Меняя личности

Рику, Франческе и всем нашим детям…

Пролог

Медсестра продолжала звать меня Карен, так что я подумала что это, должно быть, мое имя. Я знала, что в больнице, но не знала почему. Мой живот был перебинтован, и при каждом вздохе грудная клетка отзывалась болью. Я полежала некоторое время в кровати - тихо, пугающе и одиноко в мире, который я не могла объяснить. Мне стало страшно, что я сошла с ума.

Меня переместили в другую комнату. Я поняла, что родила ребенка по своим бинтам на животе и этажу, полному матерей и новорожденных. Медсестра зашла и приподняла бинты. Там был шестидюймовый шрам прямо над моей лобковой костью, смотревший на меня с этими швами злой улыбкой.

Зашел мужчина, высокий и худощавый, пропахший пивом с глупой улыбкой и короткой стрижкой и сообщил мне, что у нас родилась девочка. Я улыбнулась в ответ. Он должно быть отец, подумала я, но я не имела понятия кто он.

- Карен, у нас родилась наша прекрасная Сара, - сказал он, - Когда ты вернешься домой?

Я не знала, где находится дом или кто еще там мог быть.

- Тебе придется спросить это у врачей, - сказала я, вяло улыбнувшись. - Ее имя Сара?

- Конечно Сара, - сказал он, - Ты решила передумать?

- Нет, нет, Сара – прекрасное имя, - сказала я. Я была настолько запутана и напугана, но решила, что весь этот бардак должен остаться в секрете. Как я вообще могу спросить этого человека КТО он? Думаю, они сказали бы, что я сумасшедшая. Надеюсь, что это неправда. Я была уверена, что если они узнают о моем беспамятстве, то тут же запрут меня. Я попыталась вспомнить события перед родами - подталкиваемая вдоль длинного зеленого коридора в сторону лифта, водопроводные трубы, идущие вдоль потолка, и подслушивание разговоров перевернутых лиц надо мной. Я помню, что медсестры привязали меня - сначала ноги, потом руки.

Память выстрелила... Не могу пошевелиться. Пожалуйста, не трогайте меня! Я вырывалась из ремней. Я не могла разглядеть врача за шторой. Он балансировал над моим животом, затем я почувствовала прикосновение скальпеля, и пламя ворвалось в мой живот. Я пиналась ногами и пыталась закричать, но не смогла издать и звука. Мой рот был кислым и прогорклым, а глотка полна рвоты. Я задыхалась. Доктор заметил шевеление моих ног и что-то рявкнул медсестре. Она положила маску мне на лицо. Затем я исчезла.

Во время первых дней после рождения Сары, я узнала, что дома меня ждал двухлетний сын Джеймс, с волнистыми светлыми волосами и самыми голубыми глазами, которые я когда-либо видела. Я увидела его на фотографии, которую принесла моя мать. Я пришла к выводу, что она моя мать. Она рассказывала через что прошла, когда рожала меня.

- Ты была первой; самой трудной.

Как ни странно, я приняла эти факты о себе и своей семье без страха или удивления. Хотя это все сбивало с толку. Я смутно осознавала, что бывала в подобном положении раньше. Было знакомо притворяться и собирать информацию о том, что я не могла вспомнить и каким-то образом я понимала, что лучше держать рот на замке.

Иногда, когда меня навещала семья, притворяясь спящей, я могла подслушивать их разговоры и тайком узнавать о своем муже, братьях, их семьях и наших друзьях. Я слышала, что моя мать называла моего мужа Джошем, а он ее - Катрин.

Джон был бригадиром в компании по грузоперевозкам. Он отвечал за то, чтобы в грузовики загружали надлежащий груз, и они отправлялись без задержек. Он навещал нас во время обеденного перерыва, но ему тяжело было совмещать это с работой и заботой о нашем сыне.

Мое пребывание в госпитале было продлено, потому что при любом глубоком вдохе, правую сторону моей груди пронзала резкая боль. В конечном счете, мой терапевт сообщил мне, что у меня синдром Мендельсона, вызванный вдыханием рвотных масс вследствие кесарева сечения. Мне прописали антибиотики внутривенно и оставили в больнице еще на три недели.

Температура то поднималась, то опускалась, но так и не стала нормальной. Позже пригласили хирурга. Меня прооперировали и удалили часть моего правого легкого, если верить врачам, из-за того, что там начался «абсцесс». Некоторые периоды нахождения в госпитали выпадали из памяти. Вполне возможно, я периодически впадала в кому и выходила из нее.

Как только меня выписали, хотя мой правый бок постоянно болел, я старалась понять, кем я должна была быть. Люди звонили и приходили, чтобы увидеть моего ребенка. Я говорила общие фразы прежде, собирая по мелочам от своего собеседника суть наших отношений. Я изучала много фотоальбомов, словно кто-то специально оставил их для меня. Я осматривала каждую страницу и находила много полезных деталей, помеченных под фотографиями. Постепенно я стала человек с этих фотографий.

Мой муж все больше становился невыносимым, крича на меня из-за того, что я была в госпитале шесть недель и не могла помочь ему по дому. Он ругался, когда моя боль и усталость ограничивали то, что я могла делать по хозяйству. Я не хотела заниматься сексом с Джошем, я даже его не знала, поэтому я жаловалась на боли в боку. Хуже всего мой сын, который поначалу был мне абсолютно чужим, знал, что я не его мама, и потребовались месяцы, чтобы завоевать его доверие и благосклонное расположение.

Но жизнь продолжалась. Я освоилась с жизнью в нашем доме, привыкла к требованиям Джоша и своей матери, снова встроилась в плотный график волонтерства, выполняла просьбы друзей и заботилась о детях. Но спустя три года мной овладело отчаяние. Я ходила от врача к врачу в поисках средства от изводящей боли в груди после операции, но никто не мог найти ее причину.

Помимо боли глубоко внутри я осознавала, что моя жизнь - ложь. Я привыкла к своей семье, но время от времени случались моменты, которые не отпечатывались в памяти. Я не могла вспомнить, как одевалась или же находила книгу на кровати, которую не помнила, что читала. Я думала, что со мной происходит что-то ужасное. Я боялась, что схожу с ума. С кем я могла поговорить? Все выходило из-под контроля. В итоге я позвонила на телефон доверия в госпитале, и меня направили к психиатру Розе Гонсалес. Когда я позвонила в ее приемную, секретарь сказала, что доктор Гонсалес занята, но она запишет меня к ее коллеге, доктору Ричарду Байеру.

ВЫЖИТЬ

Часть первая

1.

НЕУДАЧНОЕ НАЧАЛО

11 января 1989 года я шел по узкому коридору мимо кабинетов двух других врачей в комнату ожидания, чтобы встретить Карен. Она сидела в углу, опустив голову, нервно теребя ремешок от своей сумочки. Ей 29 лет, но она выглядела старше и страдала от избыточного веса, с круглым лицом, растрепанными темно-русыми волосами, которые вились на кончиках, карими глазами, в очках с золотой оправой и рваным полукруглым шрамом на лбу. Одежда на ней опрятная, но неброская, особенно, черные хлопковые брюки и коричневая кофта. На ней нет макияжа и украшений за исключением обручального кольца. Карен подняла голову, когда я подошел к ней. В ее глазах читалось: «Здравствуйте, я сдаюсь, ничего не могу с этим поделать».

- Пойдемте, - сказал я, и она медленно и обессилено последовала за мной. Ее окружала физическая и эмоциональная тяжесть, некая застаревшая и укоренившаяся вялость.

Я был молодым психиатром (в 37 лет я еще считался молодым), ростом чуть больше 180 сантиметров, с прожилками седины в некогда темно-русых волосах. Как-то один мой пациент-гомосексуалист заметил, что я выгляжу молодо. Работал я уже семь лет, часть времени проводя сеансы в рабочем квартале в южном Чикаго.

По большей части я встречал в тех стенах подавленных или встревоженных домохозяек, несколько людей средних лет с маниакально-депрессивным синдромом и пациентов преклонных лет, страдающих пресенильной депрессии, распространенной среди подобной категории людей. Также мой взгляд привлекла пара больных шизофренией и несколько пациентов, повернутых на Боге. Это место хорошо для моей практики тем, что я наблюдал широчайшую палитру психических заболеваний, и у большинства больных была медицинская страховка. Я еще держал офис в центре Чикаго, где я работал оставшуюся часть дня, занимаясь психоанализом и давая консультации небольшому числу страждущих.

Кабинет в пригороде, который я поочередно делил с доктором Гонсалес, находился в трехэтажном офисном здании из коричневого кирпича 70-х годов постройки, расположенном между торговыми центрами, автосалонами и кафе быстрого питания. Помещение обставлено скромно: большой дубовый стол с двумя стульями перед ним, угловым столиком, на котором стоял искусственный цветок, подарок моей жены. Окно почти во всю стену позволяло оценивать трафик на «95-ой Улице». Стены серовато-белого оттенка, ковер и мебель коричневых оттенков. Помимо окна отвлекаться мне не на что.

Карен села на стул напротив меня и вздохнула.

- Что привело Вас ко мне? - спросил я. Обычно я использовал данную формулу, чтобы побудить человека поделиться своими бедами, а не закрыться. Почти все остальные варианты («Чего Вы хотите?», «Что с Вами не так?», «Я понимаю, Вы подавлены...») отпадают.

Карен нервно ерзала, пытаясь устроиться поудобнее. Стул был слишком мал для нее, хотя, съежившись, сидя вполоборота, она выглядела не такой уж и большой.

- Я была... в депрессии... последние три с половиной года, - проговорила Карен. Прежде, чем сказать это, она быстро вдохнула, что произвело впечатление, будто она в нерешительности. Она произнесла эти слова с явным напряжением, после чего замолчала.

- Вы до этого не страдали от депрессии? - поинтересовался я.

Она пожала плечами, при этом покачав отрицательно головой.

- Никаких намеков на нее по мере взросления?

Снова такая же реакция.

- Нет, у меня не было проблем до рождения моего второго ребенка, моей дочери, после кесарева.

Карен кратко описала свое пребывание в госпитале.

- Боли остались. Она вздохнула, собирая волю в кулак.

- Врачи в итоге удалили часть легкого через разрез на спине, - она провела линию от своей правой груди до позвоночника. - Я долго болела и не могла сразу быть со своим ребенком. В глазах появились слезы.

- Я не могла кормить грудью, а мой сын, которому исполнилось два с половиной года, не признавал меня, когда я вернулась домой.

Она рассказала, что ее посадили на антидепрессанты и болеутоляющие, хотя от них она чувствовала себе еще более подавленной. По собственному опыту знаю, что среди пациентов, испытывающих постоянную боль, депрессия - распространенное явление. Должно быть, и вся ее остальная жизнь - сплошное мучение.

- Как обстоят дела дома теперь? - спрашиваю я.

Она снова беспомощно, словно извиняясь, пожала плечами. Она говорила так, будто каждое слово надо вытягивать из нее клещами, будто какая-то внутренняя сила не давала ей сказать, что с ней не так. Ее речь настолько медленная, что я был вынужден напрягать свое внимание.

- Наш брак начал распадаться после рождения второго ребенка. Мы с мужем не ладим. - Карен замолчала, казалось, что она выглядит униженной. - Я набрала 45 килограммов после рождения дочери. Люди обводят меня вокруг пальца. Я не могу им отказать.

Повисла пауза. Карен посмотрела на меня, ожидая услышать от меня ответ, но я знал слишком мало, чтобы как-то прокомментировать ее положение, поэтому я ждал продолжения. Карен поерзала и продолжила.

- Я всё время плачу и перестала работать из-за болей. Когда я дома, боль усиливается, а на улице мне становится легче. - Она посмотрела в сторону, затем снова на меня. - Я чувствую вину за то, что я больна, и чувствую, что должна своей семье за помощь.

- Вы должны им?

- Потому что они были вынуждены помогать мне... Она отвернулась, чтобы избежать моего взгляда.

Карен рассказала, как она просыпается по ночам и не может заснуть, и ей на это плевать. У нее нет больше сил, она плакала, не могла сконцентрироваться и перестала принимать лекарства, которые ей прописали...

Слушая, я видел перед собой женщину, не способную помочь самой себе. Она считала себя жертвой, практически настаивала на этой роли, и во мне просыпалось нетерпение. Я понимал, что лекарства могли бы убрать симптомы, но и осознавал, что черты характера подпитывали ее депрессию, что осложняло лечение.

Выслушав ее рассказ, я задал стандартные вопросы об ее психическом состоянии. Очевидно, она страдала депрессией, но отрицала, что у нее были какие-либо мысли о самоубийстве. Я принял решение лечить лекарствами ее депрессию, оставив в стороне ее характер. Я попросил ее прийти ко мне на прием на следующей неделе. Карен послушно приняла рецепт и вышла из моего кабинета. Настроение у меня слегка приподнялось после того как она ушла.

Я не думал о Карен до ее повторного визита. С ее слов, она чувствовала себя лучше, лучше спала, хотя все еще ей было грустно.

- У меня кружится голова от лекарств, - сказала она, снимая нитки с ее брюк, - Не уверена, что их стоит принимать.

- Думаю, они могут Вам помочь, - сказал я. - Советую продолжать в том же духе.

- Хорошо, - ответила она мягко.

- Как обстоят дела помимо этого?

- Меня все еще мучает боль, которая начинается от шеи, идет по спине и опоясывает грудь. - Она указала на грудь и повторила жалобы прошлого сеанса.

- Я не могу сказать «нет». Я чувствую вину, потому что моя мать помогала мне, когда я была больна, и теперь я ей обязана. Я стараюсь угодить всем. Мой брак не восстановился после моей болезни...

В данной ситуации мои возможности ограничены. Она не давала ни малейшего намека на то, что она сама делала, чтобы решить свои проблемы - она просто страдала. Я слушал ее со все нарастающим раздражением. Для врача важно осознавать, какую реакцию у него вызывает пациент, и пытаться использовать это. Чувствовали ли подобное раздражение остальные люди в жизни Карен? Я мог лишь догадываться.

