Медная гора

МЕДНАЯ ГОРА

Корнев напряг слух.

Но трава уже перестала шуршать под ногами ушедших. Еще несколько минут он впитывал в себя необычайную глубокую тишину, воцарившуюся в лагере; затем, сморщившись от боли, он чуть приподнял голову и слабо позвал: — Гриша!

В палатку вошел Хромых.

— Евгений Сергеевич ушел?

— Да, Андрей Михайлович.

— В лагере остался ты и еще кто?

— Я и Васильич…

— Ну, хорошо, иди.

Теперь Корнев остался наедине со своими мыслями. Тупая гнетущая боль разливалась по голове, мешала сосредоточиться. Было обидно, что он сам не смог отправиться в последний маршрут на Медную гору. И, может быть, именно потому, что не он, а Буров руководил этим последним маршрутом, Корнева не покидало беспокойство. Он находил десятки ошибок в своих расчетах, старался предугадать оплошности, которые может допустить Буров, и подчас был уверен, что его помощник не откроет медной руды. В глубине души он сознавал, что напрасно тревожит себя пустыми опасениями; но избавиться от них не мог и с тем большим нетерпением ждал возвращения экспедиции в лагерь.

А Буров и его спутники между тем упорно шагали на север. Через час после выхода из лагеря они вышли к ущелью, заросшему репьем и малинником. На покрытых лишайником полуразрушенных скалах Угрюмый разыскал следы геологического молотка.

— Не иначе, как Андрей вчера колотил, — ни к кому не обращаясь, сказал он.

Буров навел компас на крайнюю вершину невысокой гряды, взял засечки на выступавшие вдали горы и сверил свои азимуты с записями Корнева. Затем отряд пересек ущелье и, разделившись на две группы, с разных сторон направился к небольшому горному кряжу. Вася Круглов с тремя рабочими, описав широкую дугу, должен был подойти к нему с запада, а группа Бурова — с юга. Вместе с этим они покрывали маршрутами и наносили на карту незаснятый угол планшета.

Путь лежал по холмистой, сильно расчлененной ручьями равнине. При переходе одного из ручьев Угрюмый неожиданно остановился.

Наметанный глаз старого золотоискателя заметил, что бурый песок, обнажающийся по склонам оврага, излучает яркий солнечный блеск. Но идущие сзади уже подталкивали штейгера:

— Иди! Чего остановился?

Угрюмый опустился на колени и зачерпнул пригоршню песка.

— Золото вздумал мыть? — подошел к нему Буров.

Угрюмый пересыпал песок с ладони на ладонь и внимательно рассматривал крупинки блестящей руды. Наконец он выпрямился и обернулся к Бурову:

— Не-ет, не золото… Колчедан горит, вот что.

Буров поднялся на пологий холмик. И тогда стало видно: долина ручья, отмеченная темной полосой ельника, сбегала с седловины той горы, к которой лежал путь геологов.

— Медная россыпь. А вон там и коренное месторождение, — показал Буров на крайнюю вершину.

Обнажения, встречающиеся по дороге, задерживали продвижение отряда. Поэтому к подножию кряжа прибыли только поздно вечером. На высоком берегу ручейка устроили привал. Бедокур едва успел разжечь костер, как в верстах четырех к северо-западу вспыхнула крохотная точка огня.

— Вот и Вася на ночлег остановился, — сказал Угрюмый. — Поди, не терпится молодому раньше нас на Медную гору попасть.

Густой синий сумрак еще не позволял различать отдельных деревьев, а у подножия горного кряжа уже закопошились люди.

Буров едва успел отойти от костра, как сразу потонул в темноте. В ложбине монотонно журчал ручей. Когда Буров умывался, в его руках похрустывали тонкие льдинки, а лицо, не успевшее остыть после сна, обжигала студеная вода.

Бодрый, раскрасневшийся, Буров отправился обратно к костру; но он не успел сделать и несколько шагов, как увидел за поворотом ручья выступившие из темноты покатые глыбы. Жалея, что не взял с собой молотка, Буров подошел к обнажению и подвернувшимся под руку камнем отколотил кусок коренной породы. Это был белый, похожий на плотный сахар-рафинад кристаллический известняк. И на его поверхности, словно крупинки золота, блестели точечные вкрапления колчедана.

В то же самое время по другую сторону кряжа проснулся Вася Круглов. Еще вечером на склоне небольшого увала он заметил серые, разбитые трещинами скалы. Пока готовили завтрак, он решил осмотреть их. Пересечь лощину и подняться на увал было делом пяти минут.

