Между Памиром и Каспием

Одной из наиболее ярких страниц в увлекательной летописи археологического изучения Средней Азии безусловно является исследование Хорезма. Ныне земли этой древней культурной области входят в состав Кара-Калпакской АССР, Хорезмской области Узбекистана и северной Туркмении. Но в древности, да и в эпоху средневековья, все они — и те, на которых жизнь не прерывалась, и те, которые вновь осваиваются лишь в последние десятилетия, и наконец, те, которые все еще мертвы и пустынны, — все эти «земли древнего орошения» составляли территорию далекой северо-западной окраины земледельческой Средней Азии, область древнего Хорезма, лежащую в низовьях великой среднеазиатской реки, известной ныне под названием Аму-Дарьи, в средние века — как Джейхун, в древности — как Окс или Вахш.

На заре цивилизации, в то время когда на юге Туркмении делала свои первые шаги культура ранних земледельцев, здесь, в низовьях могучего Окса, обитали еще племена первобытных собирателей, охотников и рыболовов. Однако вскоре, не без воздействия южных соседей, контакты с которыми поддерживались тогда и через степи, и по древнему руслу Аму-Дарьи Узбою (по этому руслу воды Аму текли ранее в Каспийское море), здесь также начали развиваться земледелие и скотоводство, и древний Хорезм (или Хорасмия, как называли его древние греки) пошел по тому же пути исторического развития, что и остальные оседлоземледельческие области Средней Азии.

Чрезвычайная скудость сведений, сообщаемых о древнем Хорезме письменными источниками, не позволяет пока обрисовать его древнейшую политическую историю. Но уже сейчас можно говорить, что Хорезм входил одно время в состав и ахеменидского «царства стран», и могущественного Кушанского царства. Можно также утверждать, что, будучи тесно связан с обитавшими в низовьях Сыр-Дарьи и других близлежащих районах скотоводческими «скифскими» племенами и находясь в стороне от земледельческих областей южной Туркмении и центра среднеазиатского междуречья, Хорезм умело использовал малейшее ослабление крупных держав древности, чтобы выйти из подчинения их государям. Так было в конце V — начале IV в. до н. э, когда Хорезм отпал от Ахеменидского царства. Так было и в III в. н. э., когда он выделился из состава Кушанского государства. Более известна история средневекового Хорезма, бывшего в IX–XII вв. важным центром экономических связей между странами арабского халифата и народами Восточной Европы и Западной Сибири, а позднее, в канун разрушительного монгольского нашествия, — ядром недолговечного, но могущественного государства Хорезмшахов, владевшего значительной частью Средней Азии, Ирана и даже Закавказья.

Однако известность, которую приобрел в последнее время Хорезм, связана не только с расцветом его могущества в начале грозного XIII века или с перипетиями его древней истории. Эту известность Хорезму в значительной мере принесла крупная экспедиция, которая работает на его землях с 1937 г., и руководитель экспедиции член-корр. АН СССР С. П. Толстов.

Один из пионеров широкого археологического изучения Средней Азии, страстный и энергичный последователь, человек огромного научного и организаторского таланта, наделенный к тому же богатой фантазией и несомненным литературным дарованием, С. П. Толстов не только создал сильный и крепкий экспедиционный коллектив, но и увлек своей бурной, неукротимой любовью к столь милому его сердцу Хорезму историков и языковедов, поэтов, журналистов и кинорепортеров.

В результате помимо исследовательских работ и ярких научно-популярных очерков самого С. П. Толстова ныне опубликованы многие ценные научные статьи его сотрудников и учеников, а также очерки, стихотворения и повести, авторы которых, каждый в меру своих литературных способностей, отдавали должное древнему Хорезму и его исследователям. И понятно, что открытия Хорезмской экспедиции приобрели поэтому необычайно широкую известность.

Эта экспедиция еще в предвоенные годы провела археологическую разведку по обоим берегам Аму-Дарьи и открыла множество различных и разновременных памятников. В послевоенные годы полевые исследования Хорезмской экспедиции приобрели еще больший размах. Раскопочные работы затронули здесь не только мелкие усадьбы и замки, но и крупные крепости и городища, а применение автомашин и авиации значительно расширило площадь разведочных маршрутов. В последние годы наряду с изучением древнего Хорезма экспедиция С. П. Толстова приступила также к исследованию «скифских» памятников древней дельты современной Сыр-Дарьи, Яксарта и Таиаиса древних авторов.

Работами Хорезмской экспедиции ныне введены в научный обиход многие памятники неолита и эпохи бронзы, времени существования Ахеменидского царства, империи Александра, государств Селевкидов и Аршакидов, Кушанской державы, поры раннего и развитого средневековья. В этой главе мы познакомимся с двумя памятниками древнего Хорезма — упоминавшимся ранее дворцом III — начала IV в. н. э в Топрак-кале и рядовым могильником VII–VIII вв. на городище Ток-кала.

Заброшенный дворец хорезмийских царей

«Древний мертвый Хорезм отовсюду окружает Хорезм современный, живой», — писал С. П. Толстов, рассказывая о своей первой экспедиции в эту древнюю среднеазиатскую область. И подтверждал это заключение описанием многочисленных памятников, расположенных за пределами нынешнего оазиса, на покинутых «землях древнего орошения». Вот какую картину увидел он, например, поднявшись на крепостную стену средневекового городища Большой Гульдурсун, лежащего на границе орошенных земель правобережья Аму-Дарьи, в 26 км к северо-западу от г. Турткуля: «…отсюда, с пятнадцатиметровой высоты, перед нами открылась грандиозная, незабываемая панорама древнего, покоренного пустыней Хорезма, перед которой померкло еще недавно столь яркое впечатление от гульдурсунских развалин. Впереди нас, разливаясь необозримым морем на запад, на восток и на север, лежали мертвые пески. Лишь далеко на северном горизонте сквозь дымку дали рисовался голубоватый силуэт Султан-Уиздагских гор. И повсюду островками лежали бесчисленные развалины замков, крепостей, укрепленных усадеб, целых больших городов. Бинокль, расширяя кругозор, открывал все новые и новые руины, то казавшиеся совсем близкими, так что можно было видеть стены, ворота и башни, то отдаленные, рисующиеся нечеткими силуэтами».

Среди многочисленных и разновременных археологических памятников древнего Хорезма городищу Топрак-кала по праву принадлежит одно из самых почетных мест. Это городище в течение пяти лет (1946–1950) было основным объектом раскопочных работ Хорезмской экспедиции. А работы эти привели к открытию первого (и пока единственного) дворца хорезмийских парей, дали в пуки исследователей первые в Хорезме находки древней степной живописи и скульптуры и первые в науке документы на хорезмийском языке.

С. П. Толстов, рассказывая об экспедиции 1938 г., так описывает свое знакомство с этим замечательным городищем, расположенным среди ныне заброшенных, покрытых солончаками земель правобережного Хорезма:

«…Наскоро выбрав место для ночлега и предоставив проводникам развьючивать верблюдов и готовить ужин, мы отправились на развалины. Вблизи вздымающаяся на двадцатиметровую высоту серая громада трехбашенного замка производила подавляющее впечатление.

