Мифы Дальнего Востока. От хозяина тайги Дуэнте и шаманки Кытны до духов вулканов и мухоморных девушек

Этнографические исследования Дальнего Востока начались в XVIII веке и продолжаются до сих пор. Большинство ученых, посвятивших свою жизнь этой неисчерпаемой теме, были отважными энтузиастами. Они отличались друг от друга происхождением, социальным положением, политическими взглядами и религиозными убеждениями, но их объединяло одно — осо­знание огромной важности того, чем они занимаются. Известный исследователь Л. Я. Штернберг писал: «Этнография — венец всех гуманитарных наук, ибо она изучает всесторонне все народы, все человечество в его прошлом и настоящем. Этнографом может быть только тот, кто питает энтузиазм к науке, любовь к человечеству и к человеку».

Таких подвижников было немало, все они достойны памяти и уважения. О некоторых из них будет рассказано в этой — заключительной — главе нашей книги.

СТЕПАН ПЕТРОВИЧ КРАШЕНИННИКОВ

Верования и мифологические представления народов, населяющих Камчатку, впервые достаточно подробно описали Степан Петрович Крашенинников и Георг Вильгельм Стеллер — участники Второй Камчатской экспедиции Витуса Беринга, продолжавшейся с 1733 по 1743 год.

Степан Петрович Крашенинников (1711–1755) родился в Москве в семье солдата-преображенца и учился в Славяно-греко-латинской академии, где проявил себя как старательный, даровитый и очень любознательный ученик.

В 1730 году была завершена Первая Камчатская экспедиция Беринга и началась подготовка ко второй. Целью новой экспедиции было исследование Камчатки и поиск морского пути к северо-западному побережью американского континента. Академический отряд, который возглавляли профессора Иоганн Георг Гмелин, Герард Фридрих Миллер и Людовик Делиль де ла Кройер, нуждался в образованных помощниках, и руководство Славяно-греко-латинской академии получило предписание прислать в Петербург лучших учеников для участия в экспедиции.

Двенадцать юношей, в том числе и Крашенинников, отправились в столицу. В Петербурге, в Академии наук, им был устроен экзамен, после которого Крашенинникова и еще четверых учеников зачислили в экспедицию на официальную должность «студентов». Профессорам, под начало которых они поступали, были даны строгие инструкции: продолжать заниматься с ними разными науками, чтобы те, «будучи в практике», могли «сами в профессоры вступить».

Академический отряд выехал из Петербурга 19 августа 1733 года. Морского пути на Камчатку тогда не существовало, и переход через всю Сибирь продолжался три года, и здесь исследовательский энтузиазм Крашенинникова проявился в полной мере: все это время он вел метеорологические наблюдения, описывал растительность и животный мир Сибири, исследовал пещеры и наскальные рисунки первобытных людей, причем работал не только под руководством профессоров, но и самостоятельно.

Первым русским поселением на Камчатке был построенный в 1703 году Большерецкий острог, где находилась местная администрация, но большая часть полуострова по-прежнему оставалась неизведанной. Крашенинников писал: «О Камчатской земле издавна были известия, однако по большей части такие, по которым одно то знать было можно, что сия земля есть на свете». Профессора, вероятно представив себе все трудности первых шагов по незнакомой земле, решили отправить вперед Крашенинникова. Ему были даны подробные указания сделать географическое описание Камчатки, провести метеорологические, гидрографические, ботанические, зоологические, исторические и этнографические исследования, а также подготовить какую-никакую базу к приезду профессоров.

И. Э. Гриммель. Камчатка. Порт Св. Петра и Св. Павла. 1755 г.

С. П. Крашенинников. Описание земли Камчатки, 1755

Крашенинников отправился из Охотска на Камчатку 16 октября 1737 года на небольшом парусном корабле-шитике под названием «Фортуна». Корабль был построен очень давно, чуть ли не в петровские времена, и вскоре дал течь. Чтобы судно не потонуло, пришлось выбросить в море 400 пудов груза, в том числе все личное имущество Крашенинникова. Ему удалось сохранить только бумагу для записей, часть инструментов, семена гороха и ячменя, которые он намеревался посеять. «И больше, — писал он в отчете, — у меня ничего не осталось, как только одна рубашка, которая в ту пору на мне была».

«Фортуна» в конце концов смогла пристать к берегу в устье реки Большой. Крашенинников в сопровождении писаря Осипа Аргунова и двух казаков на лодке-долбленке поднялся вверх по реке до Большерецкого острога и приступил к выполнению своей обширной научной программы.

На Камчатке он прожил четыре года, и за это время пешком и на собачьих упряжках исследовал полуостров буквально вдоль и поперек. «Недостатки ли ее больше, или важнее преимущества?» — задавался молодой ученый вопросом. К первым он относил неплодородную землю, частые землетрясения и наводнения, ко вторым — здоровый воздух, чистую воду, отсутствие эпидемий, и в конце концов пришел к выводу, что Камчатка «к житию человеческому не менее удобна, как и страны, всем изобильные».

Крашенинников собрал уникальный материал, исследовав и описав местную растительность и животный мир (в частности, он отметил, что медведи здесь «не сердитые»), систематически вел метеорологические наблюдения, с большим интересом и вниманием приглядывался к жизни и быту местных коренных народов — ительменов и коряков.

