Меня не купишь

29

Я рассчитывал, проснувшись, увидеть Розу в нижнем белье и с зубной щеткой в руке, но действительность оказалась вовсе не похожей на рекламу отбеливающей пасты «Сигнал». Быстрая и ловкая рука вытащила у меня из-за пояса «стар», а когда я попытался отреагировать, то наткнулся на 150-миллиметровый ствол «астры» 1921, торчавший в паре сантиметров от моей физиономии. Я поднял глаза. Пистолет держал Молчун. 9 мм в длину, семизарядный, простого действия. Мой «стар» он сунул себе сзади за пояс. Тут же были Однорукий и Гарсиа. Последний развалился в моем единственном кресле, отличном кресле, извлеченном из мусорного контейнера. Роза стояла около торшера. Она казалась очень напуганной. Я поднялся, мысленно поздравив себя с тем, что спал, не снимая брюк, несмотря на ночную эскападу.

— Твой сон глубже, чем нефтяная шахта, сынок, — пошутил Гарсиа, — раньше ты не был таким.

Я бросил на него взгляд, претендующий на мировой рекорд по выражению Презрения. Если мне и не удалось установить рекорд, клянусь, я был от него в каких-то двух сантиметрах, если только он измеряется в сантиметрах.

— Ты-то точно всегда был именно таким, Фредо.

— Не называй меня Фредо, Макс, — попросил он. — Похоже на гангстера. Зови меня Альфредо или Гарсиа. По той же причине не нужно звать меня крестным, хотя ты и был для меня все равно что крестником. Ладно, давай к делу. Думаю, ты догадываешься, чему обязан этим визитом.

— Ты мог бы представить мне и остальных высоких гостей.

— Тот, что позаимствовал у тебя пистолет, — Молчун, — бросился исполнять мою просьбу Гарсиа. — Если тебе удастся выдавить из него больше трех слов подряд, получишь приз. Если хочешь, можешь звать его Немым. Ему не нравится, но он не будет возражать. Безрукого зовут Одноруким. Взгляни на него, — добавил Гарсиа с гордостью, — он не улыбается даже на фотографиях.

— Прямо все рога пообламывали, подыскивая им подходящие клички, — заметил я. — Тот, которому забыли пририсовать руку, — мой старый знакомый.

— В мешок бы тебя, да в воду, — проворчал вышеупомянутый господин. — Ты меня не знаешь, но я должен вернуть тебе вот это.

Не выпуская из руки «стар ПД», 45-го калибра, с сильной отдачей, призматическим, извлекаемым, однолинейным магазином, он показал мне цепочку с болтавшимся на ней медальоном с изображением Пресвятой Девы, принадлежавшим прежде Паэлье. Мы смотрели друг на друга, как бешеные псы. Наши глаза метали молнии. Это называется ненавистью с первого взгляда.

— Как это я тебя не знаю! Чулок на физиономии тебя не слишком изменил. — Нужно было сохранять спокойствие. Я повернулся к Гарсиа: — Если ты не возражаешь, я позавтракаю, пока мы болтаем. Кстати, ты уже не пользуешься тем одеколоном, который продавали в розлив. Он вызывал удушье.

— Теперь я пользуюсь «Андрос».

Я смотрел на него с комическим восхищением.

— Это все Эльза придумывает, — добавил он скромно.

— На самом деле я уже знаком с твоими ребятами, Гарсиа. Я посмотрел видеокассету, прежде чем показать ее Розе. Не сердись на латиноса. Он защищался, как мог.

Под пристальными взглядами моих стражей я направился к холодильнику, взял стакан, из которого пил виски прошлой ночью, и на три четверти опорожненную бутылку «Дика». Пока я наливал себе живительную жидкость карамельного цвета, я видел, что Гарсиа смотрит на меня, пытаясь скрыть беспокойство за внешней иронией. Роза не проронила ни слова, но тень неудовольствия набежала на ее прекрасное лицо, подобно тому как тень аэроплана омрачает безлюдный пляж. Я передумал: отставил в сторону виски, разрезал апельсины на половинки и принялся готовить сок.

— Где кассета? — спросил Гарсиа.