Я выразил мнение, что Карен может сама изменить свою жизнь, если захочет, и ей не стоит быть настолько беспомощной, насколько она чувствует себя сейчас. Я привел ей несколько примеров, используя ситуации, о которых она упомянула, и предложил варианты более решительных действий, чтобы отойти от самоубийственных моделей поведения, которым она следовала. Она находила различные отговорки, почему это невозможно сделать, и я понял, что говорю c камнем. Я в два раза увеличил дозу принимаемых ею лекарств и назначил следующий сеанс через две недели.

Карен вошла. Её руки дрожали. Хотя одежда на ней была другая, но прежнее уныло-опрятное впечатление от ее внешнего вида нисколько не изменилось. На лбу образовались глубокие складки. Она села на стул и посмотрела на меня грустными глазами.

- Я не могу спать... по ночам, - проговорила она тихо и неуверенно, что являлось прологом к перечню жалоб, с которым я познакомился на предыдущих двух встречах.

- Вам хотелось поранить себя? - спросил я. Любой, кто настолько подавлен и беспомощен, должен об этом задумываться.

Карен начала всхлипывать.

- Время от времени я думаю о самоубийстве, - ответила она, но быстро добавила. - Не думаю, что сделаю что-то на самом деле.

По мере того, как я выслушивал ее рассказ о вещах, которые тяготили ее, но от которых она даже не пыталась избавиться, мое раздражение всё крепло. Она говорила монотонно и не обращала внимания на мои комментарии, а когда я встревал с советом, она послушно кивала головой и продолжала свою тираду дальше, словно я ничего не говорил.

Я чувствовал, будто она, в своей унылой манере, обводила меня вокруг пальца. Казалось, она упорно хотела погрязнуть в этих самоуничижительных переживаниях. У себя в голове я пытался разделить симптомы депрессии и ее характер. Мне хотелось сосредоточиться на лечении депрессии, что должно было стать задачей на ближайшую перспективу. Честно говоря, я не горел желанием исправлять характер, поскольку это могло затянуться. Я видел, что лекарства ей помогают, но она скудно говорила об их эффектах. Я увеличил дозу в три раза по сравнению с первоначальной и назначил следующий сеанс через месяц.

Карен - моя последняя пациентка на сегодня, и мне не терпелось вернуться домой, где меня ждали жена, четырехлетний сын и восьмимесячная дочь. После выслушивания проблем других людей общение с домочадцами, несомненно, подняло бы мне настроение.

Четыре недели спустя я прошел в приемную в поисках Карен и не увидел ее там. Вернувшись в свой кабинет, я просмотрел записи, которые сделал в ходе наших предыдущих встреч. Я всегда перед сеансом с пациентом просматриваю записи, сделанные мной раннее, чтобы освежить в памяти ход его мыслей и эмоций. Мои посетители обычно начинают с того места, на котором остановились, не всегда в плане содержания, но обязательно в том же эмоциональном русле. Хотя темы могут измениться, но нить их переживаний останется или при благоприятном стечении обстоятельств претерпит изменения к лучшему.

Поначалу в ожидании Карен я задумался над тем, почему она могла опоздать. Мог ли я затронуть какую-то болезненную тему или акцентировать внимание на какой-то черте ее характера, которую она не хотела открывать в себе? Боялась ли она открыться мне, тем самым опоздание могло стать поводом для уменьшения времени сеанса? Через десять минут я вышел из кабинета, но в приемной ее не было.

Шли минуты, и меня осенило. Она не опаздывала, а решила пропустить нашу встречу. От Карен было трудно дождаться помощи, поэтому я просмотрел свои записи в поисках зацепки. По мере прочтения и восстановления картины чувств, которые она у меня вызвала, мне стало очевидно, почему я не смог понять ее.

Иногда я терялся в деталях жизни человека и своей собственной реакции на них, из-за чего упускал общую картину. Я видел теперь, что она принимала лекарства из-за того, чтобы угодить мне, а не из-за того, что они ей шли на пользу. Мое раздражение по поводу того, что ей не становилось лучше, и мысли о том, что она ведет себя неправильно, не позволили в полной мере выслушать ее, что в итоге привело к тому, что Карен решила, что я не смогу ей помочь.

Думая о своем промахе, я вспомнил о тенденции, что психиатров всегда беспокоят пациенты, страдающие от депрессии. За взрывом негодования врача всегда скрыта озабоченность. Но по поводу чего? Что депрессия может быть заразна. В этом все дело. Когда напротив тебя сидит подавленный человек, ты чувствуешь, что являешься подпиткой: из тебя высасывают жизнь, и ты сам становишься подавленным. В этом заключалась моя проблема с Карен. Вот почему мне было трудно находиться рядом с ней. Много лет я работал со многими пациентами, страдающими от депрессии, но никто не воздействовал на меня так, как Карен.

Спустя месяц мой секретарь сказала мне, что получила три чека от Карен за каждый сеанс. Все были выписаны на сумму, отсутствовавшую на ее счету. Она позвонила Карен, чтобы попросить ее прийти и заплатить наличными, что та в итоге и сделала. Если ей хотелось пробудить гнев у ее психиатра, то ей это удалось.

Прошло еще три месяца, и одним приятным весенним днем в конце мая я увидел в своем списке пациентов на сегодня Карен, которая записалась на вторую половину дня.

Когда она вошла, не было заметно никаких изменений: одета в темные брюки и бледно-зеленую блузку с коротким рукавом, немного подрагивая, и столь же подавлена. Я поинтересовался, почему она пропустила сеансы.

С ее слов, она боялась возвращаться из-за тех самых чеков. Ей не хотелось показывать счета за услуги психиатра страховой компании ее мужа, потому что в этом случае все бы на его работе узнали, что она посещает меня.

Я посчитал, что ее объяснение - всего лишь рациональное обличие ее неуверенности насчет меня и что она мне дала второй шанс. Я надеялся воспользоваться им мудро. Я заверил ее, что страховые компании обязаны соблюдать правила конфиденциальности и что никто на работе ее мужа не узнает ее посещении психиатра. Карен была против использования своей медицинской страховки, тем не менее опасаясь быть не в состоянии оплачивать мои услуги, поэтому я ей предложил проводить сеансы раз в месяц. Она встретила это предложение с облегчением и согласилась. Только я беспокоился о том, что тридцатиминутного сеанса раз в месяц может не хватить для того, чтобы выявить и искоренить то, что ее беспокоило.

В ходе ее следующего визита, 19 июня, я напомнил себе о необходимости отнестись с пониманием к ее чувству безнадежности и беспомощности и по-настоящему понять ее в независимости от того, насколько ее манера держаться меня отталкивала. Я намеревался добиться большего.

- Я не знаю, что мне делать, доктор Байер. Я чувствую себя такой слабой и подавленной, - Карен вытянула трясущуюся нижнюю губу. - Я даже не хочу больше жить.

Я задавал конкретные вопросы с целью выяснения отдельных деталей. Несколько минут моих усилий дали некоторые плоды.

- Я рассказала не обо всех проблемах со своим мужем.

- Угу. - я выжидал.

- Он бьет меня. Если я не угождаю ему и не делаю то, что он мне говорит, то он говорит, что я ему не нужна, - она замолчала, ожидая, что я что-то скажу, но я молчал.

- Он своими ударами бьет меня посреди ночи и требует, чтобы я сходила в Макдональдс или, когда он смотрит телевизор и его баскетбольная команда проигрывает, то он бьет и винит меня в этом, - она смотрела на меня, оценивая, понимаю ли я.

- По Вашей вине его команда проиграла, - подытожил я, а Карен кивнула.

- Как долго это продолжается? – спросил я.

- Думаю, с рождения моей дочери Сары. Выпив немного пива, он в хорошем настроении, но, перебрав, он затихает и тогда с ним лучше не шутить.

Она думает? Почему она не знает точно?

Незадолго до следующего сеанса Карен позвонила и отменила встречу. Две недели спустя я получил следующее письмо.

11/12/1989

Уважаемый доктор Байер,

Сейчас час и тридцать минут ночи, я не могу заснуть. Не знаю, сколько я еще протяну. Я хочу умереть. Я ненавижу себя и свою жизнь. Я все время плачу. Я лишь жду подходящий момент. Не знаю, как и когда, но, думаю, что скоро. Я живой труп. Мне хочется заснуть навсегда. Пожалуйста, помогите мне, пока еще не поздно.

Ваша пациентка

Карен Оверхилл.

P.S. Вам не наплевать на то, что происходит со мной? Мне уже все равно.

Читая письмо, больше всего меня беспокоило то, что Карен уже махнула на себя рукой. Я был прав по поводу опасности, которую она сама для себя представляет. Оказалось, что она более безрассудна и решительна в этом плане, чем показывала внешне. Я позвонил ей незамедлительно.

- Карен?

- Да, - я голос звучит тихо и отдаленно по телефону.

- Это доктор Байер. Я получил Ваше письмо.

- О.

Мы проговорили несколько минут, в ходе которых выяснилось, что она всерьез взялась за реализацию самоубийства, возможно приняв слишком большую дозу лекарств, которые я же ей и прописал. В тот момент я понял, что существует только одно реальное решение.

- Самое важное на данный момент сделать так, чтобы Вы были в безопасности, - сказал я настойчиво. - И лучшее место - больница.

Я сказал это уверенно, поскольку убедить кого-то лечь в психиатрическую больницу может быть крайне сложным занятием.

Карен молчала некоторое время.

- Если Вы считаете, что так будет лучше.

2.

Американские горки.

Карен поступила в больницу 19 ноября и пробыла там месяц. Когда я ее навестил, она передала мне листки бумаги, на которых запечатлела некоторые свои воспоминания. Кажется, ей было неловко мне их отдавать. Едва начав читать, я познакомился с жизнью, полной жестокости, страха, травм и выживания. Манера письма, орфографические ошибки и небрежная пунктуация говорят о том, что она писала их быстро, будто ее кто-то заставлял.

О моем отце.

Мой отец ужасный, недоразвитый, ленивый, склизкий тупой эксплуататор-клептоман без личности, абсолютный извращенец. Всё, о чем он думает - это секс. Она всегда заигрывал с моими подругами. Обычно он давал моим друзьям по десятицентовику и говорил перезвонить ему через 10 лет, чтобы он преподал им уроки любви.

Я ненавижу его. Он постоянно мучил меня физически и психически. Он заставил меня чувствовать себя уродливой, ненужной, незащищенной, бесполезной. Он всегда называл меня потаскухой, шлюхой, мандой, сукой и так далее. Он никогда не говорил мне, что любит меня никогда не обнимал меня, и я не хотела, чтобы он это делал. Он распускал сопли по любому поводу. Полностью зависел от моих бабушки с дедушкой. Винил меня за все его денежные трудности. Человек болен, и ничто не могло его изменить. Он всегда говорил мне: «Ты мне обязана жизнью». Он заботился только о самом себе и обращался с мамой как со служанкой и секс-игрушкой. Несмотря на это, моя мать надевала ему носки каждое утро.

Мой отец заставлял нас снимать одежду и ложиться на кровать. Он привязывал наши руки к изголовью электрическими проводами и бил пряжкой от ремня. Чем больше мы плакали, тем сильнее он бил нас. Мне пришлось научиться сдерживаться и не плакать. Мне надо было выживать. Затем он уходил в гостиную, включал проектор и смотрел порнофильмы. Мои отец и мать всегда спорили из-за них, отец утверждал, что научит ее, как правильно заниматься любовью. Они оба вызывали у меня отвращение. Как только они могли это делать с нами, когда мы находились в соседней комнате и все слышали?

С пяти до шестнадцати лет меня били от трех до пяти раз в неделю. Казалось, будто я вечно ходила избитая и с синяками. Я хотела, чтобы мои родители умерли. Я молилась, прося у Бога помощи, но ничего не срабатывало. Я не могла никому верить. Я хотела умереть. Я хотела сбежать, но боялась, что они найдут и убьют меня.

Она дала мне еще один листок, на котором слова были написаны печатными буквами в отличие от слитной прописи предыдущего текста.

Написанное было адресовано мне:

«Могу ли я ему доверять?

Что мне ему сказать?

Он меня бросит?

Он меня предаст?

Поправлюсь ли я когда-нибудь?

Боль пройдет?

Что если я потеряю контроль и слечу с катушек?

Как он мне может с этим помочь?

Я боюсь доктора Байера».

Одним унылым вечером, пока Карен была в больнице, я только закончил принимать последнего пациента на сегодня в своем пригородном кабинете, который делил с доктором Гонсалес, когда меня без видимой причины охватила паника. Я смотрел (уже на протяжении семи лет) из окна на поток ползущих по 95-ой улице машин и подумал: «Если я не выберусь отсюда, то буду лицезреть это следующие двадцать лет». Именно тогда я решил на постоянной основе принимать пациентов в центре Чикаго.

Я всегда чувствовал себя уютнее среди психоаналитиков в центре, но в начале карьеры практичнее было работать в пригороде. В центре города психиатры, психологи и работники медико-социальных служб буквально ходят по головам друг друга, и, хотя у меня хорошая подготовка, но отсутствие опыта не позволяло на первых порах выделиться из этой массы. В пригородах, особенно на юге, редко найдешь кого-то с моим образованием, поэтому заполучить пациентов проще. Кроме того у большинства тамошних клиентов есть хорошая медицинская страховка или нечто лучше того, что предлагают организации медицинского обеспечения основной массе белых воротничков в центре города.

Почувствовав теперь, что я готов преуспеть в самом городе, я навестил несколько коллег в университетских клинических больницах в центре, чтобы выяснить, есть ли вакансии на полставки. Я нашел одну у парня, который был главой стационара, в котором я проходил ординатуру. Я надеялся, что это место поможет мне получить рекомендации для моей частной практики, что позволит обойтись без рекомендаций от доктора Гонсалес.

Мой новый кабинет в центре города серьезно отличался от того, что на юге. Зеленый бархатный диван во всю стену. Рядом с ним расположен дизайнерский стул от Чарльза и Рэй Имз, на котором я могу сидеть таким образом, что мои пациенты меня не видят, когда рассказывают о своих переживаниях. Над диваном находятся четыре изображения птиц и бабочек. Напротив моего стула расположено кресло с зелено-белым цветочным рисунком. За ним примостился стол в стиле восемнадцатого века, а рядом с ним комод, на котором стоят электронные золотые часы Джефферсона пятидесятых годов, циферблат которых я могу видеть из-за головы пациента, с которым беседую.

