Кабинет главы рода Демидовых. В кабинете двое: отец и старший сын.
— Олег, до меня дошли слухи, — голос главы рода Демидовых Павла Афанасьевича был непривычно резок, — что ты ведешь переговоры с хитровским отребьем…
— Но, папа…
— Ни слова более, сын. Я недоволен твоими сомнительными связями. Объяснись, пожалуйста.
— Да, я все расскажу, отец, — юноша посмотрел в глаза родителю твердым взглядом уверенного в правильности своих действий человека, — я примерно догадываюсь, откуда тебе стало известно о моих переговорах с Шестопером главарем одной из банд Хитрова рынка. Завербовал кого-то из моих дружков-приятелей, ну и пусть. Я тебе вот что скажу: мне больно каждое утро просыпаться с мыслью о нанесенном каким-то грязным крестьянином лично мне и всему нашему роду оскорблении. Единственное мое желание на данный момент отомстить. Отомстить так, чтобы другим неповадно было.
— К твоему сведению, — глава рода насмешливо посмотрел на сына, — этот, как ты выражаешься, грязный крестьянин, уже заработал на своих песенках более миллиона рублей. А что ты, мой мальчик, сделал для прославленного рода Демидовых? Пока что от тебя одни убытки. Десять миллионов на твое обучение опустим — это святое, а вот Кварцевая Химера, артефакт из Утяшевской Прорвы, главное украшение нашей коллекции, коим пришлось пожертвовать, чтобы Блинов согласился не доводить дело до судебного разбирательства — вот это невосполнимая потеря. А собутыльники твои нищеброды, за них также пришлось расплачиваться из казны нашего рода, чтобы языками не мололи где ни попадя. Я, конечно, понимаю, сын, обида и всё такое прочее, и ты как человек взрослый, имеешь право поступать так, как тебе заблагорассудится. Но… я все-таки посоветовал бы повременить с расправой над Зубовым.
— Папа, — голос наследника рода Демидовых едва не перешел на крик, — ну не могу я больше терпеть это позорище! К тому же, Шестопер обещает все проделать тихо и гладко. Подловят гаденыша в укромном месте, когда тот наконец высунет нос за стены универа, гирькой по башке… Я ему только в бесстыжие зенки гляну, чтобы знал, благодаря кому собачью смерть принял. Затем медленно сожгу, начиная с пяток и выше, чтобы как можно дольше мучился. В конечном итоге, костей от него не останется, я все-таки боевой стихийник и не из самых последних в университете.
— План, конечно, неплох, — боярин задумчиво почесал до синевы выбритый подбородок. — И все-тики на душе у меня отчего-то неспокойно. Так тяжко, как не было в ту пору когда с Голицыными конфликтовали за калифорнийское золото. А вдруг, Зубов ректорская креатура.
На что наследник рода, хищно осклабившись, сказал:
— С чего бы ему быть человеком Блинова, чай не выдающийся маг и не отпрыск знатного рода. Уверяю, отец, все будет шито-крыто, комар носа не подточит. А с Шестопером и его людьми сам потом разберусь. Чтобы уж совсем концы спрятать, устрою им аутодафе. Таким образом, никто кроме нас с тобой не будет знать об обстоятельствах произошедшего. А подозрения и догадки… так что нам с того? Главное доказательства, а их, уверяю, не будет.
— Выходит, ты все уже для себя решил, сын, — не спросил, констатировал Павел Афанасьевич.
— Да, отец, и ничего менять не собираюсь.
— В таком случае, свободен. Чтобы не сглазить, удачи тебе не пожелаю, а пожелаю ни пуха ни пера.
— К черту! — с радостной улыбкой на посветлевшем лице, рявкнул Олег.
Глядя в спину удаляющемуся сыну, в голову Павла Афанасьевича неожиданно вкралась мысль: «А ведь когда-нибудь, он и со мной так же… ну чтобы все шито-крыто. Нет, такому род доверять нельзя, уж очень резок в желаниях и строптив, к тому же, не очень умен. Пустит по ветру все, что наживалось многочисленными поколениями предков. Благо есть, кому кроме этого торопыги передать бразды правления. Ладно, пусть для начала расправится с Зубовым, а там посмотрим, как с этим юношей поступить дальше».