Меня не купишь

46

Эльза подула на ствол своего пистолета.

— Ох, горе, горюшко, горе. Все мертвы. И я с этой штукой. Ну говорила я тебе, что останутся еще четыре лишние пули? — похвалилась она.

— Нужно сказать спасибо Кувшину.

— Больше всего на свете он любил подстерегать меня в коридорах и есть пирожные. У него был огромный живот, он просто вываливался из брюк, даже широкий пояс не помогал. Мне кажется, это немыслимое пузо сбежало прямехонько из квартала Карабанчель [33].

Зазвучала Let's stay together [34]в исполнении «Лос Пасаденас» или какой-то другой мужской группы. Ясно, что пела не Тина Тернер, разве что ее голос за последнее время стал более женственным.

— Пойдем отсюда, — сказал я.

— Давай дослушаем эту песню. Пожалуйста, Макс. Я так счастлива… Пожалуйста… Честное слово, только одну секундочку…

Когда Эльза просила так, было почти невозможно сопротивляться. Мы танцевали, крепко обнявшись, Эльза забросила руки мне на шею, но так и не выпустила пистолет, а я, обхватив ее за талию, продолжал заряжать свой у нее за спиной.

— Эта свинья вечно тянула ко мне руки, Макс. Он заслужил свое. Он хотел создать со мной семью, а я давала ему авансы.

— В ночь, когда был фейерверк, как я понимаю.

— Верно. Каждый пользуется тем оружием, которое даровал ему Бог. Надеюсь, сердце мое, ты не станешь возражать против этого.

Танцевать — не бегать, но из-за проклятого колена мне и это занятие давалось с некоторым трудом. Похоже, Эльзу это совершенно не волновало: судя по выражению лица, она пребывала на седьмом небе. Наши дорогие туфли следовали друг за другом. И если мне моя хромота причиняла неудобства, она нисколько не страдала из-за высоких каблуков, и, пока мои ноги шаркая переступали по полу, ее скользили и грациозно подпрыгивали. Гарсиа сказал, что мы конченые люди: он нас здорово недооценивал. Если бы не пошлая обстановка бара и богатый урожай трупов на полу, нас можно было бы принять за принца и принцессу, танцующих на балу в Вене.

— Я свободна, Макс.

— Ты единственная, любовь моя, другой такой нет и не будет. Я думаю, теперь-то ты можешь сказать правду: кто прикарманил эти три кило?

— Годо и Роза. Вот я и проболталась, но они действительно влезли в эту переделку. Я хотела рассказать тебе об этом в «Голубке», но не решилась. Просто не верится, что ты сомневался во мне. Но я прощаю тебя, хотя ты и не умеешь целоваться. И я рада, что другие не обучили тебя этому искусству, негодяй. Теперь я займусь твоей подготовкой.

Не знаю, кто сказал, что счастье — это птица, которая улетает, едва коснувшись вашего плеча. Улетает слишком быстро. Кто бы это ни сказал, я хотел бы послушать и другие его высказывания. Похоже, он попадал не в бровь, а в глаз.

Выстрел был похож на чей-то вздох. Мы с Эльзой вопросительно посмотрели друга на друга. На мгновение каждый решил, что выстрелил второй, но мои сомнения рассеялись, когда я увидел ее лицо, искаженное удивлением и болью. Мне удалось сдержаться. Пуля пронзила тело Эльзы и поразила мою душу. В ту же секунду я выстрелил в Кувшина и добил его. Никогда не прощу себе, что не сделал этого двумя минутами раньше. Пусть бы перегрелся ствол моей «астры» с массивной рамой и удобными выемками на рукоятке, с большим выходным отверстием, обеспечивающим правильный выброс пули. Вот и нас с тобой только что выбросили, Светлячок: тебя — из этого мира, а меня — из маленького кружка счастья, нас выбросило обоих и навсегда, любимая. Это было моей третьей профессиональной ошибкой за десять лет и второй за последние два дня: я должен был сразу убедиться, что все убитые — убиты и все мертвые — мертвы. Еще одно доказательство того, что в свои тридцать пять я был просто старой и усталой конягой. Кувшин выдержал шквал пуль, выплеснутых на него Гарсиа, обида придала ему сил. Я вдруг ощутил, как вся несправедливость мира решила на мгновение навалиться на мои плечи, а всякий знает, что одного мига бывает достаточно, чтобы навсегда спугнуть робкую птицу счастья. Мы с Эльзой так и стояли, обнявшись, но теперь мне приходилось крепко держать ее.