Их стрелки словно парили в воздухе. У моего психоаналитика были такие же, и я видел их в большинстве кабинетов моих коллег. Не знаю, кто положил начало этой традиции, но я чувствовал себя обязанным продолжить ее. Ковер с восточным орнаментом повторял цвета стен и мебели. Книжный шкаф с хрустальными дверцами занимал соседнюю с диваном стену, а на противоположной от него стороне, рядом с моим стулом, были два окна во всю стену, из которых открывался вид на парки вдоль озера с высоты сорок четвертого этажа.

Часть моих пациентов, которые последовали за мной из моего прежнего пристанища на юге, была сбита с толку переменами в обстановке. Но именно здесь я чувствую себя уютно. Карен охотно согласилась проводить сеансы на новом месте.

На следующий день после Рождества 1989 года прошел почти год с начала ее лечения. Она сказала, что с тех пор, как мы начали обсуждать ее прошлое, некоторые воспоминания начали ее беспокоить.

- Однажды мой отец был зол на меня, - проговорила Карен виновато. - И метнул в меня вилку для мяса, она угодила мне в бедро. Я просто стояла и смотрела на нее, торчащую из моей ноги. Я не помню, что случилось после этого и как ее вытащили.

- Угу, - я выжидал.

- Я всегда думала о самоубийстве, с детства, - продолжила она. – Я никогда не предпринимала попыток покончить с собой, но всегда их планировала.

- Вы ранили себя не ради самоубийства, а ради самого процесса? - Карен отвернулась, и я увидел, как ее шея резко покраснела.

Она замолчала. Кажется, я капнул слишком глубоко. Мне не следовало прерывать её и задавать этот вопрос. Я попытался спасти положение, сменив тему.

- Лекарства помогают? - поинтересовался я.

Она пожала плечами, но глаза дали четкий ответ: «Нет».

Я прописал ей другой антидепрессант, и разговаривали о смысле терапии. Я предложил проводить сеансы раз в неделю после праздников для оказания ей более весомой помощи. Карен улыбнулась и сказала, что представит счет в страховую компанию мужа, чтобы так покрыла дополнительные сеансы. Перед тем как уйти она остановилась в дверях и повернулась.

- Не знаю, важно ли это, но, на своей свадьбе я три раза падала в обморок перед самым алтарем.

Январь 1990 года, и я не видел Карен с Рождества. Начинался второй год лечения, и я осознал, что сильно за нее беспокоился, особенно когда я был вне досягаемости.

- Последние недели были ужасными. - сказала она, осматривая мой новый кабинет, прежде чем плюхнуться на стул, словно уставший боксер-профессионал, выстоявший десять раундов.

- Что случилось?

- Не уверена, что могу так продолжать, - сказала Карен, свесив голову. - Я ничего не могу делать. Я продолжаю думать о самоубийстве.

Она выглядела так, словно хотела бы еще что-то добавить, но вместо этого лишь еще сильнее откинулась на стуле.

- Вы думали о том, как могли бы покончить с собой? - сейчас я взял за правило не спрашивать у Карен, потенциальная ли она самоубийца, а выяснить, насколько она близка к осуществлению своих замыслов.

- Я храню таблетки дома. Возможно, их хватило бы для осуществления моего замысла, но не думаю, что я их буду использовать, - сказала она.

Когда пациент для самоубийства решает прибегнуть к передозировке лекарств, которые ты сам ей прописал, в подобной ситуации сквозит особая насмешка. Будто ты сам дал ей пули для пистолета. Личное предательство пациентом.

Я играл на упреждение и прописал Карен новый антидепрессант, «Прозак», и кое-что еще, что должно было помочь ей лучше спать. «Прозак» не убил бы её вследствие передозировки.

- Вы делаете что-нибудь еще для подготовки самоубийства?

- Ну, я сторонюсь свою семью. Я им больше не нужна на самом деле, - она поджала под себя ноги.

- Как нам тебя обезопасить?

- Я не хочу обратно в больницу, - выпалила Карен, посмотрев на меня и стиснув зубы.

Меня очень беспокоило то, что она могла попытаться покончить с собой, но я не мог силой поместить ее в клинику. У меня было мало веры в то, что краткосрочная госпитализация даст эффект - только Карен будет временно в безопасности, а потом ее выпишут в том же состоянии. Хотя можно было еще к этому прибегнуть, но мне хотелось уберечь ее вне больничных стен.

- Сегодня среда, - начал я. - Встретимся снова в пятницу. Вам надо будет смыть все ранее прописанные лекарства в унитаз. Если станет хуже или захочется поранить себя, позвоните мне.

Я смотрел прямо на нее, выискивая малейший признак неискренности.

- Вы согласны?

- Хорошо, - произнесла она тихо и отвернулась.

- Вы обещаете? - не унимался я.

Она снова посмотрела на меня, затем на свои руки.

- Обещаю.

Обычно, возвращаясь домой ночью, я осознавал, что лечил двух-трех столь же трудных пациентов, как Карен. Лечение пациентов, склонных к самоубийству (анализ, кого положить в больницу, а кого можно успокоить телефонными звонками или дополнительными сеансами) - самая трудная вещь, которую делает психиатр. У каждого мозгоправа были пациенты, которые совершали самоубийства. Это не всегда можно предотвратить. У меня таких было трое, и каждая смерть опустошала меня. Глубоко внутри я надеялся, что моя способность спасти всех и каждого крепка как никогда, но иногда встревала жестокая реальность, и я терял кого-то в силу обстоятельств, которые не мог контролировать.

С тех пор как я начал частную практику я двадцать четыре часа в сутки и семь дней в неделю готов ответить на звонок от своих пациентов, если только я не в отпуске и не попросил коллегу подменить меня ненадолго. Когда звонил телефон или пищал мой пейджер, я пытался угадать, что и с кем произошло. Я был рад, когда пациенты звонили в поисках поддержки и общения, потому что, по меньшей мере, это означало, что они живы. В начале 1990 года Карен часто звонила мне, иногда два-три раза в неделю, желая услышать слова поддержки. Значит, она еще не покончила с собой. Я боялся, что ее отделяет от этого всего лишь один шаг.

В феврале 1990 года Карен рассказала мне о происхождении своего шрама на лбу. У нее была аневризма или ангиома (доброкачественная опухоль, вызванная переплетением кровеносных сосудов), которую удалили, когда ей был год и семь месяцев. В детстве ее шрамы бросались в глаза, поэтому остальные дети дразнили ее Франкенштейном. Ее отец не мог смириться с ее проблемами со здоровьем и винил ее за высокие счета за лечение. Он кричал, что если бы не ты и твои счета, то мы бы зажили нормально. Думаю, ему ничего не стоило переваливать на Карен всю вину за свои неудачи.

Пока она была в больнице, ее отец украл ремни, которыми он привязывал ее дома к кровати. Если она плакала, он ее связывал и бил, чтобы дать настоящий повод для слез. Иногда Карен была немой, то есть отказывалась говорить. Когда ей исполнилось десять лет, она убедила всех, что оглохла. Из-за этого она проводила в больнице целые недели. С ее слов, она просто перестала слушать.

Она росла, желая, чтобы ее родители умерли. С ее слов, отец тоже желал ее смерти. Однажды, когда она болела тяжелой формой пневмонии, он отказался отвезти ее в больницу. В итоге ее мать и дядя отвезли ее. Когда ее довезли, у нее произошла остановка дыхания. Если бы они дальше медлили, то она бы умерла.

Чем больше рассказывала Карен, тем сильнее я был шокирован от того, насколько сильно она страдала, но меня одолевали сомнения насчет их правдивости. Помимо физических страданий, становилось ясно, что она стала жертвой садистского эмоционального обращения. Сложно выяснить, насколько точны ее детские воспоминания, но она рассказывала их так уверенно, четко и с некой извращенной искренностью. Она говорила, что наши сеансы истощали ее.

В ходе следующих сеансов я выступал в качестве наблюдателя. У Карен проявилось головокружительное множество симптомов наравне с ужасающими воспоминаниями, но в целом она была менее подавленной и более оживленной.

- Однажды, когда я была маленькой, я шила платья для своих кукол, - говорила она монотонно. - Я спросила у своего отца, могу ли я взять его старый галстук, чтобы сшить из него юбку. Он согласился, но с условием, что я должна была правильно его завязать на себе.

Когда я закончила, я повернулась к нему, то он схватил меня за галстук и поднял в воздух. Я задыхалась. Он смеялся, приговаривая, что мне не стоит никому верить.

Карен рассказывала мне это без налета драматизма, наоборот, мрачно, словно воспоминания давили на нее тяжкой ношей.

- Все отношения с мужчинами заканчивались тем, что мне причиняли боль, - добавила она под конец.

Для меня это стало тревожным звонком. Психиатру следует всегда пропускать то, что говорит пациент через призму того, как это может сказаться на его отношении к своему лечащему врачу. Со стороны последнего это может показаться эгоистичным, но истина заключается в том, что практически всё, о чем говорит пациент, дает подсказки на скрытое отношение к своему психиатру. Карен недавно сделала настоящий прорыв в лечении, открыв некоторые ужасные вещи из своего прошлого.

Но в то же время она намекала, упомянув о своих отношениях с мужчинами, что и я не буду отличаться от них и причиню ей боль. С одной стороны она обрела место, где она может рассказать о своей искалеченной жизни, но с другой - глубоко внутри она убеждена, что я ничем не буду отличаться от остальных мужчин в ее жизни. Для нее это прописная истина.

Это ключевой пункт в терапии, в ходе которой можно будет достичь большего эффекта или разрушить все. У меня появилась возможность сказать нечто важное Карен (если подумать впервые), чтобы помочь ей всецело понять то глубокое недоверие, которое у нее сложилось к людям, даже тем, которым можно довериться.

Я уже многое сказал Карен, но все это не было по-настоящему существенным, всего лишь пробным, оказывающим поддержку или мотивирующим. Причина, благодаря которой мы зашли так далеко, заключалась в том, что я научился лучше слушать. И острая нужда Карен быть услышанной.

- Карен, я размышлял о том, что Вы сказали и думаю, что Вы боитесь открыться мне, потому что, Вы думаете, что я причиню Вам боль так же как и все мужчины, которых Вы знали. Вы хотите мне довериться, но боитесь этого.

Карен посмотрела на меня и неуверенно кивнула, на глазах появились слезы, а щеки покраснели. Смысл моих слов достиг ее, но потребуется время, чтобы она поверила в то, что я могу быть другим. Если я добился своего, то она почувствует себя понятой, под защитой и способной идти вперед.

В конце этого же дня я получил от нее письмо:

«Уважаемый доктор Байер,

Выйдя сегодня из Вашего кабинета, я обдумывала то, о чем мы сегодня говорили. Я хочу Вам сказать, что рада тому, что начала терапию. Мне хочется столько всего Вам рассказать, но, когда я переступаю порог Вашего кабинета, я теряюсь. Я рада, что Вы терпите меня, и надеюсь, Вы не считаете, что я трачу Ваше время попусту. Что со мной будет, когда я смогу выговориться? Справлюсь ли я с этим? А если нет? Чувствую себя, словно я катаюсь на американских горках, который никогда не остановится. Я знаю, что с Вашей помощью смогу помочь себе.

Карен»

Казалось, она прекрасно понимала, с чем имеет дело. Она на американских горках, стремительно падающих в пропасть. И я, ее попутчик, прекрасно отдавал себе отчет в том, что я едва узнал то, что на поверхности, а глубинные секреты все еще сокрыты. Думая об этом, меня охватывала определенная тревога. Одну неделю она в хорошем настроении, другую - в плохом.

Она хотела решить свои проблемы, но сможем ли мы оба с ними совладать? Вверх и вниз на американских горках.

Много времени в ходе лечения занимает ожидание того, что же выяснится позже. На этом аттракционе я ехал вслепую, не видя того, что впереди. Я выяснил, что у каждого пациента есть верное неосознанное ощущение того, как лучше рассказать свою историю, если просто ему это позволить. Один слой за раз. Одним из самых действенных советов во время учебы, который мне дали, гласил, что моя работа заключается в том, чтобы просто понять больного. Не говорить ему, что делать, не заставлять измениться, не рассказывать ему о себе. Моя работа - понять его. Однажды осознав это, я мог поделиться этим знанием с пациентами. Такой вариант позволит врачу быть терпеливым и избежать множества проблем.

Я хотел лучше понять подсознательные переживания Карен, ее секреты, которые ей не хватало смелости озвучить. С целью облегчить ей задачу я посоветовал ей записывать некоторые свои сны. При правильной трактовке сны могли указывать на текущее состояние подсознательных внутренних конфликтов пациента и источник симптомов болезни. Карен взялась выполнять мою просьбу, и на следующий визит она пришла, крепко сжимая листок бумаги, на котором было написано:

«Я быстро падаю с высокого здания. Я не могу остановиться, тело меня не слушается, земля все ближе. Я вижу машины и людей внизу. Я не хочу так умереть. Кто вытолкнул меня из окна? Или я прыгнула сама? Кажется, я не могу вспомнить как все произошло. Думаю, я в центре города, падаю из офисного здания. Я пробую управлять телом, но ничего не выходит. Перед самым касанием земли я просыпаюсь, дрожа всем телом. Мое сердце стучит невероятно быстро. Я вся в поту и меня охватила паника. Я держусь крепко за кровать, потому что я все еще падаю».

Психиатры считают, что сны состоят из трех составных частей: частиц прошлого, настоящего (так же известного как остаток дня) и отношения к лечению. Самое важное - отношение к лечащему врачу. Именно здесь кроется самая главная возможность для перемен. Остальные две части служат для истолкования третьей. На этом я и акцентировал внимание Карен.

- Думаю, этот сон выражает Ваш страх по поводу увеличения количества сеансов и сближения со мной. Вы падаете из офисного здания, похожего на мое, и Вы чувствуете, что теряете контроль, когда открываетесь мне больше и больше.

Еще одна метафора для американских горок.

