Мифы Дальнего Востока. От хозяина тайги Дуэнте и шаманки Кытны до духов вулканов и мухоморных девушек

МИФЫ ТУНГУСО-МАНЬЧЖУРСКИХ НАРОДОВ

К южной ветви51 тунгусо-маньчжурских народов, обитающих на Дальнем Востоке России, относятся о́роки (уйльта), ульчи, негидальцы, о́рочи, нанайцы и удэгейцы. Они живут в нижней части бассейна Амура, в Приморье и частично на Сахалине.

В занятиях, образе жизни, культуре этих народов много общего, все они были охотниками и рыболовами. Китайский чиновник XV века отмечал, что тунгусо-маньчжуры не знают земледелия, «занимаются рыболовством, питаются мясом и любят стрелять из лука».

Издавна тунгусо-маньчжуры делились на отдельные роды. Каждый род имел свои места для охоты и рыбной ловли, и между родами нередко возникали споры из-за охотничьих и рыболовных угодий. Если их не удавалось разрешить мирным путем, начиналась межродовая вой­на. Такие вой­ны велись еще в XIX веке, при этом соблюдались традиционные правила: использовать только холодное оружие, не причинять вреда женщинам и детям; на вражеской территории запрещалось пить воду, охотиться и ловить рыбу. О межродовых вой­нах рассказывается в народных героических преданиях.

Во многом сходны и мифологические представления тунгусо-маньчжуров. Как и большинство народов мира, они представляли себе Вселенную состоящей из трех ярусов: верхнего — небесного, среднего — земного и нижнего — подземного.

Верхний мир тунгусо-маньчжуры называли Буа, Боа или Ба. Этот термин очень многозначен: это и Вселенная как таковая, и небесный свод, и воздушное пространство. И в то же время это имя божества — владыки верхнего мира. Несмотря на то что хозяева различных природных явлений и объектов обычно относятся к разряду духов, специалисты считают, что многие персонажи тунгусо-маньчжурской мифологии, в частности хозяева неба, приближаются к богам. Этнограф и фольклорист Лидия Евгеньевна Фетисова пишет, что у тунгусо-маньчжуров «могущественные обитатели верхнего мира сопоставимы с божествами европейского языческого пантеона».

Хозяин неба может называться также Эндури или носить двой­ное имя — Боа-Эндури. Он обитает на небесах и через своих помощников управляет миром, а в некоторых мифах выступает и как бог-творец. Иногда термин «эндури» используется в качестве имени нарицательного и служит для обозначения самых разных духов.

Представления о сотворении мира у тунгусо-маньчжуров имеют много общего с подобными мифами всех остальных народов. Первобытный хаос они описывали как водное пространство, посреди которого появляется земля. К более древнему пласту мифологии принадлежат сюжеты о сотворении мира птицей — уткой, гагарой или орлом. В более позднее время эту роль приписывали богу-творцу Боа-Эндури или Хадау — одному из ключевых героев тунгусо-маньчжурской мифологии.

Хадау — помощник, а в некоторых мифах — сын Боа-Эндури. По его поручению Хадау создает землю, населяет ее людьми и животными, учит человечество всем необходимым навыкам: добывать огонь, охотиться, ловить рыбу, строить жилища, шить одежду и т. д. Хадау также приручил собаку, установил нормы общежития, сотворил первых шаманов.

Общетунгусские верования предполагают изначальную множественность светил, из-за чего на земле царила страшная жара, губительная для всего живого. В качестве героя, убравшего лишние светила, часто выступает также Хадау. Кроме того, в ряде мифов он открывает дорогу в нижний мир Буни — царство мертвых. Это избавило землю от перенаселения и положило начало смене поколений.

Как и большинство других народов, тунгусо-маньчжуры представляли загробный мир подобным земному. В Буни умершие охотятся, ловят рыбу, строят жилища. Однако все предметы там меняют свои качества на противоположные. Поэтому вещи, которые клали в могилу умершему, приводили в негодность: одежду рвали, посуду били, охотничье снаряжение ломали, чтобы их можно было использовать в царстве смерти.

Средний, земной мир тунгусо-маньчжуры называли На. Это мир обычных людей и животных. Примечательно, что слово «на» означает также конкретную местность и входит в самоназвания ряда тунгусо-маньчжурских народов в значении «местный человек». Земля представлялась тунгусо-маньчжурам в образе живого существа — антропоморфного великана, огромной лосихи или дракона, плавающего в море.

Первыми людьми в тунгусо-маньчжурских мифах часто называют брата и сестру, вступивших в кровосмесительный брак. Для них это закончилось трагически, но положило начало человеческому роду.

Как и у всех народов, у тунгусо-маньчжуров ряд мифов посвящен небесным светилам. Солнце, луна и звезды воспринимались как живые существа. Солнечные затмения объяснялись тем, что светило кусает некая загадочная небесная собака. Чтобы отогнать ее, люди выходили на улицу и пытались произвести как можно больше шума: кричали, колотили палками по металлической посуде и т. д. Та же собака периодически кусала луну, отчего та уменьшалась в размерах и умирала, но затем снова возрождалась.

Звезды считались «небесными людьми», мужчинами и женщинами. О падающих звездах говорили, что они ходят друг к другу в гости, а метеориты воспринимались как посланцы Боа-Эндури.

Известны также мифы о происхождении отдельных созвездий, а Млечный Путь тунгусо-маньчжуры воспринимали как «лыжню Манги» — небесного охотника, который гонится по небу за лосем.

Как и все древние народы, тунгусо-маньчжуры почитали многочисленных духов-хозяев природных объектов и явлений. Эти духи могут носить разные имена, но функции их сходны.

Хозяином грома почитался Агды (иначе — Агди или Ядури). Иногда он представляется в образе живущего на небе старика, который, просыпаясь весной, высекает кресалом огонь. Иногда в виде фантастического крылатого существа с медвежьей головой или птицы с огненными глазами, сверкание которых порождает молнии. Агды считался также одним из духов, помогающих шаманам.

Духа-хозяина тайги называли Дуэнте (Дусэ, Уггули). Он представлялся в образе старца-великана, иногда в образе огромного медведя или тигра. Следы его ног глубиной человеку по колено. Дуэнте дарует охотникам удачу. В тайге часто ставили его изображение: на очищенном от коры древесном стволе топором высекали глаза, рот и бороду. Также делали идолов его жены, а иногда и двоих детей. После удачной охоты их угощали и просили не лишать своего благорасположения. К Дуэнте близок по функциям Синкэн — покровитель охоты и диких зверей, который представлялся как человек, разъезжающий на тигре или медведе.

Лесные и горные духи, известные под общим названием калгама (калдями, калгаму, кадзяму и др.), представлялись как великаны с остроконечными головами, двумя пальцами на руках и лосиными копытами на ногах. Они обитали в горных ущельях, а в сумке на поясе носили шерсть и когти различных животных. Охотнику, который завладеет этой сумкой, всегда будет сопутствовать удача. Однако в сказках и быличках калгама всегда хитростью возвращает свое имущество.

Универсальными функциями у тунгусо-маньчжуров наделялись духи-хозяева огня подя (пудя, пуза). Они обитали в огне домашнего очага и в костре, разведенном в тайге или на берегу реки. Подя охраняли дом, покровительствовали охотникам и рыболовам, к ним обращались за помощью в самых разных житейских ситуациях.

