Мессии, лжемессии и толпа

4.1. Вождизм

В XX в. мир столкнулся с явлением, которое в предыдущие столетия хотя и встречалось достаточно часто, но в Новейшей истории, когда мы, казалось бы, избавились от средневековых и тем более первобытных зверств, вновь проявилось в самых чудовищных формах — я имею в виду тоталитарные режимы и их вождей. Исключительность и масштабность их злодеяний особенно поражают потому, что это происходит в тот период истории, который как будто можно характеризовать как расцвет цивилизации, и в тех странах, которые отличались высоким уровнем гуманистической культуры (Россия, Германия, Италия).

Здесь я не буду исследовать причины возникновения тоталитаризма, остановлюсь лишь на количестве его жертв, поскольку это имеет прямое отношение к вождям тоталитарных режимов, более того, именно вожди организовывали и вдохновляли массовые, миллионные (!) убийства людей.

В Германии за годы фашизма и особенно в период агрессивных войн в концлагерях было замучено 11 млн людей других стран и народов. Немецкие фашисты применяли самые страшные, самые изуверские методы истребления: бесчеловечные пытки, газовые камеры, массовые расстрелы у специально вырытых рвов, сжигание вместе с жителями целых деревень, зверское истребление военнопленных, уничтожение людей голодом, холодом, непосильным трудом, сооружение фабрик смерти, садистские опыты над живыми людьми. С особым остервенением действовали нацисты против евреев и народов временно оккупированной территории нашей страны. По отношению к завоеванным народам, особенно славянским, по существу было введено рабовладение.

А как же в отношении своего народа? По нацистским данным (заниженным, как считают отечественные историки), в июне 1941 г. было брошено в тюрьмы 8817 немецких антифашистов, в сентябре — 11 609, в октябре — 10 776. В 1940 г. было казнено 306 человек, в 1941 г. — 1146, а в 1942 г. — 3393. Неудавшееся покушение на Гитлера 20 июля 1944 г. повлекло за собой массовые репрессии, было казнено до 50 тыс. человек.

Большевистский террор против народов других суверенных стран (например, Латвии, Литвы, Эстонии, Чехословакии) тоже, конечно, имел место, но он не носил, как у немцев, характера массового геноцида, одним словом, не было планового уничтожения «иного» населения, в том числе германского. Были отдельные карательные акции советской охранки, в том числе очень крупные, такие как уничтожение 15 тыс. польских офицеров в Хатыни, были отдельные вспышки жестокости со стороны военнослужащих во время Великой Отечественной войны, были эксцессы и очень часто со стороны тех, кто потерял во время войны родных и близких. Что касается родного народа, столь, казалось бы, любимого, зверства против него превзошли все мыслимые рамки: по подсчетам отечественных специалистов, за годы сталинского правления было уничтожено около 30 млн человек.

В период коммунистического тоталитаризма, по данным историка В. Н. Земскова, страна была превращена в огромный концлагерь, а население обращено в рабов: к началу войны число заключенных в лагерях и колониях ГУЛАГа составило 2,3 млн человек, в сентябре 1948 г. — 2 258 957 человек, т. е. их численность оставалась стабильной. В это число не включены лица, проходившие проверку и фильтрацию в спецлагерях НКВД, переименованных в феврале 1945 г. в проверочно-фильтрационные лагеря. С момента их организации в конце 1941 г. и до октября 1944 г. через них прошло 421 199 человек. По состоянию на 1 января 1945 г., в этих спецлагерях проходили проверку 71 398 человек. Кроме того, значительное количество людей содержалось в тюрьмах, на июль 1945 г. там было 263 819 заключенных, на январь 1947 г. — 304 386. За 1939— 1951 гг. (нет сведний за 1945 г.) в тюрьмах умерло 86 582 человека. В 1947 г. в лагерях и колониях ГУЛАГа находилось 14 630 детей заключенных женщин и 6779 беременных женщин.

За годы гражданской войны в Китае погибло 1,5 млн человек, а после захвата власти Мао Цзэдуном — 2 млн в период «большого скачка» и «народных коммун», 1 млн — в период кампании против национальных меньшинств, 500 тыс. — во время «культурной революции», 15 млн (по другим подсчетам, 25 млн) было уничтожено в «школах перевоспитания».

Главарям тоталитарных режимов (Ленину, Сталину, Гитлеру, Муссолини, Мао Цзэдуну и другим более мелким тиранам) приписывались такие особенности, как непогрешимость, доходящая до святости, мудрость, естественно перерастающая в гениальность, доброта, граничащая с самопожертвованием, прозорливость, даже содержащая мистическое предвидение и не нуждающаяся в разумных доказательствах, справедливость, органически связанная с бескорыстием, и, конечно, необычное личное могущество. Легко угадать, что в каждом таком случае речь идет о культе, обожествлении деспота, наделении его свойствами, которых у него чаще всего не было и в помине.

Так, непогрешимость, святость и доброта в действительности оказываются неумолимой жестокостью и свирепостью, грязным развратом и полным забвением нравственных ценностей, мудрость и прозорливость — элементарной безграмотностью и неумением адекватно оценивать реальность, прогнозировать будущее и т. д. Однако проблема здесь отнюдь не в наличии или отсутствии каких-то качеств, а, повторяю, в обожествлении правителя путем приписывания ему необходимых для этого качеств в целях полного подавления других и тиранического правления.

Предтечи обожествленного вождя или правителя можно найти в древних деспотиях. Обожествление, например, древнеегипетского фараона требовало, чтобы и он сам был совершенным во всех отношениях: непобедимым в битвах, всезнающим, справедливым администратором с безукоризненным здоровьем. Всякая слабость рассматривалась как признак негодности его тела к божественной роли, и он мог быть устранен. Божественный статус не предохранял его даже от колдовства. Так, известен случай, когда фараон Сети II попросил магов уберечь его от проклятия. Как и обожествленные правители других африканских народов, фараон обладал неограниченной властью благодаря вере в его божественное начало, но эта вера требовала, чтобы и он был самым совершенным из всех людей.

Обожествление вождя встречается у народов, стоящих на примитивном уровне развития. Этнологи отмечают, что в доколониальный период истории Африки возник культ личности социального лидера, и в первую очередь верховного вождя, который был тесно связан с такими идеологическими представлениями, как культ предков и магия. В результате эти лидеры наделялись сверхъестественными способностями влиять на судьбы людей и тем самым получили возможность оказывать сильное психологическое воздействие на поведение подчиненных членов управляемой им страны.

Современный вождь-тиран — это не человекобог или богочеловек, как его понимали древние люди, видевшие в них, как справедливо отмечает Д. Д. Фрезер, лишь более высокую степень присутствия тех же самых сверхъестественных способностей, которые он без малейших угрызений совести присваивает себе. Маленький человечек, человек толпы, обыватель даже не смеет предположить, что у него могут быть такие же способности или качества, которые есть у вождя современного тоталитарного государства. Это тем более верно, что в таких государствах боги отцов (например, Христос) давно предаются поруганию. Вождь для человечка толпы — это нечто среднее между богом и могущественным волшебником. При всех условиях это сверхчеловек, он воплощение тех вожделений, которые обыватель весьма смутно ощущал в себе. То, что многие сверхчеловеки вышли из низших слоев общества, не только не отталкивало толпу, а сближало с ней — ведь и она в основном состояла из людей низкого ранга. Впрочем, и в древности некоторые боги относились к этому рангу. Так, в Индии один бог начал свою земную жизнь в качестве отбельщика хлопка, а Христос был сыном плотника.

Естественно, что в современном демократическом обществе такое абсолютно немыслимо. Обожествленный же образ правящего идола начинает удивительным образом напоминать одну их главных архетипических фигур — Отца, который мог олицетворять грозные силы природы, быть шаманом, магом, богом или правителем, но всегда неумолимым хозяином первобытной орды. Он во всех случаях прав и внушал страх — парализующий, пронизывающий, уничтожающий, не дающий ни малейшей надежды на пощаду. Все остальные — маленькие, ничтожные, вечно подчиненные дети, Отец их породил и волен полностью распоряжаться их жизнями и судьбами. Страх перед ним навсегда въелся в человеческую душу, успешно прокладывая дорогу очередному тирану.

Бессознательная тоска по Отцу в принципе присуща всем людям и составляет психологическую основу веры в бога, помогая в то же время самым различным проявлениям деспотизма. Это извечная тоска по могущественному и справедливому Отцу, который, несомненно, защитит и решит все проблемы. Вера в него пробуждается уже в детстве с первыми жизненными трудностями и с первыми страхами. Развенчание или заметное ослабление Отца наносит огромный ущерб человеку, и именно по этой причине люди часто свергают царей, которые были не в состоянии олицетворять грозную нечеловеческую силу и тем самым обеспечить былое величие. Кстати, такая же участь постигала и богов, если они оказывались неспособными выполнить возложенные на них функции. Сами тираны достаточно умело и продуманно эксплуатировали стремление к Отцу, хотя и не оценивали это в современных психологических категориях, укрепляя тем самым свою власть.

