Глава шестая ПО ЗАСЛУГАМ И ПОЧЕСТИ

1


Вадим Михайлович не мог бы сказать, что с первой минуты у него не вызвало некоторого… э-э, сострадания зрелище того состояния, в котором находилась еще недавно его замечательная во всех смыслах подруга. Народ в массе своей уже разбежался, у каждого утром нашлись дела. А в фонде задержался один Слонов. Вадим застал его взъерошенного, но неторопливо и по-хозяйски затягивающего молнию на ширинке своих брюк. Грудь его была еще полностью обнажена. Да и брюки он, видно, натянул в спешке, услышав, как открывается входная дверь.

Лыков усмехнулся. Ну надо же, никак остановиться не может! Дорвался мужик! А что там с нашей дамой? Ох, лучше б и не спрашивал. Слонов пробурчал что-то невразумительное, продолжая неспешно одеваться. А Вадим заглянул в спальню. Ну да, и тут увидел…

— Ребятки, а вы не того? Не перестарались? — озабоченно спросил он, не приближаясь, однако, к раскинутому и словно раздавленному посреди скомканных простыней телу, ровный золотистый загар которого — уж это хорошо помнил Лыков — сейчас приобрел синюшно-зеленоватый какой-то оттенок. И добавил с опаской: — Дуба-то не дала?

— Да ты чего, шеф? — прогудел Слонов, поправляя резинку галстука. — Ты за нее не бойся. Это она вчера перебрала маленько. И мы наливали, не скупясь, и она сама резкий старт взяла. Так и сказала: оторваться, мол, хочу от души! А с устатку, хе-хе, сам понимаешь! Нам ее в сортир потом на руках пару раз таскать приходилось, чтоб она тут весь комфорт не уделала. Опять же и спать ей не пришлось совсем… можно так сказать. А в рабочем плане? Да я вот только что, прямо перед твоим приходом, последнюю палку кинул. И очень даже, скажу тебе… с настроением, да. А если б ты не возражал, шеф, меня бы, может, и еще на разок-другой повело. — Слонов сыто рассмеялся. — Ей же сейчас все едино — кто и куда. В полном отрубе. Не веришь, можешь сам попробовать… Не, честно, во такой вариант! — Он показан большой палец.

— Да уж вы тут, смотрю, и без меня так напробовались, что ее впору водой отливать. А мне с ней еще работать, говорил ведь. Юрист подъехать должен, а что я ему покажу? В каком виде ее предъявлять? Чего говорить? Ох, балбесы вы все-таки, парни…

Лыков был, естественно, недоволен. Он-то предложил им просто уделать ее — ну, отодрать хором, унизить, даже про традиционный милицейский «субботник» с этой целью напомнил. Мол, валяйте, но только не переборщите. Ну а те и обрадовались, дорвались, понимаешь, до «комиссарского тела», мать их…

— Не бери в голову, шеф, — успокаивал Слонов. — Я думаю, она часок подрыхнет, придет в себя, морду умоет, марафет наведет, и начинай по новой. А что загар мы ей слегка подпортили, так ведь рукам-то своим не прикажешь, когда в азарт войдешь, верно? А тут такой азарт был, ну-у, давно не испытывал!

— Это как раз понятно. А ты сам-то, кстати, своим прибором беды там ей не натворил? Может, уже хирург нужен?

Но Тимофей лишь отмахнулся:

— Не, шеф, я-то знаю, когда бабе непосильно, а когда в кайф. А потом, не я ж начинал. Ребята сказали — ты, Тимка, будешь крайним, потому как после твоей растяжки нам всем там уже и делать нечего. Так что, я думаю, она просто притомилась от общего усердия, ха-ха! А в общем, шеф, если ты считаешь — хватит, я пошел.

— Да, Тима, пока ей вполне достаточно. Пока, понимаешь? А если ты завис на ней, могу обещать, что, после того как закончу наши финансовые и прочие дела, я с удовольствием отдам ее тебе, на дальнейшую растяжку. И делай все, что хочешь.

— Вопросов нет, шеф, значит, я — к Мустафе… Если чего, вызваниваю на мобилу?

— Само собой. А я сразу свожу тебя с Леней… Погоди, чего-то я еще хотел спросить… Я вчера как-то упустил из внимания, это разве не у тебя появились осложнения с бригадиром?

— У меня, шеф, всегда полный порядок. А побазарить, я знаю, пришлось Борьке. Я в курсе. Там у него этот Сеня медведковский полез в бутылку — расчет его не устраивал. Но Боб пообещал его раком поставить и намекнул на давнишние Сенины споры с ильинской братвой. Ну, что, мол, те пацаны очень недовольны разделом территории и теперь только и ждут подсказки, чтобы уровнять шансы. Сеня и заткнулся, а чего ему оставалось? Но мы с Бобом как-то обсуждали, что наверняка придется того «козла» менять, не знаю, докладывал он тебе, нет?

— В общих чертах… Ну а как там твой Благуша?

— Более-менее… Но если мы в назидание хороший пример покажем, уверен, станет шелковым. А стукнуть кулаком в любом случае надо.

— Смотрите, ребята, вы народ самостоятельный, я вам полностью доверяю, можете и сами принимать решения… Ну, обсудим там вместе, то, другое — это не проблема, конечно. Но если у вас есть на примете более удобный для нас, чего ждать?

Лукавил немного Вадим Михайлович. Все-таки одно дело — стукнуть кулаком, и совсем другое — отодвинуть авторитета, а то и вообще убрать пахана из организованной преступной группировки. Ситуация не простая, и не оперативнику ее исправлять, по большому счету. А вот подсказать там своим агентам, устроить зарвавшемуся «законнику» «козью морду» — это как раз и есть самая оперативная работа, тут ничего не скажешь.

Он вспомнил, что вчера, занятый другими заботами, не дослушал Бориса Ряхина, но сказанное тем все равно запало в голову. А теперь и всплыло.

Работа с уголовным миром требовала постоянного внимания. И не в том даже состояла проблема, что, облагая ту или иную группировку определенной данью, ты ей за это как бы предоставляешь право «крышевать» бесчисленную армаду мелких частных предпринимателей, получать с которых и свою долю дохода у тебя фактически нет возможности — рук же просто не хватает. Но взаимные расчеты при этом должны быть, что называется, конкретными. По факту, а не вообще. Более серьезный вопрос заключался в том, что, по идее, каждая, без исключения, организованная преступная группировка просто обязана работать под жестким контролем органов. Иначе говоря, платить за право своего существования, а как же! Но это уже — высшая цель, так можно сформулировать. И к ней надо всячески стремиться.

Объяснять сейчас все это никому не требовалось, но замечание сам себе Вадим все же сделал — внимательнее надо быть, старина. Так один взбрыкнет, другой, — глядишь, и налаженная система даст трещину. А где трещина, там и рвануть однажды может…

— Ладно, Тима, свободен… Я Боре скажу, чтоб он занялся Сеней вплотную. Ты же форсируй Мустафу. А касательно бабы, можешь не беспокоиться, она — твоя.

Удовлетворенный Слонов захлопнул за собой дверь, а Вадим Михайлович взял стул, подвинул его и подсел к кровати, разглядывая основательно, видать, измочаленное тело. Причем никаких положительных эмоций не возникло даже и близко. Все вокруг представлялось сейчас омерзительным, начиная от бесстыдной позы этой шлюхи, на которой, что называется, как закончили, так и бросили. Не вызывало сочувствия и незнакомое, будто испитое, измятое лицо, обрамленное нечесаными, спутанными, словно сальными, прядями волос. На площади трех вокзалов нередко попадаются подобные бомжихи. И тут, словно сама по себе, возникла перед глазами картина ночной оргии, как бы собранная из разных воображаемых фрагментов, которую дополняли и эти вещественные детали — разбросанная по комнате, скомканная женская одежда, нижнее белье, чулки этой валяющейся в беспамятстве дряни, которая еще недавно почему-то нравилась полковнику.

Вздохнув и осуждающе покачав головой, но чувствуя себя, однако, абсолютно непричастным к происходившим здесь ночью событиям, Лыков поднялся и отправился доставать из видеокамеры кассету. Надо ж было убедиться в том, что воображение его все-таки не подвело. Это — во-первых. Но главное было во-вторых. Если запись получилась достаточно красноречивой, эффектной и убедительной, ее демонстрация могла бы оказать теперь решающее воздействие на несговорчивую клиентку. Многие, бывало, увидев себя в аналогичных непотребных положениях, предпочитали скорее согласиться с выдвинутыми им предложениями, нежели продолжать отчаянно сопротив-литься, заблуждаясь в собственной неправоте. За очень редким исключением. Но тогда уже и беседы переходили в совершенно иную плоскость. Даже и не беседы, по правде-то Говоря, а напрашивались другие меры воздействия…

Ну что он мог бы сказать после беглого просмотра? Впечатляло… И, хотя ничего нового, в смысле этакого солененького, для себя Вадим Михайлович не открыл, а нечто подобное он смог бы увидеть и на записях в собственном исполнении с участием Анны Николаевны, все же отдельные моменты его повеселили. Особенно те, где мадам обрабатывали трое мужиков одновременно. Но что больше всего поразило его, так это то, что она совершенно не выглядела несчастной, оскорбленной, униженной женщиной, которую тут зверски насиловали. Вадим даже усомнился на миг, что вместо жестокого наказания он, сам о том не догадываясь, устроил ей некий праздник, о котором она могла разве что мечтать. И текст пошел такой, что не всякое ухо способно выдержать такой откровенный, чувственный комментарий к происходящему. Уж больно она восторженно летала и купалась в своем кайфе. Верно заметил Слоник.

