Меня зовут Сол

Глава одиннадцатая Еда

Утро наступило очень холодное, и мы с Пеппой остались лежать в спальном мешке в обнимку и болтать. Ингрид развела костер и принесла нам кашу с джемом в больших мисках из бересты.

— Скоро придется ехать в город за едой, — сказала она, — и за письмами.

Я понимала, что рано или поздно мы окажемся в городе, но все равно беспокоилась. Если мы поедем все, нас могут увидеть и позвонить в полицию. Но я хотела узнать, о чем известно полиции и выпустили ли Мо из приюта. Поэтому мы, посоветовавшись, решили, что, если мы с Пеппой оденемся парнями и будем гулять в городе по отдельности, а встретимся потом, нас не заметят.

— Меня в городе хорошо знают, — объяснила Ингрид, — раньше я работала там врачом. Меня считают сумасшедшей, и никто в мою сторону не смотрит, потому что я старая и странная. У меня есть деньги в банке, так что мы можем купить хорошей еды. Еще я купила бы бинокль для тебя, Сол, и подходящий нож для Пеппы.

Я согласилась. До дороги было две мили и еще четыре до города от забегаловки «Литл шеф», к которой мы вышли из леса. Там рядом останавливался автобус. Мы взяли с собой оба рюкзака, большой и маленький, для еды, а Ингрид надела огромную широкополую шляпу, похожую на ковбойскую. Волосы Пеппы мы убрали под кроличью шапку, а я надела вязаную. И вообще я похожа на парня. Пеппу я заставила взять с собой куртку от «Хелли Хансен», на случай, если пойдет снег или дождь.

До дороги мы дошли всего за час, хотя надо было пробираться через лес, переходить реку по камням и лезть на поросший деревьями склон. Мы старались идти по оленьим тропам, и Ингрид хорошо знала дорогу.

Мы вышли к трассе поблизости от остановки и «Литл шефа». Убедившись, что на дороге никого нет, покинули лес. Пеппа с Ингрид встали с одной стороны остановки, я — с другой. В автобус мы тоже сели по отдельности, чтобы все думали, что Пеппа мальчик с психованной бабушкой, а я просто парень, который сам по себе едет в город. Хотя в автобусе все равно никого, кроме нас, не было.

Мы вылезли за одну остановку до центра. Я осталась стоять, а Пеппа с Ингрид двинулись вдоль реки к мосту и главной улице. Мы договорились встретиться на мосту через два часа. Я немного подождала и пошла дальше, смотря, нет ли на фонарях камер. Ни одной не увидела. Я направилась прямиком в библиотеку. Старика, который говорил со мной в прошлый раз, не было, так что никто не обратил на меня внимания. Я заплатила за час Интернета.

Статей и новостей про нас стало намного меньше. Пару дней назад опубликовали текст: «Найденное в озере тело не имеет отношения к пропавшим девочкам», про женщину, которая утопилась в озере в Ланкашире, но не была ни мной, ни Пеппой. Кто-то писал, что нас видел. Один раз нас заметили в Лондоне и еще один раз — на мутном снимке где-то в Манчестере. Газеты писали, что это хорошо. Я запустила поиск по другим именам, включая Роберта, и узнала, что его судили за сексуальные преступления против детей, когда ему было двадцать три, и что его занесли в реестр сексуальных насильников. Еще я почитала про социальные службы. Люди возмущались, почему они о нас ничего не знали и никогда у нас не бывали. Я знала почему. Мы никому ничего не говорили, и, к счастью, никто ни разу не застукал Мо пьяной и не обвинил в том, что она за нами не следит. Я сама присматривала за ней и Пеппой.

На сайте полиции Шотландии нашелся полный отчет о нашем деле, новые фотографии с описаниями и кадры с камер наблюдения в Глазго.