Конечно, ему, человеку образованному, горожанину, христианину, их образ жизни, обычаи и представления о мире, почти не изменившиеся со времен каменного века, часто казались странными и даже дикими, но в то же время многим он искренне восхищался. Его удивляло, как эти народы «без железных инструментов могли все делать: строить, рубить, долбить, резать, огонь доставать; как могли в деревянной посуде еду варить и что им служило вместо металлов», причем искусство некоторых мастеров представлялось ему совершенно непостижимым. Особенно поразила молодого ученого цепь, выточенная из моржового клыка, с цельными звеньями, входящими одно в другое.

Ительмены и коряки, в свою очередь, относились к Крашенинникову и его занятиям с большим интересом и уважением и даже сложили такую песню:

Если бы я был студентом,

То описал бы все моря и горы,

Морских зверей и птиц…

Быт Крашенинникова был крайне скудным. Жил он в каморке, где было холодно и угарно, к тому же на протяжении двух лет ему почему-то не выплачивали денежного жалования.

При этом он регулярно посылал отчеты с результатами своих исследований профессорам, которые сами так и не доехали до Камчатки.

В октябре 1740 года на Камчатку прибыл ботаник Георг Стеллер, недавно присоединившийся ко Второй Камчатской экспедиции. Он был старше Крашенинникова всего на год, но имел звание адъюнкта, а Крашенинников по-прежнему числился студентом, поэтому оказался в подчинении у Стеллера и был вынужден отдать ему все свои материалы. Однако благодаря тому, что Стеллер обладал живым, веселым характером и был таким же энтузиастом, как сам Крашенинников, между ними установились вполне приятельские отношения. Стеллер даже хлопотал о том, чтобы Крашенинникову, наконец, выплатили его жалование.

Меж тем Крашенинникову пора было возвращаться в Петербург, и в июне 1741 года он покинул Камчатку.

Обратный путь занял полтора года. В Якутске Крашенинников женился на дочери местного дворянина, и в феврале 1743 года прибыл в столицу уже семейным человеком. По своим собственным подсчетам, за время Камчатской экспедиции он проделал 25 773 версты78.

В Петербурге Крашенинников получил звание адъюнкта, а затем и профессора. Более десяти лет занимался обработкой своих камчатских материалов и наконец подготовил к печати капитальный двухтомный труд «Описание земли Камчатки». В этом труде, написанном великолепным языком, живо и ярко представлены быт, нравы, домашний уклад, верования и мифология народов полуострова.

Однако сам Крашенинников не застал публикацию: он скоропостижно скончался 12 февраля 1755 года. По словам Н. М. Карамзина, ученый умер «в тот самый день, как отпечатался последний лист описания Камчатки».

Впоследствии «Описание земли Камчатки» не раз переиздавалось, было переведено на английский, французский, немецкий и голландский языки и не потеряло своей научной ценности до сих пор.

ГЕОРГ ВИЛЬГЕЛЬМ СТЕЛЛЕР

Георг Вильгельм Стеллер (1709–1746) был столь же яркой личностью, и его заслуги в изучении Камчатки вполне сопоставимы с заслугами Крашенинникова.

Стеллер родился в Германии, окончил университет в Галле — изучал ботанику и медицину — и рассчитывал занять профессорскую кафедру. Однако вакансии для него не нашлось, и он решил ехать в Россию, где, как все тогда знали, для образованного и деятельного человека представлялись большие возможности.

В ноябре 1734 года он прибыл в Петербург и стал домашним врачом видного церковного и государственного деятеля Петровской эпохи Феофана Прокоповича. Должность эта была почетной и выгодной, но Стеллера влекли неизведанные земли и научные открытия, и он решил присоединиться ко Второй экспедиции Беринга на Камчатку.

В конце 1737 года Стеллер выехал из Петербурга. Как и Крашенинников, он добирался до Камчатки два с лишним года, по пути занимаясь естественно-научными наблюдениями, и в сентябре 1740-го достиг полуострова. После отъезда Крашенинникова Стеллер приступил к самостоятельным исследованиям — изучал полуостров с графической и ботанической точек зрения, знакомился с жизнью его коренных обитателей, особенно сосредоточив свое внимание на ительменах, которых тогда называли камчадалами. Стеллер отмечал присущую камчадалам «живость характера» и «фантазию», записывал слова ительменского языка и через некоторое время отправил в Сенат письмо, в котором доказывал необходимость создания школ для ительменов.

У Стеллера сложились напряженные отношения с его непосредственным начальником Гмелиным. Однако, несмотря на неоднократные конфликты, профессор отдавал должное мужеству Стеллера, его неприхотливости в быту и преданности науке. «Ему не нужны были парик и пудра, — писал Гмелин уже после смерти Стеллера. — Любые туфли и любые сапоги ему годились; он никогда не досадовал на плохие жизненные условия, он всегда был в хорошем настроении, и чем необычнее шли его дела, тем радостнее он был… Ему было нипочем проголодать целый день без еды и питья, когда он мог совершить что-нибудь в пользу науки».

