Мессии, лжемессии и толпа

6.1. Толпа как слой общества

Толпу и ее психологию, ее особенности и функции можно понимать в двух смыслах.

В широком — как массу людей — носителей идеологии и менталитета, обладающую обывательским и усредненным сознанием, некритичным и низко интеллектуальным, всасывающим в себя как власть и государство со всеми его институтами и органами, так и рядового человека. Она является носителем определенной идеологии, которая иногда, чаще в тоталитарных странах, есть в то же время идеология государства и общества.

Здесь понимание толпы примерно такое же, что и уже давно известного термина «масса» (В. Райх, Э. Канетти, С. Московичи). Примерно, но это все-таки не совсем совпадающие понятия. Толпа — это наименее мыслящая и наиболее покорная власти, предрассудкам, традициям и т. д. часть массы. Если хотите, это худшая составляющая общества, хотя и самая многочисленная, менее образованная, менее думающая, менее критическая и легковерная с примитивными художественными потребностями и низкой общей культурой. В ней можно найти рабочих, крестьян, предпринимателей, служащих всех рангов вплоть до административной элиты, интеллигенцию (меньше всего творческую), политиков всех уровней, наконец, представителей маргинальных, бездействующих слоев населения.

Из толпы как носителя идеологии и менталитета рекрутируются публика и члены толпы — стаи, о которой речь пойдет ниже. У толпы свои бытовые кумиры — киноактеры, модели, но прежде всего эстрадные певцы и особенно политики, и особенно — лжемессии. Политические кумиры — это почти боги, их авторитет непререкаем, а слово — закон. Они идут за лидерами — лжемессиями, они — ведомые, потому что нуждаются в отце, убегая тем самым от свободы. У них выработалась многовековая привычка к тому, что есть ведущий отец. Можно предположить, что такая толпа достаточно инфантильна.

К. Ясперс писал, что свойство толпы в качестве публики состоит в призрачном представлении о своем значении как большого числа людей; она составляет свое мнение в целом, которое не является мнением ни одного отдельного человека; бесчисленные другие, ничем не связанные многие, мнение которых определяет решение. Это мнение именуется «общественным мнением». Оно является фикцией мнения всех, в качестве такового оно выступает, к нему взывают, его высказывают и принимают отдельные индивиды и группы как свое[81].

В. Райх прямо связывал психологию масс с фашизмом. Он подчеркивал, что Гитлер, конечно, зажигал своими идеями массу, но центр исследования массовой психологии переносится с метафизики «идей фюрера» на реальность общественной жизни. «Фюрер» может творить историю только тогда, когда структура его личности соответствует личностным структурам широких масс.

Таким образом, такая толпа имеет свою идеологию, свои вкусы и пристрастия, в том числе политические, эстетические и т. д.

В узком — как некое скопище людей, как неформальную временную социальную группу, иногда достигающую нескольких тысяч человек, которая тогда есть уже большая толпа. Между этими двумя социальными явлениями (толпой как массой — носителем идеологии и толпой как скопищем людей) существует тесная социально-психологическая связь. Психология и идеология первой могут передаваться, даже диктоваться второй и толкать ее на бесчеловечные поступки. Так, антисемитская пропаганда нацизма толкала отдельные группы людей на еврейские погромы; объявленная маоистами «великая пролетарская культурная революция» стимулировала расправы над китайскими интеллигентами.

Чтобы понять, что такое толпа как носитель идеологии и менталитета, необходимо выяснить, что такое идеология и некоторые связанные с ней понятия. Идеология представляет собой систему взглядов и идей — политических, правовых, нравственных, философских, экономических. В тоталитарных и даже полу-тоталитарных странах господствует единственная («единственно верная») идеология, изгоняющая, преследующая и уничтожающая любую другую. При этом, как правило, эта господствующая идеология является продуктом творчества мессии или лжемессии. Идеология, а тем более господствующая (единственная) оказывает огромное влияние на все сферы жизни обществ — правовые, нравственные, бытовые, и особенно на экономику. Так, на примере СССР очень хорошо видно, что идеология способна тормозить экономическое развитие страны, делать людей бедными, вырабатывать определенное, точнее, пренебрежительное отношение к труду, лишать их перспектив в жизни.

Как всегда, пессимистичному Ясперсу представлялось, что идеологией называется система идей или представлений, которая служит мыслящему субъекту в качестве абсолютной истины, на основе которой он строит свою концепцию мира и своего положения в нем, причем таким образом, что этим он осуществляет самообман, необходимый для своего самооправдания, для маскировки своих подлинных интересов, для того, чтобы тем или иным способом уклониться от требуемых решений к своей выгоде в данной ситуации. Поэтому квалификация мышления для идеологии означает выявление заблуждения и разоблачение зла. Наименование какого-либо мышления идеологией — это обвинение в том, что сказанное не соответствует истине, что оно неправдоподобно, следовательно, это решительное нападение[82].

Эти весьма важные положения требуют некоторых комментариев.

Во-первых, далеко не всегда создание субъективного мира и своего положения в нем означает самообман; очень многие люди верят, что данная идеология, взятая ими на вооружение, является истинной. Поэтому она не будет использоваться в качестве самообмана в целях маскировки своих подлинных интересов, что можно отнести и к фашизму, и к большевизму. Взятая на вооружение идеология может отражать реальные потребности данного человека.

Во-вторых, квалификация мышления для идеологии вполне может означать выявление заблуждений и разоблачение зла. Но многие из тех, что творят зло, вовсе не руководствуются никакими идеями, это им просто не приходит в голову. Они зверствуют, подчиняясь своим садистическим или некрофильским наклонностям.

В-третьих, квалификация мышления для идеологии отнюдь не всегда означает выявление заблуждения и разоблачения зла. Идеология непричинения зла, если человек искренне верит в это и соответственно поступает, для разоблачения зла может не оставаться места.

Конечно, индивид вне толпы, если под ней понимать его близких, родителей, воспитателей, родственников, друзей и т. д., социальным существом стать не может. Они передают ему правила и стандарты поведения, указывают на духовные ценности, взгляды, представления и т. д.

Общество постоянно трансформируется, и если то, что раньше было просто массой, которую можно было не брать в расчет, то теперь она имеет голос, становится толпой, с которой надо считаться и расположение которой надо завоевать. Поэтому массу следует именовать толпой, различая ее отдельные виды, тем более что массой можно назвать и животных, а толпой — только людей.

В любом, самом жестоком тоталитарном обществе, казалось бы, раздавленным лжемессией, всегда можно найти слой людей с другой идеологией, в том числе осуждающий господствующую и борющуюся с ней.

А. В. Брушлинский отмечал, что если изначально толпа есть скопление людей в одном и том же замкнутом пространстве в одно и то же время, то публика — рассеянная толпа. Благодаря средствам массовой информации теперь нет необходимости организовывать собрания людей, которые информировали бы друг друга. Эти средства проникают в каждый дом и превращают каждого человека в члена новой массы. Оставаясь у себя дома, читатели газет, радиослушатели, телезрители и т. д. существуют вместе как общность, как особая разновидность толпы.

При всей бесспорной и исключительной важности этих выводов можно поставить вопрос, считал Брушлинский, о целесообразности и правомерности понимания толпы — не только стихийной, но и организованной в виде политической партии, армии, церкви и т. д. По крайней мере, в русском языке слово «толпа» ассоциируется с его исходным и основным понятием «скопление людей, сборище», что может помешать его расширительному пониманию. И тогда, вероятно, стоило бы в случае организованных, «рассеянных» и т. д. больших общностей людей применять термин «массы», но не толпы. Чем интенсивнее идет процесс рассеивания, тем острее встает вопрос о том, является ли человеческий индивид социальным, если он находится вне толпы, вообще вне определенной общности людей[83].

Действительно, в русском языке слово «толпа» ассоциируется со скопищем людей, в современном сознании «толпа» понимается как сборище, мало кто видит в ней публику. Брушлинский предлагает множество людей, объединяемых средствами массовой информации, называть массой, но не толпой. Мне представляется, что разница тут невелика, возможно, ее вообще нет. Мы используем слово «толпа» как нечто не очень думающее, плохо улавливающее сокровенные мысли и смыслы, точнее — смыслы вообще вне ее возможностей. Чернь — это самый низший слой толпы.

Деление толпы на толпу как носителя идеологии (лучшее название еще предстоит определить) и на толпу как стаю (скопище людей) следует считать совершенно необходимым. Тогда не будут понимать толпу только как социальное животное, сорвавшееся с цепи (Серж Московичи). Толпа как носитель идеологии может и не превращаться в скопление людей, тем более гигантское, а достигать своей цели иным путем, например подачей своего голоса на выборах, а главное, выработкой своей ментальности, которую по механизмам коллективного бессознательного вбирает в себя каждый появившийся на свет. В толпе обоих типов отдельный человек ощущает себя частицей единого мощного целого, хотя в отдельных случаях это целое не более чем груда кирпича, которая может рассыпаться от сильного удара, как это, например, бывает во время гражданских войн.

Идеология тесно связана с менталитетом, ментальностью народов. Ментальность представляет собой совокупность ощущений народа относительно себя, своих отношений к себе и жизни вообще, а также отношение к другим народам и их культурам. Ментальность находит свое выражение в привычках, традициях и обычаях, пристрастиях и предпочтениях, стандартах поведения в быту, общественных местах, на работе и т. д.; она выражается в символах, в искусстве и литературе. Ментальность включает в себя позицию относительно власти и ко всему тому, что стоит «над». Но ментальность может быть разной у разных социальных групп, например у рабочих и интеллигенции, у низших, маргинальных слоев и интеллектуальной элиты, хотя их принадлежность к одной расе, нации и религии способна сближать их, иногда максимально. Последнее можно наблюдать у народа (нации) небольшой численности.

Ментальность — намного более консервативное образование, чем идеология, которая, хотя и может «захватывать» другие страны и народы, гораздо более динамична и подвижна. Но это нельзя полностью утверждать, говоря об идеологии, основанной на религии, которая может пронизывать как идеологию, так и ментальность, нередко связывая их воедино. Последняя не только более консервативна, но и более глубока, а поэтому может быть названа «душой народа», или психологией народа. И ментальность со временем тоже, конечно, меняется, как, впрочем, и религия. Так, католицизм XXI в. совсем не похож на католицизм XV в. Меняется и ислам, постепенно, очень медленно избавляясь от изживших себя форм (например, в Турции и Египте).

В. Вундт полагал, что «душа народа всегда состоит из единичных душ, причастных ей; она — ничто вне последних, и все, что она порождает, приводит нас с необходимостью назад, к свойствам и силам индивидуальной души. Но если, как это само собой разумеется, предварительные условия всего, что порождается известным составным целым, уже должны содержаться в его членах, однако этим совсем не утверждается еще, что все продукты, создаваемые составным целым, вполне объяснимы из предварительных его условий»[84].

Эти конструктивные рассуждения можно продолжить, отметив, что целое как продукт и совокупность единичных в то же время оказывает обратное влияние на свои составные части, т. е. отдельных людей из числа рабочих, крестьян, предпринимателей и т. д. Каждый из них делает «как все», подчиняясь общим стадным инстинктам, и поклоняется тем кумирам, которым подчиняются все остальные. Между тем любая культура своей составной частью имеет толпу, однако познание культуры не может быть обеспечено в полной мере только с помощью психологии, игнорируя экономику, политику, религию, географические факторы и др.

Исследованием психологии толпы занимается социальная психология, но его результаты весьма значимы не только для самой психологии, но и для права, криминологии, криминалистики, политологии, психиатрии, истории, этнологии и некоторых других наук. Изучение психологии толпы имеет большое практическое значение, например, для принятия политических решений, борьбы с преступностью и т. д.

Толпа доверчива, ее легко можно убедить в самом невероятном, а общественное мнение, которое часто выдается за мнение всего общества (населения), — это, в сущности, лишь мнение толпы, которая составляет большинство в любой стране. Поэтому результаты выборов отражают предпочтения именно толпы, а не всей страны (общества). Вот почему самые серьезные сомнения можно высказать в отношении всеобщего избирательного права[85], поскольку толпа абсолютно некритична, слепо верит в надуманные идеи, демагогические призывы и лозунги, а также слухи, пустые обещания, случайно вырвавшиеся слова. Но все-таки сильнее всего менталитет толпы, который определяет ее позицию по многим важнейшим вопросам.

Толпа обладает определенными характеристиками:

(1) она проявляет тенденцию к росту численности. Ничто не может предотвратить ее рост; если же ставить искусственные преграды, то может произойти взрыв;

(2) внутри толпы господствует равенство, но это только если брать ее рядовых членов, а равенство выражается в одномерности их предпочтений;

(3) толпе требуются лидеры, и малые и большие. Последними обычно выступают политики, кровь от крови, плоть от плоти толпы;

(4) толпе нужна плотность. Она никогда не должны быть слишком тесной, слишком редкой или слишком плотной. Не должно быть промежутков между людьми, они должны быть монолитны, но не стеснять друг друга;

(5) толпе требуется направление — экономическое, политическое, историческое, эстетическое и любое другое. Она будет двигаться по направлению к цели, а совместное движение усиливает ощущение равенства. Движение предотвращает распад.

Психологически толпа — это не просто скопление людей в одном месте, а человеческая совокупность, обладающая психической общностью, которая определяется единством цели, экономическим, политическим, идеологическим, эстетическим и т. д. единством. Нельзя считать (как полагает Серж Московичи), что индивид действует сознательно, а толпа неосознанно, поскольку сознание индивидуально, а бессознательное коллективно.

Во-первых, индивид может действовать бессознательно, например в состоянии сильного опьянения. Кроме того, очень часто мотивы поведения человека им не осознаются.

Во-вторых, толпа, даже состоящая из случайных людей, которая громит магазин, воруя оттуда товары, действует вполне сознательно, т. е. она вполне понимает, что она делает и ради чего.

В немалой степени толпа консервативна, несмотря на свой подчас революционный образ действий. Так, они кончают реставрацией того, что вначале низвергали. Это мы можем явно видеть на примере собственной истории, когда народы России низвергли в 1917 г. самодержавие, а затем воссоздали его, соглашаясь с новыми лидерами и восхищаясь ими. Все время действовала толпа, в том числе толпа-стая, но культ вождя во все времена поддерживался толпой как носителем определенной идеологии и ментальности, определенного уровня культуры.

Для управления толпой политическая власть должна опираться на какую-нибудь высшую идею — революции, Родины, светлого будущего, загробной жизни и т. д., которую взращивают и внедряют в сознание человека толпы. Для этого иногда нужна иррациональная пропаганда, парализующая критику и здравый смысл. Для этого пропаганда, адресованная толпе, обязана использовать энергичный и образный язык аллегорий с простыми и повелительными формулировками. Непререкаемость вождя составляет часть этой иррациональной пропаганды.

Нельзя утверждать, что толпа — это нечто новое, а раньше был индивид. Во-первых, и в древности толпа могла собираться по любому поводу, чаще религиозному или политическому. Во-вторых, толпа — это не только стая, скопище людей, но и вся послушная, отсталая, некритическая часть общества. Но нельзя представлять себе толпу-стаю только как нечто бунтующее, негодующее или громящее. Толпа как скопище людей может существовать в форме вполне благопристойной публики на концерте или стадионе. Так же нельзя утверждать, что каждый человек, попавший в беснующуюся толпу, будет действовать заодно с ней. Можно легко себе представить, что в ней найдется лицо, которое сразу же покинет ее.

Современную толпу, для того чтобы сделать ее своим послушным орудием, совсем необязательно сводить на определенном пространстве. Для обеспечения ее единства достаточно газет, Интернета, телевидения, радио, благодаря которым люди толпы существуют вместе как специфическая общность. Но она уже подготовлена к единству твердо усвоенной идеологией и своей ментальностью. Все другое для нее — чужое, как и носители этого чужого, а поэтому в них вполне возможно видеть и врагов. Толпе они очень нужны, как, впрочем, вождям и лидерам, на них, на этих врагов, всегда можно свалить вину за свои неудачи и просчеты, а наказав (если это возможно), сделать вид, что движение вперед обеспечено и делается то, что нужно. Для человека толпы происки врагов, внутренних и внешних, столь же очевидны, как и для средневекового субъекта наличие чертей и демонов.

