Глава 25

Последующие несколько минут запомнились мне как отдельные кадры фильма ужасов, скрепленные в единую цепочку зияющими пробелами. Помню, что я побежала, поскользнулась на осколках стекла и снова бегом бросилась к Дэниелу.

Помню, как Эбби склонилась над ним, как, словно разъяренная кошка, пыталась оттолкнуть меня.

Помню размазанную по ее майке кровь и грохот выстрела, эхом прокатившийся по всему дому, словно кто-то громко хлопнул входной дверью, чьи-то голоса, топот ног. Чьи-то руки, подхватившие меня под мышки в попытке оттянуть прочь.

Помню, как я брыкалась и извивалась, отчего меня пришлось хорошенько встряхнуть, и тогда в глазах прояснилось, и я узнала лицо Фрэнка в считанных сантиметрах от моего собственного: «Кэсси, это я, перестань, все кончено».

Помню, как Сэм пытался оттолкнуть его в сторону, как он бесцеремонно ощупал меня с головы до ног в поисках пулевых ранений, помню кровь на его пальцах. «Это твоя? Это твоя?» Я понятия не имела, а он продолжат ворочать меня как куклу, пока наконец не произнес с облегчением в голосе: «Ты цела, с тобой все в порядке, он промазал».

Помню, кто-то сказал что-то насчет окна, кто-то рыдал. Было слишком светло, слишком пестро и ярко, так что, казалось, можно порезаться, слишком шумно, и чей-то крик: «„Скорую“, вызовите „скорую“!».

Наконец кто-то вывел меня, усадил в машину и захлопнул дверцу, и я смотрела на вишневые деревья, на ясное небо, которое постепенно начинало темнеть, на далекие очертания холмов. Я сидела, и в голове моей не было никаких мыслей.


Для таких случаев, как мой, когда стреляет офицер полиции, существуют определенные процедуры. В принципе процедуры существуют буквально для всего; другое дело, что про них не вспоминают до того самого дня, когда в них наконец возникает необходимость, и тогда кто-то поворачивает в замке ржавый ключ и сдувает пыль с соответствующей папки. Мне ни разу не встречался полицейский, который кого-то застрелил. Так что никто не мог сказать мне, чего следует ждать или как поступить — так или этак, и каковы вообще мои дальнейшие перспективы.

Бирн и Догерти отвезли меня в Управление внутренних дел в Феникс-Парке, где все привыкли напускать на себя важность и таинственность. Бирн сидел за рулем. Его понурые плечи — как в том пузыре, что пририсовывают ко рту героев в комиксах, — могли говорить лишь одно: «Я знал, что рано или поздно это случится». Я сидела на заднем сиденье, словно подозреваемая, и Догерти время от времени исподтишка поглядывал на меня в зеркало. Он едва не пускал слюни: еще бы, такого волнующего момента в его жизни отродясь не было! Прибавьте к этому слухи и домыслы, которые нашему брату служат твердой валютой, — в общем, парню крупно подфартило. У меня жутко замерзли ноги, и я их почти не чувствовала. Что там ноги! Я вся окоченела до самых костей, как будто побывала в ледяной воде. На каждом светофоре Бирн тормозил и мрачно матерился.

Наш брат ненавидит BP, отдел внутренних расследований. Его у нас называют «крысиным взводом» — и это еще самое мягкое прозвище, — но в тот день там со мной обошлись по-человечески. Держались слегка отстраненно, профессионально и мягко, подобно сестрам милосердия, что выполняют положенные ритуалы по отношению к пациенту, который угодил в страшную аварию, которая едва не стоила ему жизни. Первым делом у меня забрали нагрудный знак — якобы «на период расследования», как сказал чей-то елейный голос. У меня было такое чувство, будто мне обрили голову. После этого с меня сняли бинты и отстегнули микрофон. Затем в качестве улики забрали пистолет — как и положено, затянутыми в резиновые перчатки пальцами, после чего положили в пластиковый мешок, который запечатали и пометили маркером.

Женщина-техник с уложенными в гладкий узел волосами — точь-в-точь горничная из Викторианской эпохи — ловким движением воткнула мне в руку иглу и взяла анализ крови на алкоголь и наркотики.

Смутно вспомнилось, как Раф что-то наливал в стакан, помню ощущение холодного стекла в моей руке, но пригубила ли я стакан, сделала ли из него хотя бы один глоток — этого я сказать не могла. Хотя в данный момент от выпивки точно не отказалась бы. Затем он протер мои руки ватным тампоном на предмет остаточных следов выстрела, и я отметила про себя, словно наблюдала за кем-то с далекого расстояния, что руки мои не трясутся, что они неподвижны как камень и что за месяц, проведенный в Уайтторн-Хаусе, округлились впадины на моих запястьях.

— Вот и все, — сказала техник утешительным тоном. — Быстро и безболезненно.

Лишь через час, когда я сидела на диване в безликом вестибюле под какой-то не менее безликой картиной в ожидании, что за мной сейчас придут, чтобы отвести куда-то еще, до меня внезапно дошло, что эту интонацию я уже слышала: из своих собственных уст. Нет, не в адрес жертв или их близких, ибо адресованы они были другой категории собеседников: мужчинам, которые бросили своих полуслепых жен; женщинам, которые ошпарили своих малолетних детей кипятком; убийцам в головокружительные мгновения, когда мне удавалось в считанные минуты вытащить из них признание. И тогда я говорила точно таким же бесконечно сочувственным тоном: «Ну вот. Все в порядке. Можете дышать. Худшее позади».

Прочерченное местами оранжевыми полосами городских огней небо за окном лаборатории сделалось каким-то ржаво-черным. Поверх верхушек деревьев в парке плыла крошечная, ущербная луна. По спине у меня пробежал холодок, и я поежилась. Полицейские машины, что пронеслись сквозь Гленскехи, ярость в глазах Джона Нейлора, ночь, что неуклонно брала свои права.

Мне нельзя было говорить ни с Фрэнком, ни с Сэмом — до тех пор пока каждого из нас не допросят. Я сказала технику, что мне нужно в туалет, и выразительно посмотрела на нее — мол, мы ведь обе женщины, — чтобы она разрешила мне взять с собой жакет. В кабинке я спустила в унитазе воду, и пока она текла — должна признаться, что стоит оказаться в стенах «крысиного взвода», среди жуткой тишины, среди толстых, поглощающих звуки ковров, как вас тотчас охватывает паранойя, — я послала Сэму и Фрэнку эсэмэски: «Отправьте кого-нибудь проследить за домом».

Я отключила на телефоне звук, села на крышку унитаза, вдыхая омерзительный цветочный освежитель воздуха, и принялась ждать ответа, но так и не дождалась. Либо они отключили телефоны, либо сами в данный момент проводили дознание, причем, как я подозревала, по полной программе: жонглируют между собой Эбби, Рафом и Джастином, время от времени выходят в коридор, где совещаются вполголоса, с патологическим терпением задают одни и те же вопросы.

А может быть — при этой мысли у меня екнуло в груди, — кто-то из них сейчас в больнице, разговаривает с Дэниелом. Бледное лицо, капельницы, вокруг снует медперсонал. Я попыталась вспомнить, куда, собственно, попала пуля, прокручивала эти кадры снова и снова, но всякий раз в этом месте был разрыв. Пусто. Лишь еле заметный кивок. То, как дернулся ствол его револьвера. Как отдача больно ударила мне в руку. Серьезные серые глаза, зрачки, расширенные лишь на самую малость. Потом шел голос Эбби, eе упрямое «нет!», пустая стена в том месте, где только что стоял Дэниел, и оглушительная тишина, ревущая в ушах.

