Мгла над Гретли

7

Когда я оказался и конце концов у чёрного хода в квартиру Дианы Акстон, то вошёл тихо, как она просила, стараясь производить возможно меньше шума. А когда мне бросилась в глаза полоска света из-под двери в гостиную, я стал подниматься по лестнице с ещё большей предосторожностью и потратил на это не меньше трёх минут. Но мужчина и женщина, голоса которых доносились из-за двери, были, по-видимому, увлечены разговором, и, стремительно войдя в комнату, я застал их врасплох. Я уже пристально разглядывал обоих, раньше чем они успели понять, что они не одни. Они уютно устроились, не испытывая недостатка в напитках и сигаретах.

Женщина оказалась Фифин. Мужчину я раньше не видел. Он был высок, строен, чисто выбрит. Жёсткие седые волосы ёжиком поднимались над прямым лбом. С виду ему было около пятидесяти. Минуту он стоял, молча глядя на меня, но стоило мне заговорить, как он прямо-таки на глазах превратился совсем в другого человека. Словно кто-то стёр с его лица грим и наложил другой — для роли смирного, незначительного и совсем неопасного человека.

— Прошу прощения, если помешал, — сказал я спокойно, — но мисс Акстон специально просила меня войти как можно тише. Мы обедали в “Трефовой даме”, и она предложила мне подождать её здесь, пока она потанцует немного в гостях. Нам нужно переговорить с ней кое о чём.

Я стал снимать пальто, а мужчина кинулся помогать мне, словно ничем другим не занимался всю жизнь. Я догадывался, что объясняться будет он, потому что Фифин была слишком ошеломлена. На её лице было написано сильнейшее смятение — она не знала, как вести себя и что говорить. Я решил помочь ей.

— Скажите, не вы ли выступаете в “Ипподроме”? — любезно улыбнувшись, спросил я.

— Да, я, — медленно ответила она на ломаном английском языке с резко гортанным выговором. — Я выступаю там. Вам понравилось?

— Очень, — сказал я. — Все восхищены вами. Мисс Акстон просила меня не скучать здесь без неё, так что я, пожалуй, составлю вам компанию.

Я протянул руку к маленькому столику, на котором стояла бутылка бренди, наполовину опустошённая гостями.

— Разрешите, сэр, — предупредительно сказал мужчина. Такое поведение его, по-видимому, составляло часть роли, разыгрываемой им с первой минуты. Он налил добрую порцию бренди и почтительно подал мне стакан.

Я сел, но он продолжал стоять. Фифин, полулежащая в кресле-качалке при моём появлении, теперь сидела очень прямо на самом краешке. Я отхлебнул бренди, весело и вопросительно поглядел сначала на неё, а затем на него. Мужчина заговорил первым, как я и ожидал.

— Видите ли, сэр… — начал он, произнося слова с особой старательностью, — я служу тут по соседству. Раньше, когда я не прихрамывал и был моложе, я тоже выступал в цирке. В те времена я ещё был женат на её старшей сестре.

— Значит, это ваш зять, — обратился я к Фифин, и та несколько приободрилась после моего идиотского замечания.

— Теперь вы понимаете, — продолжал мужчина, — у нас есть о чём поговорить. Однако днём я занят, а по вечерам она допоздна находится в театре. Мне неловко приглашать её в дом моего хозяина, а ей неудобно принимать меня в поздний час у себя… Я иногда бываю в магазине мисс Акстон с поручениями от хозяина и рассказал о нашем затруднительном положении хозяйке дома…

— Она, верно, предложила вам встречаться здесь, когда она отсутствует по вечерам, — подхватил я и, словно довольный своей проницательностью, добавил: — А сегодня она, видимо, забыла…

— Так и есть. Надеюсь, что вы не подумаете о нас слишком плохо. — Он указал на бутылку и сигареты. — Мисс Акстон очень добра и сама предложила нам… Не убрать ли со стола? — спросил он.

— Не стоит, — благодушно ответил я, давая понять, что им лучше всего поскорее уйти.

Фифин застёгивала свою шубку, а её дружок надевал пальто. Я очень хорошо разглядел его за эти несколько минут. Тон и манеры его не соответствовали выражению его лица. Лицо словно принадлежало другому человеку — жестокому, решительному и бессовестному. Когда он, поправляя пальто, наклонился немного вперёд, на левой щеке, ярко освещённой сверху, неожиданно выступил не замеченный мною раньше шрам.

Они уже покидали комнату, когда Фифин вдруг бросила:

— А я видела вас вчера в театре за кулисами.

Она хорошо владела своим голосом, но подозрительный взгляд выдавал её.

— Да, я знаю, — ответил я, — я навещал молодого Лори, он из вашей труппы. Лори мой старый знакомый.

— Он неважный комик.

— Чудовищный! Напрасно он пошёл на сцену.

— А я так жалею, что оставил сцену, — сказал мужчина, который сейчас, в широком пальто с шёлковым белым шарфом и мягкой чёрной шляпой в руке, был больше похож на актёра, чем на слугу. — Да, это была жизнь. Вы ведь объясните мисс Акстон, сэр? Благодарю вас! Спокойной ночи!

Едва внизу захлопнулась за ними дверь, я вынес стаканы в маленькую кухоньку, вымыл их, вытер и поставил на место. Потом высыпал окурки из пепельницы, переставил кресла, выключил верхний свет — словом, сделал всё, чтобы Диана подумала, будто я здорово выпил в ожидании её. Бутылка бренди, которую они почти опорожнили, осталась на видном месте, рядом с моим стаканом. Настроения пить у меня не было, и я решил не пить больше спиртного до прихода Дианы. Я закурил трубку и стал раздумывать о только что ушедшем человеке. Мне было ясно, что это именно тот, кого искал Олни: “Человек с глубоким шрамом на левой щеке”.