Весь огромный массив замка состоял из бесчисленных сводчатых помещений, расположенных в различных ярусах, частью разрушенных, частью целиком скрывающихся в глубине массива. С южной башни, грозно нависающей вертикальным срывом рухнувшей южной стены, открывалась панорама города: прямоугольник грандиозных, поднимающихся на высоту 10–15 метров стен, превращенных временем в вал, со следами многочисленных башен. Как стены, так и пространство внутри них были покрыты той же безжизненной черновато-сероватой коркой пухлого солончака.

Как и на окружающей городище местности, местами на внутреннем пространстве крепости торчали странные конические бугры, увенчанные султанами корявых сухих сучьев. И вдруг в косых лучах заходящего солнца на серой поверхности городища четко выступил рисунок древней планировки: от ворот в южной стене протянулась узкая темная полоса главной улицы; в стороны от нее разошлись симметричные переулки, очертившие четким контуром огромные дома-кварталы, распадающиеся на бесчисленные прямоугольники комнат».

В 1940 г. сотрудники Хорезмской экспедиции вторично посетили Топрак-калу. Решено было начать здесь большие стационарные раскопки, и в том году была проведена подготовка к ним: был снят детальный топографический план всего городища, произведена разведывательная шурфовка на территории города, собрано много десятков хорезмийских монет (количество монет, встреченных на городище Топрак-кала в 1938–1940 гг., было столь велико, что С. П. Толстов образно назвал его «гигантским нумизматическим кабинетом»). Начало больших раскопок намечалось на следующий, 1941 год, но осенью этого года многие сотрудники Хорезмской экспедиции уже сражались с оружием в руках на фронтах Отечественной войны. И только в 1945 г. археологи вновь поднялись на величественные остатки трехбашенной цитадели Топрак-калы и заложили здесь два небольших раскопа. Многолетние стационарные исследования Топрак-калы начались (рис. 70).

Рис. 70. Раскопки дворца в Топрак-кале (снимок с самолета)

Из приведенного выше описания первого знакомства С. П. Толстова с этим замечательным памятником мы уже знаем, что Топрак-кала — большое, прямоугольное в плане городище. Четкая правильная планировка этого древнего хорезмийского города с многочисленными прямоугольными башнями, особенно мощными по углам, и сложным лабиринтом у городских ворот живо напоминает нам города и крепости Парфиены и Маргианы, а также кушанские поселения Бактрии.

Тщательное изучение микрорельефа городища и данные аэрофотосъемки позволяют предполагать, что вся южная часть Топрак-калы занята примерно десятком огромных жилых массивов — кварталов, отделенных один от другого главной улицей, которая идет от городских ворот в южной крепостной стене точно на север, и перпендикулярными к ней переулками. Жилые кварталы, судя по тем же данным, насчитывали до 150–200 комнат. Почти в каждом из таких кварталов высится один или несколько бугров, скрывающих остатки башен.

Иначе выглядит северная часть городища. В его северо-восточном углу видна большая ровная площадь, лишенная каких либо заметных построек. С. П. Толстов полагает, что здесь находилась базарная площадь города. Северо-западный угол Топрак-калы занимает цитадель, состоящая из двора со сложной планировкой и уже знакомого нам величественного трехбашенного замка — основного объекта раскопочных работ Хорезмской экспедиции.

Рис. 71. План дворца в Топрак-кале

Этот грандиозный замок-дворец могучей громадой вздымался над всем древним городом (рис. 71). Ко времени начала раскопок он представлял собой величественный холм, центральный массив которого площадью 6400 кв. м (80×80 м) возвышался над окружающей местностью более чем на 16 м. К основному квадрату замка были пристроены три мощные (также квадратные в плане) башни: две по северным углам первоначальной постройки, третья — посреди южной стены. Стороны каждой из башен были лишь вдвое меньше каждой из сторон центрального массива; каждая такая башня занимала площадь 40×40 м. По вышине же башни значительно превосходили основную часть замка; они и ныне сохранились на 25-метровую высоту.

Помещения замка были сооружены на высокой 12-метровой платформе обычной для древнего Хорезма конструкции: этот мощный цоколь состоял из перекрещивающихся глинобитных стен, между которыми располагались кладки из сырцовых кирпичей, положенных без раствора и пересыпанных песком. Эта огромная, потребовавшая большого труда, платформа должна была предохранить царственный замок и от подпочвенных вод, и от обычных в Средней Азии землетрясений.

Высокие и глухие стены трехбашенного замка с гладкими выступами и пилястрами придавали, вероятно, всему сооружению вид суровой и неприступной твердыни. Поверху дворец (или какая-то часть его) был украшен гипсовой скульптурой; во всяком случае при раскопках южной части дворца здесь была найдена крупная, примерно в полтора раза больше натуральной величины, гипсовая голова мужчины в «скифском» головном уборе (шапке в виде остроконечного колпака).

Долгие годы сотрудники Хорезмской экспедиции никак не могли найти вход, который вел бы из города во вздымающийся над ним царский дворец. И, как это часто бывает, нашли его лишь в самом конце раскопок, в 1950 г., посреди северной стороны замка. Прежде же чем добраться до входа, находившегося на 12-метровой высоте над уровнем городской площади, обитателям и посетителям топрак-калинского дворца нужно было пройти немалый путь. Этот путь начинался к югу от «Восточного двора», откуда вверх под прямым утлом к восточной внешней стене замка шел покатый подъем — пандус. Почти в центре пандуса помещалась сторожевая башня; ее оплывшие остатки и сейчас видны к югу от «Восточного двора». Миновав бдительную царскую стражу и поднявшись наверх, на площадку монументальной дворцовой платформы посредине восточного фасада замка, можно было войти в длинный коридор, вернее, анфиладу узких помещений; эти помещения, соединявшиеся арочными проходами и украшенные разноцветными стенными росписями с растительными узорами, огибали весь северо-восточный угол дворца и вели к основному входу во внутренние дворцовые помещения.

Центральный массив топрак-калинского дворца насчитывал множество различных помещений, часть из которых размещалась в два этажа. Помещения второго этажа, однако, сохранились только в северо-западном углу, возле башни, так что более полное представление мы имеем лишь о главном, первом этаже. Все дворцовые помещения можно разделить на несколько групп, ограниченных мощными стенами и представлявших как бы самостоятельные комплексы определенного назначения.

В северной части дворцового массива, к западу от главного входа, располагалась группа жилых и хозяйственных комнат. В первом этаже здесь раскопаны узкие сводчатые помещения, одно из которых во всяком случае служило для размещения части дворцовой охраны. Среди сохранившихся помещений второго этажа находилась комната с росписями, получившая у археологов название «зала арфистки». Это помещение, раскопанное в самом начале широких работ на Топрак-кале, в 1946 г., представлялось тогда громадным и чрезвычайно пышным. Сейчас, после того как в топрак-калинском замке открыты поистине огромные парадные помещения, «зал арфистки» кажется уже сравнительно небольшим и не столь уж парадным. Но, как бы то ни было, «зал арфистки» заслуживает внимания. Это довольно обширная комната со следами четырех деревянных колонн; на них опиралась плоская кровля. Полторы тысячи лет назад в этом помещении особенно привлекало, очевидно, внимание посетителей богатое убранство стен. Ныне от этого убранства сохранилось, правда, весьма немногое. Но и то, что было найдено здесь в 1946 г. (а надо сказать, что это были первые открытия такого рода в Хорезме), ошеломило исследователей. Судя по остаткам штукатурки с красочными рисунками, можно было заключить, что все стены помещения некогда покрывала орнаментальная расписная сетка, составленная из пересекающихся полос, украшенных листьями аканфа, розетками и сердечками. Ромбические же поля, образованные этим пышным узором, занимали живописные изображения музыкантов.