В твиттере до сих пор очень много писали, но одни и те же люди, в основном Иэн Леки и Мхари, а чуть позже я нашла аккаунт @AlisonatTheClub и прочитала: «Говорила с Клэр, ей хорошо в приюте».

А потом я нашла твиты Мо за последние десять дней. Сердце у меня громко застучало. Я даже не знала, что у Мо есть твиттер. Она писала: «Молюсь за своих девочек. Сол и Пеппа, свяжитесь со мной. Люблю вас». И еще: «Не пью три недели. Поверить не могу. Даже без обезболивающих». И куча поздравлений под этим, одно от Иэна Леки: «Если все делать правильно, все и будет правильно, Клэр. Придерживайся программы».

Вчера она написала: «Я нарушаю все местные правила, но я должна сказать им, что я тут и я их люблю. Не пью 24 дня. Да хранит Бог моих девочек». Пока я это читала, появился еще один твит. «Почти четыре недели не пью. Это чудо. Теперь мне нужно еще одно. Пусть девочки вернутся».

Я ушла из библиотеки, купила себе булочку и банку колы и села на скамейку у реки. Скоро рядом со мной плюхнулась Пеппа.

— Дай денег. Хочу купить Ингрид подарок.

— Пеппа, нас не должны видеть рядом. Что, если тут камера?

— Тогда дай денег.

— Только не стырь ничего, а то тебя поймают и опознают. Вали.

Я дала ей двадцатку, и она убежала в город. Ни одной камеры наблюдения на главной улице я не заметила, но они могли быть в магазинах. Людей на улицах было мало, а вот машин и автобусов много. Сильно похолодало, на тротуарах лежал мерзкий мокрый снег.

В принципе, все было нормально, только я немного боялась, что нас с Пеппой увидели вместе. Мо больше не бухала, за ней присматривали в приюте, а копы понятия не имели, где мы.

Рядом с главной улицей был «Теско» и большая парковка, так что я пошла туда и набила полный рюкзак еды. Я взяла муку, рис, пасту, соль, большую банку сухого молока, овсянку, масло. Ингрид сказала, что нам нужны мыло и шампунь, так что их я тоже купила, и еще мочалку. Кроме того я взяла стейков на вечер, яблок и картошки, чтобы запекать ее на костре. И кучу сыра и фасоли в банках. Ингрид собиралась купить сахар и кекс, а чая еще оставалось полно.

Сунув все это в рюкзак, я вернулась к мосту и увидела Ингрид, которая как раз выходила с почты, а вот Пеппы нигде не было. Ингрид зашла в один магазин, потом в другой.

Встретились мы чуть позже. Я стояла на мосту и издалека увидела, как ко мне подходят Ингрид и Пеппа. Какой-то старик с мелкой псиной на поводке заговорил с Ингрид. Она улыбалась ему и вообще вела себя как нормальная. Пеппа прошла мимо, не обращая на них внимания, и подошла ко мне. Она несла два пластиковых пакета и открытую банку «Айрн-брю».

Я двинулась к автобусной остановке, оглядываясь назад. Чуть позже с другой стороны подошла Ингрид. Я подумала, что все нормально, и не похоже, будто мы вместе, но мало ли что люди могут заметить и рассказать.

На остановке мы не обращали друг на друга внимания. Там еще сидел какой-то старикан со своей женой. Пеппа все время поглядывала на меня и лыбилась. Я мрачно посмотрела на нее и оглянулась на старикана — видел ли он? Вроде бы нет. Ингрид стояла на другом конце остановки и смотрела на дорогу. На плече у нее висел набитый Пеппин рюкзак.

Когда мы втроем двинулись по тропе в лес, сильно похолодало и начинало темнеть.

— Я встретила одного из своих старых пациентов, — сказала Ингрид. — Он спросил, где я теперь живу. Я ответила, что в Лондоне, а сюда приехала на выходные. О нас я ничего не рассказала. Странно, что он еще жив, у него диабет. — Она улыбнулась нам и выглядела довольной.