Вероятно, он сейчас шатался внизу, чтобы перехватить Диану. Но я не собирался выслеживать его, даже если бы можно было что-либо разобрать в этой тьме. Вместо этого я выключил на несколько минут торшер, открыл окно и проветрил комнату от табачного дыма. Когда я закрыл окно, задёрнул шторы и зажёг торшер, на часах было почти половина двенадцатого. Она должна была вот-вот вернуться.

У нас в работе бывают минуты, когда чувствуешь, что развязка близка, хотя в ход ещё не пущены никакие средства и у тебя нет никаких прямых улик. Именно это время наступило для меня сейчас. Чутьё подсказывало, что с минуты на минуту события понесутся с невиданной быстротой.

Я предполагал, что у Дианы есть второй ключ от чёрного хода, но оказалось, что это не так. Я вынужден был сойти вниз и открыть дверь. Перед этим я отхлебнул приличный глоток бренди, и, когда крепко и порывисто поцеловал Диану, она сразу подумала, что я здорово набрался. Конечно же, не успела она войти в гостиную, как сразу заметила пустую бутылку — ни от одной женщины подобная деталь не ускользнёт. Вдобавок волосы мои были несколько взъерошены, а поднимаясь по лестнице, я нарочно задерживал дыхание, чтобы покраснело лицо.

— Вы, я вижу, — воскликнула обманутая всем этим Диана, — не слишком скучали тут без меня, мой друг!

Это было сказано лёгким, игривым тоном, который сразу же создал интимность.

— Кажется, вы пьяны, Хамфри!

— Что вы, Диана, клянусь богом! — с преувеличенным жаром возразил я. — Просто время без вас тянулось так медленно…

Она подошла ко мне очень близко.

— Тогда извините, — мягко сказала она. — А у меня для вас плохая новость, Хамфри. К сожалению, сейчас сюда явится ещё один гость, и вам нужно будет уйти одновременно с ним.

— Ах, чёрт возьми! — разыгрывая отчаяние, воскликнул я. — Но, Диана…

— Что поделаешь, — ответила они всё тем же ласково-интимным тоном. — У нас впереди ещё много вечеров… Если, конечно, мы останемся друзьями…

— Друзьями! — Мой взгляд и голос должны были выразить упрёк, о, думаю, мне это удалось. Потом я пустил в ход немного страсти, хриплый голос и всё прочее, что полагается в подобных случаях. — Боже мой! Что вы делаете со мной, Диана!

Я обнял её и крепко поцеловал. Она отвечала мне совсем такими же поцелуями, как и вчера, — старательными, бездушными.

— Буду с вами откровенна, — сказала Диана после того, как всё это кончилось и мы выпили бренди. — А если я откровенна, так до конца. В последнее время я мало целовалась с мужчинами, а это мне нравится. Конечно, с настоящими…

— Я настоящий, Диана? — с улыбкой спросил я.

— В некоторых отношениях — да… Или же могли стать таким. — Она посмотрела на меня пристально, и я снова заметил, какой холодный, немигающий взгляд у этих ясных бледно-голубых глаз. В них не было ни капли нежности. — Но я в затруднительном положении, мой друг, — продолжала она. — Немногие мужчины, которых знаю я и которым доверяю, все — герои не моего романа. А мне нужен любовник, которому можно доверять. Доверять не в том смысле, какой обычно имеют в виду женщины…

— Знаю, что не в том, Диана. Ведь вы так не похожи на других женщин.

— Мне нужен человек, который будет делиться со мной всем, — сказала она холодно. — Который бы отвечал на все мои вопросы, если я буду их ему задавать, не ссылаясь даже на то, что это военная тайна. Он должен быть скромен и осторожен, и мне кажется, что вы, Хамфри, именно такой человек.

— Вы не ошиблись Испытайте меня! — с жаром воскликнул я.

— Вот что я имею в виду, когда говорю “доверять”, — продолжала она, как будто не слыша моих слов, — для человека, который готов за меня в огонь и в воду, я тоже пойду на всё.

Чтобы ускорить дело, я опять сгрёб её в объятия. Она не сопротивлялась, но и не реагировала никак на мои ласки.

— Ради всех святых, хватит слов! Испытайте меня, и дело с концом. Ведь так человека с ума свести можно! Если вас интересует что-то связанное с войной, то вы знаете моё к этому отношение. Ну поцелуйте меня и скажите, что бы вы хотели знать.

Она послушно поцеловала меня, и в эту минуту внизу раздался звонок.

— Это он. — Сказала Диана и отодвинулась от меня. — Он мне очень нужен. Жаль, что он притащился не вовремя, но у нас будет много хороших вечеров, Хамфри, если вы докажете, что я могу положиться на вас… — Она пошла открывать дверь.

Когда она предупредила меня, что к ней придёт гость, то я стал сразу же гадать про себя, кто бы это мог быть. Держал с самим собой пари — и позорно проиграл его. Ведь меньше всего я предполагал увидеть мистера Периго. Но это был именно он, собственной персоной. Похожий на маленького крокодила с разинутой бело-розовой от расплывающейся фальшивой, фарфоровой улыбки.

— Дорогая моя! — с порога закричал он. — Я удивлён, но искренне рад, очень рад. Право, но так неожиданно. Впрочем, почему же — ведь я слышал из ваших уст такие трезвые и утешительные слова об этой нелепой войне, которую мы стараемся выиграть для русских и американцев. А, мой милый Ниланд, как поживаете? Верно ли, что вы намереваетесь делать нечто грандиозное для компании Чатэрза?