Рис. 72. «Арфистка». Роспись из Топрак-калы

По одному из таких наиболее полно сохранившихся изображений — молодой женщине с арфой (рис. 72) — все помещение и получило свое условное название. Круглолицая с покатыми плечами женщина как бы перебирает пальцами струны большой треугольной арфы. На арфистке одежда с круглым воротом и складками, переданными в виде параллельных линий. На руках — браслеты. Все изображение напоминает памятники гандхарского (и кушанского вообще) искусства.

Интересно, что в этой же комнате были найдены изображения, выполненные и в совсем иной манере и традиции. Такова часть лица женщины, переданного в фас с прямо смотрящими широко прорезанными черными глазами и густыми сросшимися бровями (рис. 73), — изображение, глядя на которое, невольно вспоминаешь знаменитые «фаюмские портреты» римского Египта и другие художественные памятники античного мира римского времени.

Рис. 73. Часть лица женщины. Роспись из Топрак-калы

В северо-восточной части дворца помещалось другое парадное помещение, назначение которого в отличие от «зала арфистки» вряд ли вызывает сомнение. Это торжественный дворцовый зал со своеобразной портретной галереей хорезмийских царей, названный поэтому «залом царей». Этот огромный (площадью 280 кв. м) приемный зал топрак-калинского дворца был изолирован от всех внутренних дворцовых помещений: он связан лишь с внешними северными помещениями, куда вел специальный коридор, состоящий из нескольких колен.

Стены «зала царей» покрывала многокрасочная живопись с изображением красных и белых лилий по желтому и синему фону и различные барельефные украшения в виде гирлянд из цветов и плодов. Ио основу его внутреннего убранства составляли не росписи, а глиняная раскрашенная скульптура — еще один новый вид памятников изобразительного искусства древнего Хорезма, открытый впервые в 1947 г. «Портретная галерея» хорезмийских царей как раз и представляла собой скульптурные воспроизведения государей Хорезма, правивших страной после ее освобождения от кушанской власти. Вдоль стен «зала царей» тянулась высокая су фа, разделенная ажурными решетками на ряд секций, в каждой из которых были размещены скульптурные группы: цари, окруженные женами, принцами, приближенными, и божества-покровители.

К сожалению, до нас не дошло ни одного изображения лица хорезмийских царей из топрак-калинской галереи. Но о том, что это были именно цари, достаточно определенно свидетельствуют находки двух головных уборов, тождественных с индивидуальными коронами двух хорезмийских царей, известными по изображениям на монетах. Характерно, что корона, представленная в чекане наиболее раннего из послекушанских царей Хорезма (его имя С. П. Толстов читает как «Вазамар»), найдена в крайнем отсеке «портретной галереи»; отсюда, очевидно, полагалось начинать ее осмотр.

Статуи сидящих царей (примерно вдвое больше натуральной величины) сопровождали стоящие мужские, женские и детские фигуры (гораздо меньшего размера). От этих стоящих фигур сохранилось довольно много различных фрагментов: торсов, рук, ног, голов. В передаче тела и еще более — складчатой одежды (рис. 74) — в статуях Топрак-калы ясно видны те же самые приемы, которые мы уже отмечали в скульптурах Кушанского царства, следующих замечательным традициям античного искусства.

Рис. 74. Глиняная статуя из Топрак-калы

Среди голов, найденных в «зале царей», особенно выразительны две: женская голова из самого крайнего, начального отсека «галереи», признанная (условно, конечно) за изображение «супруги царя Вазамара» (рис. 75), и голова юноши (скорее всего, часть статуи одного из хорезмийских принцев). Хотя эта голова (рис. 76) была вылеплена из столь непрочного материала, как сырая глина, и дошла до нас сильно поврежденной, глядя на нее, мы вполне можем оценить высокое мастерство древнего среднеазиатского скульптора, умело передавшего облик молодого энергичного представителя правящей династии послекушанского Хорезма.

Рис. 75. Голова «супруги Вазамара» из Топрак-калы

Рис. 76. Голова принца. Часть глиняной статуи из Топрак-калы

К западу от «зала царей» находился главный проход во внутренние покои дворца. Преддверием к этим покоям был так называемый алебастровый зал, большое помещение (вероятно, открытый внутренний дворик), украшенное лепными и резными гипсовыми (алебастровыми) узорами растительного характера. На севере «алебастровый зал» сообщался с главным входом, на юг же от него шла анфилада комнат, из которых можно было, в частности, попасть в еще два парадных помещения восточной части дворца: «зал побед» и «зал воинов».

В первом из них на всех четырех стенах сохранились части горельефов, изображавших сидящего царя и две женские фигуры, стоящие по обе стороны от него, причем та из них, которая находилась перед царем, была передана как бы парящей в воздухе. Подобное расположение персонажей хорошо известно по парфянским и хорезмийским монетам, на которых изображены сцены венчания победоносного царя античной богиней побед Никой, отождествленной на Востоке с местным иранским божеством Хваниндой. Как называлась эта богиня в древнем Хорезме и за какие победы призвана она была возложить венок славы на голову хорезмийского царя, пока не известно. Но общий смысл сцен, изображенных в «зале побед» топрак-калинского дворца, достаточно ясен, равно как и то, что здесь сохранялись заимствованные из античного искусства, но приспособленные к местным условиям художественные образы и приемы.

Рис. 77. «Зал воинов» в Топрак-кале (реконструкция)

Очень интересен и не менее эффектен был и «зал воинов» (рис. 77), украшенный стоящими в нишах большими статуями царей и помещенными между нишами на специальных подставках фигурками воинов в чешуйчатых (вероятно, железных) панцирях, с плетеными камышовыми щитами. «Зал воинов» — не только богато украшенное, но и весьма обширное помещение: его площадь превышает 60 кв. м. Однако его внутреннее устройство и план полностью повторяли обычные для топрак-калинского дворца устройство и планировку жилых комнат. У одной из длинных стен располагался большой очаг-камин, а напротив была устроена круглоарочная ниша. Точно такие же по устройству, хотя и гораздо меньшие по размерам, очаги-камины и ниши были встречены в обычных, «рядовых» жилых комнатах. Как и там, в «зале воинов» в противоположной входу стене помещалась дверь, ведущая в небольшую замкнутую комнату-каморку. Все это дало С. П. Толстову основание предполагать, что «зал воинов» представлял собой «не что иное, как царскую опочивальню, жилой покой самого хорезмийского царя».