— Я знала, Макс… Эта черная кошка… И моя проклятая родинка…

Она выронила пистолет, и он с неприятным клацаньем упал на пол.

— Наверное, я была не слишком хорошей невестой, мой милый. — Эльза попыталась улыбнуться. Вышло только наполовину. Это была грустная и бледная улыбка.

— А я не хочу никакой другой, Светлячок. Я уверен, что ты будешь замечательной женой.

— Насчет беременности… я обманула тебя. Просто я хотела, чтобы ты на мне женился…

Я в первый раз подумал, что беременность была чистой правдой. Никогда я не хотел ее так сильно, как в эту проклятую минуту. Я с трудом сдерживал слезы.

— Это было лишним, любимая.

— Откуда я знала… Ты такой… безнадежный идиот…

Эльза с трудом дышала, и я усадил ее на банкетку, чтобы она немного передохнула. Я посмотрел на свою руку. Она была красной от ее крови. Я бросил пистолет на стойку.

— Пойду вызову «скорую».

— Не надо… Не оставляй меня, — попросила она. — У меня было две любви, Макс. Одна — это Роза, а вторая — ты. Одна была моим несчастьем, а другая… ты… — моим спасением.

Столько слов разом истощили ее силы. Она жадно вздохнула. Я не раз видел, как умирают, и могу понять, когда осталось совсем мало времени. Я видел, как умирал скворец, разбившийся о стекло в самый разгар августа. Он лежал тихо и только дрожал и отчаянно разевал клюв, пытаясь глотнуть хоть немножко воздуха, потом он затрепетал, ожил на несколько мгновений, чтобы тут же захрипеть и испустить дух. Я помнил, как умирал скворец. Бесполезно вызывать «скорую».

— Я всегда любил тебя, Светлячок, с самой первой минуты, когда увидел тебя на той вечеринке. Как жаль, что я сомневался.

— Неважно, Макс. Уже неважно.

— Я так люблю прикуривать для тебя сигареты…

— Что-то незаметно… Ты такой… безнадежный… болван…

— Помолчи…

— Позволь мне сказать… Прикури мне последнюю… — попросила она прерывающимся голосом — Все эта проклятая родинка.

— У меня нет зажигалки.

Она бровями показала на свою сумку. Я открыл ее. Рядом с моей фляжкой и ключами от «вольво», среди кучи всякой чепухи лежала зажигалка, подаренная мной шесть лет тому назад, с выгравированной по моему заказу надписью: «Светлячку, чтобы она зажигала свои сигареты, как зажигает мои ночи и дни». Все эти годы гордая и капризная Девушка хранила эту зажигалку и, когда оставалась одна, когда в радиусе пятисот метров вокруг нее не оказывалось ни одного мужчины, прикуривала от нее свои сигареты и, возможно, каждый раз, каждый раз вспоминала обо мне.

— Все, что там лежит, — твое… Машина, твоя сереб…

Она замолчала. Я прикурил сигарету и поднес к ее губам. «Данхилл» упал на пол, ее губы уже не могли удержать даже тоненькую сигаретку. Несколько капелек пота поблескивали, как звездочки, на бледном своде ее лба. Я невольно задержал взгляд на ее сережках: золотое солнышко и растущая серебряная луна.

Я достал из кармана платок. Вместе с ним из кармана выпала моя фотография с Розой. Вздрогнув, я положил ее на стойку. Я вытер Эльзин лоб. Второй рукой я по-прежнему сжимал ее руку.

— Прощай, любимый. И не волнуйся. — Она улыбалась мне. — Просто думай, что это навсегда…

— Нет, Светлячок, — прошептал я, — только до тех пор, пока смерть не соединит нас.

Она никогда не верила в Бога. Жизнь не давала ей особых поводов для этого. Да и мне тоже. Но в такую минуту это служит утешением.

— Я испортила мое любимое платье.

— Ничего, — отозвался я, — я куплю тебе такое же.

— Мне холодно… Как я ненавижу холод… Мой климат-конт…

Светлячок сжала мою руку и погасла навсегда.

— Как только ты поправишься, мы поедем в Южное полушарие, — пообещал я.

Никогда прежде я не разговаривал с мертвыми.