— Мне предложили явиться на будущей неделе, — отвечал я. — Конечно, я ещё не знаю, что из этого получится…

— Они примут вас, — сказала Диана с уверенностью, — но вы не должны запрашивать больше, чем восемьдесят пять фунтов в год, с возможным повышением зарплаты в конце первых шести месяцев.

— Слышите! — вскричал мистер Периго, бросаясь к нам с такой стремительностью, что казалось, из него, как из ракеты во время фейерверка, сыплются искры. — Эту очаровательную женщину не удовлетворяет роль прекрасной игрушки! Нет, она хочет быть полезной в этом безумном мире и понимает, что жалованье в восемьдесят пять фунтов в год может быть увеличено тем или иным способом.

— И тем и иным, — поправила она. Затем, заглянув прямо мне в глаза, как бы приглашая ответить, она спокойно бросила: — Мистер Периго интересуется, начали или нет у Чатэрза производство зенитных орудий Эмберсона.

— Разумеется, начали, — с полной готовностью ответил я. — Сделали около дюжины, но затем приостановили производство, так как считают, что у них слабые станины. И кроме того, рабочие жалуются на вредные пары.

— Очень интересно! — воскликнул мистер Периго. — Неужели они говорили вам об этом?

— Нет, конечно. Но мне показали цехи, а у меня в привычке держать открытыми глаза и уши.

Я не переигрывал, хотя был шумно хвастлив. Диана многозначительно посмотрела на Периго: “А что я вам говорила?!”

— Отлично, — сказал он и добавил, словно отвечая на взгляд Дианы: — Не стану объяснять, дорогая, но именно такой человек нужен нам на заводе — и никто иной.

— Безусловно, — ответила Диана спокойно. — Но у Чатэрза он поработает недолго.

— Если вы говорите о заводе Белтон-Смита, Диана, то я уже пытался сунуться туда, но они и слышать не желают обо мне.

— Потому что вы пришли, как говорится, с улицы, — возразила она. — У Белтон-Смита окажется местечко для вас, если вы поработаете несколько недель у Чатэрза. Мы легко устроим вас туда.

— Вы слышите! — завопил мне мистер Периго. Затем обратился к Диане: — Конечно, вы правы. Вот что значит интуиция умной женщины! А теперь…

Она остановила его резко-повелительным жестом:

— Нет. На сегодня достаточно. Сначала нужно испытать человека, а потом уже говорить всё остальное.

Конечно, эта фраза предназначалась не для меня, а для мистера Периго. Но потом она повернулась в мою сторону, изобразила улыбку и сказала:

— Завтра я весь день буду в магазине, но в субботу к концу дня всегда много посетителей, поэтому лучше бы вы зашли утром. — Потом вдруг без всякого видимого перехода она настроилась на патетику и приняла свою любимую величественную позу. — До чего же глупы эти люди! — с таким жаром и пафосом воскликнула она, каких я ни разу не замечал в ней. — Разве они могут сохранить власть, когда ведут себя так нелепо! Мир не позволит, чтобы им управляли идиоты. У нас есть настоящие вожди, у нас есть преданность делу, смелость, у нас есть головы на плечах. А что есть у них, у этих жалких болванов?

В её речи было много театральности, но она искренне верила в свои слова. Я уже не раз замечал, что многие её единомышленники становится напыщенными и неестественными именно в тот момент, когда начинают высказывать свои подлинные взгляды и чувства. Эти одураченные фюрером глупцы все на один лад…

Где-то в глубине сознания разыгрывается нескончаемое оперное представление, в котором Адольфу Гитлеру и им самим принадлежат ведущие роли. Вероятно, в то время как Диана Акстон в позе королевы исполняла этот монолог, в её ушах звучали скрипки и барабаны огромного оркестра.

Мистер Периго и я посмотрели друг на друга. И пока Диана стояла и слушала воображаемый барабанный бой, каждый из нас прочёл правду в глазах у другого. Я достал сигарету и свою зажигалку особого назначения.

— Не горит, — сказал я, встряхивая её. — Испортилась. Не найдётся ли у вас огонька?

Он молниеносно достал из кармана в точности такую же зажигалку.

— Я бы отдал вам свою, — сказал он, поднося её к моей сигарете, — но это подарок старого друга.

— Благодарю, не беспокойтесь. Завтра я починю свою.

Всё стало предельно ясно. Мы пожелали доброй ночи Диане, ещё не совсем очнувшейся от сладких грёз о господстве нацистских умов над миром. Она всё ещё была патетически настроена, и я от души был рад, что отпала необходимость остаться с ней наедине. Диана вернулась на землю как раз к тому моменту, когда нужно было нежно пожать мне руку — и всё. Мы с Периго сошли с лестницы и выскользнули на улицу.

С минуту или две мы шли в молчании — не потому, что нам не о чем было говорить: мы оба понимали, что где-нибудь рядом, возможно, прячется кто-нибудь, кто ждёт, когда мы уйдём от Дианы. Итак, мы не проронили ни слова до тех пор, пока не добрались, наконец, в темноте до площади. Было немного за полночь. Выражение “город спал” не даёт ни малейшего представления о полночи в Гретли. Город не просто спал, а исчез с лица земли. С таким же успехом можно было пробираться в какой-нибудь громадной пещере, в которой лишь несколько фосфоресцирующих точек освещают вам путь. Мне показалось, что я на ощупь блуждаю по аду.

— Мы можем пойти ко мне, но, если вы не возражаете, зайдём по пути в полицейское управление, — сказал я. — Мне нужно сообщить кое-что инспектору Хэмпу. Если мы не застанем его, так я хотя бы воспользуюсь телефоном. Инспектор до некоторой степени помогал мне и знает, кто я такой.