Все так наверняка и было, пока очередь не дошла до него. А вот когда он, уже насмотревшийся на приятелей и натерпевшийся в ожидании, приступил к делу, тут никакие помощники со стороны Анне Николаевне больше не потребовались. Да и ребята, удовлетворенные тем, что ни единый их каприз не остался неудовлетворенным, отправились, надо полагать, допивать, оставив Слоника в одиночестве — заниматься экзекуцией. Потому что секс, который он предложил достаточно измотанной женщине, что было заметно, назвать таковым можно было с большой натяжкой. И разве что в одностороннем порядке. Для него, да, возможно, это и был долгожданный секс. А для нее, конечно, изощренная и длительная пытка, как правильно и предположил Лыков, едва взглянул на жертву Тимкиной страсти. То-то ж она теперь без памяти валяется…

Черт возьми, вот же дурак, совсем не вовремя…

Скоро сюда подъедет нотариус, она должна хотя бы выглядеть нормально, то есть без синяков и шишек, а Слоник этот оказался ну прямо садист какой-то. В азарт он, понимаешь, вошел! Руки его не слушаются! Вот они откуда, синяки эти…

Глядя на Тимкины издевательства, иначе не назовешь, Лыков максимально смикшировал звуковое сопровождение съемки, потому что от истошных женских визгов, воплей и проклятий голова уже побаливала. А ведь еще надо было придумать, что делать, чтобы не терять времени…

Но опасения Вадима Михайловича относительно трагедии, которую вынуждена была пережить женщина прошедшей ночью, оказались несколько преждевременными. И когда он уже досматривал ставший однообразным и скучным фильм, в котором невзрачный голый дядя, с хрипом и горловым рыканьем, безостановочно, будто заведенная машина, накачивал большую и неподвижную резиновую куклу с возбуждающими женскими формами, он вдруг услышал сперва слабый стон, а потом — прямо-таки хлынувший поток грязного, площадного мата. Резко обернулся и увидел, что Анна, перевалившись на бок, тоже смотрит на экран телевизора. Но сил у нее нет, и потому голова все валится на подушку.

— Нравится? — спросил он. — Ты еще начала не видела. Там, где тебя сразу трое… А это что, одна боль и никакой радости, верно?

— Какой ты мерзавец, — хрипло выдохнула Анна. — Никогда не прощу…

— А я разве просил у тебя прощения? — удивился он и повернулся к ней вместе со стулом. — И не думал. Я вообще к этому, — он кивнул на экран, — никакого отношения не имею. И вас я вчера оставил в полном порядке. Разве не так? А сам умчался на операцию. Это уж вы тут сами, без меня… понапридумывали себе развлечений! А сотрудники мои, все, как один, люди достойные и, между прочим, семейные, а значит, ваша массовая случка — целиком твоя инициатива. То-то я смотрю, они все разбежались. Не дождались моего прихода. В глаза небось смотреть стыдно. Им же хорошо известно было про наши с тобой отношения.

Ну, с ними-то я разберусь как-нибудь, без посторонней помощи. А вот тебе самое время подумать о своей шкуре. Иди-ка в ванную, приведи себя в порядок, смотреть же противно, неужели не понимаешь? Эта твоя разнузданная сексуальная озабоченность однажды сыграет с тобой очень плохую шутку. Так ведь и проснешься в одночасье… под забором. И в таком виде! — Он с презрением ткнул в нее указательным пальцем. — Зеркало принести? Или на слово поверишь? Иди, иди, я отвернусь, все равно никакого удовольствия смотреть на тебя… такую… Ох, кошмар!..

Он хотел еще шлепнуть ее по обнаженным ягодицам — не сильно, а так, многообещающе, но она с буквальным ужасом в глазах даже и не отшатнулась, а словно кинулась в сторону от него, будто от прокаженного какого. Ну и черт с ней. Лыков махнул рукой и встал. Отошел к телевизору, поставил пленку на перемотку.

Она угрюмо молчала, разве что постанывала, сползая с кровати, потом неразборчиво выругалась и медленно пошлепала в ванную, с трудом подбирая по дороге разбросанные свои предметы туалета.

Вадим Михайлович внутренне успокоился, ожидал куда более истеричной реакции, а тут, видишь ты, как бы и обошлось. Но это еще не конец, и реакция тоже впереди. Однако теперь появился и жесткий противовес — вот эта самая пленочка, которую ей придется время от времени демонстрировать. В назидание, так сказать. Нет, и с жизнью она не покончит, закалка не та. Но кураж у нее сбить все-таки удалось. Ничего, теперь еще и Арон Захарович ей добавит. Для окончательного просветления ума. А то как-то неправомерно долго тянется вся эта история, по идее не стоившая затраченных на нее умственных и физических усилий. Надо форсировать, нечего больше стесняться.

Подумал вот и усмехнулся: это когда ж он в последний раз стеснялся-то?


Полковник встретил Арона Захаровича Швидко и немедленно проводил в рабочий кабинет, где предложил ему глубокое кресло у большого письменного стола.

Затем он привел сюда же Анну Николаевну Юр-кину, которая просто вынуждена была выглядеть более-менее пристойно, и усадил ее напротив юриста, в таком же кресле, в которое, он знал, легче сесть, чем выбраться из него. Знакомя ее с Ароном Захаровичем, Лыков шутливо заметил, что вчера здесь был небольшой междусобойчик, связанный со служебными успехами, отчего теперь и мадам Юркина, да и он сам чувствуют себя несколько разбитыми — в физическом смысле. Двусмысленная усмешка при этом подтвердила предположение юриста, от чего могли так сильно утомиться молодые люди. Уж ему ли объяснять!

Но как ни приводила себя в божеский вид Анна Николаевна, следы ночной оргии никуда не делись. И проявлялись они не только на лице — в виде замазанных кремом телесного цвета синяков под глазами и на скулах, но и в усталом голосе, в слабости и неуверенности движений и жестов. И все это отметил опытным глазом нотариус.

Швидко был уже в курсе дела, которое доложил ему во всех деталях и подробностях полковник Лыков, назначив за положительное решение вопроса такой гонорар, который даже и не предполагал назвать для себя сам юрисконсульт. И уже этот факт заставил его отнестись к делу с максимальным вниманием и осторожностью, хотя он достаточно давно работал вместе с полковником и прекрасно знал или догадывался, за что тот платит ему большие гонорары. Но в данном случае Лыков, со своей стороны, заранее и твердо гарантировал ему полное согласие обеих сторон. А если и возникнут проблемы, то исключительно частного порядка, которые будут немедленно решены. Кстати, и с помощью самого Арона Захаровича. Уж как он-то умеет, когда требуется, убеждать клиента, было давно известно всем заинтересованным лицам, коим приходилось иметь с ним дело.

Хотя все было давно известно, Вадим Михайлович все же счел необходимым сделать небольшое вступление. Отметая «незначительные частности», он сказал, что суть дела сводится к двум пунктам. Первое. Анна Николаевна вступает во владение пакетом акций торгового дома «Земфира», принадлежащим ее законному супругу, который в настоящее время пребывает на нарах в следственном изоляторе по обвинению в хранении и сбыте наркотических веществ в особо крупных размерах. В этой связи и во избежание возможных неприятностей, которые могли бы доставить фирме недобросовестные конкуренты, Анна Николаевна берет на себя управление вышеуказанным торговым предприятием. И второе. Для обеспечения дальнейшего нормального функционирования фирмы она передает эти акции в дар Вадиму Михайловичу Лыкову вместе с правом распоряжаться ими по собственному усмотрению.

Речи о доме на Истре Лыков не завел сейчас специально, пусть Анна считает, что ей удалось сломить его «жадность».

Однако для того чтобы провести всю эту операцию, Анне Николаевне необходимо было сначала вступить во владение собственностью своего супруга. Да, на этот счет имеется собственноручное завещание Анатолия Сергеевича Юркина, оформленное с соблюдением всех юридических норм и подписанное им лично.

Не зря же вездесущий Левка Грицук внимательно изучал документы с автографами Юркина, извлеченные из его потайного сейфа в письменном столе. Вот оно, это завещание! Арон Захарович посмотрел в документ так, будто впервые видел его, хотя накануне сам же и оформлял, и сказал, что все здесь написано правильно. И лично у него никаких сомнений в подлинности завещания не имеется. А какие вообще могли быть сомнения, особенно сегодня, в век сплошной электроники, сканеров и принтеров в том числе?

