Мертвые возвращаются?..

Глава 19

Мы все проснулись поздно, что неудивительно — все пятеро дружно страдали с похмелья, всем пятерым было хреново. Голова раскалывалась от боли; казалось, больно было даже волосам. Во рту сущая помойка, язык как будто распух, все внутри болезненное на ощупь. Я натянула вчерашнюю одежду, джемпер, проверила в зеркале, нет ли где прожженных следов от сигарет — слава богу, никаких, — и кое-как заставила себя спуститься вниз.

Эбби уже была в кухне, бросала в стакан кубики льда.

— Извини, — сказала я, стоя в дверях. — Я, наверное, пропустила завтрак?

Эбби засунула формочку со льдом назад в морозильник и захлопнула дверцу.

— Никто не изъявил желания есть. Я готовлю себе «Кровавую Мэри». Дэниел сварил кофе. Если хочешь что-то еще, делай сама.

Она прошла мимо меня в гостиную.

Я подумала, что если попытаюсь найти причину, с какой стати она на меня окрысилась, то моя голова лопнет. Я налила себе кофе, намазала маслом кусок хлеба — засунуть его предварительно в тостер было выше моих сил — и тоже вышла в гостиную. Раф все еще лежал на диване, лицо прикрыто подушкой. Дэниел сидел на подоконнике, глядя в сад. В одной руке кружка с кофе, в другой — сигарета. Он даже не посмотрел в мою сторону.

— Он, случайно, не задохнется? — спросила я, кивнув в сторону Рафа.

— Какая разница?! — огрызнулась Эбби.

Она сидела в кресле, закрыв глаза и прижав ко лбу стакан. В воздухе висел тяжелый дух — пролитого алкоголя, окурков, пота. Кто-то уже успел убрать с пианино осколки стекла, и теперь они зловещего вида кучкой лежали в углу. Я осторожно присела и попыталась есть, не ворочая головой.

День тянулся медленно, липкий, словно патока. Эбби от нечего делать раскладывала пасьянс, начиная и вновь бросая это занятие каждые пять минут. Я задремала, свернувшись калачиком в кресле. В конце концов появился завернутый в халат Джастин. Он заморгал, словно ему было невыносимо больно смотреть на солнечный свет. День в принципе был очень даже хороший, при условии, что вы в соответствующем настроении.

— О Боже, — еле слышно произнес он, прикрыв ладонью глаза. — Моя несчастная голова! Кажется, у меня грипп. Болит буквально все на свете.

— Это все ночной воздух, — произнесла Эбби, заново раскладывая карты. — Сырой, промозглый, пробирающий до костей. Не говоря уже о количестве выпитого пунша — в таком впору пускать в плавание корабль.

— При чем тут пунш? У меня болят ноги. С похмелья ноги не болят. Нельзя ли задернуть шторы?

— Нельзя, — ответил Дэниел не оборачиваясь. — Лучше выпей кофе.

— Может, у меня кровоизлияние в мозг? Говорят, при этом обычно болят глаза.

— Так у тебя похмелье? — подал голос Раф откуда-то со своего дивана. — Если ты не прекратишь свое нытье, я сейчас встану и придушу тебя, даже если мне самому будет хреново.

— Этого только не хватало! — воскликнула Эбби, поглаживая переносицу. — Они опять за свое!

Джастин пропустил слова Рафа мимо ушей и, гордо задрав подбородок, всем видом давая понять, что вчерашняя разборка еще не окончена, тяжело опустился в кресло.

— Может, стоит проветриться? — предложил Дэниел, стряхивая с себя задумчивость и оглядываясь по сторонам. — Думаю, нам всем это не помешает.

— Никуда я не пойду, — возразил Джастин, протягивая руку за «Кровавой Мэри», которую приготовила для себя Эбби. — У меня грипп. Если я выйду на улицу, то подхвачу пневмонию.

Эбби ударила его по руке.

— Это мой стакан. Если хочешь выпить, приготовь себе сам.

— Древние сказали бы, — произнес, обращаясь к Джастину, Дэниел, — что ты страдаешь от дисбаланса жизненных соков. В твоем организме избыток черной желчи, что, в свою очередь, ведет к меланхолии. Черная желчь холодная и сухая, следовательно, в целях противодействия тебе нужно что-то теплое и влажное. Не помню точно, какая конкретно пища ассоциируется с сангвинической натурой, но смею предположить, что это какое-то красное мясо — например говядина…

— Сартр был прав, — подал голос Раф из-за своей подушки. — Ад — это просто другие люди.

Я была готова с ним согласиться. В данный момент мне хотелось одного: скорей бы вечер, чтобы я снова могла отправиться на прогулку, вырваться из дома, уйти подальше, хорошенько обо всем поразмыслить. Еще ни разу в жизни я не проводила столько времени в окружении других людей. До сегодняшнего дня я даже как-то об этом не задумывалась, но неожиданно все, что они делали — то, как Джастин строил из себя умирающего лебедя, как Эбби раскладывала карты, — показалось мне сродни вражеской атаке. Я натянула на голову джемпер, поглубже зарылась в кресло и вновь постаралась уснуть.

Когда я проснулась, в комнате никого не было. Создавалось впечатление, что мои новые друзья покинули ее в спешке, словно им что-то угрожало. Свет оставлен включенным, абажуры на лампах торчат под каким-то странным углом, стулья отодвинуты, в кружках недопитый кофе, на столе — липкие круги от пролитой жидкости.

— Эй! — крикнула я. Голос потонул в вечерних тенях, и мне никто не ответил.

Дом казался огромным и каким-то враждебным. Такое иногда бывает, когда спускаешься вниз, после того как уже запер на ночь входную дверь, — чужой, замкнувшийся в себе, сосредоточенный на своей собственной жизни. Никаких записок. Похоже, они все-таки вчетвером отправились на прогулку, чтобы проветрить головы.

Я налила в кружку холодного кофе и выпила, прислонившись спиной к кухонной раковине. За окном свет только-только начал приобретать золотистый сиропный оттенок, и над лужайкой с веселым щебетом сновали ласточки. Я оставила кружку в мойке и пошла к себе; сама не знаю почему, но старалась ступать как можно тише, специально перешагивала скрипучие ступеньки.

Стоило мне положить руку на ручку двери, как я тотчас ощутила, как дом вокруг как будто напрягся. Не успела я открыть дверь, как до меня донесся слабый запах табачного дыма, и я увидела силуэт — широкоплечий, он недвижимо сидел на постели. Дэниел.

Он повернулся ко мне, и в стеклах его очков отразились голубые шторы.

— Кто ты? — спросил он.

Я моментально принялась соображать — с той скоростью, какую только мог ожидать от меня Фрэнк в такой ситуации. Поднесла палец к губам, чтобы он замолчал, а второй нащупала выключатель.

— Это я! — произнесла громко. — Я вернулась.

Слава Богу, Дэниел странный парень, так что, возможно, сегодня у нас получится уйти от ответа на его вопрос «Кто ты?».

Он не сводил глаз с моего лица, и, главное, находился между мной и моим чемоданом.

— А где все остальные? — спросила я и рывком расстегнула блузку, чтобы он мог видеть микрофон, пришпиленный к лифчику, от которого вниз к бинтам повязки тянулся шнур.

Дэниел удивленно приподнял брови, но лишь чуть-чуть.

— Отправились в город, в кино, — спокойно ответил он. — Мне нужно было кое-что здесь сделать. Мы решили тебя не будить.

Я кивнула, показала ему большие пальцы — мол, все правильно, — а сама медленно опустилась на колени и вытащила из-под кровати чемодан. Все это, не сводя с него глаз. Музыкальная шкатулка на моей тумбочке, тяжелая, с острыми краями, была рядом, совсем под рукой. Она наверняка поможет мне замедлить его действия, если вдруг понадобится выбраться отсюда. Дэниел даже не пошелохнулся. Я набрала шифр, открыла чемодан, нашла удостоверение и бросила ему.

Дэниел тщательно изучил его.

— Хорошо выспалась? — учтиво поинтересовался он.

Голова его склонилась над удостоверением — похоже, оно его заинтересовало. Моя рука лежала на тумбочке — в считанных сантиметрах от пистолета. Что, если попробовать взять пушку и засунуть за пояс? Нет, вдруг он поднимет глаза. Не стоит. Я застегнула «молнию» на чемодане и защелкнула замок.

— Так себе, — ответила я, — голова по-прежнему раскалывается. Хочу немного почитать на сон грядущий — надеюсь, полегчает. Можно минутку твоего внимания?

Я даже помахала у него перед носом рукой, после чего двинулась к двери и поманила к себе.

Дэниел на прощание еще раз взглянул на мое удостоверение, после чего аккуратно положил его на тумбочку.

— Конечно, — произнес он, поднялся с кровати и последовал за мной.

Дэниел двигался почти бесшумно, особенно если учесть его телосложение. Я все время чувствовала его позади себя и знала, что мне есть чего бояться — достаточно одного толчка, — но мне почему-то не было страшно. Адреналин растекался по телу жидким огнем; ни разу в жизни я не ощущала себя такой смелой. Экстаз глубины, как-то раз назвал это ощущение Фрэнк и предупредил меня не доверяться ему; подпольные агенты способны легко утонуть подобно ныряльщикам на большие глубины, опьяненные ощущением невесомости, но мне было все равно.

Дэниел застыл в дверях, ведущих в гостиную, и не спускал с меня взгляда. Я же, легкомысленно напевая под нос «О, Джонни, и за что только ты меня любишь?», пробежала пальцами по пластинкам, пока не остановила свой выбор на «Реквиеме» Форе. Вытащила его из плотного ряда струнных сонат — пусть Фрэнк послушает что-нибудь приятное, что заодно поможет ему расширить культурный горизонт, — и поставила звук почти на максимальную громкость. Затем опустилась в свое любимое кресло, удовлетворенно вздохнула и перелистала большим пальцем страницы блокнота. После чего аккуратно, полоса за полосой сняла с себя бинты, отстегнула от лифчика микрофон и, сложив все это рядом на стуле, какое-то время с упоением слушала музыку.

Дэниел проследовал за мной через кухню и вышел в сад. Меня не слишком вдохновляла идея пересечь открытую лужайку — таким образом легко теряешь возможность визуального наблюдения. Впрочем, выбора у меня не было. В общем, я обогнула открытое пространство и направилась в сад. Как только мы оказались под сенью деревьев, я позволила себе расслабиться — даже вспомнила про то, что забыла застегнуть пуговицы, и поспешила исправить свой огрех. Если Фрэнк и отрядил кого-нибудь наблюдать за нами, мой жест наверняка дал бы пищу для размышлений.