С этой пышной «царской опочивальней», вернее с украшавшими ее фигурками воинов, связана очень смелая и заманчивая, хотя и весьма спорная, гипотеза С. П. Толстова, получившая широкую известность не только в научной но и в научно-популярной литературе. Это нашумевшая в конце 40 — начале 50-х годов история о неграх — воинах личной гвардии хорезмийских царей. История этой истории такова. В полевой сезон 1948 г. по лагерю Хорезмской экспедиции на Топрак-кале вдруг прошел слух о диковинных находках — глиняных головах каких-то темнокожих персонажей — негров, «черных, губастых, с курчавыми волосами». Это первое представление впоследствии пришлось несколько изменить: «негры» оказались не черными, а смуглыми (черным цветом на их лицах отмечена не кожа лица, а борода), кудрявых волос на сохранившихся кусках статуй нет, что же касается «губастости», или, как значилось в научных отчетах, «гротескно утрированных, вздутых губ», то скорее всего эти персонажи держали во рту трубки или какие-либо иные предметы.

В литературе — и в популярных очерках, изданных массовыми тиражами, и в солидных научных трудах — получила широкое распространение гипотеза о том, что в «зале воинов» дворца хорезмийских царей III в. найдены несомненные изображения «людей негроидного типа, хотя и с несколько смягченными особенностями». Эти «негроиды» были признаны воинами личной гвардии хорезмийских царей. А из двух этих положений были сделаны выводы и «о структуре вооруженных сил, на которые опиралась власть хорезмийских царей». «Их гвардия, — писал С. П. Толстов, — комплектовалась из далеких чужеземцев — либо обитателей южной Индии, связь с которой хорезмийцы несомненно поддерживали со времени кушанов, или еще более далекой восточной Африки. Гвардия эта, вероятно, составлялась из купленных невольников». В этих гвардейцах-невольниках стали видеть ценное свидетельство о рабстве и рабах в древнем Хорезме и всей Средней Азии в целом.

Позднее антропологическое изучение черепов из древ-них хорезмийских памятников, произведенное Т. А. Трофимовой, привело ее к выводу, что «темнокожие воины-гвардейцы» Топрак-калы хотя и воспроизводят облик людей индо-дравидоидного типа, по внешнему виду были сходны с людьми примерно того же времени, погребенными на Калалыгыр I, которых, однако, нет никаких оснований считать рабами или невольниками. По мнению Т. А. Трофимовой, и те и другие могли быть как выходцами из индийских владений Кушанской державы, так и потомками древнейших темнокожих племенных групп дравидоидного типа, обитавших в Средней и Передней Азии с IV–III тысячелетий до н. э. Таким образом наметился и несколько иной путь к решению загадки о «неграх» из Топрак-калы. Но кто знает, не выявятся ли какие-либо новые, еще неведомые нам пути к ее разрешению?

Но продолжим наше ознакомление с топрак-калинским дворцом и как бы заглянем в западную часть его основного массива. Здесь среди многих дворцовых помещений открыты еще два больших парадных зала. Один из них, названный «залом оленей», был украшен барельефами, изображавшими пасущихся оленей; другой — расположенными попарно фигурами. Эти фигуры (от них сохранились лишь ноги и подолы одежд) размещались, однако, совсем иначе, чем в «зале побед» или «зале царей», где мы встречались уже с групповыми изображениями: здесь все они составляли танцующие пары — мужчину и женщину. На основании найденных здесь же фрагментов голов С. П. Толстов предполагает, что танцующие были изображены в масках и что в целом сцены этого «зала танцующих масок» следует связывать с каким-то дионисийским культом, некогда распространенным в древнем Хорезме.

Из западной части дворца можно было попасть во внутренние жилые покои царской семьи, расположенные в южной половине замка. Путь в этот «комплекс гарема», как назвал его С. П. Толстов, вел через еще один зал, украшенный особым, весьма своеобразным способом, не известным ранее ни на Востоке, ни на Западе: все его стены имели круглые циркульные ниши (диаметром 1,2 м), расписанные геометрическим орнаментом. Из «зала с кругами» во внутренние комнаты «комплекса гарема» вело пять дверей. Комнаты эти представляли собой как бы уменьшенную и менее пышную копию царской опочивальни — «зала воинов». У одной из длинных стен находился очаг-камин, а напротив него — круглая арочная ниша. Позади каждой такой комнаты располагалась замкнутая небольшая каморка. Стены комнат «комплекса гарема» украшали росписи, в том числе изображения людей и пышные многоцветные орнаменты. В одной из таких опочивален, шутливо названной «комнатой червонных дам», найдены, например, изображения женщин, помещенные на светлом фоне, покрытом излюбленными, по всей видимости, в искусстве Хорезма того времени красными сердечками (рис. 78).

Рис. 78. «Червонная дама». Роспись из Топрак-калы

Если направиться из «зала с кругами» не во внутренние покои царской семьи, расположенные к югу и юго-востоку от него, а на запад, по длинному и узкому коридору, стены которого были покрыты гипсовыми плитками, то взору открываются многочисленные двери, ведущие в маленькие, грубо оформленные комнаты. Эти простые и бедные помещения, при раскопках которых найдено большое количество костей животных и глиняной посуды, служили, вероятно, жилищами обслуживающего дворцового персонала (по мнению С. П. Толстова, рабов).

Таковы были парадные и жилые помещения, расположенные в северной, южной и западной частях трехбашенного топрак-калинского замка. Эти помещения дали в руки ученых огромный (и по разнообразию, и по количеству, и по научной значимости) материал, который позволяет изучить искусство и быт величественной резиденции хорезмийских царей. В этих помещениях были найдены многочисленные целые и поломанные глиняные сосуды; куски бумажных, шерстяных и шелковых тканей; части кожаной обуви; разнообразные остатки пищи — кости домашних и диких животных, косточки урюка, персиков и винограда, семена пшеницы, ячменя, проса, дыни. Здесь было найдено большое количество монет. Здесь, наконец, были получены ценнейшие данные по архитектуре и первоклассные, высокохудожественные образцы стенных росписей и глиняной раскрашенной скульптуры. Для еще более полной характеристики культуры древнего Хорезма не хватало лишь надписей. И они не заставили себя ждать.

Рассматривая помещения топрак-калинского дворца, мы до сих пор не касались узкой полосы комнат, протянувшихся вдоль восточного фасада замка, в его юго-восточном углу. Эти помещения были отгорожены от «зала побед», покоев «комплекса гарема» и других жилых и парадных апартаментов центральной части дворцового массива глухой капитальной стеной и составляли отдельную хозяйственно-производственную часть царской резиденции в Топрак-кале. На севере, к востоку от «зала побед», здесь разместились мастерские по изготовлению луков и других предметов вооружения, а в несохранившихся помещениях второго этажа, насколько позволяют судить упавшие оттуда предметы, — склады оружия и военных доспехов. В юго-восточном углу замка, к востоку от комнат «комплекса гарема», уже в 1947 г. была найдена маленькая деревянная бирка с нанесенной черной тушью надписью из четырех букв. Раскопки здесь были продолжены в 1948 и 1949 гг., и в результате науке стал известен первый хозяйственный архив древнего Хорезма.