Следующий сон приоткрыл следующий уровень ее страхов:

«Я в операционной, и вот-вот начнется операция. Врачи привязывают меня к столу. Я не знаю, какая операция мне предстоит. Доктора все в масках, я не могу разглядеть их лица. Они все смеются. Операция начинается с разреза на моем животе, от которого я чувствую нестерпимую боль, как от раскаленного железа. Врачи продолжают смеяться. Их смех пропитан издевкой. Хирург смотрит на мою ступню и говорит: «Ей это больше не понадобится», и отрезает ее, выкинув затем через плечо. Затем он вырезает мое сердце со словами: «У тебя нет сердца, нет чувств». Он продолжает смеяться. Я умираю. Каждый хочет заполучить кусочек меня. Я пытаюсь выбраться, но я не могу вырваться. Никто мне не помогает. Я просыпаюсь. Меня колотит от страха».

Я всегда становлюсь предельно внимательным, когда во сне у пациента появляется врач. Доктор обычно отчасти олицетворяет меня. Это один из способов узнать, что о тебе думает пациент на самом деле.

- Думаю, этот сон отображает по большей части страхи касаемо меня, - предположил я. - Вы беспокоитесь, что если продолжите лечение и позволите мне копаться в Вас, то Вы будете только страдать и чувствовать себя при этом беспомощной.

Ее кесарево сечение было похоже на этот сон - лишь боль и депрессия после.

На следующем сеансе Карен передала мне некоторые воспоминания, которые она записала. Она сказала, что не знает, почему вспомнила о них сейчас. Прежде чем начать, я пробежался по некоторым из них.

«Я лежу на столе в темной комнате. Я боюсь темноты. Меня всю ощупывают руки. Я плачу. Пожалуйста, не трогайте меня! Руки продолжают свое дело. Я слышу смех, мужской. Пожалуйста, оставь меня!

Мой отец заставил меня смотреть порнофильм, в котором женщина занималась оральным сексом с мужчиной. Он хотел научить меня тому, как надо правильно удовлетворять мужчину. Он говорил, что учит меня.

Я на террасе дедушкиного дома. Я играю со своими куклами Барби. Мне восемь лет или меньше. Мой дедушка зовет меня в спальню. Он трогает меня. Я не отвечаю. Он грозится выбросить мои куклы. На самом деле я не слышу его. Меня там нет. Я ничего не чувствую. Он ласкает меня и не останавливается».

Я увидел пустое место в последней записи Карен. Не знал, что оно могло означать, но решил оставить все как есть. Первый вопрос, который приходил мне в голову: реально ли это все? Я старался не спрашивать Карен об этих историях или подвергать сомнению их подлинность, но она преподносила их так подробно и последовательно, что мне они казались убедительными и правдоподобными.

Тем не менее с практической точки зрения лечения меньшее значение имеет тот факт, произошло ли это на самом деле. Важно понять, какая часть этих воспоминаний истинна. Они все образы в голове Карен. И они, и чувства, связанные с ними реальны для Карен. Детские воспоминания могут быть искажены, соединены с другими, замещены и изменены в огромном количестве вариаций. Хотя у меня нет оснований сомневаться в Карен, и известны случаи перманентного сексуального насилия над детьми, но я не могу себе представить, что могу сидеть рядом с кем-то, кто прошел через все это. Мне не нужно определять истинность произошедшего. Мне необходимо было понять, что думала и чувствовала Карен. На данный момент этого было достаточно.

3.

Исчезнувшее время

В июле 1990 года Карен впервые подробно рассказала о том, что некоторые отрезки времени выпадают из ее жизни. Она описала поездку в Лас-Вегас на прошлый Новый Год. Она оказывалась в разных местах в казино и не помнила как там очутилась. Иногда у нее было больше наличных, иногда - меньше. Когда ее муж и друзья в итоге нашли ее, у нее было две с половиной тысячи долларов в сумочке, хотя изначально их было двадцать пять. К тому же ей пришлось придумывать оправдание тому, где она была и почему не осталась в номере, в котором хотела отдохнуть из-за разыгравшейся головной боли.

Раньше она упоминала о своей забывчивости или о чем-то произошедшем, что она не могла вспомнить. Я отмечал про себя, что некоторые периоды времени она совсем не помнит, но в то время я чувствовал, что она не готова встретиться лицом к лицу со своей новой проблемой. Именно сегодня она в первый раз рассказала об «исчезнувшем времени» - небольшие промежутки времени, когда она отключалась.

На следующей неделе Карен начала раскрывать больше деталей об этих случаях.

- Однажды я ушла из дома в продуктовый магазин, но затем очнулась в торговом центре. Я не помнила как и когда я приняла решение не идти за продуктами.

Она выглядит смущенной и виноватой из-за неправдоподобности ее рассказа.

- Вместо этого я в «Карсонс» и покупаю своему сыну шапку, но я не помню сам процесс и как я туда попала. Подобные вещи происходили со мной и раньше, - некоторое время она молчит. - В другой раз после посещения группы помощи страдающим от депрессии я пошла пообедать, но я не помню как ела. Следующее, что я помню - головную боль на утро.

Очевидно, у Карен можно наблюдать диссоциативные эпизоды, то есть, промежутки времени, когда ее сознание разделено. Одна часть живет в реальном мире, а другая выключена из него. Я подозревал, что она страдала от этого уже некоторое время, но не я не знал, как именно они протекают.

Карен мне уже говорила, что боится углубляться только в одну проблему, поэтому я решил дать ей возможность рассказать о них, когда она будет готова. Я недоверчиво относился к этим рассказам, потому что не был уверен в том, что они не придуманы ею для меня.

При следующей нашей встрече она рассказала, что подралась с мужем. Она оставила дочь у матери на ночь, а ее муж из-за этого вышел из себя. Карен начала бить его по лицу, но ей казалось, что кто-то другой делал это. Он ударил в ответ, и все закончилось тем, что Карен обратилась в больницу, но она не помнила, что была там. Ее мужу сильно досталось. Карен сказала, что стала чаще отключаться.

Ей позвонил незнакомый мужчина, который говорил, что они познакомились ночью в прошлую пятницу. Она этого не помнила как и поход в кинотеатр - она не могла вспомнить отдельные отрывки из фильма. Также Карен не помнила, что происходило с ней с шести до десяти лет. Однажды монахиня из католической школы заявила, что она одержима, и окропила ее голову святой водой.

Карен описывала и другие эпизоды, которые периодически случались на протяжении большей части ее жизни. Она меня спросила, почему с ней это происходит. Я предположил, что это может быть одним из способов справиться с болью. Однако у меня были свои мысли на сей счет, но у меня не было лучшего ответа на тот момент.

В августе 1990 года Карен начала «выключаться» чаще, или же она начала больше рассказывать об этих случаях. В четверг ночью она обнаружила у себя под подушкой нож. Она не могла понять как он туда попал. Три-четыре часа выпали вечером в пятницу. Она написала мне следующее:

«Сейчас два часа ночи, и я не знаю, где я и как сюда попала. Я не знаю, в каком я городе. Тут нет домов - он кажется заброшенным. Не знаю, что делать. Попросить ли у кого-то помощи или продолжать ехать до тех пор, пока не увижу что-либо знакомое? Я не могу позвонить своему мужу. Он не поймет. Я одна, и мне страшно. Я на заправке. За стеклом сидит женщина, пойду спрошу у нее. Она была готова помочь. Выяснилось, что я в Тинли Парк. Я знаю, где я. Мы доберемся домой в целости и сохранности»

Слово «мы» мне бросилось в глаза. Она была одна, но «мы доберемся домой». Карен говорила, что «включилась» по щелчку пальца и осознала, что заблудилась. Все началось во время поездки за продуктами. Она вышла из дома в половину девятого вечера и «очнулась» в два ночи. Продукты она так и не купила и не досчиталась пятнадцати долларов в сумочке. Она благодарила Бога, что оказалась не так далеко от дома.

Сейчас Карен рассказала достаточно, чтобы понять, что у нее диссоциативное расстройство личности. Оставалось выяснить, не было ли это синдромом множественном личности. На мой взгляд этот термин больше подходит для человека, в котором уживаются разные автономные личности. Большинство психиатров никогда не сталкивались с данным синдромом, и я считаю, что подтвержденные случаи расщепления личности достаточно редки, хотя многие чрезмерно усердные врачи ставили подобный диагноз, чтобы в будущем заявить, что сталкивались с чем-то подобным.

Если у Карен был синдром множественной личности, то главная проблема заключалась в том, что та часть нее, которая приходитла ко мне на сеансы, не осознавала этого. Понять, что она страдала от диссоциативного расстройства личности, - не самое трудное. Оставалось неясным, как сказать об этом Карен. Я не готов был раскрыть ей свои мысли на этот счет, так как боялся ее реакции. Она едва держалась. Мне не хотелось давать ей серьезный повод для самоубийства и подталкивать ее к самому краю. Я поговорил бы с ней тогда, когда она сама начала делать бóльший акцент на этом обстоятельстве во время наших сеансов.

Пока что я сделал основной упор на укреплении взаимного доверия и управлении ее срывами.

Карен часто рассказывала о потребности наказать себя, потому что она «плохая». С ее слов, в последний раз она ранила себя три месяца назад. Она не могла смириться с тем, что ее отец трогал ее и бил. Ей больше не хотелось, чтобы к ней когда-либо прикасались снова. Ее посещали мысли вырезать свои половые органы. Тогда я посмотрел на нее. Карен выглядела слишком спокойной. Так выглядят люди, серьезно решившиеся на что-то. Разговор об отрезании частей тела пугал. Мне надо было попытаться искоренить подобные мысли.

- Обсуждая со мной насилие, которое Вы пережили, Вы утрачиваете часть столь знакомой боли, что чувствуете необходимость заполнить образовавшуюся пустоту. Я пытаюсь сказать, что нанесение вреда себе может иметь рациональное объяснение.

Два дня спустя, 30 октября 1990 года, я получил это письмо:

«Уважаемый доктор Байер,

Я должна Вам признаться, что соврала по поводу того, когда в последний раз ранила себя. Я сказала, что это было три месяца назад, но на самом деле произошло на прошлой неделе. Простите меня. Вы застали врасплох, и я боялась того, что Вы подумаете обо мне. Я не собиралась врать. Я не могла Вам тогда рассказать всю правду. Я всерьез опасаюсь, что со мной что-то в корне не так. Мне нужна Ваша помощь. Не знаю, почему мне хочется так делать. Я ранила себя в старших классах, но прекратила в возрасте девятнадцати лет. Это снова началось в прошлом октябре, и желание стало появляться чаще, с тех пор как мы обсуждали на сеансах сексуальное насилие надо мной. Я не знаю, как остановиться».

Она рассказала мне, что потребность причинять себе боль вернулась около года назад. С этой целью она втыкала проволочную вешалку себе в вагину. Она думала, что поступала именно так, чтобы не иметь возможности вести половую жизнь. Ей необходимо, чтобы травмы, которые она себе наносила, были свежими. Карен подробнее написала об этом в одном письме.

На следующий сеанс она пришла, как всегда, вовремя, но, открыв перед ней дверь, она держалась на еще большем расстоянии от меня. Морщины покрыли ее лоб и появились в уголках глаз. Она не посмотрела на меня, когда села.

- Я прочел все, что Вы написали, - сказал я, и выражение страдания только усилилось на ее лице.

- Вы все еще хотите видеть меня? - спросила она. - Или я Вам слишком противна?

Она не могла поднять на меня глаза.

- Я рад, что Вы в итоге смогли поделиться со мной этим секретом, и мне хочется помочь Вам понять, почему Вы так поступаете.

- Я не хотела рассказывать Вам об этом. Я слишком сильно открылась Вам и слишком много рассказала. Теперь я боюсь, что рассердила Вас, и больше мы не увидимся. Я рад, что она сама ценит связь, которая сформировалась между нами.

- Звучит так, словно Вы не можете жить ни со мной, ни без меня.

Карен согласилась и добавила, что проблем только прибавляется, учитывая то, что ей хотелось причинять себе боль все чаще, и она боялась рассказывать мне об этом.

Иногда я не мог подобрать слова, которые могли бы уменьшить ее боль. Я пытался сказать что-то, что показывало, что я ее понимаю и даже больше: что мне знакомы ее переживания. Я не мог точно понять, что она чувствовала. Как я мог представить то, через что она прошла? Но благодаря Карен я учился быть хорошим слушателем.

Сразу после рождества 1990 года я взял отпуск. Мне было трудно не винить себя за это. Не только из-за Карен, но и из-за других пациентов, переживающих разные стадии своих болезней и нуждающихся в поддержке, которым за время моего отсутствия станет хуже. Но, похоже, что Карен страдала сильнее остальных. Я хотел обсудить с ней подробнее ее случаи выключения из реальности, но как только появлялась возможность, новый срыв или возможность самоубийства все рушили.

Я предложил ей записывать свои мысли и сны, пока я буду в отъезде, чтобы мы могли обсудить их вместе после моего возвращения, чтобы наверстать упущенное. Я терялся в догадках, что меня могло ждать по возвращении домой.

4.

Выбираю смерть

29.12.1990, суббота.

«Я пыталась убедить себя сегодня, что ненавижу Вас. Мне было грустно, и я чувствовала себя, словно Вы меня бросили. Я знала, что на самом деле Вы взяли отпуск, но мне от этого легче не становилось. Думаю, что тот человек, которого я действительно ненавижу из-за того, что ему нужны Вы, так это я сама. Я решила перестать принимать лекарства. Мне они не нужны. Мне ничего не нужно».

04.01.1991, пятница.

«Что-то совершенно не так. Выключилась на два часа. За то время я напала на своего мужа. Она сказал, что я била его ногами, руками и яростно царапалась. Я вижу порезы, но ничего не могу вспомнить. Я видела порезы и на себе. Не понимаю, почему я это делаю».

10.01.1991, четверг.

«Все больше воспоминаний возвращаются, и от этого мне только хуже. Я не могу их записать. Не знаю, смогу ли я их когда-нибудь рассказать. Я хочу их забыть, но не могу. Я не могу остановить ни слова, ни боль».

Когда я вернулся из отпуска, в моем почтовом ящике меня ждало письмо от Карен. Перед сеансом я прочитал несколько абзацев из него. Она вошла в кабинет медленно и выглядела неважно: с опущенными плечами и поникшей головой.