В беседке было гораздо светлее, чем я ожидала. Солнечные лучи струились на траву длинными золотистыми стрелами, пробивались сквозь извилистые побеги плюща, светлыми пятнами падали на каменные плиты. Сиденье оказалось холодным как лед даже через джинсы. Мы вошли в беседку, и плющ, качнувшись, спрятал нас от посторонних глаз плотным пологом.

— Отлично, — сказала я, — теперь можно поговорить. Только, пожалуйста, на всякий случай вполголоса.

Дэниел кивнул и, стряхнув грязь со второго сиденья, тоже сел.

— Значит, Лекси умерла, — произнес он.

— Боюсь, что да, — ответила я. — Мне, право, жаль.

Эти слова показались мне самой сущим абсурдом, причем сразу по миллиону причин.

— И когда же?

— В ту ночь, когда ее ударили ножом. Не думаю, что она долго мучилась, если это, конечно, тебя утешит.

Дэниел промолчал. Он сидел, сцепив пальцы и положив руки на колени, и смотрел куда-то сквозь плющ. У наших ног негромко журчал небольшой ручеек.

— Кассандра Мэддокс, — произнес он в конце концов, словно пробуя имя на вкус. — Я уже давно задавал себе вопрос, как твое настоящее имя. Оно тебе идет.

— Друзья называют меня Кэсси, — сказала я.

Он пропустил мою реплику мимо ушей.

— А почему ты сняла микрофон?

Будь на его месте кто-то другой, я бы наверняка ловко ушла от ответа, задав встречный вопрос: «А ты как думаешь, почему?» Но с Дэниелом такой номер не прошел бы.

— Я хочу знать, что случилось с Лекси. И мне все равно, услышит нас кто-то другой или нет. К тому же я подумала, что ты скорее расскажешь мне все, что тебе известно, если у тебя будет повод мне доверять.

То ли из вежливости, то ли от безразличия, однако он не стал комментировать двусмысленность моего высказывания.

— И ты считаешь, мне известно, как она умерла?

— Да, я так считаю.

Дэниел на минуту задумался над моими словами.

— В таком случае почему ты меня не боишься?

— Не знаю почему, но не боюсь.

Он пристально посмотрел на меня.

— Вы с Лекси похожи как две капли воды, — произнес он. — Причем не только внешне, но и характером. Так оно и есть. Лекси не ведала страха. Она была как фигуристка, которой собственная скорость помогает удерживать равновесие, когда она, казалось бы, без видимых усилий скользит по льду, выписывая восьмерки и пируэты, вертится волчком, совершает прыжки, словно упиваясь риском. Я всегда завидовал такой способности. — Глаза его были в тени, и я не могла рассмотреть их выражение. — Но зачем это понадобилось тебе, хотел бы я знать.

— Поначалу мне даже не хотелось ввязываться в расследование, — призналась я. — Это все идея детектива Мэки. Он решил, что так нужно для расследования.

Дэниел кивнул, как будто услышал то, что хотел.

— Он с самого начала подозревал нас, — произнес он, и я поняла, что Фрэнк прав.

Разумеется, прав. Все его разговоры о таинственном иностранце, который якобы преследовал Лекси едва ли не по всему миру, — не более чем отвлекающий маневр. У Сэма наверняка случился бы припадок, узнай он, что мне придется жить под одной крышей с убийцей. Пресловутая интуиция Фрэнка включилась задолго до того, как мы пришли в оперативную часть. Он знал, он с самого начала знал, что ответ кроется в этом доме.

— Интересный он человек, ваш детектив Мэки, — произнес Дэниел. — Он как тот очаровательный убийца в пьесах эпохи короля Якова — у таких, как правило, самые лучшие монологи. Жаль, что ты не можешь мне ничего поведать: было бы интересно узнать, сколь многое он успел разгадать.

— Мне бы тоже, ты уж поверь.

Дэниел вынул из портсигара сигарету и вежливо предложил мне. Его лицо, когда он согнулся над зажигалкой, а я загородила ладонью пламя, было спокойным, едва ли не безмятежным.

— А теперь, — произнес он, закурив сам и отложив портсигар в сторону, — у тебя наверняка найдутся вопросы ко мне.

— Если я так похожа на Лекси, то что все-таки меня выдало? — спросила я.

Не могла не спросить. И дело не в профессиональной гордости или чем-то подобном. Просто я сгорала от любопытства, в чем заключаюсь наше различие.

Дэниел повернул голову и посмотрел на меня. На его лице было написано выражение, какого я совсем не ожидала: нечто похожее на симпатию или сочувствие.

— По-моему, даже сейчас другие ни о чем не догадываются. Так что нам с тобой придется решить, что делать дальше.

— Будь все иначе, — ответила я, — разве я была бы здесь сейчас?

Дэниел покачан головой.

— Думаю, это обесценивает нас обоих. Ты была практически безупречна. Нет, конечно, я с самого начала догадался, что здесь что-то не так, — все мы догадались. Все равно как если вашего близкого друга заменить его близнецом — все равно почувствуете разницу. Правда, причины могли быть самые разные. Сначала я подумал, что ты лишь притворяешься, будто у тебя отшибло память, причем по каким-то своим соображениям, однако потом мне стало ясно, что с твоей памятью действительно что-то не в порядке. Например, у тебя не было причин притворяться, будто ты забыла о том, как нашла фотоальбом, и было видно, что тебя жутко расстроило, что ты ничего не помнишь. Потом я подумал, что ты, наверное, собралась оставить нас, — что в данных обстоятельствах было бы совершенно нежелательно. Однако Эбби пребывала в уверенности, что у тебя и в мыслях нет ничего такого, а я доверяю мнению Эбби. К тому же ты и впрямь казалась такой…

Он вновь повернулся ко мне.

— Такой счастливой. Даже более чем счастливой. Довольной и умиротворенной. Ты была счастлива вновь оказаться среди нас, как будто никогда не покидала этих стен. Возможно, ты поступала так нарочно, и ты гораздо лучше играла свою роль, нежели я мог предположить. И все-таки мне трудно поверить, что мое собственное чутье и чутье Эбби могло так подвести нас.

Ну что я могла на это сказать? На какую-то долю секунды мне захотелось свернуться калачиком и кричать что было мочи, как тот ребенок, который вдруг осознал всю жестокость окружающего мира. Но я лишь одарила Дэниела уклончивым взглядом, сделала очередную затяжку и стряхнула пепел на каменные плиты.

Дэниел терпеливо ждал. Лицо его оставалось серьезным, отчего мне стало немного не по себе. Когда стало ясно, что я не собираюсь отвечать на его вопрос, он понимающе кивнул.

— Как бы то ни было, — произнес он, — я решил, что ты, вернее, Лекси, перенесла серьезную психическую травму. Глубочайшую, я бы даже сказал, потому что иначе какой ей еще быть. Ведь, как известно, подобные вещи способны изменить человека до неузнаваемости: сильного духом превратить в трясущегося невротика; счастливого — в меланхолика; кроткого — в злобного и жестокого, — способны разбить тебя на миллионы осколков, чтобы потом собрать их уже в совершенно иную форму.

Голос его звучал ровно, спокойно. Дэниел вновь отвернулся от меня, глядя на цветы боярышника, белые, подрагивающие на ветру, так что глаз его я не видела.

— По сравнению с этим перемены в Лекси были столь малы, столь незначительны, что ими можно было просто пренебречь. Предполагаю, детектив Мэки предоставил тебе всю необходимую информацию.

— Детектив Мэки и Лекси. Ты забыл про видеоклипы.

Дэниел задумался, причем надолго. Я даже подумала, что он забыл мой вопрос. Была в его лице некая словно встроенная от природы неподвижность — четкая, едва ли не каменная линия подбородка, — отчего трудно было догадаться о его истинных чувствах.

— Все раздуто, кроме Элвиса и шоколада, — произнес он наконец. — Лучше не скажешь.

— Так, значит, меня выдал лук? — спросила я.

Дэниел вздохнул, шевельнулся, словно стряхивая с себя грезы.

— Ох уж этот лук, — произнес он со слабой улыбкой. — Лекси его на дух не выносила. Лук и капусту. К счастью, никто из нас остальных также не любит капусту, и тогда мы пришли к компромиссу по луку: раз в неделю. И все равно она продолжала жаловаться и вытаскивала его из тарелки — по-моему, главным образом для того, чтобы подзадорить Рафа и Джастина. Так что когда ты съела лук не моргнув даже глазом, более того, попросила добавку, я тотчас заподозрил неладное. Тогда я точно не мог сказать, что именно. Ты ловко выкрутилась тогда из положения, но мне этот факт не давал покоя. Единственное объяснение, которое у меня тогда нашлось, как бы невероятно ни звучало, — что ты не Лекси.

— И тогда ты решил устроить для меня западню, — сказала я. — Пивную Брогана.

— Ну не то чтобы западня, — довольно сухо возразил Дэниел. — Скорее проверка. Причем почти спонтанная. Лекси не питала к этому заведению никаких чувств — ни плохих, ни хороших. Я не уверен даже, бывала ли она там когда-нибудь, и та, что выдает себя за Лекси, никак не могла этого знать. В принципе не трудно было выяснить ее пристрастия, ее симпатии и антипатии, но только не те вещи, что были ей, образно говоря, до лампочки. Впрочем, ты и здесь сумела выкрутиться, а потом твоя фраза насчет Элвиса почти убедила меня в том, что ты Лекси. А потом был вчерашний вечер. И поцелуй.

Меня моментально прошиб холодный пот. Правда, я тотчас же вспомнила, что на мне, слава Богу, нет микрофона.

— Лекси не позволила бы ничего подобного? — спросила я нарочито спокойным тоном и наклонилась, чтобы загасить сигарету о каменные плиты.

Дэниел улыбнулся мне — неторопливой теплой улыбкой, которая неожиданно придала ему привлекательности.

— О, еще как позволила бы! — произнес он. — Более того, он был очень в ее духе — такой приятный, если можно так выразиться. — Он даже не моргнул глазом. — Тебя выдала реакция. На какую-то долю секунду ты, казалось, растерялась, ужаснулась тому, что происходит. Правда, потом пришла в себя, отделалась шуткой и нашла повод отодвинуться. Видишь ли, Лекси никогда бы не отреагировала на поцелуй таким образом, даже на долю секунды. Она бы… — Дэниел выпустил сквозь побеги плюща облачко дыма. — Она бы торжествовала.

— Но почему? — спросила я. — Или она добивалась того, чтобы это произошло?

Мысленно я перематывала видеозаписи. Я видела ее заигрывающей с Рафом и Джастином, но чтобы с Дэниелом — ни разу. Ни малейшего намека на флирт. Хотя кто знает, может, это был блеф, призванный сбить с толку остальных.

— Это тебя и выдало, — произнес Дэниел.

Я уставилась на него. Он загасил сигарету подошвой.