Всего здесь было найдено около сотни документов, упавших в три угловые юго-восточные комнаты арсенала из разрушившихся помещений второго этажа, где, очевидно, и размещался дворцовый топрак-калинский архив. Архив этот состоял из документов двух типов: текстов на деревянных дощечках и текстов на коже (рис. 79). Документы на дереве дошли до нас в довольно хорошем состоянии, однако их, к сожалению, всего лишь 18. Документы второго типа сохранились куда хуже: только 8 фрагментов уцелели непосредственно на коже, остальные же — всего лишь отпечатки на глиняных натеках, некогда покрывавших отдельные документы (кожа, на которой были написаны эти тексты, истлела и до нас не дошла). Плохая сохранность большей части топрак-калинских документов затрудняет их изучение, так как требует долгой и кропотливой предварительной реставрационной работы. Работа по дешифровке 26 доступных для исследования текстов уже началась.

а

б

Рис. 79. Документы из Топрак-калы: на дереве (о), на коже (б)

Первоначально тексты из Топрак-калы изучал сам С. П. Толстов. Хорезмийский алфавит, как и парфянский (это было известно еще по монетам хорезмийских царей) был основан на арамейской письменности, к тому же, как и тексты из Нисы, топрак-калинские документы оказались обильно насыщенными арамейскими идеограммами. Опыт, полученный при дешифровке нисийского архива, оказался здесь очень кстати. К работе над документами из дворца хорезмийских царей вскоре по просьбе С. П. Толстова приступил также В. А. Лившиц (ныне они сообща готовят полное издание хорезмийских текстов).

Каково же было содержание топрак-калинских документов? Полный перевод их еще не получен, но общий характер обеих групп документов можно уже, по-видимому, считать установленным. Тексты на дереве — это, вероятно, списки семей или лиц, подлежащих налоговому обложению или повинности. Эти тексты содержат много имен хорезмийцев III в. н. э. и интересные термины родства или зависимости: в документах перечисляется, возможно, состав большесемейной общины, и, вслед за ее главой, значатся семьи его детей, жены (или жен), а может быть, и их слуги. Документы же на коже скорее всего представляют собой сводные хозяйственные документы, отмечавшие ряд поступлений, полученных в течение определенного периода: в их тексте часто повторяются арамейская идеограмма, означающая предлог «от», и цифровые обозначения каких-то предметов или продуктов, а также в ряде случаев идеограмма со значением «год» и числовое определение этого года (летосчисление здесь велось по неизвестной еще эре, которую С. П. Толстов пытался, как мы уже видели, отождествить с «сакской эрой» и «эрой Канишки»).

Заканчивая беглое описание величественного дворца хорезмийских царей в Топрак-кале и сделанных при его раскопках замечательных открытий и находок, следует еще сказать несколько слов об особенностях этой грандиозной постройки. Как на это указывает С. П. Толстов, «великолепное художественное решение стоявшей перед строителями задачи — создание подавляющего своим величием памятника — сочетается с крайней неудовлетворительностью ее решения со строительно-технической точки зрения». Еще при жизни замка, а жил он, видимо, относительно недолгий срок, его стены пришлось подпирать всевозможными стенками и контрфорсами. Более того, изредка прибегали к закладке кирпичом целых помещений. Как и небывалые по размерам, но недолговечные здания, выстроенные в необычайно короткие сроки самым известным из среднеазиатских владык — грозным Тимуром, дворец хорезмийских царей в Топрак-кале сооружался, вероятно, в спешке и должен был своим грандиозным видом прославить величие царей, освободившихся от иноземной власти и претендующих на венец из рук самой богини победы. Так в архитектуре топрак-калинского дворца отразились политические события III в. н. э.

Рядовой некрополь северного Хорезма

Городище Топрак-кала с величественным трехбашенным замком, служившим резиденцией хорезмийских царей III — начала IV в., своим расцветом обязано, вероятно, краху власти кушан над далекой северо-западной окраиной их некогда могущественной державы. Иначе отразилось освобождение Хорезма от власти кушанских владык на судьбе небольшого безвестного поселения, лежащего в дельте Аму-Дарьи, на холме Ток-тау, в 14 км к северо-западу от современной столицы Кара-Калпакской АССР г. Нукуса (рис. 80). Это укрепленное поселение возникло здесь на высокой северо-западной части холма над обрывом, у подножия которого в то время нес свои мутные воды один из дельтовых протоков Аму-Дарьи (ныне здесь сухое русло).

Рис. 80. План городища Ток-кала

Впервые, как показали исследования А. В. Гудковой, вершина холма Ток-тау была обжита еще в IV или III в. дон. э., когда здесь, близ северных рубежей Хорезма, возник целый ряд пограничных крепостей, сооруженных, по-видимому, по единому государственному плану обороны суверенного Хорезмийского государства. Выделившись из состава Ахеменидского царства где-то на рубеже V и IV вв. до н. э., Хорезм в течение нескольких столетий успешно сохранял, кажется, свою независимость и от греческих государей, властвовавших в южных и центральных областях Средней Азии, и от грозных кочевых племен среднеазиатского Севера. Однако в конечном счете мощное передвижение кочевников северных районов Средней Азии на юг и на юго-запад смело оборонительную линию хорезмийских крепостей, и ярким свидетельством этой военной катастрофы служит слой со следами пожара и запустение Ток-калы (так называют ныне древнее поселение на холме Ток-тау).

Заброшенное укрепление вновь было обжито в кушанское время, когда в приаральской дельте Аму-Дарьи почти полностью восстанавливается вся система древних крепостей и укрепленных поселений. Но и на сей раз жизнь здесь оказалась тесно связанной с политической обстановкой. И когда власть кушан над Хорезмом прекратилась, поселение на Ток-кале (как и многие другие поселения этого северного района) было заброшено. Расцвет Топрак-калы сопровождался, таким образом, запустением северных окраин былого кушанского Хорезма.

Наиболее интересные материалы из раскопок относятся пе к первому (IV–II вв. до н. э) и не ко второму (I–III вв. н. э) периодам жизни на Ток-кале, а к третьему, который приходится уже на эпоху раннего средневековья, канун арабского завоевания.

В этот период, в VII в. н. э., на холме Ток-тау, к востоку от заброшенных руин былого укрепления, возникло новое поселение, частично обнесенное новой, толстой оборонительной стеной. Это поселение, один из многих известных ныне населенных пунктов восточной части при-аральской дельты Аму-Дарьи, входило в состав северного Хорезма, судьба и культура которого в VI–XI вв. несколько отличались от судьбы и культуры южной части этой древней среднеазиатской области. В политическом отношении северный Хорезм в то время был независим от южного, а этнически и культурно он более тесно был связан с низовьями Сыр-Дарьи и с согдийскими землями среднеазиатского междуречья. Поселению Ток-кала VII–VIII вв. н. э. и принадлежал тот интересный некрополь, которому посвящен этот раздел.

Некрополь, о котором идет речь, располагался за пределами ток-калинского поселения, на северном и восточном склонах холма Ток-тау (на южной части этого холма в IX–XI вв. существовало еще одно, четвертое по счету, поселение, на сей раз лишенное, однако, каких-либо оборонительных стен). Этот некрополь небольшого, неизвестного нам даже по имени, поселка VII–VIII вв. в отличие от топрак-калинского дворца представляет собой не уникальный историко-культурный памятник, а один из обычных могильников рядового поселения северного Хорезма раннесредневекового (домусульманского) периода. Несмотря на эту свою обыденность, могильник Ток-калы оказался ценным в научном отношении археологическим объектом, заметно обогатившим наши представления о культуре и искусстве раннесредневекового Хорезма и связанным, как выяснилось, с интересным кругом важных историко-культурных вопросов.