- Кажется, моему мужу нравится причинять мне боль, - наконец произнесла она. - Но я не могу позволить себе уйти от него.

- Понимаю, но Вы можете сделать что-то еще? Вы можете как-нибудь защитить себя от него? - спросил я. Карен лишь пожала плечами и покачала головой.

- Он загнал меня в угол, - ответила она со смирением в голосе. - У меня возникают мысли о том, чтобы убить его, точно такие же, как и в отношении своего отца.

Я искал на ее лице признаки серьезности ее намерений, но в глазах читалась беспомощность, а тело говорило о полном изнеможении.

- Как Вы справляетесь с подобными мыслями?

- Когда они становятся невыносимыми, то я причиняю себе боль.

- Каким образом это помогает?

- Изгоняет фантазии из моей головы.

- Касаемо конкретно этих случаев нанесения себе увечий. Не пытаетесь ли Вы таким образом защитить своих мужа и отца от своего гнева, направляя его на себя... направляя в другое русло?

Карен смотрела на меня и молчала, но я заметил, что мои слова заинтриговали ее.

- И могло ли это объяснить то, что за время моего отъезда Ваша потребность ранить себя усилилась? - добавил я.

Карен смотрела на меня непонимающим взглядом. Я намеренно отбросил несколько логических связок, надеясь, что она сама проведет связь между гневом на меня за то, что я ее бросил на время отпуска, и ее возросшей потребностью наносить себе увечья. Мне надо было дать ей понять, что я осознаю, что внутри она злится на меня за это, но вместе тем, что ее чувства не разрушат наши отношения.

В ту ночь Карен приснился пророческий сон.

«Мне приснилось, что я пришла к Вам на сеанс, а Вы были на кухне, помешивая что-то в большой белой кастрюле. Я села на стул, и вдруг из меня начали выходить разные люди. Некоторые из них были детьми, а некоторые - взрослыми. Казалось, будто все они хотели встретиться с Вами. Все они были полупрозрачными. Один ребенок наблюдал за тем, что Вы делали, а другой спрятался за мной. Один взрослый казался очень грубым, а другой напуганным. Вы не могли их видеть, но я чувствовала их присутствие. Когда мы начали нашу беседу, они начали исчезать один за другим. Затем внезапно все закрутилось, как при перемотке, а мы всё разговаривали, но было ощущение, что прошел ни один год.

Только Вы все перемешивали что-то в той же белой кастрюле. Все остальные люди ушли».

Через некоторые отрезки времени, на ранней стадии лечения у пациента может быть своего рода собирательный сон, в котором он, словно ясновидец, видит путь, по которому будет следовать на протяжении всего лечения. Я думал, что этот сон именно такой.

Моя роль осталась прежней. Я повар, но всё, что я делал, так это перемешивал нечто в кастрюле. То, что происходило с ней во сне, удивляло меня. Все эти призрачные люди, взрослые и дети, которые выходили из нее, а затем постепенно исчезали, пока мы беседовали, а я все не отрывался от кухонной утвари. Этот сон подтверждал тот факт, что у Карен синдром множественной личности, с взрослыми и детскими личностями внутри нее и что нам предстояло заставить их исчезнуть.

Конечно, Карен сложно поддерживать со мной доверительные отношения в течение долгого времени. Иными словами, она боялась обжечься и частенько сбегала из кухни. Если над человеком издевались в той же степени, как с Карен, то самый трудным является поверить другому человеку, что он этого не сделает. Карен написала мне в своем дневнике:

«Я знаю, что меня беспокоит. Я просто не знаю, как с этим справиться. Чувство, будто я сама в это влезла, и мне самой отсюда и выбираться. Пока Вы были в отпуске, я осознала, что отношения, которые я выстраиваю с Вами, очень опасны для меня. Я знаю, что, в конечном счете, мне будет больно. Я не могу это допустить. Я стала слишком зависеть от Вас. Вы стали самым важным человеком в моей жизни, и это пугает меня».

На следующем сеансе Карен вошла в мой кабинет и направилась сразу к стулу, не поздоровавшись со мной, что было необычным. Она шла медленно, но целеустремленно. Она расположилась на стуле, но лицо ее было мрачным.

- Я чувствую, что самоубийство - единственный выход, - произнесла она сухо. - Я медлила, но сейчас самое время. Я больше не боюсь.

После этих слов она посмотрела мне прямо в глаза.

- Почему сейчас самое время? - спрашиваю я, хотя прекрасно знаю, что чем больше она мне доверяется, тем сильнее у нее желание покончить с собой. Я рад, что она сказала это в самом начале, поэтому мы сможем разобраться во всем до прихода следующего пациента.

- Моя мать уехала в Венгрию, откуда она родом, - Карен уже рассказала то, как ее мать оскорбляла и унижала.

- По этой причине сейчас подходящее время?

- Нет, не из-за этого.

Я подумал, тогда, почему же ты так ответила. Нет никакой связи между отъездом ее матери и ее желанием покончить с собой, это бессмысленно. Тут должно быть что-то еще.

- Из-за Вас я чувствую себя виноватой по поводу своих мыслей о самоубийстве, - сказала Карен, посмотрев в пол, а затем через некоторое время продолжила. - Вы - единственный, кто пытается помочь.

- Вы не думали о том, как бы я себя чувствовал, если бы Вы покончили с собой?

Внезапно Карен подняла глаза.

- Ну, да, я написала Вам письмо на этот случай, но не отправила его, - Она взяла сумочку, наклонилась ко мне и передала письмо, предварительно отвернувшись.

Я взял его и положил в сторону, чтобы сконцентрироваться на том, что она говорила.

- Я всегда знала, что все закончится самоубийством... время пришло, - она на мгновенье ушла в себя. - Я просто не хочу жить.

Я оставил ее последние слова без внимания, обдумывая то, в какую бездну она сама себя загоняет.

- Терапия - для Вас своего рода переходный этап в жизни, - начал я. - Вы годами пытались не замечать масштабы издевательств, которые Вы пережили, а теперь здесь со мной Вы столкнулись с этим лицом к лицу, и оно давит на Вас.

Я пытаюсь увидеть какой-то знак с ее стороны, что я двигаюсь в правильном направлении. Она немного поерзала на стуле, но мне не удалось достучаться до нее. Я должен попробовать еще раз.

- Меня тревожило, что это могло произойти, - продолжил я. - Сейчас кому угодно было бы тяжело, кто пережил всё, что пережили Вы. И также тяжело довериться кому-то, чтобы обратиться за помощью.

Карен начала немного плакать - это хороший знак.

- Ваша мать уехала, Вы чувствуете себя совсем одинокой, и остался только я один, кто помогает Вам, а Вас мучает вопрос, можно ли мне доверять.

Карен начала рыдать, закрыв лицо руками. Слезы очищают.

- Ваши чувства по отношению ко мне сформировались, они окрепли, но при этом стали опасными. Довериться ли мне или умереть?

Карен согнулась, ее грудь поднималась и опускалась от рыданий. Я замолчал, чтобы дать ей возможность прийти в себя.

- Я не хочу, чтобы Вы совершали самоубийство, - произнес я, наклонившись к ней. - Как мы можем это предотвратить? Я смотрю на нее в ожидании ответа. Один я не справлюсь.

Ей удалось только пожать плечами.

- Мы могли бы поместить Вас в больницу. Вы там будете в безопасности.

Как специалист, я вынужден это предложить, но это подло с моей стороны. Уже побывав в психиатрическом отделении, у нее сгорела страховка, и как только она обратится за неотложной помощью, то, по законодательству, ее поместят в государственную психбольницу. Они ее выпишут, как только она прикинется, что не причинит вред себе, а на самом деле ей не полегчает, и я в итоге потеряю с ней связь.

Я поработал в подобных заведениях и знаю, о чем говорю. Нужно было найти альтернативу.

- Я не хочу возвращаться в больницу, - твердо заявила Карен. - Там мне станет только хуже.

- Не может быть ничего хуже, чем потерять Вас, - сказал я прямо и уверенно. Теперь она обратила на меня внимание. Мы сидим молча, пока она переваривала мои слова.

- Возможно, если бы нам удалось сейчас лучше разобраться, в чем причина Вашего желания, мы смогли бы что-то придумать.

Теперь мне надо было заткнуться. Когда задаешь пациенту серьезный вопрос, все произнесенное им после будет являться ответом. Самое сложное и вместе с тем важное - совладать с собой и не заговорить до того как это сделает Карен. Я вижу, она размышляет над ответом, а я пытаюсь его предугадать.

Ее лицо выражало только грусть. Где-то через полторы минуты она начала шевелиться на стуле.

- Я всегда знала, что моя мать меня не любит, но я не осознавала это в полной мере, - Карен замолчала. - Я думала, что, если бы могла дать ей больше, то она бы меня полюбила, но я просто не могу.

Я думал, что Карен еще подразумевает и то, что я не люблю ее, как и ее мать, поэтому, какой для меня смысл оставаться с ней и помогать ей. Если ее родная мать не любит, тогда почему она должна ждать, что я буду о ней заботиться?

- И почему сейчас? - спросил я.

- Просто, кажется, что время пришло, - ответила она со вздохом отчаяния.

- Думаю, Вы боитесь того, что мы стали близки, и ищите выход.

Я смотрел на нее. Мои слова одновременно и вызов, и уловка. Карен отвернулась. Я снова должен замолчать. Она либо в игре, либо нет - только ей решать. Она молча поежилась на стуле.

- Я не знаю... Я боюсь надеяться. - Карен выглядела сбитой с толку, но теперь она села прямо на стуле. Возможно, она в игре.

- У меня есть план, - мне нужно ее надежду увязать со мной. - Теперь я понял, как трудно Вам было осознать неспособность матери любить Вас. Ко всему прочему прибавилось отчаяние от того, можно ли мне довериться сильнее, чем Вашей матери, учитывая то, через что Вы можете пройти в ходе лечения. В то же время Вы боитесь, что я буду издеваться над Вами точно так же, как и Ваш отец, если Вы будете считать меня близким человеком.

Я ждал, когда мои слова дойдут до Карен.

- Но также важно, чтобы Вы были в безопасности, - продолжил я. - Сегодня среда. Я позвоню Вам вечером и завтра вечером, а затем мы встретимся в пятницу в час дня. Вы обещаете, что с Вами ничего не случится до моего звонка сегодня?

Мне удалось поймать ее взгляд, и я ждал от нее ответа.

- Хорошо, - произнесла Карен.

- И с Вами все будет хорошо до завтрашней ночи? - я снова выжидал.

- Я постараюсь, - ответила она с меньшей уверенностью. Я не отпускал ее взгляд и через некоторое мгновение она кивнула.

- Сейчас этого хватит. Если я до Вас не дозвонюсь или Вы не придете в пятницу, то я позвоню в полицию и попрошу их навестить Вас, - я хотел дать ей понять, что я предельно серьезен и готов идти до конца, чтобы гарантировать ее безопасность.

- Хорошо, - Карен выдавила из себя признательную улыбку, а я про себя облегченно выдохнул.

Карен никак не могла решить проблему доверия. Терапия продолжалась уже два с половиной года, и она только сейчас решила всерьез взяться за нее. Я надеялся, что она выкарабкается. По крайней мере, она ушла в лучшем состоянии духа, чем пришла.

Здесь я привожу текст письма, которое мне передала Карен в начале сеанса:

«13 июня 1991 года.

Уважаемый доктор Байер,

Спасибо за Вашу помощь. Я очень Вам благодарна. Если бы Вас не было, то я вряд ли бы прожила так долго. Я просто хочу Вам сказать, что бы ни случилось со мной, это все моя вина. Так больше не может продолжаться, и у меня есть план. Депрессия тут не при чём. Я просто не хочу жить. И единственным выходом будет закончить ее. Я постараюсь объяснить, как умею.

Я выбрала смерть. Она лучше жизни. Я буду свободна от кошмаров, которые постоянно преследуют меня. Мне не придется снова встречаться со своим отцом и дедушкой. Как и с моей матерью. Я буду счастлива и умиротворенна. Я не чувствую вины. Я никогда не буду чувствовать себя снова нечистой и отвратительной. Я не буду больше причинять себе вред.

Мне не придется бороться с тем, как я к Вам отношусь. Пустота внутри перестанет быть моим бременем. Чувствую, сейчас подходящее время.

Каждому кусочку - свое место. Я забронировала номер в мотеле рядом с моим домом. Я решила попробовать с таблетками, которые у меня лежат дома. Если не сработает, то у меня есть пистолет. Я чувствую себя совсем одинокой. Я хотела бы поделиться этим с Вами, но я уверена, что Вы попытаетесь меня отговорить, а я не могу этого допустить. Пожалуйста, поймите, что я дальше так не могу. Мне очень грустно. Я рада, что познакомилась с Вами и надеюсь, что Вы меня не возненавидите за это.

Желаю всего Вам самого наилучшего в будущем. Вы прекрасный врач и заслуживаете только самого лучшего. Берегите себя и свою семью.

С любовью,

Карен Оверхилл».

Я позвонил ей в тот же день в семнадцать двадцать, но никто не ответил. Я понимал, что она в отчаянии, но я надеялся, что ее обещание мне не даст ей покончить с собой. Это один из тяжелых периодов в жизни психиатра, когда вынужден ждать и наблюдать со стороны, выберет ли настолько нестабильный пациент, как Карен, жизнь или смерть. Если она выберет жизнь, то это означает, что отчасти она поступила так из-за меня.

И если она выберет самоубийство, то сделает это вопреки мне.

Я позвонил снова, и она подняла трубку. Я беседовал с ней очень долго в этот и следующий вечер. Карен пришла в мой кабинет два дня спустя. Выглядела она лучше, хотя признаки были едва уловимы: больше энергии в ее походке, более живые движения, уверенная осанка и больше зрительного контакта. Карен обычно одевалась примерно одинаково, и ее прическа практически не менялась. Если верить ей, то с каждым днем ей становилось все лучше.