Побеждают революции, происходят перевороты, возникают новые режимы, и почти всегда возвышаются вожди. Московичи видел в этом нечто новое, но ничего нового в вождях нет, поскольку толпа нуждалась и будет нуждаться в руководителях, лидерах — вождях, царях, королях, императорах, президентах и т. д. Толпа инфантильна и всегда нуждается в отце — пусть и строгом, но умном и правильном. Исключение составляют подлинно цивилизованные и демократические страны, которые хотя и имеют своих политических кумиров, как правило, давно умерших (например, Дж. Вашингтон), отцов нации, но современникам не позволяют слишком долго засиживаться на высшей должности.

Лжемессианство представляет собой логическое продолжение идеи абсолютной монархии в современных условиях, которая продолжает жить в странах, отстающих в своем развитии. Я имею в виду и Германию, которая сохраняла абсолютную монархию до окончания Первой мировой войны. Если в прошлом, начиная с египетских фараонов, во многих странах монархи почитались как боги (римские императоры считались богами), то рядом с ними были религии. С ослаблением религии, когда вера в бога стала индивидуальным, а не государственным делом, у толпы появилась потребность в таких отцах, которые несли бы в себе нечто потустороннее. Тоталитарные вожди достигли уровня небожителей благодаря идеям, которые были особенно любимы толпой. Из числа этих идей несомненное лидерство принадлежит коммунизму, охватившему не только Россию с ее общинной психологией, но и многомиллионный Китай, Северную Корею, Камбоджу, причем в Северной Корее коммунистические вожди передают власть по наследству, совсем как в монархиях. Вообще коммунизм — вечнозеленое растение.

Но не только тоталитарная элита отравляет толпу. В ней, в толпе, живет глубинный страх перед правдой и желание жить, опираясь на надуманные мифы. Человеку российской толпы лучше умереть с красивой ложью на устах, чем найти в себе мужество узнать правду о себе и своей стране. И сейчас происходит сакрализация имени Сталина, причем власть не мешает этому, но в то же время активно не препятствует его культу. Душа толпы жаждет лжи и кумира.

Забытое со времен Французской революции и возрожденное Сталиным словосочетание «враг народа» упало в уже подготовленную почву. Сначала эти слова пугали обывателя, но затем были приняты им и уже в 1930-е годы выводили на митинги сотни тысяч людей. Причем они собирались не только перед угрозой расправы, перед страхом, что их тоже сочтут врагами народа. Они собирались по доброй воле, их гнала вперед всеобщая вдохновляющая вера, снимающая муки совести, к тому же в это верили все и был всеобъемистый подъем. Они подчинялись всеобщей истерии огромной толпы.

Толпа крушила храмы и грабила церковное имущество. В смертельной борьбе с религией большевиков участвовали сотни тысяч людей, у которых прежнюю веру сменила новая, обещая благостное будущее не на небесах, но еще при жизни, правда, неизвестно когда. У новой веры была своя библия, свои боги и ритуалы, свои молитвы и герои — великомученики.

При молчаливой поддержке толпы был восстановлен и многократно усилен тотальный контроль государства над обществом и человеком. Частная инициатива и частное предпринимательство были искоренены властью, что получило одобрение большей части толпы, это продолжается в России и сейчас, что окончательно добивает развитие страны.

Толпа постоянно забрасывает тестовые послания и в то же время освещается средствами массовой информации и статистикой, подобно тому как изучаются скопления в космосе светового спектра. Толпа выражает себя на официальных и протестных манифестациях, поэтому назвать ее молчаливой, как это делает Ж. Бодрийяр, называя так массы, никак нельзя. От имени толпы говорят ее лидеры и политические вожаки, многие журналисты, часто используя тот же язык, что и толпа.

Толпа может взорваться — и тогда происходят бунты и революции, как, например, в арабских странах. Но она не понимает глубинных смыслов своих нападений и всего, что происходит в связи с ними. Толпа никогда не кончится, какого бы уровня ни достигли техника и культура. Она всегда будет пытаться навязать свою волю, хотя далеко не всегда достигая успеха. В толпе всегда таится тревожность, особенно в социально неблагополучных странах, и скапливается огромная энергия.

Толпа впитывает в себя социальную энергию, и та становится ее энергией. Толпа впитывает в себя все знаки, символы и смыслы, и они становятся ее знаками, символами и смыслами. Она поглощает обращенные к ней призывы и потом выдает их за свои и обязывает лидеров их реализовывать. Она способна воспринять как истину любые выдумки и глупости, а мотив для нее вообще пустой звук. Ее природа объективно-субъективная — она выступает и объектом информационного воздействия, и субъектом, выдающим информацию, впрочем, иногда искаженной, особенно когда она передается одной частью толпы другой. Тогда создается круговое движение и укрепление желаемых мифов, но иногда, при известных обстоятельствах, миф теряет силу, как, например, это случилось с коммунистическим мифом. Но в России он оказался необыкновенно живуч, и у этого есть свои причины, прежде всего общинная идеология народа и его привычка довольствоваться минимумом социальных благ, особенно материальных.

Поддакивающее большинство толпы — социологическая реальность, и ее мнение надо воспринимать только так, но не как путь, указанный обществу. К тому же мнения толпы могут резко меняться в зависимости от обстоятельств: рукоплещущие прежде Муссолини итальянцы повесили его труп вниз головой когда он потерпел поражение. Дело Сталина еще долгие годы жило и процветало, его идеям многие поклоняются и сейчас, а поэтому он умер во всенародных слезах. «Великий вождь всех трудящихся» почитается как «успешный менеджер».

Толпа может оказаться в качестве зрителя события, если ее не допускают решать что-либо в нем, например, в дворцовом перевороте. В иных случаях в ней могут остро нуждаться и призывать к борьбе за «правое дело». Если нужно, организуют референдум с участием толпы, чаще всего заранее догадываясь о результатах. При этом толпа может и не догадываться о скрытых смыслах опроса, может не понимать, к чему это способно привести.

Бодрийяр считает, что масса — медиум гораздо более мощный, чем все средства массовой информации, вместе взятые, что, следовательно, это не они ее подчиняют, а она их захватывает и поглощает или, по меньшей мере, избегает подчиненного положения. Существуют не две, а одна-единственная динамика, динамика массы и одновременно средств массовой информации[86]. Конечно, история знает много случаев, когда масса, толпа «захватывает» средства массовой информации и заставляет следовать за собой. Но в тоталитарных странах средства массовой информации полностью поглощены властью; и они являются ее рупором — толпа оказывается полностью зависимой от них, т. е. от власти, партии, вождя. Говоря словами того же Бодрийяра, толпа — это тень, отбрасываемая властью; чтобы стать таковой, она должна быть послушной средствам массовой информации.

Зародыши главнейших учреждений и производств развились в то время, когда человек был еще дикарем. Всюду, где на различных континентах может быть установлена связь между современным учреждением и его общим зародышем, можно вывести заключение о происхождении самих народов от общего начального ствола. Отмечаемая здесь преемственность, происхождение народов от единого корня, обеспечивалась, как я полагаю, не только тождественностью мозга всех человеческих рас, не только плавным и постоянным наследованием каждым новым поколением всего многообразия опыта предыдущего, но и тем, что человечество «посещает» невспоминаемый опыт коллективного бессознательного. Это бессознательное ведет, по словам Л. Г. Моргана, от общего начального ствола к современным народам и современному обществу.

Коллективное бессознательное порождает не только тенденцию к тождественности отношений, установок и ценностей, но и их повторяемость. А это означает преемственность и тесную связь различных поколений, даже тех, которые, казалось бы, очень отдалены друг от друга во времени. Например, повторение в «обычных» жизненных сценариях, описанных Э. Берном, содержаний древних мифов как раз представляет собой такую преемственность. В большинстве мифов можно найти попытки ответить на главные вопросы бытия или хотя бы поставить такие вопросы, определить свое, свойственное данной культуре отношение к миру, к жизни и т. д.

Конечно, сами мифы отражают различные уровни развития своих творцов, но тем более важно отметить, что в них часто можно встретить не только общие идеи и содержания, но даже и схожести.

Собственно говоря, повторяемость означает постоянное воссоздание общечеловеческого не только знаемого, но невспоминаемого опыта, его повседневное использование. В этом смысле можно повторить вслед за библейским Екклесиастом: «Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем. Бывает нечто, о чем говорят «смотри, вот это новое», но это уже было в веках, бывших прежде нас» (Эккл., 1:9, 10).

Нелишне заметить, что история знает немало примеров, когда предпринимались попытки разорвать повторяемость, навязать качественно иную систему отношений, но такую, которая уже отвергалась, вытеснялась последующим развитием, т. е. вернуться назад, восстановить забракованный опыт. В силу этого подобные попытки не только трагичны, но и заранее обречены на провал. Пример: большевистский переворот в 1917 г. и последующая тоталитарная деспотия, все-таки закончившаяся крахом. То, что октябрьский переворот 1917 г. произошел именно в России, отнюдь не случайно. Он готовился всей предыдущей историей страны, которая всегда отставала в своем развитии от ведущих западных стран: в России на два–три века дольше, чем в этих странах, продержалось крепостное рабство, которое никогда не становилось предметом бурных социальных дискуссий, а воспринималось как нечто само собой разумеющееся. Великие деятели русской культуры (А. С. Пушкин, И. С. Тургенев, Н. В. Гоголь и др.) никогда не протестовали против того, что их сограждан продавали как скот; Арина Родионовна, любимая няня Пушкина, была крепостной. «Хижина дяди Тома» не могла быть написана в России.

После отмены крепостного права толпа всячески препятствовала прогрессу: были убиты великие реформаторы — царь Александр II и П. А. Столыпин, страна была залита кровавым террором.

Все эти исторически значимые события, включая переворот 1917 г., окончательно преградивший путь к прогрессу, означают, что общество, а точнее — толпа, не хочет двигаться вперед; что Россия пытается возвратиться в прошлое, когда если не все, то очень многое решалось с помощь насилия и жестокости, когда жили только общиной и индивидуально человек не смел проявлять себя, когда слово имело магическое значение, а кругом были враги. Толпа не могла жить в условиях свободы и, повинуясь зову древнего человека, резко повернула назад.

Но конечно, Россия здесь не исключение. Аналогичные повороты можно было наблюдать в Иране, когда шах Пехлеви пытался влить страну в современную жизнь, но это ему толпа не позволила сделать, и он был изгнан. В Иран вернулся аятолла Хомейни, горячо приветствуемый ею, который превратил его в теократическую державу с очень жестким режимом. Аналогично было в Камбодже, где кровавая клика Пол Пота уничтожила всю цивилизацию и ввергла эту страну древнейшей культуры в примитивное первобытное варварство и нищенское прозябание. Подобные примеры можно продолжать.

Глубинным источником соответствующей активности является все то же коллективное бессознательное, точнее, его теневая часть. Получается, что прошлый опыт оживает, чтобы разрушить хотя бы на время какой-то уже устоявшийся порядок вещей; хотя в целом коллективное бессознательное и представляет собой гарант этой устойчивости, бунтует, следовательно, То, что вытесняется жизнью в Тень.

Аналог можно найти в поведении отдельного человека, прибегающего к насилию. Исследование мотивов его действий показывает, что чаще всего они допускаются лицами, у которых наличествует страх смерти, принимающий деструктивные формы. Этот страх, обычно минуя сознание, заставляет их предпринимать упредительные удары, чтобы самим не быть уничтоженными. Однако сам страх смерти и высокая тревожность формируются в далеком детстве в результате эмоционального лишения со стороны родителей, в первую очередь матери, необеспечения ими надлежащей психологической защиты ребенка и его социализации. Этот страх, складирующийся в бессознательном и ведущий там потаенное существование, вырвавшись на волю, начинает затем мощно мотивировать жестокие и особо жестокие поступки. Следует подчеркнуть, что насильственный преступник уничтожает не только других, но и сам в результате собственного поведения очень часто становится объектом агрессии. Не реже наступает и социальное разрушение человека, т. е. потеря им в результате совершения преступлений многих прав и привилегий, социальных статусов и ролей, снижение и оскудение личности, падение на самые низшие ступени общественной лестницы.

Я хочу тем самым сказать, что очень давнее прошлое вполне способно, вернувшись, разрушить своего носителя, его социальный карточный домик, лишив всего того, чего он смог достичь, даже здоровья, чести, самой жизни, разрушив до конца его же представление о самом себе. Как и в обществе, уничтожается тот порядок, который был у данного человека и вокруг него.

Коллективное бессознательное не только обеспечивает тенденцию к тождественности и преемственность жизни, но и порождает возврат к древности, который очень часто крайне нежелателен, но, по-видимому, неизбежен. Возврат к кровавым деспотиям, например, приводится в действие силами, не подвластными обществу, во всяком случае вся история свидетельствует именно об этом. Само понятие древности, разумеется, относительно, и наш сегодняшний век через какое-то время тоже может называться древностью, а это потом заставит классифицировать явления, охватываемые приведенным понятием.

Следует сделать общий вывод, что как индивидуальное бессознательное включает в себя невспоминаемый личный опыт, инстинкты и автоматизмы, так и коллективное бессознательное ассоциирует в себе опыт, восходящий к заре человеческого существования. Учет этого опыта для объяснения, например, тоталитаризма в Новейшей истории особенно важен, и мы обязаны помнить, что человек появился и начал развиваться во враждебных условиях, когда необходимо было максимально сконцентрироваться, чтобы выжить. На протяжении всей своей истории, образно говоря, с самых первых дней, он постоянно защищался — от других людей и их групп, от своего государства и от общества, иногда даже от своего рода или племени, его традиций и обычаев, от враждебных народов и стран, от чуждых идеологий и установок, от зверей и разрушительных явлений природы, от собственной природы и заключенных в себе же темных сил, от многочисленных и опасных болезней. Могут возразить, что, раз так было, значит, все оно необходимо, например, для того, чтобы, как это парадоксально ни звучит, человечество выжило. Подобное возражение неоспоримо в силу его аксиоматичности, но, с другой стороны, совершенно ясно, что человек всегда держал и держит круговую оборону. А это не может не сказаться в его коллективной памяти, в его идеологии и психологии.

Известно, что в истории человечества не существовало ни одного более или менее значительного по времени периода, когда не было бы войн и в связи с этим массовых убийств, насилий, грабежей, поджогов, угонов людей в неволю, разрушений материальных и духовных ценностей и т. д. В результате конфликтов исчезли целые народы, а другим был нанесен огромный, часто невосполнимый ущерб. На самом низшем, межличностном и межгрупповом уровнях насилие не прекращалось никогда, и в нынешнем, XXI в. люди уничтожают друг друга с такой же неистовостью, как в XXI в. до нашей эры. Поэтому я полагаю, что на протяжении столетий человечество накопило неисчерпаемый потенциал к разрушению, всегдашнюю готовность к ненависти, а агрессия уже давно стала одной из ведущих потребностей всего людского рода и способов разрешения противоречий.

Можно, по-видимому, утверждать, что всемирная история — это история войн и насилий. Разумеется, столь же весомые основания имеются для оценки ее как непрерываемой цепи созидания и творчества, любви и взаимопонимания. То и другое несомненно отложилось в коллективном (историческом) бессознательном, но первое — в тени, как все то, чего стыдятся и что по этой причине лучше прятать от солнечного света. Однако понять движущие механизмы общества невозможно, если не принимать во внимание то, что долгое время скрыто в темноте и вдруг мощно, уничтожая все на своем пути, вырывается вовне. Это зов древнего человека.

Даже теоретически нельзя ставить утопическую задачу устранить или уничтожить коллективное бессознательное — это было бы катастрофой для человека и человечества, которые научились жить именно с данными сферами психики и иначе существовать не могут. Это тем более важно отметить, что в содержание индивидуального бессознательного отдельного человека интегрировано коллективное бессознательное, которое, однако, не является его единственным источником. Такое невозможно сделать и светом сознания (пусть этого и желает Д. Радьяр), которое само «произрастает» из бессознательного и, следовательно, зависит от него, хотя, конечно, бессознательное младенца и бессознательное взрослого — далеко не одно и то же, причем у взрослого оно приобретает вполне определенную автономию. Такое и не нужно делать, поскольку бессознательное (индивидуальное и коллективное) отнюдь не является хранилищем того, что может вызвать лишь антисоциальные последствия. К тому же нет никаких оснований думать, что сознание человека и общества содержит только все светлое и непорочное. Например, постоянная и вполне осознанная алчность конкретного человека или кровавые законы деспотического государства опровергают это. Другое дело — взаимная ассимиляция и сближение этих двух сфер индивидуальной и социальной психики, овладение сознанием бессознательных содержаний.