В июне 1741 года парусный пакетбот «Святой Петр» под командованием главы экспедиции капитана-командора Витуса Беринга отправился к еще не изведанным берегам Северной Америки. Стеллер изъявил желание принять участие в этом трудном и опасном плавании. В письме Гмелину он отмечал, что надеется сделать «важные и редкие открытия», но при этом вполне допускал, что может найти там и «свою полную погибель».

Экспедиция изучила северо-западное побережье Америки и ряд неизвестных до того времени островов. На одном из них, впоследствии получившем название Каяк, была сделана недолгая остановка. За шесть часов пребывания на берегу Стеллер успел определить 163 вида растений, животных и птиц, в том числе неизвестную ранее черноголовую голубую сойку, которая была названа его именем. Кроме того, он, насколько это было возможно за столь краткое время, познакомился с аборигенами — алеутами и эскимосами — и высказал предположение, впоследствии подтвержденное многими исследователями, что эти народы, хотя и обитают на американской земле, имеют азиатские корни.

Осенью «Святой Петр» повернул обратно к берегам Камчатки. На море штормило, запасы еды и пресной воды на корабле подходили к концу. Среди матросов началась цинга; заболевшие едва держались на ногах, каждый день кто-нибудь умирал, и тело сбрасывали за борт. Тяжело заболел и слег сам Беринг. Наконец показался берег. Но это была не Камчатка, как поначалу решили мореплаватели, а безымянный необитаемый остров. Все сошли на сушу, чтобы пополнить запасы пресной воды и переночевать на твердой земле. Ночью случился шторм, «Святого Петра» выбросило на берег и разбило в щепки. Экипажу пришлось остаться на острове на всю зиму.

Зимовка оказалась невероятно тяжелой. Жили в землянках, пропитание добывали охотой. Самым страшным бедствием по-прежнему была цинга, от которой умерло тридцать человек, в том числе и Беринг. Впоследствии остров был назван его именем.

Стеллер как врач старался спасти оставшихся в живых. Лейтенант Свен Ваксель, после смерти Беринга принявший командование, писал: «Большую услугу оказал нам при этом адъюнкт Стеллер, отличный ботаник, который собирал различные растения и указывал нам разнообразные травы, из которых мы приготовляли чай, что приносило заметную пользу нашему здоровью».

Несмотря на все тяготы, Стеллер продолжал работать. «Я был один под открытым небом, — вспоминал он, — мне мешали холод, дождь, снег, и часто беспокоили меня звери; у меня не было нужных инструментов, и притом я не надеялся, чтобы когда-нибудь моя работа сделалась известной и принесла кому-нибудь пользу».

Пешком он обошел весь остров по береговой линии, составил каталог местных растений, описал новые виды животных: сивуча, морского кота, морского бобра, морскую корову, которая получила название «стеллерова корова».

Стеллерова корова. 1744 г.

Wikimedia Commons

Когда наступило лето, выжившая часть команды приступила к постройке из обломков «Святого Петра» маленького одномачтового судна — его также назвали «Святым Петром». Осенью на нем удалось вернуться на Камчатку.

В последующие несколько лет Стеллер совершил целый ряд самостоятельных экспедиций по полуострову, описал действующие вулканы, землетрясение и цунами, которым был свидетелем, побывал во многих поселениях ительменов, где собрал большой этнографический материал, в том числе сведения об их верованиях и мифологических представлениях.

Стеллера беспокоило современное положение коренных народов Камчатки. Он пытался обратить внимание властей на крайнюю бедность камчадалов, их бесправие и зависимость от местной администрации.

В августе 1746 года некий мичман Хметовский отправил в Сенат донос о том, что Стеллер самовольно отпустил из острога камчадалов, которые обвинялись в бунтарских настроениях. Стеллера арестовали, однако вскоре освободили, поскольку выяснилось, что вина камчадалов не была доказана.

Время пребывания Стеллера на Камчатке подошло к концу. Но по пути в Петербург его задержали и отправили в Иркутск для выяснения каких-то дополнительных обстоятельств. По дороге он простудился и скончался в Тюмени 12 ноября 1746 года.

Его камчатские материалы частично были утрачены, но часть все-таки доставили в Петербург. Их обработка была поручена Крашенинникову, который писал: «Велено мне камчатское мое описание снесть с описанием покойного адъюнкта Стеллера, и чего в моем описании не найдется, то взять мне из помянутого Стеллерова описания и внесть в текст или в примечания с объявлением авторова имени».

Впоследствии труд Стеллера получил то же название, что и труд Крашенинникова: «Описание земли Камчатки».

В 2010 году автор предисловия к «Описанию земли Камчатки» Стеллера доктор геолого-минералогических наук Иван Васильевич Мелекесцев писал: «Несмотря на одинаковость названий, обе эти книги не повторение одна другой. Каждая из них оригинальна и самобытна, как и их авторы — талантливые ученые, имеющие право на свое мнение даже при исследовании одних и тех же объектов».

ИВАН ЕВСЕЕВИЧ ПОПОВ-ВЕНИАМИНОВ — МИТРОПОЛИТ ИННОКЕНТИЙ

Первая фундаментальная работа, посвященная алеутам,— «Записки об островах Уналашкинского отдела» — была написана священником-миссионером Иннокентием Вениаминовым (1797–1879), который прожил среди алеутов много лет и стал первым православным епископом Камчатки, Якутии, Приамурья и Северной Америки.