— Обо мне там ничего не знают, — сказал Периго. — Но теперь это уже не имеет значения.

— Абсолютно, — согласился я, объяснив ему потом, как убийство Олни свело меня с Хэмпом.

Об Олни Периго ничего не знал. К тому времени, как мы добрались до городской площади, на которой находилось полицейское управление, я успел рассказать всю историю. Дежурил констебль, видевший меня несколько раз с инспектором. Он предложил нам подождать начальника, срочно вызванного на место какого-то происшествия.

И вот мы с Периго сидим в комнате, освещённой двумя ничем не затенёнными электрическими лампами, смотрим друг на друга и зеваем. В комнате стоял жуткий запах: смесь карболки и застарелого табачного дыма. Камин давно погас; не верилось, что стулья, на которых мы сидим, могут выдержать английского полицейского. Периго можно было запросто дать сто лет, а мне, наверное, не меньше семидесяти пяти. Периго признался, что чертовски устал.

— Сколько приходится бегать и болтать из-за этого проклятого дела! — пожаловался Периго. — К концу дня я вконец выдыхаюсь. В другой раз подберу себе роль бессильного старца с тяжёлой сердечной болезнью. Тогда люди будут сами приходить ко мне, не придётся бегать повсюду. Жаль только, что они не будут приходить! Ужасно тяжело изображать постоянно развлекающегося человека и развлекать других. Если так называемые тунеядцы ведут подобную жизнь, нелегко же достаётся им кусок хлеба. Хорошо хоть прежнее занятие научило меня быть обходительным с самыми невыносимыми клиентами. Знаете, Ниланд, ведь я был хозяином антикварного магазина.

— Знаю, — ответил я с усмешкой. — Я сразу же навёл о вас справки.

— Я по своему желанию продал его. Хотел писать… Потом подумал, должна же быть и для меня какая-ни будь настоящая работа. Племянник мой работает в военной разведке, он-то и посоветовал мне включиться в борьбу со шпионажем. Должен сознаться. А как вы попали в Отдел?

В нескольких словах я рассказал ему об этом. А потом спросил, как ему удалось так быстро внушить Диане Акстон, что он работает на нацистов.

— Вы знаете их условный пароль? — спросил Периго.

— Нет. Правда, мне известны некоторые их прежние знаки, — сказал я. — Но я вовсе не собирался притворяться, что я в курсе. Я всего лишь недовольный канадец, которому решительно наплевать на войну, которого легко можно купить или, — тут я ухмыльнулся, — соблазнить.

— Я тоже прибегал к этому приёму, как вы сами видели, хотя вряд ли я заманчивая жертва для соблазнительницы, — сказал он, — поэтому-то я и воспользовался приманкой, которую нацисты превосходно понимают. Поверьте, Ниланд, мне никогда не было свойственно употреблять румяна, шепелявить — одним словом, разыгрывать из себя старого фата. Сегодня утром, когда я был в Лондоне, мне сообщили их новые знак и пароль. Сейчас я вам покажу. Я предполагал, что они давно уже изменены. Это сильно тормозило работу.

Он положил на мою руку пальцы своей правой руки, большой и указательный, и они образовали букву V.

— Вот. Потом вы говорите: “Это “V” означает “Victory” — победу, и не с маленькой буквы, а с большой”. Это пароль. Ясно? После этого второй великий хитрец кладёт указательный палец своей другой руки поперёк этих двух пальцев и “V” превращается в опрокинутое “А”. Тогда он изрекает: “Прекрасно. Я это запомню”. Ну, что скажете? Гениально придумано, а? Господи, в каком идиотском мире мы живём! И подумать только, что миллионы жизней зависят от подобных штучек. Да, ничего не поделаешь. Советую вам прорепетировать, Ниланд. Это вам может скоро пригодиться.

Я “прорепетировал”, он похвалил меня и продолжал:

— Мне хотелось поймать на эту удочку вашу Акстон, потому что я уже некоторое время подозреваю её и к тому же она, кажется, довольно глупа. Я хотел увидеться с ней сегодня вечером. Но когда я узнал, что вы вместе обедаете, то попросил одного командира эскадрильи, который знает, кто я на самом деле, организовать позднюю вечеринку и пригласить её. Там-то я и проверил на ней этот новый знак. Она была сражена и настояла, чтобы я заехал и взглянул на вас — ещё одного завербованного ею человека. Я, конечно, не был уверен, что вы из наших, как, впрочем, и вы сами в отношении меня. Скажите, Ниланд, как вам удалось так быстро угадать в ней шпионку?

— В основном оттого, что она глупа, и так ослеплена самомнением и будущим величием, что забыла про всякую осторожность… Наверное, она припеваючи жила в нацистской Германии, ездила с визитами в Нюрнберг, и Геббельс говорил ей, что она похожа на вагнеровскую героиню. Её привели к присяге и научили двум–трём хитростям, а потом велели ехать в Америку и вредить нам, как только возможно, в первые дни войны. Потом ей приказали вернуться домой, в Англию, и открыть цветочный магазин, который может быть весьма полезен.

— Но зачем именно магазин, раз она не подходит для этой роли? — спросил Периго. — Ведь у неё есть деньги, и она вполне могла снять особняк невдалеке от центра, завлекать молодых офицеров. Как наш общий друг миссис Джесмонд, — добавил он, смеясь. — Вам, конечно, известно, что та — не по нашей части?

— Да, она занята только своими делишками на чёрной бирже. Это не более как красивая, изнеженная, развратная тварь! — взорвался я вдруг. — Нас она не интересует, но мне бы хотелось, чтобы до конца войны её заставили работать судомойкой в рабочей столовой.

