Меч Тамерлана

Глава 2

Липень (июль) 1382 года от Рождества Христова. Гавань Порто-Пизано.

Обмотанные мокрыми тряпками уключины не скрипят — а опытные гребцы идут по воде без всплесков, аккуратно погружая весла в водную гладь. С берега и замерших на «рейде» галер нас не видно: мы сумели рассчитать время выхода из Ельца так, чтобы дойти до устья Дона и пройти еще день пути до Порто-Пизано под самое новолуние. Конечно, мы допустили небольшую погрешность в расчетах — а может, где-то не уложились в график — но все одно небо сейчас освещает лишь тонкая полоска месяца, не дающая практически никакого света. Так что с галер нас не увидят и не услышат, пока абордажные крючья не зацепятся за планширь фальшборта…

Сыро и зябко — с наступлением ночи температура заметно падает, и на воде становится очень свежо. Плюс холодит тело кольчуга, накинутая поверх рубахи — больно тяжела пластинчатая броня пешцу, особенно в маневренной схватке… Я решился сменить ее на менее прочную, но и не столь сковывающую движения кольчугу. В последнюю, впрочем, все же вплетены две круглые стальные пластины, прикрывающие сердце и живот. А вот поверх ее — легкая, но довольно плотно набитая стеганка, что сама по себе может защитить от нанесенного вскользь удара (естественно, не колющего) — или остановить стрелу на излете. С арбалетным болтом такое, конечно, не пройдет — но от пущенного в упор арбалетного болта не спасут и «дощатые брони»… А в целом — продолжаем ромейские боевые традиции. Византийские катафракты и курсорес нередко носили стеганку поверх броней. Правда, катафракты на кольчугу надевали еще и пластинчатый панцирь…

Да и наши, «отечественные» татаро-монголы модернизировали подобный тип брони в «куяк» — а европейцы тотчас переняли наработку, создав на основе куяка бригантину.

Еще перед выходом на «рубеж атаки» мне удалось разделить казаков и повольников на семь примерно равных групп и наметить каждой из них свои цели. Так что сейчас струги и ушкуи идут четко к своим кораблям, ориентируясь на крошечные светильники, обозначающие положение галер — по четыре или даже пять судов на одно фряжское. Вот, к сожалению, не удалось нам рассмотреть, курсировали ли лодки между вновь прибывшими кораблями и берегом — но думаю, что раз суда пришли перед самым закатом, разгрузку товаров провести никто не успел. А если все товары еще в трюме, значит, и большая часть команд все еще находятся на галерах, охраняя богатство купцов…

С другой стороны — это даже к лучшему. Сейчас на нашей стороне фактор внезапности и численное преимущество. Сойди же морпехи и арбалетчики фрязей на берег, то позже они встретили бы нас залпами болтов на пристанях… И наоборот — во время абордажа мы точно не дадим разгуляться генуэзским арбалетчикам!

— Тихонечко, тихонечко…

Я успокаиваю сам себя — Степан Никитич все одно меня не слышит; но кормчий итак знает свое дело, притирая ушкуй практически к самому борту намеченной в качестве цели галеры. Дальней галеры — по-прежнему следуя в голове своего флота, я спланировал атаку так, чтобы все ушкуи и струги причалили к «своим» судам практически одновременно… Кажется, кормчий не сколько видит, сколько угадывает очертания галеры — и все же он довольно мягко подвел ушкуй к вражескому кораблю. Так что теперь я почувствовал совсем слабый толчок бортов…

Но все же веселые голоса дозорных, не очень громко переговаривающихся друг с другом, и даже явственно посмеивающихся над какой-то шуткой, резко оборвались. После чего последовал куда более громкий возглас — а затем послышались чьи-то шаги, направленные к фальшборту именно с нашей стороны.