— Успокойся, — откликнулся я, — она в мусорном баке, там же, где бы следовало быть и всем вам.

— Не стоит так говорить, Макс, — сказал Гарсиа с видимым облегчением. — Я позволяю тебе многое, но не все, не забывай об этом.

— Кто-нибудь хочет? — Никто не пикнул. — Ну и прекрасно. По крайней мере, не придется объяснять принцип действия этого сложного механизма.

Я выжимал апельсины, их густой сладкий сок стекал в стакан, а тем временем мои мозги напряженно соображали, как они сумели найти нас. Предположить, что наше убежище выдали Эльза или Роза, казалось абсурдом. Я решил, что они застукали Эльзу. Мне сразу не понравились ее бесконечные появления и исчезновения. Но в конце концов, разве она виновата, что привлекает внимание больше, чем улыбка на лице уличного полицейского?

— Ты не так уж сильно хромаешь, крестник. Я действительно рад! Как будто просто растяжение подвязки.

— Это называется растяжение связки, Фредо, то есть, извини, крестный.

— Так я и говорю! Растяжение подвязки — правда, забавно? Я думаю, это пошло от того, что человек бежит сломя голову, испугавшись каких-нибудь бритоголовых, шнурки развязываются, он падает — и вот тебе и растяжение подвязки! Мне нравится изучать язык, наблюдать за его эволюцией. Если бы в сутках было сорок восемь часов, — Гарсиа устремил мечтательный взгляд на обшарпанные стены, — я бы посвятил один из них изучению грамматики и латыни, их влияния на слова, но невозможно успеть в жизни все… Клянусь, крестник, я ужасно завидовал, глядя, как ты держался в этих домищах в Пуэрта-дель-Йерро и в Моралехе или на какой-нибудь свадьбе в Херонимосе. Ты единственный ничем не отличался от остальных гостей. Помнишь разряженную девицу, которая приняла меня за шофера, а я потом трахнул ее в туалете, вот такую расфранченную? Она еще обозвала меня разряженным попугаем. Попугай, попугай, а что ты хочешь? Я сам себя сделал. Мой отец был портным, обшивал приличных людей, а мать мыла полы в сортире на Северном вокзале, царство небесное им обоим. — Гарсиа перекрестился. — А у тебя мать — настоящая дама, сразу было видно — высший класс, в ней было больше достоинства, чем во всем Университете Комплутенсе [16]. А твой отец! Истинный кавалер, какие были только в старину. А вот поди ж ты! У тебя-то все и пошло кувырком… Мои бедные родители звали меня храбрым портняжкой, я был главным забиякой во всех драках. А Тоби (Гарсиа опять торопливо перекрестился) называли портняжным ящиком, потому что у него всегда карманы раздувались от всякой всячины, ну помнишь, его еще звали как-то похоже на музыкальный инструмент, ну такой, вроде немой, вечно бегал за дурачками. Как же его звали… А как твои старики, Макс? Что с ними стало?

— Они эмигрировали.

— И правильно сделали, черт меня побери! Испания теперь совсем не та, с этим Общим рынком, опустыниванием, все норовят плеснуть уксуса в наше молоко, все едут сюда: негры, колумбийцы, китайцы, итальянцы. Спорим, что мы в конце концов начнем лопать спагетти на завтрак? Ну ладно, о чем это мы? Я говорил, что ты создаешь мне проблемы, лезешь куда не следует. Мы иметь проблем, как говорил Англичанин. — Гарсиа старательно передразнивал английский акцент. — Помнишь Англичанина? Одно дело — иметь широкие рукава, в которых вечно что-то пропадает, а другое — когда из тебя делают деревенскую дурочку. У меня пропали три килограмма чистого кокаина. — Он опять заговорил своим обычным голосом.

— Тот, кто это сделал, уже получил по заслугам, — встрял Однорукий, бросив на меня угрожающий взгляд.

— Заткнись, обрубок, — оборвал его Гарсиа, не пытаясь скрыть раздражение. — Здесь говорю только я.

— Я знаю, что Годофредо мертв, я же тебе сказал, что видел твой ролик. Кстати, его звали Годо, а не Фредо.

