Миф о заговоре. Философы, масоны, евреи, либералы и социалисты в роли заговорщиков

3.1. Рождение тезиса о заговоре

Опасения, вызванные существованием масонства и мотивировавшиеся его опасностью для государства и для спасения души, вызвали к жизни как папскую буллу от 28 апреля 1738 г., направленную против масонов, так и множество официальных запретов, в том числе и в протестантских государствах[375]. Они, правда, либо были отменены во второй половине XVIII в., либо игнорировались.

Антимасонские настроения впервые открыто претворил в специфический антианглийский вариант тезиса о заговоре, не имевший, правда, заметных последствий, один французский аббат во время англо-французской войны 1744—1747 гг. После того как аббат Ж. Б. Гольтье уже в 1746 г. обвинил масонов, что они под лозунгом «естественной религии» организуют все секты и формируют «общий заговор против религии»[376], аббат Ларюдан через год в Амстердаме опубликовал сочинение «Разгромленные масоны» (Les francs-macons écrasés). В нем он предупреждал о большом антикатолическом протестантско-масонском заговоре, задуманном в Англии. В этом памфлете, анонимный немецкий перевод которого вышел в 1780 г.[377], аббат обвинял масонов, что хоть они «открыто и не нападают на религию и порядок»[378], но «очень гадкими красками расписывают несправедливость тех, кто изгоняет свободу и равенство»[379]. То есть они предпочли бы дать «полную свободу и равенство, и нас, освобожденных от властей всякого рода... каждого бы сделали любимым и приличным»[380]. Основателем масонского ордена якобы был Кромвель, который не только распространил свою власть на Англию, Шотландию и Ирландию, но, сверх того, пытался вернуть всем народам мира их «естественную и прирожденную свободу»[381]. Кромвель учредил «палату из семи лиц, а равно четырех секретарей», в отношении которой Аарюдан утверждал следующее: «Согласно их плану земной шар предполагалось разделить на четыре провинции, первую из которых составляли бы Франция, Швейцария, долины Пьемонта и Италия, вторую — Пфальц и прочие протестанты в Германии, третью — северные королевства и Турция, четвертую же — Ост- и Вест-Индия. Каждый из секретарей ведал одной провинцией. Каждый должен был вести переписку. Кромвель дал своему обществу название вольных каменщиков, потому что был намерен возвести новое здание, то есть улучшить человеческий род, королей же и вельмож, чьим бичом он был, истребить»[382].

Опубликованный в Мадриде в 1752 г. памфлет испанского францисканца, цензора и ревизора инквизиции Хосе Торрубиа[383] «Предостережение против масонов» (Centinela contra francs-masones) — перевод которого вышел в Вюрцбурге в 1786 г. под названием «Против мерзкого института масонов», — еще пограничное сочинение между специфически католической, антимасонско-антипротестантской пропагандой и христианско-надконфессиональной антипросветительской агитацией, характерной для конспирологического мышления Нового времени. Ведь в этом памфлете, с одной стороны, указывается, что «порочная шайка так называемых масонов, которые подобно стае самых отступнических духов тьмы распространились на пагубу по земному шару», происходит из протестантской Англии, «из трясины, где зародилось гибельное отродье свободы и философии»[384]. А с другой стороны, заявляется, что академии в Лондоне и Париже — это «скрытые масонские ложи», где «патриархи атеизма, зачинщики безверия, главари новых» размахивают «факелом убийства», угрожая «величественному зданию религии»[385].

Поскольку в основе этого страха католиков перед заговором лежала боязнь ослабления веры, а также постановки под сомнение церковной иерархии, они естественным образом нападали и на духовных противников католицизма. Самый яркий пример здесь — опубликованное в 1755 г. иезуитом Соважем сочинение «Реальность проекта Бургфонтена» (Réalité du projet de Bourgfontaine), которое в 1758 г. в Париже было публично разорвано и сожжено рукой палача[386]. В этом памфлете, запрещенном также баварским правительством, утверждалось, что янсенисты вместе с рационалистами, деистами и т. д. в монастыре Бургфонтен под Парижем сплели заговор против веры, поддерживаемой иезуитами, и против церковной иерархии[387].

Хотя представители католической ортодоксии уже в 1775 г. исходили из того, что «секта» философов тесно «связана» с масонством[388], все-таки во второй половине XVIII в. они, реалистически смотря на вещи, уже не могли философию, представлявшуюся им опасной, связывать исключительно с протестантизмом и «протестантским» масонством. Опасения, что под угрозу поставлена христианская религия как таковая, побуждали закрыть глаза на сравнительно незначительные межконфессиональные противоречия и требовали формирования надконфессионального фронта защиты христианства.

Соответственно, теперь масоны-деисты изображались уже не еретиками, а противниками христианства. Так, ахенский доминиканец, учитель богословия Людвиг Грайнеман в 1779 г. изобличал масонов с кафедры как «предтеч Антихриста»[389], предрекал им судьбу Содома и Гоморры и добавлял к этому следующие поношения: «Евреи, распявшие Спасителя, были масонами, Пилат и Ирод — начальниками одной ложи. Иуда, прежде чем выдать Иисуса, в синагоге был принят в масоны, и когда он вернул тридцать сребреников, прежде чем повеситься, он сделал не что иное, как заплатил взнос за вступление в орден»[390]. Эти инвективы и спровоцированные ими уличные избиения виднейших граждан Ахена, принадлежавших к числу масонов, привели к тому, что за масонов вступились протестантские князья, и ахенскому магистрату тоже пришлось отменить свой антимасонский эдикт[391].

Если эта атака на масонов, выдержанная в стиле разгромной проповеди, поначалу имела обратный эффект и исход дела можно было оценить в духе просветительского прогрессистского оптимизма[392], то упразднение ордена иллюминатов, провозглашенное в 1785 г. в Баварии, дало Контрпросвещению очень сильный импульс. После того как еще 22 июня 1784 г. курфюрст Баварский запретил декретом все «тайные общества», не получившие особого разрешения, а И февраля 1785 г. Вейсгаупт был наказан за то, что купил «Словарь» Бейля не в целях изучения, а из-за своей принадлежности к «секте философов», 2 марта 1785 г. был издан более строгий запрет всех тайных обществ, и Вейсгаупт поскорей покинул Баварию[393].

18 июня 1785 г. папа Пий VI сообщил епископу Фрейзингенскому: он узнал, что секта масонов устроила себе резиденцию в Мюнхене и распространила «свою заразу почти по всему миру». Невозможно «сомневаться в том, насколько пагубно для человечества соприкосновение с этой чумой, какой ущерб она наносит той же религии и королевской власти»[394]. Сделав это высказывание, курия поддержала позицию исповедника курфюрста Баварского, бывшего иезуита Франка, который еще в 1781 г. в проповеди на Страстной неделе возводил на масонов следующую хулу: «Эти люди готовятся к царствованию Антихриста, и, по всей видимости, конец света уже недалек»[395]. Когда прусский министр, розенкрейцер Вёльнер, в 1785 г. переслал отцу Франку список иллюминатов, последний как директор розенкрейцерского округа издал рескрипт, датированный 1 сентября 1785 г. Там говорилось, что «Страшный Суд для ордена иллюминатов в Баварии, похоже, приближается». Он, Франк, по его словам, «напрягая все силы», трудился для уничтожения ордена иллюминатов и привел в движение «небо и ад», чтобы побудить курфюрста принять меры против иллюминатов[396].

В этой единой игре Вёльнера, приближенного Фридриха Вильгельма II Прусского, и Франка[397] осуществился надконфессиональный контрпросветительский союз, который можно сравнить с тесным сотрудничеством двух ведущих умов ордена иллюминатов — ученика баварских иезуитов Вейсгаупта и северогерманского протестанта Книгге. Идеологический базис этого союза наглядней всего отражен в изданном еще в 1784 г. в Базеле бывшим видным езлюцернским иезуитом И. А. Вайсенбахом «Критическом перечне лучших сочинений, вышедших на разных языках в доказательство и в защиту религии...» (Kritisches Vérzeichnifi der bessten Schriften, welche in verschiedenen Sprachen zum Beweise und zur Vertheidigung der Religion herausgekommen). Этот перечень не делает различий между католическими и протестантскими публикациями, что применительно к традиционному самосознанию иезуитов выглядит поистине революционным шагом[398].

Так как скандал вокруг ордена иллюминатов после выхода разоблачительной брошюры 1787 г. «заинтересовал всю нацию» и из-за возникших брожений «к этой истории было приковано внимание всей Германии»[399], ситуация вызвала к жизни и массу полемических сочинений.

Еще в 1784 г. в одной анонимной баварской брошюре утверждалось, что бывшие иезуиты много претерпели от «заговора» иллюминатов и что «самая многочисленная и решительная шайка разбойников» не могла бы быть опасней для государства. В связи с этим автор требовал: «Таким людям место не в человеческом обществе, а на строительстве крепостей и среди тех, кого император велит сковывать цепью, чтобы тянуть суда вверх по Дунаю»[400].

Через год «Новейшее собрание», издаваемое бывшими аугсбургскими иезуитами, вещало по поводу масонов: «Это неизбежно относится и к тронам, которые они низвергают: они будут опрокидывать троны королей и князей. Что можно думать о кучке людей, которые дышат только свободой, которые позволяют себе и практикуют только разнузданность? Они вправе свободно мыслить и писать, но не захотят ли они еще и свободно действовать?»[401] А в другом издании за 1786 г. заявлялось, что «сатана» порадовался появлению иллюминатов, потому что они, «главная шайка гражданского общества», атаковали религию[402].

Наконец, бывший иезуит Штаттлер собрал все обвинения, выдвинутые против иллюминатов, в анонимно изданном в 1787 г. сочинении «Тайна зла основателя иллюминатства». Исходя из утверждения, что «падение иезуитов anno 1773»[403] стало предпосылкой для подъема ордена иллюминатов, он излагал следующие три тезиса:

1) «Вейсгаупт — тайный враг всей истинной христианской религии»;

2) «Вейсгаупт — тайный враг государства»; 3) «Вейсгаупт — опаснейший совратитель баварско-пфальцского юношества»[404].