— Стрелки, приготовились…

Я шепчу приказ одними губами — но дружинные итак знают свои задачи. Кто-то вооружен самострелом, как Михаил (неплохо освоивший трофейный арбалет), кто-то сохранил верность тугому композитному луку. Алексей вон уже наложил бронебойную стрелу с граненым наконечником на тетиву… Спустя пару секунд томительного ожидания над фальшбортом показался генуэзский страж, решившийся подсветить себе факелом — но в итоге он лишь засветил собственную голову и верхнюю часть корпуса.

— Бей.

В ответ на мой приказ звонко хлопнули тетивы — и сразу несколько болтов и стрел ударили в лицо и грудь несчастного стража! Он погиб мгновенно, без звука рухнув назад — но его товарищ отчаянно закричал:

— Pericolo!!!

— Бросай крючья!!!

Все — теперь счет пошел на секунды…

Сразу несколько канатов с привязанными «кошками» взлетели вверх, зацепившись за планширь — и по ним тотчас принялись карабкаться самые ловкие дружинники. Причем вои уже успели нацепить шеломы и накинуть на левую руку небольшие щиты-калканы… Последние неплохо защищали нас от татарских стрел во время перехода по Дону — а в ближнем бою способны остановить даже колющий удар, коли тот принять на стальной убмон! Кроме того, калканы обладают явным преимуществом во время абордажа — они куда легче деревянных щитов и их можно нацепить на руку локтевыми ремнями…

— Севе-е-ер!!!

Боевой клич моих гридей взбодрил итак уже проснувшуюся команду — и сверху тотчас послышался лязг клинков и яростные вопли сражающихся.

— Братцы, десяток стрельцов в бой вступает лишь в крайнем случае! Прикрывайте соратников — и выбивайте фрязей с самострелами в первый черед!

Дав последнее указание, я и сам принялся карабкаться наверх — одновременно с Мишей и Алексеем. Не столь и высок борт генуэзской галеры, а в руках достаточно силы, чтобы довольно быстро поднимать себя наверх даже в броне. И все же эти мгновения беззащитной уязвимости кажутся особенно жуткими — вот, именно сейчас свесится вниз фрязь с арбалетом, и всадит болт в упор прямо в грудь, всего с пары-то метров!

Но никто не свесился — первая волна дружинников вступила в бой еще до того, как генуэзцы опомнились и осознали, что галеру берут на абордаж. А затем завязался ближний рукопашный бой — и за время моего подъема никто из генуэзцев к фальшборту так и не прорвался…

Штурм фряжского корабля идет не только с моего ушкуя — к галере уже пристали три струга. Кроме того, звуки боя доносятся уже со всех кораблей итальянского каравана! А заодно и звон сигнальных колоколов — подхваченный и на берегу, в крепости…

Но вот и фальшборт. Схватившись руками за планширь, я с силой подтянулся наверх, чтобы тотчас перебросить свое тело на палубу. Вот только перевалился через фальшборт я уже довольно тяжеловато — все-таки кольчуга и оружие заметно прибавляют веса на подъеме…

Однако же перевести дух мне никто не дал — заметив появление очередного противника, ко мне тотчас рванулся один из вражеских морпехов! На моих глазах тот вонзил короткий и широкий клинок в спину сражающегося с другим итальянцам дружинника… А после ринулся на меня, пока я не успел подняться на ноги!

Удар! Сильный и довольно точный выпад фашильона — короткого, широколезвийного клинка со скошенным обухом — я едва ли не вслепую принял на умбон калкана. Как же все-таки темно — несмотря на несколько факелов, что успели зажечь фрязи… И все же мне удалось парировать укол, заученно скрутив корпус слева направо — тем самым я ушел с линии атаки, провалив противника вперед. Но при этом лезвие фашильона, скрежетнув по умбону, вспороло обивочную кожу и верхние прутья щита…

— Muori!!!