— Полно вам, Ниланд, — запротестовал Периго. — Она прелестная, декоративная женщина…

— Обществу они обходятся слишком дорого, эти прелестные, декоративные женщины, — ответил я. — Мне встречалось слишком много других женщин, которые оказались в уличной канаве но милости мира, представленного миссис Джесмонд. Хотелось бы, чтобы отныне все миссис Джесмонд либо работали, либо подыхали с голоду.

— Вы чересчур озлоблены, Ниланд, — мягко возразил он и посмотрел на меня внимательно и дружелюбно. — Это я заметил с первой нашей встречи. В вашей жизни было что-то такое… — он сделал вы разительный жест.

— Ладно, сейчас дело не во мне, — оборвал я его грубее, чем мне хотелось бы. — Мы говорили о Диане Акстон. Я уверен, что её лавка не просто маскировка. Нацисты не так уж глупы, хотя и не настолько мудры, как это думает эта бедная гусыня. Думаю, лавочка подарков служит для них небольшой почтовой конторой, да и Олни упоминал в записной книжке о цветах. Человек, будто мимоходом разглядывающий витрину, может прочесть, что нужно, по букетикам искусственных цветов в окне.

— То же с восхитительными руками и ногами Фифин, — с улыбкой вставил Периго. — Вы и об этом знаете, конечно?

— Да… Кстати, я видел Фифин сегодня. — Я рассказал ему о встрече с Фифин и незнакомцем со шрамом на левой щеке.

Его Периго не знал. Я пришёл к выводу, что вся картина ясна ему менее, чем мне. Я решил пока ни слова не говорить ему о своих главных двух предположениях. Не потому, что не доверял ему, но разумнее будет, если каждый пойдёт по своим дорожкам.

— А что вы думаете о Джо? — спросил он меня.

Я рассказал ему о зажигалке, которую Джо якобы нашёл десять дней назад в то время, как я знал наверняка, что она была взята с трупа Олни. Рассказал об окурке сигареты “Честерфилд”, который я нашёл в лавке Сильби, в той самом лавке, телефон которой был у Фифин. Подчеркнул, что Диана Акстон и Джо знакомы значительно ближе, чем кажется с первого взгляда. Я также спросил его, известно ли ему, чем Джо занимался в период между бомбёжкой “Борани” и его приездом сюда.

— Видите ли, мне сказали, что он приехал сюда из-за того, что испугался бомбёжки, — продолжал я. — но странная вещь, он явился сюда как раз тогда, когда бомбёжки кончились, а кроме того, он не из тех, кто легко теряет голову.

— Как приятно приобрести, наконец, такого умного товарища! — сказал Периго. — Я просто поражён и даже немножко завидую вашим успехам всего за несколько дней. Подумайте, ведь я торчу тут уже не один месяц!

— У нас были разные условия для работы, — утешил я его. — Вы создавали роль, а я приехал с готовой. К тому же те, кого мы выслеживаем, стали беспечны и слишком доверчивы. Конечно, Диана, должно быть, самая глупая из них, но обратите внимание на её наглую самонадеянность. А как они убрали беднягу Олни? Инспектор сразу сообразил, что это убийство, а не несчастный случаи.

— Но ведь Джо сделать это не мог, хотя у него и оказалась зажигалка Олни, — задумчиво сказал Периго. — По той причине, что, когда Олни переехали, он находился в баре и сбивал коктейли…

— Да, это не Джо, но он, наверное, встретился с убийцей позднее — ночью или на следующее утро — и получил от него зажигалку.

— Я тоже подозреваю, что Джо всё-таки замешан в этом деле, — сказал Периго. — Я его держу на примете. На справку о том, чем он занимался после закрытия “Борани”, Лондон сообщил, что Джо имел мексиканский паспорт и в конце сорокового года уехал в Америку. Не знаю, какие пружины были пущены в ход для того, чтобы добиться разрешения на возвращение, но, конечно, это было не лёгкое дело. Хотя, конечно, ему могли помочь в посольстве, где не подозревали, кто он такой.

— Здешняя организация, как я думаю, формировалась в Америке. Там была Диана, туда ездил Джо, быть может, ещё узнаем, что оттуда появились и другие… Где живёт Джо?

— Пальмерстон-Плэйс, двадцать семь. Снимает комнату, — моментально ответил Периго.

Появление сержанта Бойда прервало наш раз говор.

Его отношение ко мне вряд ли улучшилось со времени нашей первой встречи, хотя он, конечно, не мог не считаться с тем фактом, что его шеф и я работали над каким-то общим делом. Вероятно, он недоумевал по поводу того, что делает здесь маленький мистер Периго. Я предоставил ему недоумевать сколько его душе угодно.

— Я от инспектора Хэмпа, — начал он, лениво двигая своим массивным подбородком и глядя фута на два выше моей головы. — Он велел передать вам, что лучше вам пойти к нему, чем ждать здесь.

— Куда пойти?

— К каналу. Мы только что вытащили из воды машину с женщиной. Инспектор думает, что вас это может заинтересовать.

Мы с Периго взглянули друг на друга. Сержанту Бойду это не поправилось.

— Инспектор говорил только о вас, — отчеканил он.

— Меня занимает вопрос о том, как добраться домой. Мой дом в трёх милях отсюда. Что касается утопленницы, то это меня не интересует, — быстро проговорил Периго, — пожалуй, мне лучше всего остаться здесь.

— А что, — спросил я сержанта, — можно ли сейчас навести здесь справку? Сколько времени? Половина второго?

— Принять-то запрос примут, но вряд ли сейчас чего можно узнать. Нас не круглые сутки обслуживают. А что бы вы хотели выяснить?.. Говорите, человек со шрамом?

— Да, — подтвердил я.