— Я нашла в Интернете про Мо, — проговорила я. — Она бросила пить в приюте. Она все еще там и просит Бога поберечь нас.

— Если ей лучше, можно было бы ее забрать, — отозвалась Пеппа.

Мы как раз лезли вверх по довольно крутому склону. Под ногами хрустел чистый белый снег — ни единого следа, даже звериного. Кое-где деревья росли чуть ли не вплотную друг к другу, но Ингрид знала проходы между ними. Скоро мы поднялись наверх и стали спускаться в долину. Тут деревьев оказалось меньше, зато они были выше. Долина плавно спускалась к реке, кое-где на склоне зеленели елки, и рядом с одной из них я увидела горку свежей земли и старую сухую траву.

— Смотрите, тут живет барсук, — сказала я.

Ингрид решила, что как-нибудь мы придем посмотреть на барсучье семейство, сядем с подветренной стороны и увидим, как они едят и играют.

— Они очень забавно играют. И протаптывают настоящие тропы.

Я тоже подумала, что стоит на них посмотреть. Барсуки не впадают в спячку, как ежи. Они вылезают из норы, ищут еду и копают червяков, пока земля совсем не замерзнет.

Лезть наверх было сложно. Мы с Ингрид тащили тяжелые рюкзаки, так что все время останавливались отдышаться, но вот Пеппа бегом бежала всю дорогу.

В конце концов мы добрались до лагеря, развели костер, Ингрид зажгла свечи, я приготовила стейки на решетке, и мы съели их с фасолью, а потом выпили чаю с кексом.

— Ингрид, я тебе подарок купила, — заявила потом Пеппа и вынула из своего пакета три шелковых шарфа. Ингрид сначала молчала, а потом крепко обняла Пеппу и намотала на себя все три.

— В благотворительном магазине, — объяснила Пеппа и отдала мне сдачу с двадцатки. И продемонстрировала нам книгу. — Я еще книгу купила и маленький фонарик, чтобы читать в кровати. Он к обложке как бы крепится.

— У меня тоже есть для вас подарки, девочки, — сказала Ингрид.

Она купила мне подзорную трубу, похожую на маленький телескоп, чтобы высматривать животных издали. Штука была очень крутая, с увеличением 10x40, и к ней прилагался мешочек с ремешком, чтобы носить на руке.

— Она удобнее, чем бинокль, — сказала Ингрид, — и вообще, я не знаю, хорошее ли у тебя зрение, так что купила трубу. Немецкая. Там делают лучшие оптические приборы. Отличная штука для охоты и наблюдения за птицами.

Не знаю почему, но я заплакала. Просто слезы вдруг сами полились. Я не плакала лет с восьми.

— Сол… — сказала Пеппа.

Я не всхлипывала, не тряслась, ничего такого, просто вдруг слезы потекли, а в груди я вдруг почувствовала огромный тугой узел. Ингрид обняла меня за плечи, а Пеппа схватила за руку. Я подумала, что дело в подарке. Я не припомню, когда мне последний раз что-нибудь дарили. И это был такой крутой подарок, не шоколадка, не духи, косметика и не всякая такая хрень. Подзорная труба. Что вообще еще нужно человеку вроде меня?

Потом Ингрид подарила Пеппе нож. Это был очень хороший нож, с зазубренным лезвием и ножнами с эффектом заточки, прямо как у ножа Беара Гриллса. Пеппа не заплакала. Она запрыгала, заорала, а потом еще побегала вокруг нас, размахивая ножом и тыкая им в разные стороны. Я велела ей быть поосторожнее. Может быть, она уже доросла до ножа и может, например, вырезать по дереву… пока не отхватит себе пальцы.

Мы обе поблагодарили Ингрид, и она призналась:

— Мне с вами хорошо, Сол и Пеппа.