Духи водной стихии, хозяева рыб и морских животных — тэму (мy темуни), — старик и старуха, живущие на морском дне. Помощниками тэму были водяные духи ганики. Их представляли в образе красивых девушек с красной кожей и чарующими голосами. Заслышав песню ганики, нужно было тут же ответить песней, иначе они могли утащить в воду.

Духи-хозяева воды, земли и тайги обычно помогали человеку в его промысле, посылали добычу и улов, но если люди нарушали законы тайги и моря, недостаточно бережно относились к природе, то удача их покидала и не возвращалась, пока они не осозна́ют свою вину и не попросят прощения у покровителей стихий.

Отправляясь на промысел, охотники и рыболовы брали с собой вырезанные из дерева изображения различных духов. Кроме того, воплощением духов считались часто упоминаемые в сказках и мифологических рассказах «стружки» — ритуальные палочки, с которых при помощи специального ножа состругивались тонкие полоски древесины, закручивающиеся по спирали и свисающие в виде пучка. Использование таких стружек было очень разнообразным: с их помощью общались с духами, они могли служить оберегом, способствовать исцелению болезней и т. д.

Особый разряд мифологических персонажей у тунгусо-маньчжуров составляли духи — помощники шаманов. В 1926 году сточетырехлетняя нанайская шаманка Инка по просьбе этно­графа Иосифа Ивановича Козьминского нарисовала своих помощников. Среди них дух в образе тигра — муж шаманки и их тигрята, «волосатый дух, высасывающий болезнь», «трехсаженная собака» и др.

Шаманское дерево. По рисунку нанайской шаманки. 1954 г.

С. В. Иванов. Материалы по изобразительному искусству народов Сибири XIX — начала ХХ в., 1954

Кроме того, Инка выполнила чрезвычайно интересный рисунок священного «шаманского дерева». Его корни символизируют подземный мир, ствол — мир земной, ветви — мир небесный. Корни на рисунке представлены в виде змей, по стволу и ветвям поднимаются вверх лягушки. Считалось, что шаман совершает свои мистические путешествия по трем мирам верхом на различных животных, часто на лягушках. Их изображениями обычно украшались шаманские костюмы. Листья на священном дереве Инка представила в виде бронзовых зеркал и бубенчиков — также важных атрибутов шаманских ритуалов. В зеркале шаман видел истинные побуждения людей, а в бубенчиках помещались его духи-покровители.

У тунгусо-маньчжуров был широко распространен культ медведя и тигра. В них видели воплощение хозяев тайги и одновременно считали их родственниками человека. Многие тунгусо-маньчжурские роды вели свое происхождение от этих могучих зверей. Один из самых распространенных мифологических рассказов, существующий в самых разных вариантах, повествует о девушке, ставшей женой медведя или тигра, и об охотнике, которого выбрала себе в мужья медведица или тигрица.

Как и все охотничьи народы, тунгусо-маньчжуры верили, что убитый на охоте зверь не умирает, а «приходит» к людям, чтобы их накормить, поэтому в его честь нужно совершить особые благодарственные обряды, которые обеспечат убитому животному возрождение.

Комплекс таких ритуалов представлял собой специальный медвежий праздник — сложное, четко разработанное действо, направленное на то, чтобы возродившаяся душа медведя отправилась к хозяину тайги, рассказала, с какой благодарностью и почетом приняли ее люди, и хозяин тайги даровал бы людям охотничью удачу.

У тунгусо-маньчжурских народов был распространен и другой вариант медвежьего праздника, в котором практиковалось ритуальное убийство специально выращенного в неволе медведя. Этнографы особо отмечали, что медведь в данном случае представлял собой не жертву, а посланца, который должен рассказать хозяину тайги, как заботились о нем люди, и тем самым привлечь к ним милость владыки.

Многие мифологические рассказы посвящены истории возникновения этого праздника: обычно в них медведь, убитый охотником в изначальные времена, умирая, дает указания, что нужно сделать для его возрождения.

Особые отношения, согласно представлениям тунгусо-маньчжурских народов, связывают человека и тигра. Известно немало мифологических рассказов и быличек о взаимопомощи: человек помог тигру — вынул занозу из его лапы, спас от змея, а тот в благодарность обеспечил ему удачу.

Надо отметить, что тунгусо-маньчжуры никогда не охотились на тигра и верили, что это животное не нападает на человека. Если такое все-таки происходило, то считалось, что облик благородного зверя принял злой дух Амба и его можно убить ради самозащиты. Но даже в таком случае убитому тигру полагалось воздавать особые почести: его торжественно хоронили и место захоронения почиталось священным.

Героями мифологических сказок тунгусо-маньчжуров часто выступают Мэргэн и Пудин. Мэргэн можно условно перевести как «герой», «богатырь», «добрый молодец». Он сражается со злыми духами, добывает чудесную невесту. Пудин — наименование женского персонажа, что, опять-таки условно, переводится как «красавица», хотя на самом деле включает в себя весь комплекс женских добродетелей: Пудин красива, разумна, добра, искусна в рукоделии, отважна, а в случае необходимости может стать и охотником, и воином. Отметим, что в удэгейских сказках Мэр­гэну и Пудин соответствуют Егда и Бэле, причем иногда они выступают как пара первопредков.

ОРОКИ (УЙЛЬТА)

Ороки (уйльта) изначально жили на побережье реки Амгуни, впадающей в Амур, но в XVI веке (по другим сведениям в XVII веке) переселились на остров Сахалин. В старинном предании рассказывается, что когда-то их предки приплыли на остров с материка на льдине. Наименование народа ороки происходит от корня, означающего в тунгусских языках «олень»; так называли ороков их соседи — ульчи, нивхи и другие, и через них этот этноним вошел в русский язык. Однако самоназвание ороков — уйльта, его значение также связано со словом, которое переводится как «олень». В 1991 году этноним «уйльта» был утвержден в качестве официального названия народа, но в специальной литературе параллельно сохраняется и термин «ороки».

Уйльта издавна разделялись на две группы: северную и южную. Первые называли себя «людьми, живущими на Севере». Они кочевали от северной оконечности Сахалина до реки Поронай, занимались оленеводством, зимой вместе со своими оленями уходили в тайгу и охотились там на пушного зверя, весной оставляли стада пастись в тайге, а сами переселялись на берега заливов и рек, где все лето ловили рыбу. Южные же уйльта, называвшие себя «людьми, живущими ближе к солнцу», жили на территории от реки Поронай до залива Анива. Они также были охотниками и рыболовами, но оленеводство у них было развито слабее, а в качестве упряжных животных использовались собаки.

Уйльта тесно общались со своими соседями — нивхами и ульчами — и славились среди них как самые искусные лесные охотники.

В настоящее время численность уйльта составляет около трехсот человек.

Мифологические представления ороков близки к верованиям других тунгусо-маньчжурских народов. Этнографы отмечают особую яркость и выразительность их мифологических рассказов. Участник этнографической экспедиции 1894 года капитан Сергей Гавриилович Леонтович писал: «По оборотам речи ороченский язык не лишен некоторой картинности и известной доли своеобразной поэзии. Так, например, фраза “Солнце взошло” по-ороченски звучит “Сяу гаппахани”, что в буквальном переводе означает: “Солнце воспрянуло из моря, как стрела из лука”».

ПО СКЛОНУ МИРОВОЙ ГОРЫ

В мифологии уйльта в качестве творца выступает общетунгусское божество Хадау. В уйльтинском мифе Хадау спускается с неба по склону Мировой горы на оленьей упряжке, погоняя своих оленей черемуховым посохом. Вероятно, этот посох олицетворял мировое древо, и в мифе он становится основным инструментом творения. Там, где Хадау тормозил при помощи посоха, образовались русла больших рек. В тех местах, где земля была особенно твердой, получились излучины, а там, где он ударял своим посохом направо и налево, у рек появились притоки.