Техник передала меня спецам из BP, и те сказали, что если я не в состоянии давать показания сейчас, то они могут подождать до утра. Я ответила, что такой необходимости нет, потому что со мной все в порядке. Затем мне объяснили, что я имею право на адвоката или представителя профсоюза, и я опять поблагодарила и отказалась. Их комната для допросов оказалась гораздо меньше нашей — вернее сказать, такой тесной, что мне с трудом удалось протиснуться за стол, — но гораздо чище. Никаких настенных каракулей, никаких прожженных дыр в ковре, никаких вмятин на стене там, где какой-нибудь разбушевавшийся хулиган запустил в нее стулом.

Оба спеца из BP были похожи на бухгалтеров из комиксов — серые костюмы, лысины, полное отсутствие губ, одинаковые очки в тонкой оправе. Один из них прислонился к стене у меня за спиной — если вы знаете такую тактику как своих пять пальцев, это еще не значит, что она на вас не действует, — другой сел напротив меня, — он аккуратно подвинул блокнот, чтобы тот лег параллельно краю стола, включил магнитофон и разыграл обычный в таких случаях предварительный спектакль.

— А теперь, — произнес он, — расскажите, как все было, детектив.

— Дэниел Марч, — сказала я, и это все, что смогли произнести мои губы. — Он будет жить?

Впрочем, ответ я знала еще до того, как собеседник открыл рот. Я все поняла — поняла потому, как дрогнули его веки, как он поспешил отвести глаза.


Ближе к ночи, когда спецы-близнецы наконец закончили с допросом, техник — ее звали Джиллиан — отвезла меня домой. На допросе я сказала все, что говорят в таких случаях: правду в том виде, в каком я могла облечь ее в слова, ничего, кроме правды, но не всю правду. Нет, мне казалось, что у меня не было иного выхода, кроме выстрела. Нет, у меня не было возможности нанести не смертельное ранение в конечность. Да, я полагала, что моей жизни угрожала опасность. Нет, ранее ничто в поведении Дэниела не давало основания полагать, что он опасен. Нет, он не был нашим главным подозреваемым по целому ряду причин — мне понадобилась лишь секунда, чтобы все их вспомнить, но теперь они казались чем-то далеким, из другой жизни. Нет, я не считаю упущением с моей стороны, равно как со стороны Сэма или Фрэнка, что мы оставили оружие в доме. Да, это обычная практика для секретных операций — не трогать незаконные вещи, пока длится расследование. Нет, мы не имели возможности изъять пистолет, ибо это было чревато провалом всей операции. Да, в свете того, что случилось, такое решение представляется ошибочным. Мне сказали, что скоро со мной поговорят еще раз — скажу честно, это прозвучало как угроза, — а еще мне назначили осмотр психиатра, который должен был повторить, хотя и с небольшими вариациями, ту же волынку.

Джиллиан потребовалась моя одежда — вернее, одежда Лекси. Нужно было взять анализы на следы пороха. Сложив на груди руки, она встала в дверях моей квартиры и наблюдала, как я переодеваюсь, — хотела убедиться, что я не подменю грязную футболку на чистую. Моя собственная одежда показалась мне какой-то холодной и неуютной, словно принадлежала не мне, а кому-то другому. В квартире тоже было холодно, слегка попахивало сыростью, и на всем лежал тонкий налет пыли. Судя по всему, Сэм давно сюда не наведывался.

Я отдала Джиллиан свои вещи. Она сложила их и деловито поместила в пластиковые пакеты для улик. В дверях на мгновение задержалась с сумками в руках. Впервые за весь вечер мне почудилось, что она колеблется. А еще до меня дошло, что она младше меня.

— Вы уверены, что не боитесь оставаться одна? — спросила она.

— Нет, — ответила я. — Со мной все в порядке.

Боже, в который раз за день я произнесла эту фразу — похоже, пора обзавестись майкой с соответствующей надписью.

— Кто-нибудь мог бы составить вам компанию?

— За мной приедет друг, — ответила я.

Хотя, сказать по правде, в последнем я была отнюдь не уверена. Ох как не уверена.


Когда Джиллиан ушла, унося с собой последнее, что оставалось от Лекси Мэдисон, я устроилась на подоконнике со стаканом бренди. Терпеть не могу бренди, но поскольку я имела полное право считать себя пострадавшей, причем сразу по четырем причинам, плюс тот факт, что ничего другого из крепких напитков в доме не было, я плеснула немного бренди в стакан и принялась наблюдать, как мигает в порту маяк. Как ритмично он зажигается и гаснет над заливом, словно биение пульса! Была уже глухая ночь, но сон не шел. В желтоватом свете лампы от футона, казалось, исходила угроза, словно он был слишком туго набит дурными снами. Меня так и подмывало позвонить Сэму — чувство это было сродни сильной жажде, — но что будет, если он не ответит? Во мне не осталось ни капли сил, чтобы пережить долгие гудки в телефонной трубке. Нет, только не в эту ночь.

Где-то вдалеке на какой-то миг в доме завыла сигнализация, но ее тотчас кто-то отключил и вновь воцарилась тишина, шипя на меня изо всех углов. К югу, напоминая елочную гирлянду, поблескивали огни пирса. Дальше за ними я на секунду разглядела — или мне это только показалось? — очертания горы Уиклоу: темный силуэт на фоне почти черного неба. Движения по прибрежной автостраде практически не было — лишь изредка пронесется мимо, прорезая фарами тьму, запоздалый автомобиль. Меня тотчас начинали мучить вопросы: что гонит этих людей по пустынной ночной дороге, куда им нужно, о чем они думают, сидя в теплых металлических коконах, кто они, груз каких забот или радостей они несут вместе с собой?

Обычно я не думаю о родителях. О них у меня осталась лишь горстка воспоминаний, и не хотелось бы, чтобы они стирались из памяти, чтобы время сгладило их текстуру, чтобы краски поблекли, оттого что их слишком часто вытаскивают на свет. Когда я все-таки это делаю — а бывает такое крайне редко, — я хочу, чтобы воспоминания вновь поразили меня своей яркостью, так, что дыхание перехватило бы. В ту ночь я, наоборот, разложила их по всему подоконнику словно хрупкие картинки, вырезанные из папиросной бумаги, и пересмотрела все, одну за одной.

Мама, скорее тень, чем человек из плоти и крови, рядом с моей кроваткой — тонкая талия, убранные в конский хвостик локоны, рука на моем лбу, запах, которого я больше ни разу не ощущала за всю жизнь, и голос, напевающий мне колыбельную: «А la Claire fontaine m'en allant promener, j'ai trouve l'eau si belle que je ne m'y suis baignee…» Тогда ей было даже меньше лет, чем мне теперь; она не дожила и до тридцати.

А вот отец, сидит вместе со мной на зеленом холме и учит завязывать шнурки. У него на ногах поношенные коричневые башмаки, руки сильные, на одной небольшой шрам, во рту у меня вкус вишневого мороженого, и мы оба смеемся, потому что я умудрилась вся измазаться.

А вот мы все трое, лежим под пуховым одеялом и смотрим по телевизору мультик. Отец обнял обеих за плечи, голова матери упирается ему в подбородок, мое ухо прижато к его груди, и его смех отдается эхом в моей голове.

