Мечи Эглотаура. Книга 1

Глава 12. Город эльфов

Город эльфов расположился в неглубоком широком кратере, заняв его от края до края. Посреди леса кратер казался чем-то инородным, тем более на уровне ниже, чем уровень самого леса. Я предположил, что сюда в глубокой древности мог упасть крупный метеорит, а со временем стенки ямы осыпались, утрамбовались. Потом пришли разумные существа — не обязательно эльфы — завершили дело разрушения, начатое природой, и приспособили местность для обитания.

В пользу такого предположения говорило то, что город явно имел небольшой уклон к центру. В центре же находились самые бедные кварталы, грязные и нищие. Богатые и красивые дома начинались на полпути от середины кратера, и еще на полпути до окраины города роскошь достигала своего пика. Все правильно. Нечистоты и воды стекают вниз — то есть в данном случае в центр города. Вероятно, в сезон дождей и весною бедные кварталы совсем затапливаются. Там же, где такой опасности нет, живут обеспеченные семьи. Чем чище — тем богаче. Но и на самом краю города жить тоже не слишком удобно — незащищенность от внешнего мира. Поэтому и получилась такая структура. Весьма необычная, надо сказать; впрочем, чего на свете не бывает?

Еле слышный знакомый гул наполнил лес, почти незаметный за шелестом листьев и прочими шумами; кости по обычаю отозвались ноющей болью. Я удивился: даже здесь слышно.

— Па-абереги-и-ись! — раздался сзади вопль, и едва мы успели отскочить, как мимо пронеслась большая арба, запряженная тройкой мощных коней. Кони дико вращали глазами и тяжело хрипели, исходя пеной. Арба трещала, колеса держались еле-еле. Погонщик, вытаращив глаза, пытался сдержать обезумевших животных, но безуспешно. Ударившись о торчащий с краю дороги свежий пень, арба развалилась, кони вырвались и умчались к городу.

— Мать вашу! — взвыл погонщик, резво вскочив на ноги и потрясая в воздухе хлыстом, который он, впрочем, не применял. По крайней мере, в те моменты, когда я его видел. — Внебрачные дети козла и черепахи! Зачем, зачем я вас купил! О горе мне, горе!

— Непослушные кони, — посочувствовал Алкс. — Вы зря на них потратились. Продавцы сейчас пошли нечестные.

— А тебе какое дело?! — внезапно взъярился несчастный. — Иди своей дорогой, а то накостыляю щас, шоб не лез в чужие проблемы!

— О!..

Алкс обиделся и отошел. Погонщик сунулся в кучу хлама, оставшуюся от арбы, пару раз злобно и смачно выругался, вытащил какую-то суму, закинул ее на плечо и бодро зашагал вслед за беглецами.

— М-да, вырождаются нравы, — сказал Алкс. — У нас в горах такого сто лет назад без вопросов — на кусочки и птицам в прокорм. А сейчас просто побили бы плетьми. Выживет — что ж, пусть живет, не выживет — не судьба. То есть шанс дается. А здесь даже такого нет. Обидно, право, за время… И вообще. Вот закончу путешествие и отрекусь от мира. Уйду в монастырь. Женский. Отцом-настоятелем.

— Алкс, ты что, знаком с Лемом?

— Лем? Это кто? Поэт который, что ли? Да, приходил такой как-то в племя, выступал на празднике Священного Дятла. А что?

— Да я от него эту фразу слышал. Только Лем что-то о Сероте еще говорил.

— А, понятно. Так он у нас ее и узнал. Это любимая поговорка Фариаров. А Серот — это дракон, что ли?

— Да, постоянно с ним ходит. Ручной вроде, маленький такой, а большой проказник…

— Что-то припоминаю. Было, было… Он еще напрочь разворотил нам статую Великой Птицы, решил, что это дракониха. Пьяным был, ужас.

— Поили, наверно, крепко, — предположила Жуля.

— Нет, он сам по себе пьянеет, — ответил я за Алкса. — Конституция такая. Да и диагноз — хронический алканавт… Хм. Похоже, приближаемся, а?