Молоток звонко стучал по камню. Скала гудела. От нее отделился крупный угловатый кусок и, упав на землю, разбился на мелкие части. Вася поднял камень с земли и едва успел взглянуть на него, как радостно улыбнулся. В его руке лежал кусок серого роговообманкового гранита с белым полевым шпатом — плагиоклазом.

С обширного болота, что к северу и востоку простиралось на много километров от горного кряжа, еще тянуло ночным холодком, когда обе группы снялись с уютных ночевок. Через несколько часов они встретились на южном склоне гряды.

— Медная гора! — увидев группу Бурова, издалека крикнул Вася Круглов.

— Она самая! — ответил Буров.

Оба отряда едва успели соединиться, как Угрюмый, шагавший впереди, неожиданно остановился.

— Смотрите, Евгений Сергеевич, кто-то дней за пять до нас был, — показал он подошедшему Бурову четкие большие шаги.

— Человек какой-то… Вишь, в мягких порубнях был. — Угрюмый склонился к земле, изучая следы. — Дней пять-шесть назад ходил, не больше… В сухом ягеле след хорошо держится, а все мелкие крошки ветер уже выдул.

Геологи поднялись на вершину. Здесь след пропал, затерялся среди камней, но через несколько десятков метров, на ягельной поляне, появился снова. След уверенно уходил на север, спускаясь по противоположному склону горы.

Угрюмый чуть не бегом стал спускаться по ровному пологому склону, а за ним, как будто боясь отстать, заторопились и остальные.

— Евгений Сергеевич, смотри, яма! — подбежал Угрюмый к неглубокому, заросшему травой углублению. — А вон там столб какой-то!

След порубней закружился.

В десяти метрах от ямы стоял старый покосившийся столб с натеками смолы на трещинах. Вершина столба была остро затесана, а сторона, обращенная к вершине горы, гладко срезана, подстругана.

Буров склонился и прочитал выжженную железом надпись:

— «Иван Зверев»…

— Иван Зверев? — удивился Угрюмый.

— Ну да, «Иван Зверев 19…» Ч-черт, не могу разобрать… Стерлось.

— Пусти, у меня глаз острый, — оттолкнул Бурова Угрюмый.

— Что еще там? Читай скорей! — Между Угрюмым и Буровым протиснулся Вася Круглов.

— Заяв… заяв… должно быть, «заявка».

Буров растерянно провел по лбу потною рукой и невидящими глазами обвел столпившихся людей:

— Вот и старичок тебе. А нас к озеру Амнеш водил…

— Шею такому старичку свернуть мало! — прервал его Угрюмый.

— Когда же поставлена заявка? — недоумевающе спросил Вася.

— Бог я тебе, что ли? Когда? Может, тридцать лет назад! А может, и три года! Поди, разберись.

— А верили-то как ему!

— В том-то и дело, что «верили», — передразнил Угрюмый. — «Старожил, места эти кругом исходил». Ну и обрадовались. Нет чтобы поглубже копнуть, разведать, что за человек. Тут и Андрей, и я прохлопали… А уж нам ли не знать, что около богатства всегда шваль какая-нибудь отирается…

Сокрушенно качая головой, штейгер опустился на колени и стал разглядывать вытоптанный ягель.

— И следы-то его! Порубней таких манси не носят.

Угрюмый поднялся с земли и, обращаясь к Бурову, продолжал уже спокойно:

— Не иначе, когда Андрей поехал к тебе, старик сюда отправился, последний раз на свои владения посмотреть.

— Ну, хорошо, — прервал его Буров. — Потом разберемся. А сейчас идем Медную гору осматривать.

Куски потускневшего медного колчедана валялись в размытых отвалах покрытых дерном ям. Вскоре геологи наткнулись на небольшие обвалившиеся выработки. Опасаясь грозной неустойчивости кровли, готовой ежеминутно обвалиться, они осторожно спускались на дно выработок. В черных от копоти стенках узких забоев, освещенных берестяными факелами, тускло блестел халькопирит. Здесь когда-то выемку руды производили древними приискательскими способами: разводили у стенок забоя жаркие костры, и когда камень накалялся, обливали его холодной водой. От резкой смены температуры порода крошилась, давала трещины и становилась доступной для тяжелых кирок и самодельных кайл.

После беглого осмотра выработок и обнажений Буров пришел к заключению, что медная руда рассеяна по всей скарновой породе, часто образуя богатые и крупные скопления. Кроме халькопирита, он нашел и медную зелень, и магнетит, и пирротин, и еще целый ряд рудных минералов.