— Лекси была не способна думать о прошлом, — пояснил он, — и в равной степени не способна думать о будущем, разве что на один-единственный шаг вперед. Это один из немногих моментов, ускользнувших от твоего внимания. Впрочем, ты не виновата. Такой уровень простоты с трудом укладывается в голове, и его очень трудно описать. Он поражает, как поражает уродство. Лично я сильно сомневаюсь, что она была в состоянии спланировать обольщение. Но как только нечто подобное случилось, у нее наверняка не нашлось бы причин для испуга, тем более причин останавливаться на полдороге. Ты в отличие от нее пыталась высчитать, чем это может для тебя обернуться. Смею предположить, что у тебя, в твоей обычной жизни, есть мужчина.

Я промолчала.

— Так что я был вынужден, — продолжал Дэниел, — как только все остальные ушли, позвонить сегодня во второй половине дня в полицию. Я поинтересовался, где могу найти детектива Сэма О'Нила. Женщина, ответившая на мой звонок, сначала никак не могла найти его добавочный номер, но потом проверила по справочнику и в конце концов дала его мне со словами: «Это номер оперативной части уголовного розыска».

Дэниел вздохнул — вздох получился какой-то усталый — и негромко добавил:

— «Уголовного розыска». Это расставило все по местам.

— Мне, право, жаль, — в очередной раз произнесла я.

Весь день, пока мы пили кофе, пока действовали друг другу на нервы, пока переругивались из-за похмелья, пока, отправив других в кино, он сидел в крошечной спальной Лекси, а день тем временем клонился к вечеру, он все это носил в себе — один.

— Я вижу, — кивнул он.

Наступило молчание. Я нарушила его первой.

— Как ты понимаешь, я хочу спросить у тебя, что произошло, — сказала я.

Дэниел снял очки и принялся протирать стекла носовым платком. Без них его глаза казались какими-то невыразительными, почти слепыми.

— Есть испанская поговорка, — произнес он, — которая всегда поражала меня своей мудростью: «Бери что хочешь, но только плати, говорит Господь».

Его слова упали под побегами плюща, словно камешки в воду, без звука, и тотчас пошли на дно.

— Я не верю в Бога, — продолжал Дэниел, — но этот принцип, как мне кажется, обладает какой-то собственной божественностью. Ибо безупречен. Что может быть проще и одновременно важнее? Можете брать от жизни все, что хотите, при условии, что принимаете цену и готовы ее заплатить.

Он вернул очки на место и спокойно посмотрел на меня, тем временем засунув носовой платок в нагрудный карман.

— Мне кажется. — произнес он, — что мы как общество привыкли забывать про вторую часть этого принципа. Мы слышим только: «Бери что хочешь, говорит Господь», — и ни слова о цене. Когда же приходит миг расплаты, все почему-то начинают возмущаться. Взять, к примеру, взлет нашей национальной экономики — с моей точки зрения, слишком резкий. Да, теперь у нас есть суши-бары и внедорожники, но люди моего поколения не могут позволить себе квартиру в городе, где они выросли, и, таким образом, сообщества, которые складывались веками, рушатся словно карточные домики. Люди ежедневно проводят в транспорте по пять, а то и по шесть часов. Родители не видят собственных детей, потому что и мать, и отец вынуждены работать сверхурочно, чтобы свести концы с концами. У нас не осталось времени на культуру — театры закрываются, архитектура умирает под напором бетонных офисных коробок. И так далее и тому подобное.

Дэниел говорил на редкость спокойно, без тени возмущения в голосе, хотя и увлеченно.

— Лично я не думаю, что нам стоит возмущаться, — произнес он, словно угадав мои мысли. — Более того, удивляться нечему. Мы взяли то, что хотели, и теперь платим за это, и я не сомневаюсь, что в большинстве своем народ считает сделку выгодной для себя. Меня удивляет иное: то, я бы сказал, отчаянное молчание, которое окружает цену. Политики только и делают, что пытаются уверить нас, будто мы живем в Утопии. Если кому-то хватает смелости сказать, что за благоденствие мы платим, как тотчас ужасный человечек — как там его? наш премьер-министр? — берется поучать нас с телеэкрана. Не затем, чтобы еще раз напомнить, что такая плата — закон природы, но для того, чтобы с пеной у рта отрицать, будто плата вообще существует, и отчитывает нас как малых детей за то, что произнесли нехорошее слово. В конце концов я решил выбросить телевизор, — добавил Дэниел слегка смущенно. — Мы превратились в нацию неплательщиков: покупаем в кредит, а когда приходят счета, оскорбляемся до глубины души и даже отказываемся взглянуть на них.

Дэниел поправил на носу очки и посмотрел на меня сквозь стекла.

— Я всегда принимал как истину, — произнес он, — что за все надо платить.

— За что конкретно? — спросила я. — Чего ты хочешь?

Дэниел задумался — вероятно, размышляя, как подоходчивее все объяснить.

— Сначала, — произнес он наконец, — важнее было то, чего я не хочу. До того как я окончил колледж, мне стало ясно, что обычная сделка — немного комфорта в обмен на свободное время и спокойную жизнь — не для меня. Я был согласен жить скромно, если без этого нельзя, лишь бы только избежать ежедневного восьмичасового рабства. Я был более чем готов пожертвовать и новой машиной, и отпуском на солнечном берегу, и этой новомодной штуковиной, как там ее называют? Ай-фоном?

Нервы мои были напряжены до предела. Неудивительно, что при одной только мысли о том, что Дэниел нежится на песке где-нибудь в Торремолиносе, попивая разноцветный коктейль и мотая головой в такт неслышной музыке в наушниках, я едва не взорвалась. Он посмотрел на меня с грустной улыбкой.

— Не скажу, чтобы жертва была так уж велика. Но я не учел одну вещь — человек не остров. В одиночку не выплыть против течения. Когда тот или иной договор становится стандартным для общества — иными словами, достигает критической массы, — альтернатив ему практически не остается. Жить просто и скромно сегодня не в моде. Человек либо становится трудоголиком, либо прозябает на пособие в убогой однокомнатной квартирке, причем этажом выше обитают полтора десятка студентов. Меня лично не прельщало ни то ни другое. Какое-то время я пытался, но работать посреди шума и гама не смог. Что касается хозяина квартиры, так этот деревенский мужлан имел привычку приходить ко мне в любое время дня и ночи, чтобы почесать языком… Да и вообще. Свобода и спокойная жизнь сейчас просто не по карману. И если вы к ним стремитесь, то опять-таки будьте готовы платить соответствующую цену.

— А разве других вариантов не было? — спросила я. — Мне казалось, что деньги у тебя есть.

Дэниел подозрительно покосился в мою сторону. Я невинно посмотрела ему в глаза.

— Думаю, мне сейчас не помешало бы выпить, — произнес он со вздохом. — Кажется, я оставил ее здесь. Ага, вот она.

Он наклонился чуть в сторону и пошарил под скамейкой. Я моментально напряглась, ожидая чего угодно. К сожалению, под рукой не было ничего, что могло бы сойти за оружие, но если заехать ему по глазам побегами плюща, я выиграю время, чтобы добежать до микрофона и позвать на помощь. Впрочем, ничего этого не понадобилось, потому что Дэниел извлек из-под скамьи початую бутылку виски.

— Я захватил ее с собой вчера вечером, а затем забыл. Еще здесь должен был остаться — ага, вот он… — Он вытащил из-под скамьи стакан. — Тебе налить?

Виски было отменное, марочное, и глоток-другой мне не повредил бы, скорее наоборот.

— Спасибо, я не хочу, — тем не менее ответила я.

К чему подвергать себя лишнему риску? Этот парень куда умнее других.

Дэниел кивнул, внимательно разглядел стакан и нагнулся, чтобы ополоснуть его водой.

— Ты когда-нибудь задумывалась о том, — спросил он, — насколько высок уровень страха в нашей стране?

— Если и задумывалась, то не слишком часто, — призналась я.

Я с трудом следила за ходом его мыслей. Впрочем, я успела неплохо его изучить и потому догадывалась, что он явно к чему-то клонит, главное — не торопить его, а терпеливо ждать. У нас с ним было около сорока пяти минут, прежде чем закончится «Реквием» Форе, к тому же если я и умела что-то хорошо делать, так это дать подозреваемому выговориться. Независимо оттого, насколько хорошо вы владеете собой, насколько хорошо умеете держать язык за зубами, спустя какое-то время хранить секрет становится все трудней и трудней. Необходимость молчания начинает давить тяжким грузом, и нервы постепенно начинают сдавать. Честное слово, легче умереть и унести тайну с собой в могилу. Если дать человеку поговорить, главное — время от времени потихоньку подталкивать его в нужном направлении, указывая путь, а остальное он сделает сам.

Дэниел стряхнул со стакана капли воды и снова вытащил из кармана носовой платок, чтобы его вытереть.

— Часть сознания должника пребываете постоянном страхе, даже если он сам всеми силами подавляет его в себе. Мы, ирландцы, занимаем одно из первых мест в мире по соотношению долги—доходы. Полагаю, большинство из нас живут от зарплаты до зарплаты. Те же, в чьих руках власть — правительство, работодатели, — эксплуатируют нас с выгодой для себя. Испуганные люди — покорные люди, не только в физическом смысле, но также в интеллектуальном и эмоциональном плане. Если работодатель велит вам работать сверхурочно и вы знаете, что стоит отказаться, как вы ставите под удар все, что имеете, то все равно продолжаете убеждать себя, что делаете это сугубо добровольно, из верности компании. Потому что единственная альтернатива — признать, что вы живете в вечном страхе. Человек, сам не замечая, способен убедить себя в том, что проникся любовью к какому-нибудь транснациональному монстру. И теперь цепляться за рабочее место вас вынуждает не только необходимость зарабатывать деньги, но и весь ваш ход мыслей. Единственные люди, кто способен мыслить и действовать свободно, это те, кто или наделен героической храбростью, или безумец. Или те, кому ничто не угрожает, а потому им неведом страх.

Дэниел налил себе на три пальца виски.

— Я даже с большой натяжкой не подхожу под определение героя, — произнес он. — Впрочем, и безумцем я себя не назвал бы. Думаю, и другие не попадают ни в ту, ни в другую категорию. И все же я хотел дать нам всем шанс обрести свободу.

Он поставил бутылку и посмотрел на меня.

— Ты спросила, чего мне хочется. Я провел немало часов, задавая себе этот вопрос. Год или два назад я пришел к выводу, что на самом деле мне хочется всего двух вещей — общества друзей и возможности мыслить свободно.

Его слова пронзили меня словно острый нож.

— Я бы не сказала, что это чрезмерное желание, — ответила я.