Мы вступили в город по главной дороге. Невысокая крепостная стена, окружающая Кму, особой проблемы не представляла, однако народ не лез через нее где попало, а с достоинством проходил воротами. Мы тоже решили соблюсти традиции и, уплатив невысокую пошлину, проникли наконец в недра цивилизации.

Район вдоль центрального тракта был не из самых бедных, но и не фешенебельный. Поэтому, хотя нечистотами тут не воняло, но помоев было в достатке. То и дело раздавался свист, и прохожие с воплями отскакивали, чтобы не оказаться в куче отходов, которые добрые горожане выливали из окон прямо на мостовую. Зато свиньям раздолье — чуть ли не целые стада их рылись в скопившихся в канализационных стоках картофельных очистках и овощных сердцевинах.

— Нам рассказывали купцы, — устрашающим голосом поведал Алкс, — что порою в недрах подобных свалок находили целые кладбища невинно убиенных младенцев. А насчет уголовных жмуриков даже сомневаться не приходится — не меньше двух в каждом месте.

Я с уважением глянул на ближайшую кучу. Потом опомнился… Какое уважение?! Содрогаться надо от ужаса и омерзения! Но ничего такого заставить себя почувствовать не удалось. Наоборот, уважение только удвоилось. Я плюнул и перестал глазеть на помои.

Мы ехали по середине тракта, поэтому домашние хозяйки не пугали. Как-то так получилось, что в центре на черном Пахтане гордо возвышался я, справа на белой Хале находилась Жуля, а слева на невысоком коричневом коньке — Алкс. Одеты мы были устрашающе, выглядели тоже — горец с постоянной трехдневной щетиной, да я с многодневной растительностью на лице и такой же на голове, — так и не успел побриться. Наверняка все принимали нас то ли за какой-то разбойничий сброд, с которым лучше не связываться, то ли за посольство из соседней варварской страны, то ли вообще — что вполне могло статься — за тбпистов-изгоев, не принявших законы Дикого Ежика…

Навстречу то и дело попадались какие-то странные создания. Помимо людей, дварфов и эльфов, на которых я уже насмотрелся заранее, здесь были низкорослые широкие гуманоиды с куцыми шевелюрами, но необычайно роскошными бородами. На поясах, как правило, висели широкие топоры, один взгляд на которые заставлял содрогнуться. Впрочем, вид этих существ был вполне мирный, хотя и впечатляющий.

Несколько раз вдали на перекрестках я заметил странных созданий с туловищем лошади, хвостом льва, козлиными копытцами и замечательным витым рогом, торчащим изо лба почти на длину предплечья. Эти необычайно красивые звери имели такой яркий белый окрас, что даже снежная Хала показалась бы серой рядом с ними. Они были запряжены в самые богатые повозки и кареты, и ясно, что, если они неразумны, то стоят баснословных денег. Впрочем, то же самое могло бы быть и в случае разумности.

— Единороги! — ахнула Жуля. — Какая прелесть! Их ни у кого нет даже в Райа, только здесь…

Встречались и устрашающего вида создания, наподобие собаки с тремя головами, пышущими синим пламенем в сложной конструкции стеклянную банку, не позволяющую огню вырваться наружу. Собака злобно зыркнула в мою сторону и зарычала. Стекло моментально запотело. Хозяйка прикрикнула на зверя и оттащила подальше от копыт Пахтана.

— Извините, Гвидо такой нервный!

— Адская гончая, — с восхищением прошептал Алкс.

Другое собакообразное создание имело форму сильно вытянутую, хвост с раздвоенным кончиком и раздвоенный же язык, и больше напоминало ящерицу-переростка. Тварь весело помахивала хвостом и ластилась к кому ни попадя, но так как с кончиков языка у ней капала некая мутноватая жидкость, моментально разъедающая булыжник мостовой, то прохожие все как один шарахались, а хозяин только покрепче притягивал к себе пса. При этом намордник, сделанный отнюдь не из металла — металл бы очень скоро разъело, — впивался в пасть твари, отчего она скалилась еще шире и вела себя еще дружелюбнее. На хозяина она, очевидно, не обижалась.