В протестантской Германии скандал вокруг ордена иллюминатов тоже вынудил просветительскую интеллигенцию занять оборонительные позиции. Как, например, следует из «Некоторых новых сведений о различных ныне существующих обществах» (Neuer Beitrag zu einiger Kenntnis verschiedener jetzt existierender Gesellschaften), опубликованных «Берлинским ежемесячником» (Berlinische Monatsschrift) во второй половине 1785 г.[405], просвещенным протестантам пришлось открещиваться от всякого «сектантского духа». Он, мол, в основном проявляется в махинациях розенкрейцеров, ищущих «философский камень»[406], иезуитов, а также экзальтированных пиетистов. Иллюминатов же, хоть и критикуя при этом их методы, они пытались защищать: мол, те ставили перед собой цель «собирать полезные знания, чтобы распространять просвещение в своем отечестве»[407].

Против подобной характеристики целей иллюминатов, представлявшей их безобидными, выступил протестант, бывший прусский офицер Эрнст Август фон Гёххаузен (1740—1824)[408] в своей анонимно изданной в 1786 г. книге «Разоблачение системы космополитической республики: В письмах из наследия одного масона». В этом «Разоблачении» автор бичует масонов-просветителей с протестантско-абсолютистской точки зрения, не уступая по резкости тону иезуитско-католической полемики. Гёххаузен, который заодно осудил также «антиподов иллюминатов» — розенкрейцеров — за ханжество и баловство с алхимией[409], не только утверждал, что человечество «слепо» ковыляет к бездне[410], но и мрачно прогнозировал «революции, которые неотвратимы, которые я ожидаю и предвижу»[411]. Масонские ложи он клеймил как «чумные бараки нравственной и политической чумы»[412], а иллюминатскому утопизму давал грозную отповедь: «Космополитическое чувство. Что это значит? Ты гражданин государства, либо ты мятежник. Третьего не дано»[413].

Через два года, в 1788 г., пиетист Юнг-Штиллинг в своем «Учебнике государственно-полицейской науки» (Lehrbuch der Staats-Polizey-Wissenschaft) тоже предостерегал против масонства, поскольку обнаружил, что «ложи включают в себя школы натурализма, деизма, заговоры против святейших основ нашего государственного устройства, истинной христианской религии и настоящие тайны зла»[414]. В своих «Письмах о новых стражах протестантской церкви» (1786—1788) ортодоксальный суперинтендант Симон де Маре из Дессау даже счел «оригинальные тексты ордена иллюминатов», о публикации которых позаботилось в 1787 г. баварское правительство, «важнейшими документами века», которые «всякого честного человека и христианина» заставляют в ужасе отшатнуться[415]. В подобных грубых нападках, которые за несколько лет до того еще трудно было себе представить, выразилось наступление Контрпросвещения[416]. Оно получило поддержку со стороны некоторых из немецких князей, которых беспокоила радикально-просветительская критика. Они еще с начала 1780-х гг. пытались найти какой-то противовес просветительскому рационализму за счет укрепления церковной ортодоксии, оказывая ей личное содействие и выпуская строгие эдикты[417].

Наиболее чреватой последствиями в этом отношении была смена монарха в Пруссии в 1786 г., ведь наследник Фридриха Великого, Фридрих Вильгельм II, уже в бытность кронпринцем подпал под влияние своего духовного наставника, розенкрейцера Иоганна Кристофа Вёльнера[418]. После того как король уже в именном повелении от 26 июля 1787 г. заявил: «Но я никогда не потерплю, чтобы в моей стране подрывали Иисусову религию, учили народ презрению к Библии и открыто водружали знамя неверия, деизма и натурализма»[419], Вёльнер, назначенный 3 июля 1788 Г. министром юстиции и главой духовного департамента, 9 июля 1788 г. издал антипросветительский «религиозный эдикт». Он был направлен против «разнузданной свободы», грозил тем духовным лицам и учителям, которые будут «открыто или тайно» распространять «заблуждения», увольнением с должности и, наконец, провозглашал строгий надзор за кандидатами на должности учителеи и пасторов.[420]

Познакомить с этими столкновениями французскую публику попытался маркиз де Люше, приближенный ландграфа Гессен-Кассельского, в своем впервые вышедшем в 1789 г. в Париже «Изыскании о секте иллюминатов». Там он приписывал ордену иллюминатов следующие цели: «Это общество имеет целью править миром, узурпировать власть суверенов и занять их место, оставив им лишь бесплодную честь ношения короны»[421]. Сочинение выдержано в духе просвещенного абсолютизма, поэтому автор дистанцируется также от теософско-розенкрейцерских и пиетистских сообществ и осуждал «берлинские ноктурналии»[422]. Ведь фанатизм сект мог бы расколоть мир на соперничающие партии и пошатнуть равновесие в Европе.

Эта публикация, выдержавшая за короткое время три издания, лишь усугубила растерянность и неуверенность, потому что объединила такие ожесточенно борющиеся меж собой группировки, как иллюминаты и розенкрейцеры, в некий мнимый общий фронт заговорщиков. Люше не провел, по сути, необходимую разделительную черту между радикальными просветителями — иллюминатами вейсгауптовского толка и мистически настроенными приверженцами религиозного возрождения, которых тоже часто называли «иллюминатами». Эти «иллюминаты от теософии»[423] также — но по противоположным причинам — отвергали традиционную церковную организацию, отчего, несмотря на их антипросветительские взгляды, их, в свою очередь, могли заподозрить в том, что они косвенно способствовали распаду установленного порядка.

На фоне подобных столкновений, очень интенсивно происходивших еще до штурма Бастилии, тот факт, что вскоре на масонство возложили ответственность за Французскую революцию, почти не удивляет. Насколько сознание контрпросветительских кругов было к этому подготовлено, показывает следующее событие. Когда гессенский правительственный и консисториальный директор Людвиг Адольф Кристиан фон Грольман (1741—1809)[424] и дармштадтский генерал-суперинтендант и старший придворный проповедник Иоганн Август Штарк (1741—1816)[425], находясь вместе на курорте в Бад-Швальбахе, получили весть о штурме Бастилии, «один сказал другому: это дело рук сорока четырех (то есть иллюминатов)»[426]. Даже если в подлинности этого высказывания, которое Грольман записал только в 1794 г., можно усомниться, оно вполне вписывается в исторический контекст. Об этом можно заключить и по предостережению, которое прусский король-розенкрейцер Фридрих Вильгельм II сделал курфюрсту Саксонскому в послании от 3 октября 1789 г.: «Я осведомлен из очень хороших источников, что масонская секта, именуемая иллюминатами или минервалами[427], после изгнания из Баварии с удивительной быстротой распространилась по всей Германии и соседним странам. Принципы этих людей очень опасны, ведь они намереваются ни много ни мало уничтожить христианскую религию, даже все религии вообще, и освободить подданных от присяги верности своим государям, как их приверженцев учат „права человечества“»[428].

Чтобы стать действенным орудием агитации, этот тезис о заговоре еще нуждался в «конкретных» доказательствах. Для этого, в частности, было необходимо показать или выстроить прямую связь иллюминатов с французскими революционерами. Еще разомкнутую цепочку доказательств в первый раз попытались замкнуть при помощи особы Калиостро, 27 декабря 1789 г. арестованного в Риме папской полицией.

3.2. Калиостро как «глава иллюминатов»

«Граф Александр Калиостро», которого с рождения в 1743 г. звали Джузеппе Бальзамо, стал одним из гениальнейших авантюристов всемирной истории потому, что смог самым утонченным и беззастенчивым образом использовать склонность своих современников к теософии, алхимии и магии[429]. Он — как открыто заявила в 1787 г. обманутая им Шарлотта фон дер Рекке — «очень точно сочетал религию, магию и масонство»[430]. Прежде всего Калиостро поставил на службу своим целям основанное им и обогащенное элементами восточных мистериальных культов «египетское масонство».

Может быть, Калиостро, который в ходе своей скитальческой жизни завязывал контакты с самыми разными «тайными обществами», мимоходом соприкоснулся с орденом иллюминатов через посредство барона Петера фон Леонхарди — фигуры, характерной для оккультизма XVIII в. Вероятно, масона и розенкрейцера Леонхарди, который в замке Гросс-Корбен под Франкфуртом вел жизнь увлеченного и чудаковатого алхимика, в орден иллюминатов принял Книгге. Как позже иронически признался последний, в 1780 г. в Боккенхайме под Франкфуртом он израсходовал для алхимических опытов «полдюжины кофейных серебряных ложечек»[431]. Не исключено, что эти забавы Книгге убедили Леонхарди, будто, вступив в орден иллюминатов, он сможет глубже проникнуть в магию. Однако, осознав воинственно-просветительский характер этого ордена, он с разочарованием вышел из него, в то время как Книгге прервал все связи с немецким тамплиерским орденом, подпавшим под влияние оккультистов, и стал решительным противником всех антирационалистических групп[432].

Даже если допустить, что Калиостро не солгал папскому суду, когда утверждал, что под Франкфуртом его приняли в орден иллюминатов, это можно расценить лишь как мимолетное стечение обстоятельств, из которого невозможно вывести никаких серьезных гипотез о заговоре. Калиостро столько раз впутывался в разные аферы, что стал скорее персонажем скандальной хроники, чем политической фигурой. Так, российская императрица Екатерина высмеяла Калиостро в своей комедии «Обманщик», которую Фридрих Николаи перевел на немецкий язык и опубликовал в 1788 г. в Берлине[433]. Фридриха Шиллера личность Калиостро вдохновила на написание «Духовидца», а для Гёте он послужил прообразом его «Великого Кофты».