Не зря подозревая, что его дальнейшее присутствие здесь может вызвать совершенно непредсказуемую реакцию у Анны, Лыков предпочел оставить их вдвоем и вышел, как он сказал, чтобы приготовить кофе и вообще легкий завтрак на всех. А выйдя, надел наушники, чтобы и делом заниматься, и одновременно слышать, что происходит в кабинете.

Нет, Аньке не хватило мужества рассказать, что с ней сегодня вытворяли помощники Лыкова. Видно, решила так — что было, то было. И теперь ее волновала только недвижимость мужа. Что будет с квартирой и загородным домом?

Швидко, уже обсудивший предварительно все это с Лыковым, уверенно заявил, что она отныне становится единовластной владелицей данной собственности. И все необходимые документы будут немедленно переоформлены на ее имя. А иначе зачем же он приехал сюда в такую рань?

Затем она спросила, не могут ли у нее вдруг отнять дом или квартиру? А как быть с банковскими счетами мужа? И так далее. Вопросов у нее, несмотря на разгульную ночку, накопилось достаточно. Швидко отвечал, больше успокаивая, нежели обсуждая проблемы конкретно. Всему свое время. Пока надо завершить начатое. А все остальное — приложится. И она поверила.

Да, она действительно набитая дура, сделал и для себя окончательный вывод полковник. И надо опуститься до ее уровня, чтобы не сообразить, что в конечном счете ни дома, ни квартиры, ни банковских счетов Юркина ей не видать как своих ушей. Но и разубеждать ее в том, во что она уже пусть и нехотя, но поверила, — это непростительная глупость. Или, как сказал кто-то из великих мира сего, это хуже преступления, это ошибка! Так не станем же совершать ни преступлений, ни тем более ошибок…

И он, поставив на большой поднос полный кофейник с чашками, две большие тарелки с бутербродами — икра, семга, осетрина, мясные и рыбные балыки и прочая закусочная мелочь, прихватив также бутылку хорошего коньяка с рюмками, понес это все в кабинет. Некоторая его торжественность должна была вполне соответствовать моменту. Впрочем, Аньке тоже требовалось срочно «поправить» голову — не до такой же степени Вадим ее ненавидел.

А что касается Тимофея, так пусть мужик будет доволен тем, что ему уже досталось, и хватит, невелик барин. Может, когда-нибудь еще… Пусть он лучше плотнее занимается тем иорданцем. Вот тут он молодец, ловко сообразил… Нет, варит башка у мужика, ничего не скажешь! Ладно, а может, действительно отдать ему Аньку потом, в качестве награды? Надо подумать… Главное, чтоб волны не было, шума…

Лыков пришел к выводу, что любая ненужная огласка, чего бы она ни касалась в данный момент, может только навредить главному делу. А значит, и операцию с «Земфирой» и всем остальным надо будет провести максимально тихо и обязательно в два этапа. Да и куда она теперь денется, эта Анька, если глупым своим умишком в самом деле уже уверовала в собственную победу? Вот и хорошо, пусть ее…

А кино это надо будет, после ухода юриста, посмотреть более подробно, в другой обстановке и обязательно вдвоем с ней. Потому что, разрешив своим мужикам делать с Анькой все, что угодно, Лыков даже и не подозревал, насколько это «все», показанное на экране телевизора, так его возбудит и… прямо-таки ошеломит! Вот же чертова девка! Нет, рано ее отдавать… Все равно ведь ей бежать некуда и жаловаться не на что, сама так хотела. Да и некому в принципе. Но лучше, наверное, подержать ее здесь — на цепочке, Вадим даже ухмыльнулся собственной сообразительности. На золоченой. Сучка должна на привязи сидеть. Вот тогда она и будет хорошо работу свою исполнять…

2


Леня Старостин с детства уважал самодеятельные песни под гитару, даже и не подозревая, что они называются «авторскими».

А когда однажды услышал на гибкой пластинке с чужими ребрами Михаила Анчарова, то вообще «заболел» и стал немилосердно терзать дворовую гитару. Ну все, о чем думал про себя, было уже, оказывается, спето слепым поэтом. И про Леньку, «благушинского атамана», и про подвиги, которых не совершил по той только причине, что родился на двадцать лет позже, о чем сильно жалел: уж он-то, выпади ему судьба, дал бы им всем, этим «эдельвейсам»!.. Но мечты мечтами, а реальность давила на психику. Скудный семейный быт не могла обеспечить одна мать, занимаясь по будням литьем галош на соседнем «Красном богатыре» да беспробудным пьянством по выходным. Отца не было и в помине. И когда Ленька решил для себя делать жизнь по-своему, вот тут его и настиг первый привод в милицию. Карманная кража, мелочь, сошла по малолетству. Но кураж никуда не делся. Преображенские пацаны глядели на него с почтением — малой, а ничего не боится! Да и кликан себе он выбрал романтический — Благуша, как в песне про десант-ников-парашютистов. Оставалось стать действительно атаманом…

Третья «ходка» узаконила его, и уже не дворовая малышня, а взрослые парни слушались авторитетного вора, почтительно называя его Благушей и своим атаманом, как хотел того Ленька.

Середина и конец девяностых годов открыли неожиданные перспективы. Обалдевший от возможности делать деньги буквально из воздуха, народ поголовно ринулся в предприниматели. И Леня вовремя сориентировался. Иностранное слово «рэкет» в русском языке обрело более понятное значение — «крыша». А где «крыша», там и деньги. Только надо было поставить дело грамотно и не зарываться. И еще одну необходимую истину усвоил Леня: кучеряво жить хочет каждый — и лох, и урка, и легавый. И эта истина вошла у него безоговорочно в общую систему понятий.

Нет, он не стал бы ментовке стучать на своих — это западло. Но когда при очередном разделе территории возникала нужда опереться в нужный момент на продажного представителя власти, это обстоятельство зазорным для себя Леня не считал. И всегда выигрывал. А то, что приходилось отстегивать тому или другому начальнику, так это не он у них, а они у него на крючке оказывались. На будущее, которое, как известно, чаще всего непредсказуемо…

С Вадимом Лыковым Леня знаком был еще с той поры, когда нынешний полковник бегал в капитанах, работая в Сокольническом отделе угро. Известный вор в законе и сыщик, проживающие на одной территории, — ну как они могли не знать друг друга? Случалось даже и пересекаться в чешском пивном баре в Сокольниках. По-свойски подмигивали друг другу, улыбались. Забавная такая игра в казаки-разбойники. Однажды даже разговорились «за жизнь». Лыков добродушно поинтересовался проблемами, которые в последнее время, как он, оказывается, уже знал, тревожили Леню.

А дело в том, что на Благушу стала наезжать Измайловская братва, слишком жирным показался им кусок, которым безраздельно владел Леня. Тут тебе и Сокольники, и Преображенка, и Черкизово с многочисленными рынками, расплодившимися до такой степени, будто людям было нечем больше заниматься, кроме как торговлей турецкими и азиатскими шмотками. А вся эта китайская, вьетнамская и прочая закордонная шелупонь была боязливой и оттого послушной, значит, и работать с ней было одно удовольствие.

В общем, наехали, надо было разбираться, а Леня все тянул в поисках оптимального решения. Ну чтоб обойтись меньшей кровью. Не любил он ненужный «шухер». Не одобрял, будучи специалистом высшей квалификации, то есть «марвихером» — наиболее уважаемым карманником в воровской иерархии, бессмысленные выходки современных «отморозков».

Чувствуя неподдельный интерес мента, Леня рискнул поделиться заботами и… выиграл. Капитан предложил для решения вопроса свою помощь. Нет, не бесплатно, конечно, но чего стоят такие хлопоты, Леня вскоре узнал. Капитан предложил дальнейшее сотрудничество, то есть своеобразную «крышу». За что намерен был иметь свой процент — небольшой, но твердый. Рискнули и… выиграли оба от этой сделки. О договоре Благуши с ментом знали только двое — они сами, никто иной в их тайну посвящен не был. Ну разве что с некоторых пор благушинская братва удивлялась той легкости и уверенности, с которой отныне приходилось работать, окучивая уже не только мелких рыночных торговцев, но и некоторые солидные фирмы.

Дальше, как говорится, больше, и случалось, что не только ментовка помогала Лене в решении спорных вопросов, но и сам Благуша проводил довольно рискованные операции, не озвучивая, естественно, что это встречные просьбы быстро поднимавшегося в гору офицера уголовного розыска. И результат был налицо. Как в старой песне покойного барда, которую тот спел еще до Лениного появления на свет божий: «Ему за нас — и деньги, и два ордена, а он от радости все бил по морде нас…» До морды, конечно, не доходило, принцип расчета другой, но наградами начальство Лыкова не обходило. И всякий раз Леня поражался в душе, с какой выдумкой проводил его приятель из ментовки новые и новые операции. Тут надо было отдать ему должное.

Понравился и последний предложенный полковником вариант разборки, крайняя необходимость в которой возникла у Благуши в связи с беспредельным наездом Сени из Медведкова, решившим увеличить свою долю за счет черкизовских «дикарей» — азиатов с многочисленных вещевых рынков.