Р. Мамия. Ороки. 1810 г.

Wikimedia Commons

Сотворив речную систему, Хадау создал горы и тайгу, населил землю людьми и животными, научил людей добывать себе пропитание, изготавливать орудия труда, строить жилища и т. п. В те времена, когда Хадау обустраивал и населял земной мир, в небе сияло одновременно три солнца и на земле стояла страшная жара. Хадау выстрелом из лука сбил лишние светила, так что климат на земле стал более пригодным для жизни.

В большинстве мифов, посвященных Хадау, он выступает посланцем верховного божества Боа-Эндури и действует по его поручению. Однако есть уйльтинский мифологический рассказ, в котором Эндури сам придает обитателям земли окончательный вид:

В изначальные времена у собак не было шерсти, зато люди были покрыты шерстью с ног до головы, и носы у них были вытянутые, как у собак. Мудрый Эндури рассудил, что собакам, которые обитают на улице, шерсть гораздо нужнее, чем живущим в теплых домах людям, и сделал так, что у людей кожа стала гладкой, а собаки обросли густой шерстью. Затем он ударил человека по вытянутому носу — и лица у людей стали плоскими.

Уйльта, как и большинство народов мира, считали, что Вселенная состоит из верхнего, среднего и нижнего миров.

В 1977 году японский профессор Дзиро Икегами записал очень интересную с точки зрения мифологии уйльтинскую сказку, которая называется «Повесть о Сингуни». Ее герой, богатырь среднего мира, — обычный человек, но он легко попадает на небо, берет в жены дочь солнца, сражается с небесными воинами и т. д.

«Повесть о Сингуни» профессору рассказала уйльтинская женщина по имени Напка, которая родилась в 1910 году, а в 1947-м переселилась на остров Хоккайдо. Научный сотрудник Музея народов Севера на Хоккайдо Ямада Ёсико пишет: «Напка с момента своего знакомства с профессором Икегами Дзиро в 1949 году и до самой смерти в 1985-м предоставила огромное количество сведений касательно устного народного творчества уйльта, а также лексики и грамматики уйльтинского языка и тем самым внесла колоссальный вклад в изучение уйльта».

Магнитофонная запись «Повести о Сингуни» продолжается 4 часа 40 минут, причем текст от третьего лица сказительница рассказывала, а реплики героев пела.

Жил некогда богатырь среднего мира, звали его Сингуни. Был у него младший брат Нгивэни — лентяй и неряха, который всегда ходил нечесаный и весь перепачканный.

Однажды, когда Сингуни ушел на охоту, а Нгивэни остался дома, с неба в лодке, запряженной птицами, спустилась прекрасная дочь солнца Нюнгэрмэк. Увидала небесная дева чумазого Нгивэни, подвела его к лохани с водой, умыла чисто-начисто, расчесала ему волосы и улетела обратно на небо.

Вернулся Сингуни с охоты и едва узнал младшего брата. Спрашивает Сингуни: «Кто это тебя так умыл и причесал?» Рассказал Нгивэни о небесной красавице, и на следующий день Сингуни не пошел на охоту, а спрятался во дворе за поленницей дров и стал ждать.

Вот спустилась с неба прекрасная Нюнгэрмэк, зашла в дом, стала умывать и причесывать Нгивэни. А Сингуни потихоньку выбрался из-за поленницы, выпряг птиц из ладьи, а саму ладью надежно спрятал.

Хватилась дочь солнца своей ладьи, а ее нигде нет. Пришлось небесной красавице остаться в доме братьев и выйти замуж за Сингуни. Но вскоре она затосковала по небу. Однажды, когда Сингуни не было дома, стала Нюнгэрмэк расспрашивать младшего брата, не знает ли тот, где спрятана небесная ладья. Нгивэни сначала отвечал, что не знает, но Нюнгэрмэк пообещала подарить ему мешочек с разноцветными камешками, и он не смог удержаться от соблазна — показал место, где стояла ладья.

Кликнула Нюнгэрмэк птиц, запрягла в свою ладью и улетела на небо.

Вернулся Сингуни с охоты, видит: сидит его брат, играет разноцветными камешками, а жены нигде нет. Спрашивает Сингуни: «Откуда у тебя эти камешки и где моя жена?» Заплакал Нгивэни и во всем признался.

Вскочил тогда Сингуни на белого оленя и полетел на небо вслед за Нюнгэрмэк. Долго искал он жену в верхнем мире и наконец нашел. Но она была уже не одна: родился у нее сын Килдин. И Сингуни остался на небе с женой и сыном.

Однако через некоторое время Нюнгэрмэк решила, что сыну следует расти на родине отца. Она взяла мальчика и свое приданое — большое стадо оленей — и вместе с мужем отправилась в средний мир. Однако небо не хотело отпускать прекрасную дочь солнца. Небесные воины устремились в погоню. Вслед Сингуни полетели тучи стрел, но он перехватил их все на лету и благополучно доставил жену и сына в свой старый дом.

Во второй части сказания главным героем становится сын Сингуни — Килдин. Его похищает и растит в своем доме некий «молодец по имени Нумисимэ», который прилетает на крылатом олене, из чего можно сделать вывод, что он является посланцем из верхнего мира. Нумисимэ воюет с другими небесными людьми, подросший Килдин сражается на его стороне. Им на помощь приходит Нгивэни, который из неряшливого и бестолкового подростка превратился в отважного воина. При громовых раскатах он появляется из-под земли. В сказке нет объяснения, почему Нгивэни оказался под землей, однако здесь отчетливо виден мифологический мотив, известный очень многим народам: двое братьев являются божествами-антагонистами и обитают в разных мирах.

Килдин побеждает всех врагов и возвращается к родителям. Он решает, что ему пора искать себе невесту. Нюнгэрмэк рассказывает ему, что за тремя морями обитают два чудовища Вэрисэ и Чороро, у которых есть красавица-сестра Маин. Килдин в сопровождении Нгивэни отправляется за три моря, убивает чудовищ и берет прекрасную Маин в жены.

Местоположение нижнего мира в мифологии уйльта определяется по-разному: в одних мифах он находится на дне моря, в других — в болоте где-то на краю земли. И иногда указывается совершенно конкретный «адрес», пещера в Сихотэ-Алинь — горной цепи, протянувшейся от южного Приморья до устья Амура. В нижнем мире обитает его хозяин Карау Амба и подвластные ему духи.

О царстве мертвых старые уйльта рассказывают так: «Загробный мир Буни находится под нашей землей. Он очень похож на наш земной мир. Там есть и солнце, и реки, и тайга, и звери, и олени. Этот мир видят практически все бабушки перед смертью. Там живут жители загробного мира бунени. Они живут хорошо, богато. У них много оленей».

ДУХИ И ХОЗЯЕВА ПРИРОДНЫХ СТИХИЙ

Божества и духи, которым поклонялись уйльта, относятся к обще­тунгусскому пантеону. Как уже отмечалось, ороки почитали небесного бога Эндури (Ындури, Ундори) и его помощника Хадау.

Но Эндури и Хадау обитали далеко на небе, поэтому наибольшим почитанием пользовались духи, связанные с тайгой и водной стихией, непосредственно помогавшие в промысле охотникам и рыболовам.