Митрополит Иннокентий, в миру Иван Евсеевич Попов, родился в селе Анга Иркутской губернии. Его отец, служивший пономарем в местной церкви, выучил сына грамоте, и в девять лет Иван поступил в Иркутскую духовную семинарию. Там оказалось несколько учеников по фамилии Попов, и ректор, чтобы не путаться, дал Ивану новую фамилию — Вениаминов, в честь недавно скончавшегося иркутского епископа Вениамина Багрянского.

Иннокентий, епископ Камчатки, Якутии, Приамурья и Северной Америки. XIX в.

The Library of Congress

Окончив семинарию, Иван женился и получил место сначала дьякона, а потом священника Благовещенской церкви в Иркутске.

В 1824 году местному духовенству было объявлено, что требуется доброволец, готовый ехать в Русскую Америку, на Алеутские острова, чтобы обращать в христианскую веру местные племена. Однако желающих не нашлось: все, в том числе и Иван Вениаминов, под разными предлогами отказались.

Несколько дней спустя, будучи в гостях у иркутского епископа, он услышал от человека, долгое время жившего среди алеутов, что те очень «усердны к молитве и слушанию слова Божия». Отец Иоанн был хорошо знаком с этим человеком и уже не раз слышал его рассказы об алеутах, но они, как признавался он сам, ничуть его не трогали. Теперь его вдруг объяло горячее желание «ехать к таким людям». Такую внезапную и необъяснимую перемену в своих намерениях сам отец Иоанн всю жизнь считал чудом.

В мае 1824 года со всем своим семейством — женой, годовалым сыном, старухой-матерью и младшим братом — он отправился на Уналашку — один из Алеутских островов.

Миссионеры на Алеутских островах бывали и раньше; на Уналашке стояла часовня, но она давно обветшала, и отец Иоанн задумал строить храм. У алеутов, живших в чумах, не было плотников; и отец Иоанн, с детства увлекавшийся различными ремеслами, по мере возможности обучил их плотницкому и столярному делу, а престол и иконостас сделал сам.

Новая паства обитала на множестве островов, и отцу Иоанну приходилось в любую погоду на лодке совершать дальние поездки по морю. Его талант проповедника сделал свое дело: алеуты охотно слушали священника и многие соглашались креститься. Впрочем, сам отец Иоанн ставил это в заслугу не себе, а алеутам. По его словам, «скорее утомится самый неутомимый проповедник, чем ослабнет их внимание и усердие к услышанному».

Отец Иоанн выучил алеутский язык, составил для него алфавит и перевел Священное Писание, основал училище, в котором обучал местных мальчиков грамоте. Он много беседовал с алеутами, расспрашивал их, бывал у них дома. Его наблюдения и составили книгу «Записки об островах Уналашкинского отдела», в которой он подробно рассказал об их быте, нравах, верованиях и мифологических представлениях. Эта книга была опубликована в Петербурге в 1840 году.

Одним из основных принципов миссионерского служения отца Иоанна было уважение к местным традициям и отсутствие какого бы то ни было принуждения. За десять лет своей миссионерской деятельности он сумел обратить в христианство все население Уналашки и большинство жителей окрестных островов.

В 1840-м после смерти жены отец Иоанн принял монашеский постриг с именем Иннокентий. В том же году на Дальнем Востоке была учреждена епархия, и Иннокентий (Вениаминов) был возведен в сан архиепископа Камчатского, Курильского и Алеутского. В церковных кругах он пользовался большим авторитетом и под конец жизни стал митрополитом Московским после умершего Филарета Дроздова.

Скончался Иннокентий в глубокой старости и был похоронен в Троице-Сергиевой лавре. А в 1977 году Русская православная церковь причислила его к лику святых.

ЛЕВ ЯКОВЛЕВИЧ ШТЕРНБЕРГ

Сибирь и Дальний Восток издавна были местом ссылки. Многие из исследователей оказались там не по своей воле, но затем настолько глубоко и искренне заинтересовались этим краем, что посвятили его изучению всю свою дальнейшую жизнь.

Одним из таких исследователей был Лев Яковлевич Штерн­берг (1861–1927). Он родился в Житомире; родители хотели, чтобы сын стал раввином, однако юноша поступил на физико-математический факультет Петербургского университета. Во время учебы он увлекся революционными идеями, за участие в студенческой забастовке был отстранен от занятий, после чего перевелся в Новороссийский университет в Одессе. Там он вступил в революционную организацию «Народная воля», занимался революционной пропагандой, и в 1886 году его арестовали. Три года Штернберг провел в одиночном заключении в одесской тюрьме, а весной 1889 года был сослан на Сахалин.

Незадолго до этого на Сахалине побывал Антон Павлович Чехов — он начал перепись населения, но успел переписать только ссыльных и каторжан, и начальник округа Владимир Осипович Кононович поручил Штернбергу продолжить эту работу и переписать представителей коренных народов Сахалина.

Группа гиляков с Л. Я. Штернбергом. Гиляки. Начало XX в. МАЭ 1837-189.