— Видимо, это райская гончая, — заметил я, — если та была адская.

— Нет, — пробормотал Алкс, находившийся уже в полном экстазе от увиденного, — это тоже адская, но другой породы.

А однажды с нами разминулся странный всадник. Я долго не мог понять, что такого необычного в нем, пока мы сближались. И только когда совсем поравнялись, понял, что у лошади нет головы… Нет, даже не так. У лошади нет головы — а у всадника нет ног. Мощный мужской торс рос прямо из того места, где у коней бывает шея. Гибрид свысока посмотрел на нас, презрительно что-то пробормотал и поехал своим путем.

Алкс и Жуля долго оглядывались, а я пытался сообразить, как ему удается управляться шестью конечностями — четырьмя ногами и двумя руками. Лично я бы не смог, наверно. Уже за одно это такое создание нужно уважать.

Наконец, кто-то обратил на нас более чем мимолетное внимание. Раздался резкий окрик:

— Стой!

Я не понял и начал оглядываться, прикидывая, кому так не повезло.

— Стоять, говорю! Эй ты, лысый! Придержи поводья, болван!

Прямо к нам быстрым шагом направлялся эльф в яркой форме во главе небольшого однообразно одетого отряда. Стражи порядка, догадался я.

— Кто такие? Отвечать, быстро! — Удивительно! Я сидел на коне, он стоял на земле, и я находился выше него по меньшей мере на две головы. Тем не менее эльф как-то умудрялся смотреть так, что казалось, будто он взирает свысока. — Чего молчишь?

— Э-э, — прокашлялся я. — Вообще-то…

— Кто? Откуда? Куда? Зачем? Быстро!

— Можно? — я поднял правую руку.

— Что можно?

— Сказать…

— А чего я жду, спрашивается? Плясок и танцев?

— Но, сэр, вы даже слово вставить не даете…

— Молча-ать! Сержант, арестовать этих смутьянов! На хлеб и воду! Трое суток! Без права переписки! Живо!

Выдвинулся другой солдат, смущенный и усталый, с виду постарше, хотя кто разберет этих эльфов. Он развел руками, мол, ничего не могу поделать.

— Слезть! — гаркнул офицер.

— Что, простите?

— Слезайте, болваны, с лошадей!

— Ах, да…

Мы с сожалением покинули седла. Опять пешком, опять неизвестно куда, опять неизвестно на сколько… Уф-ф.

— Сержант, выполняйте!

— Есть, сэр, — пробасил тот и взмахами руки расставил вокруг нас солдат. Спустя мгновение мы двинулись к центру города.

Я никак не мог сообразить, что происходит, и что следует делать. Явно что-то, не согласующееся с моими планами попасть в Райа.

Спустя пару минут движения послышался радостный вопль, раскрылась дверь ближайшего кабака, и навстречу нам, пошатываясь, выбрался Лем.

— Ба! Хорс! Какими судьбами?

— Да так, понимаешь, с гор сдуло, — мы остановились. Солдаты тоже.

— А я жду, жду, никак не дождусь. Совсем соскучился по вашему ворчанию, леди, — Лем поклонился Жуле. — Я тут такой самогон приготовил — слюнки потекут. А ты, понимаешь, с мусорами разгуливаешь! Ну, ребята, ваша служба кончилась. Идите по домам.

— Сэр, — возразил сержант. — Мы при исполнении, и не пытайтесь мешать нам. Мы получили приказ от офицера отвести этих… граждан на выяснение личностей, и от долга отступиться не имеем права.

Лем лениво выслушал речь, одобрительно кивая головой. Потом вдруг вплотную придвинулся к сержанту. До меня дошел жуткий запах перегара, но сержант, которому пришлось гораздо хуже моего, даже не поморщился.