— Как бы не так, — возразил Дэниел, делая глоток виски. В его голосе мне послышались резкие нотки. — Еще какое чрезмерное. Видишь ли, из этого следовало, что нам нужна безопасность. Постоянная безопасность. Что вновь возвращает нас к твоему последнему вопросу. Мои родители оставили после себя кое-какие сбережения, которые приносили небольшой доход. В восьмидесятые это были вполне приличные деньги, сейчас на них не купить даже однокомнатную квартиру. Доверительный фонд Рафа приносит ему примерно такую же сумму. Стипендия Джастина кончится, как только он завершит работу над диссертацией. То же самое можно сказать и про Эбби. И про Лекси, только в прошлом. Сколько, по-твоему, свободных вакансий во всем Дублине для людей, которые изучают литературу и хотят быть вместе? Через несколько месяцев мы все оказались бы в ситуации, в какой находится подавляющее большинство людей в этой стране: в западне между нищетой и рабством, живя от зарплаты до зарплаты, пребывая в вечном страхе, какой очередной фортель отпустит хозяин квартиры или работодатель. И так без конца.

Дэниел бросил взгляд сквозь побеги плюща во внутренний дворик и осторожно покачал в стакане янтарную жидкость.

— Все, что нам нужно было, — это дом, своя крыша над головой.

— И все? Вся безопасность в доме? — удивилась я.

— Ну да, — ответил он слегка растерянно. — С психологической точки зрения разница столь велика, что ее не выразить никакими словами. Как только вы становитесь хозяином своего дома, свободным и незапуганным, что тогда остается другим — всем этим хозяевам квартир, работодателям, банкам? Чем они способны вам угрожать? Кто обладает над вами властью? При желании можно обойтись без чего угодно. Вместе мы всегда наскребем денег на еду. Зато чего у нас не будет — так это почти животного страха потерять крышу над головой. Как только мы от него избавимся, мы тотчас станем свободны. Нет, конечно, я отнюдь не утверждаю, что собственный дом автоматически превращает жизнь в рай; просто в нем заключена разница между свободой и рабством.

Не иначе как на моем лице он прочел немой вопрос.

— Не забывай, мы с тобой живем в Ирландии, — произнес он слегка раздраженно. — Если ты в школе проходила историю, тебе должно быть понятно с полуслова. Что первым делом сделали англичане, чтобы закабалить население? Они присвоили себе землю, а ирландцев, хозяев этой земли, превратили в арендаторов. Все остальное последовало само собой: у ирландцев можно было отнимать урожай, всячески притеснять их, сгонять с насиженных мест. В результате эмиграция, голод. Да что там, список бед и несчастий можно перечислять до бесконечности; причем люди сами не заметили, как угодили в рабство, а все потому, что тот, кто лишился самого главного — земли, — не способен постоять за себя. Уверен, что моя семья повинна не меньше, чем все другие. Так что в том, что я теперь, образно выражаясь, смотрю на обратную сторону медали, есть некая высшая справедливость. Но я не чувствую необходимости принимать это как должное.

— А я снимаю квартиру, — заметила я. — И возможно, живу от зарплаты до зарплаты. Меня это не волнует.

Дэниел кивнул, словно не ожидал услышать ничего другого.

— Значит, ты храбрее, чем я, — сказал он, — или, ты уж меня извини, еще просто не решила, чего хочешь от жизни. Еще не нашла чего-то такого, что было бы для тебя важнее всего на свете. А это, как ты понимаешь, две большие разницы. Студенты и молодежь могут жить в съемных квартирах без особого ущерба интеллектуальной свободе, поскольку это ничем им не угрожает. Им пока еще нечего терять. Кстати, ты заметила, с какой легкостью умирают молодые? Из них получаются самые лучшие мученики за правое дело, лучшие солдаты, лучшие самоубийцы. А все потому, что они еще ни к чему не привязаны. У них нет ни любимых людей, ни ответственности, ни соседей, то есть всего того, что прочно привязывает человека к окружающему миру. Вот почему они так легко расстаются с жизнью. Но чем старше мы становимся, тем чаще обнаруживаем вещи, за которые стоит держаться. Неожиданно, сами того не замечая, начинаем играть в другую игру, кто больше удержит, и это меняет нас до неузнаваемости.

Не знаю, что именно было тому причиной — адреналин, или странный свет, который, дрожа, проникал сквозь побеги плюща, или причудливый ход мыслей Дэниела, а может, просто сама невероятность этой ситуации, — но у меня было ощущение, будто я пьяна. Я представила Лекси, как она на всей скорости несется посреди ночи на украденной машине бедняги Чэда. Затем передо мной возникло лицо Сэма — с печатью какого-то жуткого терпения. Я увидела нашу оперативную часть в вечернем свете, причем на наших столах почему-то разбросаны бумаги другой команды. Мою квартирку, пустую и безмолвную — на книжных полках уже начала собираться пыль, и лишь в темноте по-прежнему горит зеленый глазок проигрывателя, оставленного в режиме ожидания. Я люблю свою квартирку, но неожиданно меня посетила мысль, что за последние несколько недель я о ней ни разу даже не вспомнила, и это печально, просто жуть как печально.

— Я бы, пожалуй, сказал, — произнес Дэниел, — что ты пока что не утратила ту первую свободу, не нашла ничего или никого, с кем хотела бы провести остаток жизни.

Серые проницательные глаза, гипнотическое свечение виски, журчание воды, игра света и тени плюща на его волосах.

— Когда-то у меня был друг, — сказала я, — коллега по работе. Ты его не знаешь, он не участвует в расследовании. Мы с ним были почти как вы здесь, прекрасно подходили друг другу. Люди говорили о нас так, как обычно говорят о близнецах, словно мы с ним были одним человеком: «Этот случай для Мэддокс-и-Райана, пусть Мэддокс-и-Райан поработают». Спроси меня кто-нибудь тогда, я бы ответила, что так и есть — мы всегда будем работать только вместе, вместе уйдем в отставку, и никто из нас никогда не будет работать в паре с кем-то еще, а за свою службу мы получим одни золотые часы на двоих. Правда, в то время я ни о чем таком даже не думала. Просто принимала вещи как должное. И представить не могла, что все может быть иначе.

Я никому не рассказывала об этом. Ни я, ни Сэм никогда не упоминали Роба. Мы не обмолвились о нем даже словом, после того как его перевели от нас. Когда меня спрашивали, как он поживает, я улыбалась и давала уклончивый ответ. С Дэниелом мы были чужие люди, причем по разные стороны баррикад, — под видом цивилизованной беседы мы вели борьбу, и оба это прекрасно знали. И все равно я поделилась с ним. Полагаю, это должно было стать для меня первым сигналом тревоги.

Дэниел кивнул.

— Дело было в другой стране, — ответил он, — к тому же той девушки больше нет.

— Что ж, можно сказать и так, — согласилась я.

Он смотрел на меня с каким-то странным выражением в глазах — нет, то была не доброта, не понимание и не сострадание. Наверное, в тот момент я любила его. Будь у меня возможность бросить расследование и остаться, я бы так и поступила.

— Понятно, — произнес Дэниел и протянул мне виски.

Я уже было машинально покачала головой, однако передумала и взяла предложенный стакан. Виски было великолепным — бархатистым и мягким. Каждый глоток обдавал приятной теплой волной до самых кончиков пальцев.

— Тогда ты должна понять, как было для меня важно встретить остальных, — произнес Дэниел. — Можно сказать, мир вокруг перевернулся — ставки резко взлетели вверх, цвета сделались такими яркими, что на них было больно смотреть. Жизнь стала до невероятности прекрасной и вместе с тем до невероятности пугающей. Видишь ли, все вокруг такое хрупкое, того и гляди разобьется. Наверное, это примерно то же, что влюбиться или родить ребенка, потому что знаешь, что в любой момент можно всего лишиться. Мы на головокружительной скорости неслись навстречу тому дню, когда все, что у нас есть, будет зависеть от милости жестокого мира, и каждая секунда нашей жизни была так прекрасна и так ненадежна, что порой перехватывало дыхание.

Дэниел протянул руку, взял стакан и сделал глоток.

— А потом, — произнес он, ладонью указав на дом, — появился он.

— Словно чудо, — добавила я, причем вовсе не для того, чтобы его уязвить.

Я действительно так думала. На какое-то мгновение я ощутила под ладонью старое дерево перил, теплое и упругое, словно мускул, словно живое существо.

Дэниел кивнул.

— Просто невероятно, — добавил он. — Я верю в чудеса, в вероятность невозможного. Дом казался мне чудом. Ведь он появился как раз в тот момент, когда я больше всего в нем нуждался. Я тотчас понял — в то самое мгновение, когда адвокат моего дядюшки позвонил мне, — что это для нас значит. Остальные имели на сей счет сомнения, причем немалые. Мы спорили несколько месяцев. Лекси — пожалуй, тут есть какая-то трагическая ирония — была единственной, кто мгновенно принял идею на ура. Труднее всего было убедить Эбби, хотя она, как никто другой из нас, нуждалась в крыше над головой, а может, как раз по этой причине — не берусь утверждать. Но даже ее в конечном итоге удалось уломать. А все потому — по крайней мере так мне кажется, — что если вы в чем-то на все сто уверены, то в конце концов сумеете убедить и других, кто почему-то еще сомневается. Я был уверен. Уверен, как никогда.

— Ты поэтому сделал остальных совладельцами?

Дэниел одарил меня пронзительным взглядом, но я изобразила невинное любопытство, и спустя мгновение он уже вновь устремил глаза куда-то сквозь завесу плюща.

— Нет, вовсе не затем, чтобы окончательно перетянуть их на мою сторону, если ты это имеешь в виду, — произнес он. — Едва ли. Просто иначе мой план превращался в ничто. В принципе мне нужен был не дом как таковой — как бы я его ни любил, — нет. Он залог нашей уверенности в завтрашнем дне, наша тихая гавань. Будь я его единственным владельцем, суровая правда была бы такова: для всех остальных я стал бы хозяином, а значит, уверенности в завтрашнем дне у них было бы не больше, чем прежде. Они бы зависели от моих капризов, от моего настроения, жили бы в постоянном ожидании того дня, когда я решу уехать, жениться или продать дом. А так — он наша общая собственность, причем навсегда.

Дэниел поднял руку и отвел в сторону побеги плюша. В лучах заката каменные стены приобрел янтарный оттенок, мягкий и теплый. Стекла в окнах пылали, словно охваченные пламенем.