Характерно, что венский «Журнал для масонов» (Journal für Freimaurer)[434] в 1786 г. в статье «Кое-что о Калиостро» (Etwas über Cagliostro) не только называет Калиостро «лживым», но и бросает ему упрек, что своими «фантастическими причудами» он способствует «невежеству и варварству»[435]. Если все-таки контрреволюционная пропаганда после 1789 г. пыталась приписать Калиостро революционные цели, то одним из поводов для этого было «Открытое письмо французскому народу», которое Калиостро, изгнанный из Франции после дела об ожерелье 1785 г., написал (анонимно) в июне 1786 Г. в Лондоне. В нем он обрушился с резкими нападками на французского министра Бретёя, описал жизнь государственных узников в Бастилии в самых черных красках и, наконец, добавил: «Некто спросил меня, вернусь ли я во Францию. „Конечно, — ответил я, — при условии, что Бастилия станет публичной площадью“»[436]. Это высказывание, выражавшее всего лишь слишком понятную заинтересованность Калиостро в сносе Бастилии, в чем нельзя видеть ничего необычного, дало возможность, вырвав слова Калиостро из контекста, соединить его имя причинно-следственной связью с событиями 14 июля 1789 г.

Сразу после упомянутого ареста Калиостро кардинал де Берни, французский посланник при папской курии, в реляции от 6 января 1790 г. сообщал: «Калиостро арестован, и выясняют, не является ли он главой секты иллюминатов, которая начинает тревожить здешнее правительство. Эта секта делает большие успехи в Германии и пытается при помощи загадочных церемоний, которые здесь называют египетскими, насадить повсюду дух сопротивления и мятежа против установленной власти правительств»[437]. Немного позже в печать проникли первые слухи о причинах ареста Калиостро. Так, например, в 12-м номере берлинской «Фосской газеты» (Vossische Zeitung) за 1790 г. было опубликовано сообщение: «Рим, 4 января. Слухи о причинах, по каким он (арест) произошел, очень разноречивы. Некоторые говорят, что Калиостро принял участие во Французской революции, другие — что он хотел совершить революцию и в Риме»[438].

Жозеф де Мезоннёв, польский розенкрейцер и Великий оратор масонского Великого Востока Польши, уже 12 января 1790 г. в письме из Венеции своему другу аббату Альбертранди, бывшему иезуиту, а в то время секретарю польского короля, представил эти слухи как достоверные факты. Он обвинил французских масонов в том, что это они — судя по показаниям Калиостро — под руководством своего Великого мастера, герцога Орлеанского, организовали и осуществили штурм Бастилии[439]. В контрреволюционном гамбургском «Политическом журнале» (Politische Journal) выдвигались такие спекуляции: «Хотят узнать, не является ли он [Калиостро] тайным верховным главой новой секты иллюминатов. Не виновен ли он и эта секта во многих событиях во Франции и других подобных, происходивших в других странах»[440].

Критическое рассмотрение этого ложного утверждения произвел масон и иллюминат Иоганн Боде (1730—1793)[441] в своем сочинении «Является ли Калиостро главой иллюминатов?», анонимно изданном в 1790 г. в Готе. На основании попавшего в его руки и опубликованного им в итальянском оригинале сообщения об аресте Калиостро[442] он попытался доказать: подозрение, которое распространяет «Политический журнал», что Калиостро — глава иллюминатов, впервые возникло не в Италии, а в Германии. Боде обоснованно предположение, что новостную политику «Политического журнала» следует воспринимать только в контексте немецкой контрпросветительской агитации. Он констатировал: «Примечательно то обстоятельство, что вину за все безобразия, которые творятся тайно, за все несчастья, грозящие какой угодно стране Европы, желают взвалить на союз иллюминатов, переставший существовать несколько лет назад»[443]. Далее он заявлял, что уже по очевидным причинам абсурдно видеть в «знаменитом шарлатане Калиостро» тайного верховного главу иллюминатов, ведь, по мнению масонов, Калиостро занимался «черной магией, или какомагией», а как раз иллюминаты «не могли слышать о магии без того, чтобы, к великой досаде верующих и набожных, насмешливой улыбкой не заставить говорящего умолкнуть»[444].

Высказанное Боде предположение, что «случай Калиостро» сознательно используют контрреволюционные агитаторы, подтверждается прежде всего следующей публикацией, которую осуществила в 1791 г. типография при папской курии: «Компендий о жизни и деятельности Джузеппе Бальзамо... составленный на основе материалов процесса, начатого против него в Риме, и служащий для того, чтобы распознать характер секты масонов» (Compendio della vita, е della gesta di Giuseppe Balsamo denominate il Conte Cagliostro che si è estratto dal Processo contro di lui formato in Roma l'anno 1790 e che puo servire di scorta per conoscere l'indole della Setta de'Liberi Moratori). В том же году это сочинение появилось в немецком и французском переводах, в 1792 г. — в английском, а в 1793-м — в польском. Уже во вступлении к этой официозной публикации, от которой немецкий переводчик счел нужным дистанцироваться в своем предисловии[445], выражается ее агитационный характер. Ведь в нем вся «масонская шайка» скопом обвиняется в том, что она хочет стряхнуть «иго субординации и повиновения» и привести «весь мир в возбуждение и сумятицу». Масоны, у которых на устах «громкие слова о человечестве, экономике, гражданской свободе, очищенной морали», якобы не добивались «ничего иного, кроме как оправдать любое преступление», пролить «реки крови граждан», «расхищать, отменив право собственности, уничтожить сословный порядок — самые крепкие узы, сплачивающие общество»[446].

При анализе показаний, данных Калиостро в ходе процесса, — причем надо обратить внимание, что, демонстрируя особую готовность делать признания и разоблачения, он, вероятно, добивался со стороны суда учета смягчающих его вину обстоятельств[447], — бросается в глаза, что при всей фантастичности некоторых его признаний они имеют точки соприкосновения с реальностью. Эти точки соприкосновения можно видеть прежде всего в высказываниях о тамплиерском ордене, к которому ведь до 1780 г. принадлежал и Книгге. Основанный в Шотландии орден тамплиеров XVIII в. претендовал на то, чтобы в романтизированной форме продолжить традицию одноименного средневекового рыцарского ордена, который в начале XIV в. вошел в конфликт с Филиппом IV Французским и папой Климентом V и в конечном счете был запрещен. Поскольку его великий магистр Жак де Моле был в 1314 г. казнен по ложному обвинению в ереси, в символике квазимасонского ордена тамплиеров важную роль играли мотивы мести за казненного великого магистра. Так, в среде тамплиеров имел хождение антибурбонский лозунг «Растопчи лилии» (Lilia destrue pedibus), который якобы обнаружили и в конфискованных папской полицией бумагах Калиостро[448].

Эти слова, правда, можно не рассматривать в качестве политической программы, рассчитанной на реализацию, как их из ненависти к революции, а также в целях агитации толковала контрреволюционная сторона, однако они неизбежно воспринимаются как выражение антиабсолютистских настроений. Они стали исходной точкой для дальнейших признаний, которые Калиостро сделал инквизиции. Якобы в одном загородном доме под Франкфуртом двое сопровождающих — не названных по имени — положили перед ним книгу, «которая начиналась словами: „Мы, великие магистры тамплиеров...“ Далее следовала формула клятвы, составленной в ужасающих выражениях, которые я уже не могу вспомнить, и содержавшей обязательство истребить всех деспотических монархов. Эта формула была написана кровью... Подписи содержали имена двенадцати великих мастеров иллюминатов»[449].

Речь идет никоим образом не о баварских «иллюминатах», а исключительно об «иллюминатах от теософии», которые особо вольготно чувствовали себя в ордене тамплиеров и розенкрейцеров[450]. Дальше сказано: «Я все больше убеждался, что эта секта была намерена нанести удар прежде всего по Франции, после чего придет очередь Италии, и особенно Рима... [что] общество вложило в различные банки Амстердама, Роттердама, Лондона, Генуи большие денежные суммы, сложившиеся, как заверили меня мои спутники, из взносов, которые ежегодно выплачивают 180 000 каменщиков, по пять луидоров с каждого; что эти суммы служат для содержания бойцов ордена, для выплаты жалованья эмиссарам, которые находятся при всех дворах, для содержания кораблей и, наконец, для покупки всего, что может понадобиться секте, и для вознаграждения тех, кто решится на какое-либо предприятие против деспотического суверена»[451].

Этот гигантский масонский заговор существовал исключительно в фантазии Калиостро. Поскольку он не мог претендовать хотя бы на видимость правдоподобия, даже ватиканский издатель счел необходимым применить к словам разоблачителя этого заговора выражение «бахвальство»[452]. Таким образом, Калиостро с его дурной репутацией не решились представить как главного свидетеля, достойного доверия[453], и позднее в антимасонской политической публицистике его фигуру по преимуществу обходили молчанием либо его не принимали всерьез как «бесстыжего авантюриста»[454]. Аббат Баррюэль, которому нельзя приписать особую щепетильность в разоблачении мнимых заговоров, упомянул Калиостро только один раз и совершенно мимоходом, в связи с одним слухом, которому сам не придал большого значения[455]. Некоторые многозначительные намеки содержатся только в вышедшей в 1794 г. книге испанского иезуита Лоренсо Эрваса-и-Пандуро «Причины французской революции»[456] и в «Могиле Жака Моле», впервые опубликованной в Париже в 1795 г. и переведенной также на немецкий и нидерландский языки[457].

С учетом этих хоть и неоспоримых, но до сих пор не подвергнутых систематическому разбору обстоятельств вызывает удивление, что вышеупомянутое сообщение розенкрейцера Жозефа де Мезоннёва от 12 января 1790 г. после его обнаружения смогли объявить сенсационной находкой, доказательно подтверждающей тезис о заговоре[458]. Ситуация становится понятней, если учесть, что главный автор этого вывода, француз Бернар Фай, в 1946 г. был осужден на пожизненную каторжную тюрьму как пособник национал-социалистов, ответственный за отправку тысяч французских масонов в концентрационные лагеря[459].