— Знаешь, кто я? Не знаешь? Я — Лем. Меня каждая собака знает. Так что не буянь и иди с миром. А этих… граждан оставь мне.

— Сэр, я не собака. Если вам лестно, что собаки отзываются о вас каким бы то ни было образом, меня это не касается. Я выполняю приказ. Если вы будете продолжать мешать, мне придется арестовать вас за причинение препятствий муниципальной страже.

— Хм… — Лем, похоже, озадачился. Потом внезапно посерьезнел и сказал: — Ладно. Не хотел этого делать, но выбора, похоже, нету. Отойдем, сынок.

Поэт отвел сержанта в сторону и, покопавшись за пазухой, достал какой-то невзрачный предмет. Сержант внезапно вздрогнул, побледнел и вытянулся в струнку. Я удивился.

— Да, сэр! Есть, сэр! Так точно, сэр! — отрапортовал вояка и развернулся. — Сл-лухай мою команду-у! По дома-ам — шага-ам… арш!

Отрядик мгновенно разбежался. Сержант повернулся к Лему.

— Готово, сэр.

— Хорошо, можешь идти… Погоди. Как звали того офицера?

— Фингонфиль Уриэль, сэр.

— Можешь идти.

— Есть!

Сержант исчез. Лем повернулся к нам, разинув рты наблюдавшим за сценой.

— Вот так приходится вызволять друзей. В душе он неплохой эльф, но больно уж зазнается… Ба, Алкс, ты ли это? Сколько лет, сколько зим! Я и не узнал тебя сразу. Как дела, Фариарчик?

— Плетутся, — ответил горец. — Я тоже рад видеть тебя, Лемище.

— Лемище… — пробормотал я. — Ну надо же.

— Как там Серот?

— Как же ему быть! Пьянствует. Постоянно кумарит. Здесь, в Кму, он какую-то новую отраву нашел, сейчас целыми днями балдеет с ней. Говорит, куда лучше любого самогона. Я попробовал — такая гадость, полчаса блевал. Серот говорит, ее не пить, ее курить или колоть надо, но я таким снадобьям не верю. От них потом мигрень. Так и спорим. Серот, как накумарится, болтливым становится просто до безобразия… А как там поживает батюшка батюшки батюшки твоего батюшки… Проклятье, никак не могу запомнить. Ну, в общем, тот, который пятьдесят галок слопал?

— Здравствует, что ж ему станется. Только он не пятьдесят галок слопал, а сорок сорок поглотил без роздыху, — мягко поправил Алкс.

— Без разницы, — махнул рукой Лем. — Поглотил, проглотил… Что в лоб, что по лбу — все равно яичница. Но чего это мы тут стоим? А пошли-ка купим себе немножко самогону да пообедаем…

— Ты говорил, что самогон уже готов, — засомневался я.

— И то верно! Значит, пойдем нажираться уже готовым.

Жуля сморщила губки.

— Ах, как нехорошо…

— Ничего, леди, вам мы тоже нальем.

— Ах, ну тогда ладно. После такого перехода через горы следует хорошенько отдохнуть.

Я просто потерял дар речи от такого заявления. Лем крикнул парнишку, велел ему позаботиться о лошадях и во главе шумной веселой компании ввалился в кабак. Я же, растерявшийся и скорбно молчащий, замыкал шествие.

Внутри было сильно накурено. Посреди небольшого уютного зала освободили от столов пятачок, в котором, используя два стула как подставки для хвоста и ног, развалился Серот. В когтистой лапе своей он держал большую кальянную трубку, на полу стоял замысловатой формы бидон. Серот тряс бидон, шумно вдыхал дым и с шумом же его выдыхал, каждый раз наполняя пространство вокруг себя непроницаемой пеленой. Мне показалось было, что кальян нужно курить не так, но вспоминать дальше не стал, зная уже, что ничего из этого не получится.

Дракоша поднял другую лапу, в которой сжимал большую полупустую бутыль, и помахал нам.