Н-да — доброго здравия он мне точно не желает… Отдернув руку назад, противник тотчас вскинул клинок над головой, намереваясь обрушить на мою голову резкий, рубящий удар. Но прежде, чем фашильон рухнул бы вниз, я с силой рванулся вперед, буквально протаранив врага щитом! Толчок вышел довольно сильным — итальянец потерял равновесие и попятился, отступил на пару шагов… И прежде, чем он вновь бросился бы на меня, я успел рвануть из-за пояса верный чекан с граненым жалом-клевцом на обухе.

— Muori!!!

Противник вновь атаковал, в этот раз ударив по моему калкану баклером — небольшим «кулачным» щитом. Но баклер слишком мал, чтобы потеснить меня ударом щита в щит… Нет, это было лишь обманное движение — отвлекающее от резкого, косого удара фашильона, вновь рухнувшего сверху!

Но я угадал этот удар, почуял его прежде, чем итальянский клинок начал движение вниз — и сумел уклониться, пригнуть голову и сместиться вперед с подшагом влево… Разворот корпуса, разгоняющий ответный удар — и лезвие чекана врубается в открытую справа шею противника! Ведь последний провалился вперед во время атаки — и уже не успел защититься…

Очередной «морпех» ринулся на меня с абордажным топором — так же подняв его над головой, чтобы поскорее рубануть сверху. Широкое лезвие, массивный боек — легкий плетеный щит его не остановит… Интуитивно поняв это еще на сближении, я все же прикрылся калканом. Но одновременно с тем нырнул вниз — и на подшаге ударил по левой ноге фрязя! Рубануть не удалось — я провел атаку в движение, едва ли не боксерским нырком смещаясь вправо вперед. Так что удалось лишь полоснуть лезвием чекана повыше колена противника…

Но и этого оказалось достаточно, чтобы итальянец вскрикнул от боли и потерял равновесие, провалившись в собственный, рубящий удар! Грозно загудев, вражеский топор лишь рассек воздух за моей спиной — а вот я, пружинисто распрямившись, рубанул на развороте, угодив бойком точно в висок ворога… Последний без звука, тяжело рухнул на палубу — словно подкошенное дерево.

— Это вам и за брань с Мамаем, и за Кулики… И за Севастополь!!!

Как-то некстати вспомнилось, что в годы Великой Отечественной в Крыму и у Черноморского побережья Кавказа довольно успешно действовала 4-я флотилия MAS в составе сверхмалых итальянских подводных лодок и торпедных катеров. На счету флотилии имеются успешные поражения уже советских подлодок и кораблей — так что макаронники внесли свою лепту в падение Севастополя, все время осады снабжавшегося лишь морем…

Рукопашная схватка на палубе еще только набирает обороты. В хаосе ближнего боя, да при крайне слабом освещении стрелять невозможно — так что генуэзские арбалетчики в большинстве своем бросились в сечу, вдвое увеличив число защитников корабля. Но и с ушкуев, стиснувших галеру с обоих бортов, поднялись практически все повольники и казаки, принявшись яростно рубить фрязей! Мои речные пираты бойцы опытные, бывалые — а еще их просто больше. Так что бой мы однозначно забираем — вот только с какими потерями?

Неожиданно, в отблесках факела я увидел впереди себя арбалетчика — последний, вопреки здравому смыслу, не выпустил самострела из рук, и теперь целиться именно в мою сторону! Страх обжег сердце; пытаясь спасти себя, я мгновенно рухнул на колени, одновременно с тем инстинктивно метнув топор вперед… Без замаха, одной лишь кистью — отчаянным движением обреченного, но дерущегося за жизнь человека.

Над ухом свистнул болт, пощекотав кожу. А чекан, сделал в воздухе три оборота, с силой ударил в грудь генуэзца обухом, отбросив того назад… Но ведь к обуху прикован граненый штырь клевца! Арбалетчик рухнул на спину — рухнул с отчаянным, обреченным вскриком смертельно раненого… И я тотчас бросился к нему — забрать топор и при необходимости, добить врага.

