Передний гирвас нетерпеливо бил копытами землю. Любимая важенка Никиты Оведьева лениво жевала влажный ягель и мутными глазами глядела на хозяина. Никита подошел к ней, гладя одной рукой ее мокрые губы, другой стал чесать у ней за ухом. Важенка сладко закрыла глаза и положила свою голову на плечо Никиты. Но вот Оведьев переступил с ноги на ногу, важенка открыла глаза. Никита еще раз провел рукой по ее губам и решительно подошел к палатке.
— Эй, начальник, ехать пора! Солнце над лесом висит!
— Сейчас, Никита. Подожди минутку, — донесся из палатки голос Бурова.
Он выслушивал последние инструкции, принимал тяжелые квадратные пакеты, просматривал уложенные в ящики образцы и пробы для анализа, наконец вышел из палатки и заскочил в сани.
Олени дружно взяли с места, и сани быстро покатились под гору.
Андрей Михайлович повернулся к тем, кто остался, и тихо сказал:
— Теперь мы на много месяцев отрезаны от мира. Раньше декабря нечего и думать прокладывать зимник. Те, кто выехали сегодня, еще успеют обогнать ледостав. Те, кто выедут завтра, будут по дороге настигнуты зимой.
— Ты что, Андрей, взгрустнул, что ли? — ответил ему Угрюмый. — А помнишь, как мы с тобой вдвоем зимовали на Пайхое? Без муки, без соли, в дырявом шалаше. Помнишь?
— Разве забудешь, Угрюмый? — Андрей Михайлович тепло улыбнулся. Когда погасли давние воспоминания, он сказал окружающим: — Так что пора готовиться к зимовке. Будем работать по двенадцать часов в сутки, а если нужно — по четырнадцать. Ты, Вася, назначаешься прорабом. Смотри, постарайся оправдать доверие.
Вася Круглов мучительно покраснел. Вот она — заветная, потаенная мечта!
Он будет таким же геологом, как Корнев. Таким же упорным, спокойным, решительным. Он сам поведет экспедиции в белые пятна далекого Севера. Это — в будущем. А сейчас он назначается производителем работ. И вслух:
— Слушаюсь, Андрей Михайлович.
Тем временем упряжка оленей стремительно неслась к югу. Никита, размахивая хореем, стоял на коленях, а позади него растянулся на оленьей шкуре Буров.
Никита давно постиг сложное искусство погонщика оленьей упряжки. Он мог заставить оленей бежать со скоростью поезда, мог одним прикосновением хорея повернуть упряжку на сто восемьдесят градусов, а самое главное, он, как никто другой, научился чувствовать взаимоотношение между скоростью бега и длиной пути. Но, несмотря на это, с лица Никиты не сходило выражение озабоченности, а в углах губ залегли темные складки. Он тревожно прислушивался к звукам, наполнявшим лес. Под полозьями саней скрипел тонкий снег, но сквозь этот скрип откуда-то снизу доносился невнятный гул.
Это в глубокой долине гудела река. Но привычное ухо лесного жителя в глухом гуденье реки различало металлические нотки, как будто звонкие льдинки крошились в прибрежных камнях.
Над каждой долиной, над каждым ручьем, рекой, водоемом висела белая пелена тумана. Это вода отдавала воздуху накопленное за лето тепло, а сама покрывалась тонким слоем густого «сала». А узкие заливы и тихие заводи уже заковал блестящий голубоватый лед.
Надо было опередить зиму. Иногда Буров поднимал голову и тихо спрашивал:
— Успеем?
Никита сердито оборачивался:
— Должны успеть.
И снова — только скрип полозьев, лесной шорох и невнятное бормотанье воды.
Но вот олени миновали полосу леса. Кругом расстилалась тундра. В обе стороны, словно крылья гигантской птицы, легли белые громады хребта. Это был перевал, глубокая седловина, рубеж двух стран света. Олени остановились, навострили уши. С севера докатились далекие, гаснущие раскаты взрывов.
— Гору рвут. Пауль строить будут, — улыбаясь, сказал Оведьев.
— Будут, обязательно будут, Никита.
Евгений всмотрелся вдаль, пытаясь отыскать глазами Медную гору, но поднимающаяся метель с каждой секундой сужала горизонт.
Никита чмокнул губами, и олени послушно тронулись с места. Теперь Буров был уже на восточном склоне Урала. А там далеко-далеко, у подножия невысокой горы, кучка отважных геологов рубила избы, складывала печи, запасала дрова. Геологи обогнали зиму. Они готовились к долгой, упорной работе, и в каменном теле горы уже били первую пробную шахту.