Стрелку забили в парке «Сокольники», где когда-то и познакомились Леня с Вадимом, даже не предполагая, во что может вылиться это их знакомство. Договорились по трое от каждой стороны. Сеня явился в сопровождении двоих мордоворотов, Благуша — тоже с двумя своими. Оружие, которое ждало своего часа, лежа в карманах Лениных пацанов, было им получено лично от Лыкова. И после завершения операции оно должно было вернуться к хозяину, чтобы затем «отправиться» в недалекое путешествие до поселка Ильинский, расположенный за МКАД, в Северо-Восточном административном округе столицы. И туда уже выехала оперативная группа Московского уголовного розыска, чтобы при поддержке ОМОНа произвести обыск в коттедже, принадлежащем лидеру ильинской организованной преступной группировки, которая, по агентурным сведениям, недавно устроила кровавую разборку с медведковским авторитетом и его сообщниками, ну и, соответственно, задержать преступников.

Проведенное по свежим следам оперативно-следственное мероприятие показало, что подозрения полностью подтвердились. Было найдено и замазанное оружие — газовые пистолеты Ижевского завода, переделанные под стрельбу боевыми патронами и со спиленными заводскими номерами. Типичные бандитские штучки. Нашли также и характерную для подобных ситуаций наркоту — расфасованную мелкими дозами и готовую к продаже. И хотя ошарашенные братаны не успели оказать существенного сопротивления при аресте, кто ж в самом-то деле поверит, что все они — более полутора десятков человек, часть из которых явно находилась под хорошим кайфом, без принуждения задрали ручонки кверху? А сопротивление — его ведь можно трактовать по-разному…

Короче, ловко сработал полковник. Не сам, конечно, есть у него мастера своего дела. И теперь наступала очередь Благуши. Оказывается, полковнику был позарез нужен известный Лене гражданин Иордании Абу Мухран аль-Салех аль… мать его и так далее, короче, Мустафа. Операцию по отслеживанию иорданца проводили сами муровцы, они же, точнее, майор Слонов, уже знакомый Благуше, дал наводку — где, когда и как. А также должен был подскочить со своими ребятками, чтобы принять клиента из рук в руки. Захват планировалось провести в Шереметьево-2 перед объявлением рейса. Создать в зале вылета, в очереди к паспортному контролю, впечатление пьяной ссоры, типа, «а ну выйдем поговорим!». И на выходе Мустафу уже будет ожидать микроавтобус с притемненными стеклами. Самое же главное, что ложилось на плечи Лениных пацанов, — это отвлечь внимание охраны Мустафы, если таковая там окажется. А что она обязательно будет, в этом никто не сомневался.

Ну что, баш, как говорится, на баш? Ты — мне, я — тебе? Ты помог убрать Сеню, заодно решив и проблему с ильинскими, за это получи своего иорданца. Его рынок, находящийся под «крышей» измайловской братвы, пока не волновал Леню. Всему свое время…

Регистрация и оформление документов и багажа на самолет, вылетающий в Амман, начиналась за два часа до вылета, то есть в восемь вечера. В семь бригада Лени уже была на месте. Распределились так, чтобы не отсвечивать в глазах службы безопасности аэропорта и одновременно держать под обзором все важнейшие точки, начиная с автостоянки и кончая стойкой регистрации. Главное было не ошибиться, а то ведь эти арабы похожи друг на друга, как близнецы. Но тут Благуша уже полагался на Слонова, который знал Мустафу лично. Ну да, доил же небось, как иначе!

И тут майор передал Лене, который сидел в своем джипе «ниссан» под эстакадой, где стоять-то, вообще говоря, было не положено, но это обычным людям, а не ему — Благуше, что гость подъехал в синем «БМВ». Леня увидел эту машину и даже порадовался за своих, которым не надо будет устраивать «шухер» в переполненном улетающим и провожающим народом зале, а можно решить проблему прямо здесь же, на улице, у входа.

Почему-то жирный, похожий на раскормленную бабу иорданец вел себя беспечно. Ну трое крепких малых, приехавших с ним в одной машине, конечно, не в счет. И когда один из них открыл багажник, чтобы достать чемодан хозяина, а двое других стали за его спиной, из разъехавшихся в стороны дверей вывалило с десяток Лениных парней в серо-голубом камуфляже, черных беретах и масках, которые мгновенно окружили иорданца с его телохранителями.

— Здорово, Мустафа, — ласково сказал один из незнакомых ему парней, по-хозяйски кладя руку на покатое плечо. — Извини, но тебе придется ненадолго задержаться с отлетом. Вопросы к тебе имеются у правоохранительных органов

Иорданец резко дернулся, оглянулся на своих охранников, но те стояли за его спиной с мрачными, словно застывшими, лицами и старательно делали вид, что происходящее их совершенно не касалось. Еще бы, если тебе в спину уперся ствол автомата!

— Молодец, хорошо сориентировался, — похвалил Леню майор. — Ну, не теряй времени, забирай его к себе и выезжай. Я приму его у тебя подальше, перед выездом на Ленинградку. Бойцов задействовать не будем. Ты ж не любишь «шухера», верно? — Он засмеялся.

Леня уже по собственной связи отдал команду Зике, который, собственно, и проводил операцию. Тот выслушал и, посмотрев в сторону джипа, кивнул издалека.

— А чемоданчик давайте сюда, он ему на допросе пригодится, — сказал Зика охраннику, и тот протянул большой баул одному из его парней. — Ну пошли, что ли, тут рядом, вон! — Он показал рукой на джип.

Иорданец вдруг дернулся, пытаясь вывернуться из державших его рук, даже рот открыл, чтобы закричать, но будто задохнулся, подавился воздухом от сильного удара в живот. Его согнуло. И в таком виде пленника почти волоком, бегом доставили к джипу, сунули на заднее сиденье, а с боков его зажали двое крупных парней.

Все произошло настолько быстро, что практически никто и не обратил внимания на нетривиальное, в общем, происшествие. А сотрудники службы безопасности, что прохаживались вдоль полукруглого фасада, лениво посмотрели и отвернулись. Вечно тут какие-то разборки, надоели со своими фокусами хуже горькой редьки.

Охранники иорданца были никому не нужны, и им Зика сказал, что они отныне свободны. Как птички. И могут валить на все четыре стороны. Что те немедленно и сделали, попрыгав, от греха, в свой «БМВ».

Тимофей отпустил домой микроавтобус с омоновцами, которых прихватил на случай непредвиденных обстоятельств, и сам за рулем милицейского «мерседеса», который ему специально выделил для этой операции Лыков, проехал с километр по трассе, ведущей от аэропорта к шоссе, где и замер у бровки в ожидании.

Передача «груза» произошла без осложнений.

Просто «ниссан» подкатил, остановился рядом. Толстого и беспомощного иорданца перекинули из одной дверцы в другую. «Шухера» не наблюдалось, поскольку руки пленника были скованы за спиной стальными браслетами, рот залеплен широкой полосой скотча, а на глаза надвинута черная шапочка спецназа.

Джип тут же умчался. Слонов обернулся, приподнял шапочку, увидел смертельный испуг в глазах Мустафы, обвислые, дрожащие его щеки, удовлетворенно кивнул и надвинул шапочку на место.

— Поехали, — спокойно сказал сам себе.

И отправился, но не в сторону Москвы, как можно было бы предположить, имея в виду хотя бы условную необходимость задержания беглого преступника, крепко надувшего налоговые органы. Нет, он помчался в противоположную сторону, причем с включенной мигалкой, которую вырубил лишь тогда, когда проехал комплекс зданий Шереметьева-1 и уже без всякой помпы свернул налево, в сторону Лобни. Там, на старой даче, стоящей в глубине яблоневого сада, Тимофей Слонов чувствовал себя по-настоящему дома. У него был хороший, вместительный погреб во дворе — для всяких солений и варений, банька, прочие хозяйственные пристройки, но главное — под домом имелся хороший бетонный подвал, куда вел ход из кухни. Надо было лишь отвернуть традиционную дорожку-половичок, чтобы обнаружить люк. А в подвале можно было стрелять — ничего снаружи не слышно, грамотно сделано, одним словом. Вот здесь майор и собирался провести предварительное дознание.

И на то была важная причина, потому что в бауле, который ему передали Ленины пацаны, никаких денег Тимофей не нашел. Забрать себе не успели, все происходило практически на его глазах. Может, пока везли? Нет, вряд ли, этот Благуша хоть и жлоб, но не до такой степени. А потом, известно же, что договор дороже денег.

Поэтому, прикатив в поселок и заведя машину во двор, обнесенный высоким деревянным забором — Слонов и не собирался «косить» под нового русского с их железобетонными замками и крепостными воротами, — он быстрыми толчками погнал иорданца в дом, затем открыл люк на кухне и спустил его по лестнице в подвал. И лишь после этого уже основательно взялся за баул беглеца.

Все содержимое вытряхнул на большой стол. Ножом вскрыл подсадку, вытащил поддон, перетряхнул все немногочисленные вещи иорданца — пусто. Вытащил деревянные колодки из лакированных ботинок, отодрал подошвы и каблуки…

Странное дело, собрался бежать, а с собой ничего не взял. Может, думал еще вернуться? Или все свои денежки уже давно перевел в какой-нибудь офшор? А это все — просто для отвода глаз? Нет, нутром чуял опытный сыскарь Тимофей Слонов, что в чем-то здесь непорядок. Не должно так быть.