Отец — вообще-то фигура универсальная и нейтральная, это архетип рациональности, порядка, организации, это то, что вносит в жизнь четкость, взвешенность и ясность, оттесняя бурную стихию эмоциональности, непродуманности, чрезмерной увлеченности. Поэтому его нередко изображают мудрым и спокойным старцем, наподобие микеланджеловского Моисея, пастыря и учителя людей, уверенно выводящего их из египетского плена хаоса и заблуждений в обетованную землю упорядоченности.

Крайне негативный вариант Отца — фашистский правитель, недвусмысленной и железной рукой проводящий только свою логику и свое видение жизни. Оснащение его цветистым «прилагательным», наподобие «вождь мировой революции», «великий учитель», «отец народов», «лучший друг», «великий кормчий» и т. д., отражает именно такую его роль. Причем тоталитарный правитель в некоторых областях жизни действительно устанавливает порядок и четкость, но это зачастую кладбищенский порядок, а четкость повторяет контуры могил. Это порядок, не терпящий никакого другого порядка, это организация, уничтожающая всякую другую организацию, если она не подчиняется ей. Это некрофильский порядок, который живет только насилием и жестокостью.

Совпадение отношений человека к тоталитарному правителю и к божеству или могущественному духу будет тем более очевидным, если иметь в виду, что речь сейчас идет о боге не гуманистической, а авторитарной религии. В ней, как писал Э. Фромм в работе «Психоанализ и религия», бог — единственный обладатель того, что первоначально принадлежало человеку: он владеет его разумом и его любовью. Чем совершеннее бог, тем несовершеннее человек. Человек проецирует лучшее, что у него имеется, на бога и тем самым обедняет себя. Теперь вся любовь, мудрость и справедливость принадлежат богу, человек же лишен этих качеств, он опустошен и обездолен. Начав с чувства собственной малости, он стал теперь совершенно безвластным и лишился силы; все его силы отданы богу.

Подобное отношение к богу или деспоту с полным правом можно назвать даже мазохистским, поскольку божество, идол, кровавый правитель возносятся на невиданную высоту. Поклоняющиеся им — маленькие, ничтожные букашки, эмоции и интересы которых всегда связаны со стремлением к полному и безоговорочному растворению в объекте поклонения. Согласно Р. Краффт-Эбингу, выдающемуся психиатру и основоположнику сексопатологии, мазохизм особенно часто встречается среди немцев и русских. То же самое о русских писал Н. А. Бердяев. Конечно, речь идет не о сексуальном мазохизме, а о той его разновидности, которую можно назвать социально-психологической. Она включает в себя религиозный и политический мазохизм, а последний я понимаю как безусловное поклонение власти — любой! В том числе вождям самых бесчеловечных систем, наделение их качествами необыкновенной мудрости и доброты, восприятие их жестокости и того, что мы называем подлостью, как необходимых и полезных. Наверное, такой мазохизм свойственен немцам и жителям России, допустившим абсолютную диктатуру Гитлера, Ленина и Сталина и раболепное поклонение им. Но не только представители этих наций способны млеть от восторга перед своими государственными идолами. Эти же черты можно обнаружить у многих азиатских народов, например у китайцев, и вообще в тех странах, где слабы демократические институты. Демократия и политический мазохизм несовместимы.

Тоталитаризм с психологической точки зрения, с позиций отношения к нему личности, с такими его реалиями, как вождизм, т. е. культ Отца, непогрешимость идеологических ориентиров, фетишизация и ритуализация жизни, строгая регламентация поведения и необходимость слепо следовать определенным нормам, поклонение и возвеличение силы, вполне может быть приравнен к доцивилизованным верованиям. Гражданин тоталитарного государства признает, как и при названных верованиях, некую высшую силу, но не на небесах, не в природных объектах, а среди живых людей, которая управляет его судьбой и требует почитания и послушания. Предписание полной капитуляции перед властью, презрение самого себя и ощущение собственного бессилия прямо вытекают из того, что власть господствует. Но не нужно думать, что каждый человек тяжко переживает свое угнетение. Напротив, во многих случаях повиновение сильной власти дает ему возможность избежать одиночества и ограниченности, обрести ощущение защищенности, приобщенности к тому, что обладает могуществом, самому приобрести власть и материальные выгоды.

Как и религия, тоталитаризм активно и целенаправленно насаждает фанатизм, и люди, охваченные им, исповедуют по существу культ тотема, который представляется им вполне рациональной системой. Но очень важно отметить, что тоталитаризм осуществляет возврат к более древним, а не современным верованиям. Можно ли поэтому считать, что последние препятствуют подобному возвращению? В определенной степени это так, и, по-видимому, по данной причине также фашизм и большевизм неумолимо боролись с христианством. Однако верно и то, что, с одной стороны, сами современные религии неизменно сохраняли частицы прошлых верований, для многих из которых нынешние церковные постулаты и ритуалы иногда выступают лишь в качестве внешнего обрамления. С другой стороны, и в ныне господствующих теистических системах сохраняется достаточно сильный авторитаризм, требующий полного и безоговорочного растворения личности в вере. Так, согласно евангелисту Луке, Иисус говорил: «Если кто приходит ко Мне и не возненавидит отца своего и матери, и жены, и детей, и братьев и сестер, а притом и самой жизни своей, тот не может быть Моим учеником» (Лк., 14:26).

Разумеется, это не единственный в Библии образец отношения к близким и к самому себе, в ней можно найти прямо противоположные призывы любить, и такие противоречия в общем-то неудивительны в столь крупной книге, написанной разными авторами и в разные эпохи. С. Кьеркегор трактует слова Луки как требование реализации абсолютного долга перед богом и к тому же рассматривает эти слова как парадокс. Абсолютный долг может привести к тому, что запрещает этика, но он никоим образом не может привести рыцаря веры к тому, чтобы отказаться от любви. Можно сказать, что здесь в завуалированной форме содержится пожелание любить мать, отца и других близких, и только в этом случае жертва любящего будет угодна богу. В этом Кьеркегор усматривает параллель с Авраамом и Исааком: последний только в том случае годится в качестве жертвы, если он любим отцом.

Кьеркегор предлагает сугубо богословское понимание призыва Луки. Однако вполне возможны и иные его толкования, в первую очередь действительный отказ от родных и близких и безоглядная передача наиболее чтимых ценностей божеству, а при тоталитаризме — вождю, государству, системе, которые обычно сливаются в единое грозное целое. Полное и безоговорочное подчинение этому исполину (богу в том числе) означает, что ради него человек может и должен предать самых любимых и дорогих, пожертвовать и свою жизнь. Ничего лучшего тоталитарный режим не может и пожелать себе. Вождь, венчающий систему, всегда жаждет жертв, приносимых с такой радостью. Более того, ему часто кажется, что их еще мало, потому что еще не насытилась его некрофильская натура, а поэтому совершаются новые убийства, творятся новые беззакония и жестокости, которые затмевают предыдущие. Многие из них внешне кажутся бессмысленными и ненужными, но в действительности они подчинены внутренней железной логике — устрашения и вместе с тем умилостивления тех сил, которые безжалостной рукой управляют людьми, сил, которые олицетворены в системе и в вождях. Это массовое уничтожение людей и духовных ценностей можно представить себе и как жертвоприношение.

Вождизм в современном тоталитарном обществе имеет свою структуру, строгую и продуманную.

Прежде всего, всю систему власти венчает верховный вождь, который может быть полным ничтожеством, но «по должности» всегда получает положенную ему дозу фимиама. Очень часто его действительные функции внешне как бы не связаны с официальным постом. Вслед за ним идут руководители помельче, но все они вожди и составляют элементы единой системы вождизма, т. е. все эти лица, обладающие неограниченной властью в пределах, определенных сверху, причем они никогда не избираются, а всегда назначаются. Вождизм — это не только один высший вождь, но и система вождей. Правда, нижестоящие вожди не обладают той силой и властью, что верховный, но и они способны навести трепет.

При всепоглощающем и всеохватывающем вождизме коммунистического общества Ленин и Сталин были наделены таким атрибутом, как бессмертие. Помещение их в мавзолей есть не что иное, как попытка сохранить «живых» богов и увековечить их культ. Вся связанная с этим довольно сложная и красочная атрибутика, многочисленные и людные церемонии, почетная охрана, постоянное возложение венков, тысячные очереди «жаждущих узреть» и т. д. — все направлено на вековечное торжество этих «богов» (правда, одному удалось пролежать там недолго) и их учения.