— Что ты хочешь этим сказать? — забеспокоился Гарсиа. — Выражайся яснее, а то временами ты слишком мутишь, крестник.

— Я говорю, что если от имени Фредо отдает фильмами про гангстеров, то скорей оно подходит тебе, чем ему.

— Не злоупотребляй моим терпением, Максимо Ломас. Не злоупотребляй моим хорошим отношением.

Стакан с соком был почти полон. Я протянул его Розе. Ее словно парализовало.

— Спасибо, — прошептала она и взяла стакан. Она едва могла говорить. Я подумал, что у нее пересохло горло.

Я принялся выжимать сок для себя. Это заняло почти столько же времени, сколько длились философские разглагольствования моего бывшего шефа.

— Этот парень был по уши в дерьме, — заявил Альфредо Гарсиа. — Годо или Фредо — это все глупости, чистая случайность. Он подворовывал, торговал то там, то тут, жульничал, вечно путался во всяких делишках, да и вообще смахивал на футбольного шулера-агента. Он грабил машины, воровал магнитолы и кассетники, угонял автомобили… Макс, этот мальчик сам лез на рожон. Я не могу сказать, что на все двести процентов уверен, что это он упер кокаин, но это неважно. Он — сорняк, дурная трава, он задолжал черномазым из Лавапьеса сто пятьдесят монет, вроде пустяк, но для черных угольков это деньги, черт побери, у черномазых сучья жизнь. С другой стороны, этот Хулио Сесар, которому ты накостылял, — полное барахло, ничтожество, может, его вышлют завтра — и никто не заметит, и шут с ним, но все-таки воровать кокаин — свинство… Каналья!

— Что значит «каналья»? — спросил Однорукий.

— Было бы о чем говорить, — продолжал Гарсиа, ухом не поведя на вопрос Однорукого, — ноя должен был начать с кого-то. А этот сопляк палец о палец не ударил, не почесался даже, сразу решил отхватить костюмчик на вырост. А он ему велик! Все нужно делать постепенно, начинать снизу и подниматься потихоньку.

— Так, как этот? — Я ткнул пальцем в сторону Однорукого, шарившего в моем холодильнике. Вряд ли ему удастся найти что-то стоящее. — До чего он дослужился? Он кто — капрал или твоя правая рука?

Однорукий достал из холодильника яйцо. Весьма недружелюбно взглянул на меня и раздавил его, сжав указательным и большим пальцами с двух концов. Чтобы раздавить таким образом куриное яйцо, нужна звериная сила и такая же злость. Бросил его в мойку и вытер тряпкой руку. Бедный Однорукий, мне было жаль его. Если он вздумает прощаться с холостяцкой жизнью и устроит мальчишник, ему придется не только заказывать зал и угощение в ресторане, но и нанять за большие деньги «друзей» на один вечер.

— Долг так и не уплачен, — продолжал Гарсиа — Годо мертв, а от жмурика пользы никакой, он долги не возвращает. Короче, — вдруг вскинулся он, будто неожиданно принял решение, — с твоего разрешения, крестник, я забираю Розу. Она была его невестой или подружкой, как говорят молодые. Глядишь, объявится и истинный виновник. А нет — так она расплатится со мной.

— Послушай, Гарсиа, это расточительно — бросать свиньям маргаритки. Или розы. В общем, метать бисер…

— Тогда ты, Макс… Понимаешь, о чем я толкую?

— Нет. — Я сделал дурацкое лицо. — О чем ты?

— Сделай что-нибудь, мать твою так!

Когда Гарсиа вдруг выходил из себя, его лицо багровело, а яремная вена вздувалась так, что казалось, вот-вот лопнет. При этом он мог мгновенно успокоиться и обрести свой обычный вид.