Хозяин тайги в мифологии уйльта носил имя Доото или Доонто. Его описывали как всадника на медведе, иногда он представал в облике самого медведя. Причем считалось, что медвежий облик Доото принимает летом, а зимой он строит себе жилище внутри горы и живет там в человеческом обличье. Этот дух, как правило, благожелателен к людям, покровительствует охотникам, помогает найти дорогу домой заблудившимся в лесу.

В качестве владыки диких животных выступает также старик Ка (или Канди) — персонаж, встречающийся в фольклоре всех тунгусо-маньчжуров. В сказках он обычно является простым человеком, а в мифологических рассказах — божеством, хозяином зверей. Его представляли в образе всадника в светлых одеждах на белом коне.

Отдельные духи-покровители Буту и его жена Буту Мани были у медведей. По обычаю после удачной охоты на медведя охотник вырезал из дерева фигурку Доото — всадника на медведе — и антропоморфные фигурки с медвежьими головами Буту и Буту Мани и оставлял их в тайге.

Изображения духов. Ороки. Начало XX в. МАЭ 2169-9.

Музей антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера)

Почитание медведя у уйльта носило довольно сложный характер. Один из первых исследователей культуры народов Дальнего Востока Бронислав Осипович Пилсудский писал: «Сам по себе медведь не считается божеством, но бог высоких гор спускается иногда в шкуре медведя в долины. Медведь является слугою этого бога и потому в почестях отправление его обратно сопровождается торжеством». Под «отправлением медведя обратно» Пилсудский подразумевает медвежий праздник — череду ритуалов, благодаря которым, как уже было замечено, дух убитого зверя возвращается к своему хозяину и медведь возрождается к новой жизни.

Близок к лесным божествам хозяин гор Калгама (Калдями) — великан с остроконечной головой и двупалыми руками. Калгама помогает охотникам и рыболовам, но может и наказать человека, если тот наносит бессмысленный урон природе.

В уйльтинском фольклоре с Калгамой часто отождествляется дух Онгена, который обычно предстает в женском обличье. Согласно народному поверью Онгена похищает детей. В книге «Легенды народа уйльта», вышедшей в Красноярске в 2020 году, приводится рассказ уйльтинской женщины. Вспоминая детство, она рассказывает: «Все сказки и сказания, услышанные в тайге, несли в себе предупреждение: не ходи далеко, там опасно! Наши родители панически пугались, когда дети исчезали из поля зрения взрослых, терялись, поэтому эти страшилки помогали держать детей в стойбище. Одной из страшилок был нечистый дух, черт Онгена. Это оборотень, который появляется в обличье мужчины или женщины. Та, что появляется в обличье женщины, совершенно без бровей и имеет прекрасный голос. Своим пением она заманивает детей и уводит». Однако записанное сказание об Онгене представляет собой не просто «страшилку», а миф о том, как лесной дух напоминает людям, что, взаимодействуя с окружающей природой, они должны соблюдать определенные правила.

Однажды осенью в одном стойбище пропала маленькая девочка. Играла на улице с ребятами и вдруг исчезла. Начали люди ее искать. День ищут, другой. По лесу ходят, кричат, зовут, под каждый куст заглядывают. Десять дней искали, но так и не нашли.

Тогда родители девочки позвали из соседнего стойбища шамана. Пришел шаман, стал шаманить. Потом говорит: «Я увидел, что случилось с вашей дочкой. Играла она около дома и вдруг кто-то ее позвал. Пошла она на голос, увидела девочку одних с ней лет. Они взялись за руки и побежали в лес, добежали до небольшого холма и скрылись в нем. Этот холм — дом Онгены, а девочка — ее дочь. Теперь ваша дочка у Онгены».

Спрашивают родители: «Как же нам ее вернуть?» Шаман отвечает: «Уже никак. Онгена ей глаза смолой замазала, и она позабыла родной дом, Онгену своей матерью считать стала».

Но отец девочки все-таки пошел в лес, отыскал холм — дом Онгены. Смотрит — сидит его дочка у подножия холма и играет веткой стланика, как куклой.

Подхватил отец дочку на руки и побежал прочь. А она вырывается, кричит: «Отпусти меня! Я к маме хочу!» Отец ее успокаивает: «Мы к маме и идем», а девочка плачет: «Моя мама в лесу осталась!»

Принес отец девочку домой. Позвали шамана, стал он над ней шаманить. Успокоилась девочка, вспомнила родителей, перестала проситься к Онгене.

Прошло несколько лет, девочка подросла, стали ее расспрашивать, как жила она десять дней в доме Онгены. Говорит девочка: «Я тогда маленькая была, ничего почти не помню. Помню только, что пошла с какой-то девочкой, а потом мы с ней вместе с медвежатами играли. Дом там был большой, еда вкусная». Мать спрашивает: «А медвежата не кусались?» Девочка отвечает: «Не кусались. Очень хорошие были медвежата».

Прошло еще время. Стала девочка взрослой девушкой. Однажды сидели они вместе с матерью, шили. А отец с братьями ушли на охоту. Вдруг девушка зарычала по-медвежьи. Мать испугалась, спрашивает: «Что с тобой?» А та отвечает: «Не знаю. Чувствую, что отец и братья сейчас убивают медведя».

И правда, вскоре вернулись отец и братья с охоты, принесли медвежью тушу. Устроили медвежий праздник, с почетом проводили медведя к его хозяину.

С тех пор девушка каждый раз рычала, когда на охоте добывали медведя.

Здесь сказительница поясняет: «Такой ее Онгена сделала», — вероятно, имея в виду, что этот дух через девушку напоминает людям о необходимости устроить медвежий праздник. У уйльта он существовал в двух вариантах: зимний, когда совершалось ритуальное убийство специально выращенного в неволе медведя, и летний — проводы животного, добытого на охоте. В данном случае речь идет о летнем празднике.

Наряду с хозяевами медведей уйльта, как и другие тунгусо-маньчжурские народы, почитали хозяина тигров — Дуссы. Тигр в мифологии народов Дальнего Востока — благожелательное к людям существо, но иногда его облик мог принимать самый страшный из злых духов Амба, и тогда спастись от него человеку очень трудно.

Впрочем, в одной из уйльтинских мифологических сказок Амба в образе тигра выступает не столько как злой дух, сколько как охранитель лесных порядков, а затем вообще превращается в благородного зверя и вместе с человеком сражается со злыми силами:

Жил один старик-охотник с сыном. Сын был сильным и храбрым, никого не боялся: ни людей, ни зверей, ни злых духов.

Однажды пошли отец и сын в тайгу ставить ловушки. Старик ступает неслышно, как положено в лесу, а юноша шагает широко, так что трещат у него под ногами ветки. Говорит отец: «Зачем шумишь? Услышит Амба, рассердится, плохо нам придется!» А сын громко, во весь голос отвечает: «Пусть слышит! Я его не боюсь!»

Вот поставили они ловушки, стали устраиваться на ночлег. Построили шалаш, выпили чаю и легли спать. Утром проснулись, а выйти из шалаша не могут. Амба, принявший образ тигра, свернулся вокруг шалаша клубком, загородил выход своим полосатым телом.

Т. В. Муравьева. Амба.

Архив автора

Целый день просидели отец и сын в шалаше. А ночью старику явился во сне Амба и сказал: «Старый человек, ты передо мной ни в чем не виноват, завтра я тебя выпущу. А вот сын твой останется моим пленником».