Ну, опять же, как любой выезжающий из страны иностранец, он обязан был пройти строгий контроль, таможенный досмотр. Или не обязан? Это в том случае, если ему уже заранее обеспечен «зеленый коридор». И тогда просматриваются два варианта. Если такого «коридора» нет, то и при себе Мустафа наверняка ничего не будет иметь, а значит, денежки уже — тю-тю. Но если «коридор», как говорят в Одессе, таки есть, тогда… что?

Слонов взял обувную колодку, внимательно оглядел, подергал пружину, приспособленную для растяжки обуви. Сработано на совесть. Потряс — дерево, оно и есть дерево, чего с него взять.

Может, иорданец разместил свои ценности на себе, любимом? А что, самое время и проверить…

Слонов поднялся со стула, укоризненно покачал головой, словно осуждая собственные мысли, вздохнул и поднял подвальный люк. Включил яркий свет, заглянул и полез по лесенке вниз. Иорданец, все в той же шерстяной шапочке, надвинутой на лицо почти до подбородка, испуганно забился в угол, хотя рядом стоял металлический, с пружинной сеткой лежак с наброшенным поверх соломенным матрасом.

— Ну что, Мустафа, понимаешь по-русски?

Иорданец отрицательно затряс головой. А Слонов вздохнул. Сдернул с его головы шапочку, отчего тот заморгал, ослепленный слишком яркой лампой. Содрал скотч со рта.

— Врешь ты, Мухранчик, — брезгливо сказал Слонов, — все ты, однако, понимаешь, чукча вонючая. А сейчас я тебя допрашивать стану. И обыск производить, ясно, аль-Салех, твою мать? Вставай!

Но тот снова испуганно затряс головой. Тогда Тимофей ухватил иорданца сзади за перемычку наручников и резким рывком оторвал от пола, отчего руки толстяка вскинулись вверх, а сам он, изогнувшись колесом, завопил от сильной боли в суставах. Но Тимофей был безжалостен. Он волоком дотащил извивающуюся и орущую тушу до лежака и швырнул пленника лицом на матрас. И пока тот, стеная и рыдая, приходил в себя, Слонов ловко отомкнул один из браслетов, перекинул короткую цепочку через железную спинку лежака и, подтянув освобожденную руку, снова замкнул на ней браслет. То же самое проделал и с ногами Мустафы, чтоб не брыкался.

Иорданец лежал теперь ничком, прикованный к спинке и раме кровати, и безостановочно, нудно стонал.

— Ну вот, — удовлетворенно заметил Тимофей, — а теперь мы займемся личным досмотром. Приходилось раньше-то?

Не дождавшись ответа, он рывком завернул пиджак иорданца на вытянутые вперед его руки. При этом на бетонный пол посыпалось все, что находилось в карманах. Но то была мелочь — ключи, монетки, пухлый бумажник с небольшим количеством валюты и российских купюр, документы, билет на самолет и прочее, не имеющее существенного значения для Тимофея. Но он все выпавшее методично собрал и сложил кучкой. Затем он снова обыскал все карманы пиджака и перешел к брюкам. Расстегнув ремень, он их просто сдернул к щиколоткам пленника, который снова истошно завопил, задергался, сопротивляясь такому хамскому с собой обращению.

Слонов пошарил в карманах брюк, кинул в общую кучу выпавший из них носовой платок, свернутые в толстую трубку доллары. Усмехнулся: ишь ты, ну прямо как гангстер какой чикагский! Но это были, конечно, не те деньги, ради которых стоило стараться.

— Слушай, Мустафа, — сделал вид, что догадался, Тимофей, — а-может, ты, как наши курьеры, перевозящие наркотики, в заднице у себя валюту прячешь, а? Давай проверим? — И он одним резким движением сорвал с пленника широченные трусы, оголив пухлые, как у жирной бабы, смуглые ягодицы.

Иорданец, прикованный к лежаку, бился большой рыхлой грудой, истошно орал, но так как лицо было утоплено в его собственном скомканном пиджаке, Слонов слышал только вопли и всхлипы. Чтобы прекратить истерику, он открытой ладонью смачно врезал по голой заднице, оставив на ней внушительный багровый отпечаток. Затем зашел со стороны головы иорданца и за жидкие волосы на затылке приподнял ее.

— Вот ты все шумишь, Мустафа, — строго заговорил Слонов, — а надо слушать, что я тебе говорю. Послушаешь, поймешь и, когда согласишься со мной, спокойно улетишь в свою аль-Хашимию, или как ее у вас зовут, понятно? А не станешь слушаться, тогда… Я ж ведь личный досмотр только начинаю. А знаешь, как вашего брата проверяют? Сейчас покажу на живом примере. Смотри, парень…

Слонов спокойно снял и повесил на гвоздь, вбитый в стену, свой пиджак. Расстегнул ремень, снял брюки и повесил туда же, а потом, внимательно и ласково глядя прямо в глаза иорданцу, медленно вывалил из трусов свой могучий прибор, отчего у пленника в ужасе распахнулся рот, а черные расплывшиеся глаза, казалось, вываливались из орбит.

— Вот я и проверю сейчас, что ты там прячешь у себя в заднем проходе, согласен?

— Не-э-э-эт! — вмиг вспомнил русский язык пленник. — Не надо! Я скажу! Не надо!..

— Другой разговор, — спокойно констатировал Слонов, поправляя на себе трусы и снимая с гвоздя брюки. — Но смотри, за мной не заржавеет. И как говорит мой начальник, я тебя уделаю посильнее, чем Фауст — Гете. Усек?

Тимофей вдруг рассмеялся, вспомнив, как в аналогичном положении истошно орала под ним похотливая сучка Анька, а ведь ей-то уж подобные приемы, поди, не в новинку. Нетрудно представить, что сейчас творилось бы и с этим козлом!..

Был, конечно, соблазн совсем уж опустить этого жирного, но Тимофей правильно рассудил, что иной раз ожидание боли, страх, который испытываешь перед ней, перед унижением, куда сильнее акта даже самого безжалостного насилия. Вот и надо, чтоб он постоянно боялся и дрожал… за собственную задницу. Хотя, по правде говоря, черт их разберет, этих арабов с их пристрастиями! Может, для кого-то и кошмар, а кому-то — в кайф? Но этот перепугался явно, что и хорошо…

Пять минут спустя сосредоточенный и внимательный майор Слонов, раскрыв на столе в кухне чемоданчик с инструментами и прилагая немалые усилия, двумя разводными ключами аккуратно вывинчивал из обувной колодки тугую стальную пружину. И когда вынул ее, из полой внутренности деревяшки на разостланную газету посыпались крупные блестящие камушки, заигравшие под светом лампы причудливыми радужными искорками.

«Непонятно, на хрена ему там брильянты? — Тимофей пожал плечами. — Своих, что ль, мало?.. — И вернулся к прежней мысли: — А «коридорчик-то зелененький», значит, все-таки был! Иначе на что он мог рассчитывать? Что рентген ничего не покажет? Фигня. Ну а уж обозначить этого умельца на таможне теперь дело техники. Без проблем. Да и Мустафа пусть пока полежит тут, отдохнет, торопиться ему некуда, может, еще чего нужное вспомнит».

А интересно, кто ж на таможне-то задействован? Из тех, кто нам неизвестен? Вот же народ, каждый так и гребет под себя… Ну, это уж будет Вадим сам разбираться с ними, ему и карты в руки…

3


— А что, хлопчики мои родненькие, — сказал, поднимая пузатый бокал с коньяком, Вячеслав Иванович Грязнов, — не слишком ли часто в последнее время у нас появляются поводы для торжества?

«Хлопчики» — это он Шурочку Романову, начальницу свою бывшую, покойную уже, цитировал. Ласково это у нее всегда получалось, помнил эту пронзительную интонацию и Александр Борисович Турецкий, сидящий напротив Славки с таким же бокалом в руке. Они как появились тут, на Среднем Каретном, вдвоем, как приняли «от сияющего Лыкова, встретившего «высоких гостей», по «аперитиву» — только Вадим назвал это «оперативом», с намеком на общую профессию, — так с той минуты и не выпускали бокалов из рук.

— С преступностью, согласно статистике, у нас порядка не наблюдается. Да нам точные науки и без надобности, поскольку мы и сами знаем, что скверно обстоят дела. Нет, ребятки, я не к тому, чтобы не выпить лишний раз за удачу, особенно когда дело уже сделано, но вы же знаете, кому постоянно везет, тот определенно вызывает и у коллег, и у начальства подозрение. А я не хочу, чтобы на вас падала даже слабая тень! Я верю вам, дорогие мои, и надеюсь… как там, Саня?

— И надеюсь, что это взаимно! — этаким козликом почти проблеял Турецкий, вызвав волну смеха. Народу за столом было немного — все те же давно известные лица, которых знал Турецкий. Приятно сидеть среди своих, чего там говорить, чисто мужская компания…

— Но, Вячеслав Иванович, — позволив себе не согласиться с опасениями генерала, пробасил второй его зам Сережа Межинов, — по пустякам водку пить — это, известно, пустая трата времени и денег. А когда причина важная, так отчего ж бы?