Добивать не пришлось: противник распластался на палубе, пытаясь остановить кровь из раны и не оказывая сопротивления. А мое внимание привлекли отчаянные крики под ногами — особенно отчетливо они раздаются из черного зева, ведущего с палубы вниз. Я едва не шагнул в него — но именно вопли прикованных к веслам рабов предостерегли меня от опасности… А то бы полетел кубарем вниз, свернув шею на лестнице! Точнее на трапе, если пользоваться морской терминологией…

— Алексей, Миша — сюда! Помощь нужна!

Оторвавшиеся в пылу схватки телохранители поспешили на звук моего голоса; за ними увязалось с пяток дружинников.

— Братцы, внизу невольники! Может и наши, братья-славяне… Нужно не только освободить их, но и организованно вывести на палубу, чтобы те не стали жертвами ушкуйников — а заодно и не напали на наших!

Гриди согласно закивали, и я коротко скомандовал:

— Миша и Алексей со мной, держимся чуть позади. Остальные — как только мы вырубим внизу всех фрязей, вы замрете на подъеме лестницы, сцепив щиты… Все, вперед!

Дружинные первыми спустились вниз, готовые прикрыть нас от арбалетных болтов не только щитами, но и собственными телами… Но последнее не потребовалось — на нижней, рабской палубе мы увидели лишь пяток надсмотрщиков, отчаянно секущих хлыстами прикованных цепями невольников. Последние дико кричат от боли, но все же пытаются поймать кнуты растопыренными пальцами да притянуть ворогов к себе… Пока что у рабов, отчаянно рвущихся сразиться за свою свободу, ничего не выходит — но среди отчаянной брани на всех языках я расслышал и забористые ругательства на родной русской речи!

— Бей!!!

Дружинные ринулись вперед, на опешивших надсмотрщиков, освященных лишь тусклым светом пяти-шести факелов. Последние, хоть и достали фашильоны, а кто и простые тесаки, были истреблены в считанные секунды — после чего я возвысил голос:

— С вами говорит князь Елецкий Федор! Я веду в бой ушкуйников и казаков, фрязи — наши враги. Кто из невольников с Руси?

— Я, княже!

— Я!

— Исполать тебе, батюшка! Освободи!

— Всех освобожу! Остальные — кто? Знаете их язык, сможете объяснить то, о чем прошу?

— Да, да!

Русичей среди рабов не столь и много — быть может, пятая часть. Как выяснилось, большинство гребцов черкесы — но есть и собственно итальянские каторжники, попавшие на галеры за преступления или долги, и некоторое количество мусульман.

— Спросите их — пусть поднимут руки все, кто готов сражаться!

Черкесы как один вскинули руки, дико, яростно завыв. К ним присоединились и мусульмане — а вот итальянцы в большинстве своем остались молча сидеть на гребных скамьях, опустив глаза. Но не все…

— Значит так, освобождаем тех мужей, кто готов драться. Освобожденным от оков строиться промеж скамей, без моей команды наверх не подниматься! Дружинные — встать у подъема на палубу, никого наверх не пускать! Русичи… Русичи-невольники — становитесь позади всех. Сеча будет лютой…

Альтруизм — это очень хорошо. Я всегда за альтруизм, когда это разумно и возможно! В сейчас альтруизм — это сберечь как можно больше жизней моих ратников за счет рабов, мечтающих поквитаться с фрязями именно этой корабельной команды! Что же, мы даровали им свободу и шанс свершить возмездие за бесчисленные унижения, побои, истязания… За неволю — и столько короткую жизнь на гребной скамье.

Так что все справедливо…

Моим ратникам потребовалось не более пяти минут, чтобы освободить черкесов. И последние столпились внизу, ожидая начала схватки теперь уже молчаливо — но с бешено горящими глазами. Они подобрали ножи и тесаки надсмотрщиков — а я, скрипя сердцем, отдал крепкому, рослому горцу свой топор. Поделились оружием со вставшими в первом ряду адыгэ и прочие дружинные — а то уж как-то совсем не по-людски бросать их в бой с голыми руками… Впрочем, большинству придется добывать оружие именно в сече.