Стремление сохранить среди живых тела умерших не представляет собой ничего нового. Так же поступали в древности, и так делают современные дикари, если предметом их поклонения являются, например, предки и духи предков. В этом случае стараются в более или менее сохранном виде оставить себе тела покойников. Русский путешественник Д. Альбертис, странствуя в XIX в. по Австралии, сделал следующую запись: «В то время как в местах, посещаемых европейцами, туземцы обыкновенно предают покойников погребению, в более отдаленных местечках их сохраняют в бальзамированном или, вернее, в высушенном состоянии внутри хижины. Мне показали один такой труп, висевший на лестнице посередине хижины. В полутьме, царствовавшей в помещении, глаза усопшего, искусно раскрашенные, казались живыми. Грудь его была украшена ожерельем, а руки и ноги — браслетами из раковин, на голове находилась корона, сплетенная из сухих трав и раскрашенная в яркие цвета. От времени до времени мумию раскрашивают красной известью в смеси с маслом из кокосовых орехов».

Не правда ли, это описание нам кое-что напоминает? Но дикарское отношение к покойникам содержит в себе и определенную надежду на то, что жизнь не кончается со смертью, хотя, конечно, древние австралийцы не смогли бы объяснить, как это может быть.

Как и в любой развитой системе верований, в коммунизме (большевизме) существовали первостепенные высшие боги — Маркс, Энгельс, Ленин, Сталин, но среди них верховным божеством, во всяком случае в СССР, следует признать Ленина, но в конце XX — начале XXI в. уверенно «победил» Сталин, ставший теперь кумиром толпы. Точно так же, как это было в древности и в Средние века, любое посягательство на этих богов, их хуление, неуважение или пренебрежение к ним, сомнение в их мудрости преследовались очень строго, вплоть до смертной казни. Иначе и не могло быть, поскольку покушение на вождя есть сотрясение системы.

В коммунистическом пантеоне имелись боги помельче (Дзержинский, Свердлов, Киров и др.), причем на соответствующий пьедестал старались возводить тех, кто рано сошел с исторической арены и по этой причине не мог составить конкуренцию нынешнему вождю.

Важная задача вождей всех рангов и уровней — поддержание культа главного вождя, принципов и системы вождизма как непременных условий их собственного существования. Такой же заботой обеспечиваются ритуалы и символика, важность которых трудно переоценить. Верховный вождь воспевается даже в тех случаях, когда он представляет собой полную серость (Брежнев, Черненко) и это не составляет тайны ни для кого.

Вообще, что такое вождь? В самом этом слове определенно заложено нечто доисторическое. Оно относимо к тем отдаленнейшим временам, когда предводитель (лидер) возглавлял еще не оформившееся государство с его нечеткой структурой, неразделенными ветвями власти, без регулярной армии, налаженного учета населения, признанными границами, а еще раньше — племя, род, общину, народность без упомянутых выше тех атрибутов государства, которые характерны для поздних этапов развития человечества. Именно на этих поздних этапах появляются короли, императоры, цари, владетельные князья, еще позже — президенты, премьер-министры и т. д. Вот почему для нетоталитарного сознания «вождь» звучит как «предводитель» или даже «главарь». Французский король Людовик XIV или русский царь Александр I были бы, наверное, оскорблены, если их назвали бы вождями. Однако Гитлер и Сталин, Ким Ир Сен и Мао Цзэдун, Кастро и Каддафи как раз так себя именовали.

Современный деспотический вождь и вся система вождизма не могут, как известно, функционировать без мифа (мифологизирования), поэтому прилагают все усилия, чтобы сформировать, развивать и поддерживать его. А. Буллок, известный английский историк, справедливо писал, что никто не относился к «мифу Гитлера» с такой серьезностью, как сам Гитлер, равно озабоченный и тем, как миф внедряется в сознание народа, и тем, какова была реакция народа на распространяемую легенду. Прежде чем принять какое-либо решение, он тщательно оценивал, как оно могло повлиять на общественное мнение, как могло отразиться на образе «фюрера». Для старой гвардии, более молодых активистов партии и СС именно в фигуре Гитлера, которую они продолжали видеть в мифическом свете, воплощалась сокровенная «идея нацизма». Точно такие же или почти такие же явления наблюдались и в культе личности Сталина.

Вождь, в том числе современный, это обличенный неограниченной властью руководитель наименее демократического и в то же время наименее развитого государства, если иметь в виду его цивилизованные формы и принципы. Вождь обладает всеми признаками архетипа Отца, но грозного, сурового, кажущегося справедливым и мудрым. В этом своем качестве он выступает как олицетворение несоциализированных или недостаточно социализированных сил природы, враждебных желаниям и интересам современного человека.

Очень интересно и информативно отношение одних тиранов к другим. Гитлер, например, всегда отзывался о Сталине с восхищением и даже во время войны называл его гением и тигром, особенно ценя в нем холодную жестокость. По свидетельству одного из подручных Гитлера — Шпеера, Гитлер несколько раз говорил, что после победы над Россией Сталину можно было бы доверить управление этой страной, разумеется, под германским верховенством. Черчилля же фюрер считал шакалом и «бездарным, спившимся демагогом», а Рузвельта — «сифилитическим паралитиком».

В 1939–1940 гг. Гитлера все больше интриговал его кремлевский партнер. Сталин был единственным мировым лидером, о котором фюрер хотел знать все. Однажды в близком кругу Гитлер сказал: «Этот Сталин — скот, но вы должны признать, что он выдающийся человек». Геббельс в своем дневнике записал 8 марта 1945 г., т. е. в весьма критические для гитлеризма дни: «Сталин кажется мне большим реалистом, чем англо-американские безумцы». Сталин до войны 1941–1945 гг. тоже одобрительно отзывался о Гитлере. Такое взаимопонимание вполне понятно, учитывая психическую и политическую близость этих тоталитарных лидеров, совпадение их функций и методов достижения целей.

При всей схожести дел и личностей Сталина и Гитлера это были, конечно, разные люди, что выражалось и в их отношении к окружающим. Например, Гитлер в отличие от Сталина старался быть верен дружбе, помнил своих старых приятелей, помогал им и уж, во всяком случае, не убивал своих соратников, если они не представляли опасности для него. Если же судить этих двух людей по содеянному, то в сравнении с каждым из них царь Ирод выглядит защитником детей, а карточный шулер — человеком чести.

Дело, конечно, не только и не столько в сходстве вождей и их отношении друг к другу, взаимной констатации пользования одними и теми же методами. Между фашизмом (нацизмом) и большевизмом (коммунизмом) как движениями и доктринами вообще очень близкое родство — идеологическое, нравственное, политическое, психологическое, экономическое. Вот что говорил Гитлер в многочисленных беседах с Г. Раушнингом.

«Я учился у большевиков. Я не боюсь говорить об этом. Люди в большинстве своем всегда учатся у собственных врагов». «… Между нами и большевиками больше сходства, чем различий. Прежде всего — истинный революционный настрой, который еще жив в России, свободной от происков всякой пархатой социал-демократии. Я всегда принимал во внимание это обстоятельство и отдал распоряжение, чтобы бывших коммунистов беспрепятственно принимали в нашу партию». «Я не боюсь разлагающего воздействия коммунистической пропаганды. Германия и Россия удивительным образом дополняют друг друга. Они просто созданы друг для друга». «Я не просто борюсь с учением Маркса. Я еще и выполняю его заветы. Его истинные желания и все, что есть верного в его учении, если выбросить оттуда всякую еврейскую талмудистскую догматику… Я многому научился у марксистов, и я признаю это без колебаний… Я учился их методам»[64].

В системе вождизма нет места разделению властей, т. е. вожди обладали всей полнотой законодательной, исполнительной и судебной власти. Правда, в СССР и фашистской Германии существовали суды, но они находились под определяющей дланью партии. К тому же в этих странах господствовала внесудебная расправа, например, Сталин и соучастники его преступлений сами составляли списки лиц, подлежащих уничтожению. 26 июня 1942 г. постановлением рейхстага Гитлеру были даны неограниченные полномочия в качестве «Верховного судьи», т. е. он официально соединил в себе все три ветви власти.

Создание мифов о лжемессиях представляет собой длительный процесс с только ему присущими особенностями и в соответствии с культурой (традициями, обычаями, стандартами, художественной культурой и т. д.) данной. Вот как описывает начало формирования культа Гитлера М. Штайнер.

«Образ «Гитлера над Германией» (заголовок в нацистских газетах), облетающего страну в самолете «Люфтганзы», добытом при содействии Геринга, произвел на толпу впечатление. Необходимо подчеркнуть: умелое использование технических достижений — радио, пластинок с речами фюрера и Геббельса и фильмов, — марши и энергичная музыка, армия ораторов, выступавших в каждом городском квартале и каждой деревне, огромные «мерседесы», срежиссированные уличные стычки, обеспечившие НСДАП «мучениками» (в одной из таких погиб член партии Хорст Вессель, дав свое имя гимну нацистов) знамена и так далее и тому подобное — все это нагнетало вполне определенную атмосферу. Культ Гитлера был лишь вершиной айсберга — скрупулезной организационной работы».