А вот мама, красится перед каким-то концертом, а я лежу на их кровати и наблюдаю за ней, накручивая на большой палец одеяло. «А как ты нашла папу?» — спрашиваю я ее, а она улыбается, глядя в зеркало, словно улыбка эта предназначена ее же собственным глазам. «Я расскажу тебе эту историю, когда вырастешь. Когда у тебя самой будет маленькая девочка. Когда-нибудь».


Небо на горизонте начинало сереть, и мне почему-то вдруг жутко захотелось пострелять в тире. Я еще подумала, а не глотнуть ли бренди — глядишь, меня сморит сон, прямо на подоконнике, и тут задребезжал дверной звонок. Вернее, как-то робко звякнул. Я даже подумала, уж не померещилось ли мне.

Это был Сэм. Он не стал вынимать рук из карманов пальто.

— Не хотел тебя будить, — сказал он, — а потом подумал, что ты, наверно, все равно не спишь.

— Не могу уснуть, — призналась я. — Как все прошло?

— Как и следовало ожидать. Они все до единого в шоке. Нас они видеть не могут и не собираются ничего рассказывать.

— Как я и предполагала, — отозвалась я.

— Ну а ты как, нормально?

— Со мной все в порядке, — машинально ответила я.

Сэм обвел взглядом комнату — слишком опрятную: никаких грязных тарелок в мойке, мой футон по-прежнему сложен — и заморгал, словно ему в глаза попал песок.

— Сообщение, которое ты мне прислала… Я передал его Бирну, как только обнаружил на телефоне. Он пообещал держать дом в поле зрения, однако… сама знаешь, что он за человек. Все, что он сделал, — это проехал мимо, когда заступил на ночное дежурство.

У меня за спиной будто выросла чья-то тень, огромная и дрожащая, словно к прыжку изготовилась гигантская кошка.

— Джон Нейлор, — проговорила я. — Что он натворил?

Сэм тыльной стороной ладоней потер глаза.

— Пожарные полагают, дело в бензине. Мы весь дом опечатали пленкой, но… В общем, дверь была взломана, плюс заднее окно, которое выстрелом выбил Дэниел. Так что наш герой легко проник внутрь, и никакая пленка ему не помешала.

Огненный столб на склоне холма. Эбби, Раф и Джастин — поодиночке — в убогих комнатенках для допросов. Дэниел и Лекси на стальных столах в морге.

— Удалось что-нибудь спасти?

— Пока Бирн заметил огонь, пока туда прибыли пожарные… Сама понимаешь, не ближний свет…

— Понимаю, — ответила я.

Почему-то я уже сидела на футоне. План Уайтторн-Хауса впечатался мне в кости, отпечаток перил навечно врезался в ладони, мой позвоночник повторяет изгибы матраса на кровати Лекси. Ступни наизусть знают все неровности и повороты лестничных ступеней, тело превратилось в мерцающую карту потерянного острова сокровищ. То, что начала Лекси, я закончила за нее. Мы с ней вдвоем сровняли Уайтторн-Хаус с землей, превратили его в горстку пепла. Возможно, именно этого она от меня и ждала с самого начала…

— В любом случае, — сказал Сэм, — я подумал, пусть лучше ты узнаешь это от меня, чем от… например, из утренних новостей. Можешь не объяснять мне, какие чувства ты испытывала к дому.

В голосе его не было ни горечи, ни обиды, и все-таки Сэм не вошел в квартиру, не присел на стул. Он по-прежнему стоял в дверях, не сняв пальто.

— А как остальные? — спросила я. — Они в курсе?

На какую-то долю секунды, прежде чем я вспомнила, как они ненавидят меня теперь и как правы в своей ненависти, пришла мысль: «Я должна им сказать. Пусть лучше они узнают все от меня».

— Да, я сказал им. На меня они не так злы, как на Мэки… И я подумал, что будет лучше, если я им скажу. Они… — Сэм покачал головой. Кривая усмешка сказала мне лучше всяких слов, как все прошло. — С ними все будет в порядке, — добавил он. — Не сейчас, так позже.

— У них нет близких. И друзей тоже. Ничего и никого. Где они сейчас?

Сэм вздохнул.

— Под стражей, где еще. Сговор с целью убийства. Хотя это недоказуемо — у нас нет прямых улик, одна надежда, что кто-то проговорится. Завтра, как только их выпустят, им подыщут крышу над головой.

— А этот, как его там? — спросила я. Нет, имя было четко начертано в моей голове, но губы отказывались его произнести. — Тот, кто поджег? Его-то, надеюсь, взяли за задницу?

— Нейлора? Бирн и Догерти отправились на поиски, однако пока нигде его не нашли. Да и вообще, какой смысл за ним гоняться? Он знает холмы как свои пять пальцев. Рано или поздно сам вернется домой. И тогда мы его возьмем, что называется, тепленьким.

— Боже, ну и история, — вздохнула я. В тусклом свете моя квартирка показалась мне мрачным подземным обиталищем. Оно давило тяжким грузом. — Черт ногу сломит.

— Точно, — согласился Сэм. — В общем… — Он пожал плечами, словно не знал, что сказать. Смотрел куда-то мимо меня, в окно, на последние звезды на светлеющем небе. — Лекси с самого начала была еще та девица. Но будем надеяться, что в конце концов все уладится. А пока мне пора. Должен быть на месте уже рано утром, чтобы еще раз допросить этих троих. Хотя, подозреваю, толку не будет никакого. В общем, я решил, что ты должна знать.

— Сэм, — сказала я. Подняться я не могла и только протянула ему руку. Впрочем, даже это движение отняло у меня последние силы. — Останься.

Я заметила, как Сэм прикусил нижнюю губу. Он по-прежнему отказывался смотреть мне в глаза.

— Тебе лучше поспать. Ведь ты наверняка измотана. К тому же меня здесь вообще не должно быть. Правила…

Как сказать ему: «Когда я ждала, что меня вот-вот пристрелят, в моих мыслях был только ты один»?

Я лишь сидела на диване, протянув руку, почти не дыша, и молила Бога, что еще не поздно…

Сэм провел ладонью по губам.

— Я хотел кое-что спросить, — наконец произнес он. — Ты опять вернешься в отдел к Фрэнку?

— Нет, — ответила я. — Только не это! Ни за какие коврижки. С меня хватило одного раза, Сэм.

— Твой начальник Мэки сказал… — Сэм не договорил и с видимым отвращением покачал головой. — Поганец.

— Так что он сказал?

— Да все то же дерьмо, что и всегда. — Сэм плюхнулся на диван как кукла, которой вдруг перерезали веревочки. — Секретный агент — на всю жизнь секретный агент. Мол, ты вернешься, потому что вошла во вкус. Что-то типа того. Я не мог… мне и без того было лихо эти последние недели, Кэсси. Вернись ты к прежней работе, и я не знаю, что делал бы.

Я слишком устала, чтобы по-настоящему разозлиться.

— Он блефовал, — сказала я. — Сам знаешь, какой он в этом мастер. Да он меня и на пушечный выстрел не подпустит к своей группе, даже если бы я туда рвалась. А я не горю желанием. Он просто не хотел, чтобы ты пытался вернуть меня домой. Он подумал, что если, по-твоему, я сейчас там, где мне место…

— Похоже на то, — кивнул Сэм. Он уставился на кофейный столик и принялся пальцем стирать с поверхности накопившуюся пыль. — То есть ты остаешься в «бытовухе»? Или как?