Но прежде чем перейти к непосредственному ознакомлению с материалами некрополя Ток-калы, рассмотрим, хотя бы в самых общих чертах, тот своеобразный, одно время казавшийся таинственным, погребальный обряд, с которым столкнулась при исследовании этого могильника А. В. Гудкова. Во время своих многолетних работ в составе Хорезмской экспедиции, еще до раскопок Ток-калы, А. В. Гудкова не раз встречала небольшие глиняные или алебастровые ящички разной формы, служившие для захоронения костей покойника (именно костей, а не всего трупа).

Эти погребальные ящички-костехранилища — астоданы (если называть их иранским термином) или оссуарии (как обозначают их по-латыни) долгие годы были одной из загадок среднеазиатской археологии, и только совместными усилиями многих исследователей, как археологов, так и иранистов-востоковедов, удалось установить, что захоронения в них соответствуют рекомендациям «священных текстов» «Авесты» и отражают широко распространенные в древности среди многих народов Средней Азии и Ирана религиозные верования и представления. Выяснилось, что до захоронения в оссуариях останки покойного проходили своеобразную «очистительную» процедуру. Люди, хоронившие кости своих родственников в оссуариях, поклонялись четырем «священным стихиям» — огню, воде, земле и воздуху. Они верили также, что весь мир создан двумя творцами: божеством добра и света — Ахурамаздой (это древнее божество мы уже встречали и при Ахеменидах, и при парфянах, и в кушанское время) и духом зла и тьмы — Ангроманью, антиподом Ахурамазды. Первому из этих божеств-творцов приписывалось, в частности, сотворение разума и твердой основы — костяка человека, второму — его бренного тела. Считалось, что после смерти человека его труп, как созданный духом зла, разлагается и оскверняет все вокруг. И во избежание осквернения «священных стихий» труп нельзя ни сжечь, ни утопить, ни закопать в землю, ни даже оставить надолго на открытом воздухе. В то же время «священные тексты» предписывали тщательно сохранять кости покойника, ибо в будущем умерший должен якобы воскреснуть (вера в грядущее воскрешение свойственна почти всем религиям человечества). Так и возник на востоке Ирана и в Средней Азии странный на первый взгляд обычай выставлять трупы на съедение хищным животным или птицам, а «очищенные» таким образом кости собирать и тщательно сохранять.

Способы хранения костей покойников у разных народов были различны. Так, в некоторых областях Ирана их помещали, вероятно, в вырубленных в скалах небольших нишах. В парфянских же могильниках западных областей останки усопших сохраняли в небольших сводчатых гробницах, напоминавших уже известные нам нисийскпе склепы. Величественны и угрюмы костехранилища современных последователей древнеиранских религиозных культов — парсов, потомков обосновавшихся в Индии беженцев из Ирана, где их преследовали после арабского завоевания приверженцы новой, победоносной религии — ислама. Эти мрачные костехранилища, известные как «башни молчания», угрюмо высятся в окрестностях Бомбея, на зеленых малабарских холмах. Сложенные из камней, «башни молчания» перепиской религиозной общины Индии имеют наверху специальную площадку, куда выставляют трупы, а в центре ее — глубокий колодец, где покоятся кости многих поколений верующих. Стаи хищных птиц постоянно вьются над этими суровыми башнями, ожидая очередного трупа, а люди, ведающие погребениями, каждый раз после «очищения» костей покойника птицами и омовения их дождями поднимаются на страшную площадку и опускают то, что осталось от усопшего, в центральный колодец.

В Средней Азии в канун арабского завоевания, в VI–VIII вв., кости покойников почти повсеместно хранили в специальных ящиках-оссуариях, причем наиболее ранние известные ныне оссуарии встречены как раз в Хорезме, который, таким образом, есть основание рассматривать как родину «оссуарного» обряда погребения. Довоенные еще раскопки Г. В. Григорьева на городище Кафыр-кала (под Самаркандом), исследования 1949 г. и последующих лет в Пенджикенте (с ними мы еще познакомимся в следующей главе) и работы ашхабадского археолога С. А. Ершова в 1954–1956 гг. в районе Байрам-Али показали, что на территории Согда и на землях древней Маргианы оссуарии помещали в специальных погребальных сооружениях— наусах. В других случаях, как, например, в замках согдийских колонистов в Семиречье, оссуарии были найдены в непосредственной близости от жилых помещений: во дворе или в специальной комнате или пристройке.

В Хорезме находки оссуариев встречались неоднократно. Так, в 1938 г., во время первого посещения С. П. Толстовым Топрак-калы, возле ее южной крепостной стены было найдено целое кладбище оссуариев. Такое же кладбище было отмечено и на руинах круглого в плане храма Кой-Крылган-кала, и на развалинах недостроенной резиденции ахеменидского наместника Хорезма — Калалы-гыр I. Таким образом, было известно, что, начиная с первых веков нашего летосчисления и вплоть до арабского завоевания VII–VIII вв., некоторые заброшенные древние городища использовались жителями близлежащих поселений для размещения оссуариев. Известны были также сходные с семиреченскими находки оссуариев в отдельных укрепленных земледельческих усадьбах южного Хорезма. Но вплоть до раскопок А. В. Гудковой на Ток-кале ясного представления о рядовом «оссуарном» могильнике в Хорезме мы все же не имели.

Рис. 81. План северо-западного раскопа на Ток-кале

Исследования некрополя Ток-калы еще не закончены, в наблюдения археологов будут еще внесены уточнения и изменения. Пока же раскопки дали такие сведения. Некрополь, охватывавший поселение Ток-кала с севера и востока, состоял из большого числа наусов. Один из них открыт на южном краю могильника (на раскопе V), два других — на северо-западной его окраине (на раскопе IV) (рис. 81). Более интересны наусы северо-западного раскопа. Один из них представлял собой однокомнатную постройку— склеп (размером примерно 16 кв. и). Это небольшое сооружение было полностью сложено из сырцовых кирпичей: из них были возведены стены науса, его пол, широкая суфа, идущая вдоль трех стен внутреннего помещения. По всему помещению к моменту его вскрытия были разбросаны кости и обломки более чем десяти гипсовых (алебастровых) оссуариев. Еще три сохранившихся целиком оссуария стояли на суфе. Все оссуарии имели вид прямоугольных ящичков на четырех ножках с четырехскатной уплощенной сверху крышкой. Здесь же находился глиняный хум (заменивший, вероятно, оссуарий) с черепом и несколькими длинными костями.

Еще более интересен второй наус — полуподземное двухкамерное сооружение (размером 11×6 м). Для сооружения этого науса в грунте холма был выкопан котлован глубиной примерно 2 м. К обрезам котлована были пристроены сырцовые стены. Наус состоял из двух помещений, соединенных проходом. В стенах малого помещения было специально сделано десять ниш (рис. 82). Были ли такие же ниши в большей комнате, сказать трудно, так как стены ее сохранились лишь на незначительную высоту. В большем помещении на полу были найдены разбитый гипсовый оссуарий и выброшенные из него кости. Меньшая же комната была сплошь завалена разбитыми оссуариями, их крышками, черепами, отдельными человеческими костями. После того как верхний слой обломков был снят, под ними открылись новые, целые и битые оссуарии. Всего здесь находилось более полусотни гипсовых, два керамических, один каменный оссуарий, а также детское захоронение в глиняном горшке.