— Я видел, как умирал скворец, — сказал я. Никогда прежде я не говорил с Никем

Я взял зажигалку и поджег фотографию. Эльза, склонившаяся на стойку, с открытыми глазами, казалась почти живой. К чему теперь было знать, что ее последняя улыбка предназначалась мне. Я встал. Распахнул пиджак и увидел, что вся моя рубашка в крови. Пуля, сразившая Эльзу, задела и меня, и моя кровь, нулевая, резус-отрицательная, перемешалась с ее, группы А, резус-положительной. Светлячок, уж твоя-то кровь точно была универсальной.

Я взглянул на часы. Восемь тридцать отвратительного декабрьского вечера. Место действия — Земля. Время — конец XX века. Сюжет: влюбленный мужчина мечтает умереть, потому что только что у него на глазах умерла его единственная любовь. Скоро этот мужчина даже не узнает своего отражения в зеркале.

Я прикинул, сколько должен: три кока-колы и одно виски, тысяча четыреста песет. Положил на стойку тысячную бумажку и монету в пятьсот песет. Вспомнил про виски, так и оставленное Гарсиа в нише стены, и положил туда же все остававшиеся у меня деньги.

Я все еще сжимал в руках Эльзину зажигалку. Я смотрел на нее в сомнении. Потом решил оставить ее себе. Последняя сигарета, которую Эльза так и не смогла выкурить, печально тлела на полу. Я достал из сумки ключи от «вольво» и фляжку. Один глоток пойдет мне на пользу. Отвернул крышку и осушил флягу до дна. Эльза припасла для меня «Чивас». Я представил, как она тайком ворует виски у Гарсиа. Ее очень забавляли подобные ситуации.

Звучала Let's stay together. Если мне удастся выжить, эта песня будет разрывать мне сердце до конца моих дней. В ярости я трижды нажал на спуск, Магнитофон и кассета разлетелись на куски. Я не стал подбирать ни осколки, ни пистолет системы «стар». Мне было все равно. Убрал «астру» в кобуру. И тут зазвонил телефон. Я снял трубку только после четвертого или пятого звонка.

— Слушаю? — Послышался звон упавшей монетки. Я впустую ждал несколько секунд. — Это Макс. Эльза умерла.

На другом конце провода беззвучно плакала девушка.

Я повесил трубку и шатаясь побрел к выходу, а объятая пламенем фотография, кружась, упала на пол, рядом с Эльзиной последней сигаретой. Я понял, что никогда не увижу Розу и что незаконченная татуировка на ее ягодице, змея без цветка, была ей вполне по заслугам. Роза и не думала заезжать ко мне домой, чтобы увидеть, стоит ли стул у палисадника. Они с Годо украли кокаин, и ее интересовали не только тряпки, но и наркотики. Наверняка это она заложила Годо. Я представил себе, как она мчится на моей «шкоде», оставляя за собой километры асфальта, удирая неизвестно куда и, по правде говоря, неизвестно от чего. Теперь я лучше понимал смысл ее последнего взгляда, адресованного мне. Бедная Эльза: обожаемая сестренка отплатила за все лишь монеткой, жалобно звякнувшей в телефонном аппарате. Звонок из телефонной будки за двести километров, чтобы успокоить свою совесть, да несколько слезинок в придачу: немного, хотя и это было уже неважно.

Никогда ни одна дверь не казалась мне такой тяжелой. Прежде чем уйти, я оглядел панораму, которую оставлял за собой. Я смотрел на Эльзу и клялся, что, если только буду жив, каждый год, 21 марта, на ее могиле будут живые цветы. Это не только день начала весны. Этот день она выбрала для своего дня рождения, в этот день стрелки часов переводят на час назад, и дни становятся длиннее и светлее. «Эльза, — думал я с пронзительной силой, — Эльза, я люблю тебя». И мне казалось, что она, уже откуда-то издалека, слышит меня и отвечает: «Ятоже, милый. Но ты не волнуйся, ты был прав: это не навсегда». Только пока смерть не соединит нас. Я вышел из бара, одной рукой держась за бок, другой сжимая ключи от автомобиля, истекая кровью под ударами холодного ветра, и, когда дверь за мной захлопнулась, впервые за несколько часов в «Голубом коте» воцарилась абсолютная тишина

Мадрид, январь 1995 — февраль 1996 г.