— Ты хочешь сказать, если меня оставят в полиции после вчерашнего?

— То, что произошло вчера, — целиком и полностью вина Мэки, — возразил Сэм, и, несмотря на всю мою усталость, я заметила, как по его лицу пробежала тень. — Ты тут ни при чем. Повторяю, все — абсолютно все! — его вина. И парни из BP не дебилы. Они тоже поймут, как и все остальные. Это ясно как божий день.

— Нет, Сэм, вина не только его, — возразила я. — Я ведь там тоже была. Из-за меня все пошло наперекосяк. Я допустила, что в руках Дэниела оказался револьвер. Я пристрелила его самого. Разве можно возлагать всю ответственность только на Фрэнка?

— А я позволил ему носиться с его сумасшедшей идеей, за что буду корить себя до конца дней. Но он босс и последнее слово всегда оставалось за ним. Коль берешь на себя такие вещи, будь добр взять на себя и ответственность за возможные последствия. Пусть только попробует свалить все на тебя…

— Не волнуйся, — успокоила я Сэма. — Это не в его стиле.

— А по-моему, как раз таки в его, — с горячностью возразил Сэм и покачал головой, словно хотел стряхнуть с себя тяжелые мысли. — Ладно, разберемся. Ты уверяешь, что с тобой все в порядке, что он ради спасения собственной задницы не намерен тебя подставлять. И ты остаешься в «бытовухе»?

— Пока да. А там кто знает…

Я даже не поняла, как произнесла эти слова, как они помимо моей воли сорвались с губ, а услышав их, тотчас осознала, что они ждали своего часа с того самого светлого дня, когда мы с Дэниелом сидели среди плюща.

— Пойми, я соскучилась по работе в убойном. Мне ее страшно не хватало. И я хотела бы вернуться.

— Понятно, — ответил Сэм и со вздохом оторвал взгляд от стола. — Мне тоже так казалось. Значит, между нами все кончено.

У нас не разрешено встречаться с парнем из своего отдела. Или, как элегантно выразился О'Келли, никаких перепихонов на казенном столе.

— Нет, Сэм, — сказала я. — Нет. Зачем сразу так? Даже если О'Келли и согласится взять меня, в ближайшие годы для меня может не оказаться вакансии. Неизвестно, куда нас занесет к тому моменту. Может, у тебя под началом будет собственная оперативная группа. — Сэм даже не улыбнулся. — Если уж на то пошло, за нами будут просто приглядывать. Ведь такое случается сплошь и рядом. Можно подумать, ты сам не знаешь. Барри Нортон и Элейн Ли трудятся в отделе по борьбе с угонами автомобилей вот уже десять лет, и восемь из них живут вместе. Они притворяются, будто просто ездят на работу в одной машине — то он ее подвезет, то она его, а другие, включая начальство, делают вид, будто им верят.

Сэм покачал головой — словно большой пес, который только что проснулся.

— Это не по мне, — заявил он. — Если им так нравится, пожалуйста. Я предпочитаю нормальные отношения. А они как хотят. Может, тебя бы тоже устроило что-то в этом роде. Я всегда понимал: ты не хотела распространяться про нас с тобой, потому как надеялась, что в один прекрасный день вернешься в убойный. Меня такая перспектива не устраивает — прятаться от людей, трахаться тайком, чтобы никто не узнал, словно мы какие-то…

Он порылся в карманах. Вернее, попытался это сделать. Судя по всему, Сэм так устал, что руки его то и дело попадали мимо, как у пьяного.

— Я ношу это при себе все время с тех самых пор, как мы начали встречаться. Помнишь, мы однажды пошли прогуляться к морю? По-моему, было воскресенье.

Я вспомнила. Холодный серый день, мелкая, словно невесомая изморось в воздухе, пропахшем морем. Губы Сэма, соленые, как морские волны. Мы весь день гуляли по самому краю утесов, обедали прямо на скамейке жареной рыбой с картошкой. Тогда впервые после операции «Весталка» я вновь почувствовала себя самой собой.

— На следующий день, — сказал Сэм, — я купил вот это. Прямо в обеденный перерыв.

Наконец он нашел то, что искал, и бросил на кофейный столик. Синий футлярчик, в каких хранят кольца.

— О, Сэм! — воскликнула я. — Сэм…

— Я серьезно. Я имею в виду, про нас с тобой. А не просто шутки ради.

— И я тоже, — сказала я. Комната для наблюдения. Его взгляд. — Никогда. Просто я… на какое-то время я запуталась. Прости меня, Сэм. Я все испортила, и мне, право, стыдно.

— Господи, я ведь люблю тебя. Когда ты согласилась на секретную операцию, у меня едва крышу не снесло. И главное, ни с кем не поговоришь, потому что никто не знает. Не могу же я…

Он замолчал и потер глаза тыльной стороной ладони. В глазах у меня все плыло, мысли путались.

— Сэм. Сегодня я убила человека. Вернее, вчера. У меня в мозгах не осталось ни единой живой клетки серого вещества. Поэтому прошу тебя, скажи мне открытым текстом: ты разрываешь со мной или делаешь мне предложение?

В принципе ответ я уже знала. Так что главным для меня было поставить на этом жирную точку: совершить принятые в таких ситуациях ритуальные действия, после чего выпить остатки бренди, чтобы окончательно вырубиться.

Сэм с озадаченным видом протянул мне коробочку, словно сам не понимал, как она попала к нему.

— Господи, — прошептал он. — Я ведь… у меня был такой замечательный план — завалиться в ресторанчик посимпатичней, желательно с видом на море. И конечно, ужин с шампанским. Но теперь… я хочу сказать, что…

Он взял коробочку в руки и открыл. Скажу честно, я все еще не врубилась. Похоже, он все-таки не собирался меня бросать, и от этого почему-то сделалось одновременно и легко, и невыносимо больно на душе. Сэм поднялся с дивана и неуклюже опустился на одно колено.

— Верно, — сказал он, протягивая мне коробочку. Бледный, глаза широко раскрыты. Он был растерян не меньше, чем я. — Ты выйдешь за меня?

Мне почему-то жутко захотелось расхохотаться — нет, не над Сэмом, а над тем, какой безумный сегодня выдался день. И я боялась, что если засмеюсь, то остановиться будет трудно.

— Понимаю, — произнес Сэм и сглотнул комок. — Это значит, что путь назад в убойный для тебя отрезан… Разве только если попросить специальное разрешение…

— К тому же ни ты, ни я не можем рассчитывать в ближайшее время на особое к нам отношение, — добавила я.

Голос Дэниела коснулся моей щеки темным пером, порывом ветра, налетевшим откуда-то с далеких гор.

«Бери от жизни что хочешь, главное — плати. Бог».

— Да. Если… ну хорошо, если тебе нужно время подумать. — Сэм сглотнул очередной комок. — Я не требую, чтобы ты ответила прямо сейчас. Не самый подходящий момент… хотя кто знает, может, так оно даже лучше. Но я жду твой ответ — не сегодня, так позже.

Кольцо было простое — тоненький обруч, посередине которого, подобно капле росы, сверкал бриллиант. За всю жизнь я ни разу не представляла у себя на пальце обручальное кольцо. Я мысленно увидела, как Лекси снимает его в темной комнате, оставляет на тумбочке возле постели, которую она делила с Чэдом, и тотчас ощутила, как в тонкую трещину между нами, подобно лезвию ножа, проникает разница между мной и ей. Я не могла принять кольцо, не будучи уверенной в том, что оно останется на моем пальце навсегда.