6.2. Толпа в тоталитарном режиме лжемессий

Нам важно знать отношение лжемессий к толпе, которую они называют массой. Вот что говорил, например, Гитлер о ней.

В отличие от других видов деспотий современный тоталитаризм не есть просто власть кровавой верхушки над задавленным народом. Напротив, одна из особенностей коммуно-фашизма состоит в том, что он овладевает массами, формирует ее стремления и желания, ее мировоззрение и психологию, а затем умело использует это. Массы уже готовы к такому повороту событий, к такой своей роли. Поэтому они, как правило, поддерживают режим, они искренне убеждены в том, что все делается во благо народа, они восторженно приветствуют каждый такой шаг властей и в истерике рукоплещут своим идолам.

Ни в коем случае не следует преуменьшать тираническую силу и опасность массы, толпы[88], пораженной красно-коричневой эпидемией. Во-первых, народная масса подавляет и преследует личность в первую очередь свободную и творческую. Этим наносится мощный удар культуре, обществу угрожает откат далеко назад, к тем временам, когда личность должным образом еще не выделилась из племени или рода. Таким путем масса обеспечивает возврат к примитиву. Во-вторых, зараженная тоталитаризмом толпа, прежде всего ее нижние люмпенизированные слои, стремится избавиться от традиций, освободить свои низменные инстинкты и свою животную природу и тем самым сбросить многие нравственные путы. Толпа требует простых и простейших решений, и это рабское восстание примитивизма. В-третьих, масса, да еще на подъеме, опьяненная посулами и обещаниями, жаждет вождя и обретает его. Вождь, в свою очередь, извлекает из этого максимум выгоды для себя, в частности для расправы со своими политическими противниками. В-четвертых, зная вожделения толпы, чутко улавливая ее психологию и настрой, верховные главари, умело манипулируя ею, становятся еще более агрессивными. Следует подчеркнуть, что преступные вожди крепко держат массу в руках, в том числе с помощью демагогического трезвона, эксплуатируя ее интеллектуальное невежество и готовность довольствоваться суррогатами культуры.

В странах деспотической диктатуры масса (толпа) иногда напоминает параноика, который видит мир таким, каким он ему нравится, вместо реального, с которым он не может примириться. При неумении отделять причины от следствий паранойяльный взгляд на мир приводит к тому, что толпа становится не только излишне доверчива, но и весьма агрессивна в целях изменения окружающего по своему усмотрению. Она предрасположена к тому, чтобы у нее был враг, внутренний или внешний, который (в ее глазах) является главным источником всех бед. Если же враг в пределах досягаемости, то его уничтожают, как это сделали с евреями в нацистской Германии.

Толпа как носитель идеологии в основном состоит из посредственностей, которые рассматривают человека сквозь призму ходячей, обывательской морали, и не способна ни к широким обобщениям, ни к анализу глубинных причин явлений, которая она же наблюдает и в которых сама участвует. Толпа консервативна, и она же верит в таинственные события и в людей, стоящих над ней.

Толпа может охотно смириться со своим низким уровнем материального обеспечения и не заметить потери свободы. Она нисколько не возражает против коллективизации всей жизни тотального контроля. Я думаю, что это отнюдь не случайно, поскольку именно такой контроль и такая всеобщая взаимозависимость повторяют тот строй и образ жизни, который был характерен для ее далеких предков из первобытно-общинного мира. К тому же подобная общность, вертикальный и горизонтальный гнет создают для толпы иллюзию безопасности, что для нее очень важно. Здесь масса психологически смыкается с вождем, который выступает главным гарантом ее безопасности. Ради последней она отказывается от цивилизации, к которой всегда подспудно испытывала отвращение, хотя иногда и пользовалась ее отдельными достижениями. Толпа может активно выступать и против демократии как необходимого атрибута современной цивилизации, если демократия не представляет необходимой защиты среди обрушившегося на нее хаоса. Страх перед ним умело использует сам тиранический режим, постоянно запугивая толпу и добиваясь тем самым ее повиновения. Режим соблазняет возможностью защиты и быстрого решения сложных насущных проблем, не сковывая свои действия партийной борьбой и другими требованиями цивилизации.

Подводя предварительные итоги, можно отметить, что диктаторы и диктатуры XX–XXI вв. в той же мере являлись творцами масс, в какой и массы — их создателями. Было встречное движение, взаимное ожидание, был союз, под которым тем не менее скрывались недоверие друг к другу и глухая вражда, причем этот нижний этаж редко им же осознавался. К тому же содержание отношений сторон было, несмотря на огромное сходство, различным — масса, наученная вековым опытом, до конца не доверяла власти, а власть всегда испытывала презрение к толпе, которое было сильным еще и потому, что вожди в своем подавляющем большинстве вышли из безвестных глубин народа. Однако в наивысшие периоды расцвета режим и толпа были гармонично слиты.

В год прихода Гитлера к власти, в 1933 г., К. Г. Юнг в своих лекциях в Кёльне и Эссене говорил, что власть в настоящее время определяется просто подавляющим весом масс. Неудивительно, что ныне в воздухе носится ощущение катастрофы — словно с гор свалилась лавина, которую ничто не способно остановить. Человек коллектива грозит удушить человека-личность, чьему чувству ответственности в конечном итоге обязано своим существованием все ценное в истории человечества. Масса как таковая всегда безымянна и безответственна. Так называемые вожди являются неизбежными симптомами массовых движений.

Во многих случаях диктатуре необходимо прибегать к насилию, вследствие чего такой способ решения сложнейшей задачи защиты масс всячески пропагандируется и в конце концов принимается ею. Муссолини, например, писал: «Нам было необходимо проложить свой путь через насилие, через жертвы, через кровь, чтобы установить столь желанный массами порядок и дисциплину, а добиться этого слюнтяйской пропагандой было невозможно». Дуче утверждал также, что «люди устали от свободы. Теперь свобода уже перестала быть той непорочной и строгой девой, ради которой боролись и гибли поколения второй половины прошлого века. Для взволнованной и суровой молодежи, вступающей в жизнь в утренних сумерках новой истории, есть слова, вызывающие гораздо большую привлекательность. Это слова: порядок, иерархия, дисциплина».

Коммунисты виртуозно решали вопросы безоговорочного принятия толпой насилия как средства ее же защиты. Это достигалось не только истерическими воплями в средствах массовой информации, что давало бы в основном пассивное приятие насилия, чего было мало. Необходимо было, чтобы народ принял участие, хотя бы психологическое, символическое, в пролитии крови, был помазан ею. Вот почему особенно в 1930‑х годах организовывались многотысячные митинги, участники которых требовали смерти для «изменников» и «врагов». Вот почему так насаждалось доносительство и поощрялось безусловное осуждение каждого, кто выступал против «генерального курса». Вот почему даже в концлагерях общеуголовные преступники натравливались на осужденных за политические «преступления». Каждый гражданин был обязан присягнуть в верности тоталитарному государству, его вождям и идеалам. Но очень мало было тех, кто понимал, что тем самым он роет собственную могилу. Для этого надо подняться над массами и ее психологией, сбросить ее путы, но сделать это человеку толпы, усредненной личности совершенно не под силу. К ее несчастью, диктаторы все это прекрасно понимали и уничтожали тех, кто предпринимал такие попытки.

Даже преследуемые, безвинно наказанные люди толпы продолжали поклоняться своему кумиру, например Сталину. Этот психологический феномен давно известен, и его аналог наблюдался среди дикарей. Так, английский путешественник В. Л. Камерон в середине XIX в. обнаружил в свите одного местного царька большое количество искалеченных людей и был поражен, узнав, что многие были таким образом изувечены просто по прихоти или как доказательство его могущества. Преданный слуга лишился рук, носа, ушей, губ в результате припадков ярости патрона, но, несмотря на столь жестокие испытания, казалось, боготворил землю, по которой ступала нога этого земного божества. Несколько других, столь же тяжко изуродованных, были не меньше приметны своей преданностью.

И все-таки у народа тоталитарной державы по сравнению с населением демократических стран нет мира и спокойствия, нет наслаждения покоем и уверенностью в прочности основ своего бытия. Порабощенные массы все время с чем-то или с кем-то борются (вспомним современную историю СССР и Китая), задавив одного врага, тут же начинают атаку на нового, постоянно протестуют, угрожают, проклинают, боятся доносов соседей, сослуживцев и т. д. Их действительное положение и реакции на ожидаемые опасности, реальные или мнимые, разительно напоминают ситуации первобытных людей, которым тоже постоянно угрожала враждебная среда.

Все это красно-коричневому государству очень выгодно, поскольку занятый вечными распрями и ожиданиями беды человек толпы не способен осмыслить собственное действительное положение и продолжает жить в паранойяльном мире. Таким образом, можно констатировать одновременный психологический подъем масс, торжество массовой психологии и массовых стандартов наряду с дальнейшим закабалением народа. Но можно думать, что он получает мазохистское наслаждение от своего полного подчинения. Власть становится для него смертным божеством, каким оно и было во времена язычества.

Вот как описывает отношения толпы и власти Г. Раушнинг в своей книге «Зверь из бездны», посвященной нацизму:

Раушнинг прав, что механизм и возможности управления массами в современных деспотиях значительно упростились по сравнению не только с нынешними демократиями, но даже и абсолютистскими режимами XVII–XVIII вв., когда императоры и короли были полными хозяевами в своих владениях. Я думаю, что здесь дело не только в высокой эффективности современных средств массовой пропаганды, а главным образом в том, что народные массы растлеваются красно-коричневым ядом, к поглощению которого они спонтанно готовы; это действительно делает их воском в руках ваятелей, но, повторяю, самый наглый и искусный политический скульптор ничего не смог бы с ними поделать, если они сами еще не созрели для этого. Поэтому толпу не всегда надо заставлять что-то делать силой и угрозами, ее представители будут работать в самых бесчеловечных условиях и идти под вражеские пули, не рассчитывая даже на посмертную славу, из голого фанатизма, уверенности в правоте своего дела, в допустимости, целесообразности и оправданности такого способа действия, из одной преданности идее и вождю. Отечественная история, к сожалению, предоставляет великое множество примеров именно такого нерассуждающего поведения.

О том, какое значение в глазах преступных правителей имело управление массами, свидетельствуют следующие высказывания Гитлера в книге «Моя борьба». Но сначала нелишне напомнить, что этот священный опус нацизма был предназначен широким народным массам и готовился поэтому в расчете на большой пропагандистский резонанс. Отсюда множество демагогических утверждений и комплиментов в адрес «простого» народа. Гораздо более циничным и откровенным в своем отношении к этому самому народу фюрер был в частных беседах, записи которых сейчас хорошо известны. Однако в упомянутой книге он открыто признавал важность подчинения масс. Гитлер, например, писал: «Всякому движению, ставящему себе большие цели, нужно самым тщательным образом добиваться того, чтобы оно не теряло связи с широкими слоями народа. Такое движение должно каждую проблему рассматривать в первую очередь именно под этим углом зрения. Все его решения должны определяться этим критерием. Такое движение должно далее систематически избегать всего того, что может уменьшить или даже ослабить его влияние на массу. И это не из каких-либо «демагогических» соображений. Нет. Этим надо руководствоваться по той простой причине, что без могучей силы народной массы ни одно движение, как бы превосходны и благородны ни были его намерения, не может достичь цели».

«Сильные духом люди должны дать массе толчок в определенном направлении, а потом уже сама масса подобно маховому колесу усиливает движение и дает ему постоянство и упорство». «Широкие массы народа это только кусок самой природы. Они не понимают, как это люди, утверждающие, что они хотят прямо противоположного, в то же время миндальничают друг с другом, жмут друг другу руки и т. д. Масса требует одного — победы сильного над более слабым, уничтожения слабого или его беспрекословного подчинения».

И совсем уж откровенно Гитлер сказал: «Масса, народ — для меня это как женщина. Любой, кто не понимает присущего массе женского характера, никогда не станет фюрером. Чего хочет женщина от мужчины? Ясности, решимости, силы, действия. Ради этого она пойдет на любую жертву».

Не вызывает сомнений, что Гитлер каждому народу приписывал мазохистские черты, немецкому в первую очередь.

И. Фест обоснованно считает ораторские триумфы Гитлера феноменом сексуальности, направленной в пустоту. Очевидно, пишет Фест, Гитлер не без причины сравнивал толпу с «воплощением женского начала». Достаточно перелистать соответствующие страницы его книги «Моя борьба», достаточно одного взгляда на тот эротический пыл, который пробуждали в нем идея массы, его представления о ней и который позволял ему добиваться примечательной стилистической свободы выражения, чтобы понять, чего искал и что находил этот неконтактный, одинокий человек, стоя на трибуне над послушной массой. Однажды он в порыве саморазоблачения назвал массу своей единственной невестой. Магнитофонные записи того времени ясно передают своеобразную атмосферу непристойного массового совокупления, царившую на тех мероприятиях: затаенное дыхание в начале речи, резкие короткие вскрики, нарастающее напряжение и первые освобождающие вздохи удовлетворения, наконец, опьянение, новый подъем, а затем экстатический восторг как следствие наконец-то наступившего оргазма, не сдерживаемого уже ничем.

Сталин был настолько плохим оратором, что в своих публичных выступлениях не мог насиловать толпу. Почти все его книги и статьи написаны серым, невыразительным языком в сугубо канцелярском стиле. Однако анализ некоторых его выступлений показывает, что он глубоко презирал массу, совершенно обоснованно считая, что она поверит всему им сказанному. Я хотел бы привести одно из объяснений Сталина в «любви» к народу, высказанное им в 1924 г. на вечере воспоминаний кремлевских курсантов о Ленине:

Эта восхитительная ода в своем роде настолько совершенна, что ее не хочется комментировать и тем более оспаривать. К тому же таких «гимнов любви» у Ленина, Сталина и их сподвижников неисчислимое множество. Не нужно думать, что все они лживы, напротив, они правдивы, но признать их таковыми можно лишь при условии не понимать сказанное буквально. Всем известен, например, прекрасный пассаж «гуманиста» Дзержинского о том, что чекистом может быть только человек с холодной головой, горячим сердцем и чистыми руками. Здесь все верно, у чекистов Дзержинского все так и было: голова холодна из-за полного отсутствия сочувствия к людям и эмоционального тепла, сердце горячо от жгучей ненависти к ним, а руки умыты кровью.

Даже если толпа не стала бы орудием чьего-то господства, даже если бы не ее руками совершались разбойничьи войны, угнетение и уничтожение целых социальных групп и наций, а только ради невиданного ранее общественного порядка, то причиненный вред заключался бы в самом подчинении толпы, массы, подчинении абсолютном и в методах удержания их в таком положении. В полной зависимости от строя попирается жизнь и плоть человека толпы, его разум и душа. Деспотическое сверхцентрализованное государство властвует и над внутренней жизнью индивида, которая похищается не только запретами на высказывания или на объединения, но и массовой пропагандой и внушениями, опутыванием особой сетью строгих безальтернативных обязанностей и требований, относящихся к труду, творчеству, общению, развлечениям, семейной и интимной жизни. «Поистине и дано ему было вести войну со святыми и победить их; и дана была ему власть над всяким коленом и народом и языком и племенем. И поклонятся ему все живущие на земле, которых имена не написаны в книге жизни у Агнца, закланного от создания мира» (Откровение св. Иоанна Богослова, 13:7, 8).

Коллективный человек, человек толпы в тоталитарном исполнении не способен интегрироваться в цивилизацию, поскольку цивилизация и он — это несовпадающие и явно противоположные друг другу явления. Фашизм и большевизм извлекли на поверхность заложенное в человеке зло и показали, как можно манипулировать им и какую политическую пользу можно из этого извлечь. Однако это было проделано не с отдельными людьми, а с массами, с толпой, и это помогало эксплуатировать самые низменные инстинкты и вожделения. Иными словами, усилия диктатуры в этом направлении идут параллельно со стиранием индивидуальности, насаждением единообразия, тщательным регулированием всех сторон жизни. Зверь, который порождается взрывом Тени коллективного бессознательного, принимает форму безликих зараженных масс и коллективного примитивного человека.