Музей антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера)

Штернберг пустился в путь. На собачьей упряжке он объ­ехал северную часть Сахалина, населенную нивхами и орочами. В переводчики ему был назначен нивх Гебелька, но Штернберг решил научиться с его помощью сам говорить по-нивхски. В результате он смог свободно объясняться с нивхами и заслужил их доверие. Штернберг останавливался в их юртах, приучил себя есть тюлений жир и параллельно с переписью начал вести наблюдения этнографического характера.

За семь лет сахалинской ссылки Штернберг объехал весь остров, познакомился с жизнью и бытом всех населяющих его народов. Во время поездок ему пришлось пережить немало приключений. Так, в июне 1891 года он проделал долгий путь на лодке по реке Тыми, а далее предполагал ехать на оленях, которых ему обещали дать орочи. Но они почему-то не сдержали своего обещания, и Штернбергу пришлось добираться до мыса Делиль де ла Кройера, южной оконечности земель, населенных нанайцами, пешком и лишь изредка верхом. Случалось ему оказываться и в центре местных конфликтов. «В Александровске распространился слух, — отмечал он в одном из писем, — что меня якобы убили гиляки (так в то время называли нивхов) во время межродовых вой­н».

Результатом его исследований стала очень интересная монография «Гиляки, орочи, гольды, негидальцы, айны», в которой он в числе прочего довольно много рассказывает о верованиях и мифологии народов Сахалина. Среди «Десяти заповедей этнографа», составленных Штернбергом, была такая: «Не навязывай насильно исследуемому народу своей культуры: подходи к нему бережно и осторожно, с любовью и вниманием, на какой бы ступени культуры он ни стоял».

По окончании ссылки в 1897 году Штернберг вернулся в Петербург. С 1901-го он работал в Музее этнографии и антропологии, преподавал на этнографическом отделении Государственного географического института, который после революции стал называться Ленинградским институтом истории и литературы. Известный исследователь народов Дальнего Востока Владимир Клавдиевич Арсеньев, считавший Штернберга своим учителем, назвал его «основоположником новой русской этнографической школы».

Штернберг скончался в 1927 году, на его могиле написано: «Все человечество едино».

БРОНИСЛАВ ОСИПОВИЧ ПИЛСУДСКИЙ

Бронислав Осипович Пилсудский (1866–1918) не был профессио­нальным этнографом, он, как и Штернберг, попал на Сахалин в качестве ссыльного. Но судьба распорядилась так, что всю свою жизнь он посвятил изучению этнографии нивхов, ороков и айнов.

Бронислав Пилсудский родился в небольшом городке Зулове близ Вильны (Вильнюса) в польской дворянской семье. В ранней юности он проникся витавшими в то время в воздухе идеями вины дворянства перед народом. Будучи гимназистом-старшеклассником, Пилсудский писал в дневнике «о неравенстве и несправедливости нашего социального строя, который принуждает одних жить за счет других».

В 1886 году Пилсудский поступил на юридический факультет Петербургского университета и сблизился с «Фракцией» — студенческим отделением революционной организации «Народная воля», которая готовилась к покушению на Александра III. Полиция заподозрила неладное, и в день покушения троих бомбистов взяли с поличным, а затем были арестованы и остальные члены группы. Пятеро из них, в том числе старший брат В. И. Ленина Александр Ульянов, были повешены.

Пилсудский, скорее всего, не был причастен к непосредственной подготовке покушения, а возможно, и вообще не знал о нем, но тем не менее ему поначалу тоже вынесли смертный приговор. Однако император заменил казнь пятнадцатью годами каторжных работ на Сахалине.

Прибыв на остров, Пилсудский писал отцу: «Я увидел первый раз то место, где должна протекать моя новая жизнь. Я вспомнил о прошлом и о том, что оставил я в родном краю, и жутко сделалось мне на сердце…»

Молодой человек был заключен в каторжную тюрьму в селе Рыковском. Сначала он вместе с другими заключенными работал на лесоповале, был занят на строительных работах. Но образованные люди ценятся в любой среде, и через некоторое время тюремное начальство перевело его в канцелярию. Пилсудскому было поручено вести метеорологические наблюдения и работать учителем в школе для детей тюремных служащих. Эти занятия давали определенную свободу. Он жил в отдельной избе, мог беспрепятственно перемещаться по острову.

Фото Б. О. Пилсудского. Портрет семьи с сестрами. Айны. Сахалинская область. Не позднее 1909 г. МАЭ 1472-36.

Музей антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера)

В 1891 году Пилсудский познакомился с Штернбергом и по его примеру начал собирать материалы по культуре и быту коренных народов Сахалина и записывать их фольклор. Благодаря доброжелательности и умению общаться Бронислав Осипович легко сходился с людьми самого разного состояния и положения. Нивхи, ороки и айны вскоре прониклись к нему доверием, а он относился к ним как к людям, достойным самого глубокого уважения.

В 1897 году Пилсудский был переведен в разряд ссыльнопоселенцев. К тому времени у него накопился большой и интересный этнографический материал, он начал печататься (правда, под псевдонимом) в газете «Владивосток», что дало ему некоторую известность в научных кругах. В 1898-м по ходатайству Общества изучения Амурского края Пилсудский был направлен во Владивосток для работы в музее общества.

В 1901 году срок его ссылки закончился, но Пилсудский решил остаться на Сахалине и продолжать работу. В 1903 году он был награжден серебряной медалью Русского географического общества «За труды на пользу науке».