— Я хочу, чтобы ты была счастлива, — сказал Сэм. Куда только подевалась растерянность в его глазах. Взгляд их был ясен и устремлен мне в глаза. — Чего бы это ни стоило. Но если ты считаешь иначе, если полагаешь, что не можешь быть счастлива без прежней работы, лучше скажи сразу.

Боже, как мало в этом мире сострадания! Лекси не раздумывая проходила сквозь любого, кто оказывался между ней и дверью, сквозь тех, с кем вместе она смеялась, с кем работала или ложилась в постель. Дэниел, любивший Лекси как самого себя, сидел рядом с ней, глядя, как она умирает, лишь бы не допустить осады своего заколдованного замка. Фрэнк взял меня за плечи и толкнул в нечто такое, что — он прекрасно знал — сожрет меня заживо. Уайтторн-Хаус впустил меня в свои тайные покои, залечил мои раны, а я вместо благодарности подставила друзей и вдребезги разнесла все к чертовой матери. Роб, мой партнер и товарищ, мой самый близкий друг, вырвал меня из своей жизни и выбросил как ненужную вещь, потому что хотел спать со мной. Когда мы все прекратили раздирать друг друга в клочья, Сэм — а ведь он имел полное право послать меня подальше и уйти! — остался, потому что я протянула ему руку и попросила остаться.

— Я хочу вернуться в убойный, — сказала я, — но это еще не значит, что прямо сейчас. Не сегодня, так завтра кто-то из нас непременно совершит геройский поступок. Вот тогда мы заработаем необходимые очки и попросим специальное разрешение.

— А если нет? Если ничего такого мы не совершим или нам все равно ответят отказом? Что тогда?

И снова порыв холодного ветра по щеке.

«Соглашайся».

— Тогда, — сказала я, — как-нибудь переживу. А тебе придется до конца дней терпеть меня со всеми моими недостатками.

Я протянула Сэму руку и посмотрела в глаза.

В них застыло удивительное выражение. Сэм наклонился надеть мне на палец кольцо, и впервые за этот день мне почему-то не было страшно. Никаких стенаний по поводу того, что я совершаю нечто такое, после чего уже не будет возврата назад, никакого леденящего ужаса в душе. Нет, я была спокойна как танк, спокойна и уверена в себе.


Позже, когда мы уютно устроились под пуховым одеялом, а небо за окном постепенно розовело, Сэм сказал:

— Хочу спросить тебя еще об одном, но не знаю, как это лучше сделать.

— Спрашивай, — ответила я. — Теперь это твое право.

Я помахала у него перед носом рукой с кольцом. Надо сказать, оно здорово смотрелось на моем пальце. Более того, оказалось нужного размера.

— Нет, я серьезно, — отозвался Сэм.

Мне казалось, что сейчас я готова дать ответ на любой вопрос. Я перевернулась на живот и подняла голову, чтобы заглянуть ему в глаза.

— Роб, — сказал он. — Ты и Роб. Я видел, как вам хорошо было вместе. Как вы были близки. И мне всегда… мне и в голову не приходило, что что-то может быть не так.

Такого от него я не ожидала.

— Не знаю, что там между вами пошло наперекосяк, — продолжал Сэм, — да и не хочу знать. Не имею права. Просто мне кажется, что я могу себе представить, через что ты прошла во время операции «Весталка». Да и потом. Ты не подумай, я ничего не вынюхивал, боже упаси. Просто я там был.

Это было в ту ночь, когда я хотела найти Роба на месте преступления. Разве я могла предполагать, что все обернется мне же во вред? С тех пор я не раз задумывалась о том, что я, наверное, намного тупее, чем может показаться со стороны. Если я и усвоила, работая в убойном, одну истину, то она следующая: если вы невиновны, это еще ничего не значит.

Я не Лекси. И не заводная игрушка. Тем более в минуты, когда задергана, когда устала морально и физически. Когда это стало до меня доходить, я уже перевелась в «бытовуху», а Роб получил непыльную канцелярскую должность, и все мосты были сожжены и превратились в кучку пепла. Роб удалился от меня на такое расстояние, что я при всем желании не могла бы его рассмотреть. Я никому ничего не сказала. Одним промозглым субботним утром, еще затемно, я села на пароход в Англию и тем же вечером была в своей темной квартирке. Самолетом, конечно, гораздо быстрее, но от одной только мысли, что целый час придется сидеть без движения, стиснутой с обеих сторон чужими людьми, мне становилось плохо. Вместо этого я предпочла прогуливаться взад-вперед по палубе. На обратном пути изморось превратилась в дождь со снегом, и я промокла до нитки. Будь на палубе кто-то, кроме меня, он бы наверняка подумал, что я плачу. Но я не плакала. Более того, не проронила и слезинки.

Сэм был тогда единственным, кого я терпела рядом. Остальные были для меня по ту сторону волнистой стеклянной стены — они открывали рты и корчили рожи, жестикулировали и отнимали у меня последние силы. Я не сразу понимала, чего им от меня надо и что я должна сказать в ответ. Сэм — единственный, чей голос был мне слышен. А надо сказать, что голос у него замечательный — типичный сельский, низкий и спокойный, глубокий и богатый словно сама земля. Лишь он проникал ко мне сквозь стекло, лишь он был чем-то реальным.

Когда мы в понедельник после работы встретились с Сэмом за чашечкой кофе, он пристально посмотрел на меня и сказал:

— У тебя такой вид, будто ты подцепила грипп. Давай я отвезу тебя домой. Договорились?

Дома он уложил меня в постель, а сам сходил за продуктами и, вернувшись, приготовил рагу. Все вечера подряд он приходил, готовил мне ужин и рассказывал ужасные шутки, пока я не начинала хохотать над одним только выражением его лица. Спустя полтора месяца я первой поцеловала его. А когда эти крупные ладони впервые прикоснулись ко мне, я ощутила, как раны стали затягиваться. Я никогда не видела в Сэме лишь партнера в постели — знала, что наши с ним отношения к этому не сводятся, — но мне и в голову не могло прийти (я уже сказала вам, что я гораздо тупее, чем может показаться со стороны), что он тоже это знал, знал с самой первой минуты и молчал.

— Я хочу знать лишь одно, — сказал Сэм, — что между вами все кончено. Что для тебя все кончено… Мне не хотелось бы потом всю жизнь задаваться вопросом, что было бы, если бы Роб вдруг одумался и вернулся, надеясь… Я старался, я хотел дать тебе время, чтобы ты сама для себя все решила. Но сейчас, если мы по-настоящему помолвлены, я просто хочу знать.

Первые лучи солнца падали Сэму на лицо, отчего он выглядел неким усталым апостолом — такой же серьезный и ясноглазый.

— Все кончено, — промолвила я. — Честное слово, Сэм. Между нами ничего нет.

Я положила руку ему на щеку — в свете утреннего солнца та казалась такой яркой, что на мгновение я испугалась: вдруг спалит мне руку своим чистым, безболезненным огнем.

— Вот и хорошо, — не то прошептал, не то выдохнул Сэм и прижал мою голову к своей груди. — Вот и хорошо…

И не договорив того, что хотел сказать, уснул.