— Ага, вот и Хорыс! И Джжуля! Ба! Кого принесло! Достопоштенный Алкыс Франфариар, наше вам с кисточкой! Ух ты! И Лем с вами! Где вы его откопали, признайтесь?

— Серот, — упрекнул поэт, — я ж только что вышел. Не помнишь, что ли?

— Токо што? Правда? Не. Не помню. А на фиг ты выходил?

— Так Хорс же приехал!

— Ага! Хорыс! Здравствуй, дарагой! Тебе чего-нибудь остренького, национального?

— А кинжял в задницу хоче? — машинально отозвался я. Серот заржал.

— Ага, во! Наш чялавек! Гарячий кров, да!

Дракоша приложился к бутылке и высосал четверть. Рыгнул. Лем едва успел отскочить, как пламя опалило стенку за тем местом, где он только что стоял.

— Серот, алкоголик, бродяга, наркоман, саботажник, террорюга…

— Ага, ну не заводись. Шо я, пошутить не могу?

— За такие шутки в зубах бывают промежутки! И в клыках тоже! — Лем не на шутку взъярился, я еще не видал его таким рассерженным. — Смотреть надо, куда рыгаешь!

— Лем, дружишче, а ты сам смотрышь, кудыть рыгаешь, когдыть рыгаешь?

Лем озадаченно смолк.

— Ага, вот, — захохотал дракоша. — И тя, значить, можжа ошчеломить!

Поэт возмущенно посопел, потом повернулся к нам.

— В последнее время всегда такой, видите? Как кумарить начал, так и не отходит. Раньше-то еще ничего было, терпимо. А нынче… Давайте-ка присядем где-нибудь в уголке, куда его отрыжка не достает. Хозяин уж, — Лем кивнул в сторону стойки, где в углу сжался с вытаращенными глазами тщедушный мужичок, — давно отчаялся угомонить дракона, а стража ленится, все больше на простых обывателях зверствует. Драконы ей не по зубам, даже эльфам, даже такие махонькие, как Серот.

Лем провел нас к столику в самом дальнем углу. Столик, правда, был занят несколькими устрашающего вида верзилами. Я уже навострил было лыжи обратно, но Лем состроил зверскую рожу, пискнул, пшикнул, и верзилы послушно убрались. Мы расселись вокруг стола, причем я усиленно соображал, что такое изобразил Лем, и подействует ли это после некоторой тренировки на других подобных парней, буде встретятся таковые на тесных тропиночках жизни?

— Вот, — заключил Лем, сполоснув стаканы, оставшиеся от громил. Похоже, гигиеной здесь не пахло, а если и пахло, то очень мало. — Давайте спрыснем встречу. — Лем разлил мутную, кажущуюся вязкой жидкость. — За нас, тык скыть. — Поэт поднял стакан.

Спрыснули.

— После первой не закусывают, — сообщил Лем в ответ на наши судорожные подергивания руками по столу в поисках закуски. И снова разлил.

— Куда первая, туда и вторая? — ехидно спросил Алкс. Лем кивнул. — Ладно. Вздрогнули.

Вздрогнули.

— Закуска градус крадет, — изрек Лем очередную мудрость. Наполнил стаканы. — Тбп троицу любит. Давайте обратаем два выпитых стакана.

Обратали. Рука за закуской уже не тянулась. Мозги начали оплывать, Лем стал каким-то квадратным. Я глупо ухмыльнулся.

— Лем, ты че, телевизор много смотрел?

— Не, я рос в ящике из-под него. Мама спрятала туда варенье, а я его нашел. Но сверху упал кактус, и я не смог вылезти. Меня нашли только через десять лет. С тех пор так и хожу.

— Вы о чем? — вяло спросила Жуля.

— У Лема башка квадратная, — пояснил Алкс заплетающимся языком.

— Какая?

— Квадратная. Обычно он притворяется нормальным, но щас у него силушек на енто не хватает. Хорс, хочешь конфетку?

— Ага.