Во время очередной поездки по острову он познакомился с айнским старейшиной Кимура Богунка и влюбился в его племянницу Чухсанму. Их торжественное бракосочетание состоялось в деревне Ай и было совершено по айнскому обряду.

Пилсудский был уверен, что проживет на Сахалине до конца своих дней. Но в 1904 году началась Русско-японская вой­на. Деревня Ай отошла к японцам, и над Пилсудским нависла угроза обвинения в шпионаже. Нужно было возвращаться в Европу. «Должен поехать на запад, — пишет он, — хотя и пугает меня жизнь тамошняя». Он хотел ехать вместе с женой, которая тогда была беременна, и маленьким сыном, но Кимура Богунка не разрешил. Слово старейшины было для Чухсанмы, как и для любой айнской женщины, законом, и Пилсудский уехал один.

Он поселился в Кракове. В Польше в это время шла интенсивная политическая борьба, одним из лидеров которой стал младший брат Пилсудского — Юзеф. Бронислав был далек от политики, суета большого города казалась ему утомительной и бессмысленной, и он почувствовал себя чужим на родине предков. Бронислав Осипович пытался заниматься обработкой своих сахалинских материалов, но ему было ясно, что эти занятия бесперспективны. «Здесь, в Польше, — с грустью отмечал он в одном из писем, — нет ни средств, ни особого интереса к этой области науки».

С началом Первой мировой вой­ны Пилсудский уехал в Швейцарию, затем обосновался в Париже. Он говорил, что ему не хватает воздуха, пространства и движения, мечтал вернуться на Дальний Восток. А 17 мая 1918 года Пилсудский утонул в Сене. Говорили, что это было самоубийство.

ВЛАДИМИР ГЕРМАНОВИЧ ТАН-БОГОРАЗ

Владимир Германович Тан-Богораз (1865–1936) — один из крупнейших исследователей народов Чукотки, также попал на Дальний Восток в качестве ссыльного.

Он родился в 1865 году в городе Овруче Волынской губернии в еврейской семье. Переехав с родителями в Таганрог, Богораз поступил в гимназию, где одновременно с ним, только классом старше, учился А. П. Чехов.

Окончив гимназию, Богораз поступил в Петербургский университет, на физико-математический факультет, но скоро перевелся на юридический. В университете он страстно увлекся революционными идеями, в чем немалую роль сыграла его старшая сестра Прасковья. Она училась на женских курсах, входила в революционную организацию «Народная воля» и, как писал Богораз, была «добела раскалена землевольческим огнем».

Но Богораз и сам по натуре был бунтарем. Обладая бурным общественным темпераментом, он, по его собственным словам, всю жизнь «дрался с начальством» и, будучи уже в преклонных годах, с гордостью сообщал, что «привлекался к суду по делам политическим и литературным раз двадцать».

Став членом «Народной воли», он организовал подпольную типографию, где печатались революционные листовки, активно вел пропаганду среди рабочих, несколько раз был арестован, год провел в одиночном заключении и в 1889 году был сослан на десять лет в Среднеколымск. Чиновник, объявивший ему приговор, сказал на прощание: «О Среднеколымске мы ничего не знаем, кроме того, что там жить нельзя».

И. В. Ческий. «Вид Среднеколымского острога и реки Колымы вниз по оной». 1802 г.

Атлас карт и рисунков к путешествию в Северо-восточную часть России и на острова северной части Тихого океана флота капитана Г. Сарычева, 1802

Условия на Колыме действительно были очень суровые: зимой стояли лютые морозы, так что «плевок замерзал на лету»; весной, когда заканчивались припасы, наступало время бескормицы. Но для людей, наделенных энергией и верой в себя, нет ничего невозможного. Ссыльных в Среднеколымске было около пятидесяти человек, они основали коммуну, которую сами называли «Колымской республикой», и взялись за организацию хозяйства. Ловили рыбу, заготавливали дрова, завели домашнюю скотину, вскопали огороды, которые для тех краев были большим новшеством. По вечерам собирались все вместе, читали вслух, обсуждали прочитанное, спорили, пели песни. «Незабвенными годами» называл время ссылки Богораз.

Среднеколымск окружали чукотские стойбища, и Богораз начал изучать жизнь и быт чукчей. Очень скоро он понял, насколько важно исследование коренных народов — «первобытных, полуистребленных и почти совершенно неизвестных». Занятия этнографией Богораз называл «социальным заданием эпохи». В чукчах его поражало мужество, самодостаточность и присущая ему самому воля к борьбе. По его словам, чукчи «от поколения к поколению с незапамятных времен так привыкли к борьбе с морем, морозом и ветром, что без нее жизнь показалась бы им лишенной содержания и смысла».

В 1894 году, оставаясь ссыльным, Богораз получил разрешение принять участие в качестве этнографа в Сибиряковской экспедиции, организованной на средства богатого золотопромышленника Иннокентия Михайловича Сибирякова, и на протяжении двух лет кочевал среди чукчей. Он жил в ярангах, ел мороженую оленину, выучил чукотский язык, записывал мифы, сказки, песни и шаманские заклинания. Чукчи прозвали его «Пишущий человек». Работа «Пишущего человека» вызывала у них неподдельный интерес. Богораз рассказывал, как однажды, остановившись на ночлег в яранге чукчи по имени Ятиргин, он заработался до поздней ночи, но хозяин отказывался лечь спать, пока бодрствует его гость. «Нет, нет! — решительно отвечал Ятиргин на все уговоры. — Пока твои глаза еще смотрят, стыдно моим закрываться. Буду тебе товарищем скуки. Стану смотреть на бег твоей руки».

