Мертвые девушки

XIV. Что наделал Теофило

Теофило Пинто, муж Эулалии Баладро — человек меланхоличный, со скорбным лицом страдальца, который «всю жизнь честно работал не покладая рук, чтобы три раза разориться и закончить жизнь в тюрьме».

Объясняя свои действия, он говорит:

С хозяйственной точки зрения, ранчо Лос-Анхелес было обречено. Виноваты в этом мои невестки, потому что не дали мне обещанных денег. Они посулили мне открыть в банке счет на мое имя и положить на него пятнадцать тысяч песо, чтобы я мог снимать деньги по мере необходимости и тратить по своему усмотрению на разные нужды. Вы видели этот счет? Видели пятнадцать тысяч песо? Я тоже не видел.

Каждую субботу они присылали Тичо ровно с такой суммой, чтобы расплатиться с батраками. Если у меня случались непредвиденные расходы, мне приходилось платить свои деньги, а потом посылать им счет через того же Тичо, чтобы они вернули мне их.

Было все плохо, да в середине октября стало еще хуже. Однажды пришла суббота, наступил полдень, а Тичо так и не появился. Мы с батраками сели на краю оросительной трубы и смотрели на шоссе, на проходившие мимо автобусы, но ни один из них не остановился, чтобы выпустить Тичо с деньгами. На закате я не вынес стыда, пошел в дом, достал коробку, в которой Эулалия держала деньги на случай болезни, вернулся к батракам и отдал каждому по десять песо.

— Потерпите, ребята, — говорю. — В понедельник я заплачу все остальное.

Они ушли понурые, уже почти ночью, каждый с десятью песо.

Все воскресенье я ждал известий от своих невесток, но они не подавали признаков жизни. Я хотел поговорить с ними, объяснить, что происходит и что так дальше продолжаться не может, но они ведь так и не сказали мне, где живут.

В понедельник вернулись батраки и работали до полудня, но, увидев, что Тичо с деньгами так и нет, прекратили работать и ушли. Они приходили за жалованьем и во вторник, и в среду, но, поскольку я не мог им заплатить, они мне напакостили.

Я накрыл оросительную трубу четырнадцатью пластинами, чтобы вода не вытекала на дорогу. Так вот. Батраки, потеряв надежду получить свои деньги, вернулись ночью в среду и унесли все эти пластины.

На следующий день я проснулся, посмотрел в окно и первое, что увидел — ровную водную гладь вместо дороги. Мне не пришлось догадываться, кто это сделал: можно только умышленно приехать в такую даль, чтобы стащить четырнадцать пластин. Думаю, они еще и трактор повредили, потому что в четверг он встал посреди пашни и, как я ни бился, так и не заработал.

В отчаянии я пошел в дом.

— Очень мне хочется, — сказал я жене, — собрать чемоданы, выйти с тобой на шоссе, сесть в первый попавшийся автобус и уехать куда глаза глядят, лишь бы не видеть больше ни этого ранчо, ни твоих сестер.

Так и надо было сделать, да мы не сделали.

Эулалия не хотела обижать сестер, а я не настоял, все надеялся, что они отдадут мне долги. А еще хотел увидеть, как взойдет пшеница, которую я посеял.

В следующий понедельник мы обедали на кухне и вдруг слышим — какая-то машина сигналит так, будто просит помощи. Мы вышли на крыльцо и видим: синий автомобиль, в котором всегда ездили невестки, застрял в грязи на дороге. В нем было полно народу. Мне пришлось собирать камни и укладывать в лужу, чтобы Арканхела вышла из машины, не испачкав туфли. Когда она выбралась на твердую почву, я стал ей выговаривать за то, что не прислала мне в субботу жалованье, сказал, что батраки ушли. Она меня перебила:

— Подожди. Мне нужно сказать тебе что-то посерьезнее.

Мы с ней немного отошли, чтобы те, кто был в машине, нас не слышали. И тогда она мне сказала вот что:

— В машине приехали девушки, которые себя очень плохо вели. Мне нужно отделить их от остальных, чтобы не забивали другим головы всякими глупостями. Хочу оставить их здесь на несколько дней, пусть образумятся.

Тогда я заметил, что на заднем сиденье сидят четыре женщины и очень странно на меня смотрят. Они были напуганы.

Арканхела оставила мне такие наставления:

— Держи их под замком. Корми, чем хочешь. Если увидишь, что какая-нибудь из них собралась бежать, доставай карабин и стреляй.

Амбар на ранчо Лос-Анхелес — это длинное помещение с цементным полом, голыми корявыми стенами и бетонным потолком. Света внутри очень мало, он проходит через слуховое окно над деревянной дверью, запирающейся снаружи на щеколду и висячий замок. В слуховое окно вставлен железный крест, между его прутьями человеку не пролезть.

Приготовив амбар для четырех женщин, Теофило вытащил оттуда все, что могло помочь побегу — веревку, скамейку, лестницу, — и все, что могло служить оружием — кайло, табуретку, лопату. Внутри остались в изобилии кукурузные початки и горка соломы.

Теофило дал женщинам несколько циновок, которые они разложили на полу. Они привезли с собой покрывала, но все равно мерзли, потому что слуховое окно не закрывалось, а ноябрь стоял очень холодный (четыре раза случались заморозки). Все четыре женщины простудились, но через несколько дней выздоровели.