Рис. 82. Ниши с оссуариями в наусе № 2 Ток-калы

По словам А. В. Гудковой, «расположение оссуариев в камере имеет весьма хаотический вид. От некоторых оссуариев найдены только небольшие обломки, а остальные их части отсутствуют. Крышки керамических оссуариев находились не на своих местах, и одна была разбита, а крышка каменного, весящая не менее 15 кг, была брошена на оссуарии в середине камеры. Создается впечатление, что первоначально в северной части камеры оссуарии ставили более или менее по порядку, а потом уже наспех, как попало. Вся эта картина наводит на мысль о том, что оссуарии здесь прятали, о внезапном прекращении использования науса и его последующем осквернении. Слой чистого насыпного песка поверх оссуариев в малой камере и на полу — в большой говорит о том, что следы учиненного разгрома были поздней специально ликвидированы, может быть теми, кто хоронил умерших на этом кладбище».

В соответствии с предписаниями «священных текстов» и сообщениями древних авторов в определенные дни «поминания предков» родственники умерших приносили в наусы «для их душ» пищу и питье; остатками этих приношений являются, очевидно, обломки глиняной столовой посуды и кости птиц и рыб, найденные также в малом помещении науса.

Рис. 83. Роспись оссуария № 1 из Ток-калы

Картину похоронных обрядов древних хорезмийцев существенно дополняют росписи, покрывавшие стенки, а в ряде случаев — и крышки ток-калинских оссуариев. Вот какова, например, сцена, изображенная на стенке и крышке одного из них (рис. 83). Сюжет ее — оплакивание умершей. Покойница лежит в центре композиции, головой влево, на ложе с изголовьем. Слева от нее помещена группа размещенных в два ряда женщин, а справа — мужчин. И те и другие рвут на себе волосы и царапают лица. Именно о таких проявлениях горя во время оплакивания покойников у древних народов Средней Азии сообщают китайские и арабские источники. Интересно, что у трех мужчин, изображенных во втором ряду на крышке оссуария, и, возможно, у женщины, самой левой на стенке оссуария, обнажены плечи и верхняя часть груди, по-видимому, специально для ритуального самоистязания. Верхняя часть одежды у них на груди передана неровным черным контуром, изображающим, вероятно, разорванную в клочья материю. Очень детально прорисована одежда (женская — просторная, иногда с верхней накидкой — безрукавкой, иногда с прямоугольной вставкой или вырезом на груди, мужская — с двумя отворотами и стягивающим талию поясом); прически (длинные косы у женщин, короткая стрижка у мужчин), украшения. Все действие изображено на фоне какой-то постройки; верхний ее край обозначен горизонтальной полосой, а в центре, за ложем умершей, помещена дверь, увенчанная полумесяцем с диском и двумя листовидными завитками. На переднем плане в центре изображена еще какая-то стилизованная фигура, возможно алтарь или жертвенник. Снизу вся сцена ограничена горизонтальной орнаментальной каймой, идущей по внешней стороне ножек оссуария.

Рис. 84. Роспись оссуария № 2 из Ток-калы

Сходная с этой сценой картина изображена на стенке другого оссуария из Ток-калы, в деталях, однако, заметно отличающаяся от первой (рис. 84). Умерший (здесь это мужчина) лежит на ложе без изголовья, головой вправо. Оплакивающие частью стоят, частью сидят. Среди последних справа от ложа сидит, распустив волосы и подняв руки, женщина в черном, возможно вдова умершего.

Изображения на оссуариях из Ток-калы отнюдь не отличаются высокой художественностью. Это довольно безыскусные рисунки, передающие некоторые «бытовые» подробности «обыденных сцен» оплакивания, общих по своему содержанию, но различных по отдельным деталям. «Рисунок на оссуариях, — пишет А. В. Гудкова, — очень прост, условен и в то же время, видимо, традиционен. Выполняется он в большинстве случаев путем прорисовки контура черной тушью с последующей закраской фигур внутри, без применения цветовых переходов и полутонов. Анатомические пропорции и правильность ракурсов человеческих фигур не соблюдаются. Условно и соотношение первого и второго планов, свободно сочетаются фронтальное изображение и вертикальная проекция. Мастер, видимо, вовсе не добивался полного правдоподобия изображаемого. Его задача заключалась в том, чтобы вызвать представление о широко известных и всем понятных явлениях. Тем не менее росписи очень выразительны и эмоциональны. Они, без сомнения, представляют собой образцы очень демократичного и живого народного искусства, не связанного канонами парадной живописи».

Известный интерес представляют также символы, встречающиеся на некоторых из ток-калинских оссуариев, в частности украшение одной из крышек; в центре ее помещено изображение полумесяца (с диском внутри), лежащего на небольшом диске или шаре, от которого в стороны вверх отходят расширяющиеся к концам ленты. Этот символ заставляет вспомнить не только изображение входа на одном из рассмотренных нами ток-калинских оссуариев, но и весьма своеобразный рисунок, украшающий серебряное блюдо, найденное в 1951 г. вдали от Хорезма и Средней Азии, у д. Бартым в Пермской области (рис. 85, 2). Ю. А. Рапопорт, специально изучавший это блюдо, убедительно показал, что на нем изображен оссуарий, стоящий на троне с ножками в виде львов, причем оссуарий одного из тех типов, которые были распространены именно в Хорезме. Роспись, украшавшая крышку ток-калинского оссуария, совершенно аналогичная верхушке оссуария, изображенного на бартымском блюде, еще раз подтверждает вывод о среднеазиатском происхождении этого блюда (этот вывод был сделан еще О. Н. Бадером и А. П. Смирновым при первой публикации бартымской находки) и о хорезмийском характере изображенного на блюде оссуария (как это доказывал Ю. А. Рапопорт).

Рис. 85. 1 — крышка оссуария с росписью (Ток-кала); 2 — изображение оссуария на блюде из Бартыма; 3–4 — хорезмийские оссуарии VII–VIII вв.

Утверждение о среднеазиатском (или даже более узко — хорезмийском) происхождении найденного в далеком Закамье серебряного сосуда не удивляет никого из археологов, так как это не первая и, вероятно, не последняя находка такого рода: сейчас известно уже более десятка среднеазиатских (хорезмийских и согдийских) металлических изделий, найденных в степных и лесных районах Восточной Европы, где нередки также находки хорезмийских монет, причем на многих изделиях были высечены или процарапаны согдийские и хорезмийские надписи. Характерно, что даже на одном из византийских блюд, найденном в Прикамье, обнаружена бухарская надпись; это блюдо, как и многие другие, прежде чем попасть в Приуралье, побывало в Средней Азии. Эти археологические «свидетельства», равно как и сообщения письменных источников, согласно говорят о той торговле, которую вела в VI–VIII вв. Средняя Азия, и в первую очередь ее северо-западный форпост Хорезм, с богатыми пушниной приуральскими племенами. Эти данные подтверждают также сведения о тех постоянных торговых путях, которые шли в то время из Средней Азии, через Хорезм, в степи и леса Восточной Европы (эти пути функционировали и позднее, в период развитого средневековья).