Толпа особенно склонна ненавидеть, преследовать и уничтожать врагов, которых она видит в других народах и нациях, в других классах и социальных системах, в политических противниках и конкурентах своих идолов, а человек толпы — среди своих знакомых, сослуживцев, соседей, даже случайных встречных.

Этим свойством массы умело пользуются тоталитарные вожди. Так, Гитлер пришел к власти, постоянно обвиняя австровенгерскую и германскую императорские династии, буржуазию, евреев, интеллигенцию, парламентских политиков, другие партии, страны Антанты, а в годы Второй мировой войны — участников антигитлеровской коалиции, своих генералов, многих из которых он считал бездарностями и даже изменниками, и т. д. Ленин и Сталин постоянно изобличали врагов — свергнутые классы, офицерство, мировую буржуазию, буржуазные партии, внутренних врагов и, конечно же, тех, кто оспаривал их власть, в том числе вчерашних соратников.

Поиск и нахождение врагов надо рассматривать в общем контексте того, что в тотализированном обществе все четко делится на «мы» — «они», «наше» — «не наше»; естественно, все «наше» — это хорошее, достойное, благоприятное и т. д., все чужое — плохое, неприятное, заслуживающее порицания, отторжения и даже наказания, уничтожения. Но такое черно-белое восприятие социума уже было у человечества — у первобытных людей, которые могли обрести безопасность только в своем племени или роде.

Точно так же ребенок вначале не отделяет «я» от «не я», только потом он начинает понимать нетождественность «мы» и «не мы». Если он вырастает в неблагоприятных эмоциональных условиях, «не я» и «не мы» навсегда могут запечатлеться в его психике как нечто неизменно чуждое и враждебное, от которого необходимо защищаться, лучше всего — нападая. Я говорю об этом не только потому, чтобы отметить во многом совпадение путей развития отдельного человека и человечества (эта мысль не нова), но и потому, что значительную часть ярых приверженцев фашизма и большевизма составили те, кто с детства делит всех окружающих четко и бескомпромиссно на «наших» и «не наших».

Именно к людям с черно-белым видением мира обращены исполненные глубокой ненависти слова Гитлера: «Будущее движения больше всего зависит от фанатизма и нетерпимости, с какими сторонники его выступают на защиту своего учения, решительно борясь против всех тех, кто конкурирует с данным учением… Движение должно воспитывать своих членов так, чтобы борьба не казалась им чем-то тягостным, а чтобы они сами рвались навстречу борьбе. Они не должны бояться вражды со стороны противника. Напротив, эту вражду они должны рассматривать как первое доказательство того, что собственное движение имеет право на существование. Не страшиться ненависти со стороны противника должны мы, а стремиться к тому, чтобы он как можно глубже ненавидел нас за нашу работу на пользу нашей нации» («Моя борьба»).

Итак, глухая стена со всеми, кто стоит по другую сторону, только борьба с ними до полного уничтожения, никакого сближения и никаких уступок, как это принято в цивилизованном обществе, и фанатизм, ненависть, нетерпимость… То отношение к окружающему, которое звучит в приведенных словах Гитлера, можно назвать чувством преследования, которое Э. Канетти относил к числу наиболее бросающихся в глаза черт жизни массы. Он писал, что имеется в виду особая возбудимость, гневная раздражительность по отношению к тем, кто раз и навсегда объявлен врагом. Эти люди могут вести себя как угодно, быть грубыми или предупредительными, участливыми или холодными, жесткими или мягкими — все воспринимается как проявление безусловно дурных намерений, недобрых замыслов против массы, заведомое стремление откровенно или исподтишка ее разрушить[90].

Всем известны грандиозные митинги и демонстрации германских и итальянских фашистов, советских, китайских кубинских коммунистов, коммунистов других стран, где они правили. Эти массовые мероприятия были призваны сплотить людей вокруг режима и его идолов, еще больше подчинить их и продемонстрировать единство, вселить в них иллюзию, что они являются вершителями своей судьбы и что без них не движется история, без них, доселе подавленных и презираемых, мучающихся своей неполноценностью, своей вековечной судьбой людей второго сорта. Не в меньшей степени огромные сборища имели своей целью устрашить врагов, показать свою мощь и несокрушимость. Именно поэтому такие мероприятия всегда сопровождались военными парадами с показом самой современной техники. Однако красно-коричневые движения, возможно сами того не ведая, лишь повторяли то, что уже делалось много веков назад. В доказательство приведу из книги Э. Канетти «Масса и власть» описание танца хака новозеландского племени маори, датированное первой третью прошлого века.

Как мы видим, и дикари, эти социальные ископаемые, и нынешние тоталитарные ископаемые, чтобы устрашить других, ведут себя одинаково — показывают свои последние технические достижения: первые — штык, прикрепленный к палке, вторые — ракеты дальнего действия и суперсовременные танки, первые стремятся воздействовать с помощью «страшных» гримас и криков, воинственных плясок, вторые — ритуала, дисциплины, воинской выправки, но смысл поведения тех и других абсолютно один и тот же. Кроме устрашения демонстрацией оружия, главари современных орд охотно прибегают к неприкрытым угрозам, точно так же, как это делали и делают дикари, испуская воинственные крики. Так, провинциальный фанфарон Муссолини, чтобы запугать западные страны, в начале 1930‑х бахвалился, что Италия превращена в огромный военный лагерь, в котором «миллионы людей готовятся к решающей битве. Слышится глухой шум, напоминающий шаги колоссального легиона на марше. Этот бесчисленный легион — фашистская Италия… Никто не в силах ее остановить. Никто не остановит». Муссолини пророчествовал: «Со спокойной совестью я говорю вам, о несметные толпы людей, что XX век будет веком фашизма. Он будет веком итальянской мощи: это будет век, когда Италия в третий раз станет руководителем цивилизованного мира». В те годы толпа в националистическом угаре поддерживала своего дуче; он называл ее «моя толпа» и был абсолютно прав.

С древнейших времен значительную массу людей собирали под открытым небом. До появления радио возможности воздействия на нее ограничивались силой голоса говорящего, но последние технические достижения позволили выступать перед многотысячными толпами и соответственно усилить эффективность воздействия на них. Гитлер, как известно, бредил грандиозными проектами строительства огромных площадей и стадионов, широчайших улиц именно для этих целей, нисколько не сомневаясь в том, что любая масса будет ему послушна. Но он ее презирал и видел в ней подвластную себе толпу, и больше ничего. Ни один человек из нее не представлял для него никакой ценности, и именно поэтому в его строительных планах не было места жилым кварталам и зеленым насаждениям.

Весьма показателен тот факт, что Гитлер собирался построить в Берлине Триумфальную арку, которая должна была более чем в два раза превышать Триумфальную арку в Париже. На своей арке он намеревался высечь имена 1,8 млн немцев, погибших в Первой мировой войне. По этому поводу Канетти тонко отмечает: вряд ли кто-нибудь прочитал бы такое множество имен, что останется у людей, так это их число, а это огромное число — придаток к его имени. Ощущение массы мертвецов для Гитлера — решающее. Это и есть его истинная масса. Без этого ощущения его не понять, не понять ни его начала, ни его власти, ни того, что он с этой властью предпринял, ни к чему его предприятия вели. Его одержимость, проявлявшая себя с жуткой активностью, и есть эти мертвецы, пишет Канетти в статье «Гитлер по Шпееру». Я думаю, что упомянутая активность есть яркое проявление его глубоко некрофильской натуры.

Сами немцы нужны были Гитлеру постольку, поскольку они могли побеждать, и в этом тоже заключается поражение толпы. В качестве побежденных они не представляли для него никакой ценности и обрекались им на гибель. Примерно так же относился к народу Сталин. Его страсть уничтожить и унизить как можно больше людей можно усматривать не только как строительство пьедестала для собственного величия, но и как обретение покоя на грудах мертвецов.

Неистовое стремление к войне немецкого и советского фюреров, т. е. к уничтожению, к горам трупов, следует оценивать также и в плане их отношения к людской массе. Огромные армии тоталитарных государств — это тоже массы, причем наиболее послушные, управление ими, возможность значительную часть этой массы по своему желанию сделать мертвецами доставляли некрофилам Гитлеру и Сталину неизъяснимое удовлетворение. Такое же удовлетворение получал Гитлер при уничтожении евреев, Сталин — во время массовых репрессий, максимально расширяя психологическое пространство для своей личности. Следовательно, мир был для них невыносим. Массовое сеяние смерти есть тоже поражение толпы, которая, чтобы быть готовой к гибели, активно примитивизируется, как и составляющие ее отдельные люди, эти жалкие нумера.

Есть все основания рассматривать войну, столь свойственную тоталитаризму, как способ принесения людей в жертву богам, причем как в ходе самих военных действий, так и после них», когда уничтожаются пленные и мирное население. Так поступали немецкие фашисты в отношении советских военнопленных и населения завоеванных земель. Так поступали древние ацтеки, одна из главных целей многочисленных войн которых заключалась в захвате пленных в целях их последующего принесения в жертву богам. Чешский исследователь М. Стингл отмечает, что столь жестокую цель войны надо воспринимать в общем контексте ацтекского мышления, ацтекских религиозных представлений. Своей судьбе пленный не сопротивлялся и из плена никогда не убегал. Из кодексов и рассказов первых хронистов известен ряд случаев, когда пленный, по какой-либо причине не принесенный в жертву, сам домогался осуществления предначертанного ему удела.

У ацтеков принесение человеческих жертв было столь актуальной потребностью, что к жертвенному камню приводились даже побежденные в боевых соревнованиях «команды» двух дружественных городов. Когда испанцы из экспедиции Кортеса вошли в главный храм Теночтитлана, они насчитали там, по их рассказам, 130 тыс. человеческих черепов. Все эти люди были принесены в жертву лишь за несколько лет, предшествовавших появлению испанцев.

Тоталитарное государство называется так не только потому, что пытается охватить все стороны жизни общества и все области бытия личности, но и потому, что вырабатывает нормы и ориентации, принудительно обязательные для всех. Эти коллективные представления нацелены на формирование коллективного человека, человека толпы, что необходимо тираническому режиму и рационально для него, поскольку позволяет гибко и твердо управлять обществом. Люди как бы сами по себе, внешне лишь изредка следуя прямым указаниям высших властей, тем не менее все время выполняют их волю. На самом деле автоматическое поведение длительное время формируется путем воспитания, постоянной идеологической и психологической обработкой, обучением и «просвещением», а также силой, в том числе самой грубой и примитивной, кровавыми репрессиями, внушающими ужас. Силовое принуждение в большинстве своем приводит к покорности и полному послушанию. На определенном этапе коллективное подавляет индивидуальное, и советский, например, человек был именно коллективным человеком, что не могло не отразиться в литературе, искусстве, идеологических штампах и, самое главное, в его поведении.

Однако это отнюдь не изобретение большевиков и фашистов, несмотря на всю их чванливую уверенность, что лишь только они и открыли свой новый мир. Оно уже было, было давно, в глубокой древности, что еще раз дает мне основание считать тоталитаризм возвратом к примитиву и правлению коллективной Тени.

Л. Леви-Брюль исходил и того, что сознание первобытного человека целиком во власти коллективных идей и коллективных представлений. Они вырабатываются не отдельной личностью, а обществом, и отдельная личность получает их в готовом уже виде. Коллективные представления отличаются чрезвычайной императивностью, обладают почти принудительной силой и воспринимаются автоматически каждым лицом, так как они навязываются ему с раннего детства и, почти не поддаваясь действию критики, в неизменном виде передаются из поколения в поколение. Коллективные представления получают свое выражение в верованиях, обычаях и языке. Они целиком господствуют над сознанием первобытного человека, он мыслит, по мнению Л. Леви-Брюля, иначе, чем мы, поскольку его мышление целиком во власти коллективных представлений. Наши же представления настолько дифференцированы, что позволяют нам совершать сложные операции отвлечения, обобщения и логической классификации. Наше мышление — концептуальное, строящееся на понятиях, предполагающих развитую способность отвлечения и обобщения. Мы никогда не смешиваем представления объекта с вызванными им переживаниями и порожденными им двигательными реакциями. В коллективном же представлении первобытного человека все эти три элемента слиты.

Опираются на толпу не только властители, особенно тоталитарные лжемессии. Это делает и церковь, исходящая из того, что каждая душа принадлежит ей. В регионах господства той или иной религии, особенно мировой, все обстоит более или менее спокойно, и по большей части они не боятся конкурентов. Сами церкви и их здания уже давно приспособлены к определенной массе верующих, т. е. к тому, что в этих зданиях могут уместиться все желающие. Но и в мировых религиях есть свои трудности. Прежде всего, в рамках таких религий возникают различного рода секты, которых церковь страшится и неистово преследует. Все это рождает недоверие к толпе и желание как можно сильнее привязать ее к себе. Поэтому верующих так охотно сравнивают с овцами.

Толпа способна одобрить терроризм и экстремизм, если от этого не пострадает она сама. Террор тоталитарной партии или движения, самой лжемессианской власти направлен на то, чтобы воодушевить и мобилизовать своих сторонников. Он может быть весь продуман для того, чтобы создать хаос, и тогда революция, захват власти станут выходом из него. Террор гитлеровцев и тех, кто предшествовал большевикам, а также самих большевиков создавал неразбериху и сеял панику, разрушал государственные структуры, активно способствуя приходу к власти соответствующих групп. В дикости происходящего толпа не улавливала смысла, она была обманута, причем уже была готова к тому, что ее обманут, и совсем не стремилась докопаться до правды — она не смогла бы сделать этого.

Толпа выступает за террор, но только если этот террор организует и реализует вождь — фюрер, а не какая-либо группа или вообще одиночка, непричастные к тоталитарной власти. Но она же будет бурно приветствовать терроризм и экстремизм в отношении нежелательных для тоталитарной власти, ненавистных ею групп и отдельных лиц. Все это укрепляет тоталитарную систему, сливает вождя — фюрера с толпой. Иногда ликование масс по поводу территориальных захватов других стран превращается в магический ритуал и превращает толпу в пародию на саму себя. Так было, когда толпы приветствовали Гитлера или советские люди — Сталина и его приспешников, или требовали казни для изменников Родины, или ликовали по поводу какого-нибудь революционного праздника. Абсолютно не понимая, что все это только способ еще больше поработить их, толпы не отдавали себе отчета, что они участвуют в театрализованном и срежиссированном представлении, которое состоялось только потому, что власть разрешила его[91].

Если понимать толпу как массу людей и слой общества, объединяемый единой идеологией, социально-психологическими и интеллектуальными узами, то она обладает еще одной характеристикой, которую журналистка Ю. Латынина точно назвала светской религиозностью. В отличие от настоящей религии светская, составляя сумму убеждений, легко проверяется опытом. К числу таких убеждений наших граждан относятся «Башни-близнецы взорвали сами американцы», «Теракт на Дубровке осуществили российские спецслужбы», «леди Ди убили британские спецслужбы», «так называемые демократы — это ставленники ЦРУ» и т. д. Любая попытка проверки расценивается как глупость или признак неблагонадежности, но сами утверждения о таких фактах никогда не проверяются, в них нет связности и доказательств. В них просто верят, как в Средневековье верили в ведьм и чертей, не требуя доказательств.

Людей всегда скрепляла в обществе и государстве какая-либо идея — чаще всего это была религия, а экономика и торговля обычно дополняли ее. С ослаблением религии в западных странах еще с XVIII в. появилась потребность в других, стискивающих все обручах. В некоторых странах им стала коммунистическая идея, производная от средиземноморских верований, в иных — национализм (нацизм, расизм), призванный «спасти» ту или иную нацию (расу) от «гибели».

В человеческой истории было немало деспотий, и далеко не каждая из них может быть названа тоталитарной или лжемессианской. Представляется, что современные тоталитарные или лжемессианские тирании можно определить как те, которые исповедуют какую-либо одну, но чрезвычайно важную и спасительную для толпы идею — в XX в. это была идея спасения и торжества немецкого народа (Гитлер и гитлеризм), итальянского (Муссолини) и спасения всего человечества путем построения общества всеобщего счастья и благоденствия (марксизм и большевизм). Были и другие тоталитарные идеи, особенно религиозные, например в Иране аятоллы Хомейни.