После этого Пеппа залезла в спальник, чтобы дочитать «Похищенного» и начать новую книгу, про мальчика, у которого умерла мама. Ингрид попросила ей помочь, и мы вдвоем притащили к огню большое березовое полено. Ингрид вытащила нож.

— Я тебе покажу, как работать с корой.

Она надрезала кору по кругу и содрала ее. С обратной стороны кора оказалась желтая и блестящая, и от нее сладко пахло. Потом Ингрид поставила на огонь маленькую чашечку со смолой, греться. Вырезала из коры прямоугольник размером примерно с лист бумаги для принтера и сделала по углам диагональные надрезы длиной сантиметров шесть. Потом она сложила их и сжала, так что получилась коробочка с аккуратными прямыми углами.

— Серебристая сторона должна быть внутри, — пояснила она, — чтобы вода не протекала. В березовой коре много масел.

Она нагрела нож на огне, размазала смолу по швам и сжала их.

— Как-нибудь можно будет их прошить, но в холоде смола и сама затвердеет.

Она поставила коробочку подальше. Коробочка была очень аккуратная, с плоским дном и ровными краями. Через несколько минут Ингрид налила туда воды из пластиковой бутылки. Ни капли не вылилось.

— Пей, — велела она.

Руки у нее были огромные, костлявые, с длинными красными ногтями, а кожа морщинистая, как скомканная фольга, но все равно мягкая.

— А вам нравились парни вашей мамы? — спросила я.

— Нет. Но некоторые из них приносили мне еду, а мы были очень голодные. Моя мать сильно пострадала во время войны. Быть матерью вообще нелегко.

— А у вас есть дети?

— Нет. Я хотела, но это не так просто. В ГДР после войны бесплодие не лечили.

Ингрид рассказала, что ходила в университет в Восточном Берлине, в ГДР. Она начала изучать химию, но потом пошла учиться на врача, потому что в ГДР женщины могли работать врачами, а раньше, при нацистах, не могли.

В университете она встретила молодого солдата по имени Макс и влюбилась в него. Он изучал электронику. Макс был высокий, со светлыми волосами, большими голубыми глазами и сильными руками. Они оба состояли в СЕПГ, главной партии в стране, то есть могли получить работу, квартиру или дом. Правительство построило вокруг их половины Берлина стену, чтобы никто не убежал в западную часть Германии или в другие страны, где всем заправляли американцы, враги социализма и немцев. Макс патрулировал стену и не давал людям убегать. Эти люди считали, что жизнь в американском секторе, где больше денег, будет лучше, но за стеной были и бедняки, и безработица, и наркотики.

Ингрид не волновали никакие беглецы. Она была счастлива учиться на врача, занималась своим исследованием о причинах возникновения болезней и узнала очень многое об иммунной системе — это такие белые кровяные клетки, которые борются с инфекциями и вирусами.

Она была такая умная, что делала настоящие открытия и помогала придумывать лекарства от всяких болезней и для укрепления иммунной системы. Она начала работать в исследовательской организации, а Макс получил повышение в армии. Он отвечал за электронную подслушивающую аппаратуру — они пытались узнать, о чем говорят американцы в Западной Германии. Там стояли солдаты, готовые к новой войне.

Ингрид сказала, что была счастлива. Они с Максом поженились и жили в квартире в Берлине. Они хотели завести детей, но она не могла забеременеть, хотя они часто занимались сексом. У них были друзья, они ходили в разные места, но в Восточной Германии трудно было достать телевизор, пылесос, хорошую машину и другие вещи, которых в Западной Германии было полно. Но Ингрид видела, что власти пытаются сделать Германию лучше, превратить ее в страну, где люди делятся всем и заботятся друг о друге.

Макс жалел, что у них нет детей и что Ингрид не может забеременеть, и скоро изменил ей с другой женщиной. И еще он очень много пил, в основном русскую водку. Иногда он на несколько недель уезжал в Россию или в другие районы Германии, и тогда Ингрид старалась подольше сидеть на работе, чтобы не оставаться одной в квартире.