Сами мифы были в первую очередь адресованы германской толпе, но не только ей, в период борьбы за власть нужно было склонить на свою сторону еще аристократию, политиков, промышленников и предпринимателей, верхушку армии. Но именно в этот период Гитлеру остро необходимы были голоса избирателей, а поэтому он особенно старался угодить им, т. е. толпе. Потом появилась острая нужда в толпе как в пушечном мясе, но нельзя забывать, что германский фюрер был фантастически самолюбив и тщеславен, поэтому поклонение ему людской массы было чрезвычайно важно. После захвата власти воспевание Гитлера шло по нарастающей — в средствах массовой информации, во всех официальных документах, в деятельности «общественных» организаций и движений, наглядной пропаганде, изобразительном искусстве и т. д.

Однако нельзя забывать, что поражение в Первой мировой войне многие немцы переживали очень болезненно, как национальную катастрофу. Поэтому немалые успехи Гитлера еще до нападения на СССР восторженно воспринимались толпой, а он сам воспринимался как спаситель страны и ее чести. Толпа обожала Гитлера вполне искренне, как, впрочем, и советского тирана Сталина — другая толпа.

Германская толпа верила, что Гитлеру удастся сделать то, что не удавалось политикам Веймарской республики: вывести страну из политического упадка и разорения и вновь создать великую державу. И он не обманул ее ожидания, и не было, казалось бы, внутри Германии и вне ее силы, которая могла бы остановить его. Что касается репрессий и расправ над неугодными, то их толпа просто отбрасывала, поскольку у нее уже сформировалась установка все видеть в определенном свете, т. е. оценить деяния вождя только как положительные. Что касается интеллигенции, во всяком случае той, которая умела критически мыслить, а поэтому отрицала нацизм, к ней Гитлер относился с презрением. Профессоров же называл «оторванными от жизни кретинами». Точно так же отзывался об этой части интеллигенции, особенно юристах, Ленин — он их определял как «полезных идиотов».

Культ вождя Ленина толпе навязывался коммунистической властью, поскольку ей остро нужен был высокий авторитет, с помощью которого и от имени которого можно было бы оправдать свои антинародные действия, в том числе жестокие репрессии. Вначале Ленина мало кто знал, толпе он был почти неизвестен, зато быстро стал набирать в ней вес. Причем Ленину и коммунистам (большевика) совсем не было нужды переманивать на свою сторону интеллигенцию, аристократов или военных — с помощью массовых репрессий они были попросту уничтожены или изгнаны. Поэтому Ленин и большевики почти сразу же после захвата власти остались один на один с толпой, которую относительно легко можно обмануть, запугать, подать ложную надежду, внушить нужную мысль или идею и т. д. Эти задачи начали решаться при Ленине и Лениным, а вовсю работы по их решению развернулись при Сталине.

На создание культа этих «мессий» были брошены все силы, идеи об их исключительности и острейшей необходимости прививались с детства, в детских садах и через семью, а в полном объеме были развернуты в школе и других учебных заведениях с помощью наглядной агитации, художественных произведений, топонимики и т. д. Толпа попадалась в эти сети, как муха в паутину.

Победа в Великой Отечественной войне еще выше вознесла Сталина — он стал восприниматься толпой как надтелесный спаситель, «гениальный» полководец, приведший к победе над грозным и коварным врагом, более того, сотворившим эту победу. Ему, и только ему приписывали ее.

Возьму на себя смелость утверждать, что изложенные здесь соображения относительно вождей и вождизма разделяют все демократически мыслящие люди. Но есть и другой взгляд на эти явления, в частности изложенный российским фашистом В. Б. Авдеевым, который постоянно и безнаказанно упражняется в возвеличивании германского нацизма и его фюрера. Под его редакцией (а в сущности, руководством) издается серия книг «Библиотека расовой мысли», в частности, издан сборник статей «Философия вождизма»[65]. В ней собраны работы немецких лжеученых гитлеровской эпохи, в которых якобы раскрывается сущность вождизма и его полезность.

Авдеев открывает сборник своей достаточно большой статьей. Она начинается знаменательными словами: «Несмотря на все ухищрения современной демократии, тема Третьего рейха продолжает пленять и завораживать умы современников, а личность Адольфа Гитлера остается одной из самых популярных в исторической литературе (?! — Ю. А.). Однако абсолютно большинство публикаций носит откровенно паранаучный, шарлатанский характер, придавая этой эпохе некий дьявольско-мистический характер»[66].

Авдеев просвещает читателя, что «государственная иерархическая пирамида Третьего рейха состояла из главного вождя, многочисленных вождей разных уровней соподчинения, партийной элиты и инициированных масс немецкого народа, включающих инициированные массы покоренных народов. За основу устройства была взята организационная структура Ордена Ассасинов — религиозной секты, возникшей в Персии в 1090 г. Пропаганда и политические методы обеих систем были в сущности аналогичны»[67]. Авдеев забывает добавить, точнее — намеренно не указывает, что ассасины действовали в первую очередь с помощью террора и убийства — точно так же и в возлюбленном им Третьем рейхе. Вообще, все статьи этого автора, как и других опубликованных в сборнике работ, совершенно игнорируют полный крах и разгром гитлеровской империи и всей нацистской системы. Опираясь на высказывания ряда гитлеровских «специалистов» по вождизму, Авдеев считает, что «вождь — это инкарнация народной воли», «вождь — это тренер народной воли», поскольку «человек — это животное, нуждающееся в вожде». Наличие же «психически концентрированного образа вождя в народном сознании ведет к формированию доктрины уважаемого и респектабельного национализма, возводимого в ранг официальной государственной политики»[68].

Трудно без возмущения читать помещенные в названный сборник статьи с позволения сказать «специалистов» по вождизму, после них, как говорится, хочется вымыть руки. Они все вызывают такое отношение, но одна из них вызывает особый гнев — речь Г. Франка, одного из главных германских преступников, палача Польши, повешенного в 1946 г.

4.2. Тираны — лжемессии нашего времени: убийцы, некрофилы, людоеды

Любой кровавый деспот, современный в том числе, является таковым в первую очередь потому, что может послать на смерть других. Он еще должен внушать страх — страх быть в любой момент уничтоженным, и за этот страх его, как это ни парадоксально, почитают. Поэтому властитель время от времени убивает или применяет иные репрессии, желательно суровые. До тех пор пока ему это позволяют, он может быть спокоен. Чем больше тревожен властелин, тем чаще он должен убивать, и каждое убийство прибавляет ему не только уверенности в своем положении, но и силу, поскольку он пережил казненных, что особенно для него ценно в тех случаях, когда казнят политических его противников и конкурентов.

У главарей современных деспотий есть одна личностная черта, которая заслуживает самостоятельного и глубокого анализа не только потому, что позволяет обнаружить их связь с далеким прошлым, но и потому, что оказывает самое существенное влияние, причем крайне трагическое, на судьбу народа и страны, которые оказались под их пятой. Я имею в виду некрофилию вождей, но не сексуальную, выражающуюся во влечении к женским трупам с целью соития с ними, а асексуальную. Кстати, этот вид некрофилии, теория которой разработана Э. Фроммом, к сожалению, мало использовался в нашей стране для понимания тирании и личности диктатора.

Фромм в своей книге о Гитлере определяет некрофилию «как страстное влечение ко всему мертвому, разлагающемуся, гниющему, нездоровому. Это страсть делать живое неживым, разрушать во имя одного разрушения. Это повышенный интерес ко всему чисто механическому. Таково стремление расчленять живые структуры»[69]. Фромм анализирует некрофильские сновидения, непреднамеренные некрофильские действия, некрофильский язык, обожествление техники. Это исходное определение, которое автор дополняет весьма существенными особенностями: влечение к мертвым и разлагающимся объектам наиболее отчетливо проявляется в сновидениях некрофилов; некрофильские побуждения порой явственно прослеживаются в непроизвольных, «ничего не значащих действиях», «в психопатологии обыденной жизни», где, по мысли Фрейда, проявляются вытесненные желания; на все жизненные проблемы некрофил всегда, в принципе, отвечает разрушением и никогда не действует созидательно, осторожно, бережно; в общении он обычно проявляет холодность, чопорность отчужденность, реальным для него является прошлое, а не настоящее; у такого человека специфическое выражение лица, неподвижное, маловыразительное, каменное, он обычно неспособен смеяться; наиболее употребимыми в некрофильском лексиконе являются слова, имеющие отношение к разрушению или же к испражнениям и нечистотам; некрофильские личности преклоняются перед техникой, перед всем механическим, предпочитая живой природе и живым людям их изображения, отрицая все натуральное.