Несомненно, слухи, окружавшие арест и показания Калиостро и распространявшиеся контрреволюционными кругами по всей Европе, способствовали укреплению недоверия к «смертельно опасной заразе»[460] масонства и готовили почву для антимасонского тезиса о заговоре, который уже вскоре приобретет более четкие контуры[461]. Готовность увидеть в масонах закулисных организаторов революции отражает письмо, которое Мария Антуанетта Французская 17 августа 1790 г. направила своему царственному брату Леопольду II. В нем говорится: «Берегитесь всех масонских объединений, Вас уже предупредили, каким путем эти злодеи намерены во всех странах добиваться одной и той же цели»[462].

3.3. От тезиса о заговоре к теории закулисных организаторов

В то время как в Германии склонность сваливать всякое нежелательное развитие событий на масонов и иллюминатов существовала еще до 1789 г., французский аббат Баррюэль, когда он в 1789 г. попытался вскрыть «истинные причины революции», ограничился бичеванием «философии, враждебной трону и алтарю»[463], и, что примечательно, ни единым словом не помянул масонство. И граф де Ферр ан, опубликовавший в 1790 г. памфлет «Разоблаченные заговорщики», еще ничего не знал о заговоре в узком смысле слова и тем более о масонском, хотя уже заклеймил как заговорщиков отдельных лиц: герцога Орлеанского, Лафайета, Неккера и аббата Сийеса[464].

Публикация «Изыскания о секте иллюминатов» маркиза де Люше в 1789 г. явно еще никого во Франции не побудила ассоциировать начало революции с немецкими иллюминатами. Правда, когда благодаря Люше во Франции стало известно, что в Германии есть «видная секта, известная под именем иллюминатов»[465], уже очень скоро в Германии возникли опасения, как бы французские революционеры не нашли общий язык с прореволюционными немецкими «иллюминатами» — сторонниками радикального Просвещения.

Так, прусский посланник в Париже в рапорте от 22 января 1790 г. высказал предположение, что масоны содействуют революционной французской пропаганде за границей[466]. Немного позже контрреволюционная немецкая публицистика активно занялась изучением анонимного текста, якобы полученного из Парижа: «Разоблачение для всех держав Европы плана заговора против всеобщего спокойствия, далее — Речь, произнесенная в Пропагандистском клубе» (Dénonciation а toutes les puissances de l'Europe d'iin plan de conjuration contre la tranquilité générale, suivie d'un discours prononcé au Club de Propagande). Впервые он был опубликован в июльском номере фульдского «Журнала Германии и для Германии» (Journal von und für Deutschland) за 1790 г. по-немецки под следующим заголовком: «Bekanntmachung eines Verschwörungsplanes gegen die allgemeine Ruhe von Europa an alle Machte derselben. Ferner eine Rede, welche in dem Club de la Propagande gehalten wurde, den 21. Mai 1790»[467].

В октябрьском номере 1790 г. гамбургского «Политического журнала»[468], который был тесно связан с французскими эмигрантами и опубликовал это «разоблачение» парижского клуба — существование которого «не доказано ни одним достоверным сообщением»[469] — еще в августе[470], об этом клубе говорится, что он «собирается дважды в неделю по образу и подобию масонов... Внутренняя жизнь покрыта масонским покрывалом. Намерение известно: оно состоит в том, чтобы все шире распространять революцию по всей Европе»[471]. В приложении к нойвидским «Политическим беседам мертвых» от 24 сентября 1790 г. опубликовано «Письмо из Парижа от 18 июля 1790 г.» с аналогичным содержанием: «Здесь есть одно общество, которое состоит из 600 человек и тайно собирается дважды в неделю по примеру иллюминатов. Это общество называется Пропаганда... Его конечная цель не мирная пропаганда, как в Риме, а революционная пропаганда. Оно держит своих корреспондентов и своих эмиссаров во всех странах...»

Республиканский публицист Кристиан Шубарт прокомментировал эти сообщения в своей «Хронике» от 24 сентября 1790 г. следующим образом: до сих пор он не верил в подобный «план всеобщего заговора, ведь я не мог подумать, что бесы пронизали все человечество, но теперь я убежден, что такое черное общество есть, и мой долг — предостеречь многочисленных читателей моей „Хроники“ от этих бесов, которых можно распознать по серному запаху»[472]. 8 октября 1790 г., сообщив читателям «Хроники» о получении из Страсбурга достоверных сведений, что Пропагандистского клуба не существует и «Dénonciation» имеет не французское, а немецкое происхождение, Шубарт тем самым полемически повернул подозрение в заговоре против тех, кто выдвинул это подозрение.

Хотя он был прав в том отношении, что этот клуб — мнимая деятельность которого нагнала страха и на Швейцарию — был не более чем порождением фантазии, однако он не мог знать, что эта загадочная революционная организация своим существованием обязана перу французского эмигранта, графа д'Антрега. С помощью такой целенаправленной фальшивки этот аристократ хотел подстегнуть контрреволюционную борьбу[473].

Пусть гипотезы о заговоре были пущены в ход еще в связи с делом Калиостро, а один отставной губернский секретарь еще 15 августа 1790 г. в заявлении на имя императора пытался в охранительном духе уверять, что «колесо нынешних заблуждений и революций в Европе» приводится в действие «братством масонов»[474], все-таки приходится констатировать, что в 1790 г. антимасонский тезис о заговоре еще не консолидировался до состояния теории о закулисных организаторах как таковой. Правда, контрреволюционеры возлагали на масонов значительную долю ответственности за происходящее во Франции, поскольку считалось, что можно найти общие структурные черты у масонской и революционной идеологий, равно как у социального института лож и парижских революционных клубов. В этом отношении характерно, что Эдмунд Бёрк, предупреждая в 1790 г. в своих «Размышлениях о революции во Франции» о всеобщих катаклизмах, грозящих всей Европе, подкреплял свои слова ссылкой на «оригинальные тексты ордена иллюминатов», опубликованные в 1787 г.[475]

По мере обострения политических конфликтов во Франции более конкретные очертания обретала и антимасонская конспирология. В своем сочинении «Покрывало, поднятое для любопытных, или Тайна революции, раскрытая при помощи масонства», впервые опубликованном в 1791 г. и в начале 1792 г. переведенном на английский, итальянский и португальский языки[476], французский аббат Лефранк расточает весь пафос, характерный для великих разоблачителей, которые верят, что пробили брешь в мире внешней видимости и обнаружили истинный облик вещей. Он приписывает масонам следующие намерения: «Масонство точно так же хочет опрокинуть трон, как оно низвергло алтарь»[477]. Насчет режима, правящего во Франции, он уверял: «Сам режим Национального собрания — совершенно масонский»[478]. Кроме того, он пускается в историко-философские рассуждения, пытаясь обнаружить прямую связь между тогдашней философией, еретическим протестантизмом и масонством.

Это сочинение Лефранка, а также сообщения о мнимом Пропагандистском клубе явно стали источниками для записки «Причины и действующие силы французской революции» (Causas у Agentes de la Revoluciones de Francia), которую великий инквизитор Испании 26 октября 1791 г. направил своему первому министру. Хотя масоны в этом тексте открыто не упоминаются, все-таки ясно, что это они подразумеваются под «лигой заговорщиков», которая якобы образовалась во Франции и конспиративным путем, используя значительные денежные средства, пытается подстрекать народы против их суверенов и христианской религии[479].

Зато в произведении, которое опубликовал в 1791 г. в Аугсбурге предположительно бывший иезуит, «Планы неверующих по уничтожению набожных и конфискации церковных достояний», о масонах говорится открытым текстом. В этой публикации, якобы представляющей собой «вольный перевод с французского и италийского на немецкий»[480], ответственность за «диковинную революцию, в которую мы впутались»[481], возлагается на «секту», к которой анонимный автор относит философов, янсенистов и масонов, братство которых «непременно влечет за собой низвержение светской и духовной системы»[482].

Подобные рассуждения о глубинных причинах революции, в которых масонство всякий раз предстает открывателем путей к гражданскому обществу, основанному на принципе равенства, уже в 1791 г. стали «конкретней» за счет того, что под подозрение стали подпадать именно иллюминаты. До какой степени уже в то время Адам Вейсгаупт и иллюминаты были избраны на роль козлов отпущения, показывает переписка князя-просветителя Фридриха-Кристиана Шлезвиг-Гольштейнского — того самого, который в письме сестре от 25 сентября 1787 г. рекомендовал прочесть «Улучшенную систему иллюминатов» Вейсгаупта[483]. В письме от 29 марта 1791 г., сохранившемся в черновике, он заявил Вейсгаупту, с которым находился в дружеских отношениях, что не в силах предоставить ему должность. Свой отказ он обосновывал так: «Ваше имя слишком известно и у всего класса знати не пользуется доброй славой. В особенности враждебен к Вам у нас п<ринц> К<арл> Г<ессенский>[484]. Основатель о<рдена> илл<юминатов> не может не вызвать у него подозрений. По его [принца] утверждениям, он знает, что о<рден> замешан в политических революциях и вызвал нынешнюю смуту во Франции»[485].

Слухи и подозрения такого рода очень скоро выплеснулись и на страницы дипломатических реляций. Так, кёльнский министр фон Вальденфельс в письме от 20 июля 1791 г. из Бонна сообщал посланнику в Регенсбурге: «Переворот в государственном устройстве Франции — не минутное дело, его долго готовили тайные общества, и происходило это в Германии»[486]. А прусский посланник в Майнце 23 июля 1791 г. доносил в Берлин: «Секта иллюминатов в Германии... предоставляет, в этом нет никакого сомнения, мощную поддержку французской пропаганде, их принципы одинаковы, их цели не различаются»[487]. Кёльнский посланник при регенсбургском рейхстаге в реляции от 30 августа 1791 г. развернул уже настоящую теорию о закулисных организаторах, безапелляционно утверждая, что «беснующихся во Франции бунтовщиков», «по сути, высидели» иллюминаты[488].