Весь день рабочие были заняты производством мелких расчисток. В это время Вася Круглов успел сделать беглую глазомерную съемку вершины горы. Переночевав у подошвы кряжа, отряд отправился в обратный путь.

Когда Буров рассказал Корневу о Медной горе, о странном заявочном столбе, о следах на вершине горы, тот долго лежал, откинувшись на подушку, и, ни слова не говоря, выпускал изо рта прозрачные кольца сизого дыма. Наконец он повернул к Бурову бледное худое лицо и тихо сказал:

— Помните, Евгений Сергеевич, старичка из Горного округа… Как его?

— Вы про Василия Федоровича?

— Ну да… У него замечательная память… Ну так вот он мне говорил перед отъездом, что в Горный округ еще задолго до революции поступила заявка на медную руду в верховьях Сосьвы… Заявку сделал местный промышленник. У него где-то по Вишере были небольшие копи — железную руду как будто разрабатывал. Ну, так он хотел накопить денег и приняться за медные залежи. Да, очевидно, революция помешала… С тех пор о заявке ничего не слышали. Архивы Горного округа были растеряны во время гражданской войны. Только Василий Федорович никак не мог вспомнить фамилию промышленника…

— Вы, значит, думаете, что Зверев и был тем промышленником?

— Не думаю, а даже уверен, Евгений Сергеевич.

Уже много дней на горах лежали грузные неподвижные облака. Однажды утром из-за хребта ударил ветер. Он с диким свистом вырывался из узких ущелий, клонил могучие столетние кедры, расстилал по земле гибкий кустарник и с корнем выдирал молодую поросль.

Облака на вершинах гор зашевелились, словно медведи, очнувшиеся от спячки, и начали медленно сползать по склонам. Ветер подхватывал их, раздирал на клочья, и облака серыми косматыми лохмами проносились вровень с деревьями. А на горах, за мутной пеленой облаков, крутила метель. Низкорослые сосны, мелко дрожа ветвями, вплотную пригибались к земле. По мерзлому ягелю пробегала поземка, оставляя позади след взвихренного снега.

Через день ветер утих. Погода прояснилась. Дымное солнце выплыло из-за черного голого леса и осветило снежные горы.

Продрогшие рабочие вылезали из холодных палаток, торопливо разводили огонь и, вплотную придвинувшись к костру, согревали закоченевшие руки.

— Смотри, смотри — бело кругом! — кричал кто-то из палатки, не успев очнуться от сна.

— А горы будто сахарные, так и блестят, — щурился Васильич.

— Ну и пусть их блестят. Подумаешь. Вот реки не сегодня-завтра встанут — это да! — ответил ему Бедокур.

— А ну, ребята, нечего языки чесать, кипяти чай да сматывайся «на-гора», — подошел к костру Василий Угрюмый. Теперь, когда начались работы на Медной горе, старый штейгер чувствовал себя хозяином положения. Он разгладил складки на куртке и строго оглядел рабочих:

— Я пойду размечу, где канавы копать, а вы чтобы через полчаса, как из пушки. Кто дорогу не знает, пусть по засечкам идет. Я вчера до самой горы путь пролысил.

Торопливо поев, рабочие один за другим повскакали с земли и быстрым шагом отправились по тропке, проложенной вчера старым штейгером.

Шли они торжественно, молчаливо, а на их плечах, словно боевые винтовки, сверкали широкие лезвия лопат и литые острия кирок. Они выбивали шаг в сухой подмерзшей земле, и нахохлившиеся куропатки выпархивали из кустов, услышав тяжелый грохот подбитых железом сапог.

Уже подходили к подножию Медной горы, когда Вася Круглов, не в силах сдержать обуревавших его чувств, затянул песню:

Песню подхватили десятки спекшихся губ, и она широкими волнами разносилась по лесу:

Рабочие шли по склону Медной горы, а песня, как гонец, летела впереди них.

…Угрюмый сдирал со скалы плотный дерн, сплошь покрывший ее. Пласты дерна, скрутившись в толстые трубки, обнажили цельный, нетронутый камень. Радость Угрюмого так была велика, что он сам не расслышал своего глуховатого смеха. Перед ним на солнце пылали мощные скопления медного колчедана.

С тех пор как у подошвы Медной горы раскинулась первая палатка геологов, Угрюмый ежедневно поднимался на гору, внимательно изучал заброшенные выработки, и каждый раз куски халькопирита зажигали веселые искорки в его глазах, а стариковскую грудь распирала великая радость.