Утром видят охотники: чуть-чуть отодвинулся Амба от входа. Протиснулся старик в образовавшуюся щель, выбрался наружу, а для широкоплечего сына она слишком узка. Пытается парень пролезть и так и эдак, но ничего у него не выходит. Тогда достал он кисет с табаком, высыпал на ладонь и бросил через щель туда, где была морда тигра. Чихнул Амба, содрогнулся всем телом, щель на один миг стала шире — и сын старика успел выскочить из шалаша. Рассвирепел Амба, хотел парня схватить, но тот быстро залез на березу, притаился среди ветвей. Прыгнул Амба за ним следом, вцепился в березовый ствол, вонзились его когти глубоко в древесину и застряли там намертво. Не может Амба двинуться ни вверх, ни вниз. А юноша спокойно спустился с дерева на землю с другой стороны.

Набрали они с отцом воды из реки, развели огонь, приготовили себе поесть. А тигр так и сидит на березе. Наконец он взмолился: «Помоги мне, человек! Я признаю́, что ты сильнее меня!»

Сжалился парень над Амбой, вытащил его когти из березового ствола. Спрыгнул тигр на землю и говорит: «Спасибо тебе, человек! Но раз уж ты такой сильный, помоги мне еще раз. Наш тигриный род давно воюет со свирепым, могучим великаном, но мы никак не можем его одолеть. А перед твоей силой он не устоит». — «Ладно, — говорит парень. — Вези меня в ваши владения!» Вскочил он Амбе на спину, и они понеслись быстрее ветра.

Вот достигли тигриной земли. Встретил их старый тигр, отец Амбы, и зарычал: «Зачем привез ты сюда человека?» Отвечает Амба: «Этот человек сильнее и храбрее самого сильного и храброго из нас. Он поможет нам, наконец, одолеть нашего врага!»

Привели тигры юношу в чистое поле, зажгли девять раз по девять огней. Тут содрогнулась земля, завыл ветер, налетел, как буря, злой дух-великан. Бросились на него тигры, вцепились когтями и зубами. Но великан рассыпался на девятерых братьев-близнецов, рожденных в один день одной матерью. Окружили они тигров со всех сторон, стали колоть их острыми копьями.

Тут сын охотника быстро срубил молодое деревце, сделал из него копье и бросился на помощь тиграм. Отступили девять братьев перед копьем, сделанным человеческими руками, снова стали одним великаном. Развернулся великан и обратился в бегство.

Вернулись тигры вместе с парнем в свой дом. Вышла им навстречу молодая тигрица, сестра Амбы, и превратилась в красивую девушку. Говорит старый тигр человеку: «Ты помог нам одолеть великана, за это я отдам тебе в жены мою дочь». Женился сын охотника на девушке-тигрице, и ушли они к людям.

Так люди и тигры стали родственниками.

Героиней сказок разных народов очень часто становится лиса. С мифологической точки зрения она символизирует переходное состояние: конец лета и начало зимы, границу между двумя мирами. Не случайно во многих сказках и мифологических рассказах герой попадает в иной мир через лисью нору. По некоторым сведениям, уйльта среди прочих духов почитали и Сюл Эндур — духа-лисицу. Хитрая бездельница лиса обычно выступает как отрицательный персонаж, но невольно вызывает восхищение своей находчивостью и умением благополучно выходить из самых сложных ситуаций.

Повадилась лиса таскать птенцов у разных птиц. Однажды подкрадывалась она к гнезду цапли, но дедушка-цапля был настороже. Схватил он лису своими когтями, перенес на маленький островок посреди моря и сказал: «Живи теперь здесь до конца своих дней». А сам улетел. Села лиса у самой воды и заплакала: «Сиё-сиё! Жила я на отцовской-материнской земле! Сиё-сиё! Утащил меня дедушка-цапля на далекий остров!»

Высунула из воды голову нерпа, спрашивает: «Эй, лиса, почему плачешь?» — «Разве я плачу? Это я так пою». Нырнула нерпа обратно в воду, а лиса призадумалась. Потом стала звать: «Эй, нерпа, покажись! У меня к тебе вопрос есть». Та вынырнула, а лиса спрашивает: «Скажи, много ли у тебя родни?» — «Уж побольше, чем у тебя!» Говорит лиса: «Быть того не может. Давай я позову своих родственников, а ты — своих, и мы посчитаем, у кого родни больше». — «Ладно, зови свою родню».

Скрылась нерпа в волнах, а лиса стала по острову туда-сюда бегать, на земле следы свои оставлять. Тут приплыла нерпа, а с нею нерп видимо-невидимо. Спрашивает нерпа: «Где же твоя родня?» Отвечает лиса: «Вы бы еще дольше собирались! Мои родственники вас ждали-ждали — вон сколько следов оставили, — не дождались и ушли. Но, раз уж вы здесь, давайте я вас посчитаю. Только встаньте друг за другом, чтобы удобней было считать». Выстроились нерпы одна за другой, протянулась их вереница до самого берега. Прыгнула лиса на спину первой нерпы, говорит: «Раз!» Прыгнула на спину второй, говорит: «Два!» И дальше поскакала: «Раз-два, раз-два!» Так и выскочила на берег. Нерпа кричит: «Ну что, сколько нас?» А лиса отвечает: «Откуда ж я знаю? Я только до двух умею считать!» Взмахнула хвостом и убежала.

Духа-хозяина водной стихии уйльта называли Тэому. Он представлялся в образе длиннобородого старика. Вместе со своей женой, хозяйкой моря, Тэому обитает на морской глубине, но временами поднимается на поверхность, и люди видят его сидящим в лодке. Также он мог являться в облике косатки, а его жена — в облике нерпы.

К Тэому попадали утопленники, но только те, тела которых не были найдены. Чтобы отыскать утонувшего человека, родственники выходили на берег и звали его по имени. Но даже если тело находилось, водяные духи могли попытаться забрать утонувшего к себе. Чтобы этого не случилось, соблюдались особые правила: покойника не вносили в дом, а оставляли снаружи, укрывали его шкурами домашних оленей, вокруг разводили костры и несколько вооруженных людей охраняли тело до момента погребения.

Водяным духам приносили в жертву табак, растительную пищу и мясо лесных зверей, причем особенно угодным им подношением считались олени. Приносить им в жертву рыбу или мясо морских животных запрещалось, поскольку они и так принадлежат Тэому.

В одной из быличек рассказывается, как двое охотников отправились на нерпичий промысел, но их лодку унесло в открытое море — и они попали в гости к хозяину и хозяйке моря. Те помогли им благополучно вернуться домой, потребовав за это, чтобы охотники принесли им в дар двух оленей — белого и пестрого. Один из охотников, как и договаривались, принес в жертву белого оленя, а второй, не сумев найти пестрого, заменил его черным. Первый охотник благополучно дожил до глубокой старости, а второй через несколько лет умер.

Жил на берегу реки один старик, рыбу ловил. И был у него ручной медведь. Старик его вырастил, выкормил, был тот медведь ему вместо сына и всегда ходил вместе с ним на рыбалку.

Однажды вечером ставил старик сети и вдруг увидел на берегу в излучине реки пеструю нерпу. Говорит медведю: «Ты лодку карауль, а я пойду нерпу добывать. Сошью из ее пестрой шкуры себе одежду».

Взял старик тяжелую палку и стал подкрадываться к нерпе. Подкрался на расстояние одного ремня, оглушил ее ударом палки, схватил за ласты. Да только нерпа стала вырываться. Барахтаются они на песке, но старик думает: «Ни за что не отпущу!» А нерпа все ближе и ближе к реке и затащила старика в воду, утянула на самое дно.