Потом Ингрид сменила место работы, устроившись в Народный медицинский центр, где лечили простых людей. Она все время встречала там больных, которые легко выздоровели бы, если бы у них были нужные лекарства, которых нельзя было купить. Она часто жаловалась людям из партии и врачам постарше (мужчинам), что у них нет необходимого, чтобы облегчить жизнь рабочим, что больница ветшает, что в палатах грязно и битые окна.

Макс все время уезжал, а дома напивался, они ссорились, и у Ингрид началась депрессия. У нее были знакомые, которые рассказывали, как хорошо на Западе, и она слышала поп-музыку по радио и думала, что в Западном Берлине жить намного лучше.

Потом Макс сказал, что другая женщина забеременела от него и он уходит к ней, чтобы жить нормальной семейной жизнью, а Ингрид совсем пала духом и даже подумывала о самоубийстве.

Полицию в ГДР называли Штази. Она следила за теми, кого считала американскими шпионами, или за теми, кто якобы хотел уничтожить социализм, а заодно за всеми, кто жаловался или ругал правительство или партию. Иногда таких людей сажали в тюрьму. Это вам не британская демократия, где можно сказать, что премьер-министр — дебил, что ты ненавидишь партию тори, и ничего тебе за это не будет. В ГДР нужно было говорить и делать то, что велело правительство, и никогда не жаловаться и не ругать страну. И уехать отсюда тоже было нельзя, разве что в сопровождении людей из Штази, которые не давали разговаривать с иностранцами и следили, чтобы человек не сбежал в западную часть Германии или в Америку.

Однажды люди из Штази пришли в квартиру Ингрид и сказали ей, что Макса арестовали как американского шпиона и что он передавал военные тайны ГДР американцам в Западном Берлине. Ингрид не поверила. Ее расспросили о Максе, и она рассказала, что он пил и что у него любовница. Тогда они спросили, знает ли она других американских шпионов, и она сказала, что нет. Тогда они пообещали, что если она что-то узнает и расскажет, то получит квартиру получше и даже машину.

К тому времени Ингрид выучила английский, чтобы читать английские книги по медицине и журнальные статьи про иммунологию. Она состояла в партии, поэтому ее выпустили в Лондон на конференцию, куда съезжались врачи со всего мира поговорить об иммунной системе. Три врача из ГДР поехали на конференцию, которая проходила в огромном доме в центре Лондона. Им твердили, что они увидят капитализм, преступность, наркотики и бедность и что рабочие там страдают, потому что живут не в социалистической стране вроде Германии. Но, попав в Лондон, Ингрид в него влюбилась. Город был ярко освещен, везде ездили красные автобусы, ходили толпы людей, в дорогих магазинах висела красивая одежда. Она слушала попсу, видела хиппи с длинными волосами и в странных шмотках, и все казалось ей ярким и интересным. Их все время сопровождали сотрудники Штази, и врачам пришлось показать все, что они везли с собой обратно в ГДР, чтобы никто не провез ничего запрещенного, например хорошую одежду или пластинки. Но у Ингрид все равно не было денег на покупки. Ей понравился Лондон, хиппи и музыка. Все люди тут выглядели счастливыми и свободными.

Когда они вернулись, Штази спрашивала их, с кем они разговаривали и что рассказывали. У Ингрид поинтересовались, говорили ли другие врачи с людьми, покупали ли они дорогую одежду, золото или пластинки. Она сказала, что нет.