— Тогда идея показалась мне прекрасной, — продолжал Дэниел. — Потрясающе прекрасной. В день, когда мы въехали сюда, мы прочистили трубу, искупались в ледяной воде и развели в камине огонь. Мы сидели напротив очага, попивая холодное, плохо размешанное какао, и жевали бутерброды. Плита не работала, отопление не работаю, и на весь дом было лишь две лампочки. Джастин натянул на себя весь свой гардероб и беспрестанно ныл, что, мол, в конечном итоге мы все здесь подхватим пневмонию или наглотаемся плесени, либо то и другое вместе, и это сведет нас в могилу. Раф и Лекси дразнили его, утверждая, будто слышали, как на чердаке возятся крысы. Эбби же грозилась, что, если они не утихомирятся, подсыплет им снотворного. Я один за другим палил до углей тосты или просто ронял их в камин, и всех это почему-то жутко смешило. Мы хохотали так, что от смеха заболели животы. Таким счастливым я еще ни разу себя не чувствовал.

Его серые глаза оставались спокойны, зато в голосе прозвучала нота, похожая как звон тяжелого колокола, отчего у меня закололо в груди. Я распознала ее сразу, еще когда только-только приехала сюда: Дэниел несчастлив, — но именно тогда мне стало ясно: независимо от того, что случилось с Лекси, его сердце разбито. Ведь ради своей утопической идеи он поставил на карту все. И проиграл. И что бы ни говорили другие, какая-то часть моего существа до сих пор верит: в тот день под плющом я должна была догадаться, чем все закончится. Потому что события развивались на моих глазах по ясному и понятному сценарию, развивались стремительно и беспощадно, и кому, как не мне, было знать, как их остановить.

— И что было не так? — спросила я.

— Разумеется, сама идея оказалась с изъяном, — раздраженно ответил он. — Причем изначально, и здесь уже невозможно помочь. Ибо зиждилась она на двух из самых стойких мифов человечества: возможности постоянства и простоте человеческой натуры. Все прекрасно выглядит в литературе, однако стоит закрыть книгу, как оба превращаются в чистой воды утопию. В нашей истории следовало поставить точку в тот самый вечер, когда мы пили холодное какао, когда только-только вселились сюда: и стали они жить-поживать. Увы, реальная жизнь требовала от нас продолжения жизни.

Дэниел допил виски одним долгим глотком и поморщился.

— Фу, какая гадость. Надо было положить льда.

Я ничего не ответила. Дэниел налил себе очередную порцию, с легким отвращением посмотрел на стакан и поставил на скамью.

— Могу я задать тебе вопрос? — спросила я.

Дэниел кивнул.

— Ты только что говорил, что за все нужно платить. Чем тебе пришлось расплачиваться за дом? Ведь, похоже, ты получил именно то, что хотел, причем совершенно бесплатно.

Он приподнял бровь.

— Ты так считаешь? Ты прожила под его крышей несколько недель и должна представлять себе, какова на самом деле цена.

Представляла, еще как представляла, но мне хотелось услышать его собственное признание.

— Никакого прошлого, — произнесла я. — Для начала.

— Никакого прошлого, — повторил Дэниел почти машинально и спустя мгновение пожал плечами. — Таково было одно из условий, потому что мне хотелось, чтобы все началось с нуля, причем для каждого из нас. Но это самое легкое условие. Как ты, наверное, уже поняла, все мы имели за спиной такой жизненный опыт, какой никто из нас не хотел бы сохранить. Но основные трудности имели скорее практический характер, нежели психологический. Нужно было постараться сделать так, чтобы отец Рафа перестал звонить и орать на него; чтобы отец Джастина перестал упрекать сына в том, что тот-де вступил в секту, и больше не грозился вызвать полицию; чтобы мамаша Эбби перестала маячить перед библиотекой, наглотавшись чего-то, что она там принимает. Впрочем, это все мелочи жизни, чисто технические издержки, мы бы сами с ними разобрались, будь у нас время. Реальная же цена…

Дэниел задумчиво провел пальцем по краю стакана, наблюдая, как золотистая жидкость то становится ярче, то тускнеет, по мере того как через нее движется тень.

— Думаю, кое-кто назовет это стадией бесчувственного состояния, — наконец произнес он. — Хотя лично я назвал бы такое определение упрощенчеством. Брак и дети, например, были для нас исключены. Шансы найти человека со стороны, который сумел бы вписаться в наш тесный круг, в нашу, скажем прямо, весьма необычную компанию, даже если бы очень захотел, были практически нулевые. И хотя, не стану отрицать, между нами возникали элементы интимных отношений, однако, вздумай кто-то двое начать серьезный роман, это тотчас нарушило бы равновесие нашей жизни, нарушило окончательно и бесповоротно.

— Элементы интимных отношений? — переспросила я. Все-таки Лекси ждала ребенка. — Между кем конкретно?

— Ну, я бы не сказал, что были проблемы, — ответил Дэниел с легким раздражением. — Дело в другом — чтобы сделать этот старый особняк нашим общим домом, мы должны были отказаться от многих вещей, которые другие люди считают естественной целью жизни. Мы были вынуждены отказаться от многого из того, что отец Рафа назвал бы реальным миром.

То ли было виновато виски, то ли похмелье, то ли пустой желудок, но в моей голове, разбрасывая во все стороны фонтаны света, завертелись самые странные мысли. Почему-то вспомнились старинные истории: усталые путники, которые вдруг забредали в грозу в пиршественные залы, где, отведав вина и хлеба, забывали прежнюю жизнь. Вспомнился наш первый совместный вечер, когда все четверо смотрели на меня через уставленный угощениями стол, как мы поднимали бокалы, как вился плющ, какими прекрасными казались они мне, как в их глазах отражалось пламя свечей. Я помнила: за секунду до того, как мы с Дэниелом поцеловались, перед моим мысленным взором возникла вся наша пятерка, напоминавшая призраков, парящих над зеленью травы, а где-то в глубинах сознания прозвучала, возвещая тревогу, барабанная дробь.

— В принципе это не так зловеще, как может показаться, — поспешил добавить Дэниел, не иначе как заметив тень испуга на моем лице. — Независимо от того, что говорит нам рекламная кампания, нельзя иметь сразу все. Идти на жертвы отнюдь не наш личный выбор и не анахронизм. Это проза жизни. Мы все отсекаем себе конечности, чтобы сжечь их на каком-нибудь жертвенном алтаре. Дело в другом — как найти тот алтарь, который того стоил бы, и конечность, которой ты готов пожертвовать. Как добровольно принести себя в жертву.

— А ты сумел, — подвела я итог. Мне казалось, будто каменная скамья раскачивается подо мной, качается вместе с плющом в медленном, убаюкивающем ритме. — Ты добровольно принес себя в жертву.

— Ты угадала, — ответил Дэниел. — Я четко понимал, чего мне это будет стоить. Я продумал все еще до того, как мы вселились сюда, и решил, что цена стоит того, чтобы ее заплатить. В любом случае вряд ли мне когда-либо захочется обзавестись семьей, детьми — я никогда не верил в возможность найти человека, который целиком и полностью меня понимал бы. Полагаю, остальные руководствовались теми же мотивами: взвесили все «за» и «против» и решили, что жертва того стоит.

Дэниел поднес стакан к губам и сделал глоток.

— И это было моей первой ошибкой.

Он был на редкость спокоен, делая свое признание. Я даже толком не расслышала его в ту секунду. Лишь потом, когда я мысленно прокручивала наш разговор в поисках зацепок, я поняла: было, было бы. Дэниел постоянно пользовался прошедшим временем. Он понимал, что все в прошлом, заметил это кто-то из остальных или нет. Он сидел в тени плюща со стаканом в руке, спокойный и непроницаемый словно Будда, глядя, как нос его корабля уходит под воду.

— Выходит, они недостаточно хорошо все продумали? — спросила я. Мысли все еще ускользали от меня, разлетались, словно невесомые пушинки. Все вокруг было гладким будто стекло, и я не знала, за что ухватиться. На какое-то мгновение меня посетила безумная мысль, что в виски что-то подмешано, но Дэниел выпил гораздо больше моего и с ним было все в порядке. — Или потом передумали?

Дэниел большим и указательным пальцами потер переносицу.

— Знаешь, стоит только задуматься, как я прихожу к выводу, что наделал целую кучу ошибок. Взять, к примеру, историю с переохлаждением. Как только я мог в нее поверить? Кстати, в самом начале я не верил. Я плохо разбираюсь в медицине, но когда твой коллега — детектив Мэки — рассказал мне эту историю, я не поверил ни единому слову. Я тогда решил, что он надеется, что мы будем куда разговорчивее, если речь пойдет о нападении, а не убийстве, как будто Лекси в любую минуту сама ему все расскажет. Всю неделю я пребывал в уверенности, что он блефует. Но затем… — он поднял голову и посмотрел на меня так, словно забыл о моем присутствии, — затем появилась ты.

Его взгляд скользил по моему лицу.

— Сходство поразительное. Вы с Лекси, случаем, не родственницы?

— Нет, — ответила я. — По крайней мере насколько мне известно.

— Нет. — Дэниел методично обшарил карманы, вынул портсигар и зажигалку. — Она говорила, что у нее нет родственников. Возможно, именно поэтому я не сразу понял подмену. Да и сама абсурдность ситуации играла тебе на руку: любое подозрение по поводу того, что ты не Лекси, тотчас упиралось в необходимость объяснения, откуда взялась ты. Мне следовало вспомнить слова Конан Дойля «…что остается, каким бы невероятным оно ни казалось, и есть правда».

Он щелкнул зажигалкой и наклонился ближе к пламени.

— Видишь ли, я знал, что Лекси никак не может быть жива. Я лично проверил ее пульс.

Сад словно замер вокруг меня в угасающем свете дня. Птицы смолкли, ветви замерли, качнувшись лишь наполовину; дом, огромный пустой дом, что возвышался над нами, прислушался. У меня перехватило дыхание. Лекси колыхала траву серебряным душем ветерка, она качалась в ветвях боярышника, балансировала, легкая, словно листок, на стене рядом со мной; скользила по моему плечу, сбегала вниз по спине полоской света.

— Что произошло? — негромко спросила я.

— Как ты понимаешь, — ответил Дэниел, — этого я сказать тебе не могу. Лекси получила удар ножом в стенах Уайтторн-Хауса. В кухне, если уж быть до конца точным. Крови ты там не найдешь — в то мгновение кровь еще не пролилась, хотя я точно знаю, что позднее у нее открылось кровотечение, — как не найдешь и никакого ножа. Не было никакого плана или намерения ее убивать. Мы бросились на поиски, но к тому моменту как ее обнаружили, было уже слишком поздно. Думаю, это все, что я могу тебе сказать.

— Ну ладно, — произнесла я. — Ладно.

Я прижала ступни к холодным каменным плитам и попыталась собраться с мыслями. Возникло желание опустить руку в пруд и брызнуть себе на затылок холодной водой, но мне не хотелось, чтобы Дэниел видел. Да и вообще я сомневалась, что это поможет.

— Сказать тебе, что, по-моему, произошло тут у вас?