Очнулся старик в хорошем доме. Светло, тепло, огонь горит, красивые чашки стоят, шкуры висят. А двери в том доме нет. Думает: «Куда же это я попал?» И тут увидел пеструю нерпу. Говорит нерпа: «Ты меня убить хотел. Зачем?» Удивился старик, что зверь человеческим голосом разговаривает, и спрашивает: «Ты нерпа или человек?» А нерпа отвечает: «Я владычица моря!» Испугался старик, подумал: «Вот беда-то! Чуть владычицу моря не убил!» А нерпа говорит: «Так уж и быть, отпущу тебя домой, если ты отдашь мне своего медведя».

Жалко старику расставаться с медведем, но делать нечего. «Ладно, — говорит, — отдам. Только как же мне на берег выбраться?» — «Я тебе дам лодку и сама тебя до берега провожу».

Причалил старик к берегу. Говорит медведю: «Прости, но я отдаю тебя владычице моря». А нерпа сказала: «Теперь три года будет у тебя удача в рыбной ловле: я буду тебе рыбу посылать».

Скрылась нерпа под водой вместе с медведем. А старик с тех пор стал много рыбы ловить и сильно разбогател.

Этот мифологический рассказ был записан в 1937 году. Примечательно, что рассказчик в конце заметил: «Только это не правда, это — сказка». Моменты, указывающие на то, что этот сюжет уже не воспринимался как миф, содержатся и в самом рассказе: медведь, изначально наверняка выращенный для медвежьего праздника, здесь превращается просто в домашнее животное; старик удивился, что нерпа говорит как человек, хотя для мифологического восприятия мира в этом не было ничего необычного.

Интересно также то, что владычица моря требует себе в жертву медведя. Здесь можно усмотреть намек на противостояние водяных и таежных духов, характерное для тунгусо-маньчжурской мифологии. Более отчетливо это противостояние представлено в родовом предании уйльтинского рода Ториса:

Как-то раз один человек из рода Ториса отправился на охоту. Возвращаясь домой, он поднялся на вершину прибрежной скалы и увидел тюленя, который дрался с медведем, причем первый из них явно одолевал своего противника. Человек решил помочь медведю и выстрелом из лука убил тюленя. Медведь убежал в тайгу, а человек вернулся домой.

Ночью во сне он услышал чей-то суровый голос, который говорил, что отныне всему его роду запрещено жить у моря и охотиться на морских зверей. Проснувшись, охотник рассказал об этом сне своим родичам, и на другой же день все люди из рода Ториса откочевали в горы.

Однако через несколько лет этот человек все же решился приблизиться к морю. Он поднялся на ту самую скалу, и там на него внезапно напал огромный тюлень. Человек испугался, прыгнул со скалы, скатился по склону. А тюлень за ним следом, но угодил в развилку старого дерева и застрял. Чувствует, что не может освободиться, и стал просить человека: «Помоги мне, мы больше не будем враждовать!» Человек освободил тюленя, после чего люди из его рода вернулись на морское побережье и стали, как прежде, охотиться на морского зверя.

Особое место среди духов стихий, которых почитали все тунгусо-маньчжуры, занимал хозяин огня Пудя. Человек надеялся на его покровительство везде: и дома, и в тайге, и во время морского промысла. Пудю угощали, бросая в огонь кусочки пищи и во время домашней трапезы, и после удачной охоты, и во время праздника, посвященного хозяевам моря. Уйльтинская молитва, обращенная к Пуде, имела всеобъемлющий характер и звучала так: «Сделай, чтобы я везде хорошо ходил, показывай зверя на небе и на земле, счастья дай».

ДУХИ ИЗ НИЖНЕГО МИРА

Главой злых духов в мифологии уйльта был Карау Амба — владыка нижнего мира. Это чудище, у которого «зубы как сосульки во рту, длинный хвост, шерсть с наростами и медвежьи лапы». Ему подчиняются злые духи Амба, или Амбаны, которые могут принимать любое обличье и селиться где угодно: в тайге, в горах, на заброшенных стойбищах. Согласно народным поверьям чутьем на злых духов обладают ездовые собаки, особенно вожак упряжки.

Один человек ехал на собаках через тайгу, но вдруг поднялась метель, он заблудился и оказался у заброшенного стойбища. Все его жители давно умерли от какой-то болезни, жилища развалились, уцелел только один дом, да и тот наполовину сгнил. Человек знал, что в обезлюдевшем селении могут поселиться злые духи, но все же распряг собак, оставил их снаружи и зашел в дом. Там во всех четырех углах горело по огню, а посередине сидел старик огромного роста с длинной седой бородой.

Посмотрел старик на незваного гостя, и тот вдруг стал повторять за ним все его движения: поднял старик руку — и человек поднял, закашлялся старик: «Эхэ-эхэ!» — и человек начал кашлять. Понял незадачливый путник, что попал во власть злого духа. Тут старик вынул длинный нож и замахнулся на человека. А тот не может не то что бежать, даже пошевелиться.

Но вдруг прогнившая дверь рассыпалась в щепки, и в дом одним прыжком влетел пес — вожак упряжки. Бросился пес на старика, а человек сумел выскочить наружу. Быстро запряг оставшихся собак и погнал упряжку подальше от страшного места. Когда отъехал уже далеко, на нарты вдруг упал мертвый пес-вожак, которого убил злой дух. Так собака-вожак свою жизнь отдала черту. Жизнь своего хозяина спасла своей смертью.

Особой разновидностью злых духов были чагду, которые вселялись в старые, брошенные вещи.

Одна девушка вышла замуж в дальнее стойбище. Жили они с мужем дружно, через год у них родился сын, но молодая жена очень скучала по своим родным и наконец собралась их навестить.

Запрягла оленя, завернула ребенка в теплые шкуры, поставила колыбель на нарты, привязала покрепче и пустилась в путь. Поздним вечером приехала в родное стойбище. Вот и чум ее родителей. Над крышей вьется дымок, значит, готовится еда, внутри слышны голоса. Женщина отвязала от нарт колыбель с ребенком, подошла к двери. Дверь распахнулась, из чума повеяло домашним теплом. Положила женщина колыбель в чьи-то протянутые ей навстречу руки и хотела вой­ти, но вдруг все исчезло. Смотрит женщина: стоит она в темноте посреди покинутого стойбища, кругом ни души, вместо чумов торчат голые жерди, а где-то вдали затихает плач ее ребенка.

Охватил женщину ужас. Бросилась она к своему оленю и взмолилась: «Ньораа52, найди путь, по которому откочевали мои родные!» Олень был старый и умный, он сразу почуял, что люди покинули стойбище всего несколько дней назад, и понесся быстрее птицы по еще не остывшему следу. Женщина едва успела вскочить на нарты.

Ночь еще не достигла середины, а олень уже привез свою хозяйку на новое место, куда перекочевали ее родные. Выбежали женщине навстречу отец и мать, братья и сестры. Зарыдала женщина, рассказала, что ее сына в покинутом стойбище утащила нечистая сила. Мать сказала: «Наверное, мы забыли там какие-то вещи и в них вселились чагду. Это они утащили нашего внука». Отец и братья взяли свои луки, колчаны со стрелами и отправились на место прежнего стойбища.

Видят — стоит остов их чума, а внутри валяется пара старых утта53. Натянули мужчины свои луки, вонзилось в старые утта сразу несколько стрел. Завыл чагду страшным голосом и издох.