Как мы видим, Фромм имеет в виду не только и даже не столько некрофильские поступки, сколько некрофильский характер, соответствующую личность, которая может реализовать в поведении заложенные в ней тенденции. Наверное, не у каждого человека, склонного к разрушению и всему мертвому, имеется полный набор перечисленных качеств, достаточно, чтобы в нем присутствовали наиболее важные из них. Точно так же далеко не каждый душегуб всегда движим ненавистью к своим жертвам. Фромм в связи с этим приводит более чем красноречивый пример с фашистским преступником Эйхманом. «Он был очарован бюрократическим порядком и всем мертвым. Его высшими ценностями были повиновение и упорядоченное функционирование организации. Он транспортировал евреев так же, как транспортировал уголь. Он едва ли воспринимал, что речь в данном случае идет о живых существах. Поэтому вопрос, ненавидел ли он свои жертвы, не имеет значения». Такими же убийцами без страсти были и многие начальники фашистских и большевистских концлагерей, которые делали то, «что поручила им партия». Конечно, среди подобных служителей смерти были и есть садисты, которые наслаждаются мучениями жертв и относятся к тому же племени некрофилов.

Фромм на примере Гитлера блестяще доказал наличие некрофильских личностей и некрофильского характера. Совершенно очевидно, что такой личностью может быть не только сексуальный преступник или убийца, стреляющий по толпе, но и многие преступные правители, организующие разрушения и уничтожение людей.

Подобно Гитлеру, некрофилом был и Сталин. Он страстно тяготел к смерти, ко всему гибнущему, разлагающемуся, активнейшим образом разрушая и уничтожая, от чего испытывал величайшее удовлетворение. В отличие от Гитлера наш «вождь» намного больше уничтожал свой народ, спокойно, планово, безжалостно убивал своих бывших соратников и свое ближайшее окружение, родственников своей первой жены и своей второй жены, жен своих подручных и верных слуг, был совершенно равнодушен к голоду и страданиям народа. Подобно возбудимым психопатам, этот преступник создавал и провоцировал взрывоопасные, конфликтные ситуации либо просто выдумывал их и «изобретал» всевозможные заговоры и многочисленных врагов, чтобы потом бешено реагировать на них, с наслаждением физически уничтожая «виновных». Последних было очень много, причем в их роли могли выступать целые народы или отдельные социальные группы. Ради этого строились интриги против других стран и совершались нападения на них под демагогический трезвон псевдозащиты интересов собственного народа.

Вот как описывает дочь Сталина Светлана реакцию отца на попытку его сына Якова покончить с собой: «Доведенный до отчаяния отношением отца, совсем не помогавшего ему, Яков выстрелил в себя у нас на кухне, на квартире в Кремле. Он, к счастью, только ранил себя, — пуля прошла навылет. Но отец нашел в этом повод для насмешек: «Ха, не попал! — любил он поиздеваться. Мама была потрясена. И этот выстрел, должно быть, запал ей в сердце надолго и отозвался в нем…» Так умиляющий сталинистов его отказ обменять попавшего в плен Якова на генерал-фельдмаршала Паулюса якобы по принципиальным соображениям на самом деле объясняется лишь его нелюбовью и полным равнодушием к сыну, возможная гибель которого лишь забавляла отца.

Сталин остановился лишь на короткое, очень короткое время, когда немецко-фашистские захватчики напали на нашу страну. Но это был лишь миг растерянности, когда, почуяв смертельную опасность для себя, «вождь» возопил о помощи к «дорогим братьям и сестрам», которых он доселе яростно уничтожал. Вскоре его некрофильская натура взяла свое, и поиски и уничтожение врагов среди тех же «дорогих братьев и сестер» были продолжены с прежним, даже с большим, усердием, поскольку теперь, ссылаясь на чрезвычайные обстоятельства военного времени, можно было отбросить последние жалкие остатки законности. Безмерная жестокость проявлялась в отношении к простым солдатам, которых гнали на верную и, главное, бессмысленную гибель, к вернувшимся из плена, куда они попали по вине именно «гениального полководца». Иными словами, война с собственным народом продолжалась и в годы Великой Отечественной войны. Советский народ уничтожил фашизм, но был сокрушен большевизмом.

Советский фюрер уничтожал не только людей, но и идеи, мысли, образ жизни и уклад жизни, привычные отношения между людьми и нормы, в течение веков регулировавшие их поведение. Объектом сталинской ненависти были и здания, особенно если они выполняли идеологическую, религиозную функцию, вспомним хотя бы храм Христа Спасителя. Даже то, что было создано по его инициативе и под его руководством, — стройки, заводы, фабрики, колхозы, электростанции, каналы и т. д. — несло на себе печать гниения и смерти, потому что возводилось на костях людей, на их страданиях и неимоверных лишениях. В этом смысле и победа в великой воине не была исключением.

Весьма информативны короткие рассказы и «шутки» Сталина: в них явно звучит похвала насилию и смерти. Об одной из встреч со Сталиным М. Джилас, один из руководителей послевоенной Югославии, рассказывает: «Сталин перебил с улыбкой: "А наш один конвоировал большую группу немцев и по дороге перебил их всех, кроме одного. Спрашивают его, когда он пришел к месту назначения: «А где остальные?» «Выполняю, — говорит, — распоряжение Верховного Главнокомандующего: перебить всех до одного — вот я и привел одного"».

Во время другой встречи с Джиласом Сталин поведал следующую историю: «Тут был интересный случай. Майор-летчик пошалил с женщиной, а нашелся рыцарь-инженер, который начал ее защищать. Майор за пистолет: «Эх ты, тыловая крыса!» — и убил рыцаря-инженера. Осудили майора на смерть. Но дело дошло до меня, я им заинтересовался и — у меня на это есть право как у Верховного Главнокомандующего во время войны — освободил майора, отправил его на фронт. Сейчас он один из героев. Воина надо понимать».

…С улыбкой рассказанная история о расстреле безоружных пленных… Интересный случай… Майор, убийца и насильник, явно заслуживший высочайшую похвалу… Презренная тыловая крыса, посмевшая заступиться за женскую честь. И весь плоский казарменный юмор.

Сталин был исключительно ригидной, застревающей личностью. Троцкий писал, что Сталин, когда пришел к власти, все свои обиды, огорчения, ненависти и привязанности перенес с маленького масштаба провинции на грандиозные масштабы страны. Он ничего не забыл. Его память есть, прежде всего, злопамятство. Как истинный параноик, он создал свой бесконечный план мести, причем и тем, кто еще только мог «провиниться» перед ним. Его отношение к людям было неизменно окрашено недоброжелательством и завистью, а честолюбие переплеталось с мстительностью. Воля господства над другими была основной пружиной его личности. И эта воля получала тем более сосредоточенный, недремлющий, наступательный, активный, ни перед чем не останавливающийся характер, чем чаще Сталину приходилось убеждаться, что ему не хватает многих и многих ресурсов для достижения власти.

Этот кровавый диктатор страшился смерти, чем и объясняется его повышенная и постоянная подозрительность, ранимость, тревожность, мстительность, не покидающие опасения за свою жизнь. Он боролся так со смертью, но только своей, в то же время активно насаждая ее, однако здесь нет противоречия, поскольку таким путем Сталин стремился преодолеть страх перед ней. Поэтому он все ближе приближал ее к себе, делал понятной, своим повседневным занятием и любимым ремеслом, отчего она становилась не столь страшной.

Психологически в этом нет ничего неожиданного: можно найти множество примеров, когда страх перед чем-то преодолевается приближением этого «чего-то», включением его в свое эмоциональное пространство. Например, страх высоты иногда пытаются снять тем, что выходят на какие-то высокие места, страх перед женщинами — усиленным ухаживанием за ними, освоением способов завладения их вниманием и расположением и т. д.

Преодоление в себе страха смерти путем сеяния смерти подобно попыткам снятия своей высокой тревожности с помощью алкоголя или наркотиков. Как известно, такие попытки чаще всего оказываются неэффективными и вновь наступают состояния тревожности и психической дезадаптации, а поэтому требуются все новые дозы дурманящих веществ. Правители-некрофилы, как, например, Сталин, тоже не могут успокоиться, постоянно и неуклонно звереют, требуя новых доз жертв. Поэтому история почти не знает случаев добровольного отказа от власти, поскольку они лишились бы источников удовлетворения своей потребности в смерти и разрушении и способов преодоления своего страха перед ней. Так, невозможно представить даже в самой буйной фантазии, чтобы Гитлер или Сталин сами отказались от своей неограниченной власти или согласились бы даже на небольшое ее ограничение. Здесь единственный путь — смерть тирана или насильственное отстранение его от власти.

Поистине главным врагом Сталина была сама жизнь. Он всегда был движим страстью к разрушению, превращению живого в мертвое даже тогда, когда в этом не было никакой объективной необходимости. Это была глобально деструктивная, некрофильская натура, сжигаемая ненавистью. Даже собственная смерть должна была принести ему удовлетворение, поскольку на его похоронах погибло немало народа и многие получили увечья. Большевистский диктатор действительно может считаться триумфатором, но только в своих, сугубо некрофильских границах.

Фромм пишет:

Некрофильский характер тоталитарных режимов и их главарей выражается в необыкновенном почитании смерти, выработке особого в этой связи ритуала. Например, в Германии и СССР похороны глав государств и партий, а также руководящих деятелей более низкого ранга превращались в грандиозные театрализованные представления. Рейхспрезидент Гинденбург, легально вручивший власть Гитлеру, в 1933 г. был похоронен со всей мыслимой помпой. Центр Москвы вокруг Мавзолея был превращен в кладбище, да и сам Мавзолей венчает его в качестве символа смерти.