— Укради, убей, изнасилуй, сбей старушку, да хоть муху прихлопни! На худой конец, разбей тарелку, или отними конфету у малыша, или проткни мяч, ну как в этом фильме, как его, Хичхока [17]… ну, который мастер держать в напряжении… Займись делом! Вливайся в мою команду, через пару недель ты будешь вторым на корабле! Эти недоумки тебе в подметки не годятся, У нас был классный тандем… Для начала мы купим тебе костюм в полоску. Я знаю, ты не будешь вмешивать в это дело полицию. Ты тоже из тех, кто предпочитает стирать грязное белье дома, ты — сторонник классического стиля, как и я, таких уже мало, крестник, у людей остается все меньше принципов. Давай без обид! Сделай что-нибудь, чтобы Эльза посмотрела на тебя другими глазами. Она считает тебя неудачником. Она подсчитала: если двигаться такими темпами, как теперь, тебе понадобится 127 лет, чтобы обзавестись домом вроде моего, и то если экономить, как последняя шлюха. Посмотри на меня: разве мне дашь 127 лет? У меня четыре дома, в каждом спутниковое телевидение, пятнадцать ванных комнат, пять автомобилей, самый плохой — шестнадцатицилиндровый, коллекция картин больших художников, некоторых из них даже показывают по телевизору, шесть абонементов в Лас Вентас [18] до 2010 года, я купил бы и больше, но их не было в продаже, три набора столового серебра, целые коллекции компас-дисков, многие так и нераспакованные, новенькие… Взгляни на эту зажигалку!

Он достал большую золотую зажигалку, весьма солидного вида.

— Настоящее золото, двадцать четыре карата. Посмотри, посмотри на нее! Она весит чуть ли не килограмм! Знаешь, сколько я за нее заплатил? На эти деньги семья из четырех человек могла бы жить месяцев пять, ни в чем себе не отказывая, даже при теперешней инфляции! А я хочу иметь еще больше!

Гарсиа спрятал свое сокровище. Я смотрел на него с искренним восхищением. Однако он заврался. Что за странные подсчеты?

— Известно, что самые большие несправедливости допускают те, кто утратил чувство меры, а не те, кем движет необходимость, — процитировал я под впечатлением этого спонтанно родившегося гимна богатству и продекларированных жизненных принципов.

— Неплохо сказано для отставного портье из дискотек и публичных домов, — парировал Гарсиа, возвращая мне шутку.

— Это сказал не я, а Аристотель.

— Аристотель? По-моему, я его знаю, — брякнул Однорукий. — Это не бездельник бармен из бара на первом этаже у тебя в доме, Немой?

Ну, истинное сокровище. Решительно этот занудливый обрубок фонтанировал, не иссякая. Молчун и не думал отвечать. Немота была его преимуществом: она позволяла ему не реагировать на глупости. Он внимательно следил за мной, старательно соблюдая дистанцию. Я заволновался, что, несмотря на всю эту бестолковую болтовню, могу так и не дождаться, когда они расслабятся и потеряют бдительность. Однорукий зло посмотрел на Молчуна. Похоже, у этого индюка были проблемы со всем белым светом.

— Ладно, — протянул Гарсиа, вставая с кресла и отряхивая с задницы воображаемую пыль. — Знаешь, во что мне обходится содержать вот этих? До фига! До фига и еще немножко! А тут еще проклятая инфляция… Ну зачем бы мне покупать доллары? А парочка китаезов, сиганувших в Гонконге с тридцать какого-то этажа? По мне так пусть хоть все прыгают или торгуют паршивым брокерским чоп-суи [19] и своей людоедской китайской кашкой в пакетиках. Антрофопаги [20]! Заявляется пацан и начинает морочить мне голову и гонять лодыря. Понимаешь меня? Только я плевать хотел на всю эту зеленую молодежь!

Словесный понос Гарсиа и его манера говорить на тарабарщине успели мне порядком надоесть.

— Нам с тобой есть чем заняться. Видишь?

Гарсиа сунул руку за пазуху и достал «беретту» 92 Ф, с двухлинейным магазином, пятнадцатизарядный, корпус «эргал» 65, из специального легкого сплава итальянской марки, черный матовый типа «брунитон».