Я проспала до двух часов дня. Утром — во сколько точно, не знаю — Сэм заставил себя подняться с постели, поцеловал меня и еле слышно закрыл за собой дверь. Зато мне никто не позвонил, никто не наорал на меня, почему я до сих пор валяюсь в кровати и не выхожу на работу. Наверное, потому, что никто не мог точно сказать, в каком отделе я сейчас числюсь, отстранили меня от работы или нет, если вообще не вытурили взашей. Проснувшись, я сначала решила позвонить и сказаться больной, но кому звонить? Фрэнку? Он вряд ли настроен на разговоры. Ладно, пусть сами решают. Вместо этого я отправилась в деревушку Сэндимаунт, стараясь при этом не смотреть на газетные заголовки. Купила перекусить, вернулась домой и почти все съела, после чего пошла прогуляться по пляжу.

Был солнечный ленивый полдень. Старики неспешно прогуливались по берегу, подставив лица солнцу. Обнимались парочки. Малышня с гиканьем путалась под ногами. Многие лица были мне знакомы. Сэндимаунт — одно из тех редких мест, где люди знают друг друга, обмениваются улыбками. Именно поэтому я до сих пор живу здесь, но в тот вечер мне все равно было как-то не по себе. Видимо, сказалось длительное отсутствие — витрины были совсем другими, дома выкрашены свежей краской, знакомые лица слегка постарели.

Был отлив. Я сняла туфли, закатала джинсы и зашагала по песку, пока вода не дошла мне до щиколоток. Неожиданно мне вспомнился один момент из вчерашнего дня — голос Рафа, мягкий и опасный словно снег, слова, которые он бросил Джастину: «Ты, ублюдок гребаный!»

Вот что я могла сделать за считанные мгновения до того, как мир вокруг меня взорвался. Что помешало мне спросить: «Джастин, так это ты пырнул меня?» Он наверняка бы ответил. И тогда его слова остались бы на пленке, и рано или поздно Фрэнк и Сэм нашли бы способ вынудить его вновь произнести их вслух, на сей раз в соответствии со всеми требованиями протокола.

Наверное, я так и не узнаю, почему я тогда этого не сделала. Может, из сострадания. Или — Фрэнк наверняка уцепился бы за эту версию — я слишком прикипела к ним душой. Уайтторн-Хаус и все пятеро его обитателей по-прежнему лежали на мне слоем тончайшей пыльцы, делая практически неотличимой от них, такой же бунтаркой — мы против остального мира. Или (и скажу честно, мне бы очень хотелось на то надеяться), — поскольку правда гораздо более сложная вещь и менее достижимая, нежели я привыкла считать, этакое светлое, вечно ускользающее место, к которому ведут не столько прямые проспекты, сколько извилистые пути, — я подошла к ней на максимально близкое расстояние.

Когда я вернулась домой, Фрэнк сидел на моем крыльце, вытянув вперед одну ногу, дразня соседскую кошку развязанным шнурком и насвистывая: «Брось ее, Джонни, брось ее». Вид у него был кошмарный: помятый, с красными глазами и как минимум суточной щетиной. Увидев меня, Фрэнк согнул в колене ногу и встал. Кошка шмыгнула в соседние кусты.

— Детектив Мэддокс, — произнес он. — Вы сегодня не явились на работу. В чем дело?

— В том, что мне не известно, где я сейчас работаю, — ответила я. — И есть ли вообще у меня работа. К тому же мне нужно было отоспаться. Думаю, мне причитаются отгулы. Вот я и решила воспользоваться одним из них.

Фрэнк вздохнул.

— Ладно, не бери в голову. Я уж как-нибудь разберусь. Будем считать, что это отгул. А с завтрашнего дня ты снова в «бытовухе». — Он поднялся, чтобы я могла открыть дверь. — М-да, нелегко тебе пришлось.

— Это еще мягко сказано, — заметила я.

Фрэнк вошел вслед за мной внутрь и направился прямиком к плите — там еще оставалось с полкофейника кофе после моего запоздалого завтрака.

— Черт, приятно посмотреть, — пробормотал он, доставая из сушилки кофейную кружку. — Детектив, который всегда готов. Ты сама-то будешь?

— Я уже пила, — ответила я. — Так что наливай, не стесняйся.

Скажу честно, я никак не могла понять, что его принесло. Что ему от меня нужно? Ввести в курс событий, надавать по шее, поцеловать и помириться — зачем он здесь? Я повесила на вешалку жакет и принялась стаскивать с футона простыни, чтобы нам обоим сесть, сохранив при этом некую дистанцию.

— Итак, — произнес Фрэнк, поставив свою кружку в микроволновку и нажав на кнопки. — Ты слышала про дом?

— Сэм мне сказал.

Я кожей почувствовала, как он резко обернулся в мою сторону. Я стояла спиной — пыталась сделать из футона диван. В следующее мгновение загудела микроволновка.

— Бог с ним, как пришло, так и ушло, — добавил Фрэнк. — Да и вообще — скорее всего дом застрахован. Кстати, с тобой уже разговаривали в BP?

— Разговаривали, — ответила я. — Надеюсь, больше не будут.

— И как? Сильно наезжали?

Я пожала плечами:

— Не сильнее, чем я себе представляла. А ты-то как?

— У нас теперь имеется материал, — ответил Фрэнк, однако распространяться не стал. Пропищала микроволновка. Фрэнк вынул из буфета сахарницу и бухнул в кружку целых три ложки. Не совсем в его духе, но, судя по всему, он изо всех сил пытался бороться со сном. — Выстрелы записались классно. Я прослушал пленки: три выстрела, первые два на порядочном расстоянии от тебя — наши компьютерщики высчитают, на каком конкретно, и лишь потом третий, рядом с микрофоном. Едва не разнес мне барабанные перепонки. А еще, как только ребята закончили со своими замерами, я поговорил с приятелем из бюро. Так вот, траектория одной из пуль, выпущенной Дэниелом, представляет собой зеркальное отражение твоей. Так что никаких вопросов: ты выстрелила лишь после того, как он в упор выстрелил в тебя.

— Сама знаю. — Я сложила простыни и бросила в шкаф. — Я ведь там была.

Фрэнк прислонился к кухонному столу, сделал глоток кофе и посмотрел на меня.

— Ты только не позволяй «крысам» давить на себя.

— Пойми, Фрэнк, ситуация хреновая, — ответила я. — Газеты зубами ухватятся за эту историю. И конечно же, начальству понадобится козел отпущения, на кого можно будет все свалить.

— А зачем? Перестрелка была как из учебника по оперативной работе. Следить за домом поручили Бирну. Это его ответственность, его голове и болеть. А что до остального, ты и здесь можешь спать спокойно. Наш главный аргумент: план сработал. Мы знаем, чьих это рук дело, даже если не смогли арестовать убийцу. От тебя теперь требуется лишь одно — не совершать глупостей, очередных глупостей, и тогда никто никогда не сможет нас в чем-то упрекнуть.

Я села на футон и нащупала сигареты. Я не понимала: он пытается меня успокоить или угрожает?

— А ты как? — попробовала я прозондировать почву. — Ведь если в Крысином Взводе на тебя заведено дело…

Фрэнк изумленно выгнул бровь.

— Приятно слышать, что тебе не плевать. Хотя, если на то пошло, у меня есть чем ответить.

Та пленка — когда я нарушила данный мне приказ, заявив, что остаюсь, — по-прежнему разделяла нас словно стена, словно Фрэнк только что швырнул ее на стол. Кстати, ему самому она только навредит — начальник, который не способен найти управу на подчиненного, плохой начальник. Зато с ее помощью Фрэнку ничего не стоит потащить вслед за собой и меня: это позволит ему замутить воду, а сам он тем временем выйдет из нее сухим. Если бы Фрэнк захотел повесить всех собак на меня, ему ничто не помешало бы это сделать. Более того, возможно, он был бы прав.