Она провела в ГДР еще десять лет. Ей уже исполнилось тридцать девять. Она работала в Народном медицинском центре, занималась исследованиями иммунной системы и жила в маленькой квартире. Ей сказали, что Макса расстреляли за шпионаж, а многих других ее знакомых арестовали, включая девушек, с которыми она каталась на велосипеде, Анну и Ирену. Анна работала на правительственной радиостанции, а Ирена — на большой электростанции за городом. Их обеих посадили в тюрьму за шпионаж. Некоторых знакомых Ингрид тоже посадили, и люди из Штази следили за ней по дороге домой. Она все время думала, как бы ей сбежать и уехать в Лондон. Это стало ее главной мечтой: жить там, где ее не арестуют просто так.

Иногда она гуляла по вечерам по Восточному Берлину, подходила к стене и смотрела на другую сторону. Там виднелись жилые кварталы, краны и здания. А на стене, затянутой колючей проволокой, стояли пулеметы, чтобы никто не пытался убежать. Ингрид никогда не вспоминала детство или судьбу своей мамы. Но ей всегда было грустно, и она злилась и страдала депрессией. По ночам она слушала Би-би-си, хотя это было незаконно, и многое узнала о Великобритании — о забастовках, о панк-роке. В ГДР она не могла никому доверять, потому что люди доносили на своих друзей, чтобы получить квартиру получше или машину. Люди из Штази приходили к ней и расспрашивали о знакомых, но она всегда отвечала, что ничего не знает. Но за ней все равно следили. Если она получала от своих коллег из Англии или Америки письма или посылки, их вскрывали и досматривали.

Потом Ингрид написала статью об иммунологии: о том, как клетки крови узнают те вредные штуки, которые им нужно убить. Ингрид поставила миллион экспериментов на крысах и много пользовалась микроскопом. Статья всем очень понравилась, и Ингрид снова пригласили в Лондон на конференцию.

Штази и правительство очень долго выдавали ей разрешение, но все-таки выдали, потому что они хотели показать Западу, какая хорошая в Восточной Германии медицина. Ее сопровождали трое мужчин из Штази, которые тоже притворялись врачами и везде ходили с ней.

В Лондоне их поселили в дорогой и крутой отель в Кенсингтоне, и люди из Штази нажрались в баре и заставили Ингрид сидеть с ними и слушать их. За ними следили британские шпионы. Ингрид поняла, что один из барменов — тоже шпион, потому что он не умел наливать пиво и все время пытался перехватить ее взгляд.

Она собиралась убежать. Ей нужно было найти полицейского и сказать, что она не хочет возвращаться в ГДР, а хочет остаться в Лондоне. Она сказала людям из Штази, что у нее месячные и ей плохо, а они все уже были поддатые и не хотели уходить из бара, так что ей разрешили уйти в номер одной. Но она не вернулась в номер. Она прошла через весь отель и нашла какую-то дверь, которая вела на задний двор и в переулок, который выходил на большую улицу с магазинами и машинами. Была почти полночь, и Ингрид долго-долго шла, чтобы убедиться, что за ней не следят. Потом она пришла в полицейский участок и сказала, что она врач из Восточной Германии и хочет попросить политического убежища. У нее не было паспорта, потому что его отобрали в Штази, но зато были письма с приглашением на конференцию и партбилет. Полицейский посмотрел на ее документы и велел посидеть, пока он сделает несколько звонков. На это ушло два часа. Потом пришли два человека в костюмах и увезли ее в большое офисное здание в Лондоне. Ей дали кофе и сигарет, и она сидела там до утра.

Когда Ингрид закончила, я легла спать. Она сказала, что устала и расскажет остальное завтра, а утром хочет пойти на Магна Бра и поговорить с Богиней. Я согласилась.

Я залезла в спальник. Пеппа все еще не спала, читала «Похищенного» при свете маленького фонарика.

— Интересно?