Неясно вот что: как два человека, так гордившиеся своей порядочностью, супруги Пинто, безропотно согласились на роль тюремщиков. Частично эту тайну объясняет чек на две тысячи песо, предъявленный Теофило к счету Арканхелы Баладро в Банке-де-Абахо города Педронеса третьего ноября. Начиная с этой даты нет никаких свидетельств о том, что Теофило пытался нанимать новых батраков. Большая часть земли, уже вспаханная, осталась незасеянной. Единственные сельскохозяйственные работы, которые были доведены до конца, выполнил Тичо, которому Баладро приказали бросить работу, больше не таскать мешки, а выходить каждое утро на ранчо и «делать, что скажут». Это он собрал початки кукурузы, сваленные в загоне, сложил в мешки и перенес в дом, это он, надев резиновые сапоги, брал в руки лопату и стоял целый день в воде, поливая пшеничные всходы. Теофило в это время был целиком занят починкой трактора и часами вращал ручку, не добиваясь ничего, кроме холостых выхлопов.

Четыре женщины прожили в амбаре три недели, в течение которых, по всей видимости, ни Эулалия, ни Теофило их не истязали. Жизнь пленниц была устроена так: рано утром Теофило открывал дверь и разрешал им ненадолго выйти в поле, чтобы справить нужду и, если надо, помыться водой из колодца. Потом запирал их снова. Примерно в девять Теофило открывал дверь, и входила Эулалия с едой. Пленницы ели лепешки, фасоль, соус чили и пили чай из апельсиновых листьев. Они не наедались, но и не голодали. Эулалия возвращалась за пустой посудой и сама ее мыла. Женщины весь день сидели взаперти. В шесть Теофило снова выпускал их в поле, после чего они возвращались в амбар, ужинали теми же блюдами и в том же количестве, и после того, как Эулалия уносила посуду, Теофило запирал дверь на висячий замок уже до следующего утра.

Отношения между супругами Пинто и пленницами установились довольно мирные. Теофило сказал им:

— У нас с вами нету ни вражды, ни споров. Вы здесь пробудете несколько дней, потому что так приказала донья Арканхела. Еще она приказала вас никуда не отпускать. Оставайтесь спокойно в этом доме, где вас никто не обижает, где вы ни в чем не нуждаетесь, и все будет хорошо.

Одна из женщин набралась смелости и спросила, сколько их продержат взаперти, на что Теофило ответил:

— Это как захочет донья Арканхела.

Тичо встает до зари, и это ему нравится, он предпочитает проводить день в поле, а не таскать на складах мешки; в своем новом наряде он смахивает одновременно и на вышибалу, и на крестьянина — дырявая майка, шерстяной костюм, кожаные сандалии и широкополая шляпа. Он выезжает из Консепсьон-де-Руис первым автобусом. Когда он добирается до ранчо, уже светает. В это время все спят, кроме собаки, которая на него не лает. Тичо достает из-под навеса и надевает сапоги, идет с лопатой к оросительному крану и смотрит, какие препятствия встретила на своем пути вода и куда успела добраться за ночь.

В тот день и час, которые нас интересуют, Тичо стоял у конца трубы, рядом с шоссе. Можем представить себе, что он видит впереди:

От того места, где он стоит, параллельно уходят вдаль дорога и оросительная труба. Дорогу развезло, сплошная грязь и лужи; труба идет по краю поля, она заросла травой. Эти две линии делят ранчо пополам. Справа от Тичо засеянный и политый участок: черная земля с крошечными всходами зеленой пшеницы. Слева — заброшенная пашня, пепельно-черная почва, похожая на скальную породу. На другом конце трубы и дороги — колодец, рядом с ним — амбар, а рядом с амбаром — дом. Дом выкрашен в белый цвет, по фасаду два окна и крыльцо, амбар кирпичного цвета, его дверь заперта. Чуть левее дома навес, под ним — красный трактор.

Стоит ранее утро. На небе ни облачка. Холодно.

Из дома выходит человек, подходит к амбару и распахивает большую дверь. Одна за другой из амбара медленно выходят четыре фигуры, завернутые в какие-то тряпки. Останавливаются на секунду на солнце, потом идут к изгороди, поднимают юбки и садятся в ряд на корточки. Фигура, которая открывала дверь, двигается в сторону навеса, наклоняется над трактором, делает резкое движение, над выхлопной трубой появляется белое облачко. Слышен холостой хлопок, больше ничего. На пороге дома появляется вторая фигура и стоит на месте неподвижно.

Тичо принимается за дела, втыкает лопату, отковыривает комок земли, делает проход для воды, укрепляет край и идет дальше. Он не поднимает голову до тех пор, пока не раздается крик.

Когда он снова смотрит на ту же сцену, ситуация изменилась. Четыре женщины, ранее сидевшие на корточках, теперь бегут по заброшенной пашне. Тичо понимает, что они стараются пересечь ее наискось, чтобы выбежать на шоссе в самой дальней от него точке. Фигура, которая стояла на пороге, исчезла. Та, что была под навесом, двигается к крыльцу. Четыре фигуры бегут теперь по полю врассыпную. Бежать трудно, ноги подворачиваются, проваливаются между комьями, они бегут, но топчутся на месте. Две другие фигуры — на крыльце. Та, что входила в дом и снова вышла, передает той, что двигалась от навеса, какой-то предмет, который вторая фигура берет двумя руками.

Потом она выпрямляется и на мгновение замирает. Не видно ни огня, ни дыма. Звуки выстрелов застают Тичо врасплох, он испуганно вздрагивает.