Как мы и условились, я первым ринулся наверх:

— Повольники, казаки! Все к бортам! Прижаться к бортам, выйти из боя!!!

Дружинники и ротники услышали мой голос, принялись спешно отступать к фальшборту; замершие на палубе фрязи, коих осталось не более полусотни, также начали сбиваться в кучу. Но в тоже время на кормовой надстройке я разглядел арбалетчиков, принявшихся спешно взводить свои самострелы… Ну конечно, теперь-то хаос боя не мешает им целиться!

— Стрельцы — бей по арбалетчикам! Адыгэ — вперед! Руби!!!

Тетивы запели практически одновременно — но хлопки самострелов мгновенно потонули в диком реве и вое рванувших на палубу черкесов! Я как можно скорее отступил к фальшборту, дав дорогу истощенным горцам –последние ринулись на врага с такой безумной яростью, что мне стало не по себе… Даже самые измученные из невольников обрели силу крепких, здоровых мужей — пусть и ненадолго. Так что и сами генуэзцы невольно попятились назад под психическим напором адыгэ…

Вперед вырвался крепкий молодец, несущий в руках мою секиру; арбалетные болты унесли жизни его товарищей, но смерть пощадила храбреца. По крайней мере, до момента сечи; я еще успел разглядеть, как черкес молниеносно рубанул по замершему на пути генуэзцу, попытавшемуся подставить баклер под рухнувший сверху чекан… Фрязя мог спасти лишь маневр или собственный опережающий удар. Однако, дрогнув при виде разъяренных рабов, ринувшихся в атаку — и утратив мужество пусть на краткое мгновение, он не сделал ни того, ни другого. И тотчас рухнул на палубу, заливая доски кровью из глубокой, рубленой раны, перехватившей ключицу и грудь…

Яростная схватка на корабле очень быстро превратилась в кровавую бойню. С очень большими потерями с обеих сторон — атакующие явно решились заплатить за возмездие любую цену… И не дарят пощады никому. Адыгэ хватают оружие на палубе или забирают его из еще теплых рук павших генуэзцев; ни те, ни другие за редким исключением со стороны фрязей, не успели облачиться в броню. Так что дерутся на равных; но черкесов больше — и к черкесам присоединились новые пленники, покинувшие палубу гребцов.

На наших глазах невольники захлестнули бывших господ неудержимой волной ярости и стали! И спустя минут пять хаотичной, яростной сечи они уже пробились на боевую площадку в хвосте судна… Ют, если я не ошибаюсь? К концу боя на нем укрылось лишь несколько арбалетчиков и пара воинов в хорошей броне — возможно офицеры. Но, так или иначе, рукопашная схватка на юте заняла считанные секунды — и сохранить жизнь офицерам ради выкупа никто не пожелал…

Я удивился, когда с юта спустился все еще живой черкес, до самого конца рубившийся моим чеканом. Окровавленный (но, как кажется, забрызганный именно чужой кровью), тяжело дышащий горец приблизился ко мне — и протянул липкий, столь же грязный чекан. После что-то громко произнес, возвысив голос… Однако же я разобрал лишь одно слово — Екеж, показавшееся мне смутно знакомым.

— Княже, он говорит, что обязан тебе своей свободой и считает тебя своим господином, пока не спасет уже твою жизнь. Примешь ли ты его службу?

На мгновение заколебавшись, я все же уточнил:

— Это честный человек?

Выступивший из темноты переводчик из числа невольников согласно кивнул головой:

— Насколько мне известно — да. В плавании он старался поддерживать товарищей и помогать им — и не только касогов. Его зовут Екеж.

— Что же… В таком случае переведи Екежу, что я принимаю службу столь славного витязя — и оставляю ему подаренной мной оружие.

Черкес, выслушав перевод толмача, лишь согласно склонил голову, опустив топор. Вот и еще один воин в мою дружину…