Кроме того, к своему удивлению, Богораз прослыл среди чукчей знатоком шаманских заклинаний. Случалось, какой-нибудь молодой шаман говорил ему: «А ну-ка, погляди в свою колдовскую книгу, выскажи, какое заклинание против весенней слепоты».

В ссылке Богораз начал писать беллетристику. Под псевдонимом Тан он отправил несколько рассказов о жизни чукчей в журнал, который выпускал известный писатель и общественный деятель Владимир Галактионович Короленко. Тот высоко оценил эти рассказы: «Все это оригинально, неожиданно, странно… запечатлевается в памяти и дает картину своеобразного, неведомого быта».

Литературной деятельностью Богораз занимался до конца своих дней. Его перу принадлежат романы «Восемь племен», «Жертва дракона», «Союз молодых», многочисленные рассказы и очерки. Большинство из них основано на мотивах чукотского фольклора и овеяно поэзией древних северных сказаний.

В 1899 году Богораз по ходатайству Академии наук был возвращен в Петербург и вскоре получил предложение принять участие в экспедиции, которую организовал известный американский ученый Франц Боас. С этой экспедицией Богораз объехал земли чукчей, коряков, эскимосов, ительменов и на основе собранных материалов написал монографию «Чукчи», которая до сих пор остается самым фундаментальным трудом по этой теме.

После революции Богораз продолжил работать с прежним энтузиазмом. Он сотрудничал с Музеем антропологии и этнографии Академии наук, преподавал в разных вузах, совместно с Сергеем Николаевичем Стебницким написал первый букварь для школ Севера; по его инициативе были основаны Институт народов Севера, Комитет содействия народам северных окраин, Музей истории религии и атеизма.

Скончался Богораз в 1936 году. За несколько лет до смерти он писал: «Столько налипло на душе всякой дряни за полвека, как раковин на днище корабля. Был революционер, потом беллетрист, ненасытный художник, всемирный гражданин… Революция счистила все, и старое судно снова поднялось и надуло паруса…»

ВЛАДИМИР КЛАВДИЕВИЧ АРСЕНЬЕВ

Очень многие представляют себе Дальний Восток прежде всего по романам Владимира Клавдиевича Арсеньева «Дерсу Узала», «По Уссурийскому краю» и др. Книги были написаны более ста лет тому назад, но до сих пор пользуются большой популярностью и постоянно переиздаются. Однако Арсеньев (1872–1930) был не только писателем, но и ученым-этнографом.

Он родился в Петербурге. Его отец служил на Николаевской железной дороге, любил читать и привил эту любовь сыновьям.

Подполковник Арсеньев со знаком ордена Святого Владимира 4-й степени. До 1917 г.

Wikimedia Commons

В детстве Арсеньев, как и многие мальчишки, увлекался приключенческими романами Жюля Верна, Фенимора Купера, Майн Рида, но с неменьшим интересом читал также документальные описания путешествий, труды по географии и естествознанию. Уже тогда его привлекала исследовательская деятельность, однако по настоянию отца он поступил в юнкерское училище. Военную географию там преподавал известный путешественник Михаил Ефимович Грум-Гржимайло, принимавший участие в экспедициях на Памир, Тибет, Тянь-Шань. Он много рассказывал о Дальнем Востоке, и у Арсеньева появилось горячее желание своими глазами увидеть этот малоизученный край.

По окончании училища Арсеньев получил чин подпоручика и был направлен в полк, который стоял в городе Ломже. К месту службы он поехал не один, а с молодой женой, семнадцатилетней Анной Константиновной Кадашевич.

Арсеньев добросовестно исполнял свои служебные обязанности, а в свободное время усердно занимался естествознанием. Анна Константиновна вспоминала: «Я в Ломже все время воевала с Володей. Он приносил домой всякую гадость: поставил террариум, там жили жабы… Еще возился со зверьками — жуки, бабочки, всевозможные насекомые».

Однако Арсеньева продолжал манить Дальний Восток. Он подал прошение о переводе в те края, и в 1900 году получил назначение в 1-й Владивостокский крепостной пехотный полк.

К тому времени Арсеньев уже успел зарекомендовать себя как умный, храбрый и исполнительный офицер, и на новом месте службы его сразу поставили во главе так называемой охотничьей команды. Охотниками тогда называли добровольцев, которым поручались особо сложные и рискованные задания, к тому же требующие умения принимать самостоятельные решения. Отряд Арсеньева занимался разведкой, карто­графированием местности и сбором статистических данных о населении края. С 1900 по 1903 год Владимир Клавдиевич совершил целый ряд экспедиционных рейдов, изъездив весь юго-восток Уссурийского края.

Однако наряду с основными заданиями он успевал по собственной инициативе заниматься наблюдениями местной флоры и фауны, геологическими и этнографическими исследованиями и даже провел археологические раскопки, отправив наиболее интересные находки в Русский музей.