Говоря о некрофильских натурах некоторых кровавых тиранов, нельзя не упомянуть о том, что среди них встречаются людоеды, например, ими были бывший император Центрально-Африканской империи Бокасса и бывший президент Уганды Иди Амин. Каннибализм порождался и порождается, в частности, двумя причинами: ради утоления голода или ради овладения какими-то весьма ценимыми качествами жертвы. Джеймс Фрезер писал о горных племенах Юго-Восточной Африки, которые, убив врага, отличавшегося храбростью, вырезали и сжигали его печень (местопребывания мужества), уши (вместилище ума), кожу со лба (вместилище стойкости), тестикулы (вместилище силы) и другие части — носители иных добродетелей, а пепел племенной жрец давал юношам во время обрезания. Индейцы из Новой Гранады всякий раз, когда предоставлялась возможность, съедали сердца испанцев в надежде стать такими же бесстрашными, как и наводящие на них ужас кастильские рыцари. Фрезер приводит множество подобных примеров. Думаю, что наличие подобных мотивов можно предположить в поведении Бокассы и Амина.

Я упоминаю о каннибализме некоторых современных тоталитарных правителей потому, что их каннибализм имеет немало общего с некрофилией, хотя среди дикарей-людоедов наверняка встречались жизнелюбы. Общее же заключается в том, что, съедая части человеческого тела, которые якобы обладают положительными качествами, каннибал заимствует их у смерти, вступая таким способом с ней в определенные отношения. Вместе с тем он, конечно, заботится и о своем будущем, поскольку желает приобрести или усилить в себе какие-то особо ценные качества. В качестве гипотезы можно предположить, что асексуальная некрофилия, которую мы наблюдаем у Гитлера и Сталина, есть психологический эквивалент каннибализма, причем этот эквивалент образовался под влиянием культурного развития человечества. Фюреры, убивавшие и уничтожавшие, тем самым не только приносили массовые жертвы, но и постоянно проявляли тяготение к смерти, т. е. к ушедшему, прошлому, к праху. Но ведь не могло быть иначе, поскольку они сами принадлежали смерти, являясь ее слугами и принадлежа к тому давнему, казалось бы, умершему миру. Поэтому естественно, что они возвращались к нему.

Людоеды Бокасса и Амин, которые жили в традиционном обществе, но в окружении цивилизованного мира, должны быть отнесены к некрофилам и потому, что организовали в своих странах массовое уничтожение людей. То, что они съедали людей, может быть расценено и как попытка возвращения в первобытное, примитивное общество.

Некрофилом был палач камбоджийского народа Пол Пот. Этот напичканный коммунистическими идеями диктатор не только организовывал массовые убийства, но и сам участвовал в них.

Разумеется, некрофилами были не только современные тоталитарные вожди. К ним могут быть отнесены римские императоры Калигула, Клавдий, Нерон, древнеиудейский царь Ирод (ему приписывается избиение младенцев в целях убийства только что родившегося Иисуса Христа), «наш» Иван Грозный, которого В. О. Ключевский назвал бешеным зверем, превратившим свое царствование в оргию жестокости, убийств и похоти, и многие другие в разных странах и в разные эпохи. Можно обоснованно считать, что и эти исторические персонажи были порождением теневой части коллективного бессознательного. Но это только гипотеза, для подтверждения которой необходим обстоятельный анализ их личности и поведения в соотнесении с эпохой, когда они жили.

Некрофилия не может не переплетаться со смертью, ибо смерть, уничтожение, небытие есть логическое следствие некрофилии. Некрофильный человек должен быть не просто жестоким и беспощадным, он должен эмоционально и рационально принимать смерть и страдание, относиться к ним как к чему-то обыденно простому и, разумеется, без всякого уважения к жизни, не говоря уже о достоинстве личности. Поэтому в тоталитарном государстве процветает античеловеческий культ страдания и смерти, который постоянно насаждается везде, но особенно активно среди молодежи, в школе путем изучения соответствующей художественной литературы и фальсифицированной истории, прежде всего отечественной, иной идеологической обработки, в том числе с помощью наглядной агитации.

Например, в советских школах, во дворцах (домах) и парках пионеров и школьников были установлены красочные стенды, повествующие о подвигах пионеров-героев. Все они без исключения погибали смертью храбрых — на войне, в борьбе с кулаками и просто бандитами. Нет возможности перечислить все фильмы, книги, пьесы, картины, скульптуры, музыкальные произведения, прославляющие страдание и смерть. В нашей стране этот лейтмотив прозвучал еще на заре большевистского эксперимента.

Действительно, за ценой не постояли, заплатив за победу многими миллионами жизней. Официальная коммунистическая идеологическая машина очень любила кощунственно похваляться, что в последней войне мы смогли потерять 30 млн человек.

Другой излюбленный прием насаждения культа смерти — прославление лиц, отличающихся кровожадностью (Ивана Грозного, Петра Первого, в Новейшее время — Берия и Сталина, названного «успешным менеджером»), либо тех, кто совершил отдельные жестокие поступки, например террористические акты.

Вождь есть высшая власть, ее наиболее полное воплощение. Для власти в тоталитарном государстве нет ничего невозможного, она в то же время источник и причина изменений в окружающем мире, а все явления и процессы в нем она способна вскрыть и объяснить с помощью известного ей магического знания. Поэтому такие науки, как биология, физика, социология, психология, кибернетика, глубоко враждебны тоталитаризму и его полуграмотным вождям. Но если власть и вождь мнят себя источником изменений в природе, то эти изменения можно осуществлять насильно, например заставлять реки течь вспять. Бесчисленные реорганизации управления сельским хозяйством и промышленностью, кроме бесплодных желаний изобразить деятельность и скрыть свою бездарность, обличают веру в то, что власть вполне может управлять процессами в природе.

Примерно те же механизмы лежат в сокрытии фактов землетрясений и других природных катаклизмов: помимо желания скрыть, что потерпевшим оказывается явно недостаточная помощь, здесь действует другой мощный фактор — нежелание признать, что катастрофа произошла помимо воли вождя и без его ведома, что он был бессилен ее предотвратить. Отсюда глубокое и радикальное искажение реальности — не только у вождя, власти вообще и ее представителей, но и у рядовых людей. У последних это психологическая защита, при которой человек искренне, а иногда и без остатка начинает верить в то, во что ни в коем случае нельзя верить, и по той причине, что самого предмета веры в действительности не существует, и по той причине, что это аморально, и т. д.

На эту веру рассчитывает власть, но она, к сожалению, нужна и личности, что, собственно, и эксплуатируется властью, которая крайне заинтересована в том, чтобы тоталитарная мифология поглощалась населением без остатка, более того — с благодарностью и добровольно. Здесь власть и вождь достигают обычно больших успехов, поскольку соавтором мифов выступают сами массы, которым эти мифы понятнее и психологически ближе, чем сложные конструкции, творимые учеными или просто умными и проницательными людьми. Обыватель «ложится» в миф, как в лоно матери, и это одно из наиболее важных объяснений того, что тоталитарные мифы могут надолго пережить время своего рождения и расцвета, что мы и видим сейчас.

Вот почему так трудно убедить толпу, так называемый простой народ, в том, что вчерашние идолы — это преступники, некрофилы, которые, подобно «простым» убийцам, получали психологическое удовлетворение от того, что они постоянно убивали. То, что ни Сталин, ни Гитлер сами, по-видимому, не обагрили свои руки кровью, ничего не меняет, поскольку они были организаторами этих преступлений. Тоталитарное государство и его главу отличает паранойяльное, явное или скрытое ощущение постоянной, непреходящей угрозы от внешних и внутренних врагов. Отсюда агрессивность таких государств, непрерывная военная пропаганда, огромный карательный и разведывательный аппарат, повышенная подозрительность и призывы к бдительности, поиск «врагов» и, конечно, выявление их, кровавые репрессии. Важно заметить, что подобное паранойяльное ожидание агрессии характерно и для подавляющего большинства обычных убийц, которые совершают преступления, поскольку все время ждут нападения и таким способом защищают себя.

Все или почти все деспоты отличались названной паранойяльной чертой. Имеющиеся об этих правителях сведения говорят о типичности для них таких черт, как повышенная тревожность и страх смерти, подозрительность, мнительность, уязвимость в межличностных отношениях, мелкая мстительность и злобность, застреваемость переживаний и эмоций, они злопамятны, долго копят и помнят обиды, подлинные или мнимые, вновь и вновь переживают их.