Из того факта, что парижский «Монитёр» в номере от 15 декабря 1791 г. напечатал письмо, явно вышедшее из немецких «иллюминатских» кругов и датированное 1 декабря 1791 г., можно сделать вывод, что во Франции, по-видимому, с интересом следили за идущей в Германии дискуссией об иллюминатах. Разъяснив французской публике принципиальное различие между «иллюминатами от теософии» и вейсгауптовскими иллюминатами, анонимный тор письма заявил по поводу последних: «Но это бесспорный факт, что к иллюминатам Баварии, которых преследуют, гонят, арестовывают и с которыми обращаются так, что хуже некуда, принадлежат самые образованные и просвещенные мужи Баварии, одной из мрачнейших земель Германии... Глава о тайных обществах Германии чрезвычайно интересна для тех, кто желает наблюдать за развитием человеческого духа и стремлениями его друзей и врагов»[489].

Правда, уже из заглавия книги, опубликованной в 1792 г. в Париже аббатом Лефранком: «Заговор против католической религии и суверенов, который был задуман во Франции и должен быть осуществлен во всем мире», однозначно следует, что в контрреволюционных французских кругах место происхождения революции локализовали отнюдь не в Германии, а во Франции. Уже одно это обстоятельство наводит на мысль, что антимасонский тезис о заговоре формировался как раз в Германии.

Утверждение, которое в дальнейшем будет обосновано подробно: тезис о заговоре, до 1791 г. еще проходивший нечто вроде инкубационного периода, впервые начал принимать более конкретную форму в 1792 г, причем в Германии, — объясняется тем, что Французская революция становилась все радикальней, и это вызывало в Германии боязнь войны и революции. Венский профессор Леопольд Алоиз Хоффман (1759—1801)[490], который с января 1792 г. под императорским покровительством выпускал «Венский журнал» (1792—1793)[491], сыгравший, надо признать, кардинально важную роль в разработке и пропаганде тезиса о заговоре, сам в 1783—1788 гг. был масоном. Правда, уже в 1786 г. в связи со скандалом вокруг ордена иллюминатов он опубликовал памфлет, где выступал как против проникновения в масонские ложи «магии и алхимии»[492], так и против радикально-просветительских тенденций в масонстве. Уже в этом сочинении масонов он упрекал масонов в том, что они задумали «план всеобщего равенства людей»[493], а в 1787 г. хулил берлинских просветителей: «С нами, католиками, в некоторых углах протестантской Германии уже несколько лет обходятся так, словно два главных догмата нашей церкви — глупость и злобность». Помимо того, он вменял в вину масонам, что они злоупотребляют «космополитизмом и религиозным просвещением», а цель ордена иллюминатов определял так: «Подрыв религии христиан — и — преобразование масонства в гибельную политическую систему»[494].

Цитированные отрывки показывают, что агитация Хоффмана в «Венском журнале» непосредственно и неразрывно продолжала дореволюционную антииллюминатскую традицию, а разразившуюся во Франции революцию нетрудно было воспринять как самое настоящее подтверждение выводов, сделанных еще до 1789 г. В «прологе» к этому журналу, к сотрудникам которого принадлежал уже упоминавшийся Эрнст Август фон Гёххаузен и где, вероятно, боевое крещение в качестве публициста получил «теоретик Реставрации» Карл Людвиг фон Халлер[495], было сделано следующее программное заявление: «Он [„Венский журнал“] не страшится бешенства господствующего просветительского варварства и его фальшивых апостолов. Ему хватает мужества, чтобы беспощадно разоблачать крадущееся зло в лице демагогов-изменников повсюду, где бы он их ни встретил»[496].

«Венский журнал», развернувший грубую агитацию против «орды космополитических и филантропических писателей»[497], произвольно связал сообщество иллюминатов с революционными французами, но поначалу еще довольно невнятно предостерегал: «Пробудитесь, государи!.. Сеть тайных обществ широко распространилась, у ордена длинные руки!!!»[498] В следующем номере «Венского журнала» Хоффман опубликовал рукопись «Красная ложа всех коронованных глав, разоблаченная в июле 1790 года» (Die Rothe Loge allen gekrönten Hauptern enthüllet im Julius 1790)[499], якобы доставшуюся ему из «важных и очень почтенных рук» из Регенсбурга. Этот документ, по слова издателя, представляет собой перевод подготовленного в 1790 г. в Париже текста «La loge rouge dévoilée a toutes les têtes couronnées», где «наглядно показываются вещи, которые и в 1792 г. в Германии желают понимать лишь весьма немногие»[500].

В этой «красной ложе» автор обращает внимание на два разных направления в масонстве. В то время как «синяя» ложа — то есть иоанновские ложи, действующие согласно первоначальной английской системе и знающие лишь степени ученика, подмастерья и мастера, — клянется «в верности и покорности всякой официальной власти», «красная» ложа собирается, «чтобы истребить всех королей, учредить равенство сословий и даже общность имущества»[501]. Это объединение разрывает «все узы человеческого общества»[502] и стремится к «осуществлению своих тайных замыслов, тлеющих, как подземный огонь в недрах земли, чтобы наконец вырваться и обратить все в пустыню»[503]. Заметно, что эти рассуждения о «красной ложе» намекают на тамплиерский орден, использующий шотландскую систему высоких степеней, цели которого, правда, искажены до неузнаваемости. Но в то же время автор метит — имея на это несколько больше оснований — в не названный, правда, открыто орден иллюминатов, главный организатор которого Книгге был выходцем из тамплиерского ордена.

В июльском номере контрреволюционного венского «Журнала искусства и литературы» (Magazin der Kunst und Literatur, 1793-1797) за 1793 г. была напечатана модифицированная версия этого предостережения — «О красной и синей ложе» (Uber die rote und blaue Loge)[504]. Там содержится следующая мистификация: по Европе якобы ходят «странствующие братья» из «красной ложи» (термин «иллюминат» по отношению к ним уже используется как родовое понятие[505]). «Все эти люди знают друг друга, хоть никогда не виделись, понимают друг друга, не разговаривая между собой, и служат друг другу, так и не познакомившись. Они лелеют скромный замысел править миром и для этого обманывают суверенов, присваивая их власть, запутывают в свои силки их министров. В их сети уже попали могущественные государи. Эта секта располагает влиянием более чем на тридцать немецких дворов и грозит низвергнуть тело Германии, самое блистательное в Европе. Польскую революцию она организовала из мести... Это чудовище родилось не в Париже и не во Франции; но Париж — место, где эта бесчеловечная секта создала себе резиденцию и полигон. План заговора сплели здесь [в Германии]»[506].

В этом предостережении антииллюминатский тезис о заговоре наконец обрел конкретную форму. Теперь важно выявить промежуточные звенья и исторические обстоятельства, которые привели к формированию этой теории заговора. Однако прежде всего надо указать, что к тому моменту контрреволюционная полемика словом «иллюминат» называла отнюдь не только (бывших) членов ордена иллюминатов. Скорее это было клеймо, которым как подозрительных метили всех немцев, симпатизировавших революции. Леопольд Алоиз Хоффман в своем «Венском журнале», а позже издатели «Журнала искусства и литературы» отождествляли иллюминатов и якобинцев[507].

При этом примечательно, что в немецком «иллюминатстве» видели и историко-идеологический источник французского республиканизма. Если в конце 1792 г. в «Венском журнале» появилось безапелляционное утверждение: «Якобинец не более и не менее, чем иллюминат, который воплощает на практике иллюминатскую систему Вейсгаупта и Книгге, рожденную в Баварии и выращенную как гам, так и других местах»[508], то это, разумеется, было сделано с намерением подчеркнуть особую опасность, которую представляют собой немецкие иллюминаты, и побудить власти принять соответствующие контрреволюционные меры.

Сколь велик в те месяцы — 21 сентября 1792 г. французский Национальный Конвент упразднил королевскую власть, 21 октября 1792 г. Майнц без боя сдался французскому генералу Кюстину — был в Германии страх перед революцией, видно, например, из того, что реляция кёльнского посланника при регенсбургском рейхстаге от 26 декабря 1792 г. в такой форме передавала слух о «якобинском заговоре»[509] в Вене: «Недавно раскрытый в Вене якобинский клуб, в котором участвовали французы, иллюминаты и масоны, не только выявлен, но неделю тому назад 60 человек было арестовано и ввергнуто в железные оковы»[510]. Может быть, не случайно уже очень скоро — во втором номере «Венского журнала» за 1793 г. — появилась статья «Важное разъяснение об еще малоизвестной побудительной причине французской революции, полученное из надежного источника»[511], где наконец предоставлялось ранее отсутствующее недостающее звено между деятельностью немецких иллюминатов и началом Французской революции.

Этим связующим звеном, получившим затем выдающееся место в контрреволюционной литературе, стала поездка в Париж в 1787 г. иллюминатов Иоганна Боде и Вильгельма фон дем Бусше[512]. Боде и Бусше намеревались принять участие в одном масонском конвенте в Париже, однако, когда они добрались до Парижа 24 июня 1787 г., конвент уже закончился. Правда, Боде и Бусше встретились в Париже с разными масонами, и, несомненно, Боде, который тогда в какой-то мере был мозгом ордена иллюминатов, запрещенного в некоторых немецких государствах и переживавшего распад[513], мог попытаться пропагандировать «иллюминатские» взгляды в Париже. Однако более чем сомнительно, чтобы немецкие иллюминаты могли серьезно повлиять на своих собеседников — парижских масонов, по преимуществу ориентированных на теософию[514]. И если последние сыграли какую-то роль на доякобинской стадии революции, все-таки было бы натяжкой приписывать это влиянию немецких иллюминатов.