В налитых кровью глазах промелькнул лукавый блеск. Фрэнк наверняка догадался, о чем я сейчас думаю.

— Понятно, — произнесла я.

— Как всегда, — ответил Фрэнк, и на мгновение он показался мне жутко старым и усталым. — Послушай, этим крысам нужно показать свою значимость — мол, без них все рухнет к чертовой матери, но на сегодняшний день, насколько я могу судить, они не собираются ничего на тебя вешать; впрочем, и на твоего Сэмми, если уж на то пошло. Лично мне они устроят на пару-тройку недель сладкую жизнь, однако в конечном итоге все обойдется.

Не знаю почему, но его слова меня страшно разозлили. Хотел Фрэнк или нет бросить меня на растерзание волкам, это было мне не известно. «Обойдется» — не то слово, какое мне бы хотелось услышать в данной ситуации.

— Ладно. И на том спасибо.

— Тогда почему такое вытянутое лицо, как сказал один бармен лошади?

Я едва не запустила в него зажигалкой.

— Господи, Фрэнк! Ведь я убила Дэниела! Я жила с ним под одной крышей, сидела за одним столом! Ела за его счет! — Я не стала добавлять: «Целовалась». — А потом убила его! И вот теперь его нет, и все из-за меня. Я вошла в его дом, чтобы поймать убийцу. Сколько лет я посветила полицейской работе, отдала ей душу и сердце, и вот теперь я…

Я не договорила, голос мой предательски дрогнул.

— Знаешь что? — произнес Фрэнк мгновение спустя. — У тебя есть дурная привычка брать на себя ответственность за то, что делают другие.

Он подошел ко мне с кружкой в руках и рухнул на диван.

— Дэниел Марч был не дурак и прекрасно знал, что делает. Он нарочно создал ситуацию, в которой у тебя не оставалось иного выхода, кроме как уложить его на месте. Это не убийство по неосторожности, Кэсси. И даже не самооборона. Это чистой воды самоубийство, только чужой рукой. В данном случае твоей.

— Сама знаю, можешь не объяснять, — вздохнула я.

— Он сознавал, что загнан в угол, но сесть за решетку в его намерения не входило. Впрочем, я его понимаю. Ты можешь представить себе, чтобы он завел дружбу с сокамерниками? Вот и выбрал для себя иной выход. В чем парню не откажешь, так это в мужестве. Боюсь, я его недооценивал.

— Фрэнк, — перебила я, — тебе когда-нибудь случалось убивать человека?

Он потянулся к моей пачке, вынул сигарету и закурил, задумчиво глядя на пламя.

— Вчера был красивый выстрел, — заметил он, убирая зажигалку в карман. — Так уж случилось, что поделаешь. Через несколько недель об этом забудут. Все, можно ставить точку.

Я не ответила. Фрэнк выпустил к потолку облачко дыма.

— Пойми, ты закрыла дело. И если для этого нужно было вынужденно стрелять, то почему бы и не в Дэниела? Лично мне сукин сын никогда не нравился.

Я не собиралась следить за тем, что говорю, тем более с Фрэнком.

— Можешь не рассказывать. Я не слепая. Да что там, это было видно любому, кто имел хоть какое-то отношение к делу. А знаешь, почему он тебе не нравился? Потому что он точно такой, как ты.

— А вот это что-то новенькое, — протянул Фрэнк. И хотя губы его скривились в подобии улыбки, голубые глаза буравили меня немигающим, пронзительным взглядом. Был ли в тот момент он зол на меня, сказать трудно. — Ах да, как же я забыл. Ты ведь у нас изучала психологию!

— В тебе говорит зависть.

— Какая, к черту, зависть! Парень совершил преступление, Кэсси. Вспомни свой отчет. «Имеет преступные наклонности». Или забыла?

— Что? — Я сама не заметила, как вскочила с дивана. — Что ты раскопал по Дэниелу?

Фрэнк качнул головой над сигаретой — едва заметно и потому двусмысленно.

— Зачем мне что-то откапывать? Я просто носом чую, когда что-то не так, как, впрочем, и ты сама. Пойми, Кэсси, существует разделительная черта. И мы с тобой живем по одну сторону от нее. Даже если порой и забредаем на другую, эта черта все равно помогает нам не заблудиться окончательно. Для Дэниела ее не существовало. — Фрэнк наклонился к пепельнице стряхнуть пепел. — Черта всегда есть черта, и о ней не следует забывать.

После этих слов воцарилось молчание. За окном сгущались сумерки, и я снова задалась вопросом, как там Эбби, Раф и Джастин, где они проведут сегодняшнюю ночь. Или Джон Нейлор — устроит ли он постель в лунном свете на пепелище Уайтторн-Хауса, чтобы хотя бы на миг ощутить себя королем? Я знала, что услышала бы от Фрэнка: «Не твоей голове об этом болеть».

— Хотелось бы понять одну вещь, — наконец нарушил тишину мой гость. Он говорил уже совсем иным тоном. — Когда Дэниел раскусил тебя? Потому что это так, не отрицай. — Фрэнк буквально пронзил меня синими глазами. — Потому что он говорил так, будто точно знал, что на тебе микрофон. Но не это меня волнует. Ведь микрофон мы могли надеть и на Лекси, будь она жива. Просто тогда Дэниел знал наверняка, что у тебя есть оружие и что ты пустишь его в ход.

Фрэнк поудобнее устроился на диване, вытянув руку вдоль спинки, и выпустил облако дыма.

— Наверное, из-за лука, — пожала я плечами. — Мы с тобой решили, что я тогда выкрутилась, но, похоже, Дэниела так просто не проведешь.

— Ты серьезно? Может, ему показался подозрительным твой музыкальный вкус?

Черт, он знал. Про Форе. В чем тут конкретно дело, Фрэнк сказать не мог, однако инстинкт подсказывал ему: что-то не так. Я заставила себя выдержать его взгляд — в глазах Фрэнка застыл вопрос.

— Не знаю, ничего на ум не приходит.

Клубы дыма повисли в косых, вечерних лучах солнца.

— Понятно, — произнес наконец Фрэнк. — Как говорится, дьявол кроется в деталях. В принципе, откуда тебе было знать про лук? Следовательно, откуда тебе было знать, чем ты могла себя выдать. Верно я говорю?

— Верно, — согласилась я. Скажу честно, ответ дался мне на удивление легко. — Я сделала все, что могла, Фрэнк. Я была Лекси Мэдисон в той мере, в какой ее знала.

— Предположим, если бы ты пару дней назад поняла, что Дэниел тебя вычислил, сумела бы что-то сделать, чтобы все пошло по другому сценарию?

— Нет, — сказала я, и это тоже было правдой. Все началось годы назад, в кабинете Фрэнка, за перекипевшим кофе и шоколадным печеньем. К тому моменту, когда я вновь надела форму и вернулась на автобусную остановку, этот день уже поджидал всех нас. — По-моему, такой счастливой концовки мы представить себе не могли.

Фрэнк кивнул.

— И ты сделала все, что от тебя требовалось. Одного этого достаточно. Не надо корить себя за поступки других.

