс совсем развеселился.

– А знаешь, как тебя на днях расписал такой же набитый дурак? – И он по-мальчишески хлопнул себя по коленке. – Нет, я непременно должен вам это изобразить! Глядите! – Он вытянул шею и, задрав кверху бороду, запищал фальцетом: – «Доктор Маркс! Какой ум! Какая индивидуальность! И что за огненный взгляд! Будь у него столько же сердца, сколько ума, столько же любви, сколько ненависти, я пошел бы за ним в огонь и в воду. Пошел бы, да, да! Хоть он мне не только намекнул о своем презрении, но весьма недвусмысленно высказал его».

Энгельс замолчал, заметив, что Женни нахмурила лоб. Она встала:

– Тебе, Мавр, надо почесть за счастье, – сказала она, вспыхнув от гнева, – что эти ничтожные людишки по крайней мере не отказывают тебе в уме, – и вышла из комнаты.

Энгельс виновато посмотрел ей вслед.

– «Столько же сердца, сколько ума»… – Мавр сухо засмеялся. – Если бы только это! Но из скольких углов забившаяся туда мелкобуржуазная шваль шипит: «Бессердечный тиран, властолюбивый диктатор, чванливый всезнайка», и еще черт знает что!

– Жабы болотные!

– Что ты хочешь, Фредрик, их породе никогда не понять, почему мы взвалили на себя такую ношу и готовы терпеть любую нищету, но мы-то знаем, что работаем для будущего всего человечества, и именно ради этого должны непреклонно отстаивать свои убеждения и принципы. Я не могу быть в обиде на них за то, что они меряют меня по своей жабьей мерке, но вот Женни!.. – Мавр не смог подавить вздоха.

– Зачем ей все знать? – тихо спросил Энгельс.

Мавр пожал плечами.

– Ей передают, отчасти по глупости, отчасти по злобе… Она, правда, ни единым словом не выдает, что ее это ранит, она слишком горда. Но я чувствую, как ей тяжело.

Он опять принялся ходить взад и вперед по комнате.

– Она ведь живет одной жизнью со мной, знает все мои труды и все мои мысли. И вспомни, из какого она дома. Если раньше она не знала никаких забот, то теперь ей достается вдвойне. Как часто мы ломаем себе голову, чем прокормить детей! Но кто об этом знает? Только ты да еще несколько друзей. – Он расправил плечи. – Что касается меня, то не в моем характере предаваться хандре. Да и выгляжу я, к счастью, так, будто только что выиграл сто тысяч. – Он рассмеялся, но тотчас опять стал серьезным. – И потом, у меня есть такая жена, как Женни, и такой друг, как ты, и наша работа!

Хотя решено было вечером собраться всем вместе и рассказывать сказки – известие, встреченное детьми с бурной радостью, – Генерал не забыл о кавалерийских сигналах. Все нашли, что ни один горнист не смог бы трубить лучше дяди Ангела. Даже Мавр, Мэми и Ленхен обратились в слух.

Они поражались тому, как лихо Фредрик воспроизводит все переливы сложнейших кавалерийских сигналов. Гребенка Муша пошла по рукам, и вскоре Мавр и Мэми без всякой зависти вынуждены были признать, что, помимо Муша, одна лишь Ленхен может состязаться с Генералом. В придачу Энгельс протрубил еще и сигналы пехоты.

Мэми в изумлении покачала головой.

– Все это запомнить, Фредрик, и только на слух?

– Ого! Только на слух? Никоим образом! В следующую революцию военная сторона дела будет играть большую роль. Нам понадобятся обученные командиры из собственных рядов. Вот я и спешу вызубрить все, что должен знать настоящий солдат.

– Но ведь нам нужно и петь научиться, – сказала Ки-Ки и просяще взглянула на Генерала.

– И я так считаю, – ответил он. – Хорошо, что ты об этом подумала, Ки-Ки. Итак… – Он повернулся к остальным: – «Allons enfants de la patrie!»[14] Что мы лучше всего умеем?

– Песнь о «Дубинке и проворной метле»! – хором выкрикнули все трое. Они ее хорошо разучили.