В «Важном разъяснении» приводились следующие доводы: Франция впала в «полную анархию» в первую очередь не в результате — как часто думают — «нищеты народа, чудовищного угнетения, распада системы финансов, гнета деспотий, деспотизма министров и дворянства»[515]. Корень зла следует видеть скорее в том, что были ослаблены принципы народной жизни, утрачены религия и добродетель. За это в первую очередь ответственны писатели как «наставники в атеизме и безнравственности» и «отравители народа»[516]. Тем не менее сомнительно, так ли быстро дело дошло бы во Франции до революции, не случись «tertium interveniens»[517].

За это «вмешательство третьего» и выдается парижская поездка немецких иллюминатов Боде и Бусше! Они якобы «ратовали за чудовищный план своего ордена — придать прежнему религиозному и государственному устройству новый облик при помощи затеваемой реформации мира, устранить князей и попов как настоящих злодеев, учредить естественное и всеобщее равенство людей и ввести некую философскую религию вместо христианства». За короткое время они «пропитали иллюминатством»[518] французские ложи, и без этого «последнего и сильнейшего толчка» Французская революция едва ли разразилась бы.

Патетично и не без шовинизма подводится итог: «Авторы великого замысла перевернуть мир — не французы: эта честь принадлежит немцам. Французам принадлежит та честь, что они, исполняя этот замысел, положили начало и что следствием этого, как показывает их история — полностью в духе этого народа, — были отрубание голов, интриги, убийства, огонь и меч и — пожирание человеческой плоти. Из иллюминатства, возникшего в Германии и еще отнюдь не угасшего, но скрывшегося и тем опасней являющего свою суть, и выросли эти политические comités, давшие жизнь Якобинскому клубу»[519].

Эта версия тезиса о заговоре была дословно воспроизведена в целом ряде контрреволюционных публикаций. Сам Хоффман снова опубликовал ее в 1795 г. в изданных им «Фрагментах биографии тайного советника Боде, скончавшегося в Веймаре»[520]. Однако распространение, чреватое наибольшими последствиями, она получила благодаря тому, что была предпослана изданным в 1794 г. Грольманом (анонимно) «Новейшим работам Спартака и Филона в ордене иллюминатов»[521].

В результате своей контрреволюционной публицистической деятельности, которая отнюдь не ограничивалась пропагандой теорий заговора[522], Хоффман приобрел настолько дурную славу, что в 1793 г. берлинская «Всеобщая немецкая библиотека» (Allgemeine Deutsche Bibliothek) сочла возможным выдвинуть следующее обвинение: он-де «сыграл роль политического инквизитора и доносчика так оглушительно, с таким бесстыдством, что его имя и название его органа, „Венского журнала“, по всей Германии стали нарицательными»[523]. Поскольку Хоффман, который — на чем еще предстоит остановиться подробней — был агентом Леопольда II, выполнявшим тайные полицейские задачи, после смерти последнего не смог войти в доверие нового императора — традиционалиста Франца II, в сентябре 1793 г. ему пришлось прекратить издание «Венского журнала».

Его преемником стал «Журнал искусства и литературы» (1793—1797), издававшийся тоже в Вене бывшим иезуитом Хофштетгером и писателем Лоренцом Хашкой[524]. Уже во втором номере здесь пропагандировалась теория заговора на основе рассказа о пребывании Боде и Бусше в Париже[525]. Однако, в отличие от предшественника, этот журнал чаще всего не прибегал к клевете на конкретных личностей и сосредоточился на том, что клеймил «философский заговор», направленный против традиционного социального устройства[526].

Наряду с этим первостепенное значение придавалось ссылкам на документы. Так, например, издатели журнала не упустили случая указать, что об угрозе со стороны иллюминатов предупреждал Бёрк в своих «Размышлениях о революции во Франции»[527]. Они напечатали также памфлет «Окончательная судьба масонского ордена», написанный Грольманом и анонимно опубликованный в 1794 г.[528] В этом сочинении, согласно которому «иллюминатство и якобинство... в принципе одно и то же»[529], Грольман доказывает, ссылаясь на Французскую революцию, — в развязывании которой, по его мнению, решающую роль сыграли немецкие иллюминаты, — что «всеобщий республиканизм» с его беспредельной свободой приведет к «деспотизму над человеческим родом»: ведь если людей «раньше сделать свободными, чем хорошими», они «пожрут друг друга»[530]. В заключение он мрачно предостерегал: «И какой мальчишка на наших улицах не знает, что при этом всемирном иллюминатстве наши немецкие философские каннибалы без устали растерзают любого, кто не разделяет их веру!»[531]

Грольман не ограничился подобными предостережениями, а основал летом 1794 г. вместе со своим другом, дармштадтским придворным проповедником и суперинтендантом Иоганном Августом Штарком «Общество патриотичных ученых», в которое вступили почти все видные контрреволюционные немецкие публицисты[532].

Уже тот факт, что существование этого общества держалось в строгой тайне и его членов удалось однозначно идентифицировать только в XX в. (!)[533], показывает, что контрреволюционные публицисты заняли оборонительную позицию и сочли целесообразным соблюдать конспирацию. Грольману удалось заинтересовать своими планами маркграфа Карла Фридриха Баденского, который в конце лета 1794 г. разослал собратьям-князьям приглашения на конференцию с целью учреждения контрреволюционного княжеского союза. Правда, из-за соперничества князей на конференцию, которая должна была пройти с 29 сентября по 2 октября 1794 г. в Вильгельмсбаде[534], явился только Людвиг X Гессен-Кассельский. Два князя договорились оказать финансовую поддержку разработанному «Обществом патриотичных ученых» проекту контрреволюционного журнала, и так возник журнал «Эвдемония, или Счастье немецкого народа. Журнал для друзей истины и права» (Eudamonia oder deutsches Volksglück. Ein Journal für Freunde von Wahrheit und Recht, 1795—1798). Первый номер вышел только весной 1795 г. в Лейпциге с соблюдением полной анонимности.

В программном «проспекте» к этому журналу говорилось, что уже беглый взгляд на французскую историю позволяет понять: «сегодняшние писатели говорят правду, когда утверждают, что революция была подготовлена писателями, одни из которых подрывали алтарь, другие — трон. Именно это происходит и в Германии под воздействием целого ряда сочинений»[535]. Исходя из этого, «эвдемонисты» поставили своей задачей «выявление и порицание революционных грехов, которые совершают ученые и политические газетчики, журналисты, богословские, философские, исторические и политические писатели нашего времени»[536]. Таким образом они будут бороться с «якобинским настроем общественного мнения»[537].

Поскольку они исходили из того, что «чудовище» Французской революции «породили, вырастили, вскормили и сделали столь сильным, что оно смогло держать в своих когтях толпы людей и ужасать остальных»[538], основатели ордена иллюминатов и полагали, что, если не принять действенные контрмеры, «все человечество станет танцевать под дудку нескольких иллюминатов»[539], они развернули неистовую пропаганду, не гнушаясь доносами и клеветой[540]. Кстати, кампания «Эвдемонии» против «пресловутого метафизика»[541] и «йенского верховного жреца разума»[542] Фихте способствовала выдвижению против него обвинения в атеизме[543].

Самую яростную атаку на «эвдемонистов», которые, выступая в свой контрреволюционный крестовый поход, сознательно шли на то, чтобы их орган поносили «как антиреволюционный и анти-иллюминатский журнал»[544], предпринял республиканец Андреас Георг Фридрих Ребман[545]. В своем памфлете «Стражи горы Сион. Известие о тайном союзе против счастья правителей и народов и разоблачение единственной настоящей пропаганды в Германии», анонимно опубликованном в 1796 г. в Гамбурге, он атаковал эвдемонистов в лоб. При этом он так высмеивал тезис о заговоре, пропагандируемый ими: «Два существа сверхчеловеческой природы, по имени Филон и Спартак... если верить этой партии, более десяти лет трудились над выполнением плана, которого людские и ангельские языки не могут выговорить, а смертные существа — постичь... По их знаку Боде отправился в Париж — и единственно этой поездке мы обязаны франкской революцией»[546].

Роберт Плерш, автор работы «Что, по сути, было главной причиной французской революции. Серьезное предостережение князьям и правителям Германии», анонимно опубликованной тоже в 1796 г., не подхватил высмеянный Ребманом тезис, будто бы Французскую революцию развязали иллюминаты. Однако он обвинил философов в том, что те якобы подкапывались под «трон и алтарь», немецких просветителей — что они «высмеивали» Библию, толковали ее «на иллюминатский манер», поставили «учение Иисуса на службу Спартаку и Филону», «насмехались» над правителями и тем самым готовили революцию: «Почти все наши князья окружены иллюминатами... а каков, если кратко, характер этой иллюминации? — всеобщий республиканизм! Свобода без ограничения! а ее следствие? — деспотизм над человеческим родом. Люди будут пожирать друг друга, если их раньше сделать свободными, чем хорошими»[547].

В том же 1796 г. Леопольд Алоиз Хоффман опубликовал свое сочинение «Две сестры П+++ [= Париж?] и В+++ [= Вена] или Вновь открытая масонская и революционная система» (Die zwo Schwestern Р+++ und W+++ oder neu entdecktes Freymaurer- und Revolutionssystem). В нем масонство и прежде всего орден иллюминатов представлялись «причиной всех революций, какие происходили до сих пор и еще предстоят»[548].

3.4. Развитие тезиса о заговоре

Споры об ордене иллюминатов, а также «иллюминатстве» очень скоро вызвали интерес и за границей. Так, например, в «Историческом и литературном журнале», издаваемом в Люксембурге бывшим иезуитом Феллером, еще в 1786 г. была дана ссылка на одно антииллюминатское сочинение[549], еще прежде чем в 1789 г. по выходе уже упомянутого «Изыскания о секте иллюминатов» маркиза де Люше французская публика получила подробную, хотя довольно путаную информацию. При этом к «иллюминатству» в основном относились как к внутригерманской реалии, хотя французские революционеры и воспринимали иллюминатов как потенциальных единомышленников[550], а враги революции — как опасное воплощение революционного духа в Европе[551].