Таким образом, тоталитарная тирания отличается от всех других антидемократических режимов тем, что все должны были думать и действовать одинаково, исповедовать одну и ту же идею, а неподчиняющегося ждала немедленная расправа.

Казалось бы, современные тоталитарные тирании ничем не отличаются от подобных режимов Средневековья и Древнего мира. Тогда тоже отступники от веры или заподозренные в колдовстве кончали свою жизнь на кострах инквизиции. Но в те теперь далекие годы все страны были такими. Сейчас картина резко изменилась, уже давно есть страны, которые живут по демократическим канонам и не знают никаких наказаний за инакомыслие. Именно эти страны добились наибольших успехов в экономике, финансах, военном деле, что вызывает острую зависть и ненависть менее развитых стран, имеющих господствующую идею, чаще религиозную, но иногда национальную. Общеобъединяющее обязательное учение (идея) является, таким образом, бесспорным признаком отсталости и недемократических порядков.

6.3. Лидер толпы

Особую роль в толпе играет лидер, вождь. Но надо различать вождей толпы как самого многочисленного слоя общества, а следовательно, политических деятелей и главарей беснующихся толп, в том числе спортивных болельщиков и религиозных фанатиков.

Политический вождь толпу зачаровывает, ведет за собой, внушает ей идеи и мысли, которые представляются ей самыми мудрыми и жизненно значимыми; в то же время он подавляет людей и опутывает их страхом, в том числе страхом его ослушания. Вождь делает ее своим послушным орудием, одновременно часто выставляя себя единственным или главным защитником интересов народа. На самом деле он настолько подавляет ее и устанавливает такое поклонение ему, что некоторые исследователи сравнивают это с религией. Вождь навязывает толпе свою волю, свои взгляды, свою решимость до такой степени, что она безоговорочно принимает его как своего кумира.

Современные лжемессии обладают некоторыми типичными для них чертами, которые необходимо знать и науке, и самой жизни. Прежде всего, следует указать на то, что кровавые лжемессии были выдающимися личностями — «порок и гений» вполне совместимы, и второе очень может помогать первому.

Понятно, что преступные «мессии» являются отличными организаторами, харизматическими личностями, наделенными талантами убеждать других и увлекать их, при этом внушать страх, необходимыми званиями для исполнения обязанностей глав государств, в том числе в военной сфере. Некоторые из вождей были очень хорошими ораторами (например, Гитлер). Вместе с тем у некоторых из них выражены психопатические (Гитлер) и паранойяльные (Сталин) черты. Отмечу еще одну особенность, присущую личности «мессии», которая часто не учитывается исследователями, хотя и является характерной для лидеров вообще. Как показывают исследования, лидерам присуща эмоциональная холодность, которая проявляется в безразличии к субъективным стремлениям, переживаниям, судьбам, интересам других, что свидетельствует об их отчуждении от людей. Эмоциональная холодность и отчуждение определяют отношение лжемессий к человеку и обществу в целом, их страдания нисколько не задевают таких людей, даже если жертвами становятся миллионы. Проявить холодность при принятии решения об агрессии (казни) или получении сообщения об этом — составная часть роли всесильного владыки. Проявлять сочувствие можно, но лишь когда, например, погибает (умирает) соратник или это выгодно, чтобы произвести впечатление на толпу, но и тогда в сострадании больше притворства, чем истинных эмоций.

Вот почему лежмессии редко подвержены эмоциональным срывам, сдержаны, расчетливы и проницательны, способны к аналитическому расчету, особенно в интригах. Одним словом, они не способны к идентификации с другими людьми, даже, казалось бы, близкими. Люди вообще не воспринимаются ими как «живые личности», а лишь в аспекте того, соответствуют они или нет предписанной им роли. Это порождает явление имперсонализации, при котором другой человек воспринимается и оценивается только с указанных позиций, его способности реализовать в своем поведении ролевые ожидания вождя; не принимаются во внимание субъективные переживания, чувства, желания и интересы иных людей. В таких отношениях эмоциональная теплота выхолащивается, но достигается стабильность, неуклонное следование своим целям.

Тоталитарный вождь отличается от всех других лидеров (в том числе монархов) тем, что он предлагает некую сверхъестественную идею, например коммунизм. Тогда вождь становится почти небожителем, ниспровергая других богов, созданных религией, возводится и возводит себя в ранг мессии, которому дозволено все и которому можно безусловно верить, которому нужно беспрекословно подчиняться, как в детстве строгому, но любящему отцу. Мессианство становится цементом, неимоверно укрепляющим его господство и ставящим над толпой. Вместе с тем усиливается одиночество такого лица, который не только не делит с кем-либо реальную власть, но еще в силу своей эмоциональной холодности не способен к дружеской близости с кем-либо. Совершенно закономерно Ле Бон называл этих божков «вождями толп».

Когда речь идет о лжемессиях-вождях, неизбежно возникает вопрос: обладают ли они харизмой и, главное, что отличает их от других вождей — политических лидеров, но не лжемессий? Думается, что харизма есть у всех тоталитарных вождей, но, чтобы дать на этот сложный вопрос адекватный ответ, надо разобраться с тем, что такое харизма.

Обратимся к Московичи. Он писал, что в психическом мире есть господство, осуществляемое не столько на основе физической, анонимной силы, сколько на основе духовного, личного влияния: это харизматическая власть. М. Вебер, создатель харизмы как термина, считал, что он представляет собой там, где появляется, «призвание свыше», в высоком смысле слова, как миссию или «внутреннюю работу». Воздействие харизматического лидера не зависит ни от богатства, ни от промышленности, ни от армии — они представляются лишь вспомогательными средствами повседневного управления. Харизма — это дар, некое качество отношения между верующими или последователями и учителем, в которого верят, которому подчиняются. Это как бы лекарство, исходящее от одного человека для исцеления другого. Она придает ее обладателю знак чрезвычайной значимости и отметину исключительности, неистовой силы. Она пробуждает толпы от спячки, возбуждает их и приводит в движение. Власть вождя распространяется поверх всех промежуточных образований, организаций, партий, массмедиа и т. д.[92]

Полагаю, что харизма есть, прежде всего, индивидуальное качество силы, исходящей от конкретного человека, но, конечно, не физической, а психической, духовной. Другой субъект может ощущать такое качество непосредственно, но что касается политиков, то по большей части представление о необычайной силе формируется толпой (в наше время с помощью средств массовой информации), а уже ею передается отдельному индивиду. Он теперь видит в харизматическом лидере защиту и опору, вождь для него — господин и повелитель. Восприятие и ощущение сил могут меть место и в том числе вследствие жестокости и бесчеловечности вождя, попрания им всех норм морали.

Харизматический вождь не обязательно должен быть публичным политиком, т. е. часто выступать на митингах, по радио или телевидению, печати и т. д. Таким, например, был Гитлер, обладавший выдающимися ораторскими способностями и любивший выступать перед толпой, что выдает его истероидный характер. Сталин, напротив, не был таким деятелем и относительно редко выступал на публике. Но ему приписывались необычные качества, особенно мудрость, он восхвалялся столь неистово, что толпа не могла не видеть в нем вождя и учителя. Ближайшему окружению он мог внушить страх и даже ужас вследствие присущей ему холодной жестокости.

Хочу присоединиться к тем авторам, которые считают, что харизматические вожди появляются в периоды безвременья и хаоса, а толпа ждет от них наведения порядка. В периоды социальной стабильности демократического общества такие властители в психологии масс не появляются. Поэтому в обществе возникновение потребности в твердой и даже жестокой руке есть свидетельство нарастающего социального неблагополучия. Сколь ни архаичным представляется подобный властитель, в глубинах толпы всегда имеется зерно, из которого он вырос; следовательно, его природа архетипична. Это зерно суть мнестический след, остающийся в психике масс. Поэтому не следует думать, что выдающиеся события и связанные с ними персонажи забываются.

Многие исследователи (в частности, Московичи) представляют себе лидера архаичным персонажем, а Вебер прямо отвечает, что харизма есть великая революционная сила, связанная с традицией. Московичи пишет, что толпы, как и история, проходят циклы. Они возвращаются в места, уже посещавшиеся, бессознательно повторяют прежние действия. Харизма из их числа. В ней можно видеть одну из тех материй, что существовали в архаические времена. Периодически она возрождается, когда колесо общества выносит ее на вольный воздух, а затем исчезает вновь… Люди и ситуации прошлого принимают в нашей психике форму imago — наглядных представлений, давая эффект присутствия.

Харизма должна была бы представлять отца, воскрешенного и перевоплощенного в личность одного из своих убийц. Но это и сам убийца, считает Московичи, в образе героя, т. е. один из сыновей, воспротивившихся тирану и победивший его. Итак, есть два персонажа в одном — обожествленное имаго отца и след героического индивида, его сына. Вождя, который обладает подобной харизмой, массы признают. Он притягивает к себе влюбленное восхищение к умершему отцу и страх перед жестокостью того, кто убил отца и подчинил соперничающих братьев. Самая большая сила исходит от его двойственности. Он «над другими» и «как другие». Держатель места отца, который оживает в нем, он в то же время занимает место братьев — заговорщиков, которые вверили ему свою власть[93].

Это объяснение Московичи относительно происхождения и природы харизмы, особенно в части представления в ней «отца» и взбунтовавшихся «братьев», взято у Фрейда. Может ли теория Фрейда о происхождении религии через убийство отца объяснить нам, что такое харизма?

В своей статье «Человек Моисей и монотеистическая религия» Фрейд писал, что в первобытные времена

У детей появилось чувство вины перед отцом, и постепенно его обожествили. Так появилась религия.

Однако никаких доказательств своей правоты Фрейд не приводит. Поэтому возникают серьезные сомнения, что «Отец» был прообразом всех вождей, в том числе харизматических. Скорее, им можно считать Моисея, безотносительно, конечно, к его национальной принадлежности.

Вождь господствует, потому что у него есть сила, власть, идеи и убеждения. Он переплавляет индивида в массу, тем самым указывая ему, что его ценность в первую очередь определяется принадлежностью к массе (толпе, партии, движению), что благодаря своей принадлежности к ней он укрепил свои этнические, религиозные, политические, экономические и иные связи, а поэтому стал значительнее и весомее. Сам вождь — это душа мира, зеркало, в котором толпа может созерцать свою собственную душу, это фигура, перед которой склоняются народы, но она господствует потому, что вера, его и масс, слившись воедино, сделала этого человека вождем и пророком. Можно считать доказанным, что толпа в годы безвременья, хаоса и беспорядка жаждет героя, который укажет ей путь и поведет по нему. Из безоглядной преданности ему могут совершаться подвиги, и он никогда не сходит со сцены в том смысле, что его не забывают, хотя он и способен вызывать только омерзение.

Все эти обстоятельства необходимо иметь в виду для понимания лидеров толпы. В. Райх писал:

Нас не должно смущать, что среди лидеров толпы, героев и вождей, нередко встречаются люди с акцентуациями характера и психическими аномалиями. Фрейд писал:

Однако не следует полагать, что психические отклонения неотделимы от великих свершений, поскольку такие свершения были делом рук и вполне нормальных людей. Тому в истории множество подтверждений.

Толпа может выделить из своей среды представителя своих интересов, даже лидеров, как это произошло, например, с Гитлером, который, даже обладая некоторыми выдающимися качествами, все-таки никак не смог смыть с себя печать человека толпы. Он смог найти, определить то, что ей нужно, и пошел навстречу, часто путем демагогии и обмана. Толпа вначале не понимала этого и долгие годы верила ему, потом не смела сопротивляться, в мазохистском упоении отдаваясь ему. Но она поняла далеко не все и не до конца. И только много лет спустя, сопротивляясь комплексу национального унижения после огромной работы на государственном уровне — изменений преподавания истории в школах и высших учебных заведениях, бурного роста экономики, осуждения гитлеризма и его преступлений во всех странах, появилось поколение немцев, которым уже не нужен был фюрер, даже в воспоминаниях.

В связи с этим напомним, что Гитлер был из среды мелкого чиновничества, Сталин — из крестьян (впоследствии его отец был сапожником и рабочим обувной фабрики), отец Муссолини был кузнецом, но у него даже была своя молотилка. Но все они могли быть аристократами или происходить из семей крупных предпринимателей, но это не помешало бы отнести их к людям толпы, если бы они были пропитаны ментальностью толпы.

Толпа, попав под влияние лидера, тем более харизматического, совсем не хочет свободы. Для нее перестают существовать компромиссы, а только формула «или — или». Тоталитарный лидер, который на протяжении своей жизни захочет указывать путь и принимать решения, появляется лишь там, где он находит благоприятную почву, иными словами, где толпа ждет его. Вопрос в том, к чему он должен апеллировать, обращаясь к толпе? Какие инстинкты он должен пробуждать, имея дело с ней? Какие для этого существуют шансы у него, толпы и общества? Толпа может принять решение большинством, даже меньшинством, если остальные ему подчинятся. В борьбе за большинство можно пользоваться внушением, обманом, обещаниями.

Привязанность к тоталитарному лидеру в СССР, Китае, Италии и других таких же странах была столь же тесной и неразрывной, что и у новорожденных утят (по К. Лоренцу). Любые попытки порвать эту связь отнюдь не расценивались как возможность дать человеку свободу, а как покушение на страну, измену Родине, предательство и т. д. Если человек сам пытался разорвать такой «союз», он вполне мог уподобиться тому, кто рубит сук, на котором сидит.

Гитлер стремился воплотить в жизнь националистический империализм с помощью методов (в том числе и методов массовой организации), заимствованных у марксистов, писал В. Райх. Однако успехом своим эта массовая организация обязана и массам, а не только Гитлеру. Ибо укорениться его пропаганда могла только благодаря авторитарной структуре толпы, испытывающей страх перед свободой. Поэтому с социологической точки зрения своими достижениями Гитлер обязан и своей личности, и тому значению, которое придавали ему массы. Проблема, однако, значительно усложняется тем абсолютным презрением, с каким Гитлер относился к народным массам, с помощью которых он собирался реализовать свои империалистические стремления. Для доказательства этого утверждения нет нужды приводить множество примеров[97].

Разумеется, это не означает, что все немцы были слепо преданы Гитлеру, а все советские граждане — Сталину.

Райх отмечал, что в качестве партии, которая, подобно итальянскому фашизму, обязана своим первым успехом практической заинтересованности крупных землевладельцев, НСДАП должна была привлечь на свою сторону мелких и средних фермеров, создавая таким образом для себя социальную базу. Естественно, что в своей пропаганде НСДАП не могла открыто отстаивать интересы крупных землевладельцев и поэтому вынуждена была обращаться за поддержкой к мелким фермерам.

Райх имел все основания считать, что социальную базу гитлеризма составляли мелкие буржуа. По этому поводу он писал, что, прежде всего, следует отметить совпадение национальных и семейных связей в психологических структурах различных групп мелкой буржуазии. Эти связи приобретают особую силу благодаря процессу, который протекает параллельно такому совпадению и фактически возникает на его основе. С точки зрения масс, националистический фюрер персонифицирует нацию. Связь личности с таким фюрером устанавливается лишь в той мере, в какой он действительно олицетворяет нацию в соответствии с национальными чувствами масс. Поскольку фюрер знает, каким образом можно пробудить в массах эмоциональные семейные связи, он также олицетворяет и фигуру авторитарного отца. Он использует в своих целях все эмоциональные особенности, которые прежде приписывались строгой, но внушительной (в глазах ребенка) фигуре отца-защитника. В дискуссиях с горячими поборниками национал-социализма по поводу несостоятельности и противоречивости программы НСДАП много раз говорили, что Гитлер лучше их разбирается во всем — «он все устроит». В этом случае отчетливо проступает потребность ребенка в защите со стороны отца. В условиях социальной действительности потребность народных масс в защите позволяет диктатору «все устраивать». Такая позиция существенно затрудняет осуществление общественного самоуправления, т. е. разумной независимости и сотрудничества. Никакая подлинная демократия не может и не должна быть построена на основе такой позиции.