Страх у тиранов как фундаментальное качество их личности отмечают многие историки. Гай Светоний Транквилл об одном из самых свирепых диктаторов в истории человечества, Калигуле, писал:

В характере римского императора Клавдия, о котором Светоний говорил, что «природная его свирепость и кровожадность обнаруживалась как в большом, так и в малом», древнеримский историк выделял недоверчивость и трусость. Так, на пир он выходил только под большой охраной; навещая больных, всякий раз приказывал заранее обыскать спальню, а ложный слух о каком-то заговоре привел его в такой ужас, что он пытался отречься от власти. Все приходившие к Клавдию подвергались строжайшему обыску.

А вот что писал выдающийся русский историк В. О. Ключевский об Иване Грозном:

Грозный, как известно, был чудовищно, патологически жесток и столь же похотлив (Ключевский называет его зверем от природы), и есть все основания думать, что его преступления нанесли стране ни с чем не сравнимый урон, особенно нравственности; он заложил основы самодержавия, психологические остатки которого мы не можем преодолеть по сей день. Но Грозный не мог не быть очень близок Сталину и его режиму, а поэтому со школьной скамьи нам внушали, что этот царь, конечно, был груб, своеволен, даже жесток, но все делал для блага отечества, а поэтому заслуживает похвалы благодарных потомков. Постепенно стал создаваться культ Грозного, о нем написаны литературные произведения, созданы кинофильмы и даже балет и т. д., общество постепенно свыклось с тем, что кровавый убийца и садист стал чуть ли не национальным героем.

Но вернемся к личностным характеристикам державных преступников. Тревожность, подозрительность, мстительность, злопамятность и постоянные страхи характерны и для таких диктаторов, как Гитлер и Сталин. Постоянно трепетал за свою жизнь «пожизненный» гаитянский президент Дювалье. Однако важно подчеркнуть, что тревоги и страхи у тиранов возникают не только потому, что существует реальная опасность для их жизни. Многим из них (например, Сталину) в общем-то ничего реального не угрожало и на их жизнь практически никто не покушался.

Фромм отмечает феноменальную трусливость Муссолини, хотя он играл роль агрессивного и мужественного человека, живущего под девизом «Да здравствует опасность!». Анжелика Балабанова, которая была соиздателем газеты «Аванти» в Милане в тот период, когда Муссолини еще был социалистом, сообщила Фромму, что врач, делавший ему переливание крови, сказал, что в своей жизни не встречал человека, который в подобной ситуации проявил бы такую трусость, как Муссолини. Вечером он не шел домой один, ждал, когда Анжелика закончит свои дела. Он шел вместе с ней и говорил, что «боится каждого дерева и даже тени», хотя в ту пору его жизни еще ничего не угрожало.

Известно, что Гитлер был храбрым солдатом, отмеченным боевыми наградами. И тем не менее он испытывал постоянные страхи. И. Фест отмечает его постоянный страх перед соприкосновением с чужими людьми, боязнь заразиться венерической болезнью и перед любой инфекцией вообще («Микробы просто набрасываются на меня», — считал Гитлер), он все время лечился. Он был охвачен привитым австрийским пангерманским движением страхом перед чужим засильем, перед «нашествием, подобным саранче, русских и польских евреев», перед «превращением немецкого человека в негра», перед «изгнанием немца из Германии» и, наконец, перед «полным истреблением» немцев. Но беспокойство у него вызывали также и американская техника, и цифры растущей рождаемости у славян, и крупные города, и столь же безудержная, сколь и вредная индустриализация и «коммерциализация нации», и анонимные акционерные общества, и «трясина удовольствий в крупных городах», равно как и современное искусство, стремящееся голубыми лугами и зелеными небесами «убить душу народа». Куда бы он ни взглянул, он всюду открывал «явления разложения медленно догнивающего мира».

Гитлер видел Германию объектом некоего всемирного заговора, осаждаемым со всех сторон большевиками, евреями, масонами, капиталистами, иезуитами, выступающими в едином строю. В этом блоке особое место он отводил евреям, жаждущим крови и денег, тиранящим народы. Они, евреи, писал Гитлер в «Моей борьбе», завладели семьюдесятью процентами мирового капитала, покорили себе биржи и марксизм, они были зачинщиками ограничения рождаемости и идеи эмиграции, они подорвали устои государства, привели к вырождению расы, воспели братоубийство, организовали гражданскую войну, оправдали низость и поливали грязью благородство, они, эти закулисные вершители судеб человечества.

Фест считал, что неуверенность и страх были основными мотивами у Гитлера; он избегал проявлять чувства столь тщательно, сколь искусно ему удавалось изображать их. Он подавлял всякую спонтанность, но его выдавали отдельные, вроде бы не очень примечательные особенности, прежде всего глаза, которые никогда не приходили в спокойствие, и даже в те моменты, когда Гитлер застывал как статуя, беспокойно бегали по сторонам. Его мучил страх, что раскроется его частная жизнь. Характерно, что не сохранилось ни одного его частного письма, даже Ева Браун получала лишь коротенькие сухие записки, которые к тому же он никогда не посылал по почте. Он постоянно следил за своим поведением и знал лишь тайные страсти, скрытые чувства, суррогаты. Широко распространенный образ не контролирующего свои эмоции, дико жестикулирующего Гитлера отражает не правило, а исключение — он был предельно сосредоточенным человеком, дисциплинированным до комплексов[72].

Одержимость Гитлера поездками по стране есть бегство, спонтанное и неуправляемое, несмотря на всю его дисциплинированность, в первую очередь от самого себя и своих страхов, особенно страха смерти. Этим же страхом объясняется страсть Гитлера к монументальным сооружениям, зданиям-монстрам: в нем можно видеть не только желание обессмертить себя, ибо он уже сделал это, создав «тысячелетний» германский рейх, сколько психологически отгородиться таким способом от всюду угрожающих опасностей. Построенные по его инициативе прекрасные дороги служили не только экономическим нуждам, но и бессознательно ощущались им как некая крепкая сеть, наброшенная на страну. Сеть позволяла держать ее в руках и тем самым нейтрализовать исходящие от нее беды.

Мы отмечаем повышенную тревожность, подозрительность, мнительность и другие подобные личностные характеристики у правителей деспотического типа, и точно такие же черты обнаружены нами у общеуголовных преступников. Так, психологическое изучение с помощью Методики многостороннего изучения личности большой группы убийц показало следующее: их поведение определялось аффективно заряженными идеями. Они чрезвычайно чувствительны к любым элементам межличностного взаимодействия, подозрительны, воспринимают внешнюю среду как враждебную. Поэтому у них нарушена правильная оценка ситуации, она легко меняется под влиянием аффекта. Повышенная впечатлительность к элементам межличностного взаимодействия приводит к тому, что индивид легко раздражается при любых социальных контактах, представляющих хоть малейшую угрозу для его личности. Все затруднения и неприятности интерпретируются ими как результат враждебных действий со стороны окружения. Наиболее чувствительны такие люди в сфере личной чести, для них характерно повышенное сознание своей ценности.

Аналогичные сведения были получены при изучении убийц с помощью теста Шмишека, которое показало, что наиболее выражена у них такая черта, как эмотивность, т. е. чувствительность и глубокие реакции в области тонких эмоций, причем не обнаружилось связи между эмотивностью и внешними провоцирующими обстоятельствами. Иными словами, эмотивность у них возникает и развивается в основном по внутренним психологическим законам, а не в соответствии с указанными обстоятельствами. Уязвимость коррелирует у них с упорством, что определяет характерные для них подозрительность и защитную агрессивность.

Если на время забыть, что речь идет не о «простых» уголовниках, и приложить приведенные описания к живым и мертвым тиранам, станут ясными причины многих их поступков. Например, захват других стран, не вызываемый ни экономической, ни политической целесообразностью, внешне непонятные и ничем, казалось бы, не мотивированные преследования и даже казни людей, давно им не опасных, в том числе сведение счетов со старыми врагами и подлинными или мнимыми обидчиками, постоянное возвеличивание собственной персоны, культ своей святости и непогрешимости, «осыпание себя звездами», решительное противодействие какой-либо критике, преследование инакомыслящих и т. д. Деспотические правители в отличие от «обычных» насильственных преступников имеют неограниченные возможности жестокого преследования тех, кого они считают врагами. Поэтому репрессии носят хронический характер, ослабляясь лишь на время, чему мы были свидетелями в своем же отечестве.

Необходимо подчеркнуть особую криминогенную роль такой личностной черты насильственных преступников, включая тоталитарных вождей, как повышенная тревожность. Криминологические исследования убедительно свидетельствуют о том, что тревожная личность совершенно иначе видит мир. Если тревожность достигает уровня страха смерти, то человек начинает защищать свой биологический статус, биологическое существование — отсюда совершение насильственных преступлений как способ защиты от мира, субъективно воспринимаемого как опасный или враждебный.

Повышенная тревожность, бессознательные ощущения призрачности и хрупкости своего бытия, опасение небытия, страх быть уничтоженным выступают основной причиной преступного поведения. Тревожная личность совершает преступление и потому, чтобы не разрушались его представления о самом себе, своем месте в мире, его самоощущение, самоценность, не исчезло приемлемое для него самого его биологическое и социальное бытие.