— Я половину не понимаю, потому что все слова какие-то древние, но корабль как бы потерпел крушение, а Дэви попал на остров, и он не мог добраться до материка, потому что не знал ничего о приливах и думал, что море всегда одинаковое. А потом он понял, что бывают приливы, убежал и попытался найти Алана. У него с собой была пуговица с мундира Алана, чтобы все понимали, что они друзья, потому что солдаты пытались поймать Алана. Не знаю почему. А потом дерьмового человека по имени Рыжая Лиса застрелили, пока Дэви говорил с ним, потому что он украл деньги горцев, у которых Алан был как бы вождем. Дэви побежал посмотреть, кто стрелял, и наткнулся на Алана, который следил за ним и Рыжей Лисой с холма… Алан сказал, что хотел убить Рыжую Лису, и Дэви решил, что он и стрелял, но Алан сказал, что это не он, и что их преследуют солдаты, и им придется скрываться. И потом они застряли на скале в долине и не могли выйти, а то их увидели бы солдаты, и у них был только коньяк, а воды нисколечки не было, и стояла жара… в Хайленде бывает жарко?

— Ага. Летом. Но в основном все равно дождь идет.

— Ну короче, они как бы застряли на этом камне и сидели там весь день, жарясь на солнце, а потом убежали и спрятались, и у них не было никакой еды, кроме холодной овсянки, а потом их поймал другой шотландец по имени Клуни Макферсон, и усадил играть в карты, и выиграл все деньги Дэви. Мне очень нравится. Они — как мы. Убегают, прячутся и выживают.

Я хотела спать, и Пеппа тоже выключила фонарик и заснула. Я еще какое-то время лежала и размышляла. Думала я про жизнь Ингрид и про ее мать. Наверное, ее убили солдаты, и Ингрид совсем об этом не вспоминала. Она вообще любила мать? Потом я задумалась о Мо, за которой я ухаживала. Даже когда я была совсем мелкая, я всегда проверяла, как там Мо, есть ли у нее в заначке банка-другая пива, и убирала за ней, и следила, чтобы никто не узнал, что она пьет. Я обычно говорила всем, что она работает в ночную смену и поэтому спит весь день. Мне приходилось следить, чтобы ее не стошнило, когда она лежит на спине, потому что в таком положении можно захлебнуться рвотой насмерть. И за Пеппой я тоже следила, потому что она, когда была совсем маленькая, заползала спать к Мо, и я боялась, что Мо может, ворочаясь, навалиться на нее и задавить — такое иногда случается, хоть и не так часто, как принято считать.

Мо ничего не делала, когда Роберт ее бил. Или когда он бил нас. Она только тихо плакала и просила: «Роберт, не надо». Как-то я видела, как они ссорились — Роберт схватил ее за волосы, таскал по комнате и ржал. Я прыгнула ему на спину, а он ударил меня в лицо и разбил мне губы. А Мо так и ныла: «Роберт, не надо». Но это потому, что она пила, а пьяные терпят неподобающее обращение. А теперь она не пьет и сразу поймет, что так не должно быть.

После появления Роберта она стала пить больше. Она ему нравилась пьяная, так что он постоянно таскал ей сидр, водку и пиво. Если она хотела не пить или обойтись колой, он говорил: «Клэр, сучка, не дури». А однажды он заставил ее выпить водку прямо из бутылки, когда она сказала, что не будет пить, потому что сегодня день рождения Пеппы и она хочет быть трезвой к ее приходу из школы. Она была совсем пьяная и все время говорила: «Извини, детка. Это меня Роберт напоил. Он меня заставил». А Роберт ржал и соглашался. И она тоже ржала.

Тем вечером я приготовила Пеппе настоящие бургеры из фарша, когда Роберт с Мо ушли. Я взяла булочки с кунжутом и сделала соус из майонеза с кетчупом, и Пеппа сказала, что вышло прямо как в «Макдоналдсе». Тогда я рассказала ей про nachtnexen, про которых читала в «Википедии», и она заявила, что это очень круто, но слово какое-то странное. Я объяснила, что nacht — это «ночь» по-немецки, а nexen — ведьмы, и она сказала, что раз так, то слово красивое.