Пока Мавр одевался, зазвучала сперва сдержанно, в исполнении то запевалы, то хора, задорная песенка. Первоначально слова этой песни, возможно, были и другие, но переделанная она стала и для ребят, и для взрослых любимым семейным гимном. Генерал в роли запевалы выводил прекрасным баритоном:

А хор с жаром подхватывал припев:

Они еще не приступили ко второй строфе, как в дверях появился одетый для прогулки Мавр. Махая в такт тросточкой, он мощным басом запел вторую строфу:

С воодушевлением и громче прежнего, потому что присоединились Мэми и Ленхен, хор вторил ему:

И, пробуждая весь дом 28 на Дин-стрит от послеобеденного отдыха, загремела последняя строфа:

Оба друга уже стояли на улице, а в доме все еще не смолкал веселый смех. Пройдя квартал или два против ветра, который прохватывал насквозь, Мавр дополнил свой послеобеденный отчет.

– Вообще-то эта скотина, Кросс-младший, очень грубо все состряпал, – высказал свое мнение Энгельс. – Обещает комиссии уволить Белла, а едва вы ушли, даже повышает негодяя в должности. Чтобы разделаться с Клингами. Вот за что нужно зацепиться!

Мавр кивнул:

– И я так думаю. Надо нанести ответный удар, да покрепче. Через Эндера.

– А Эндер на это способен? Как ты считаешь?

– Он превосходный и знающий инспектор. Отзывчивый и не думает о собственной выгоде. Но сумеет ли он показать зубы, использовать все возможности, пойти ва-банк?.. – Мавр пожал плечами. – Думаю, все же да. Он любит свою работу, справедлив. Правда, его политические взгляды еще весьма туманны, преклоняется перед законом. Словом, буржуазный интеллигент.

– Гм! А если мы вместе попробуем сделать его позубастее?

Мавр обернулся:

– Правильно! Согласен. Он живет неподалеку. Чем быстрее он все узнает, тем лучше!

Но Эндера не оказалось дома. Мавр оставил ему записку: «Зайду в восемь утра. Необходимо срочно наведаться к „Кроссу и Фоксу“. Маркс».

Оттуда они направились к Темзе. Энгельса всегда влекла к себе эта могучая река. Они постояли на Вестмúнстерском мосту. Паромы, еще битком набитые смеющимися воскресными пассажирами, переправлялись через реку, на которую уже легла желтовато-белая пелена тумана. Скоро и очертания города затянуло молочной дымкой. Энгельс глубоко втянул в себя воздух и с вожделением взглянул на широкую реку. Он любил этот огромный город, в котором всегда бился мощный ток жизни. Здесь он на мгновение забывал обывательскую затхлость Манчестера. Ему пришлось закабалиться там в филиале отцовской фирмы. У него не было иной возможности, хоть и в скромных размерах, помогать другу в борьбе с ежедневной нуждой.

Но сейчас его опять захватила давнишняя мечта:

– Как хорошо было бы, Мавр, жить здесь, в Лондоне! Да еще где-нибудь по соседству с тобой. Никакой переписки, чтобы обменяться мыслями. Я забежал бы к тебе или ты ко мне. Да, неплохо бы! – Он вздохнул. – Но я связался с этой проклятой конторой, и вот, изволь уезжать отсюда. Но ничего, я рад, что хоть ты можешь работать.

Туман поднимался и все густел, теперь уже и в двух шагах ничего нельзя было различить. Несколько раз Мавр пытался заговорить, но сразу же замолкал. Энгельс с удивлением взглянул на него.

– Тебе нелегко, – сдавленным голосом произнес наконец Мавр. – Ты продался этой гнусной конторе ради меня. Несладкая жизнь. А на что способен ты как ученый, никто не знает лучше меня. Может быть, мне все-таки укрыться в гавани какой-нибудь буржуазной профессии? Да, Фредрик, я об этом не раз думал…

Энгельс в изумлении остановился. К черту! Надо же ему было затевать этот разговор! По сравнению с тем, что приходилось терпеть Мавру, это же мелочи. Он заглянул другу в лицо, хотел возразить, но тут с удивлением заметил, что за какие-то несколько секунд тот совершенно преобразился. Почти весело Мавр сказал:

– Не тревожься, Фредрик. Такие мысли приходят и уходят. Я знаю, что гигантская работа, которая нам предстоит, должна быть сделана. И она будет сделана, с твоей помощью.

Они стояли посреди моста, окутанные густым туманом, который местами прорывался, открывая взору четкие, будто вырезанные резцом контуры противоположного берега.

Мавр взял друга под руку.

– Я пойду к своей цели наперекор всему и никогда не позволю буржуазному обществу еще и меня превратить в машину, делающую деньги.