— Так что же вы нас не спрашиваете? — спросил сержант. — Мы-то местные жители. А то справки!.. Если вы говорите о парне вроде лакея или дворецкого, да ещё со шрамом на щеке, то я знаю, кто это такой. — Он выжидающе остановился. Такой уж человек был этот сержант Бойд.

— Вы окажете нам услугу, сержант, — сурово начал я. — Мы хотим избавить родину от опасных для неё врагов. Скажите, кто он, чтобы нам не терять времени даром. Я могу сказать вам его приметы: лет пятидесяти, седой, говорит по-английски медленно и…

— Ну, знаю, он самый, — прервал меня сержант. — Его зовут Моррис, и служит он у полковника Тарлингтона. Чудак какой-то. Несколько раз случалось переброситься с ним словечком. Но не сомневайтесь, человек он надёжный! Всю прошлую войну был на фронте вестовым у полковника Тарлингтона. Так что всё в порядке.

— Значит, никаких справок не нужно. Ждите нас здесь, Периго…

На улице нас ожидал автомобиль, и через пяток минут мы были уже где-то возле канала, с трудом разыскивая дорогу в кромешной тьме. Наконец машина наша остановилась в дьявольски неприятном месте.

Два легковых автомобиля и грузовик уже были на месте, и их притушенные фары грустно освещали зелёный ил на берегу канала и мутную масляную воду. Это место казалось концом света. Казалось, достаточно небольшого усилия, чтобы превратить нас самих в кучу мусора. Да, вот сейчас чёрный груз ночи навалится на нас и раздавит всех в лепёшку.

Сержант привёл меня к какому-то сооружению наподобие сарая. У входа в него стояла женщина. Сержант поднял свой электрический фонарик, и я увидел её лицо, истомлённое усталостью и печалью до того, что напоминало узкую маску из слоновой кости. В ту минуту оно показалось мне самым прекрасным из всех лиц, виденных мною в жизни. Сердце во мне перевернулось. Это была доктор Маргарет Бауэрнштерн. Она не могла разглядеть нас во тьме, да, верно, и не пыталась.

Через занавешенный брезентом вход мы вошли в сарай. Здесь горело несколько фонарей, и при свете их я увидел могучую фигуру инспектора и двух полисменов. Они глядели вниз, на что-то невидимое мне, и напоминали людей, которым снится страшный сон. Через миг и мне показалось, что всё это происходит во сне. На земле, среди мусора и тряпья, лежало тело Шилы Каслсайд, ещё пахнущее тиной.

Вероятно, молчание длилось не более полминуты, но, когда инспектор заговорил со мной, мне показалось, что прошло несколько часов. Я успел припомнить во всех подробностях беседу с Шилой в розовой спальне “Трефовой дамы”. Казалось, что с тех пор прошло множество дней, а не три часа, как это было на самом деле. Я вспомнил последние слова этой милой глупенькой девчонки и как она обняла меня и поцеловала.

С восемнадцати лет, с того самого времени, когда я был брошен в первую мировую войну, я видел, как люди умирают. Да и не только на войне, но и в мирной жизни смерть ходила где-то неподалёку. На больших строительных работах вроде тех, которые велись в Южной Америке, случается немало несчастных случаев, но сейчас было по-другому и намного хуже. Такого подлого удара, как этот, я не ожидал. Ещё до того, как инспектор заговорил, в моей голове вертелся вопрос: не должен ли я был предусмотреть возможность такого исхода и не является ли эта смерть результатом моей ошибки?

— Это произошло около половины двенадцатого, — сказал инспектор. — Возвращающийся по той стороне канала прохожий видел и слышал, как автомобиль свалился в воду. Он-то и сообщил нам. В машине она была одна и не смогла выбраться.

— А откуда вы знаете, что она пробовала это сделать? — спросил я.

— Никаких доказательств нет, но… А вы разве предполагаете самоубийство?

— Нет, я уверен, что это не самоубийство. Кому придёт в голову кончать жизнь подобным способом? И потом она вовсе не думала о самоубийстве. Накануне вечером я с ней долго беседовал в “Трефовой даме”… Почему здесь доктор Бауэрнштерн?

— Мне удалось застать её в госпитале и привезти сюда, потому что она задержалась, — объяснил инспектор, — но сделать что-либо уже было, конечно, невозможно. А наш полицейский врач слёг с высоком температурой… Доктор Бауэрнштерн уже уехала?

— Нет ещё, стоит за дверьми, сама похожая на мертвеца.

— Благодарю вас, — произнёс её голос, который я даже сразу и не узнал. — Как видите, я здесь и готова отвечать на ваши вопросы. Конечно, если только инспектор Хэмп разрешит вам допрашивать меня.

Инспектор, конечно, заметил, до чего я ненавистен ей, да и кто бы не увидел это. Он не хотел ничего объяснять ей, хотя знал, что у неё был позади трудный рабочий день и сейчас она чрезвычайно взвинчена.

Я не видел ничего предосудительного в том, что он промолчал.

Она подошла поближе, двигаясь бесшумно и медленно, и села на опрокинутый ящик. “Всё это похоже на сборище духов”, — невольно подумалось мне.

Инспектор, вероятно, испытывал то же самое и решил выйти из этого гипноза.

— Сержант, — хриплым голосом закричал он, — возьмите людей и осмотрите автомобиль! Фонари у вас есть? Так, пожалуйста, пользуйтесь ими в меру. Возьмите во что завернуть осколки стёкол, да поживей.

Слава богу, они ушли. Я взял себя в руки, наклонился, чтобы внимательно изучить тело.

— Что она пила в “Трефовой даме”? — спросил меня инспектор.

— Слегка, наверное, и выпила, но в самом начале одиннадцатого, когда мы с ней простились, она была совершенно трезвая.