Грязнов по-хозяйски махнул ему рукой, словно останавливая возражения, и повернулся к Турецкому:

— Что правда, то правда, Саня. Тут ребята правы. Они хорошо постарались. Да и мы с тобой — помнишь? — тоже кое-что им подсказали! Нет, молодцы, искренне хвалю! Они тут, Саня, ухитрились бригаду ильинских так лихо пошерстить, что десятка полтора конкретных пацанов с ходу на нары отправились.

Теперь за вашим братом дело, за прокурорами. А улик там набралось — вагон и маленькая тележка!

— Возбуждено в городской?

— А где ж еще? Не в Генеральную же тащить эту шпану, прости господи!

Лыков, слушая невинное хвастовство своего начальника, улыбался. Во всем был прав Грязнов, имея перед глазами голый результат. А ведь сколько тайных пружин потребовалось привести в действие, чтобы братва Лени Благуши смогла без всякого урона для себя «замочить» медведковского Сеню вместе с парой его «быков», и списать трупы на ильинских. Что, в свою очередь, подвело черту под дальнейшим существованием этой организованной преступной группировки.

А позже Вадим с Леней встретились специально для решения стратегических вопросов в массажном У1Р-салоне подмосковной Барвихи. Их стало слишком много, мелких банд, ни в грош не ставящих одна другую и не поддающихся ничьему влиянию. Такое положение надо было исправлять. Зная, что у собеседника слова с делами никогда не расходятся, Леня Благуша предложил свой вариант раздела территории. Вадим подумал и согласился, оговорив, как и положено, свой процент от сделки. В ту ночь изощренный тайский массаж в исполнении косоглазеньких девчонок был особенно приятен…

И он был бы вдвойне приятен, если бы Лыкову уже тогда стало известно, что Мустафа, незнакомый с российскими методами дознания, в полном уже отчаянии, согласился наконец выкупить свою голову. И немедленно начал торговаться, ну что за нация! Иорданец клялся именем Аллаха, что у него, кроме выданных Тиме брильянтов да нескольких тысяч баксов, больше ничего нет и в помине. Слонов не уступал, он никуда не торопился. И, кажется, торговля близилась к концу. О чем он сегодня, кстати, и доложил. Поэтому и отсутствовал среди своих на данном торжестве.

Но это так, к слову. Иначе говоря, мысли по поводу…

А Грязнов продолжал разливаться соловьем. И друг его, Александр Борисович, всячески его поддерживал, изрекая хоть и несколько замысловатые, но все равно приятные дифирамбы в адрес отличившихся муровцев.

Это хорошо, что у друзей такое настроение, думал Лыков. Как раз сегодня, где-нибудь в конце вечера, перед тем как народ станет расходиться, он и решил провести давно намеченную операцию с друзьями-на-чальниками. Но сделать это не вслух и не при всех, а скромненько, спокойно. Чтоб оба обнаружили в своих карманах пухлые конверты, уже находясь в домашней обстановке. И с объясняющими записками, вложенными в конверты: за что конкретно, за какие заслуги. Причем чисто по-дружески, без намеков и прочего. Пройдет номер, значит, можно будет уже подключать их и к общему делу.

В Грязнове Лыков был уже почему-то уверен, внутреннее ощущение такое сложилось. А вот с Турецким — сложнее. Но и тому днями будет сделан хороший подарок. Можно сказать, уже завершается оперативная разработка Михо Старого, а дальше — дело техники… У Александра Борисовича неожиданно появится фигурант, который и приоткроет занавес над разборкой в «Медведе». Вот, мол, нате вам, Сан Бо-рисыч, подсказку, мы отыскали, но с легкой душой отдаем вам, мы не гордые, нам истина важнее… Такие вещи ценятся, и не только между своими.

И еще одна проблема не то чтобы сильно заботила, но все-таки не давала, скажем так, покою Вадиму Михайловичу. Он был полностью, стопроцентно, уверен в Ароне Швидко, в его высокопилотажном мастерстве уговора и объяснения необходимых вещей, тут нет слов. Но он уже знал и неуправляемую, а точнее, управляемую исключительно сиюминутными капризами Аньку, будь она трижды неладна! И предвидеть момент, когда эта чертова хохлушка может взбрыкнуть, даже в ущерб себе, причем ущерб непоправимый, Вадим, по большому счету, не мог. А он привык действовать только наверняка, никаких «или — или» в такой игре быть не должно. И с этой целью он решил все же подстраховаться. Кажется, это Валера Коны-гин, зам грозного начальника Главного управления собственной безопасности МВД Ромадинова, как-то обмолвился, что у него чуть ли не в побратимах какой-то крупный чин из Министерства по налогам и сборам. Обычно не пропускавший мимо ушей подобных сведений, Лыков просто отметил для себя сам факт и как бы отложил его в сторону, до лучших времен. И вот сейчас подумал, что они, эти самые времена, как раз и настали. А для облегчения операции по захвату торгового дома «Земфира» в данный момент, пожалуй, ничего лучше и успешнее, нежели немедленная налоговая проверка — с арестом счетов фирмы, с выемкой всей документации, — и не придумаешь. И на этом фоне практически незаметно произойдет и смена владельца. Только надо будет все это проделать максимально стремительно и одновременно.

Ну а господин… нет, теперь уже гражданин Юркин, хоть и смешно это сегодня звучит, почти пародийно, получит еще одну статью обвинения — об уклонении от уплаты налогов. Этого просто не может не быть в современных условиях у всякого, даже самого наичестнейшего предпринимателя, обязательно отыщутся малые грешки. А если захотеть? Нет вопросов…

Значит, надо будет не забыть завтра же «поздравить» и Валеру Коныгина с праздником. Чтоб он не почувствовал себя обойденным вниманием коллег.

Странное дело, пока человек бегает в полковниках, у него и соответствующая реакция на те или иные события — либо та, которая требуется, либо собственная, в силу еще сохранившегося характера. Но стоит ему сменить погон на широкий, генеральский, как он теряет даже те малые остатки самостоятельности, которой еще вчера мог гордиться. Генерал — это уже… как бы из другой иерархии, из той, что там, наверху. Но самое печальное заключается в том, что генерал абсолютно уверен: все теперь должны исключительно ему. И термин «свой парень» отнести к этому типу людей можно с известной долей условности. Вот и Валера, став заместителем начальника ГУСБ, все чаще предпочитал не столько уже лично отдавать указания, контролировать, чтобы исполнители не превысили рамок необходимого и не залезли нечаянно туда, куда им нос совать не следует, а пытался обходиться просто общими советами. Мол, неплохо бы сделать то, а может быть, провернуть это и так далее, не прилагая при этом собственных рук. В том смысле, что я вам сказал, ребята, а вы уж как-нибудь сами давайте. Ну а я, если, не дай бог, чего, то вот уж разве что тогда… И при этом кривит морду свою генеральскую, когда получает конверт, считая, что его заслуги могли бы оценить и повыше. А ты паши, как все, вот и будет тебе повыше, советчик, блин!.. Правда, чего греха таить, есть и за ним тихая работенка, которая пока, Бог миловал, не требовалась, — отслеживать, чтобы в управление не попал какой-нибудь компромат на МУР. Ну по мелочам — это никого не волновало, везде есть свои превышения, да на них, по правде говоря, никто в руководстве давно и внимания не обращает. Когда в законе есть лазейки для преступника, отчего ж ими не воспользоваться и сыщику? Исключительно, понимаешь, в правоохранительных целях! Вот так!

Ну ладно, это все по делу. А теперь надо сыграть в поддавки с Турецким. Тоже ведь генерал, а подумаешь, определенно тянет человек на явное исключение из правил. Он хоть и помощник генерального прокурора и наверняка днями вторую звезду на погон получит, а совсем другой человек. Думал Лыков: почему? И пришел к самому простому выводу: а потому что всю жизнь по духу своему был сыскарем. Там — следователь, старший, «важняк из важняков», как его только ни называли, а он всегда предпочитал сам бегать, а не сидеть с бумажками. И уж кому, как не ему, и знать-то все беды и горести сыщиков. Особенно тех, что работают на «земле» — в районных отделах. Потому и не гордый. Он и выпьет со своими, и от бабы в другой раз не откажется, и прикроет тебя в трудную минуту, если ты ему сам подлянку не кинешь, потому как связи имеет в таких службах, от которых иной раз напрямую зависит, орден тебе давать или срок по статье за превышение. Нужный человек, другими словами…

Выбрав подходящую паузу, Вадим решил прозондировать почву.

— А что, Сан Борисыч, есть у вас там что-нибудь новенького-то по «Медведю»?

— А ты чего спрашиваешь? — лениво отозвался Турецкий. — Или тоже интерес завелся?