Дэниел наклонил голову и сделал рукой знак, такой короткий, учтивый жест: пожалуйста.

— Думаю, Лекси решила продать свою долю.

Мой собеседник никак не отреагировал, даже не моргнул глазом. Он продолжал наблюдать за мной, как профессор на экзамене, время от времени стряхивая пепел, стараясь, чтобы тот попал в воду, где он тотчас растворится.

— И я почти уверена, что знаю почему.

Я не сомневалась: он точно клюнет, ведь целый месяц это не давало ему покоя, но Дэниел отрицательно покачал головой.

— Мне не обязательно знать, — возразил он, — да и вообще, какая разница. По крайней мере сейчас, даже если раньше что-то и значило. Думаю, ты уже догадалась, что в каждом из нас есть своя безжалостная черта, у каждого своя. Такова часть нашего выбора, следствие того, что мы получили то, что хотели, и отрезали все пути к отступлению. Безусловно, Лекси была способна на безжалостность. Но только не на жестокость. Когда ты думаешь о ней, прошу тебя иметь это в виду. Жестокой она никогда не была.

— Она собиралась продать свою долю твоему кузену Неду, — сказала я. — Тому самому, мистеру Шикарные Апартаменты. Лично мне это кажется пределом жестокости.

Дэниел ошеломил меня смешком — коротким, сухим смешком.

— Неду, — произнес он, презрительно скривив губы. — Боже мой! Из-за него я переволновался еще даже больше, чем из-за Лекси. Лекси — как и ты — была особа упертая. Если бы она решила что-то рассказать полиции, то наверняка рассказала бы, но если не хотела, то никакие уговоры, никакие вопросы не заставили бы ее раскрыть рот. Нед же…

Дэниел устало вздохнул, выпустил из носа облачко дыма и покачал головой.

— Дело не в том, что Неду недостает силы воли, — добавил он. — Просто у него она напрочь отсутствует. В сущности, он не более чем код, составленный из перемешанных отражений того, что, по его мнению, хотят видеть другие люди. Мы только что говорили о том, как важно знать, чего тебе хочется. У Неда есть пунктик — ему не терпится превратить наш дом в шикарные апартаменты или в гольф-клуб. У него имеется куча финансовых проектов, из которых видно, какие огромные тысячи фунтов мы могли бы сколотить за то или иное количество лет, но он понятия не имеет, зачем ему это нужно. Ни малейшего. Когда я спросил Неда, что он намерен делать с этими деньгами, он посмотрел на меня так, будто я говорю с ним на иностранном языке. Вопрос был ему совершенно непонятен, он отстоял на десятки световых лет от его разумения. Желания исколесить весь мир у Неда нет. Бросать работу, чтобы сосредоточить все силы на создании Великого Ирландского Шедевра, он также не намерен. Так что деньги нужны ему лишь постольку-поскольку — просто окружающие вложили ему в голову, что это и есть цель жизни. Вот он и не в состоянии понять, как пять человек могут иметь совершенно иные приоритеты, причем такие, какие мы определили для себя сами, без чьей-то подсказки.

Дэниел затушил сигарету.

— Ну вот, — произнес он, — теперь понятно, что, собственно, мне не дает в нем покоя. У Неда есть все основания держать язык за зубами относительно их с Лекси делишек. Потому что стоит ему заговорить, как вся его идея продать дом лопнет как мыльный пузырь. К тому же, насколько мне известно, он живет один, так что алиби подтвердить некому. Даже со своими куриными мозгами чертов недоумок должен понять: именно он подозреваемый номер один. Но я знал: стоит только Мэки и О'Нилу задать ему хотя бы пару вопросов, все тотчас вылетит в трубу. Он станет тем, кем они хотят его видеть, — беспомощным свидетелем, неравнодушным гражданином, выполняющим свой священный долг. Разумеется, это было бы равносильно концу света — Нед не в состоянии предложить что-то такое, что хоть отдаленно сошло бы за серьезную улику. Зато нам он порядком попортил бы крови. Я не взялся бы предсказывать, что он может наговорить — кто знает, что там у парня в голове? — чтобы только предотвратить катастрофу. Лекси — вернее сказать, тебя — я еще мог держать в поле зрения, но не Неда. Я знал, что стоит мне вступить с ним в контакт, как я совершу непростительную ошибку, и, видит Бог, я сделал все, чтобы такого не произошло.

Из чего я сделала вывод: Нед — опасная территория. Дэниел слишком часто размышлял о нем, о моих вечерних прогулках, о том, что за этим может стоять.

— Не иначе как ты пылал праведным гневом, вернее, вы все им пылали, из-за этой парочки. Так что я не удивлюсь, что в конце концов кто-то из вас пырнул ее, — сказала я не покривив душой.

Поражало меня другое: каким образом Лекси сумела зайти так далеко в своих махинациях?

Дэниел задумался. Выражение его лица сделалось таким же, каким обычно бывало по вечерам в гостиной, когда он погружался в чтение, забывая обо всем на свете.

— Поначалу мы разозлились. Точнее сказать, пришли в бешенство. Подумать только, в наши ряды затесался предатель! Как ни странно, но то, что в конечном итоге выдало тебя, поначалу сработало тебе на пользу: эта важная разница между тобой и Лекси. Только такой человек, как она — тот, кто не отдает себе отчета в собственных действиях и их последствиях, — мог как ни в чем не бывало вернуться домой, словно ничего не произошло. Будь она хотя бы чуточку другой, никто из нас ее не простил бы, и тебе ни за что бы не войти в эту дверь. Но Лекси… Мы знали, в ее намерения не входило сделать нам больно. Ей и в голову не могло прийти, что она причиняет нам боль. Она даже не задумывалась о том, какое зло была готова учинить по отношению к нам. И поэтому, — Дэниел сделал глубокий, усталый вдох, — ей ничего не стоило вернуться.

— Словно ничего не произошло, — добавила я.

— Мне так казалось. Ведь она не хотела причинять нам зла. И никто из нас не хотел причинять зла ей, не говоря о том, чтобы убивать. Я до сих пор убежден, что это о многом говорит.

— Я тоже так думала. Что все просто так случилось. Она какое-то время вела тайные переговоры с Недом, но прежде чем они пришли к окончательной договоренности, ваша четверка об этом узнала.

Более того, я уже начала подозревать, что произошло дальше, однако не стала делиться с Дэниелом. Решила оставить на потом, чтобы в нужный момент эффектно расставить все точки над i.

— Думаю, у вас вышел скандал и где-то в самом его разгаре один из вас ударил Лекси ножом. Возможно, никто — даже эти двое! — толком не понял, что, собственно, произошло. Лекси могла подумать, что кто-то больно ее ударил.

Моему мысленному взору была отчетливо видна каждая деталь этой сцены, как будто я сама была ее участницей.

— Она хлопнула дверью и бросилась к сторожке — возможно, у нее была назначена встреча с Недом, а может, ею просто двигал инстинкт, не знаю. Так или иначе, Нед в тот вечер не пришел. Ее нашли вы, бывшие собратья по дому.

— Примерно так, — со вздохом признал Дэниел. — В целом так оно и было. Давай на этом поставим точку, договорились? Потому что подробности никому не пойдут на пользу, зато от них пострадает не один человек. Она была красива, она была непростой человек, и вот теперь ее нет. Осталось ли хотя бы что-то, что еще имеет значение?

— Разумеется, осталось, — ответила я. — Например, вопрос, кто же все-таки ее убил.

— Тебе не приходило в голову, — спросил Дэниел, и в голосе его я уловила не то раздражение, не то злость, — что Лекси могла быть против твоего расследования? Независимо от того, какие планы строила, она нас любила. Или, по-твоему, ей бы понравилась, что ты явилась сюда с одной-единственной целью — уничтожить нас?

В воздухе по-прежнему чувствовалось напряжение; казалось, каменные плиты подрагивали у меня под ногами, в небо упиралось что-то длинное и острое, как игла, за каждым листом ощущалась дрожь.

— Это она нашла меня, — возразила я. — Лично я ее не искала. Она сама пришла за мной.

— Что ж, может, и так, — согласился Дэниел и, упершись локтями в колени, наклонился ко мне через поверхность воды, близко-близко. Глаза его за толстыми стеклами очков казались огромными, серыми и бездонными. — Но с чего ты взяла, будто она искала отмщения? С тем же успехом Лекси могла побежать в деревню, начать стучать в двери, попросила бы вызвать полицию и «скорую». И хотя местные жители не очень-то нас жалуют, сомневаюсь, что они отказали бы истекающей кровью женщине. Вместо этого она направилась прямиком в сторожку и осталась там, словно ждала, когда за ней придут. Тебе не приходило в голову, что она могла быть добровольной участницей собственной гибели и желала скрыть убийцу? Что она пошла на жертву добровольно? Осталась одной из нас до самого конца? Тебе не приходило в голову, что за одно только это она достойна уважения?

Воздух имел странный привкус — сладковатый и солоноватый одновременно.

— Разумеется, приходило, — призналась я. Разговор был нелегкий; казалось, будто мысли только и делали, что метались у меня где-то между головой и языком. — И не раз. Но я делаю это не ради Лекси. А потому, что такая у меня работа.

Господи, какая избитая фраза, и вырвалась на автомате, и все же она прорезала воздух громким щелчком, словно кнут, едва не вызвала электрический разряд, пробежала по побегам плюща, с шипением соскользнула в воду. На какую-то долю секунды я вновь перенеслась на старую, вонючую лестницу, застыла, руки в карманы, глядя на изумленное лицо юного наркомана. Я вновь была трезва как стеклышко. Наваждение, что наполняло воздух, растворилось в нем без остатка. Каменное сиденье было твердым и влажным. Дэниел наблюдал за мной с настороженностью в глазах, смотрел на меня так, как ни разу до этого не смотрел. Внезапно мне стало ясно; все, что я сказала ему, — правда. Возможно, с самого начала было правдой.

— Что ж, — негромко произнес он, — в таком случае…

Дэниел медленно отстранился от меня, пока не уперся спиной о стену. Воцарилась звенящая тишина.

— Где же… — спросил он спустя какое-то время и вновь запнулся. Впрочем, голос его не дрогнул. — Где она сейчас?

— В морге, — ответила я. — Мы не сумели отыскать ее ближайших родственников.

— Мы сделаем все, что необходимо. Думаю, она не стала бы возражать.

— Тело является уликой в незакрытом деле об убийстве, так что крайне маловероятно, что вам его отдадут. Пока расследование не завершится, она будет оставаться там, где находится сейчас.

Мне не было необходимости вдаваться в подробности. Думается, Дэниел и без того представил себе все как есть. Мой собственный мозг на всякий случай уже держал наготове картинки с тем же самым изображение. Оставалось лишь нажать кнопку «Воспроизведение». По лицу Дэниела пробежала легкая судорога, еще резче обозначив линию носа и губ.