Алкс сунул руку в карман, вытащил шоколадную конфету в обертке, развернул, протянул руку к моему стакану и отпустил. Конфетка шлепнулась в самогон и принялась в нем плавать как заправский ныряльщик.

— Ето че?

— Как че? Конфетка.

— А че она плавает?

— Моя конфетка, че хочу, то и делаю.

— Так ты же мне ее отдал!

— Да? Ну, значит, уже не моя.

Предмет перестал нырять. Я попробовал заставить его это сделать, но безуспешно. Мне надоело, я вытащил конфетку из стакана и съел. Действительно шоколадная. Ладно, не будем о глюках…

Лем привлек наше внимание долгим зычным мычанием.

— М-му-у-у-у! Три — число нечетное. А у нас на Кремауте принято всегда все доводить до четырех. Поехали!

Ну, поехали. И приехали… Вскоре в глазах начало двоиться. Что за черт! Четыре стакана первача — и без закуски. На пустой желудок. Как меня вообще на пол еще не развезло?

Я сполз под стол. Мутило. Похоже, перебрал. Довольная физиономия Лема внезапно оказалась рядом.

— Шо, плохо? На-ко, глотни ишчо, полегчает.

— Клиз-зьму! — взревел я, вскакивая.

Лем потрясенно отшатнулся. Все вытаращили на меня глаза.

— За… Зачем клизму-то? Можно и поблевать, — предложил Алкс. — Тоже должно помочь. Ну… Обычно помогает.

Глаза у меня закатились, и я рухнул на пол…

Наутро я вышел в залу, скверно ругаясь. Настроение было препаршивое, вдобавок ко всему, что произошло, жутко болела голова, мутило, проснулся я в какой-то кишащей клопами кровати в объятиях незнакомой голой девицы, да еще и не помнил, как там оказался. А самое интересное — она была голой, но я-то был одет! Что за ерунда!

Трапезная была почти пуста, если не считать храпящего дракона, который, кажется, так и не сдвинулся с места, даже ноги были закинуты на стулья в том же положении. Да еще Лем сидел за тем же столиком и уплетал какую-то кашу. Я плюхнулся на стул напротив.

— Ну и какого хрена ты меня вчера так напоил? — невежливо поинтересовался я. — Проснулся, понимаешь, невесть где, да еще баба какая-то голая рядом… Что это значит?

Лем аккуратно доел кашу, облизал ложку и внимательно посмотрел на меня. Мои мозги постепенно начинали закипать, а вместе с ними — и я сам.

— Я тебя напоил? По-моему, это ты перебрал. Я всего лишь подливал стаканы. Был бы умным — не пил бы. А насчет бабы… Тут уж не меня спрашивай. Я никого не видел.

— И куда только похмельная бормотуха пошла, — с досадой пробормотал я. Лем неожиданно заинтересовался.

— Какая бормотуха? Похмельная? Случайно не та, что у Бодуна фонтанами расцветает?

— Она самая. Гадость — до сих пор передергивает.

— Ну и как? — спросил поэт. — Сколько глотнул?

— Два.

— А почему ж так пьянеешь? Бодун объяснил тебе, что вкусивший напиток богов приобретает свойство пьянеть ровно настолько, насколько хочет? И моментально трезветь, если потребуется? Да, кстати, как он там?

— Помер старик, — вздохнул я. — Уж лет пятьсот, как сынок его заменил.

— Ба! Да неужто Бодунишко за ум взялся? Он же таким непослушным был, все воды да соки пил, когда мы с Бодуном его самогонкой потчевали… Ну надо же, чего на свете не бывает!

— А вот насчет новообретенного свойства — так это извини, ничего сказать не могу. С первого глотка меня скрючило. Мужик пообещал, что второй глоток вылечит, но нет, со второго я чуть не окочурился. А вместо третьего Бодуну клизму поставил.

— А! — догадался Лем. — Так вот о какой клизме ты вчера говорил.

— Я говорил?