— Она не говорила, куда направится?

— Нет. Около половины одиннадцатого я хотел, перед тем как уйти, разыскать её, но её уже не было… Мне хотелось сказать ей кое-что на прощание…

— Быть может, она хватила малую толику где-нибудь уже после “Трефовой дамы”? — хмуро сказал инспектор. — Покойница, кажется, любила повеселиться?

— Да. Но почему она оказалась здесь, у канала? — спросил я. — Это ещё нужно объяснить.

— Если она была пьяна, то и объяснять нечего.

— Не думаю, что она была настолько пьяна. И не думаю, чтобы она решила покончить с собой. И не думаю, чтобы она сбилась с дороги во тьме, — сказал я резким тоном.

Точно так же, как инспектору потребовалось орать на сержанта, для того чтобы выйти из этого гипноза, я должен был говорить резко и разыгрывать роль бесчувственного чурбана.

— Вы позволите, доктор? — обратился я к ней. — Не стал бы вас просить, но вы это сделаете лучше меня.

— Что вам угодно? — спросила она ледяным, бесстрастным тоном. Вероятно, за то время, что она меня знала, она тихо возненавидела меня, и сейчас острое чувство ненависти выпирало из неё, как лезвие двухфутового ножа.

— Исследуйте внимательно голову утопленницы с затылка. Я не стал бы вас утруждать, но это очень важно.

Наверное, в ответ на её вопросительный взгляд инспектор тихо сказал:

— Сделайте это, доктор.

Когда ощупывавшие голову Шилы пальцы перестали двигаться и доктор подняла глаза, я догадался, что моё предположение было верным.

— Здесь имеется гематома, — медленно сказала она. — Я нащупала её. Под кожей скопился сгусток крови. Следовательно, либо покойная сильно ушибла затылок о какую-нибудь металлическую часть, когда машина свалилась в канал, либо…

— Либо ей нанесли удар, по всей видимости, резиновой дубинкой, — подхватил я. — Такова моя версия. Она ехала с кем-то и говорила о чём-то, но оказалась несговорчивой. Поэтому её и пристукнули, а машину пустили в канал. Обратите внимание, — повернулся я к инспектору, — такой же метод, что и раньше: убийство, которое может сойти за несчастный случай.

— В этом нет противоречия тому, что вы обнаружили, доктор? — спросил инспектор.

— Мне мало известны подобные повреждения, — ответила она с заметным усилием, — но на самом деле трудно понять, как она могла получить такой сильный ушиб при падении. Это более похоже на умышленно нанесённый удар. Я думаю, — добавила она нехотя, — что мистер Ниланд прав.

— Эта женщина, Шила Каслсайд, знала, что её будут шантажировать, но не подозревала, как именно. Зато я знал. Об этом я и говорил с ней… Бедняжка никому не причинила зла, но ей приходилось скрывать своё сомнительное прошлое. Она рассказывала о себе всякие небылицы, выдавала себя за вдову офицера, умершего в Индии, и всё лишь для того, чтобы подняться по нашей пресловутой “социальной лестнице”. Она обманывала даже мужа и его родных. Замуж она вышла для того, чтобы из горничной и маникюрши превратиться в светскую даму, но потом полюбила мужа и поэтому не хотела, чтобы всё открылось.

— Об этом она сама говорила вам? — спросил Хэмп.

— Да, хотя я ещё раньше догадывался, что она боится каких-то разоблачений. Я предположил, что агенты гестапо могут использовать её для своих целей, о которых она и не подозревала. По всей видимости, один из них и уехал с ней вчера из “Трефовой дамы”, чтобы потребовать от неё сотрудничества…

— А хотели от неё, должно быть, работы на Германию? — сказал инспектор, позабыв, что наш разговор слушает доктор Бауэрнштерн.

— Да. Такого она не ожидала. Она предполагала, что от неё потребуют денег или… гм… небольших интимных услуг. Но когда она узнала, чего от неё добиваются, то не поддалась на шантаж и, вероятно, пригрозила разоблачением… Это решило её участь. Им ничего не оставалось, как убить её.— Если это так, то она такая же жертва воины, как вырванный из рядов пулемётной очередью солдат. И к тому же она ещё невинная жертва другой, худшей войны — войны маленького человека с насквозь прогнившей социальной системой. Они воображают, что прямо за углом их ждёт райская жизнь, растут весёлые, жизнерадостные, а мы спихиваем их в ад.

— Я не знала, что вы так думаете, — тихо и удивлённо промолвила доктор Бауэрнштерн.

— Вы и сейчас не знаете, как я думаю, — оборвал я её грубо. — Однако уже поздно, я чересчур разболтался…

— Мне и без вас известно, что не рано, — проворчал инспектор. — Но я вынужден пригласить вас, доктор, ненадолго в управление. Не подвезёте ли вы нас?

Тяжело ступая, он вышел отдать какие-то распоряжения сержанту. Маргарет Бауэрнштерн рассеянно и как-то очень по-женски смотрела на меня минуты две, а потом наклонилась к трупу с таким видом, словно мёртвая просто уснула и её нужно уложить поудобнее.

— Мы встречались пару раз, — сказала она вполголоса. — Помнится, я ещё позавидовала ей. Такая весёлая, красивая, довольная жизнью, пусть даже пустой, всё равно. Каждой женщине иногда хочется быть такой.

— В одном вам нечего было завидовать ей, — сказал я, стараясь придать своему голосу холодность и неприязнь. — Я вам вот что скажу: когда я увидел вас здесь…

— Похожую на мертвеца, — шёпотом вставила она.