И тут же под жердями чума появилась колыбель с ребенком. Подхватила женщина сына, стала целовать.

Погостила она у родных, потом вернулась домой. И с тех пор всегда всем говорила, что нельзя бросать без присмотра старые вещи.

К числу полуфантастических злобных чудовищ в фольклоре уйльта относятся красные волки (по-уйльтински дяргули). В реальности это маленькие, гибкие зверьки, хищные и прожорливые. Проникнув в стойбище, они пожирали съестные припасы, сгрызали вещи, сшитые из шкур. Люди ненавидели их и боялись.

Однажды осенью двое братьев из рода Гетта отправились ставить силки на зверя. Поднялись вверх по реке, потом прошли по берегу. Там, где река делает крутой поворот, остановились, развели костер, попили чаю.

Потом старший брат пошел в лес посмотреть, есть ли там звериные следы. Поднялся на гору, увидел следы большого медведя и множество мелких следов красных волков.

Вернулся он к костру, говорит младшему брату: «Беда! В лесу красные волки. Они погнались за медведем и, наверное, уже обглодали его до костей так, что он и зарычать не успел. Нам опасно здесь оставаться, надо уходить на другое место».

Сели они в лодку, поднялись до самых верховьев реки. Там сошли на берег, целый день охотились в лесу, добыли дикого оленя, вечером стали устраиваться на ночлег. Братья знали, что красные волки боятся воды, поэтому перекинули через реку несколько древесных стволов и на этом мосту улеглись спать.

Ночью младший брат проснулся от какого-то шума, разбудил старшего. Старший прислушался и сказал: «Где-то в стойбище собаки лают, неспокойно там. И нам лучше приготовиться к нападению». Взяли братья по тяжелой палке, встали посреди моста плечом к плечу.

И вот показались на берегу красные волки, поползли по мосту к братьям. Стали братья бить их палками и сбрасывать в реку; поплыли по воде убитые волки, как осенние листья. Но по мосту ползли все новые и новые. До самого рассвета сражались братья с волками. И вот остался в живых один только вожак. Не посмел он приблизиться к братьям, развернулся и убежал в тайгу.

С той поры не стало в округе красных волков. А братья из рода Гетта прославились как храбрецы.

УЛЬЧИ

Ульчи живут в Хабаровском крае. Их численность — около двух с половиной тысяч человек. По языку они близки к нанайцам, а по культуре — к нивхам.

Места расселения ульчей изобилуют реками, самой крупной из которых является Амур, поэтому их основным занятием издавна была рыбная ловля. Предположительно этноним ульчи означает «рыболовы». Однако так представители этого народа называли себя, лишь общаясь с чужаками. Между собой они предпочитали именовать себя нани — «здешние люди», «жители этой земли».

Ульчи также занимались охотой, но только в качестве подсобного занятия. Основным охотничьим оружием у них был лук, который зимой мог использоваться также в качестве лыжной палки.

Ульчи вели оседлый образ жизни, селения располагались по берегам рек и состояли из двух-пяти домов. Зимние жилища строились из бревен и обычно отапливались двумя очагами, один из которых посвящался лесному божеству Дуэнте, второй — духам воды тэму; летние постройки представляли собой каркас из жердей, покрытый корой.

В жилище ульчи. 1861 г.

E. G. Ravenstein. The Russians on the Amur, 1861

Мифологические представления ульчей в основном сходны с представлениями других тунгусо-маньчжурских народов.

НАЧАЛО ВРЕМЕН: ДВА СОЛНЦА И ПОЯВЛЕНИЕ СМЕРТИ

В качестве бога-творца ульчи, как и уйльта, почитают Хадау, которого они называют также Ундё. Краткий миф о нем, записанный Александром Михайловичем Золотарёвым, звучит так:

Хадау в земле родился. Он убил два солнца, и тогда появились люди. Он был хозяином земли. Люди раньше никогда не умирали. Как умрет, душа снова возвращается в тело через дыру. Хадау рассердился и заткнул дыру. Люди стали умирать. Теперь люди в Були живут, рыбу ловят, но вернуться не могут.

Несмотря на краткость изложения, здесь присутствуют практически все мифологические мотивы, относящиеся к началу времен, известные тунгусо-маньчжурским народам: множественность солнц, возникновение человеческого рода, установление людской смертности, наличие дороги в нижний мир, который ульчи называют Були.

О появлении на земле первых людей в ульчской мифологии сохранился также и более развернутый рассказ:

В изначальные времена росла на берегу большой реки могучая пихта, и вот в ее сердцевине сам собой появился человек, которого звали Кондолину. А ниже по реке рос высокий кедр, и под его корнями, тоже сама собой, появилась девушка по имени Аджуа. И были они единственными людьми на земле.

Однажды вылез Кондолину из ствола пихты, и Аджуа выбралась из-под корней кедра. Пошел Кондолину вниз по реке. Видит — стоит кедр, а под ним сидит красивая девушка и на свою тень смотрит. Поздоровался с ней Кондолину, сел рядом. Говорит девушка: «А я и не знала, что на свете есть еще человек». Отвечает парень: «И я думал, что один живу на земле».

Сидят они так, разговаривают, вдвоем одну трубку курят. Потом Аджуа сказала: «Идем ко мне в дом». Сварила она котел рыбной похлебки, налила в деревянную миску, поставила на низкий столик-дэрэ. Расстелила возле него ковер, усадила рядом с собой Кондолину. Стали они одной ложкой по очереди похлебку черпать, одной парой палочек рыбу брать.

Поели, потом вместе спать легли.

Остался Кондолину жить с Аджуа, стали они мужем и женой.

Через некоторое время забеременела Аджуа и родила двух дочерей-близнецов. А через год — двоих близнецов-сыновей. Мальчики, едва родившись, на ноги встали, на пятый день от роду на охоту пошли. Сначала зайцев и белок добывали, потом стали и на лося, и на медведя ходить. Сестры тоже подросли, стали хозяйством заниматься.

Далее в мифологический рассказ вплетается явно другой сюжет, в котором Кондолину и Аджуа названы братом и сестрой (подобный мотив, как уже было отмечено, известен многим тунгусо-маньчжурским народам). Сыновья узнаю́т от лесных зверей, что рождены в кровосмесительном браке; звери насмехаются над ними, называют «лепешкиными детьми». Оскорбленные и возмущенные юноши рассказывают об этом сестрам, и они все вместе решают: «Стыдно нам теперь вместе жить. Мы своими дорогами пойдем». После этого следует рассказ о превращении всей семьи в различных духов, настолько выразительный, что его лучше не пересказывать, а процитировать полностью.

Младший сын сказал: «Через спину перекачусь, запла́чу, в страну лесных людей пойду, лесным человеком пойду становиться54. Туда приду, буду детей отбирать. Все, кто плохой дорогой пойдет, со мной суд иметь будет». Так сказавши, на золотых крыльях вылетел, к небу поднялся. Потом за ним старший брат поднялся, заплакал, на билду55 сел, сказал: «Через спину перекачусь, запла́чу, я таежным человеком, хозяином тайги пойду становиться. Кому таежный путь петь-воспевать предназначено выбирать буду». Потом в ярга дуса превратился, в тайгу ушел. Тогда младшая сестра сказала: «Через спину перекачусь, запла́чу, братья все ушли, как же я одна останусь? Я вместе с братьями за ними уйду. Я же хозяйкой неба пойду становиться, хозяйкой солнца пойду становиться, потом назначать буду разные болезни, чертей-амба всех их буду выбирать». Потом та девушка поднялась, дуса сиула стала, улетела. Тогда старшая сестра закричала: «Через спину перекачусь, запла́чу. Младшие все ушли, я тоже пойду лесным человеком становиться». Когда она кончила, мать сказала: «Через спину перекачусь, запла́чу. Я же за своими детьми пойду, водяной женщиной стану. Водяной ставши, простым людям, детям хозяина воды молящим, рыбу давать стану». Так сказавши, в воде живущей женщиной стала. Тогда за ней отец поднялся, сказал: «Мои дети, жена в разные стороны разошлись, как же я теперь буду? Дэрки дуса становиться пойду, из простых людей выбирать буду шаманов».