Хотя она думала, что это уже и не важно, раз она пришла, но теперь сомневалась насчет самоубийства. Часть ее хотела изменить свое мировосприятие и жить. Прошлой ночью, впервые в жизни, она испугалась своих подобных мыслей. Каким-то образом раньше она не осознавала, что после ее смерти ничего не будет: ни ее детей, ни мужа, ни меня.

- Думаю, не связано ли мое желание умереть с тем, что я не хочу заниматься любовью со своим мужем снова, - спрашивала она саму себя. - Забавно, но я не помню, что вообще занималась с ним сексом.

Я посмотрел на нее недоуменно.

- Я знаю, что занималась, но должно быть я всё вычеркнула из памяти.

Вычеркнула все?

Карен недолго сидела молча и о чем-то думала.

- Почему-то глубоко внутри я знаю, что не хочу жить. Я купила несколько патронов для пистолета своего мужа, - призналась она.

Меня заинтересовало «вычеркивание из памяти», но сначала я должен был отвлечь ее от тяги к пулям и смерти.

- Как Вы думаете, у нас получится выстроить отношения так, чтобы мы доверяли друг другу? - спросил я. - Такие, чтобы Вы могли рассказать мне все, что Вас тревожит, а я при этом постараюсь Вас понять?

Карен выглядела озадаченной сначала, но затем мне показалось, что она решила это обдумать. Она не ответила, но я надеялся, что она ухватится за эту возможность.

- Я хотела, чтобы Вы бросили мучиться со мной, - сказала она, обернувшись ко мне, выйдя за порог моего кабинета.

Я смотрел ей вслед, пока закрывающаяся дверь не скрыла ее полностью из виду.

Я размышлял о приготовлениях, которые она сделала для самоубийства. Я знал, что она легко может снова за них взяться, поэтому нам надо от них избавиться. На следующем сеансе я спросил ее о пулях. Карен признала, что с ними ей комфортнее - с тех пор как она их купила, она знала, что может покончить с собой.

- Почему же эта мысль успокаивает?

Карен замолчала, удивленная моим вопросом, потому что она не думала, что подобные чувства могут быть чем-то особенным.

- Я планировала самоубийство большую часть своей жизни. Когда мне было девять или десять лет, я хотела лечь на железнодорожные пути и ждать приближения поезда, - Карен говорила о подобных вещах спокойно и со взглядом мертвеца, от которого холодок пробегал по моей спине. - Это казалось единственным окончанием моей жизни.

Вчера Карен позвонила ее тетя и сказала, что ее дедушка заболел и находился в больнице. Она хотела, чтобы Карен навестила его, но она сама боялась видеться с ним. Это событие вызвало в памяти воспоминание о том, как она вместе с семьей побывала на пляже, когда ей было восемь или девять лет:

Карен сидела на заднем сидении дедушкиного Бьюика между двумя младшими братьями. Ее братья тыкали друг друга через нее. Им было шесть и восемь, а Карен - девять. Когда игра мальчиков становится яростнее, они тыкают и толкают Карен.

- Прекратите! - крикнула она.

- Карен! Успокойся! - ее мать повернулась, сидя между дедушкой, который за рулем, и ее отцом. - Если будешь беситься, то останешься в машине.

Все трое затихли на заднем сиденье, когда дедушка припарковал машину в пляж Северной авеню.

Карен шла за матерью на пляж. Солнце сияло, было жарко и кругом было полно народу. Ее мать расстилает покрывало, а дедушка раскрывает садовый стул и берется за пиво. Ее отец пошел с сыновьями купаться. Мальчики убежали дальше, а он брел мимо загорающих людей, уставившись на несколько молодых женщин. Карен подошла к воде и вошла в нее по колени, но вода холодная, и она вернулась на берег. На полпути к матери она плюхнулась на песок и начала строить песочный замок. Несколько раз она набирала воды, смачивала песок, чтобы из него было легче лепить.

Когда пришло время уезжать, дедушка подошел к ней и протянул руку, чтобы забрать ее. К сожалению, Карен пришлось покинуть свой городок, который она построила, и последовать за ним к матери, а затем и в машину. Карен заняла место посередине заднего сидения, а ее братья забрались внутрь следом. Приехав домой, Карен вылезла из машины, а оставшийся песок с пляжа сыпался с ее ног и купальника. Когда это увидел ее дедушка и остатки песка на заднем сидении, его лицо побагровело.

- Карен! Ты напачкала! Машина полна песка!

Карен встала как вкопанная. Она посмотрела на мать, которая отвернулась и повела ее братьев в дом. Карен сделала шаг в их сторону.

- Стоять! - крикнул дедушка, - Не хочу, чтобы ты разнесла песок по дому. Он схватил ее за руку и большими шагами направился к заднему двору.

Он тащил ее, не отпуская ее руку, жутко ругаясь, а Карен пыталась удержаться на ногах. Он провел ее через весь задний двор к сараю, который они называли «шанди». Дедушка распахнул дверь и втолкнул ее внутрь, в темноту.

- Оставайся здесь.

Карен стояла в сарае, сбитая с толку, выглядывая из раскрытого дверного проема. Ее дед пошел к заднему крыльцу, поднял с земли шланг и начал крутить вентиль. Затем он, покачиваясь, пошел к Карен, его губы продолжали изрыгать ругательства. Он направил шланг на Карен, держась на расстоянии от сарая.

- Вот, умойся. Карен взяла протянутый шланг дрожащими руками и быстро водила им по ногам и лодыжкам.

- Так не пойдет! - дедушка взял шланг и зажал его конец большим пальцем, тем самым усилив напор струи.

- Повернись! - он облил ее спину и ноги, наблюдая за тем, как Карен дрожала и коченела от холодной воды.

- Ложись. Мне надо смыть весь песок.

Карен легла на серый бетонный пол сарая вся дрожа. Ее дед встал над ней со шлангом в руках. Он поливал ее бедра и брызнул на живот. Она взвизгнула, потому что вода была холодной, но ее дедушка, чей взгляд бросал в дрожь, приказал ей молчать. Он положил шланг на бетонный пол и руками раздвинул ей ноги. Он поднес шланг к ее промежности и направил струю воды туда.

- Лежи смирно, - пролаял он.

Он пальцем отодвинул ткань купальника.

- Мне нужно смыть весь песок, - повторил он.

Карен зажмурилась изо всех сил. Он поднес металлический наконечник шланга к ее половым губам и пустил струю холодной воды. Карен пронзила боль и ощутила одновременно холодное и горячее давление внутри нее. Из горла наружу просился крик, но она не могла выдавить из себя ни звука.

Ее дедушка убрал шланг, вернул ткань купальника на место и поднялся.

- Теперь все чисто. Пойдем съедим по мороженому.

Карен поднялась и, пошатываясь, пошла к машине. Ее дедушка взял ее за руку и шел рядом. Они пошли в «Тэйсти-Фриз» на пересечении Пятьдесят первой и Дэймен. На обратном пути она сидела на переднем сидении и ела ванильный рожок.

На красном сигнале светофора дедушка посмотрел на неё

- Не урони свое мороженое, - сказал он и ткнул ее между ребер.

Карен вцепилась в свой рожок, но он ткнул ее еще раз, теперь одновременно с двух сторон.

- Не урони его. - Карен вздрогнула, и одним неловким движением мороженое упало на ее колени.

- Посмотри, что ты наделала. - Она почувствовала, как мороженое начало таять на ее ногах и посмотрела на своего дедушку в ожидании, что тот ее ударит. Он правой рукой начал размазывать мороженое по ее ногам, животу и между бедер. Карен ощутила облегчение вместе с подкатывающей тошнотой.

Когда они вернулись домой, дедушка взял ее за руку и отвел за дом.

- Нужно снова тебя помыть, - он пошел за шлангом.

Когда Карен закончила свой рассказ, она опустила голову и начала плакать. Я молча ждал некоторое время.

- Что такое? - спросил я.

- Вы, должно быть, думаете, что я отвратительна.

- Почему?

- Я чувствую себя такой грязной.

- Я понимаю, как Вы чувствуете себя после всего этого. - Карен всё плакала.

Я не мог это понять всерьез да и как? Зачастую лучше всего, когда не знаешь, что сказать - просто посочувствовать.

- Кажется, время нашего сеанса подходит к концу. В следующий раз мы можем начать с того момента, на котором остановились.

Карен зашла в мой кабинет, промокшая насквозь, держа сумочку подмышкой как полузащитник в американском футболе. На дворе конец июня 1991 года и за окнами, выходящими на парк, шёл дождь. Она быстро кивнула мне в знак приветствия, направляясь к своему стулу.

- Последние две недели я носила пули с собой, - сказала она, держа сумочку на коленях. - Каждый раз я думала, что отдам их Вам, но не отдавала. Не уверена, что сделаю это сегодня.

- Звучит так, словно часть Вас хочет отдать их мне, раз Вы принесли их и говорите о них.

Мне не следовало напрямую спрашивать о них. Необходимо, чтобы мысль отдать их мне, была ее собственной.

Карен сидела в нерешительности, смотря в сторону. Я ждал. В итоге она посмотрела вниз, открыла свою сумочку и извлекла из нее пластиковую коробку, в которой было около двух сотен патронов калибра 5,6 мм. Некоторое время она рассматривала её, а затем протянула мне. Я взял её и положил на стол рядом с собой.

- Есть ли что-нибудь еще, что Вы бы хотели мне отдать? - поинтересовался я.

Она вскинула голову, зрачки ее глаз были расширены. Затем она снова посмотрела вниз, засунула руку в сумку, замерла и вынула оттуда небольшой складной нож с бритвой в нем. На мгновение она держала его в руке, словно предаваясь воспоминаниям, затем протянула рука и отдала его мне. Ощущение было, словно она вверила мне свою жизнь.

- Что-нибудь еще? - она два раза резко помотала головой, не смотря на меня. - Важно, чтобы Вас не окружало ничто, что может причинить Вам вред.

- Но все может причинить мне вред.

- Что Вы имеете в виду? - теперь пришел мой черед удивляться.

- Все может причинить мне вред, - повторила она, словно я не услышал ее с первого раза.

- Я не понимаю, - у нее явно было что-то на уме. Карен смотрела в пол и начала говорить мягко.

- Мой отец привык издеваться надо мной разными способами. Ему нравилось засовывать в меня разные предметы: ложки, ножи... отвертки... и вешалки. Много разных предметов.

- Ясно.

Карен больше не стала об этом распространяться, а я не стал настаивать на деталях. Она только начала рассказывать мне все ужасы, через которые прошла. Мне следовало быть как можно более внимательным слушателем и не встревать тогда, когда она говорила. Надо было дать ей почувствовать, что я принимал ее со всем ее багажом страхов и переживаний и что ее рассказы не разрушат наши отношения.

5.

Арест отца

Карен все сильнее привязывалась ко мне, что ее ужасало. Чем больше она мне доверялась, тем больше того, что она хранила в себе, начинало вырываться наружу, часто, когда мы не были готовы с этим столкнуться. Ряд ее писем, написанных ею между сеансами, показывали, как ее начинали поглощать воспоминания из прошлого.

«24 июля 1991 года

Мне грустно.

Я думала о своей подруге, Джейн, и о своей новой подруге, Тэмми. Я им завидую им обеим. Не потому что у них хорошие отношения с их врачами, а потому что их врачи их обнимают. Не понимаю, почему это меня расстраивает, потому что я никогда не думала, что хотела бы, чтобы ко мне кто-то прикасался. Я всегда представляю, как Вы меня обнимаете».

«1 августа 1991 года

Прошлой ночью мне приснился сон, будто я тонула в бассейне. Мужчина топил меня, держа мою голову под водой. На его левой руке было золотое кольцо. Я много раз видела этот сон, но впервые в нем появилось кольцо».

«3 августа 1991 года

Прошлой ночью меня не отпускали воспоминания из детства. Я вспомнила, куда спрятала свои окровавленные трусики после того как меня изнасиловал дедушка. Моя бабушка их нашла. Мне было около восьми лет. Они были в коробки со всякими тряпками, и она спросила, почему я положила их туда. Она подумала, что я стыдилась того, что у меня начались месячные. Только это случилось за три года до того как они начались на самом деле. Трусики выбросили, и больше никогда не возвращались к этой теме».

Когда Карен пришла ко мне пятого августа, мы обсуждали ее письма с 24 июля по 3 августа. Я не знал, с чего начать. Но раз наши отношения стали цементом, укрепляющим лечение, то я начал с них.

- То, что я Вас не обнимаю, заставляет Вас думать, что я не забочусь о Вас? - она кивнула и сказала, что так и есть.

Я ответил, что могу понять это и что на ее месте так бы чувствовало себя большинство людей.

Могло показаться, что смысл этих двух фраз пересекается, но я пытался ими дать понять Карен, что возможно я и хотел обнять ее, но по какой-то иной причине не мог. Я не мог логически и аргументировано объяснить, почему стоит исключить объятия, что это непрофессионально, приведет к разрушению существующих отношений и т.д. Она бы подумала, скорее всего, что я хочу отделаться от нее отговорками.

Иногда я задавался вопросом, какой вред могло нанести Карен (находившейся в тяжелом положении) объятие, простое человеческое утешение. К сожалению, хотя она и говорила, что хотела объятий, как маленький ребенок, я не мог быть уверен, что они на нее окажут полезное действие. Поскольку какой-то частью нее оно могло быть воспринято как нечто извращенное, я решил, что не пойду на такой риск.

- Мне хотелось узнать больше о том случае, когда Ваша бабушка кровавое пятно на Ваших трусиках, - надавил я.

Я был удивлен тем, что она не стала выяснять истинную причину. Мне казалось, что это было весомым неосознанным упущением с ее стороны. Я сказал это, чтобы дистанцироваться от людей из ее прошлого, которые покрывали издевательства над ней.

Мы также обсудили сон, в котором некий мужчина топил ее. Хотя у меня и были подозрения, что рука с кольцом на ней, принадлежала мне, мне было интересно узнать, что об этом думала сама Карен.

- Как Вы думаете, кому принадлежит эта рука? - она посмотрела на мою левую руку и нервно поерзала на стуле.

- Я не знаю, - ответила она отвернувшись.

- Что Вы чувствовали, находясь под водой в этом сне?

- Нехватку воздуха и отчаяние.