Более важной, однако, представляется роль идентификации массовых индивидов с «фюрером». Чем беспомощнее становится «массовый индивид» (благодаря своему воспитанию), чем отчетливее проступает его идентификация с фюрером, тем глубже детская потребность в защите прячется в чувстве его единства с фюрером. Эта склонность к идентификации составляет психологическую основу национального нарциссизма, т. е. уверенности отдельного человека в себе, которая ассоциируется с «величием нации». Мелкобуржуазный индивид ощущает себя в фюрере, в авторитарном государстве. Благодаря такой идентификации он бессознательно воспринимает себя защитником «национального наследия» и «нации». Это не позволяет ему презирать толпу и противопоставлять себя ей как индивидуума. Ужас его материального и сексуального положения настолько затмевается возвышающей идеей принадлежности к расе господ и существования выдающегося фюрера, что со временем он полностью утрачивает понимание всей ничтожности своей слепой преданности[98].

Конечно, Райх был прав в том, что Гитлер опирался на мелкую буржуазию, но не только. Прослеживая историю германского нацизма, каждый раз убеждаешься в дьявольской способности фюрера приспосабливаться к различным социальным группам и становиться выразителей их интересов. Он мог выражать интересы не только их, но и всего немецкого общества, мнящего себя вершителем мировой истории, но по злой воле союзников после Первой мировой войны ввергнутого в унизительное положение и жаждущего реванша. В этих условиях каждый немец чувствовал себя патриотом и готов был подчиниться лидеру, который призывал к всегерманскому господству в мире, и был готов возглавить всегерманский же поход к этой сияющей вершине. Гитлер действительно стал отцом нации, но ему должна была помочь толпа — без нее он был беспомощен. А поэтому каждый истинный патриот был обязан встать под его знамена, тоже чувствуя себя значимой фигурой, создателем нового мира, но благодаря не только своей идентификации с фюрером, но и осознанию выполнения исключительно важной работы для истории, но под руководством этого совершено необычного человека.

Гитлер всегда ощущал свою особость, свою неспособность к человеческим отношениям, а отсюда затем и свою предназначенность к великим свершениям. Война была для Гитлера великим положительным моментом его формирования, «огромным впечатлением», «грандиозным», «столь счастливым», как сам он это сформулирует, безудержно приветствуя этот опыт, имевший для него, по существу, метафизический ранг.

Сам Гитлер скажет, что война его перевернула. Ибо, помимо всего иного, она придала ему, чувствительному молодому человеку, твердость и осознание его собственной ценности. Примечательно, что теперь он уже не боится показаться на глаза своим родственникам — отпуск в октябре 1917 и в сентябре 1918 г. он проводит у родных в Шпитале. Кроме того, на фронте он узнал пользу солидарности, получил какие-то навыки самодисциплины и, наконец, ту веру в судьбу, которой будет отмечен патетический иррационализм его поколения в целом. Мужество и хладнокровие, которые были проявлены им под самым жестоким огнем, создали ему у однополчан своего рода нимб; если Гитлер рядом, говорили они, «то ничего не случится». Кажется, эта уверенность произвела большое впечатление и на него самого; она явно укрепила в нем ту веру в свое особое призвание, которую он настойчиво сохранял в себе во все эти годы неудач[99].

Этот нимб впоследствии будет только укреплен.

У Сталина много общего с Гитлером. Как и фюрер, наш «любимый» вождь был эмоционально холоден и жесток, как и он, являл собой типичного садонекрофила и шел напролом, невзирая ни на какие нравственные препятствия. У Сталина, собственно, и не было никаких нравственных правил. Он был мастером интриги, и это мастерство было ему остро необходимо, поскольку конкурентов в борьбе за власть оказалось очень много, значительно больше, чем у Гитлера. По-видимому, был прав Р. Такер, что обращение отца Сталина с сыном, в особенности то, что он бил мальчика и бил при нем его мать, развило в Сталине с детских лет ощущение одиночества во враждебном мире и чувство глубокого страха. Со временем он стал замкнут, холоден, неразговорчив.

У Сталина была не совсем обычная способность как бы стоять над толпой, плыть над ней своим курсом. Это создавало ему ореол не только всезнающего человека, но еще и заботливого отца, которому вполне ведомо, куда он ведет. Человек толпы поэтому доверял ему и восторженно встречал, что подкреплялось всегдашним послушанием народа власти и в то же время страха перед ней. Не будем забывать о громогласности несмолкающей какофонии прославления этого человека.

Жизнь и деяния этих двух мерзавцев удивительно схожи, но вот смерти их были очень разные. Гитлер потерпел полное фиаско, и его особенно никто не оплакивал, если не считать группового самоубийства семьи Геббельсов. Сталин же умер как победитель и во всенародных слезах. Долгое время простой народ, толпа просто не знали, как жить без него и каким будет теперь окружающий мир. Он и сейчас победитель и вождь толпы.

Чем меньше человек, чем более узкие масштабы его личности, тем больше он нуждается в вожде. Очень важна роль в его идентификации массовых людей с ним. Чем беспомощнее массовый человек, тем глубже прячется эта потребность в чувстве единства с ним, склонность же к идентификации выступает психологической основой национального нарциссизма, т. е. уверенности в себе отдельного лица благодаря его ассоциации с правящим классом или нацией. Благодаря такой идентификации простой человек ощущает себя частью вождя, защищая свою религию, нацию или социальный слой, а следовательно, причисляет себя к расе господ. Со временем такой человек утрачивает сознание своей ничтожности и оправдывает свои действия преданностью вождю и делу, которому он служит.

Для человека великой державы очень важна идея принадлежности к ней через великую персону. Что-то от этой персоны переходит «ко мне», ведь «мне» «принадлежит» такая держава, а значит, и ее мудрейший вождь. Если враги поносят «твою» державу и ее вождя, то, значит, и «тебя», и вообще ругань в ваш адрес говорит лишь о том, что «нас» боятся в том числе, а возможно, и в первую очередь потому, что у нас такой вождь. Причем его ненавидят только толстосумы, а простой народ, вроде нас, его очень любит и уважает. Ведь недаром везде написано, что он вождь трудящихся всего мира.

6.4. Толпа-стая

Толпу-стаю прежде всего надо отделить от публики на концертах, зрелищных мероприятиях, в театре, церкви и т. д. Толпа-стая не обязательно должна собираться с целью что-то разрушить, разорить, уничтожить, хотя это бывает достаточно часто, особенно если иметь в виду религиозных фанатиков или футбольных болельщиков. Она может собраться также в связи с манифестациями, для требования справедливого приговора либо освобождения невиновного, восстановления каких-то нарушенных прав, приветствия любимого актера и по множеству других поводов.

Наблюдатели часто видят в сборище народа концентрацию общественного психоза, сходного с наркотическим или гипнотическим психозом. И пока пребывает в этом состоянии, она способна верить всему или почти всему, что ей скажут, и сделает такая толпа все, что ей прикажут. Они будут подчиняться любому призыву, каким бы бессмысленным он ни был. Очень важен повод для сбора толпы — одно дело требование справедливого приговора и совсем другое — разгромить болельщиков враждебной команды.

Если исключить религию, толпа лишена духовности и не преследует духовных целей. Толпа же религиозных фанатиков, готовая разорвать на части любого, кого сочтет врагом своей религии, в сущности заботится как раз не о ней, а о себе. Преследуя и унижая религиозных врагов, ненависть к которым ее объединяет и сплачивает, она защищает сама себя. Толпа фанатиков (любых!) не способна к рассуждению, но если, фантазируя, приписать ей эту невероятную для нее способность, то она должна прийти к выводу, что отстаивает то, что является фундаментом ее бытия. Поэтому масса как носитель идеологии и толпа как скопище склонны к экстремизму и его разновидности — терроризму, и она готова служить им людьми и материальными средствами, отдавать все свои симпатии и эмоции.

Толпа как скопище людей может полностью состоять из случайных личностей, до этого не знакомых друг с другом или знакомых с одним или двумя, например с товарищами из числа спортивных болельщиков. Но она способна сформироваться из большого количества хорошо знакомых, например односельчан или жителей микрорайона либо товарищей по работе. Люди, требовавшие смертной казни для так называемых изменников в сталинском СССР, обычно были рабочими и служащими одного предприятия или учреждения. Их умело организовывали в стаю, и они проникались общим настроением в отношении объектов своей ненависти.

Толпа-стая дает каждому ощущение личной связи, причастности к очень важному, к идее, имеющей глобальное значение. Толпу объединяет в общность несколько броских фраз и лозунгов, захватывающих эмоций, что создает для индивида ощущение общности, но это уже не эрзац общности, а настоящая, подлинная общность и единство. Особенно влияют на подобного человека грандиозные, торжественные церемонии, так любимые в тоталитарных странах, постоянные собрания, шествия, митинги и т. д.

Толпа — это прежде всего группа, отличительная черта — вовлеченность участников в совместную деятельность, причем не каждый участник толпы как группы понимает, в какую именно деятельность он вовлечен и какие функции возложены на него или он возложил на себя сам. В зависимости от того, какой именно является группа, она может рассматриваться как создаваемая усилиями людей, каждый из которых руководствуется собственными, независимыми мотивами, либо подчиняясь, даже слепо, общему настрою или общему влечению.

В толпе-стае, как правило, нет независимо мотивируемых субъектов, но они способны координировать друг с другом свои действия в той степени, в какой они соответствуют общему настроению или совместно поставленной цели. В такой толпе, особенно если она действует стремительно, ее участник может ничего не знать о том, кто с ним заодно, но какую-то информацию о нем, нужную для совместных поступков, он должен иметь. Вообще в повторяющихся и хорошо организованных ситуациях люди в состоянии действовать совместно и сравнительно легко потому, что они более или менее одинаково представляют себе, как следует поступить каждому участнику.

Толпа-стая всегда есть производное от толпы как носителя идеологии и менталитета. Наблюдения за гражданскими междоусобицами, особенно длительными, между толпами показывают, что у каждой стороны есть вдохновители и организаторы, обеспечивающие их не только материально и вооружающие, действующие тайно или открыто. Бывает и так, что для враждующих толп характерен один и тот же менталитет.

Толпа-стая требовала казни Христа, насмешками и издевательствами сопровождала его к Голгофе. Толпа-стая испускала крики восторга, когда в Европе сжигали еретиков на кострах. Толпа-стая активно способствовала приходу Гитлера к власти, когда уничтожала его противников и навязывала нацизм всем другим, она же крушила магазины, принадлежавшие евреям, а из самих магазинов воровала товары; люди из такой стаи потом служили в лагерях смерти, каждодневно проявляя садизм. Толпа-стая требовала в СССР крови так называемых предателей и врагов Сталина. Толпа-стая, умело организованная, и сейчас поддерживает истошными воплями любые действия властей. Толпа-стая футбольных болельщиков способна к погромам и убийствам, она вообще главное действующее лицо погромов в этно-религиозных конфликтах — не нужно разбираться в том, кто прав, а кто виноват, какова национальная, расовая или религиозная принадлежность человека, — ей ясно указывают, кто должен быть уничтожен и, следовательно, кто виновен.

Толпа как скопище людей есть и психологическое, и обычно социальное образование. Она отрицает общечеловеческие ценности, часто и действующие правила и законы, а мотивация ее поведения бессознательна, поскольку от нее всегда ускользает внутренний смысл ее поведения. Но ее преследуют не в любом обществе, в тоталитарном ее даже поощряют, направляют, ставят перед ней конкретные задачи. Она имеет своих представителей и защитников в массе, среди элиты, даже в государственной власти, особенно если она действует длительное время. Велики и значительны связи толпы среди одобряющего большинства, она нередко выступает в качестве представителя этого большинства, например, в националистических или политических эксцессах.

Чтобы понять некоторые экстремистские проявления, например погромные действия футбольных фанатов, необходимо обратиться к феномену психологии толпы. Разумеется, к погромам прибегают не только футбольные фанаты, а ее психология проявляет себя и в других ее действиях.

Представление о толпе обычно рождается из личного опыта людей. Практически каждый либо бывал в толпе, либо видел ее поведение со стороны. Иногда, поддавшись простому человеческому любопытству, люди присоединяются к группе, рассматривающей или обсуждающей какое-то событие. Возрастая количественно, заражаясь общим настроением и интересом, люди постепенно превращаются в нестройное, неорганизованное скопление или толпу.

Толпа как скопление людей — это группа, в которой люди находятся в состоянии взаимного внушающего воздействия. Они стремятся подчеркнуть то, что их сближает, то, что у них было общего до встречи. Каждый из них сводит к минимуму свое личностное начало, которое могло бы привести к риску противостояния. С. Московичи отмечал, что в ходе контактов и взаимодействий они все больше и больше стирают, сглаживают ту сознательную часть, которая их разделяет и делает непохожими друг на друга. Психическое единство толп, которое является результатом этого, не имеет иного интеллектуального или эмоционального содержания, как именно это бессознательное, вошедшее в дух и тело людей. Если мышление индивидов является критическим, т. е. логическим, использующим идеи-понятия, в большинстве своем абстрактные, то, напротив, мышление толпы автоматическое. Над ним господствуют стереотипные ассоциации, клише, глубоко сидящие в памяти. Толпа пользуется конкретными образами. Московичи ссылается на Г. Лебона, который повторял в различных вариантах, что массы неспособны к абстрактным суждениям. Бесполезно, следовательно, обращаться ним, взывая к качеству, которым они не обладают[100].

Мышление толп, отмечает Московичи, — это всегда мышление уже видимого и уже знаемого[101].

Толпа — бесструктурное скопление людей, лишенных ясно сознаваемой общности целей, но взаимно связанных сходством эмоциональных состояний и общим объектом внимания. Определение «толпа» вошло в социальную психологию в период мощного революционного подъема масс в конце XIX — начале XX в. Под толпой психологи в то время понимали главным образом слабо организованные выступления «трудящихся против эксплуататоров».

Весьма образное определение толпы в «Психологии народов и масс» дал Лебон: «Толпа похожа на листья, поднимаемые ураганом и разносимые в разные стороны, а затем падающие на землю». Там же он писал, что, каковы бы ни были индивиды, составляющие ее, каков бы ни был их образ жизни занятий, их характер или ум, одного их превращения в толпу достаточно для того, чтобы у них образовался род коллективной души, заставляющей их чувствовать, думать и действовать совершенно иначе, чем думал бы, действовал и чувствовал каждый из них в отдельности.

При объединении малых групп, состоящих из негодующих по определенному поводу индивидов, в достаточно большую группу, резко возрастает вероятность проявления стихийного, иногда деструктивного поведения. Последнее может быть направлено на выражение испытываемых людьми чувств, оценок и мнений либо на изменение ситуации через действие. Очень часто субъектом такого стихийного поведения оказывается толпа, которая требует, негодует, поддерживает или опровергает, во всяком случае, выступает как сила, с которой во многих случаях необходимо считаться или реагировать каким-то образом, например, если ее повеление носит разрушительный характер.

Нередко требования толпы расцениваются тоталитарными политиками как «глас народа». Это мы хорошо помним из собственной отечественной истории.

Толпой как субъектом массовых форм внеколлективного повеления часто становятся:

(1) публика, под которой понимается большая группа людей, возникающая на основе общих интересов, часто без какой-либо организации, но обязательно в ситуации, которая затрагивает общие интересы и допускает рациональное обсуждение;

(2) контактная, внешне неорганизованная общность, действующая крайне эмоционально и единодушно;

(3) совокупность индивидов, составляющих многочисленную аморфную группу и не имеющих в своем большинстве прямых контактов между собой, но связанных каким-либо общим более или менее постоянным интересом. Таковыми оказываются массовые увлечения, массовая истерия, массовые миграции, массовый патриотический или лжепатриотический угар.

В массовых формах внеколлективного поведения большую роль играют неосознанные (бессознательные) процессы. На основе эмоционального возбуждения возникают стихийные действия в связи с какими-либо впечатляющими событиями, затрагивающими главные ценности людей в ходе, например, их борьбы за свои интересы и права. Таковыми были многочисленные «медные» или «соляные» бунты городской и крестьянской голытьбы в русском Средневековье или бунтарские выступления английских луддитов, выразившиеся в уничтожении машин, не лишенные идеологического контекста и осознаваемых целей совершаемых действий.