«Антииллюминатская» версия тезиса о заговоре, которую в 1792—1794 гг. разрабатывали прежде всего немецкие публицисты, во Франции, естественно, могла найти одобрительные отклики в печати только после падения якобинского режима и установления Директории — правительства зажиточных буржуа. Новый расклад политических сил теперь позволял и французским контрреволюционерам, не уехавшим в эмиграцию, предостерегать против опасности иллюминатства. Например, в «Крике разума и политики» (Cri de la Raison et de la Politique), вышедшем в 1795 г., говорится: «Эта секта, под именем иллюминатов тайно отравляющая дворы и важнейшие города Германии... со своими агентами и сторонниками неутомимо трудится над тем, чтобы опрокидывать алтари, подкапываться под троны, разлагать общественную нравственность и переделывать социальное устройство... Немецкие иллюминаты, эманация которых — якобинцы, дерзают постоянно показываться на публике»[552].

Автор высказываний, содержащихся в «Парижской картине» (Tableau de Paris) от 23 ноября 1795 г. и не выходящих за рамки аргументации, обычной для тезиса о заговоре, тоже опирался на контрреволюционную немецкую публицистику. Там утверждалось, что возникшая в Германии секта иллюминатов поставила себе целью полное изменение политической системы в этой части света. Примечательно, что распространитель этих подозрений — апологетически предвосхищая главные возражения против тезиса о заговоре — в эмфатической форме задается следующим вопросом, будучи уверенным, что на него невозможно ответить положительно: «Может быть, это общество — химера, выдуманная для того, чтобы устрашить сердца людей, мрачное преимущество которых состоит в том, что они правители?»[553] Этот намек с французской стороны сразу же подхватила «Эвдемония», представив как «Новое, очень примечательное доказательство связи немецких иллюминатов с французскими якобинцами»[554].

Через два года, в 1797 г., в Лондоне вышли написанные французским аббатом Огюстеном Баррюэлем (1741—1820) «Памятные записки по истории якобинства». Они придали тезису о заговоре его классический облик и принесли ему международную известность. Баррюэлевские «Памятные записки», принадлежавшие к политическим бестселлерам своего времени, были переведены на немецкий, английский, итальянский, нидерландский, польский, португальский, русский, шведский и испанский языки[555] и сделали богачами как их автора, так и их издателей. При таком объеме — четыре тома, в целом содержащие 2200 страниц! — Баррюэль даже счел нужным подготовить сокращенную редакцию своих «Памятных записок».

Прежде чем характеризовать эти «Памятные записки» и рассматривать их аргументацию, надо сделать несколько замечаний о личности их автора[556]. Огюстен Баррюэль, родившийся в 1741 г. в семье высокопоставленного французского чиновника, в 1756 г. поступил послушником к иезуитам и после запрета иезуитского ордена, объявленного во Франции в 1764 г., находился до 1773 г. в Чехии, Моравии и Вене. Познания в немецком языке, приобретенные им при этом, имели решающее значение для того, чтобы Баррюэль позже мог усвоить антииллюминатский тезис о заговоре. После того как он возвратился в 1773 г. в Париж, принц Ксаверий Саксонский нанял аббата, который уже обрел литературную известность благодаря своей оде на восшествие на престол Людовика XVI, в качестве воспитателя своих детей. Помимо того, он числился придворным капелланом принцессы Конти.

Как владеющий пером представитель католической ортодоксии и ярый противник «философов» Баррюэль выдвинулся на ведущее место в философско-богословской борьбе, которая шла во Франции. Его публикация 1789 г. «Истинный патриот, или Речь о подлинных причинах революции» (Patriote véridique ou discours sur les vraies causes de la revolution), а также переведенная на немецкий, английский, итальянский и испанский «История клира во время французской революции» (Histoire du clergé pendant la revolution frangaise) от 1793 г., где он бичевал «двойной заговор против алтаря и трона»[557], непосредственно продолжали эту дореволюционную контрпросветительскую традицию. Правда, тезис Баррюэля о «двойном» заговоре, в котором участвуют разные «секты», в том числе физиократы, выглядит расплывчато. Его еще нельзя рассматривать как теорию заговора в узком смысле и уже нельзя — как антимасонскую теорию о закулисных организаторах[558].

После того как аббат Баррюэль, в сентябре 1792 г. эмигрировавший в Англию и принятый там под покровительство лордом Клиффордом и Эдмундом Бёрком[559], сделался благодаря своей «Истории клира во время революции» одним из виднейших контрреволюционных публицистов, он поставил перед собой амбициозную задачу всеобъемлющего объяснения революции. Уже в первоначальном замысле его «Памятных записок» как масоны, так и немецкие иллюминаты составляли неотъемлемую часть «разрушительной секты», ставшей «бичом Европы»[560], однако ведущую роль Баррюэль им еще не приписывал.

Впрочем, его познания об ордене иллюминатов к тому времени были еще ограниченными[561]. В корне изменить первоначальную концепцию Баррюэля заставили немецкие «эвдемонисты». А именно: получив первый том «Памятных записок», Иоганн Август Штарк — при помощи Грольмана и других «эвдемонистов» — собрал обширную коллекцию разрозненной и трудно доступной для иностранцев антииллюминатской публицистики и переслал ее Баррюэлю[562].

Благодаря тому, что Баррюэль широко воспользовался этим материалом, четырехтомные «Памятные записки» делятся на две внутренне цельные, а друг с другом слабо связанные части, причем вторая без вмешательства «эвдемонистов» вообще не была бы написана. В то время как в первой части автор занимается двумя первыми компонентами «тройного заговора»[563], заговора против «трона и алтаря», и опирается при этом на французские источники, оба последних тома почти исключительно посвящены немецким иллюминатам. Согласно Баррюэлю, заговор, организованный против «трона и алтаря» «софистами безверия и бунта», закономерно породил иллюминатов, названных «софистами анархии». Они якобы злоумышляли «не только против королей, но и против всякой формы правления, против любого гражданского общества и даже против любой формы собственности». В качестве практических исполнителей идей «этой коалиции адептов безверия, адептов бунта и адептов анархии возникли якобинские клубы»[564], — лапидарно утверждал Баррюэль.

Первую часть «Памятных записок» надо охарактеризовать как монументальное полемическое сочинение, основанное на обширном знании источников и эффектное с точки зрения литературного стиля, проникнутое католическо-контрпросветительским пафосом и отражающее решимость автора идти в крестовый поход против Просвещения и гражданской эмансипации во всех их проявлениях. Категория заговора, несмотря на риторические заострения, используется в нем только в довольно обобщенном смысле: Просвещение понимается как бунт против учрежденного Богом порядка. Пусть «Памятные записки» в конечном счете и назвали «фантасмагорией»[565], но по меньшей мере от этой части невозможно отмахнуться просто как от «плохого журнализма»[566]. Если подобному критическому замечанию и нельзя отказать в справедливости, то по преимуществу из-за двух последних томов.

Эти два тома «Памятных записок», третий и четвертый, представляют собой компиляцию сочинений иллюминатов и немецких антииллюминатских памфлетов с добавлением разоблачительных комментариев. Из источников, подброшенных ему «эвдемонистами», о которых Баррюэль отзывается с похвалой, он просто-напросто перепечатал десятки страниц[567].

Баррюэлевские «Памятные записки» не однозначны в том отношении, что, хотя они представляют Французскую революцию результатом заговора, задуманного и осуществленного неким генеральным штабом, и тем самым придают огромное значение личностям, в то же время создается впечатление, будто теория о закулисных организаторах, не лишенная маниакальных черт, пропагандируется в них в основном из агитационных соображений. То есть автор не утрачивает связи с реальностью. Ведь если, с одной стороны, Баррюэль разъясняет: «Во французской революции всё вплоть до ужаснейших преступлений было заранее предусмотрено, продумано, скомбинировано, предрешено, предписано»[568], то, с другой — допускает: «Эта секта с основными принципами ее кодекса: равенство, свобода и народный суверенитет — впервые объявилась в Америке»[569].

Если Баррюэль — не чуравшийся, впрочем, распространения антимасонских страшилок, полностью вымышленных и в значительной степени принимаемых на веру в контрреволюционном лагере[570], — добился всемирного влияния, то это потому, что во время консервативной реакции, последовавшей за якобинским царством террора, он смог предложить объяснительную модель, соответствующую потребности в спокойствии и порядке и легко доступную для понимания. При этом он использовал неинтеллектуальный, полемически-простонародный стиль. Во имя убедительного христианско-морализаторского пафоса он сумел образно выразить возмущение, которое вызвали извращения идеалов революции, и придать ему контрреволюционную направленность.

В отличие от Эдмунда Бёрка Баррюэль не довольствовался прагматично-консервативной критикой революционной освободительной идеологии. Он демонизировал своих противников, прибегая к христианским апокалиптическим образам. Так, например, Вейсгаупта он изображает как воплощение зла, как «выплеск злотворного существа... которому некий бог-мститель дал разум только затем, чтобы творить зло»[571]. Воспроизведя «Кодекс иллюминатов», который позволит ордену в целях подрывной деятельности вырасти подобно снежному кому, он сразу после этого в патетической манере живописует гибель мира: «Когда этот закон наконец исполнится, последний Спартак покажется из своей святыни мрака и торжествующе выйдет на свет. Никакого царства, никакого закона больше не будет... проклятие, произнесенное нациям и их Богу, гражданскому обществу и законам, испепелит наши алтари, наши дворцы, наши города, памятники и искусства и даже крестьянские хижины... и бесы тоже поднимутся из ада, чтобы посмотреть на это исчадие кодекса иллюминатов; и Сатана сможет сказать: вот люди, какими я хотел, чтобы они были»[572].

Подобные пугающие видения Баррюэль пытался подкрепить цитатами из бумаг «Равных», которые во главе с Гракхом Бабёфом готовили путч, раскрытый в 1796 г. Баррюэль воспроизвел знаменитые и провокационные постулаты из «Манифеста равных»[573], правда, не зная — что, впрочем, в этой связи имеет второстепенное значение, — что этот манифест составлен не Бабёфом, а Сильвеном Марешалем[574]. Марешаль считается пионером анархизма Нового времени, Бабёф разошелся с ним во взглядах как с человеком, оторванным от жизни, и его мнения отнюдь не показательны для бабувистов.