— Как только мы будем знать наверняка, чьих это рук дело, — произнесла я, — попробую уговорить начальство, чтобы тело выдали вам. Как-никак вы стали для нее второй семьей.

На какое-то мгновение его веки дрогнули, потом лицо вновь приняло каменное выражение. Оглядываясь назад — вовсе не затем, чтобы себя оправдать, — я думаю, каким жестким, безжалостным прагматиком был Дэниел, хотя, казалось бы, выбрал для себя добровольное заточение в башне из слоновой кости. Офицер на поле брани оставляет своего погибшего собрата, даже не оглянувшись, лишь бы вывести из окружения тех, кто еще жив.

— Как ты сама понимаешь, — произнес Дэниел, — я не позволю тебе оставаться в доме. Остальные вернутся не ранее чем через час, так что у тебя достаточно времени, чтобы собрать веши.

Я ожидала этого, и все равно чувство было такое, будто мне влепили пощечину. Дэниел осторожно потушил о каменную плиту сигарету.

— Мне не хотелось бы, чтобы остальные узнали, кто ты такая на самом деле. Думаю, не нужно тебе объяснять, каким это будет для них ударом. У вас с детективом Мэки наверняка имеется план на случай, если тебя понадобится срочно убрать отсюда. Причем так, чтобы это не вызвало никаких подозрений, верно?

Что ж, ничего другого мне не оставалось. Коль уж выдала себя, значит, выметайся, и чем скорее, тем лучше. Я сузила список подозреваемых до четырех человек, так что Фрэнку с Сэмом будет с чего начать. Мне также будет несложно объяснить, почему наш с Дэниелом разговор не записан на пленку: мол, оборвался микрофон, причем по чистой случайности. Разумеется, Фрэнк мне не поверит, однако не станет поднимать из-за этого шум. Я же в рапорте изложу кое-какие фрагменты нашего разговора — те, что устраивают лично меня, — и вернусь домой с чистой совестью; более того, триумфатором.

Раньше мне и в голову не приходила такая возможность.

— Разумеется, — подтвердила я. — Я могу уйти отсюда, предупредив начальство за пару часов и не разоблачив себя. Но я этого не сделаю. По крайней мере до тех пор, пока не выясню окончательно, кто убил Лекси и почему.

Дэниел повернул голову и посмотрел на меня. На какое-то мгновение я едва ли не кожей ощутила опасность, ясную и холодную как лед. Впрочем, чему удивляться? Я проникла в их дом, в их сплоченную семью, я пыталась погубить их, лишить всего раз и навсегда. Или он сам, или кто-то из остальных уже один раз убил человека, причем за куда более невинные прегрешения. Ему хватило бы сил это сделать, как хватило бы ума и изворотливости избежать наказания. А я оставила пистолет в спальне. Струйка воды пела у наших ног, меня же то и дело словно пронзало электрическим током — от позвоночника и до ладоней. Но я выдержала его взгляд и даже не пошелохнулась. Даже не моргнула.

Спустя какое-то время Дэниел едва заметно повел плечами. Мгновение — и взгляд его уже обращен внутрь. Он судорожно перебирал варианты, сортировал, уточнял, соединял, причем даже быстрее, чем я могла себе представить.

— Так не пойдет, как ты понимаешь, — произнес он наконец, — Ты решила, что мое нежелание причинять боль остальным дает тебе некое преимущество. Поскольку они по-прежнему пребывают в уверенности, что ты Лекси, это дает тебе шанс заставить их говорить. Но поверь мне, каждый отдает себе отчет в том, что поставлено на карту. И дело не в том, что кто-то из нас или все мы, вместе взятые, попадем за решетку. У тебя нет улик, которые прямо указывали бы на кого-то из нас. Против нас не будет возбуждено дело, ни по отдельности, ни коллективно. Будь так, вы бы давно арестовали всех, кого следует, и в этом спектакле не возникло бы необходимости. Более того, держу пари, что еще несколько минут назад ты не была на все сто уверена, что убийца обитает в стенах нашего дома.

— Я была готова ко всему, — возразила я.

Дэниел кивнул.

— На сегодняшний день перспектива угодить за решетку заботит меня меньше всего. Но задумайся о сложившейся ситуации, хотя бы на мгновение представь ее с точки зрения остальных. Представь, что Лекси жива, здорова и вернулась домой. Представь, ей станет известно, что ее, к примеру, пырнул Раф, и это едва не стоило ей жизни. Неужели ты считаешь, что после этого Лекси останется жить с ним под одной крышей, не опасаясь за собственную жизнь, не держа на него обиды, не пытаясь использовать то, что ей известно, против него самого?

— Мне казалось, ты только что сказал мне, что она была не в состоянии думать о прошлом, — напомнила я.

— Это уже слегка другая песня, — не без язвительности возразил Дэниел. — Вряд ли он поверил бы, что Лекси все забудет, что для нее это что-то вроде ссоры из-за того, чья очередь покупать молоко. А даже будь оно так, неужели ты думаешь, он мог бы каждый день смотреть на нее и не понимать, чем рискует — что всего один звонок детективу Мэки или О'Нилу, и он по ее милости загремит за решетку? Не забывай, это ведь Лекси. Ей ничего не стоит набрать номер полицейского участка, не подумав о последствиях. Неужели он сможет обращаться с ней как раньше — поддразнивать, спорить, не соглашаться? А остальные? Жить как на иголках, читать опасность в каждом взгляде, в каждом слове, пребывать в вечном ожидании момента, когда какая-нибудь мелочь, какая-нибудь оплошность приведет к взрыву, который разнесет все к чертовой матери на мелкие кусочки. Сколько, по-твоему, такое может продлиться?

Голос его был спокоен и ровен. От сигареты вился легкий дымок, и Дэниел наклонил голову, наблюдая, как тот то стелется вниз, то спиралью завивается вверх сквозь дрожащие полосы света.

— То, что случилось, мы в состоянии пережить, — произнес он наконец. — Нас убьет другое — мы все знаем, что именно произошло. Наверное, звучит странно, особенно из уст человека образованного, который более всего на свете превозносит знание, однако и Книга Бытия, и драмы эпохи короля Иакова говорят о том, что чрезмерное знание опасно. Всякий раз, когда мы будем собираться вместе, в комнате будет незримо присутствовать окровавленный нож, и в конечном итоге он отсечет нас друг от друга. Никто из нас не допустит подобного. С того самого дня, когда ты явилась в наш дом, мы приложили все усилия, чтобы наша жизнь вернулась в нормальное русло. Если можно так выразиться. — Дэниел слегка улыбнулся и выгнул бровь. — А сказать Лекси, кто пырнул ее ножом, значило бы поставить на всем жирный крест. Никто из нас никогда этого не сделает, ты уж поверь мне.

Когда ваша жизнь протекает в непосредственной близости от кого-то, когда вы проводите с людьми почти все свое время, когда вы любите их всей душой, то порой перестаете их видеть. Если, конечно, Дэниел не блефует, он допустил свою последнюю ошибку — ту самую, которую допускал и раньше. Он видел остальных не такими, какими они были на самом деле, а какими им полагалось быть, какими они были бы в другом, менее жестоком мире. Он упустил тот очевидный факт, что Эбби, Джастин и Раф уже отдалились друг от друга, продолжая общаться лишь по инерции. Этот печальный факт смотрел ему в лицо каждый день, обдавал его на ступенях лестницы подобно холодному дыханию, по утрам садился вместе с нами в машину, сидел, насупившись, за обеденным столом, но Дэниел его не замечал.

А еще он совершенно упустил из виду, что у Лекси имеется свое собственное оружие и что она склонила остальных на мою сторону. Дэниел знал, что его мир рушится на мелкие осколки, и тем не менее продолжал видеть его обитателей целыми и невредимыми посреди руин: пять лиц на фоне падающего декабрьского снега, холодные и светлые, прежние и чистые, вне времени. Впервые за все проведенное здесь время я обратила внимание на то, что Дэниел гораздо младше меня.

— Может быть, и нет, — сказала я. — Но придется попробовать.

Дэниел откинулся на каменную стену и вздохнул. Неожиданно он показался мне жутко усталым.

— У тебя есть выбор, — сказала я. — Ты можешь прямо сейчас поведать мне, что, собственно, произошло, пока на мне нет микрофона, и к тому моменту, когда вернутся остальные, меня здесь не будет. Если дело дойдет до арестов, ты всегда сможешь обвинить меня в подтасовке фактов. Или я останусь здесь, и тогда тебе придется принять как неизбежное тот факт, что я наверняка кое-что запишу на пленку.

Дэниел провел ладонью по лицу и заставил себя выпрямиться.

— Я не обольщаюсь, — произнес он, глядя на сигарету так, будто позабыл, что держит ее руке, — ибо знаю, что на данный момент к прошлому для нас возврата нет. Понимаю я и то, что мой план был неосуществим с самого начала. Но, как и у тебя, у нас не было иного выхода — мы могли лишь попробовать.

Он бросил окурок на каменную плиту и затоптал. Лицо его постепенно приобретало застывшее, отрешенное выражение — маска была мне хорошо знакома, Дэниел надевал ее всякий раз, когда разговаривал с посторонними людьми, — а голос сделался холодным как лед. Господи, лишь бы он продолжал говорить — тогда у меня оставайся пусть крошечный, но шанс.

Будь у меня хотя бы слабая надежда, что это сработает, я бы не раздумывая рухнула на колени и умоляла бы его остаться. Но нет, с Дэниелом номер не пройдет. Так что единственной надеждой была логика, четкие взвешенные доводы.

— Послушай, — сказала я, стараясь говорить как можно спокойнее. — Ты переоцениваешь риск. Если я что-то запишу на пленку, в зависимости от фактов это будет означать тюремный срок для всех четверых — одному за убийство, остальным как сообщникам или даже соучастникам. Что вам остается? К чему вы потом вернетесь? Если принять во внимание отношение к вам со стороны местных жителей, какова вероятность того, что к моменту вашего освобождения дом еще будет стоять на месте?

— Будем надеяться.

— Если ты расскажешь мне, что произошло, я попытаюсь тебя отстоять. Даю слово.

У Дэниела имелись все основания одарить меня сардонической усмешкой, однако он смотрел на меня с каким-то странным, вежливым интересом.

— Трое из вас отделаются легким испугом, четвертый может получить другой срок: вместо умышленного за непреднамеренное убийство. Потому что никакого умысла не было. Просто вспыхнула ссора. Никто не хотел никого убивать. И я буду доказывать перед судом, что вы все любили ее, а тот, кто нанес смертельный удар, находился в состоянии аффекта. За непреднамеренное убийство дают самое большее пять лет. Когда срок закончится, тот, кто его отсидит, выйдет на свободу, и вы четверо можете все забыть и вернуться к нормальной жизни.