Раскопки некрополя Ток-калы, давшие нам первые известные в науке оссуарии с росписями, обогатили, таким образом, наши представления о погребальных обычаях и обрядах, об искусстве и торговых связях древнего Хорезма. Однако значение раскопок некрополя на Ток-кале этим не ограничивается, так как благодаря именно этим раскопкам был открыт второй «архив» древнего Хорезма.

Хорезмийский язык и хорезмийская письменность ко времени находок на Ток-кале были представлены, казалось бы, весьма широким кругом памятников. Еще четверть века назад С. П. Толстов, сравнив легенды хорезмийских монет с надписями на найденных в Приуралье серебряных сосудах, показал, что шесть из них были хорезмийскими. К этим памятникам письменности древнего Хорезма позднее прибавились, как мы знаем, списки и описи из хозяйственного архива хорезмийских царей в Топрак-кале, а также короткие надписи на отдельных фрагментах керамики, найденные на Кой-Крылган-кале и других городищах и замках древнего Хорезма. Самыми последними и, по-видимому, наиболее ценными из таких находок были два документа (на коже и на дереве) из раскопок Е. Е. Неразик в замке VIII в. Якке-Парсан. Однако надписи на монетах и на керамике были слишком лаконичны, чтение надписей на «закамском серебре» трудно и во многом спорно, а о документах из Якке-Парсана сам С. П. Толстов писал, что их дешифровка — «дело будущего». Топрак-калинские же документы, дав в руки исследователей многие ценнейшие данные, в силу своей специфичности оказались бедны и по своему словарному составу, и по грамматике: в них, например, почти совершенно отсутствуют глаголы. Обогатив современную иранистику невиданным ранее обилием надписей, Топрак-кала в то же время дала лишь 19 из 22 букв арамейского алфавита. Понятно, что находки на Ток-кале нескольких целых оссуариев и более 40 оссуарных обломков, содержащих в отличие от топрак-калинских документов связные тексты, явились важным толчком к дальнейшим исследованиям.

Отметим, что надписи из Ток-калы позволили В. А. Лившицу и С. П. Толстову, приступившим к их изучению, значительно расширить паши знания словарного запаса и грамматических форм хорезмийского языка. Эти надписи позволили также осветить интересный вопрос об основных закономерностях развития хорезмийского письма за многовековой период — от времени составления топрак-калинских текстов (III — начало IV в.) вплоть до арабского завоевания VII–VIII вв., ко времени которого относится могильник на Ток-кале. Так изучение палеографии ток-калинских надписей показало своеобразие хорезмийской письменности, которая в отличие от других основанных на арамейском алфавите письменностей Ирана и Средней Азии в течение столетий сохраняла «архаический» характер, т. е. претерпела гораздо меньше изменений, чем все остальные письменности арамейского происхождения. Таким образом, в письменности, как и в изобразительном искусстве, в окруженном пустынями Хорезме «даже заимствованные извне черты обнаруживали особую живучесть». Это своеобразие древнего Хорезма, подмеченное В. В. Бартольдом еще до начала широких археологических работ в Средней Азии, по мере их разворота получает, следовательно, все новые и новые подтверждения. Возможно, что еще одним подтверждением правоты этого замечательного исследователя служит и летосчисление, применявшееся в Хорезме в течение по крайней мере полутысячелетнего периода. Но, прежде чем говорить о загадочном хорезмийском летосчислении, рассмотрим тексты ток-калинских надписей.

Все ток-калинские надписи — это «надгробные тексты», составленные в связи с кончиной и захоронением в оссуарий того или иного жителя небольшого поселения на Ток-кале. Содержание их довольно однотипно и отличается лишь отдельными деталями и, конечно, именами умерших (и датой их погребения или смерти). Вот как звучит одна из таких эпитафий в переводе В. А. Лившица и С. П. Толстова: «Этот оссуарий [содержит] тело Вахун-така. Душа [его пусть будет препровождена в прекрасный рай]». А вот на другом костехранилище: «Этот оссуарий женщины (?) Шахак, [дочери]… ва. Пусть [душа ее отправится] из полного опасностей [мира] в [мир безопасный?]». В этих надписях нет дат, но в других обозначается год, а иногда также месяц и день. Таковы, например, надписи «Год 738. Этот оссуарий Вазасвадипа (?). [Пусть] в прекрасный рай [будет препровождена его] праведная душа». Или «Год 690, месяц мири, день ахумен. Этот оссуарии [содержит] тело Арваздв…на, сына Хравардика».

Датированные надписи (а их на Ток-кале около двадцати) позволяют лучше изучить хорезмийский календарь и связанные с ним религиозные представления: месяцы и дни часто носят имя того или иного божества. Позволяют они также вновь коснуться вопроса о хорезмийском летосчислении. Археологическая датировка могильника на Ток-кале, устанавливаемая на основании керамики и монет, указывает, что эра, по которой датированы надписи на ток-калинских оссуариях, — это та самая эра, с которой мы уже встречались, рассматривая архив из Топрак-калы. По ней же, как это ныне удалось установить, датированы и некоторые надписи на серебряных чашах, найденных в Приуралье.

Великий средневековый ученый-энциклопедист, уроженец Хорезма Бируни, трудам которого современная наука обязана многими ценнейшими сведениями в самых разных областях знаний, писал о существовавшей в древнем Хорезме системе летосчисления — «эре Африга». Эта эра, названная по имени хорезмийского царя начала IV в., должна была, как предполагали, начинаться примерно тогда, когда был заброшен дворец в Топрак-кале: Афригу, по Бируни, приписывалось возведение новой резиденции в г. Кят; эта резиденция была уже в средние века начисто смыта Аму-Дарьей, коварной и своенравной кормилицей Хорезма.

Сопоставив сведения Бируни с данными, полученными в Топрак-кале, С. П. Толстов предположил, что «эра Африга» сменила старую, иноземную по его мнению, эру топрак-калинских документов, которую он отождествлял с кушанской «эрой Канишки» и также применявшейся в Кушанской державе «сакской эрой», начинавшейся в 78 г. н. э. Как мы уже говорили, отождествление «эры Канишки» и «сакской эры» весьма спорно. Не доказана еще и идентичность таинственной эры топрак-калинских документов с какой-либо из этих эр. Но, как показали находки на Ток-кале, эта загадочная эра была признана в хронологической системе Хорезма и после разрушения Топрак-калы и отнюдь не вытеснена какой-либо иной эрой. Ныне можно также считать установленным, что началом этой хорезмийской эры была какая-то дата I в. н. э, так как надписи Ток-калы, датированные 658–753 гг. этой эры, по археологическим данным, относятся к VII–VIII вв., а возможно, и началу IX в. н. э.

В результате находок на Ток-кале ясный, как казалось ранее, вопрос об «эре Африга» ныне остается открытым. Что же касается устанавливаемой по истинным хорезмийским надписям эры, то, если она действительно окажется тождественной с кушанской «сакской эрой», ее многовековое применение в Хорезме будет еще одним ярким штрихом в характеристике своеобразного пути развития этой древней культурной области Средней Азии.