Примечательно, что «Заговор равных» побудил и Роберта Клиффорда[575], покровителя Баррюэля, опубликовать «Применение „Памятных записок по истории якобинства“ Баррюэля к тайным обществам Ирландии и Великобритании»[576]. Клиффорд, пытавшийся в этом сочинении связать с иллюминатами и якобинцами также общество «Объединенных ирландцев» (United Irishmen)[577], «Общество конституционной информации» (Society for Constitutional Information) и «Лондонское корреспондентское общество» (London Corresponding Society)[578], в качестве эпиграфа взял изречение Вейсгаупта: «Государи и нации исчезнут с лица земли... и эта революция будет делом рук тайного общества».

Рассмотрев бабувистские побеги якобинства и причислив при этом бабувистов к иллюминатам и масонам[579], в заключение Баррюэль обращал внимание читателя на «еще один вид якобинства». Он встречается по преимуществу в Германии, и к нему принадлежат ученики «пресловутого доктора» Канта, в том числе Фихте[580]. Хотя Вейсгаупт отвергал кантовскую систему категорий и даже вступил с Кантом в открытую полемику[581], Баррюэль — признаваясь, впрочем, что никогда не читал Канта в оригинале[582], — утверждал: «...в принципе легко понять, что система доктора Канта, ныне профессора в Кенигсберге, в конечном счете сводится к тому же, что и система доктора Вейсгаупта, ранее профессора в Ингольштадте»[583]. Проект Канта «К вечному миру» якобы соответствует политике якобинцев, которые «под предлогом этого вечного мира... объявили земному шару каннибальскую войну» и готовы принести в жертву отечество и сограждан, «чтобы ускорить появление царства космополитов, предсказанного оракулом Кантом, или царства человека-царя, напророченного иерофантом Вейсгауптом»[584].

Эта полемика имеет некоторое отношение к действительности постольку, поскольку затрагивает диалектику революционной войны и (социального) мира, диалектику, которую 1 марта 1793 г. точно выразил якобинец Клоотс: «Нам нужна война, потому что мы хотим мира»[585]. Кроме того, сопоставление Вейсгаупта и Канта, с точки зрения Баррюэля, правомерно постольку, поскольку оба выдвигали «претензии на выдающуюся силу рассудка»[586] и исходили из автономии человеческого разума, что для христианина, мыслящего в традиционных категориях, выглядит как восстание против Бога. Ведь «Бог, создавший людей для гражданского общества, не дал им мнимые права равенства и братства, принципы беспорядка и анархии... Бог, побуждающий нас и велящий нам сохранять власть и действенность законов только в повиновении граждан государства начальству и правителям, не сделал начальником и правителем каждого отдельного гражданина».

Следовательно, обещание «революции счастья, равенства, свободы и золотого века» повлекло за собой «ужаснейшие бичи и муки», какие «когда-либо посылал на землю Бог, справедливо разгневанный высокомерием и безбожием людей»[587]. Это историко-богословское представление, изложенное с большим пафосом, вылилось у Баррюэля в призыв к воинствующей солидарности контрреволюционеров. Он настойчиво взывал к «суверенам и министрам», от которых зависит благо граждан: «Спасите все царства, тогда вы спасете и свое»[588].

Как раз когда Баррюэль подготовил к печати третью часть своих «Памятных записок»[589], в Эдинбурге вышло еще одно произведение, пропагандирующее тезис о заговоре: «Доказательства заговора против всех религий и всех европейских правительств, задуманного в тайных собраниях масонов, иллюминатов и читательских обществ». Это сочинение, написанное масоном Джоном Робисоном (1739—1805)[590], видным естествоиспытателем и секретарем Королевского общества в Эдинбурге, основано на удивительном знании как масонской, так и антимасонской литературы, в частности немецкой[591]. В своем многократно переизданном, переведенном на немецкий, французский и нидерландский и не особенно оригинальном разоблачительном сочинении[592] Джон Робисон утверждал, что орден иллюминатов, распространивший «яд по всей Европе»[593], продолжает существовать. Под конец он искренне заявлял: «Но к чему приводить всё новые доказательства, что все, кто одержим желанием изменить государство, свои подрывные планы сначала вынашивали в темных пещерах тайных обществ, превращая их в самую настоящую доктрину?»[594]

Важность «Доказательств заговора» состоит прежде всего в том, что они написаны с протестантских позиций[595]. Поэтому они были адресованы в Европе и Соединенных Штатах тем кругам, которые, даже во многом соглашаясь с тезисами Баррюэля, не могли принять выраженные католические посылки. К последним относилось и огульное осуждение регулярного масонства, скорей консервативного в социальном плане. Тысячи представителей высшего и среднего социальных слоев Англии принадлежали к масонским ложам, дух которых меньше всего можно было назвать радикально-просветительским или тем более республиканским[596], — как Эдмунд Бёрк, так и Джон Робисон сами были масонами, — поэтому, хотя тезис о «философском заговоре» и пал в Англии на благоприятную почву[597], многих консервативных протестантов шокировало, когда Баррюэль поставил под подозрение все масонство без разбора.

Так, например, в одной английской рецензии на два первых тома «Памятных записок» иронически говорится: «Читатель, возможно, посмеется, узнав, какую роль в этих чудовищных происках автор приписывает масонам»[598]. Кстати, подобная критика, в данном случае относившаяся и к тезису о заговоре философов[599], заставила Баррюэля уже во втором томе с почтением отозваться об английских масонах[600].

После того как распространением и пропагандой тезиса о заговоре занялись Баррюэль и Робисон, в 1799 г. он был сравнительно подробно изложен и в Германии. Хорошо осведомленный анонимный автор 87-страничной брошюры «Об ордене иллюминатов», которая явно получила незначительное распространение и до сих пор оставалась не замеченной в научной литературе, помимо краткого изложения уже известных тезисов[601], произвел любопытный анализ иллюминатства, во многом отождествляя его с республиканизмом. Так, там говорится, что «демократизация в Генуе», как и вообще политические и религиозные катаклизмы в Италии, — «в духе и характере иллюминатства, как и якобинства». Цель подобных устремлений якобы состоит в «уничтожении христианства как такового путем переворота в устройстве государства, истребления дворянства, введения демократических республик и перерождения мира в результате тотальной уравниловки (Gleichmacherei)». Подводя итог, автор безапелляционно заявляет: «На куче пепла и обломках тронов и алтарей Европы безусловно и по праву можно сделать надпись: „Это совершило иллюминатство!“»[602]

Через четыре года после выхода этого сочинения Иоганн Август Штарк опубликовал свой «Триумф философии в восемнадцатом веке» (Triumph der Philosophic im Achtzehnten Jahrhundert)[603]. Штарк, который уже проявил себя как основатель теософски ориентированного «Клериката», ассоциированного с тамплиерским орденом («строгим послушанием»), а также как один из инициаторов «Эвдемонии», относился к числу тех фигур своего времени, которые труднее всего поддаются однозначному определению, — не в последнюю очередь потому, что в молодости в Париже был тайно обращен в католичество (об этом ходили многочисленные слухи), а позже все-таки по протекции Людвига Гессенского стал протестантским генерал-суперинтендантом и старшим придворным проповедником в Дармштадте[604]. В «Триумфе философии» Штарк опять сформулировал тезис о заговоре в очень эффектной литературной форме, однако не сумел добавить ничего нового по существу и вообще воздержался от серьезного анализа.

Так, например, он утверждал, что немецкие иллюминаты «привили» иллюминатство французским масонам и тем самым превратили французские ложи в «логова заговорщиков против трона и алтаря»[605]. Под конец он с большим пафосом претендовал на следующий вывод: «Благодаря перенесенному во Францию из Германии иллюминатству, породившему якобинство, взорвалась заложенная философами мина, и падением трона и алтарей, уничтожением духовенства и дворянства, своей демократической республикой, анархией со всеми ее спутниками, чудовищными планами по дехристианизации и республиканизации мира и всеми сопутствующими мерзостями Франция обязана слившимся приверженцам философского и иллюминатского заговоров»[606].

Если задаться вопросом о месте подобной теории заговора в христианско-контрреволюционной картине мира, то достоверные сведения об этом можно получить из структурного членения, проведенного в книге Халлера «Реставрация науки о государстве, или Теория естественно-общественного состояния, противопоставленная химере состояния искусственно-гражданского». Эта книга, впервые вышедшая в 1816 г., преследовала цель проведения «подлинной контрреволюции в науке»[607] и фактически была компендием романтических представлений о реставрации сословного государства. Карл Людвиг фон Халлер, бывший анонимный сотрудник «Венского журнала», в первом томе своей «Реставрации» предпослал позитивному изложению романтически-реакционной «вотчинной» идеи государства «описание, историю и критику прежней ложной системы». Опровергая «пагубную идею общегоственного договора»[608], почти центральную роль в своей критике он отвел антииллюминатскому тезису о заговоре, будучи уверен, что изучение «деятельности тайных обществ» дало ему сведения о «планомерном распространении и невероятном влиянии атеистических и революционных принципов»[609].

При этом Халлер ссылался на сочинения, рассмотренные нами выше, с особой похвалой выделяя «Памятные записки» Баррюэля, а также «Триумф философии» Штарка. Правда, он делал оговорку: «Возможно, они слишком многое приписывают злой воле и слишком мало — заблуждению»[610]. Кроме того, он упрекал как аббата Баррюэля, так и генерал-суперинтенданта Штарка в том, что они не распознали «главного заблуждения»[611] философов, иллюминатов, якобинцев и им подобных — учения об общественном договоре, так как оба были «по преимуществу теологами»[612]. Тем самым Халлер отмежевался от теории закулисных организаторов в узком смысле слова.