Во время Русско-японской вой­ны Арсеньев принимал участие в обороне Владивостокской крепости, отражал японский десант в районе залива Святой Ольги и был награжден орденом Святой Анны 3-й и 4-й степеней с надписью: «За храбрость».

В 1906 году он возглавил масштабную экспедицию, снаряженную для сбора военно-географических и военно-статистических данных на случай новой вой­ны с Японией. Экспедиция должна была исследовать Сихотэ-Алинь — горную область, простирающуюся от южного Приморья до устья Амура, и продолжалась полгода.

В заливе Святой Ольги экспедиции пришлось задержаться на месяц. Владимир Клавдиевич побывал в окрестных стойбищах орочей, удэгейцев и нанайцев, собрал большой этнографический материал, причем сделал важное открытие: доказал, что удэгейцы — «лесные люди», которых раньше объединяли с орочами, — представляют собой самостоятельный народ.

А 3 августа 1906 года в верхнем течении реки Тадуши произошла первая встреча Арсеньева с героем его последующих литературных произведений — нанайцем Дерсу Узала. Владимир Клавдиевич вспоминал: «Я понял, что Дерсу не простой человек. Передо мной был следопыт, и невольно мне вспомнились герои Купера и Майн Рида».

Арсеньев нанял Дерсу Узала в качестве проводника экспедиции. Несмотря на разницу в общественном положении, жизненном опыте, возрасте — нанаец был значительно старше, — Арсеньев и Дерсу по-настоящему подружились. Глубокая народная мудрость немолодого нанайца, его умение жить в гармонии с природой, храбрость и самоотверженность внушали Владимиру Клавдиевичу восхищение. «Не раз, — рассказывал Арсеньев, — рискуя своей жизнью, он смело бросался на выручку погибающему, и многие обязаны ему жизнью, в том числе и я лично».

Дерсу Узала много помогал Арсеньеву в его этнографических исследованиях, рассказывал про обычаи и верования нанайцев, с его слов Арсеньев составил список нанайских богов и духов.

В 1907 году за первой экспедицией на Сихотэ-Алинь последовала вторая, продолжавшаяся семь месяцев, а в 1908 году — третья, самая долгая, на которую ушло более полутора лет. За это время Арсеньев и его спутники преодолели огромные расстояния, пережили множество приключений, не раз им грозили серьезные опасности. Арсеньев вспоминал: «Четыре раза я погибал с голоду, три раза тонул, дважды подвергался нападению диких зверей (тигр и медведь). И ничего!»

В 1908 году нелепо и бессмысленно погиб Дерсу Узала. Он был убит беглым каторжником, который позарился на его охотничье ружье.

Во время экспедиций Арсеньев регулярно вел дневник, и его путевые заметки начали печататься в газете «Приамурье». Впоследствии они легли в основу книги «В горах Сихотэ-Алиня».

Несмотря на то что научные изыскания и литературный труд давно уже стали главным смыслом жизни Арсеньева, он по-прежнему оставался на военной службе. В 1911–1913-м ему было поручено руководство рядом секретных экспедиций, которые считались научно-исследовательскими, но на самом деле были направлены на борьбу с хунхузами — организованными и хорошо вооруженными бандами разбойников, которые терроризировали Уссурийский край. Арсеньев сумел задержать и отправить на родину несколько сотен таких разбойников.

Второй задачей операции была борьба с браконьерами, которых Арсеньев ненавидел всей душой и называл «самыми ужасными хищниками, беспощадными и свирепыми». Ему удалось уничтожить огромное количество браконьерских баз и ловушек, поставленных на дикого зверя.

Когда в октябре 1917 года в России произошла революция и началась Гражданская вой­на, Арсеньев, будучи человеком мыслящим и объективным, не встал ни на чью сторону, однако остро переживал события, разделившие общество на два враждующих лагеря. У него была возможность эмигрировать, но он сознательно отказался. «Революция — для всех, — писал он по этому поводу, — в том числе и для меня! Я недолго раздумывал и быстро решил разделить участь моего народа».

В первое послереволюционное время Арсеньев, как офицер царской армии, был поставлен на учет Государственного политического управления (ГПУ) при Народном комиссариате внутренних дел (НКВД), но потом новая власть признала его лояльность. Он продолжал свою научную деятельность, работал директором Хабаровского краеведческого музея, много занимался вопросами охраны природы, по-прежнему участвовал в экспедициях; были опубликованы и приобрели большую популярность его книги «По Уссурийскому краю» и «Дерсу Узала». Но Владимир Клавдиевич чувствовал, что его жизнь подходит к завершению. «За время революции и Гражданской вой­ны, — писал он в одном из последних писем, — столько было пролито крови, что у меня что-то надломилось в душе. Мое желание — закончить обработку своих научных материалов и уйти, уйти подальше, уйти совсем — к Дерсу!»

Во время очередной экспедиции он сильно простудился и 4 сентября 1930 года умер от воспаления легких.

Одновременно с перечисленными исследователями этнографии народов Дальнего Востока работали и многие другие, также посвятившие всю свою жизнь этой неисчерпаемой теме. Все они были энтузиастами своего дела, самоотверженными и отважными и ничуть не менее достойны нашей благодарной памяти. Но рассказ о них потребовал бы отдельной книги.