Все психотерапевты должны обладать чертами одновременно и женщины-мазохистки, и высокомерного мужчины. С одной стороны врач должен отбросить свое эго и быть предельно чутким слушателем. С другой - необходимо вовлечь пациента в процесс лечения и заставить его выкладывать все свои жизненные переживания. За время своей работы я преуспел в первом аспекте, но топтался на месте со вторым. Я мог часами принимать пациентов, день за днем, подстраиваясь под каждое колебание их эмоционального состояния. Ну, ладно, я был не настолько хорош, но мне всегда хотелось узнать, как у людей устроены психические процессы, и ради этого я работал над собой.

На дворе 1991 год, и я почти десять лет практикующий врач. Ко мне пришло осознание, что мои возможности не безграничны, и я начинал чувствовать себя не в своей тарелке, принимая весь день пациентов, расспрашивая их из своего кресла. Хотя история каждого пациента уникальна, но причина того, как они дошли до своего нынешнего состояния, остается неизменной. Не все из них столь же занятны как Карен. Провожая взглядом автомобили на Девяносто пятой Улице, я боялся, что навсегда застряну в своем кресле, выслушивая рассказы пациентов до тех пор, пока я не стану слишком немощным, чтобы из него встать..

4 ноября 1991 года Карен рассказала мне, что ее дедушка умер. Она присутствовала на поминках, но не помнила их - она «выключилась» на шесть часов. Она испытывала к нему смешанные чувства, потому что иногда он к ней хорошо относился. После похорон желание ранить себя усилилось. Оно повлияло на нее ужасным образом, наполнив ненавистью к самой себе.

- Вы думаете, что это было вызвано смертью Вашего дедушки?

- Я не уверена. Может, и так, - мое предположение она восприняла спокойно.

- Тогда, может, причина в другом?

Карен смотрела в окно - неизвестно, услышала она меня или нет.

- Доктор Байер, я хочу перед Вами извиниться за то, что попросила обнять меня, - говоря это, она не смотрела на меня, скорее она разговаривала сама с собой. - У меня не было права просить Вас об этом. Мне нужна поддержка, и я только и думала о том, почему Вы не хотите меня обнять. Мне не по себе от такого желания, но я, словно ребенок, который нуждается в объятии, безобидном заботливом прикосновении без сексуального подтекста. Вы единственный человек, который мне не навредит. Если честно, впервые в жизни мне хочется, чтобы ко мне прикоснулись. Я не хотела Вас обидеть. Может, мне нужно подтверждение, что Вы не уйдете из моей жизни.

Я был сбит с толку. Не из-за того, что она хотела, чтобы я ее обнял, и извинялась за то, что сказала мне об этом (само по себе это очень трогательно), а тем, в каком контексте она извинилась. Обычно существует глубинная эмоциональная связь между вопросом и мысленной ассоциацией, которую он вызывает. Сначала она говорила о том, что ее побуждало наносить себе увечья, а потом перешла на извинение. Усиление ее пагубной наклонности являлось реакцией на смерть дедушки или на мое нежелание обнять ее? Или же на оба этих события? Как они соотносились между собой? Карен выглядела огорченной, ей было явно неловко. Возможно, я недооценил двойственность ситуации, в которой она оказалась. Она хотела, чтобы я до нее дотронулся, но при этом ненавидела себя за это. Если она ранила себя по этой причине, что же она сделала, если бы я обнял ее?

Конец января 1992 года, близился вечер, падающие снежинки сверкали в лучах городского освещения. Я ждал Карен. Я не видел ее пару недель, пока был в отпуске. Мне было немного не по себе от того, с чем мне придется столкнуться сегодня.

- Моя невестка написала заявление в полицию на моего отца за домогательства к моей племяннице Нине и моей дочери Саре, - выпалила Карен, входя в мой кабинет. Она выглядела обеспокоенной, хотя я ожидал, что она будет удовлетворена тем, что ее отца, в конечном счете, накажут за свои ужасные поступки.

- Что беспокоит Вас? - спросил я.

- Скоро начнется судебное разбирательство, а моя мать названивает мне. Она допытывается, не приставал ли он ко мне, - Карен выглядела напуганной. - Если я скажу правду, то мне кажется, что кто-то перережет мне горло.

- Перережет горло?

- Мне это обычно говорил отец. Он говорил, что, если я кому-нибудь расскажу, то он перережет мне горло. Он обычно проводил ножом по моей шее, словно он всерьез намеревался так сделать, - ее глаза округлились.

- Вы думали, что он на такое действительно способен?

- Конечно.

В конце февраля Карен объявила мне, что полиция арестует ее отца на следующий день.

- Мой муж говорит, что это будет моя вина, если что-нибудь случилось с Сарой. Я никогда не оставляла ее одну с моим отцом, потому что знала, что могло случиться, - Карен выглядела огорченной и отчаявшейся. - Но могло так случиться, что я раза два оставила ее у своих родителей. Что-то могло произойти тогда. Карен погрузилась в свои темные мысли.

Я ждал, что она продолжит. Я часто задавался вопросом, почему много лет назад она не убежала как можно дальше из ее родительского дома. У нее никогда не было четкого ответа - только пожимала плечами. Я заметил слезы в глазах Карен.

- Мой муж прав, - она плакала. - Это моя вина. Я никогда не должна была оставлять ее там, никогда. Карен настолько глубоко окунулась в пучину отчаяния, что я не был уверен, что смог бы ее оттуда вызволить.

- Вы проверяли, чтобы Ваш отец не оставался наедине с Вашей дочерью, - начал я, стараясь приободрить ее. - Вы полагали, что при Вашей матери он не сделает ей больно.

- Да, - отозвалась Карен.

- Что говорит Сара? - Карен немного выпрямилась.

- Она говорит, что он с ней ничего не делал.

- Вы ей верите?

- Так бы и я ответила в ее возрасте, - ответила Карен со слабой улыбкой.

- Но то, что произошло с Вами, не случилось с ней, не так ли?

- Да.

- Вы думаете, Сара говорит правду?

Карен в нерешительности, но я думаю, что она начинает выбираться из бездны.

- Я не знаю, - произнесла она, поерзав на стуле. - Я спросила ее, угрожал ли он ей, она ответила, что нет, и она не была напугана при этом.

- Она не выглядела так, как Вы, когда Вам угрожали перерезать горло, - подытожил я.

- Да, не выглядела.

- В таком случае есть высокая вероятность того, что Саре он не причинил вреда в отличие от Вас и Нины.

Карен кивнула. Ей все еще не по себе, но все же лучше. Она все еще в глубокой депрессии, но больше не жаждала смерти. Сейчас этого хватит, к тому же время сеанса истекало.

В начале марта 1992 года после того как ее отца арестовали и посадили за решетку, мать и тетя Карен начали давить на нее с тем, чтобы она дала показания, что ее отец не домогался ее дочери. У Карен не было веских доказательств обратного, поэтому она решила отмалчиваться. Карен описала мне в красках ее последний разговор с Катриной, ее матерью:

- Твой отец никогда бы до такого не опустился! - кричала Катрина, - Он никогда бы не обидел девочку!

- Как раз наоборот, - ответила тихо Карен.

- О чем ты вообще говоришь? - Катрина перешла на вопль. Ее голос был скорее обвиняющим, чем удивленным.

- Ты думаешь, он приставал к тебе и занимался с тобой сексом! - Карен не поднимала глаз и не отвечала. - Ты это все выдумала! У Катрины была привычка навязывать свое мнение, чтобы сделать свои аргументы более весомыми.

- Скорее всего, ты сама над собой надругалась. Видимо ты сама этого и просила! Это все твое воображение! - Катрина была неумолима.

Карен было плохо. Тогда она начала сомневаться в том, что с ней на самом деле произошло. Но затем она вспомнила, что ее отец привязывал ее запястья и лодыжки электрическими проводами к кровати, и все снова встало на свои места.

Полицейские потребовали, чтобы было проведено медицинское обследование Сары на предмет изнасилования. Карен согласилась, но оно не выявило никаких признаков оного. Тем не менее их выявили у Нины. Катрина, как и тетя Карен, в один голос уверяли, что не верят, что ее отец кого-то изнасиловал и хотели, чтобы Карен вытащила его из тюрьмы. Катрина, в особенности, беспокоилась по этому поводу, поскольку, пока он находился там, не было зарплаты. Катрина постоянно умоляла, угрожала и унижала Карен, пытаясь заставить ее выслать ей тысячу долларов, необходимых для залога.

Находясь в тюрьме, отец звонил Карен за ее счет несколько раз каждую ночь. Она отказывалась платить. Из-за этого ее головные боли усилились до такой степени, что ее начало тошнить. Один из полицейских, детектив Флаэрти, посоветовал дать ему знать, если ее отец продолжить донимать ее. Карен не спешила с этим, поскольку боялась мести отца и еще большего гнева матери.

В начале апреля 1992 года тетя Карен внесла залог. Он пробыл в тюрьме порядка шести недель. Как только его выпустили, он названивал Карен всю ночь, пытаясь заставить ее свидетельствовать в его пользу. В конечном счете она позвонила детективу Флаэрти, который настоятельно порекомендовал ему не контактировать с Карен, иначе он отправится обратно за решетку.

- Моя мать хочет, чтобы я свидетельствовала на суде, - говорила Карен замирающим голосом. - А мой муж винит меня за все.

Она глубоко вздохнула и откинулась на стул. Она смотрела на меня взглядом, полным безысходности.

- Я не хочу больше жить.

Мать, отец, муж, самоубийство... Мне нужно быстро решить, за что взяться в первую очередь.

- Ваша мать хочет, чтобы Вы дали показания? - переспросил я.

- Да, она хочет, чтобы я сказала, что мой отец никогда меня не насиловал.

- Что Вы хотите сделать?

- Я хочу умереть! В моих снах большие руки душат меня, я задыхаюсь. Я просыпаюсь, хватая ртом воздух, а когда засыпаю, то вижу этот же сон снова и снова, - Карен тяжело дышала, держа руки на шее, будто переживая свой же кошмар.

- Большие руки... Похоже на то, как ребенок воспринимает руки взрослого мужчины.

- Я рассказывала Вам, что мой отец угрожал убить меня, если кому-либо расскажу о том, что он делал со мной. Он не шутил. Он доказал это, пытаясь задушить меня, пока я не начала задыхаться. Прежде чем я упала в обморок, он остановился, но сказал, что мог и продолжить, если бы захотел.

- Адвокаты просили Вас дать показания? - Карен покачала головой. - В таком случае не будем сейчас переживать по этому поводу. Считаем, что не будете, пока Вас не вызовут в суд. Не думаю, что это произойдет. Если Ваша мать будет снова настаивать, то просто скажите ей, что не будет врать под присягой. Пусть она сама решает, что Вы имели в виду. Договорились?

Карен кивнула, пристально смотря на меня. Это не совсем лечение, но ее мыслям необходимо было направить в правильное русло. Я воспользовался ее молчанием, чтобы продолжить.

- Раньше мы обсуждали Ваше намерение уйти от мужа из-за того как он с Вами обращается. Что Вы думаете сейчас по этому поводу?

Я пытался разобраться с проблемами, которые могли как-то влиять на ее нежелание жить. Если бы мне удалось ее поддержать и предложить выход, то она не была бы такой отчаявшейся. Мне нужно больше информации об обстановке в ее семье.

- Я не готова решать вопрос со своим браком, - ответила Карен, вздохнув.

Я наблюдал за ней, неподвижной, побитой, и изо всех сил стараюсь сопротивляться заразности ее депрессии. Я хотел помочь ей двигаться дальше, но очень тяжело мотивировать человека, страдающего от депрессии.

- Мой сын меня тоже не уважает, - продолжила она. - Он поступает по примеру отца. Я не наказываю его, потому что боюсь, что не смогу остановиться, как мой отец. Мой муж разрушает все мои попытки навести дисциплину - если я оставляю своего сына сидеть дома, то он его выпускает, и он в итоге хороший.

Она ненадолго замолчала.

- Я скорее умру, чем пройду через развод и попытаюсь жить одна.

Так, задача не упрощается. Меня интересовало, сможем ли мы начать решать эту проблему и сделать, по крайней мере, мизерный прогресс в этом направлении.

- Если бы Вы могли выбрать одну вещь, то, что бы Вы выбрали, что могло бы выправить Ваше положение? - спросил я. Да, возможно, это глупый вопрос, но мне нужно было с чего-то начать, чтобы она задумалась о переменах вместо того, что бы чувствовать себя беспомощной.

- Пристрастие к выпивке Джоша, - ответила она. - Он открывает бутылку по возвращении домой и не перестает пить до того как не отключится.

- Напомните, как он себя ведет, когда выпьет?

- После нескольких банок пива - тихий, но, когда выпьет больше, то он невыносим, - Карен отвернулась. - Тогда он и избивает меня. Когда его приступы ярости проходят, он засыпает.

Трудная задача. Мы ничего не сможем сделать с этим пристрастием Джоша. Только он мог изменить свое поведение. Но, может быть, мы могли сделать что-то, чтобы уберечь ее от этого.

- Когда он начинает пить и затихает, чем Вы занимаетесь? - поинтересовался я.

- Стараюсь, чтобы ни я, ни дети его не беспокоили и жду.

- Как со своим отцом. - Она посмотрела на меня, и я прочитал по ее лицу, что мои слова заставили ее мозг включиться, поскольку она сопоставила и увидела общие черты в издевательствах со стороны своего отца и мужа.

- Когда Вы были забитым ребенком, у Вас не было другого выбора кроме как как-то выживать дома. Хотя теперь Вы в похожей ситуации, но сейчас Вы повзрослели, и перед Вами больше возможностей. Если Вы понимаете, что не можете развестись, то Вы можете уходить из дома тогда, когда Вы наиболее уязвимы. Когда Ваш муж начинает пить, соберите себя и детей и выйдете на час-другой из дома, когда он притихнет. Съешьте мороженое или сходите в кино. Возвращайтесь, когда он заснет. - Карен кивает и внимательно меня слушает.

- Что бы Вы еще изменили в своем муже, если бы были в состоянии?

- Мы постоянно ссоримся по поводу моих визитов к Вам, - сказала она, и я кивнул, чтобы она продолжала. - Например, в прошлую субботу. Он ударил меня сюда, - она показала на низ живота. - После этого у меня там постоянно болит.