Я не стала даже пытаться объяснить ему, что видела в тот момент — тонкую паутину, которой мы все были прочно привязаны к этому месту, порознь ни в чем не повинные, а вместе — виновные. Я думала о Дэниеле, о печати безысходной скорби, что застыла на его лице, когда он говорил мне: «Лекси никогда не задумывалась о последствиях своих действий», — и чувствовала, как невидимое лезвие все глубже проникает между ней и мной, отсекая нас друг от друга.

— Что возвращает нас к тому, — продолжал тем временем Фрэнк, — зачем, собственно, я к тебе пришел. У меня остался один вопрос относительно этого дела, и подозреваю, что у тебя есть на него ответ. — Он пальцем убрал налипшую на кружку пылинку и посмотрел на меня. — Действительно ли Дэниел ударил ножом нашу барышню или просто взял вину на себя?

Ох уж эти пронзительные синие глаза, буравившие меня с той стороны кофейного столика!

— Я слышала лишь то, что слышала, — ответила я. — Он единственный, кто сказал хотя бы что-то конкретное, остальные трое не называли имен. Или теперь они говорят, что это не он?

— Какими только способами весь день и почти всю ночь мы ни пытались их расколоть! Все, что нам удалось из них вытянуть, — фразы вроде «Принесите мне стакан воды. Я хочу пить». Джастин, понятное дело, пустил слезу. Раф швырнул в нас стулом, когда узнал, что на целый месяц пригрел на груди гадюку. Пришлось надеть на парня наручники, чтобы утихомирился. Но это все — больше мы от них ничего не добились. Молчат, проклятые, прямо как партизаны на допросе.

Прижатый к губам палец Дэниела, выразительный взгляд, перебегающий от одного к другому, — тогда он остался мне непонятен. Даже когда счет его собственной жизни шел на секунды, у него имелся план. И остальные трое — то ли в силу своей веры в Дэниела, то ли по привычке, то ли потому, что ничего другого не оставалось, — продолжали делать то, что он им велел.

— Почему я спрашиваю, — пояснил Фрэнк. — Показания не во всем совпадают. Есть расхождения. Дэниел сказал тебе, что у него в руке оказался нож, потому что в тот момент он мыл посуду. Однако на пленке Раф и Джастин в один голос заявляют, что, когда завязалась борьба с Лекси, Дэниел действовал обеими руками. До того, как ее ударили ножом.

— Возможно, они что-то путают, — сказала я. — Ведь все произошло молниеносно. Не мне тебе объяснять, чего стоят свидетельские показания. Сам знаешь. А может, Дэниел пытался выгородить себя — мол, нож был у него в руках случайно, хотя на самом деле он намеренно взял его со стола, чтобы пырнуть Лекси. Боюсь, мы так никогда и узнаем, как все произошло.

Фрэнк сделал затяжку, после чего внимательно посмотрел на горящий кончик сигареты.

— Насколько я могу судить, — произнес он, — посуду мыл только один человек, и его руки были заняты этим между тем моментом, когда всплыла записка, и тем, когда Лекси получила удар ножом.

— Ее убил Дэниел, — произнесла я. Эти слова не показались мне ложью тогда, не кажутся они мне ею и теперь. — Я уверена, Фрэнк. Он говорил правду.

Фрэнк примерно с минуту испытующе смотрел мне в лицо.

— Ладно, пусть будет так, как ты говоришь. Но лично я никогда не поверю, что он взял и сорвался, будто у него не было никакой задумки, никакого плана. Кто знает, может, между нами гораздо меньше общего, чем ты думаешь. Скажу честно: я с самого начала поставил на другого из них. Но если вам всем нравится Дэниел — что ж, пусть будет Дэниел. — Он еле заметно пожал плечами. — Что я могу с этим поделать?

Фрэнк потушил сигарету и встал с дивана.

— Кстати, — добавил он, порывшись в кармане куртки. — Должен отдать тебе одну вещь.

Он бросил мне через столик крошечный прямоугольник. Тот блеснул на лету, поймав солнечный зайчик, и я машинально вытянула руку. Мини-кассета, из тех, какими пользуются тайные агенты.

— На ней слышно, как ты смываешь свою карьеру в сортире. Похоже, я наступил на кабель, когда звонил тебе в тот день, и что-то разъединил. На официальной пленке в течение пятнадцати минут ничего нет; я это вовремя заметил и воткнул на место. У техников руки чешутся голову мне открутить за то, как я обращаюсь с их драгоценным оборудованием, но, думается, им придется занимать очередь.

Не в его стиле, сказала я Сэму накануне ночью, не в стиле Фрэнка делать из меня козла отпущения. Да и вообще, если вернуться к самому началу, Лекси Мэдисон — его детище. Он сотворил ее из ничего. И она оставалась его детищем, когда вернулась, но уже мертвая. Дело не в том, что Фрэнка мучило раскаяние по поводу того, каким кошмаром все в конечном итоге обернулось. Ничего подобного. Как только спецы из BP оставят его в покое, он выбросит всю историю из головы. Просто есть люди, которые заботятся о своих независимо от того, чего им это стоит.

— Никаких копий. Спи спокойно.

— Когда я сказала, что вы с Дэниелом похожи, я не хотела тебя обидеть. Скорее наоборот.

В его глазах промелькнул вопрос; затем, похоже, Фрэнк меня все-таки понял, потому что спустя десяток секунд кивнул:

— Что ж, может, ты и права.

— Спасибо тебе, — поблагодарила я, сжимая в ладони кассету. — Честное слово, спасибо.

— А это еще что такое? — Неожиданно он потянулся через стол и больно схватил меня за руку. — Откуда оно у тебя?

Кольцо. Черт, как я про него забыла! Посмотрели бы вы на лицо Фрэнка!.. Мне стоило немалых усилий удержаться от смеха. Где это видано, чтобы кто-то провернул свои личные дела за спиной у самого Фрэнка Мэки!

— Кажется, оно мне идет, — сказала я с невинным видом. — А ты как думаешь? Тебе нравится?

— Оно новое? Или я раньше его не замечал?

— Новое. Новее не бывает.

Ох уж эта ленивая, хитрющая усмешка! Куда только подевалась его усталость! Из Фрэнка снова ключом била энергия. Он был готов к новым свершениям.

— Эх, треснуть мне на этом самом месте! Не знаю даже, кто из вас двоих удивил меня сильнее. Скажу честно, я готов снять шляпу и мести ею улицы перед твоим Сэмми. Пожелай ему от меня удачи, договорились? — Он расхохотался. — Матерь Божья! Надо же! С ума сойти! Кэсси Мэддокс собралась замуж! Можешь его от меня поздравить, слышишь?

Продолжая на бегу заливаться хохотом, Фрэнк бросился к двери.


Я осталась сидеть на диване, вертя в руках кассету, и натужно пыталась вспомнить, что еще может на ней быть. Что такого я натворила в тот день? Разозлила Фрэнка своим упрямством, и он пригрозил меня уволить. Похмелье, кофе, «Кровавая Мэри». Да, еще все огрызались друг с другом. И голос Дэниела в затемненной комнате Лекси. «Кто ты?» Форе.

Думаю, Фрэнк ожидал, что я уничтожу кассету, размотаю ее и пропущу через шредер. Но у меня нет шредера. Вместо этого я забралась на кухонный стол, сняла с буфета коробку из-под обуви, где храню документы, и положила туда кассету вместе с паспортом, свидетельством о рождении, медицинской страховкой и счетами за пользование кредиткой. В один прекрасный день я ее прослушаю.

Загрузка...