— Я не большой знаток права, — произнес Дэниел, наклоняясь, чтобы взять стакан, — но, насколько мне известно — исправь меня, если ошибаюсь, — ничто из того, что говорит подозреваемый во время допроса, не считается уликой, если только подозреваемого об этом не предупредили. Я спрашиваю из чистого любопытства: каким образом ты намерена предупредить людей, которые даже не подозревают, что ты работаешь в полиции?

Дэниел прополоскал стакан и, прищурившись, поднес его к свету — проверить, насколько чист.

— Никак, — ответила я. — В этом нет необходимости. Что бы ни было записано на мою пленку, этого никогда не услышат в зале суда. Правда, запись может быть использована для выдачи ордера на арест, а также во время официального допроса. Как долго, на твой взгляд, продержится, к примеру, Джастин, если его арестовать в два часа ночи и на целые сутки отправить на дознание к детективу Мэки, а в качестве фона включить пленку, на которой описывается убийство Лекси?

— Интересный вопрос, — согласился Дэниел. Он завинтил на бутылке пробку, а саму бутылку аккуратно поставил на скамейку рядом со стаканом.

Сердце колотилось у меня в груди подобно ударам молота.

— Никогда не рискуй всеми картами, особенно если они дерьмовые. Рисковать можно лишь в том случае, если ты абсолютно уверен, что сильнее противника. А насколько уверен ты сам?

Дэниел одарил меня уклончивым взглядом, который мог означать что угодно.

— Нам пора в дом, — произнес он. — Давай скажем остальным, что мы остаток дня читали и приходили в себя от похмелья. Как тебе мое предложение?

— Дэниел… — Мое горло сковал спазм.

Я не могла сделать ни единого вздоха. Пока он не перевел взгляд вниз, я даже не поняла, что схватила его за рукав.

— Детектив, — ответил он и даже улыбнулся, хотя глаза его оставались печальны. — Невозможно быть сразу двумя разными людьми. Или ты забыла, о чем мы только что говорили — всего пару минут назад? О необходимости жертв. Так что тебе придется выбирать — или ты одна из нас, или ты детектив. Если бы ты по-настоящему хотела быть одной из нас, то никогда не совершила бы ни единой ошибки и мы сейчас не сидели бы здесь.

Он положил руку поверх моей, убрал ее со своего рукава и бережно положил мне на колени.

— В некотором роде, — продолжил он, — каким бы невероятным или даже невозможным это ни казалось, мне жаль, что ты предпочла остаться детективом.

— В мои намерения не входит калечить вам жизнь, — ответила я. — Хотя, признаюсь честно, я бы не смогла перейти на вашу сторону. Однако по сравнению с детективом Мэки или даже с детективом О'Нилом… Как только расследование полностью перейдет в их руки… Расследование возглавляю вовсе не я, а другие люди. И тогда вы все получите по максимуму за убийство. Вам светит пожизненное. Я, Дэниел, прилагаю все усилия к тому, чтобы этого не произошло. Понимаю, со стороны в такое трудно поверить, но я делаю все, что в моих силах.

В ручеек упал листок плюща и застрял между ступеньками. Дэниел осторожно поднял его и повертел в руке.

— С Эбби я познакомился, когда пришел учиться в Тринити-колледж, — произнес он. — В буквальном смысле в день подачи документов. Мы с ней были в экзаменационном зале — вернее, сотни таких, как мы. Народ томился в очереди часами. Чтобы как-то убить время, нужно было прихватить с собой какую-нибудь книжку, но я не додумался. Впрочем, откуда мне было знать, что придется простоять несколько часов кряду под потемневшими полотнами, где к тому же все непонятно почему говорили шепотом. Эбби стояла в следующей очереди. Она перехватила мой взгляд, указала на один из портретов и сказала: «Если не слишком приглядываться, тебе не кажется, что вот этот точь-в-точь похож на одного из стариканов в „Маппет-шоу“?»

Дэниел стряхнул воду с листа. Капли разлетелись в стороны, вспыхнув огнем в косых лучах солнца.

— Уже тогда, в том возрасте, — продолжил он, — я знал, что меня считают человеком замкнутым и нелюдимым. Впрочем, я не слишком переживал. А вот Эбби явно так не думала и этим заинтриговала меня. Позднее она призналась, что буквально окаменела от робости, причем не из-за меня, а из-за всех и вся в том зале. Бедная сирота, выросшая в чужих домах, заброшенная в общество юношей и девушек из обеспеченных семей, которые воспринимали колледж и все, что с ним связано, как нечто само собой разумеющееся. И она решила, что если наберется храбрости с кем-то заговорить, то пусть уж это будет обладатель самого неприветливого лица во всей очереди. Как ты понимаешь, мы были тогда, в сущности, детьми.

Когда мы с ней наконец подали заявления, мы вместе пошли выпить кофе, а потом договорились встретиться на следующий день. Когда я говорю «договорились», это значит, что Эбби сказала мне: «Завтра в полдень я собираюсь в библиотеку, увидимся там», — и ушла прочь, прежде чем я успел сказать что-нибудь в ответ. К тому моменту я уже понял, что восхищен этой девушкой. Новое для меня чувство. Не многие могут похвастать тем, что я ими восхищен. Но в Эбби было столько решимости, жизнь в ней била буквально ключом. На ее фоне все остальные, кого я знал раньше, просто бледнели. Ты, наверное, заметила, — Дэниел еле заметно улыбнулся, глядя на меня поверх очков, — что я предпочитаю держаться от жизни на расстоянии. Я всегда ощущал себя в большей степени наблюдателем, нежели участником событий. Из-за толстой стеклянной стены я наблюдал, как живут другие люди, — мне это давалось с такой легкостью, с таким мастерством. Когда Эбби проникла сквозь мой стеклянный экран и взяла меня за руку, для меня это было сродни удару током. Я не сводил с нее глаз, пока она шла через площадь — на Эбби была кошмарная юбка с оборками, которая была непомерно длинна, отчего казалось, что она вот-вот в ней утонет, — и поймал себя на том, что улыбаюсь.

На следующий день в библиотеку на ознакомительную экскурсию пожаловал Джастин. Он держался на пару шагов позади остальных в группе. Я бы вообще не обратил на него внимания, если бы не тот факт, что он был жутко простужен. Каждые шестьдесят секунд он громко чихал, и все вокруг вздрагивали, а потом начинали хихикать. Джастин краснел до корней волос и пытался спрятаться от позора за огромным носовым платком. Я видел, что он не знает, куда деваться от смущения. Когда экскурсия подошла к концу, Эбби обернулась к Джастину, словно знала его всю жизнь, и сказала: «Мы собираемся обедать. Пойдешь с нами?» Раньше я никогда не видел его таким испуганным. От растерянности Джастин открыл рот и что-то невнятно пробормотал. Это могло означать что угодно, тем не менее в столовую он вместе с нами пошел. К концу обеда Джастин уже разговаривал полными предложениями — к тому же весьма интересными. Выяснилось, что он читал многое из того, что прочел я. Что касается творчества Джона Донна, то он высказал оригинальные мысли, которые раньше не приходили мне в голову. Я понял, что он мне нравится. Они с Эбби оба мне нравятся. Впервые в жизни мне нравится находиться в обществе других людей. Ты производишь впечатление человека, который легко сходится с другими людьми, так что вряд ли поймешь, каким это стало для меня откровением.

На то, чтобы найти Рафа, у нас ушла еще одна неделя до начала занятий. Мы все трое сидели на задней скамье лекционного зала, ожидая, когда появится лектор, как вдруг дверь распахнулась и на пороге возник Раф — промокший до нитки под дождем, волосы прилипли к голове, кулаки сжаты. Судя по всему, он только что выбрался из дорожной пробки и был зол на весь мир. В общем, вид у него был еще тот.

«Ну просто „Король Лир“», — заметила Эбби.

Раф тотчас огрызнулся. Ты знаешь, как он это умеет.

«А как ты попала сюда? Не иначе как в папашином лимузине. Или прилетела на метле?»

Мы с Джастином порядком растерялись, не зная, что за этим последует, но Эбби рассмеялась, сказала: «На воздушном шарике», — и подвинула ему стул. Мгновение спустя он сел и пробормотал: «Извини». На том дело и кончилось.

Дэниел улыбнулся, глядя на листок плюща, который по-прежнему держал в руках, улыбнулся чему-то своему, нежно и восторженно, словно влюбленный.

— Как нам удавалось ладить друг с другом? Эбби трещала без умолку, чтобы скрыть свою робость. Джастин с переменным успехом боролся с собственной стеснительностью. Раф занимался тем, что откусывал людям головы налево и направо. Что касается меня, то я был жутко серьезен. Ты не поверишь, но смеяться я научился всего год назад.

— А Лекси? — негромко спросила я. — Где вы нашли ее?

— Лекси, — произнес Дэниел, и по лицу его, словно ветерок по воде, пробежала улыбка. — Как ни удивительно, но я не помню, как мы с ней познакомились. Лучше спроси у Эбби, она наверняка помнит. Могу сказать лишь одно: к тому времени, когда мы уже несколько недель пробыли в аспирантах, у меня было впечатление, будто она с нами целую вечность.

Дэниел бережно положил лист на скамью рядом с собой и вытер носовым платком пальцы.

— Меня неизменно изумляло, — произнес он, — как вообще наша пятерка нашла друг друга — несмотря ни на что, несмотря на все те оборонительные сооружения, которые каждый возвел вокруг себя. Думаю, во многом это заслуга Эбби. Не знаю, откуда это в ней, но такое впечатление, что инстинкт ее еще ни разу не подводил. Надеюсь, тебе теперь понятно, почему я всегда доверял ее мнению. А ведь мы могли вообще не встретить друг друга. Например, кто-то из нас, я или Эбби, мог прийти на час позже на регистрацию. Джастину ничего не стоило отклонить наше приглашение и уйти одному. Надеюсь, теперь тебе понятно, почему я верю в чудеса. Я, бывало, представлял себе, как время сворачивается складками, как тени тех, кем мы станем в будущем, проскальзывают назад к тому судьбоносному моменту, чтобы, похлопав друг друга по плечу, прошептать:

«Ты только посмотри! Вон тот мужчина, вон та женщина. Они ваши, они ваша жизнь, ваше будущее. Вон они переминаются с ноги на ногу, стоя в очереди, с них стекает на ковер вода, они замешкались в дверном проеме. Не пропустите этот момент».

Потому что иначе как все могло произойти?

Дэниел наклонился и один за другим собрал с каменных плит окурки.

— За всю мою жизнь, — произнес он, — это единственные четыре человека, которых я любил.

С этими словами он встал и направился к дому.