— Ну да. Бегал за Серотом по всему городу, грозился ему тут же, принародно, процедуру совершить. Вон, умаялся бедняжка, без задних ног дрыхнет. А потом ты еще на стены лез.

— Я на стены лез?

— Зачем как попугай повторяешь? Да, лез, вон, следы от ногтей над часами. Да ведь еще и залез — по потолку пополз. Научишь меня как-нибудь?

Над массивными бронированными настенными часами действительно белели свежие царапины. Я взглянул на свои руки, — отросшие и окрепшие за полторы недели когти оказались обломаны.

— По потолку?.. — потерянно пробормотал я.

— А, — махнул рукой Лем, — что с тобой говорить! Пьяная свинья — она и есть пьяная свинья.

— Что, я превращался в свинью? — поэт совсем сбил меня с толку.

— Аг-г-ха, — раздалось с середины помещения. — П-п-преврашшалша… ик! И по по-потолку по-ползал… ик! Как дурак.

Серот грохнул башкой об пол и снова захрапел.

— Ты знаешь Ровуда? — спросил я у Лема.

— Его даже собаки знают, — спокойно ответствовал тот в своем обычном невозмутимом духе. — Ровуд «Какдурак» Лукаму. Кредом жизни избрал возведение рифмованного похабства в ранг высокого искусства, чем противопоставил себя Каллендиру Финиэлю, Рахиту Эа и некоторым другим легендарным виршеплетам. Постоянно употребляет выражение «Как дурак», из-за чего получил соответствующее прозвище. Общаться с ним весьма затруднительно, так как постоянное употребление приведенного выше выражения и жаргонных слов делает речь невразумительной и малопонятной.

— Хм… Весьма точно, — сказал я. — Сам придумал?

— Не, цитата…

— Погоди, щас угадаю. Серотай Федферовани, верно?

— В точку. «Философия Замкнутого века». А ты уже неплохо подкован, как я погляжу.

— Общался с этим… невразумительным и малопонятным.

Появился хозяин. После нечленораздельного вопроса, в котором угадывалась фраза «Чбудтсть?», то бишь «Что будете есть?», — сказывалась практика лингвистического анализа невнятностей, — я подумал и заказал кашу, как у Лема. Питаться, конечно, не хотелось, но надо же попробовать наконец что-то еще, помимо кроличьего мяса и дрянного самогона. Ну, и добавил словечко про какое-нибудь пиво.

— Коль с утра пьешь пиво — день проходит некрасиво, — сказал Лем.

— Ай, ладно, — отмахнулся я. — Все равно всухомятку питаться вредно, а от воды отвык. Ты лучше скажи, я действительно в свинью превращался?

— Ну, разве что фигурально выражаясь. Но тогда вы все стали поросятами на какое-то время. Алкс не хуже тебя был, Жюли вполне владела собой, но и ее пришлось специально отводить в комнату. Сама бы не дошла. И чего вы, действительно, так нахлебались?

— Тяжелые дни, знаешь ли. Сначала к тбпистам попали, они нас в жертву принести хотели…

— А, так вот что там за шум был! Мы с Серотом незаметно проскользнули, пока фанатики шумели у алтаря. Ну и как, принесли?

Хозяин поставил предо мной тарелку с холодной кашей, бухнул туда кусок масла, сунул ложку, дерябнул на стол жбан с пивом и свалил. Вот только непонятно, зачем в холодную кашу масло? Чтобы лучше в горло лезла?

— Принесли? — повторил Лем, когда хозяин испарился. — Кровавую жертву?

— Видишь ведь, что нет. Потом расскажу. После этого снег повалил… А, нет, еще Жюли с Пахтаном с тропы свалились. С трудом их вытащил, зато сам полетел вниз. Долго болел…

— А, так вот кто раздолбал всю дорогу! А я-то ругался, думал, Рухх совсем от рук отбились.

— Потом с Рухх встретились, они нас отнесли почти до самого плато. Позавчера утром с ними расстались… Погоди, как ты мог видеть раздолбанную дорогу, если вы с Серотом прошли там раньше нас?