Основные механизмы формирования толпы и развития ее специфических качеств — это циркулярная реакция (нарастающее взаимонаправленное эмоциональное заражение), а также слухи. Ядром толпы или зачинщиками выступают субъекты, задача которых сформировать толпу и использовать ее разрушительную энергию в поставленных целях. Участники толпы — это субъекты, примкнувшие к ней вследствие идентификации своих ценностных ориентаций с направлением действий толпы. Они не зачинщики, но оказываются в сфере влияния толпы и активно участвуют в ее действиях. Особую опасность представляют агрессивные личности, которые примыкают к толпе исключительно из-за появившейся возможности дать разрядку своим невротическим, нередко садистским наклонностям. Другую разновидность участников толпы составляют те, кто преследует свои корыстные, в том числе преступные, цели, например кражу во время погрома.

В среду участников толпы попадают и добросовестно заблуждающиеся. Ошибочно воспринимая обстановку, они присоединяются к толпе, движимые, например, ложно понятым принципом справедливости. Такими были немецкие обыватели в «хрустальную ночь», искренне поверившие Гитлеру, что евреи — враги немецкого народа.

К толпе примыкают и другие обыватели, не проявляющие большой активности, но привлеченные эксцесом в качестве волнующего зрелища, которое разнообразит их скучное, унылое существование.

В толпе находят себе место повышено внушаемые люди, которые поддаются общему заражающему настроению, они без сопротивления отдаются во власть стихийных явлений, многие не без надежды на то, что в толпе и ее действиях они найдут выход раздирающим их эмоциям.

Участниками толпы оказываются и просто любопытные, наблюдающие со стороны. Они не вмешиваются в ход событий, однако их присутствие увеличивает массовость и усиливает влияние стихии толпы на поведение ее участников. Они как бы вдохновляют ее участников. Поэтому результаты действий толпы могут быть еще более опасными.

Как и любое другое социальное явление, толпу можно классифицировать по различным основаниям. Если за основу классификации взять такой признак, как управляемость, то исследователи выделяют следующие виды толпы.

Стихийная толпа. Она формируется и проявляется без какого-либо организующего начала со стороны конкретного физического лица, государственной или общественной организации.

Ведомая толпа. Формируется и проявляется под воздействием с самого начала или впоследствии конкретного физического лица, являющегося в данной толпе ее лидером. Он определяет ее направленность и способы поведения.

Организованная толпа. Эту разновидность ввел Лебон, рассматривая в качестве толпы и собрание индивидов, вступивших на путь организации, и организованную толпу. Можно сказать, что Лебон подчас не делает разницы между толпой организованной и неорганизованной, хотя согласиться с таким подходом трудно. Если какая-либо общность людей организована, следовательно, в ней имеются структуры управления и подчинения. Это уже не толпа, а формирование. Даже отделение солдат, пока в нем есть командир, уже не толпа.

Если за основу классификации толпы взять характер поведения в ней людей, то можно выделить несколько ее типов и подтипов.

Оказиональная (ситуативная) толпа. Образуется на основе любопытства к неожиданно возникшему происшествию (дорожная авария, пожар, драка и т. п.). Она может быть как пассивной, так и весьма активной, оказывая, например, кому-либо помощь.

Конвенциональная толпа. Образуется на основе интереса к какому-либо заранее объявленному массовому развлечению, зрелищу или по иному социально значимому конкретному поводу. Готова лишь временно следовать достаточно диффузным нормам поведения, но если временное ее существование преобразуется в постоянное, то кто-то из ее членов сможет обрести там место.

Экспрессивная толпа. Она формируется, как и конвенциональная толпа. В ней совместно выражается общее отношение к какому-либо событию (радость, энтузиазм, возмущение, протест и т. п.), например к спортивному состязанию.

Экстатическая толпа. Представляет собой крайнюю форму экспрессивной толпы. Характеризуется состоянием общего экстаза на основе взаимного, ритмически нарастающего заражения (массовые религиозные ритуалы, карнавалы, рок-концерты и т. п.).

Наибольшую опасность представляют агрессивные фанатичные толпы, особенно если они стимулированы религиозными предрассудками. П. Концен, посвятивший фанатизму интересное исследование, выделяет его масштабы, сопоставляет с фундаментализмом и ненавистью, выделяет различные виды фанатизма, при этом показывая связь между различными видами и возможности перехода одного в другой.

Нас в этой книге по понятным причинам интересует политический фанатизм, поскольку именно он питал и поддерживал тоталитарные режимы. Но ограничиться именно этим видом фанатизма было бы ошибкой, поскольку религиозный фанатизм связан со всеми видами религий, христианской в том числе. Известно также, что современный исламский терроризм во многом обусловлен фанатизмом.

Суть политического фанатизма, по Концену, — бескомпромиссное утверждение общественной цели, национальной независимости, господства одной расы, всемирной справедливости[102]. Сходство с религиозным фанатизмом зачастую состоит в мифически сакральном почитании своего дела, которое получает статус чего-то возвышенного, божественно трансцендентного. Под религиозным фанатизмом Концен предлагает понимать неизмеримые отношения с другими религиями (или неверующими вообще. — Ю. А.). Ведь имеется в виду абсолютно противоположное — неизмеримые извращения человеческой веры, которые в самых крайних случаях позволяют нам заглянуть прямо в ад. Абсолютно закаменелая, нетерпимая, игнорирующая любое добро и гуманность вера, которая изнуряет себя в борьбе с сомнениями, с желанием уничтожить зло, — это и есть первоначальная форма фанатизма. Главное требование — примирение всех религий. Это превращается здесь в радикальную противоположность. Никакое притязание на власть не реализуется так явно, как то, которое прикрывается волей бога; нигде групповой эгоизм не проявляется так бескомпромиссно, как тогда, когда он призывает к религиозным обетам; ни один образ врага не демонизируют так скверно, как тот, который объявляют безбожным или одержимым дьяволом. Религиозный фанатизм во все времена и во всех культурах оставил ужасный след в виде деструктивных сект, инквизиции и священных войн. Именно войны монотеистических религий за единственную веру, способную сделать человека счастливым, слили гекатомбы крови и причинили глубокие травмы коллективной психике христиан, евреев и арабов. Также кажущиеся толерантными азиатские религии постоянно порождали оргии деструктивности — достаточно вспомнить резню между индусами и сейками или террор секты Аум[103].

Лебон различал виды толп по признаку гомогенности: разнородная, анонимная (уличная, например), персонифицированная (парламентское собрание), однородная, секты, касты, классы. Современные представления о типологии толпы несколько отличаются от взглядов Лебона. Об организованной толпе уже шла речь выше. Также сложно рассматривать в качестве толпы персонифицированное собрание людей типа производственного совещания, парламентского собрания, присяжных суда (Лебон относит эти образования к категории «толпа»), которые лишь в потенции могут превратиться в толпу, но изначально таковой не являются. Классы тоже трудно отнести к разряду толп, особенно если иметь в виду большую группу людей, занимающих свое особое место в процессе общественного производства.

Есть все основания думать, что все-таки одним из основных системообразующих признаков толпы является ее стихийность. Но следует подчеркнуть, что она вполне может быть организована.

Толпа обладает и другими психологическими особенностями, знание которых поможет понять механизм ее преступного поведения.

В психологической структуре этого образования можно выделить: когнитивный, эмоционально-волевой, темпераментальный и моральный аспекты.

Важными психологическими характеристиками толпы являются ее бессознательность, инстинктивность и импульсивность. Если даже один человек довольно слабо поддается посылам разума, а потому большую часть поступков в жизни делает благодаря эмоциональным, порой совершенно слепым импульсам, то людская толпа живет исключительно чувством, а чаще эмоциями и слепыми влечениями, логика противна ей. Вступает в действие неуправляемый стадный инстинкт, особенно когда ситуация экстремальна, когда нет лидера и никто не выкрикивает сдерживающие слова команд. Разнородное в каждом из индивидов — частице толпы — утопает в однородном, и берут верх бессознательные качества. Общие качества характера, управляемые бессознательным, соединяются вместе в толпе. Изолированный индивид обладает способностью подавлять бессознательные рефлексы, в то время как толпа этой способности не имеет.

У толпы сильно развита способность к воображению, фантазированию и мифологизированию. Толпа очень восприимчива к впечатлениям. Образы, поражающие воображение толпы, всегда бывают простыми и ясными, как и истины, однозначные и плоские, усваиваемые ею. Вызванные в уме толпы кем-либо образы, представления о каком-нибудь событии или случае по своей живости почти равны реальным образам. Не факты сами по себе поражают воображение толпы, а то, как они предъявляются ей. Она не требует доказательств сообщаемых фактов, ей достаточно, что они доводятся до ее сведения.

Еще один очень важный эффект толпы — коллективные галлюцинации. В воображении людей, собравшихся в толпе, события претерпевают искажения. Толпа мыслит образами, и вызванный в ее воображении виртуальный образ, в свою очередь, вызывает другие, той же природы, причем они могут не иметь никакой логической связи с первым. Толпа не отделяет субъективное от объективного. Она считает реальными образы, вызванные в ее уме и зачастую имеющие лишь очень отдаленную связь с наблюдаемым ею фактом. Толпа, способная мыслить только образами, восприимчива только к образам.

Толпа не рассуждает и не обдумывает. Она принимает или отбрасывает идеи целиком, не будучи способной их расчленять и анализировать по частям. Она не переносит ни споров, ни противоречий. Ее рассуждения основываются на ассоциациях, но они связаны между собой лишь кажущейся аналогией и последовательностью. Толпа способна воспринимать лишь те идеи, которые упрощены до предела. Суждения толпы всегда навязаны ей и никогда не бывают результатом собственного всестороннего обсуждения. Если бы она была способна обсуждать, тем более здраво и взвешенно, это была бы уже не толпа.

Толпа никогда не стремится к правде. Она отворачивается от очевидности, которая не нравится ей, и предпочитает поклоняться заблуждениям и иллюзиям, если только они прельщают ее, если они соответствуют тем разжеванным истинам, которые она уже поглотила. Для толпы, не способной ни к размышлению, ни к рассуждению, не существует ничего невероятного, однако невероятное и поражает всего сильнее. Она верит в него, особенно если оно исходит от авторитетного человека, которому она привыкла подчиняться. Толпа, например, может легко поверить в то, что переживаемые страной трудности возникают только по причине происков зарубежных врагов или обмана вселившихся инородцев.

Обычно в толпе нет предумышленности. Она может последовательно пережить и пройти всю гамму противоречивых чувствований, но всегда будет находиться под влиянием возбуждений минуты, не отдавая себе отчета в имеющихся противоречиях. Ассоциация разнородных идей, имеющих лишь кажущееся отношение друг к другу, и немедленное обобщение частных случаев — вот характерные черты рассуждений толпы. Толпа постоянно попадает под влияние иллюзий. Некоторые важные особенности мышления толпы следует выделить особо.

Так, она, не испытывая никаких сомнений относительно того, что есть истина и что есть заблуждение, выражает такую же авторитарность в своих суждениях, как и нетерпимость. Отсюда решительность в действиях толпы, когда, например, она расправляется с представителем «чужой» нации или расы.

Будучи в основе своей чрезвычайно консервативной, толпа питает глубокое отвращение ко всем новшествам и испытывает безграничное благоговение перед традициями, например, ненависти к тем же «чужим». Она находится как бы под гипнозом — ситуации, вождя или лидера, внушенной ей идеи, самой себя. Самое опасное и самое существенное в психологии толпы — это ее восприимчивость к внушению, которое часто трансформируется в ее цель. В то же время всякое мнение, идею или верование, внушенные ей, она принимает или отвергает целиком и относится к ним либо как к абсолютным истинам, либо как к абсолютным заблуждениям.

Очень часто источником внушения в толпе выступает иллюзия, рожденная у одного какого-нибудь индивида благодаря более или менее смутным воспоминаниям либо намеренно вброшенная ей какой-нибудь группой, организацией или властью. Вызванное представление становится ядром для дальнейшей кристаллизации, заполняющей всю область того, что условно можно назвать разумом толпы, и парализующей всякие критические способности.

Ей очень легко внушить, например, чувство обожания, заставляющее ее находить счастье в фанатизме, подчинении и готовности жертвовать собой ради своего идола. Мы это очень часто видели в обожании, доходившем до обожествления коммунистических лидеров.

Как бы ни была нейтральна толпа, она часто все-таки находится в состоянии выжидательного внимания, которое облегчает всякое внушение. Рождение легенд, легко распространяющихся в толпе, обусловливается ее легковерием. Одинаковое направление чувств определяется внушением. Как у всех существ, находящихся под влиянием внушения, идея, овладевшая умом, стремится выразиться в действии. Невозможного для толпы не существует. Часто реализацию невозможного она делегирует своим вождям, веря в их сверхъестественные способности.

Человек склонен к подражанию. Мнения и верования распространяются в толпе путем заражения и подражания. Иными словами, в толпе имеет место такое социально-психологическое явление, как эмоциональный резонанс. Люди, участвующие в эксцессе, не просто соседствуют друг с другом, они заражают окружающих и сами заражаются от них. Термин «резонанс» к такому явлению применяется потому, что участники толпы при обмене эмоциональными зарядами постепенно накаляют общее настроение до такой степени, что происходит эмоциональный взрыв, с трудом контролируемый сознанием. Наступлению эмоционального взрыва способствуют определенные психологические условия поведения личности в толпе.

Чувства и идеи отдельных лиц, образующих целое, именуемое толпой, принимают одно и то же направление. Рождается коллективная душа, имеющая, правда, временный характер. Толпе преимущественно знакомы простые и крайние чувства.

Различные импульсы, которым она повинуется, могут быть в зависимости от внешних обстоятельств, содержания, направленности и силы возбуждений великодушными или злыми, героическими или трусливыми, но они обычно настолько сильны, что никакой личный интерес, даже чувство самосохранения, а тем более справедливости не в состоянии их подавить.

В толпе преувеличение чувства обусловливается тем, что само это чувство, доброе или злое, распространяясь очень быстро посредством внушения и заражения, вызывает всеобщее порицание или одобрение, которые в значительной мере содействуют возрастанию его силы. Эмоции и сила чувств толпы еще более увеличиваются из-за отсутствия ответственности. Уверенность в безнаказанности (тем более сильная, чем многочисленнее толпа) и сознание значительного (хотя и временного) могущества дают возможность скопищам людей проявлять такие чувства и совершать такие действия, которые просто немыслимы и невозможны для отдельного человека. Какими бы ни были чувства толпы, хорошими или дурными, характерной их чертой является односторонность. Односторонность и преувеличение чувств толпы ведут к тому, что она не ведает ни сомнений, ни колебаний.

Общество в первую очередь интересуют те силы толпы, которые направлены лишь на разрушение. Инстинкты разрушительной свирепости дремлют в глубине души многих индивидов. Поддаваться этим инстинктам опасно для изолированного индивида, но, находясь в безответственной толпе, где ему обеспечена безнаказанность, где он часто действует анонимно, он может свободно следовать велению своих инстинктов.

Эти силы могут быть разрушительны сейчас, в эту минуту, когда, например, расправляются с инакомыслящим. Но иногда деструктивные силы толпы действуют более или менее длительное время, даже отстаивая нечто, что плохо для нее самой.

В толпе малейшее пререкание или прекословие со стороны какого-либо несогласного немедленно вызывает яростные крики и бурные ругательства, даже побои. Нормальное состояние толпы, наткнувшейся на препятствие, — это ярость. Толпа никогда не дорожит своей жизнью во время возмущения. Крушащая, уличающая или громящая, толпа создается главным образом на базе противопоставления данной общности объекту недовольства. Толпу делает общностью именно то, что «против них». Это, конечно, не слепая ненависть ко всему, с чем люди себя не идентифицируют. Тем не менее в толпе противопоставление «мы» и «они» достигает социально значимой, нередко весьма опасной величины.

У толпы отсутствует критическое отношение к себе и присутствует нарциссизм — «мы» безупречны, во всем виноваты «они». «Они» отливаются в образ врага. Толпа считается только с силой, и доброта ее мало трогает, для толпы доброта — одна из форм слабости. Очень ярко это проявляется в групповом насилии против представителей других наций или рас, которые всегда являются врагами. Если толпа небольшая, то личный интерес у каждого может быть могущественным двигателем, в то время как и у отдельного человека он стоит на первом месте. Хотя все желания толпы бывают очень страстными, они все же продолжаются недолго, и толпа также мало способна проявить настойчивую волю, как и рассудительность.