— А вот еще пример, все к нашему разговору. Понимаешь, о чем я? У меня был этот швейцарский 9-миллиметровый «ЗИГ-Зауэр» П226, помнишь? Отличная штуковина, даже ФБР его оценило! И что дальше, а, хромоногий? Я узнаю, что на всех соревнованиях лучшим оказывается «беретта» 92, и в восемьдесят восьмом я поменял свою железку. К тому же эту штуку, — он постучал по корпусу, — уважают Ranyersde Tersas, a если уж речь пошла о Ranyers, то начхать мне на ФБР. Все дело в быстроте реакции, понимаешь, крестник? А как поступаешь ты? На испытаниях в испанской армии твою «астру» обставил «льяма» М-82, но ты не мычишь не телишься и не думаешь менять пушку, нет, нет и еще раз нет, мать твою так! А Эльза замечает такие вещи, Макс! Кстати, ты до сих пор не имеешь представления, кто продырявил тебе колено?

— У меня все те же дурацкие «представления», Фредо, — откликнулся я. — А ты что думаешь об этом?

— Без понятия, — ответил он, никак не отреагировав на Фредо. — Во всем этом полно грязного белья, понимаешь, о чем я? Одно скажу: тот, кто это сделал, любил тебя как сына, а то был бы ты сейчас мертвей Тутанхамона. Он в момент мог бы спровадить тебя на тот свет.

— Понятно. Наверное, он мог просто выстрелить в упор. Пожалуй, и я мог бы поступить так же. Кто знает? Глядишь, в один прекрасный день мы с ним покончим со всеми недоразумениями.

Я говорил, просто чтобы потянуть время. Не мог же я позволить им вот так взять и увезти Розу. Вдруг подвернется счастливый случай? Но Молчун по-прежнему не спускал с меня глаз. Пожалуй, лучше бы называть его Косым.

— Почему бы и нет? Только не забывай, что этот тип не стал убивать тебя, рискуя собственной шкурой, — сказал Гарсиа. — Он мог бы пристрелить тебя, но не сделал этого, потому что вы были друзьями. Что стало бы с этим миром без дружбы? Навозная куча, только и всего! Конечно, теперь вы уже не друзья, но вы были ими, не забывай! И пусть все идет своим чередом.

— Кто убил Тони? Официанта, — пояснил я, видя, что он смотрит на меня непонимающими глазами.

— Напрасно Эльза зашла в этот бар, — сказал Гарсиа. — Она сильно раскаивается. Мы обменяли Тони на проходимца Паэлью, только и всего. Ты легко отделался: ты ведь понятия не имеешь, сколько монет мне пришлось отвалить вдове Паэльи. Теперь она заявила, что ее дети должны учиться во французском лицее или еще где-то там. Вот каменное сердце: просит денег в уплату за того, кого уж нет! Дескать, клюнет, так клюнет, а нет — большой привет! Они обходятся мне дороже, чем слабоумный сынок доброму папаше.

— Где сейчас Эльза?

Гарсиа, уже убиравший свою «беретту» с полностью хромированным 125-миллиметровым стволом (магазин заканчивается затыльником, удлиняющим рукоятку на 3 — 4 мм, чтобы было удобнее держать), остановился, услышав имя Эльзы.

— Эльза моя, Макс, — ответил он зло, мгновенно изменившимся голосом, в котором звенела сталь, утыканная шипами. — Я не расстанусь с ней ни за что на свете. Она — моя плоть, моя жизнь. Если я прознаю, что кто-то коснулся хотя бы края ее одежды, пуговицы на ней, — он жестоко пожалеет. Nоиsurrender [21], — подытожил он. — Я не держу Эльзу взаперти. Я не такой ревнивец, как мавр Монтесума, или этот, как его, Мортадело, то есть Отелло, или как там звали этого, который у Шиспира [22], мастера туманить мозги. Но до Эльзы я не позволю дотронуться и самому Господу Богу.

Мне стало почти жаль Гарсиа. Неотесанная деревенщина, он к тому же был из тех, кто с идиотским упорством водружает дверь в чистом поле, а потом стережет ее. Эльза всегда была свободной как птица. Этого не изменить никогда и никому. Она всегда выбирала сама — таковы были правила игры, а если они кого не устраивают, то не стоит и вступать в игру.

— Эльза женщина, а женщины созданы, чтобы быть декорациями к фильму, — философски изрек Однорукий. Несчастный цыпленок. Как ни заговорит — все некстати. — Сказочный фасад, и больше ничего.