- Вы ходили ко врачу? - я смотрел на нее и думал, какие внутренние органы могли причинять ей такую боль.

- Нет, - ответила Карен слабым голосом.

- Как так? - спросил я немного на взводе.

- Я надеялась, что умру, - из глаз Карен потекли слезы, ей было трудно говорить. Она отвернулась от меня, стыдясь себя.

Я ждал, когда она продолжит.

- Не знаю, что мне делать. Он кричит на меня не переставая. Он говорит, что это лишь вопрос времени, когда я начну издеваться над детьми, потому что я ничем не отличаюсь от своего отца. Он все говорит мне, что я должна покончить с собой и что должна прекратить посещать Вас, потому что это трата времени и денег. Он забирает страховые чеки, которые предназначены для оплаты Ваших услуг, обналичивает их и покупает выпивку и сигареты.

- Есть места, где окажут помощь женщинам, подвергшимся насилию... - Карен подняла руку, чтобы прервать меня.

- Я знаю. У меня уже есть вся необходимая информация.

- Почему же Вы не предприняли какие-либо действия?

- Я думала, что это не стоит того. Я не ожидала, что проживу так долго. Часть меня считает слабостью то, что я еще не убила себя. Если бы я была сильнее, то давно бы сделала это. - Карен смотрит на меня виновато.

- Первым делом, - я говорил это Карен прямо в лицо, чтобы она поняла, что это указание к действию. - Вы пойдете в больницу, чтобы Вас осмотрели. Это может быть простой синяк, но удар Вашего мужа мог стать причиной внутреннего кровотечения.

- Откуда мне знать, что это не я это сделала? – я был несколько сбит с толку, и она это заметила. - Иногда я сама себя тоже раню.

Это уже слишком.

- Независимо от того, в чем причина, - начал я c закрадывающимся раздражением в голосе. - Вы должны посетить врача, чтобы убедиться, что с Вашими внутренними органами все в порядке.

Карен пожала плечами и поворачивается с грустной миной, чтобы уйти.

- Я позвоню Вам завтра, - бросил я ей вслед.

Она никак не отреагировала и закрыла за собой дверь.

В 22.30 в октябре 1992 года мне позвонила Карена. Ее голос опустился до шепота.

- Я хочу изранить себя.

- Что произошло?

- Мой муж избил меня...- проговорила она плача на другом конце провода. Я молчал. - Бейсбольной битой... Я не хочу больше жить.

- Куда он бил?

- Ноги, спина. Не знаю.

Мы обсудили все варианты, которые она могла предпринять: позвонить в полицию, перебраться в приют для женщин, переночевать вместе с детьми у друзей и так далее. Она ничего не хотела делать. С ее слов, ее муж отключился и не проснется больше ночью. Я предложил ей выпить снотворные, которые я ей выписал, чтобы она могла поспать, а я сказал, что позвоню детективу Флаэрти.

Она неохотно согласилась и продиктовала мне его номер. Когда я позвонил, его не оказалось на месте, но я поговорил с женщиной, сержантом Джеймсон, которая восприняла всерьез мой рассказ о том, что Карен избивает ее муж. Она сказала, что все передаст детективу, и он мне перезвонит завтра утром. Я перезвонил Карен и пересказал свой разговор с полицией. Казалось, ей стало легче из-за того, что я взял инициативу в свои руки, и она заверила меня, что не будет травмировать себя. Мы определили дату нашего следующего сеанса.

Я снова позвонил Джеймсон, передал ей суть моего разговора с Карен, включая ту часть, где она обещала не наносить себе увечья (сугубо, чтобы прикрыть свою задницу), получил подтверждение, что Флаэрти позвонит мне завтра утром, но, если он освободится сегодня, то я попросил звонить мне прямо домой. Когда я положил трубку, часы показывали двадцать три часа, но мне казалось, что я говорил по телефону несколько часов. Мне это давалось с огромным трудом, но удивительно - я никогда не думал отказаться от Карен. Будто я увидел не умеющего плавать ребенка, упавшего в реку. Как же я могу не спасти ее? Я уже долго барахтаюсь в этой реке, борясь за нее, но никак не могу до нее дотянуться. Меня не покидало ощущение, будто я тону, но тем не менее всегда выбирался на поверхность, протягивая ей руку. Выберемся ли мы когда-либо на берег?

В конце ноября 1992 года Карен рассказала мне, что ее отец названивает ей. Судебное заседание должно было состояться через неделю. Он просил о помощи. Она бросает трубку, но все звонил и звонил. Мысли о членовредительстве вернулись. Она рассказала, что раньше носила с собой бритву (которую отдала мне раньше) для самоуспокоения, но теперь ей хотелось что-то получить от меня. Она тоже протягивала мне руку из бурной реки. Я пообещал придумать что-то к ее следующему приходу. Карен ушла от меня радостнее, чем когда-либо, в дверях повернулась и улыбнулась мне открытой улыбкой. Мне надо было подумать, что же я мог ей дать.

На следующую встречу Карен энергично вошла в мой кабинет, несколько смущенно улыбаясь мне, неся в руках коробку из-под обуви. Она села, положив ее на колени. Она смотрела на меня в ожидании разрешения. Я кивнул, глазами указывая на коробку. Она достала оттуда носовой платок своей бабушки, шпильку своей лучшей подруги из школы, прядь волос ее брата, образец ткани с одного из костюмов ее мужа и некоторые безделицы от мужчин, с которыми она встречалась.

Эти вещи напоминали о желании некоторых маленьких детей носить с собой везде любимое одеяло или плюшевую игрушку, потому что им с ними уютно. Считается, что для таких детей любимый предмет (одеяло или кукла) олицетворяют мать. Это помогает им легче переносить разлуку с матерью, когда осталось желание находиться рядом с ней.

Например, одеяло называется переходным объектом, вещью, которая помогает ребенку перейти от зависимости от матери к независимому существованию (хотя не всем детям это и требуется), и это является частью нормального детского развития.

Карен использовала подобные вещи для того, чтобы сохранять связь с людьми, когда их не было рядом. Раз уж это надежный и знакомый способ для нее, то я попробую использовать это, чтобы отгородить ее от внутренних болезненных переживаний.

- Я пообещал дать Вам от себя кое-что, - начал я, потянувшись в сторону от стула, туда, куда она не видела.

- Думаю, это подойдет, - я показал ей фарфорового сидячего медведя в рубашке и галстуке-бабочке, который выглядел очень счастливым и довольным жизнью, высотой около двенадцати сантиметров.

Я купил его в магазине подарков, который находился этажом ниже. У Карен округлились глаза, когда я протянул его ей. Она бережно держала его в руках, как нечто крайне ценное. Может, для нее так и было. Она посмотрела на меня благодарно и робко. Она понимала, что это выглядело по-детски, но она оценила то, что я понял, что для нее это нечто важное.

Карен продолжала не поддаваться на уговоры отца и матери и отказывалась давать показания в его пользу на суде. В январе 1991 года отца Карен обвинили в девятнадцати случаях изнасилования ее племянницы, Нины. Карен никогда не приходила в зал суда.

На последующих сеансах она описывала события, которые произошли после суда. Если верить ее матери, после приговора у её отца случился сердечный приступ. На самом деле у него случился приступ паники, и его поместили в больницу на несколько дней.

- По твоей вине отец оказался в больнице! - обвиняла Карен ее мать. - Если бы ты дала показания, то он бы не заболел!

Карен подозревала, что ее мать не просто так хотела, чтобы она вступилась за отца. Карен думала, что ее мать хотела дистанцироваться от своего мужа после обвинительного приговора и выгородить себя, если бы Карен заявила, что ее никто не насиловал, а если и было что-то, то она ничего не знала.

Пока отец Карен проходил обследование сердечнососудистой системы в больнице, врачи нашли другие патологии. Для всех было шоком, когда у него обнаружили рак толстой кишки, который распространился на печень. Поначалу мать и отец не верили в точность диагноза. Но по мере ухудшения состояния мать Карен попросила о помощи. Но она отказывалась - она не ходила на его судебное разбирательство, не навещала его в тюрьме. Однако ее мать не отступала и хотела, чтобы Карен снова приняла участие в его судьбе и снова попала под его контроль.

Одним воскресным утром, пока ее отец был на лечении в больнице (отбывание тюремного заключения за растление малолетних было отложено до окончания его лечения от рака), ей позвонила ее мать с просьбой подвезти ее до больницы, чтобы она могла забрать машину отца. Сначала Карен отказалась, мотивируя тем, что не хочет видеть отца, но ее мать настояла, сказав, что они просто заберут его машину. Когда они подъехали к больнице, отец ждал ее на скамейке с чемоданом в руках. Едва заметив его, к горлу подступила тошнота, но она машинально остановилась, чтобы его подобрать.

Ее мать действовала так, словно ничего не произошло, и вышла, чтобы помочь ему с чемоданом. В машине она говорила о своей будущей поездке в Венгрию.

- Когда я уеду, тебе надо будет навещать отца каждый день, - говорила она Карен.

Она не отвечала.

- Ты слышала меня? - спросила ее мать громче.

- Я не могу, - тихо ответила Карен.

- У тебя нет ни грамма благодарности! - подал голос ее отец с заднего сиденья.

- Ты обязана своему отцу за все то, что у тебя есть, - чеканила ее мать. - Сколько раз мы тебя отвозили в больницу, когда ты болела, когда у тебя была та опухоль на лбу? Мы могли просто оставить тебя умирать. Но мы заботились о тебе. У нас могли бы быть новый дом и новая машина, если бы мы не оплачивали твои счета в больнице... если бы мне не платили за католическую школу. Теперь твоя очередь. Ты нам должна. Ты должна отплатить нам за все то, что мы сделали для тебя.

Карен не помнила остаток поездки. С моей помощью она впоследствии никогда не ухаживала за своим отцом.

6.

Мать и отец

Мать Карен, Катрина, родилась в Венгрии. Помимо нее в семье было еще семеро детей. Все они жили на грани нищеты рядом с местом расквартирования американских солдат во время Второй мировой. Солдаты делились с Катриной и ее сестрами едой и шоколадом. Ей хотелось побывать в США, и она всегда говорила, что выйдет замуж за американского солдата.

Будучи из семьи пекарей, Катрина стала искусным поваром еще в молодости. Она регулярно посещала католическую церковь и ни с кем не ходила на свидания до тех пор, пока не встретила отца Карен. Когда она встретила его, она подумала, что он вылитый Элвис Пресли с голубыми глазами и страстными губами. Не зная мужчин, в итоге она стала пленницей своей собственной наивности.

Когда Карен было восемь лет, ее мать начала работать на местной фабрике в вечернюю смену, чтобы не попадаться под руку своему жестокому мужу. Она оставляла Карен за старшую, чтобы та разогрела ужин для ее двух младших братьев, помогла им с домашним заданием и уложила их спать. Когда ее братья засыпали, а мать была на работе, приходило время издевательств Мартина над Карен. Катрина делала вид, что не замечает признаки насилия у своей дочери, которые бы заметила любая мать. Карен чувствовала, что ее мать пожертвовала своей дочерью, чтобы уберечься самой. В восприятии Катрины, со слов Карен, ее дети никогда не страдали и жили прекрасной жизнью. Она отрицала все, что происходило на самом деле.

Отец Карен, Мартин, родился в 1933 году. Его сестра, тетя Карен, Дебора, родилась два года спустя. Отец Мартина, Мартин-старший, постоянно унижал своего сына в детстве, он никогда не был достойным сыном в глазах своего отца. Сестра же, наоборот, все делала правильно и была обласкана любовью и купалась в подарках. Его мать Джудит пыталась показать какие-то родительские чувства, когда ее мужа не было поблизости, но она была слабой и безграмотной женщиной, которую поработил собственный муж, и лишь изредка проявляла заботу о своем сыне.

В детстве Мартин был приставучим, громким, упрямым, и важно было, чтобы последнее слово осталось за ним. В старших классах эти черты помогли ему стать льстецом, способным ударить в любой момент, не выражая ни эмоций, ни сожалений. Ему удалось обольстить пару девушек, но, когда они отказывались заниматься с ним сексом, он выходил из себя, жестоко с ними обращался и терял их. Тетя Дебора рассказала Карен, что Мартин часто до синяков сжимал плечи своих пассий, когда они хотели вырваться, а затем он пытался замять свое поведение извинениями, лживыми обещаниями и мольбами дать ему второй шанс. Ему удавалось казаться заботливым и полным раскаяния только до следующего разочарования. Дальше цикл повторялся снова.

Во время войны в Корее Мартина призвали и направили в Венгрию, где он однажды следил за Катриной, которая шла по улице со своими сестрами. Ей было шестнадцать. Хотя она не говорила по-английски, а он по-венгерски, ему удалось привлечь ее и получить одобрение ее семьи. Он попросил у отца Катрины ее руки и забрал ее, когда его демобилизовали. Когда она приехала в Чикаго в возрасте семнадцати лет, без знания английского и все еще девственницей, они жили у родителей Мартина до их свадьбы. Мартин-старший хотел Катрину и постоянно пытался силой ею завладеть. Он с сыном яростно спорил на этот счет. Его отец заявил, что, если не получит то, что хочет, то вышвырнет их на улицу. Карен не знала, удалось ли ее дедушке получить то, что он хотел.

Мать Карен рассказала ей, что однажды, когда ее попросили позвать Мартина на ужин, он швырнул ее на кровать и изнасиловал. Она плакала и хотела вернуться обратно в Венгрию, но он бы не отпустил ее. Он просил у нее прощения и дарил подарки - цикл начался. Она рассказала, что дедушка Карен научил своего отпрыска, как контролировать ее и властвовать над ней, и Мартин выполнял все, что тот ему говорил - насиловал и бил Катрину.

После свадьбы Катрины и Мартина он постоянно насиловал ее. Она сразу же забеременела, и родилась Карен. Ее бабушка рассказала ей то, как Мартин без остановки насиловал Катрину, когда та была беременна, а потом после того как ее выписали из больницы. Брат Карен, которого назвали также Мартином в честь отца, родился десять месяцев спустя.