У людей с повышенной тревожностью угроза бытию, биологическому или социальному, способна преодолеть любые нравственные преграды, любые нравственные нормы, регулирующие отношения между людьми. В силу указанных особенностей и отсутствия целенаправленного воспитания эти нормы не воспринимаются ими. Однако в принципе возможна компенсация указанных черт с помощью целенаправленного, индивидуализированного воздействия с одновременным, если это нужно, изменением условий жизни. Но это в большинстве случаев не делается.

Еще одним свойством обладают главы тоталитарных режимов — эмоциональной холодностью. Это стремление сохранить между собой и другими людьми определенную психологическую дистанцию, что часто выражается в надменности и высокомерии, безразличии к окружающим, даже если на словах проявляется заинтересованность и сопереживание, отсутствие в межличностных отношениях какого-либо тепла. Такие правители не имеют друзей, всех держат на расстоянии. Подобные черты позволяют не допускать эмоциональных срывов, быть сдержанными и расчетливыми, проницательными, способными к трезвому анализу и расчету, психологически находиться над ситуациями и смотреть на них сверху, извлекая из этого пользу для себя, когда, например, они плетут интриги друг против друга или конфликтуют между собой, сводят счеты с приближенными. Абсолютный холод создавали вокруг себя Наполеон, Гитлер, Сталин. Эмоционально холодной была императрица Цыси, жестокая и коварная правительница Китая на рубеже XIX–XX вв.

Но следует отметить, что эмоционально холодными были не только властвующие преступники. Так, по свидетельству современников, этими качествами обладал первый американский президент Дж. Вашингтон. Это дает основание считать, что эмоциональная холодность — нравственно нейтральная черта и она необходима политическим деятелям в качестве непременного условия их деятельности. Однако если такими особенностями обладают завладевшие неограниченной властью тираны, это выливается в жесточайшие репрессии, массовые казни, ограбление своих жертв, полное отсутствие какого-либо сочувствия и милосердия. Тиран не в состоянии поставить себя на место того, кому он причиняет зло, просто потому, что он такой человек. Эмоциональной холодностью и другими названными чертами обладают не только сами правители, но и все те, кто входит в правящую клику и, прежде всего, сановные палачи — руководители репрессивных ведомств — берии, гиммлеры и т. д.[73]

А свойственна ли эмоциональная холодность «обыкновенным» преступникам? Свойственна, и весьма, но обычно не рядовым, а лидерам, главарям преступных организаций типа мафии, в том числе так называемым «ворам в законе». Психологическое изучение этой категории преступников показало следующее: занять роль лидера им помогает типичная для них эмоциональная холодность, проявляющаяся в безразличии к субъективным стремлениям, переживаниям, интересам других, событиям повседневной жизни, если эти переживания, интересы или события не связаны с их личными интересами и нарушением неформальной антиобщественной системы ценностей. Так, травма на производстве в исправительной колонии, полученная кем-либо из осужденных, оставит равнодушным особо опасного лидера, даже если он на словах выразит сочувствие. Однако если тот же осужденный присвоит деньги, принадлежащие группировке, это вызовет активную заинтересованную реакцию со стороны лидера, вплоть до наказания виновного. Эмоциональная холодность и отчужденность предопределяют жесткий характер взаимоотношений с другими преступниками.

Такие личностные характеристики преступных правителей, как повышенная тревожность, страх смерти и эмоциональная холодность, сами по себе достаточно информативны, и с их помощью можно многое объяснить в поступках таких людей.

Близкое психологическое родство между диктаторами и «обыкновенными» преступниками делает вполне понятным смысл одного из воспоминаний Сталина (в пересказе Хрущева): «Во время первой ссылки, — любил рассказывать Сталин, — я познакомился с хорошими ребятами из уголовников. Обычно я с ними и общался. Помню, остановились с ними у трактира. Выясняли, у кого есть рубль или два, совали деньги в окно, брали питье и пропивали все до копейки. Сегодня я плачу, завтра он; и так по очереди. Славные парни были эти уголовники, таких редко встретишь. А среди политических много всякой сволочи было. Организовали раз товарищеский суд, меня судить, за то, что пью с уголовниками, будто бы это проступок какой».

При всем том, что диктаторы присваивали себе неограниченную власть, к монархии и монархам они всегда относились отрицательно, даже с презрением. Гитлер, например, в «Моей борьбе» писал, что «лишь в очень редких случаях монархи являются действительно выдающимися мудрецами и образцами сильных характеров…

Сочетание в одном лице великого монарха и великого человека бывает в истории настолько редко, что народы должны считать себя уже счастливыми, если снисходительная судьба посылает им монарха хотя бы только средних личных качеств».

Отношение к монархам Ленина и Сталина достаточно хорошо известно.

Есть основания полагать, что подобные взгляды порождаются рядом причин: монархи в отличие от красно-коричневых вождей чаще всего легитимны, во всяком случае в современном мире, и их легитимность — прямой упрек диктаторам, которые захватывают власть силой, обманом или шантажом. Не меньшее значение имеет убежденность тоталитарных главарей в том, что во главе государства и народа должен быть не тот, кому власть достанется по наследству, а тот, кто добьется ее в силу своих исключительных личных достоинств. В суде после «пивного путча» Гитлер утверждал: «Не нужно принуждать человека, призванного стать диктатором. Он сам жаждет этого. Никто не подталкивает его, он сам движется вперед. В этом нет ничего нескромного… Тот, кто чувствует, что призван править, не имеет права говорить: «Если вы выберете меня…» Нет! Это его долг выступить вперед».

Естественно, среди королей и других венценосцев было немало полных ничтожеств.

Фромм очень тонко подметил одну чрезвычайно важную черту личности Гитлера: стремление постоянно уничтожать. А. Шпеер вспоминал, что еще до войны Гитлер с увлечением строил с ним архитектурные планы, но у Шпеера создалось смутное ощущение, что по-настоящему Гитлер не верил в их осуществление. При всем том, что Гитлер был хорошо информирован и инфантильно упорен, самонадеян и убежден в своей гениальности, он, по свидетельству современников (например, П. Шрамма), не был в состоянии адекватно оценить все стратегические и тактические факторы. Так, он по-настоящему не знал ни СССР, ни США, ни Великобритании, ни их союзников, не понимал их народы и те огромные экономические, политические, духовные и иные ресурсы, которыми все они располагали. Более того, совсем неясно представлял он себе и то, насколько долго и вообще способна ли Германия воевать со всем миром и захватить его. Он «просто» был снедаем сильнейшей, всепоглощающей страстью к разрушению и уничтожению, в том числе Германии и немцев. Его ненависть к жизни не имела пределов.

О том, что Гитлер бы демагогом, причем весьма талантливым, знали все. Но когда он говорил о любви к Германии и немцам, был вполне искренен, однако это имело место на сознательном уровне. Бессознательно же фюрер желал и ей, и ее жителям и всему миру разрушения и гибели. Он, хотя далеко не все ему удалось, мог быть все-таки доволен.

В отличие от него Сталин, хотя и уничтожал людей, чтобы насытить свои некрофильские потребности, тем не менее не желал гибели ни СССР, ни его народам, поскольку тогда ему не над кем было властвовать в абсолютном значении этого слова. А это представляло собой его всепоглощающее стремление.

Меньшая часть населения Германии и СССР не принимала участия в мифологизации Ленина, Сталина и Гитлера. Они были вне толпы, эмигрировали из этих стран либо были уничтожены или затаились и молчали. Кощунственно сопоставлять миф о Христе с мифами об этих выродках, тем не менее следует отметить заключенные во всех них учения о последней истине и, главное, о спасении.

Не говоря уже о ненависти Гитлера к евреям, цыганам и славянам, он также относился к марксистам и коммунистам. К протестантам он лучше относился, чем к католикам, поскольку те зависели от наднациональной власти. Интеллигенция рассматривалась им как вредный элемент, о них он говорил с сарказмом. Относительно аристократии и крупной буржуазии отзывался пренебрежительно, презирая их за материализм и приспособленчество, и знал, что они терпеть его не могут. «Хорошими» немцами были для него «настоящие» мужчины, умевшие воевать, герои войны, члены партизанских (прогерманских) отрядов, другие люди со «здоровой душой», те, кто трудился физически, — рабочие, мелкие служащие, солдаты, матери семейств. Они исполняли для него функции древнегреческого хора. Это была толпа.

Толпу обожали Ленин и Сталин, преследовавшие и уничтожавшие интеллигенцию, но всегда знавшие, что «простые» рабочие обязательно поддержат их. Вожди создали и поддерживали культ ненависти и презрения к интеллигенции, ко всем творческим людям. Недаром многотысячные толпы горячо поддерживали суды над «врагами народа» и еще многие партийные решения. Отрицание же интеллигенции с их стороны вполне понятно, поскольку она не критична и отрицает то, что, по мнению Ленина, Сталина и др., приносит один вред.