Меня Зовут Красный

Я – ЭНИШТЕ

Трудно быть отцом взрослой дочери. Слушая рыдания Шекюре, я перелистывал книгу о преображениях и воскресении: через три дня после смерти человека, читал я, душа, испросив разрешение Аллаха, отправилась навестить тело, в котором раньше пребывала. Увидев на кладбище тело, окровавленное, лежащее в грязной воде, душа огорчилась: «Бедное мое тело, мое любимое тело, в котором я обитала». Я подумал о печальном конце Зарифа-эфенди. Может, и его душа огорчилась, увидев тело, только не на кладбище, а в заброшенном колодце.

Когда рыдания Шекюре затихли, я отложил книгу. Надел еще одну шерстяную рубашку шаровары на кроличьем меху крепко обвязался поясом из козьего меха и вышел из дома. У калитки увидел Шевкета.

– Дед, ты куда?

– На похороны. Иди домой.

Я не знаю, почему поминальную службу устроили в квартале Эдирнекапы, в мечети Михримах. Добравшись до места, я обнялся с братьями покойного, они казались несколько растерянными, были молчаливы и суровы. Поплакал с художниками и каллиграфами. Совершая намаз, я посмотрел на носилки с телом покойного, стоящие на каменной плите, и вдруг так разозлился на негодяя, совершившего это злое дело, что даже сбился с заупокойной молитвы.

После намаза, когда подняли носилки на плечи, я стоял среди художников и каллиграфов. Со слезами на глазах мы обнялись с Лейлеком, забыв, как по ночам, когда мы работали над книгой, он убеждал меня в отсутствии вкуса у Зарифа-эфенди: чтобы рисунок выглядел богаче, тот повсюду добавлял синей краски – а я понимал, что Лейлек прав, и говорил: «Ну нет людей». Мне понравилось, как дружески и уважительно смотрел на меня Зейтин, а потом обнял: человек, умеющий обнимать, – хороший человек; я в который раз подумал, что он больше других верит в мою книгу.

На лестнице у мечети мы столкнулись с Главным художником мастером Османом и оба растерялись.

Мастер Осман, конечно, был обижен на то, что падишах поручил изготовление книги, которую я называю «тайной», мне, а не ему. Под моим влиянием у падишаха появился интерес к европейской манере рисования. Падишах даже заставил мастера Османа скопировать свой портрет, сделанный итальянским художником. Мастер Осман с отвращением выполнил волю падишаха, назвав подражание итальянскому художнику «пыткой»; он считал, что я виноват в этом. И был прав.

На середине лестницы я посмотрел на небо и стал дальше спускаться по скользким ступеням. Тут кто-то взял меня под руку. Это был Кара.

– Очень холодно, – сказал он. – Вы не замерзли?

Я не сомневался, что это он смутил покой Шекюре. Уверенность, с которой он взял меня под руку, подтверждала это. Своим поведением он словно говорил: разве вы не видите, двенадцать лет я работал, человеком стал. Лестница кончилась.

– Иди вперед, сынок. Иди, догони всех. Потом расскажешь, что узнал в мастерской.

Интересно, если я отдам за него Шекюре, будет он жить в нашем доме?

И вдруг меня осенило: убийца Зарифа-эфенди – один из работающих у меня художников, и сейчас он вместе с толпой поднимается впереди меня на холм к кладбищу. Я был уверен, что убийца будет продолжать свое злое дело, он – враг моей книги, хотя я даю ему работу.

Ко мне подошел Келебек.

– Я прекращаю работу над книгой, – сообщил я ему.

– Как это? – удивился он.

– Несчастливая она. Да и падишах перестал платить. Скажи этоЗейтинуиЛейлеку

Мы шли среди густых кипарисов, высокого папоротника и могильных камней. Он, наверно, еще что-нибудь спросил бы, но мы уже поднялись на холм. По тому, как стояла толпа, окружившая кладбище, по доносившимся молитвам и плачу я понял, что тело опускают в могилу.