— Да, смертельно бледную, уставшую, с запавшими щеками — одним словом, конченого человека… то подумал: “Никогда в жизни не встречалось мне более красивое лицо”. Мне даже стало как-то больно!

— Для чего вы всё это говорите?

— Просто так, не беспокойтесь, — отвечал я всё так же холодно и неприязненно. — Я проехал шестьсот миль только затем, чтобы сказать старику Мессайтеру, что его Кэрновская плотина — шедевр, что я чуть не заплакал от восторга, увидев её. Мне стало легче после этого. Это как уплатить долг.

— Выходит, сказав про моё лицо, вы облегчили душу, — в голосе её было больше иронического, чем в выражении лица.

— Да. И всё стоит на своих местах. Мы можем продолжать воевать и не доверять друг другу. Идёмте, доктор, нас ждут.

Она довезла нас до полицейского участка. Периго уже там не было. Инспектор быстро закончил все необходимые формальности и отпустил нас. Я попросил её подвезти меня, ибо нужно было кое о чём поговорить с нею.

— Я живу на Раглан-стрит, пятнадцать.

— Но ведь это…

— Да, там, где жил покойный Олни. Вспомните, мы с вами там и встретились…

— Помню. В тот вечер, когда он попал под автомобиль.

— В тот вечер, когда его убили, — поправил я. — Да, Олни убили точно так, как сегодня эту молодую женщину. Чисто работают в Гретли, а?

Она молча вела сквозь тьму свой автомобиль. По её молчанию я понял, что не услышу от неё ни слова. Но мне не хотелось примириться с этим.

— В Гретли всё мирно, — начал я снова. — Тишина. Мышь не заскребётся. Всё в порядке… не считая измены… не считая убийств… не считая знакомых нам старых планов подороже продать свой народ…

— Лучше помолчите, чем говорить общие слова.

— Это всё достаточно конкретно, миледи. Ведь всё это происходит.

— Да, это так, но вы говорите об этом не серьёзно. Становитесь в позу, кривляетесь, важничаете. Нашли для этого подходящее время!

— Ладно, не буду кривляться и важничать, — угрюмо сказал я. — А вы можете убавить ход, кажется, мы уже почти приехали.

Она послушно притормозила.

— Так что же вы хотели мне сказать?

— Мне нужно поговорить с вашим деверем, Отто Бауэрнштерном.

Она так и подскочила на месте.

— Не понимаю! Зачем вам нужен Отто? К тому же он пропал.

— Так мне говорили. Но я предполагаю, что он скрывается в вашем доме… Ваша прислуга выдала его.

— Как, выдала вам?..

— Конечно, нет. Но весь её вид говорит о том, что она боится посетителей, что в доме кто-то или что-то такое, которое нужно прятать.

— Вам доставляет удовольствие за всеми шпионить? — с горечью спросила она.

— Ну, это вы бросьте. Мои вкусы тут ни при чём. Повторяю: мне нужно поговорить с Отто Бауэрнштерном.

— Выходит, вы нечто вроде полицейского сыщика, так, что ли? Английский вариант гестапо?

— Вот именно. Я только и делаю, что загоняю в подвал стариков и детей и избиваю их до смерти. Дальше.

— Тогда заявите местной полиции, которую патриоты вроде полковника Тарлингтона натравили на бедного Отто, что он скрывается у меня в доме. Его посадят в ближайшую тюрьму, и вы сможете беседовать с ним часами.

Я сдерживался из последних сил. Эта женщина умела выводить меня из себя. С первой встречи, заметьте. За всю мою жизнь меня никто так не раздражал.

— Местная полиция уже знает об этом, — сказал я спокойно. — По крайней мере я сообщил об этом инспектору Хэмпу, которого, кстати, можете считать своим другом.

Она с минуту подумала, и заявила:

— Я хочу быть при этом. У Отто сильно расстроены нервы. Он и раньше был неуравновешенным человеком, а преследования и необходимость скрываться совсем не улучшили его здоровья. Приходите в четыре, согласны?

— В четыре так в четыре, — согласился я. — Дружеская чашка чаю в субботу… Завтра у меня будет уйма дел. Теперь нужно действовать быстро. — Я говорил скорее с самим собой, нежели с нею. — Иначе ещё с кем-нибудь из знакомых произойдёт несчастье. Беда не ходит одна, как говорится, в поговорке. Ну, спасибо, что доставили меня домой, доктор Бауэрнштерн… Маргарет Энн, — неожиданно для себя добавил я.

Она удивила меня.

— Обычно меня зовут просто Маргарет, — сказала она неопределённым каким-то тоном.

Я всё ещё не двигался с места, хотя пора бы уже было и уйти.

— А до этого… вы были, кажется, инженером?

— Да. Сначала в Канаде, потом в Южной Америке. Большая и полезная была работа на крупных строительствах. Я-то, конечно, был рядовым работником. Там, где мы работали, было много света и воздуха. Это совсем другое, чем ползать по затемнённым переулкам и расставлять капканы.

— Да. Я подумала о том, что тогда вы, наверное, были совсем другим, — медленно промолвила она.

— Вы не ошиблись, Маргарет. Совсем другим. Я работал, учился, строил планы будущей жизни, так же как вы когда-то… в Вене.

— Откуда вы знаете про Вену?

— Когда я был у вас в гостях, вы сами рассказывали об этом. Я заметил тогда, как прояснилось ваше лицо. Теперь у людей не часто бывают такие просветлённые лица.

Я не дождался ответа, а услышал какие-то тихие звуки и догадался, что она плачет. Я с трудом взял себя в руки.

— Ну, поезжайте-ка домой и ложитесь спать, — сказал я. — Вы вконец измотались. Спокойной ночи, Маргарет. Завтра в четыре буду у вас, не забудьте.