Хотелось бы мне быть таким же ослом, как он, и видеть вещи подобным образом. Но мы с Гарсиа считали, что Эльза — это нечто гораздо большее. Того же мнения придерживался и Молчун, судя по брезгливому взгляду, брошенному им на приятеля.

— Ладно, хватит болтать, — взорвался Гарсиа. — Больно мы сегодня распетушились. Выздоравливай! Да, о девчонке не беспокойся, она не будет ни в чем нуждаться. Считай, что она в хороших руках.

— Даже если руки непарные? — поинтересовался я, ехидно поглядывая на Однорукого.

Мой комментарий не произвел на него ни малейшего впечатления. Чувства юмора у него было меньше, чем у сороконожки.

— Это я убил мальчишку, — заявил он. — Но сначала сломал ему руку. Она захрустела, как будто переломили куриную косточку. Хрясть! Отличный получился соус: томатный кетчуп с кровью. Пальчики оближешь!

Представление началось, когда я меньше всего его ожидал. Все это время Роза сидела молча и не шевелясь, разве что сумела выпить сок, который я для нее приготовил. Не знаю, потому ли, что это был последний шанс, или она решила, что мальчишка — это Годо, а не Тони, но только она подлетела к Однорукому, с ненавистью уставившемуся на меня, и разбила стакан о его голову. Что-нибудь в таком роде мне и требовалось. На полсекунды Молчун потерял меня из виду. А в такой ситуации полсекунды — это полжизни. Я ударил его в трахею, он на миг перестал дышать, и его «астра» 1921 — реликвия времен Гражданской войны, к которой уже и боеприпасов-то не купишь, наверняка ему приходится самому набивать патроны, — полетела в сторону. Я намеревался заняться Гарсиа, когда кто-то стукнул меня по голове, и из глаз полетели сотни красных и желтых искорок. Однорукий врезал мне пистолетом, всего-то 850 граммов с полным магазином, но мне показалось, что это был кирпич, свинцовый шар в оболочке из хромированной или гальванизированной стали. Похоже, этот коротышка сделан из железобетона: он вроде и не почувствовал, что о его голову разбили стакан. Я рухнул на колени, хотя вовсе не собирался помолиться напоследок. Гарсиа сгреб Розу, спасая ее таким образом от мести Однорукого. Он застыл передо мной, ожидая, пока Молчун придет в себя и его лицо вместо желтовато-зеленого снова обретет здоровый коричневато-землистый цвет. По моей голове текла густая жидкость. Кровь залила лоб, капнула на пол. Однорукий дотронулся до моей головы и облизал окровавленные пальцы. Меня затошнило.

— Может, прикончить его прямо сейчас, шеф? — спросил он, смакуя красное пюре. — Нулевая отрицательная… Черт подери, да он универсал.

— Я по-прежнему последний романтик, — патетически воскликнул Гарсиа от двери. — Все хотят заполучить мою голову: полиция, пастор, ребята из Ареналя, все, все сговорились против Альфредо Гарсиа, а этот парень ценит меня. Макс всегда был мне вместо сына. Не вздумай тронуть его, Однорукий, не то я скормлю муравьям твою последнюю лапу. А ты, Молчун, верни ему пистолет перед уходом. Телохранитель без пистолета — как мужик без члена. Пусть даже и бывший телохранитель.

Молчун выволок Розу. Гарсиа задержался на пороге, чтобы удостовериться, что Однорукий не прибил меня. На тыльной стороне его вдовствующейруки красовалась голубая татуировка: «Материнская любовь».

— Непременно спляшу на могиле твоей матери, козел, — не отказал себе в удовольствии сказать я. Меня по-прежнему тошнило, причем не столько от удара, сколько от отвратительных воспоминаний о том, как этот недоносок с видом гурмана смаковал мою кровь. К тому же он угадал: у меня действительно резус-отрицательная кровь нулевой группы.

Я никогда не научусь держать рот на замке. Второй удар, еще страшнее первого, заставил меня увидеть Млечный Путь во всей его красе и унес меня прямехонько в страну грез, теней и ужасов. Последнее, что я слышал, был голос Альфредо, приказывающий Однорукому оставить меня в покое. Голос таял, таял, пока не превратился в сплошную черноту.