— Ну, — Лем смутился, — это я возвращался. На поиски. Беспокоился. В Куимияа вас никто не видел, вот я и подумал, что могли где-то в горах заплутать. Пользы мало, конечно, поди найди на Шутеп-Шуе двух людей с лошадьми, но попытка — не пытка. Правда, ничего, не получилось.

— Ты беспокоился за нас? — не поверил я.

— Ну… Да, а что?

— Да нет, ничего… В общем, спасибо. Но почему?

— А ты мне понравился, — сказал Лем. — Я давно-о ищу себе парня, такого же красивого, как ты. Вот, вроде нашел. А ты постоянно ускользаешь. У, противный! — Лем кокетливо толкнул меня пальчиком в плечо.

— Да брось ты, — поморщился я. — Все равно не поверю.

— А если серьезно, то лучше не спрашивай. Тебе же легче будет. Я все равно не скажу, а начнешь выяснять — только больше запутаешься. И ничего не поймешь. Когда-нибудь все само раскроется, а пока — не думай об этом.

— Слишком много вещей получается, о которых не стоит волноваться. Я уж и туда не волнуюсь, и сюда… Скоро останется просто выкопать могилу и залечь туда, все волненья прочь откинув.

— Может и так все окончиться, — кивнул Лем. — Вариантов много.

— Успокоил! Не волнуйся, блин…

— Да, так вот, о пьянстве, — вспомнил поэт. — Тут и в самом деле требуется немного себя контролировать. Ну, это вроде ты говоришь себе: вот напьюсь до такого состояния, как будто всю ночь нажирался. Или неделю не просыхал. Но всегда надо про себя повторять, что протрезвеешь, когда этого захочешь. Не, разумеется, если спирт уйдет, оклемаешься и так, но с собственным пожеланием можешь сделать это в любой момент.

— Даже если в стельку?

— Без разницы. Здесь ведь что? Какая-то часть тебя всегда остается трезвой, это со второго глотка похмельной бормотухи должно было случиться. А первый глоток дает способность так быстро усваивать алкоголь, что тот моментально перерабатывается, причем без вреда для организма. Здорово, правда? Хоть в Алкостан переселяйся.

Я доел, наконец, кашу, даже не заметив этого. Полегчало. Пришел черед пива. Я предложил Лему разделить жбан, он не отказался.

— И что, все так просто?

— Проще некуда. Я так думаю, ты вчера нализался быстрее всех, хотя пил чуть ли не меньше прочих, потому, что настроился напиться в хлам. А внутреннего сторожа не включил — не знал. И вот немного глотнул — и уже готов. Имей в виду на будущее. Хочешь стишок?

— Какой?

— Про нас с тобой, если быть точным. А вообще — про пьяницу.

— Мгм… Ну давай.

Лем откинулся на стуле, закачался на задних ножках, уцепился ногой за стол и принялся безалаберно шататься туда-сюда и поглощать пиво, припоминая стишок. Потом проникновенно начал декламировать, виртуозно соблюдая интонацию, выражение, даже мимику лица. Я поверил, что то, что он рассказывает, действительно происходит. Хотя кто знает, что именно он там чувствует, после всего рассказанного сейчас. Ведь Лем тоже был в Похмелье, не так ли? И тоже обладает способностью пьянеть по заказу…

Поэт обессиленно склонил голову на грудь, изображая спящего. В это время ножка стула надломилась, и Лем грохнулся на пол вместе со жбаном пива, который успел прихватить с собой в попытке уцепиться за что-то. Пол содрогнулся. Серот раскрыл пасть, широко зевнул, повернул башку на другой бок и снова захрапел, пуская время от времени слюни и струйки черного дыма.

Лем возник из кучи обломков, как Феникс из пепла, ухмыляясь.

— Вот так всегда, только устроишься как следует, тут же весь кайф ломается. И из-за чего? Хозяин, скряга, пожалел средства на крепкую мебель! Вот она, скупость-то человеческая, проявляет себя в самых неожиданных местах…