В толпе нередко рождается невероятная жестокость, подстрекаемая демагогами и провокаторами. Безответственность позволяет толпе топтать слабых и преклоняться перед сильными. Агрессивность толпы, часто превращаясь в жестокость, всегда проявляется в физической активности и диффузности. Стремление немедленно превратить в действия внушенные идеи — ее характерный признак. Возбудители, которые действуют на повинующуюся им толпу, весьма разнообразны — этим объясняется ее чрезвычайная изменчивость. Над прочно установившимися верованиями толпы лежит поверхностный слой мнений, идей и мыслей, постоянно нарождающихся и исчезающих. Мнение толпы непостоянно.

Отсутствие ясных целей и диффузность структуры порождают наиболее важное свойство толпы — ее легкую превращаемость из одного вида (или подвида) в другой. Такие превращения часто происходят спонтанно. Знание их типичных закономерностей и механизмов позволяет умышленно манипулировать ее поведением в авантюристических целях либо в целях сознательного предотвращения ее особо опасных действий.

В толпе индивид приобретает ряд специфических психотических особенностей, которые могут быть ему совершенно не свойственны, если он пребывает в изолированном состоянии. Эти особенности оказывают самое непосредственное влияние на его поведение в этом стихийном скопище людей.

В поведении толпы проявляются как идеологические влияния, с помощью которых готовятся определенные действия, так и изменения в психических состояниях, происходящие под воздействием каких-либо конкретных событий или информации о них. В действиях толпы происходит стыковка и практическая реализация влияний идеологических и социально-психологических, их взаимопроникновение в реальное поведение людей. Естественно, что на толпу влияет вся масса, та сила, которая нередко ее организует и направляет.

Совместные чувства, воля, настроения оказываются в толпе эмоционально и идеологически окрашенными и многократно усиленными. Обстановка массовой истерии служит фоном, на котором развертываются нередко самые трагические действия. Одним из видов поведения толпы является паника. Паника — это эмоциональное состояние, возникающее как следствие либо дефицита информации о какой-то пугающей или непонятной ситуации, либо ее чрезмерного избытка и проявляющееся в импульсивных действиях. Факторы, способные вызвать панику, многообразны. Их природа может быть физиологической, психологической и социально-психологической. Известны случаи возникновения паники в повседневной жизни как следствие катастроф и стихийных бедствий. При панике людьми движет безотчетный страх. Они утрачивают самообладание, солидарность, мечутся, не видят выхода из ситуации.

Факторами, особо сильно влияющими на поведение толпы, могут быть следующие:

(1) суеверие — упрочившееся ложное мнение, возникающее под влиянием страха, пережитого человеком. Впрочем, может иметь место суеверный страх, причины которого не осознаются. Многие суеверия связаны с верой во что-либо. Им подвержены самые разные люди, вне зависимости от уровня образования и культуры. По большей части суеверие основано на страхе, оно многократно усиливается в толпе;

(2) иллюзия — разновидность ложного знания, традиции или обычая, закрепившегося в общественном мнении. Она может быть результатом обмана органа чувств. В данном же контексте речь идет об иллюзиях, относящихся к восприятию социальной действительности. Социальная иллюзия — своего рода эрзац-подобие реальности, создаваемое в воображении человека взамен подлинного знания, которое он почему-то не приемлет. В конечном счете основа иллюзии — незнание, которое может дать самые неожиданные и нежелательные эффекты, когда проявляется в толпе;

(3) предрассудки — ложное знание, превратившееся в убеждение, точнее, в предубеждение. Предрассудки активны, агрессивны, напористы, отчаянно сопротивляются подлинному знанию. Это сопротивление до такой степени слепо, что толпа не приемлет никаких аргументов, противоречащих предрассудку. Они являются могучим источником активности толпы.

Психологическая природа предрассудков состоит в том, что память человека запечатлевает не просто мнение (знание), она сохраняет и сопровождающее это знание чувство, эмоцию, отношение. Вследствие этого память весьма избирательна. Факты и события, противоречащие определенному мнению, не всегда анализируются на уровне сознания. И конечно, они отбрасываются под влиянием эмоций, которые обычно переполняют, захлестывают толпу. В случаях, когда распространенные стереотипы общественного мнения перенасыщаются эмоциями, возможно возникновение массового психоза, во время которого люди способны совершать самые безрассудные поступки, перестают отдавать себе отчет во всех последствиях своих действий.

Факторы, определяющие характер мнений и верований толпы, бывают двоякого рода — факторы непосредственные и факторы отдаленные. Непосредственные факторы, влияющие на толпу, действуют уже на подготовленную отдаленными факторами почву — без этого они не вызвали бы столь сокрушительных результатов, которыми нередко поражает беснующаяся толпа. Факторы, способные впечатлять и саму толпу, всегда обращаются к ее чувствам, а не к рассудку.

В отличие от любой другой группы в толпе-стае человек далеко не всегда выбирает себе роль: она может возлагаться на него складывающимися обстоятельствами, распоряжением вожака, его собственными желаниями тоже, если, например, он участвует в деятельности толпы, чтобы чем-то завладеть. Толпы, о которых здесь идет речь, и в первую очередь агрессивные, могут растворяться, как только сделают свое дело, например линчуют кого-то.

Фундаментальное объяснение поведения группы-скопища (стаи) дает 3. Фрейд. На его взгляд, есть комплексы, которые вытеснились сознанием, а ранее были в нем. Но есть и такие, которые никогда не входили в него, а поэтому не вытеснялись. Человек пребывает в блаженном неведении относительно этих сил, поскольку они никогда (или почти никогда) не касаются наших личных дел в обычных обстоятельствах. Но стоит людям собраться вместе и образовать толпу, как высвобождается динамика коллективного человека — звери или демоны, сидящие в каждом человеке, не проявляют себя, пока он не сделался частью толпы. Там человек бессознательно нисходит на низший моральный и интеллектуальный уровень. Тот уровень, который всегда лежит за порогом сознания, готовый прорваться наружу, стоит подействовать стимулу совместного пребывания в толпе[104].

В толпе-стае человек как бы отдает себя ей, действует импульсивно, даже компульсивно, повинуясь инстинктам. Попадая под ее власть, он часто начинает чувствовать, что свершилось то, что давно хотелось ему: ценой потери себя наступило избавление от постоянной и изматывающей заботы о себе, обретение чего-то, чему можно отдаться без остатка. Наступает нечто близкое к пренатальному состоянию, когда ни о чем не надо беспокоиться и лишь следовать кому-то или чему-то. В толпе субъект не всегда осознает себя как отличную от других единицу, по крайней мере, степень этого осознания может быть различной.

В толпе люди могут забываться настолько, что их сознание сводится к минимуму. Так они способны вопить на стадионе, чего не позволили бы себе в обычной жизни. Самозабвение можно наблюдать среди некоторых религиозных сект — в прошлом это были, например, «прыгуны» и «хлысты». Члены таких сект доводили себя до экстатического состояния

Человека в толпе характеризуют следующие черты.

Анонимность. Немаловажная особенность самовосприятия индивида в толпе — это ощущение собственной анонимности. Затерявшись в «безликой массе», поступая «как все», человек перестает отвечать за собственные поступки. Он, не отдавая в этом себе отчета, перестает ощущать себя источником своих же действий. Отсюда и та жестокость, которая обычно сопровождает действия агрессивной толпы. Участник толпы оказывается в ней как бы безымянным. Это создает ложное ощущение независимости от организационных связей, которыми человек, где бы он ни находился, включен в трудовой коллектив, семью и другие социальные общности.

Инстинктивность. В толпе индивид отдает себя во власть таким инстинктам, которым никогда, будучи в иных ситуациях, не дает волю. Этому способствуют анонимность и безответственность человека в толпе. У него уменьшается способность к рациональной переработке воспринимаемой информации. Способность к наблюдению и критике, существующая у изолированных индивидов, полностью исчезает в толпе.

Бессознательность. Об этой особенности уже было сказано выше. В толпе исчезает, растворяется сознательная личность. В толпе наблюдается преобладание бессознательных влечений, одинаковое направление чувств и идей, определяемое внушением, и стремление превратить немедленно в действие внушенные идеи. Немаловажно отметить, что отдельный человек не только не контролирует себя, но и других тоже.

Состояние единения (ассоциации). В толпе индивид чувствует силу человеческой ассоциации, которая влияет на него своим присутствием. Воздействие этой силы выражается либо в поддержке и усилении, либо в сдерживании и подавлении индивидуального поведения человека. Известно, что люди в толпе, ощущая психическое давление присутствующих, могут сделать (или, напротив, не сделать) то, чего они никогда бы не сделали (или, напротив, что непременно сделали бы) при иных обстоятельствах. Например, человек не может оказать без ущерба для собственной безопасности помощь жертве при враждебном отношении к этой жертве самой толпы.

Индивид, пробыв некоторое время среди действующей толпы, впадает в такое состояние, которое напоминает состояние загипнотизированного субъекта, что отмечали Лебон, Московичи и другие исследователи психологии толпы. Он уже не осознает своих поступков. У него, как у загипнотизированного, одни способности исчезают, другие же доходят до крайней степени напряжения. Под влиянием внушения, приобретаемого в толпе, индивид может совершать действия с неудержимой стремительностью, которая к тому же возрастает, поскольку влияние внушения, одинакового для всех, увеличивается силой взаимности.

Индивид в толпе приобретает сознание неодолимой силы благодаря одной только численности. Это сознание позволяет ему поддаться скрытым инстинктам: в толпе он не склонен обуздывать эти инстинкты именно потому, что толпа анонимна и ни за что не отвечает. Чувство ответственности, сдерживающее обычно отдельных индивидов, совершенно исчезает в толпе — здесь понятие о невозможности не существует или, во всяком случае, о ней никто не задумывается.

Заражаемость. В толпе всякое действие заразительно до такой степени, что индивид очень легко приносит в жертву свои личные интересы интересу толпы. Подобное поведение противоречит самой человеческой природе, и потому человек оказывается способен на него лишь тогда, когда он составляет частицу толпы. Здесь полностью стираются индивидуальные черты людей, исчезает их оригинальность и личностная неповторимость.

Утрачивается индивидуальная надстройка каждой личности и вскрывается, выходит на поверхность аморфная однородность. Поведение индивида в толпе обусловливается одинаковыми установками, побуждениями и взаимной стимуляцией. Не замечая оттенков, индивид в толпе воспринимает все впечатления в целом и не знает никаких переходов.

Социальная деградация. Становясь частицей толпы, человек как бы опускается на несколько ступеней ниже в своем развитии. В изолированном положении — в обычной жизни — он, скорее всего, был культурным человеком, в толпе же это варвар, т. е. существо инстинктивное. В толпе у индивида обнаруживается склонность к произволу, буйству, свирепости. Человек в толпе претерпевает и снижение интеллектуальной деятельности.

Для человека толпы также характерна повышенная эмоциональность восприятия всего, что он видит и слышит вокруг себя.

Часто поведение толпы определяется наличием или отсутствием в ней лидера. Лидер в толпе может объявиться в результате стихийного выбора, а нередко — и в порядке самоназначения. Самозваный лидер обычно подлаживается под настроения и чувства людей толпы и сравнительно легко может побудить участников ее к поведению определенного типа. В других случаях он назначается властью, хотя это тщательно скрывается.

Любое скопление индивидов инстинктивно подчиняется власти вождя. Герой, которому поклоняется толпа, поистине для нее бог. В душе толпы преобладает не стремление к свободе, а потребность подчинения. Толпа так жаждет повиноваться, что инстинктивно покоряется тому, кто объявляет себя ее властелином. Это древнейшее влечение, архетип, устоявшийся веками. Вождь почти всегда мифологизирован.

Люди в толпе теряют свою волю и инстинктивно обращаются к тому, кто ее сохранил. Всегда готовая восстать против слабой власти, толпа раболепствует и преклоняется перед властью сильной. Предоставленная самой себе, толпа скоро утомляется собственными беспорядками и инстинктивно стремится к рабству. Тут лидер или вождь может начать свою религиозную или политическую карьеру. Он должен учитывать, что толпа столь не нетерпима, сколь и доверчива в отношении авторитета. Она уважает силу и мало поддается воздействию доброты, означающей для нее лишь своего рода слабость. Она требует от своего героя силы и даже насилия, хочет, чтобы ею владели, ее подавляли. Она жаждет бояться своего властелина. Власть вожаков очень деспотична, но именно этот деспотизм и заставляет толпу подчиняться. Гитлер и Сталин это блестяще продемонстрировали.

В толпе людей лидер часто бывает только вожаком. Но тем не менее роль его значительна. Его воля — это ядро, вокруг которого кристаллизируются и объединяются мнения. Роль вожаков состоит главным образом в том, чтобы создать веру, все равно какую. Именно этим объясняется их большое влияние на толпу. Однако власть вожаков по сравнению с вождями временна и подвержена разным случайностям. Вожаками бывают и психически неуравновешенные люди, полупомешанные, находящиеся на грани безумия. Как бы ни была нелепа идея, которую они объявляют и защищают, и цель, к которой они стремятся, их убеждения нельзя поколебать никакими доводами рассудка. Есть и еще одно качество, которым обыкновенно отличаются вожаки толпы: они не принадлежат к числу мыслителей, это люди действия. Однако они могут выдавать себя за мыслителей или духовных вождей, даже за спасителей и в этом качестве очень опасны. В таких ипостасях вожаки часто выступают в религиозных сектах, которые способны на самые эксцентричные поступки.

Среди вожаков выделяются люди энергичные, с сильной, но появляющейся у них лишь на короткое время волей, а также люди, обладающие сильной и в то же время стойкой волей, готовые управлять толпой длительное время. Один из важных факторов, определяющих влияние лидера на толпу, — это его обаяние. Оно может складываться из восхищения и страха. Личное обаяние не зависит ни от титула, ни от власти. Оно основывается на личном превосходстве, на военной славе, на религиозном страхе, но не только на этом. В природе обаяния участвует множество различных факторов, но одним из самых главных всегда был и остается успех. Он особенно важен в случае длительного управления толпой, и он обязательно должен быть у вождя.

Механизмами массового поведения может воспользоваться политик с любыми взглядами и любого морального уровня. В таких случаях толпа становится игрушкой в руках лидера. Обычно люди, жаждущие вести за собой толпу, интуитивно владеют приемами воздействия на нее. Они знают: чтобы убедить толпу, надо сначала понять, какие чувства ее воодушевляют, притвориться, что разделяешь их, а затем вызвать в воображении толпы прельщающие ее образы. Толпе надо всегда предъявлять какие-либо идеи в цельных образах, не указывая на их происхождение. Оратор, желающий увлечь толпу, должен злоупотреблять сильными выражениями. Преувеличивать, утверждать, повторять и никогда не пробовать доказывать что-нибудь рассуждениями — вот способы аргументации для толпы.

Однако не каждый вождь обязан быть оратором, особенно если он управляет массой (например, Сталин). В речи оратора утверждение тогда лишь воздействует на толпу, когда оно многократно повторяется в одних и тех же выражениях: в таком случае идея внедряется в умы так прочно, что в конце концов воспринимается как доказанная истина, а затем и врезается в самые глубокие области бессознательного. Этот прием также вполне успешно применяется лидерами или вожаками толпы.

Нельзя считать, что во всех случаях толпа-стая (скопище людей) ведет себя неразумно, как единый безумный механизм. Многие люди в этих скоплениях ведут себя вполне разумно, преследуя вполне определенные и личные и групповые цели. Вот почему мотивы группового, например революционного, поведения не могут быть сведены только к иррациональному, разрушительному началу. Поэтому не всегда верно утверждение Фрейда относительно невротической связи между лидером и толпой, тем более что не каждая толпа имеет своего ведущего, некоторые группы не подчиняются групповым решениям. Точно так же не каждого, который провозгласил себя лидером, толпа примет в этом качестве. Но если она признала в ком-то хозяина, она может беспрекословно подчиняться ему, формируя некритическое отношение к нему.