— Да так… — уклончиво пожал плечами Лыков. — Есть, понимаешь, некоторые телодвижения… Как бы сказать?.. У меня один тип тут проходит. По другому делу, ДОР на него завели, в оперативной разработке он сейчас. Не хочу зря обещать, но, кажется, там прослеживается небольшой такой следок к тем грузинам. Так что дело простое, если наклюнется, могу с радостью подарить.

— Чего ж молчал-то? — обрадовался хорошо уже поддатый Турецкий и с ходу перешел на комический грузинский акцент: — Да я тебе, дарагой, лично персональный поляна накрою! А Славку вон шашлык-машлык жарить уговорю! Представляешь? Твой шеф подает тебе прямо с огня во-от такой «балшой сочний бастурма»! По пальцам течет, по губам течет, по груди течет, а? — Он показал руками величину шампура. — Нет, ти только представь! А сам Турецкий, вежливо пританцовывая и напевая сладкую мелодию «мравал-жамиер», наливает в твой серебряный рог молодое кахетинское вино! Я бы от такой картины сдурел!..

Общий смех был естественной реакцией.

Пирушка затянулась, и народ стал расходиться по домам хорошо за полночь. Грязнов на своем начальственном «форде» с мигалками добросил Турецкого прямо до подъезда его дома, где выслушал не очень, правда, уверенное приглашение Александра Борисовича завершить вечеринку, которая несомненно удалась, не менее достойным образом, но уже у него дома, для чего следует всего лишь подняться на лифте. На что он намекал? Может, на недопитый коньяк в пустом холодильнике? Знаем мы эти номера! Грязнов отмахнулся и умчался к себе, на Енисейскую.

Но не успел приехать и отворить дверь, как услышал настойчивый телефонный звонок. Кому еще он понадобился?!

— Алло, Грязнов слушает! Кто? — грозным голосом прорычал он в трубку.

— Ты чего-нибудь вообще понимаешь, Славка? — спросил Турецкий странным тоном, что немедленно и отметил Грязнов.

Но, будучи все-таки человеком нормальным, то есть умеющим в общих чертах соотносить желаемое и действительное, он посмотрел на часы и спросил в свою очередь:

— А не могу ли я поинтересоваться, друг мой сердечный, ты хоть иногда на часы поглядываешь?

— А что, не понял?

— Наверно, трудно понять, не спорю, когда человек звонит в три часа ночи и задает совершенно идиотские вопросы. Чего не спится-то? Или ты все-таки успел куда-нибудь сходить? Я же тебя, если помнишь, у дверей оставил!

— Куда я ходил? Да никуда я не ходил! — озабоченно откликнулся Турецкий. — А вот ты, скажи, в свои карманы залезал? Ничего не находил там?

— Погоди, а что я там должен найти?.. Странный ты, ей-богу, Саня… Нет, не залезал… сейчас посмотрю… — Он прижал трубку к уху плечом, бормоча при этом: — И чего там может быть?.. Чего искать-то? Вечно у него хреновина какая-то… Ирки нет, вот и колбасится… Эва! А это еще откуда?! Эй, слышь, а у меня тут конверт. А чего в нем? Ну-ка… Е-о-о! Ну, блин, сплошные «франклины»… И откуда их столько?.. — И уже заговорил в трубку: — Саня, у меня тут баксов, оказывается, до едрени фени! Ты, что ль? Твои шуточки?

— Ты лучше глянь сколько. А письма нет? — не очень твердым голосом спросил Турецкий.

— А, вот… есть. Вячеслав Ива… ага. Чего-чего? А-а-а, ну это совсем ведь другое дело!.. Хотя… Так, а у тебя, Саня, как я понимаю, наверное, та же картина? А чего тебе написали?

— Да написано-то, что это особая благодарность за помощь. Только я что-то не помню, чтобы оказывал им ее и требовал за это гонорар. А ты помнишь?

— И я не помню… Постой, Вадька же говорил сегодня, что с нашей подсказки они таки обнаружили тот сейф! С документами и прочим… Ну точно! Вспомнил. По делу того барыги, помнишь? У которого целый килограмм взяли! А вначале там баба этого… не помню фамилии, фигурировала. Ей еще моя «Глория» помощь оказывала. Ну так что? Надо понимать, что это гонорар за помощь?

— Славка, мне не нравится такая постановка вопроса. А тебе?

— Ну-у… Я не могу сказать, что в восторге от изобретательности моих ребятишек, однако, с другой стороны… Ладно, не бери в голову, я завтра им устрою форменный допрос. И если это взятка, то я их сам возьму за одно место…

— А за что взятка-то? — возразил Турецкий.

— Ну вот, Саня, видишь, — даже расстроился Грязнов. — Ты теперь сам себе противоречишь! Слушай, может, тебе бабки совсем не нужны? Кстати, сколько, если не секрет?

— Не секрет. Десять тысяч.

— Ага, и у меня столько же. Выходит, они наши таланты ценят на равных. Черт его знает, Саня, вроде бы как, с одной стороны… а с другой?.. Мужики-то ведь свои в доску. Ну сам подумай, на кой хрен им просто так, ни с того ни с сего, двадцать кусков кому-то отстегивать? Предположим, даже собственному начальству? Цели не вижу… Ну если бы, к примеру, какую-нибудь подлянку еще за душой имели, а так? Нет, не вижу… Да и не хотелось бы мне, честно говоря, думать о них плохо.

— Вот и я об этом, — устало вздохнул Турецкий. — В общем, Славка, давай так договоримся. Я эти бабки вкладываю обратно в конверт. Вместе с их запиской. И не трогаю. А когда ты выяснишь детали, вот тогда давай и решим, вправе мы распоряжаться этими деньгами или нет. И число проставлю, когда принял это государственное решение. Если ты возражаешь, поступай по-своему. Но я тебе все сказал. Я, конечно, верю твоим парням, тем более что тот же Вадим обещал мне подкинуть кое-что по грузинам. Поэтому обострять ничего сейчас не хочу. Если я не прав, зачем зря подозревать ребят, верно? А если все-таки?.. Ладно, все, теперь, Вячеслав, я буду спать… Ну, блин, и какой после этого сон, а?

— Саня, спи спокойно, в конце концов, не та сумма, чтоб из-за нее столько переживать. Отдыхай, не бери в голову, утром отзвоню на мобилу…

Звонок застал Турецкого в машине. Он ехал на работу. Еще не было девяти.

— Ты, что ль? — глупо спросил Александр Борисович, услышав Славкин голос.

— Нет, не я, — раздраженно ответил Грязнов, — а, как ты говоришь, тень моего папы.

— Это не я, — ухмыльнулся Турецкий, — это Шекспир так говорил. Вернее, так его играли в еврейском театре. Призрак является Гамлету, понял? Призрак убитого короля Дании. Вот принц и спрашивает: ты кто, говорит, такой? А тот отвечает: Гамлет, я тень твоего папы. Понял теперь, как надо правильно излагать? Ну и что, тень своего папы, скажешь в такую рань?

— Что, что? Ты спал?

— Да так… после разговора с тобой… прикорнул маленько.

— А вот я — нет! И с утра отыскал Вадима. Видишь, какие они засранцы? Не могли по-человечески все сделать! Вручить, объяснить… У них, понимаешь, игрушечки, а мы ночами не спим! В общем, всыпал я ему, он стал извиняться, объяснил… Ладно, у меня нет вопросов. Это гонорар именно за то дело. Премия от клиентки, которой мои опера помогли разоблачить ее преступного мужа и вернуть собственность. Но так как мы с тобой оказались в нужное время в нужном месте и дали единственно нужный совет, то это не их, а ее благодарность. Просто Вадька по ее просьбе взял на себя такую миссию — передать нам премию. Вот и все. Уфф! Прямо гора с плеч! Намек понял?

— В смысле?

— Ты ж вчера хвастался полянку накрыть? Вот и повод. Ребята, я уверен, будут очень признательны. А в общем, думай.

— Да тут-уже думай — не думай, а слово было сказано, значит, выхода нет, верно?

— Я тоже так полагаю. Он, кстати, сказал, что кое-какие материалы подбросит тебе уже сегодня. Имей в виду.

— Ладно, буду теперь иметь, куда я денусь…

Турецкий и представить себе не мог в данную минуту, какой ну просто замечательный сюрприз приготовил ему полковник Лыков. Даже не столько ему лично, сколько следователю городской прокуратуры, которого курировал Александр Борисович.

4


— Слушай сюда, Михо, — сказал полковник Лыков, садясь за стол напротив Михаила Спиридоновича Гуцерия, известного грузинского вора в законе.

Свои руки, скованные наручниками, Михо спокойно, как будто они были свободны от «железа», держал перед собой, на столе. И в слегка расслабленной позе его тоже не чувствовалось никакого напряжения. А глубокие глаза, прикрытые веками, указывали на то, что Михо Старый, не испытывая ни малейшего интереса к происходящему в его доме, попросту дремал. Да и время было еще раннее.