Вот и сегодня старый штейгер полз по земле, промеряя рулеткой расстояние до будущего шурфа, а добрая улыбка пряталась в широкой пушистой бороде.

Не переставая улыбаться, он поднял голову и прислушался.

Ветер донес далекие раскаты боевой песни. На повороте тропинки показались рабочие.

Они пели:

В словах песни было что-то родное, близкое, пережитое. Она захватила старика, и он, не в силах противиться, вытянулся во весь богатырский рост, молодцевато расправил грудь и подхватил песню:

Штейгер стоял на камне, высокий, сильный, седой, и пел во всю мощь своих здоровых легких. Рабочие подходили к нему.

— Встречай победителей! — крикнул Григорий Хромых.

— Победители… Вот гору одолейте, тогда другой сказ, — нахмурил старик брови и стал показывать места, где бить шурфы, копать канавы, делать расчистки.

В полдень на Медную гору поднялся Корнев. Он впервые покинул лагерь. Его голова еще была обмотана плотным бинтом, а левая рука бессильно лежала на черной повязке.

— Начальнику! Андрею Михайловичу! Товарищу Корневу! — на минуту отставив лопаты, встречали Корнева обрадованные рабочие и протягивали ему испачканные землей узловатые руки.

Корнев счастливо улыбался, слабым пожатием встречал протянутые руки и шел дальше. Впереди него предупредительно суетился Вася Круглов:

— Осторожней, Андрей Михайлович, здесь камень. Не споткнитесь. А тут круто — давайте руку.

— Ничего, ничего, Вася, не беспокойся, — успокаивал его Корнев. — Я уже настоящим человеком стал. Скоро на медведя пойду. Один на один.

Они поднялись на вершину. Подъем был труден для Корнева. Его лоб пересекли тонкие синие вены, голова кружилась, колени мелко дрожали. Он устало опустился на валун и закурил трубку.

— Куда вам на медведя идти! Сперва на курорт надо съездить, — засмеялся Буров.

Корнев мимо ушей пропустил его замечание. Он не любил признаваться в собственной слабости.

Через несколько минут Андрей Михайлович ощупал туго забинтованную голову и обратился к Бурову:

— Теперь, Евгений Сергеевич, пойдемте осматривать Медную гору. Вы будете моим проводником. Ну, вам и карты в руки — идите вперед, показывайте.

Как только они прошли к первому обнажению, Корнев моментально забыл о боли. Взгляд его стал острым, пронизывающим, но лицо оставалось спокойным, бесстрастным.

Спустившись в одну из старых выработок, он дольше обычного задержался в ней. Узкий проход с грозно нависшей сыпучей кровлей не давал возможности другим присоединиться к нему. Вася Круглов, Буров и Угрюмый сидели у края выработки и прислушивались к глухим ударам молотка. Наконец удары смолкли. Над бортом выработки показалась голова Корнева. Плотный бинт сбился набок, а черная повязка лопнула, и левая рука, словно плеть, безжизненно свисала вдоль тела. Но на сомкнутых губах играла улыбка.

Андрей Михайлович очистил грязь с колен и неожиданно крикнул Бурову:

— Ловите!

Буров едва успел отшатнуться. У его ног шмякнулся на землю камень с кулак величиной. Евгений поднял его, взглянул на ярко-зеленую ленточную окраску:

— Малахит!

— Да.

Пока все осматривали малахит, Корнев безразлично чистил костюм и молчал.

— Слушайте, Андрей Михайлович, скажите, наконец, свое мнение, — взмолился Буров.

— О чем?

— Да уж, конечно, не о погоде я спрашиваю.

— Зря, о погоде стоит поговорить.

— Да ну вас! — вспылил Буров. — Что вы о Медной горе скажете? Какова руда?

— Так бы сразу и говорил, — не меняя ровного тона, ответил Корнев. — А с Медной горой, на мой взгляд, дело довольно ясное. Конечно, решающее слово останется за разведкой, но уже сейчас, мне кажется, можно твердо сказать, что месторождение очень богатое и стоило того, чтобы попотеть для его розысков… — Однако, Евгений Сергеевич, — закончил Корнев, обрывая речь, — вам придется скоро уезжать.

— Почему?

— Вам же надо до ледостава успеть в город и сесть за диссертацию. Она должна удаться на славу.

— Успею, — неохотно проговорил Буров, и они стали спускаться к лагерю.