«Не волнуется, — отметил Лыков. — Еще не знает, даже и не предполагает…»

Официально причиной для вторжения в частное владение и произведения обыска послужило агентурное сообщение, что в доме этого «законника», якобы отошедшего от собственных преступных дел и осуществляющего теперь функции смотрящего за этнической преступной группировкой, имеются незарегистрированное огнестрельное оружие и наркотики — обычные составляющие любых уголовных деяний. Лыков об этом знал, а Михо, судя по его индифферентному виду, даже не догадывался. Ничего, сейчас узнает подробности…

— Так ты меня слушаешь? — вежливо спросил полковник, не заметив реакции. — Или уж скажи, когда проснешься, ха, батоно, чтоб я зря не метал тут бисер!

— Я слушаю тебя, — недовольно проворчал Михо и приоткрыл один глДз. — Адвоката моего вызови, без него базара не будет. И ордер на обыск покажи. По какому праву совершаешь беззаконие, а, полковник?

— Это ты так считаешь. А вот я думаю иначе. Ну что касается ордера, как ты говоришь, имея в виду постановление, подписанное народным судьей, да? Так вот у меня в папке, — он открыл молнию на черной кожаной папке, которую держал под мышкой, — на, погляди, видишь, сколько бланков? И все с подписями. Осталось только заполнить. Проставить твою фамилию, адрес, указать причину. Это все я могу прямо тут, при тебе, сделать. Только я еще не тороплюсь. Там у тебя, внизу, производится обыск. И я почти догадываюсь, что мои опера обнаружат. Сказать? Или сам угадаешь?

— Зачем? Я не уважаю провокаторов. Я — честный вор. И с беспределыциками отношений не имею…

— Брось лапшу мне вешать, Михо, — усмехнулся Лыков. — Какой ты честный? Мне твоя биография хорошо известна. А корону свою ты не заслужил, а купил в одна тысяча девятьсот восемьдесят девятом, в Мордовии, и я даже знаю, во что она тебе обошлась. Так что не лепи горбатого, ты — самый типичный «лаврушечник». И в законе считаться не имеешь морального права, поскольку в Рустави семью имеешь, двоих детей и жену Тамару. И собственность у тебя не общаковая, а личная, что тоже против вашего закона… Смотрящий он! Ишь ты? А вот мы тебя к пидорам в пресс-камеру устроим сегодня, а завтра поглядим, кто тебе больше понадобится — адвокат или врач со штопором.

— Зачем беспределом грозишь? Это — не базар.

— Ты в любом случае преступник, Михо. Совершал не совершал — мне абсолютно без разницы. И если у нас может состояться какой-то базар, то, сам должен понять, только на моих условиях. Ты бывалый, умный, вот и думай, как на старости лет задницу свою уберечь.

— Ты чего добиваешься? — Михо открыл и второй глаз и остро взглянул из-под нахмуренных густых бровей.

— Ну вот, а говоришь, базара не будет! Я ведь сказал: слушай сюда. Пока они там возятся, я тебе растолкую, что будет дальше. Согласен послушать?

— Говори, все равно я никуда не денусь.

— Это общая ваша ошибка, Михо… А будет вот что. Ты, надеюсь, в курсе разборки в «Медведе»? Не можешь не знать. И не стоит мне рассказывать, что ваших, в смысле твоих, там и близко не было. Были, Михо. А чтоб и сомнений не оставалось, мы у тебя обнаружим пистолет, из которого там стреляли… Вот, оказывается, как дело поворачивается, усек?

— Туфта, полковник, — пренебрежительно сказал Михо. — Ты сам знаешь, я — все равно вор в законе, мне ваши пушки без надобности. Никто тебе не поверит.

— А разве я сказал, что на оружии будут обнаружены отпечатки твоих пальцев? Зачем? Мы тоже отчасти уважаем ваши законы. Поэтому я тоже думаю, что там, скорей всего, обнаружат не твои, а кого-то другого. А вот кого конкретно, это ты подумаешь и скажешь мне. Ту разборку мы все равно повесим пока на вас, на твоих, Михо. Так мне нужно. Но это совсем не значит, что дело дойдет до суда. Знаешь ведь, как обычно? Свидетели в последнюю минуту отказываются, улики исчезают, ну, правда, какое-то время придется посидеть. Но вы ведь и сами умеете создавать для себя подходящие условия даже на киче, разве не так?

— Конкретно, я тебе зачем?

— Ты? А ты мне потом дашь показания на одного хмыря, который уже загорает на нарах. Дел у тебя с ним не было, но что он тебе сильно мешал — это факт. А та наркота, которую мы сейчас у тебя обнаружим, будет служить тебе некоторым прикрытием, когда станут допытываться, зачем держал. И зачем ты ее держал у себя дома, буду знать я один. Знаешь почему? А потому что ты окажешься моим тайным агентом. И подписку свою давал мне еще в прошлом веке, сечешь? И еще тебе придется, Михо, вспомнить, где это было, когда, при каких условиях. Тем более что знать об этом можем только мы с тобой, а больше ни одна живая душа. Таким вот образом я тебя и выну из-под следствия, понял? На будущее.

— Хочешь меня сукой сделать?

Лыков равнодушно пожал плечами:

— Тогда отправишься загорать. А какой ты на самом деле «законник», завтра же раструбят все московские газеты и телевидение. И случится так, что отпечатки на пистолете окажутся твоими. Вот чеченам-то подарочек, представляешь, Михо? Как они обрадуются! И уж тогда достанут, можешь не сомневаться. И тебе ни адвокат, ни штопор не помогут, старик…

— А что за хмырь? — после недолгого раздумья спросил Михо.

— Какая разница? Дашь показания и отъедешь на месячишко в какой-нибудь Лимассол, у тебя же там счет в банке? Видишь, и это я знаю. Отдохнешь, проветришься, развеешься, потом, когда вернешься, мы встретимся, обсудим кое-какие общие проблемы, уточним интересы, ты мне — про свои каналы, я тебе — про надежную «крышу», разве плохо? Подумай, время у тебя еще есть. Странно, что-то ребята долго возятся, а дело яйца выеденного не стоит… В общем, думай быстрей, кого «грузить» будем? Кто тебе в данный момент меньше других нужен, но язык за зубами держать умеет? Сейчас вернусь. — Он поднялся и позвал из коридора одного из оперов, показал тому на Михо. — Присмотри за ним. А ты, Михо, приготовься, приду — протокол писать будем…

— Что? — вдруг криво ухмыльнулся он. — И понятых с собой привезли?

— А тебе чего, громкой славы среди соседей не хватает? И так уже разговоры, поди, идут, что к тебе нежеланные гости пожаловали. Нам, как и тебе, лишний «шухер» не нужен…

…Как Вадим и обещал своему шефу и любимому начальнику, во второй половине дня Грязнов сам позвонил Александру Борисовичу Турецкому на службу и довольным голосом сообщил:

— Саня, с тебя полянка! Можешь подскочить сюда, в «Петры», и лично убедиться, что мои орлы слово свое держат. Нынче утром, пока мы с тобой обсуждали один важный вопрос личного порядка, они умудрились взять «стрелка» из «Медведя». И тот уже успел дать первые показания. Ты был прав, Саня, все-таки грузины.

— Чего-то я не припоминаю, чтоб такое утверждал? — засомневался было Турецкий. — Слушай, а они нам с тобой не впаривают, часом? Ты уверен?

— Я бы усомнился, если бы нашел у них хоть мизерную долю собственного интереса. Но тут другое дело, Саня, тут, как я знаю, агентура наконец сработала. А журналюги настаивают, что, мол, никому она не нужна! Сексоты — наш позор! Саня, уж мы-то с тобой знаем, что без той же Птички Небесной — помнишь, был у меня такой музыкант? — так вот, без него мы с тобой хрен бы раскрыли столько громких дел! Особенно про этих, про олигархов с телевидения. И это правильно! — закончил он фразой, которую любил часто повторять последний советский президент.

— Подъехать, что ли? — Турецкий продолжал раздумывать.

Появилось какое-то непонятное чувство то ли тщательно замаскированной фальши, то ли чего-то другого, неопределенно несерьезного. Вроде детской игры в поддавки, которой вдруг занялись взрослые дяди. А если возникают сомнения, то лучше не торопиться. Пусть события немного улягутся, примут стройный и логичный вид, вот тогда и посмотреть, что там у них и как.

Или, может, лучше следователя этого подослать, из Мосгорпрокуратуры, Ватутина. Подъедет, посмотрит, почитает показания. В конце концов, курировать — не значит соваться самому в каждую дырку. Жирно им больно будет!

Грязнов, видно, почуял сомнения друга. Помолчал, вздохнул:

— Нет, Саня, я же не настаиваю. Если у тебя имеются другие, более срочные дела, чего торопиться? Он же теперь, этот тип, никуда отсюда не денется! Считай, твой кадр. А чтоб ты знал, ну, просто смех! Охо-тились-то мои хлопцы на одного крупного барыгу, который мог быть «завязан с тем наркодельцом, который сейчас сидит, а вышли на убивца, представляешь? Как там твой Суворов-то говорил? Везение, везение, но когда-то ж и умение, верно? Вот и я об этом подумал… Ну ладно, не стану больше отвлекать тебя отдел государственных, а на выходные все-таки, считаю, полянку для ребят мы с тобой вполне можем накрыть! Подумай. Созвонимся…

Загрузка...