Очень ценно то, что в этом фрагменте приведены ульчские наименования некоторых духов: ярга дуса — дух тайги; силуа дуса — дух солнца; дэрки дуса — дух, дарующий шаманскую силу, — и описаны их функции. Однако у разных групп ульчей одни и те же духи могут называться по-разному, и некоторые из приведенных имен нигде более не упоминаются.

«ДОРОГА ТАЕЖНОГО ЧЕЛОВЕКА»

Ульчи, как и другие тунгусо-маньчжурские народы, почитали божество неба Боа (у ульчей Ба) Эндури, однако, по наблюдению известного исследователя культуры народов Амура Анны Васильевны Смоляк, представления о нем как о владыке мира «были характерны в основном для шаманов, а простые люди верили в духов-хозяев (эдени)», так что ульчи «чаще говорили не о божествах, а о “хозяевах”».

Культ природы и духов-хозяев не только очень древний, но и очень устойчивый. А. М. Золотарёв отмечал существовавший у ульчей еще в 1930-х годах обычай, согласно которому перед началом охоты полагалось подбрасывать кусочки угощения вверх — к небу, кидать на землю и раскидывать по сторонам, приговаривая: «Сопка, получай! Земля, получай! Вода, получай!» «В этом незамысловатом молении, — пишет Золотарёв, — в неприкосновенности сохранился пантеистический культ трех начал: неба (гора-небо), земли и воды, притом в нерасчлененной форме, когда моление совершалось одновременно перед всеми тремя стихиями».

Но разумеется, обращались к духам каждой стихии и в отдельности: духам неба, духам земли, которая обычно отождествлялась с тайгой, духам воды.

Формулы молений передавались из поколения в поколение и должны были произноситься абсолютно точно, без всяких изменений. Особенно важно было назвать по именам всех богов и духов, к которым обращались молящиеся. Считалось, что, если хоть одно имя будет пропущено, дух обидится и это приведет к различным бедствиям. Руководил ритуалом и произносил молитвенное обращение кто-нибудь из старейших представителей рода, но, если в силу возраста его начинала подводить память, избирали нового руководителя обряда, помоложе.

Моление небу обычно совершалось один раз в год, в мае, перед началом сезона охоты на нерп, или в октябре, перед началом охоты на соболей. Ульчские духи неба, по некоторым сведениям, именовались Морма и Симуни, в жертву им приносили свинью.

Моление в честь небесных духов было родовым, то есть каждый ульчский род совершал его отдельно, так, чтобы представители других родов об этом даже не знали. День моления назначали старики, они тайно оповещали об этом всех родичей, в том числе живущих в других поселениях. В назначенный день на рассвете несколько мужчин шли в тайгу и вырубали молодое деревце (осину или лиственницу), очищали от веток и втыкали в землю возле дома. К вершине привязывали длинную веревку, протягивали ее через специальное отверстие под крышей жилища (чонко) и другим концом привязывали к шесту, установленному в доме. На наружную часть веревки подвешивали маленькие металлические фигурки духов-эзэхе, которые должны были передать небесным хозяевам просьбы людей и отнести им жертвенную пищу.

Старший в роду брал в руки два лебединых крыла с привязанными к ним бубенчиками, взмахивал ими, чтобы привлечь внимание духов неба, и произносил молитву: «Морма, отец! Симуни, мать! На лицо детей своих взгляни! На нашу жизнь посмотри! Жертву нашу прими, пусть не попадет она к злым духам амба!» (Имелось в виду, что злые амба не должны перехватить посланцев по пути.)

После этого закалывали жертвенную свинью, ее кровью брызгали в небо. Мясо несли в дом и варили, сердце свиньи разрезали на маленькие кусочки, и каждый из присутствующих мужчин бросал по кусочку в чонко, приговаривая: «Небо, получи! Позволь нам хорошо жить, без горя и без болезней жить, удачу на охоте нам дай!»

Закончив молитву, снимали с веревки эзэхе и складывали в особый ящик; помещение окуривали багульником, после чего можно было приглашать в гости соседей, принадлежавших к другим родам, и устраивать совместную трапезу. В застолье принимали участие мужчины и замужние женщины, девушки сидели в стороне.

Как и другие тунгусо-маньчжурские народы, ульчи почитали хозяев воды (тэму), причем различали обычных тэму, которых называли тэму-ни — водяные люди, и главного — Тэму эзе, водяного хозяина.

Моление в честь духов воды устраивалось поздней осенью, когда Амур покрывался льдом. Такой обряд каждый род также проводил самостоятельно.

Для угощения духов воды использовалась особая ритуальная посуда охома — деревянная миска, вырезанная в виде утки или рыбы, которая хранилась у старейшины рода и передавалась из поколения в поколение. Золотарёв отмечает, что таких охом «очень немного и они очень старые».

Посуда в форме рыбы. Ульчи. До 1927 г. МАЭ 3618-177.

Музей антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера)

В день моления в доме в определенном порядке расставляли фигурки, изображающие духов, и готовили ритуальную пищу: различные каши с добавлением брусники, холодец из рыбьей кожи и пр. Вечером, когда стемнеет, охому наполняли всеми видами ритуальной пищи, мужчины ставили ее на нарты, рядом складывали фигурки духов и шли на берег Амура. Женщины оставались дома.

Во льду делали прорубь, фигурки духов расставляли вокруг, после чего каждый из участников моления брал из охомы по кусочку ритуальной пищи и бросал в воду. Старейшина рода произносил молитву: «Тэму, помоги. Пусть этой зимой рыба хорошо ловится. Пусть все мы будем здоровы: и наши жены, и наши дети. Пусть будет у нас достаточно пищи». Молитва произносилась дважды. Первый раз она была обращена к простым тэму, второй — к главному.

Затем в охому клали кусок амурского льда, который должен был символизировать рыбу, собирали фигурки духов, после чего участники ритуала возвращались домой. К их возвращению гасили огонь, чтобы в доме было темно и женщины не могли увидеть принесенный с Амура лед, — считалось, что в противном случае в течение всего года не будет удачи в рыболовном промысле. В темноте украшали заранее приготовленными священными стружками фигурки духов, себя, детей, а когда лед в охоме полностью таял, зажигали свет и приступали к общей трапезе вместе с соседями. Ели из охомы особыми, специально изготовленными для этого ложками, которые потом выбрасывались.

Если сезон зимней рыбалки начинался неудачно, в середине зимы в честь тэму устраивали еще одно моление. Причем в этом случае пытались вызвать у тэму жалость, для чего в воду вместе с жертвенной пищей бросали всякий мусор и говорили: «Мы так обеднели, что вынуждены питаться мусором».

Повторяющиеся неудачи в промысле ульчи объясняли тем, что кто-то нарушил закон бережного отношения к водным обитателям и тем самым разгневал тэму.

Однажды и в море, и в амурских водах исчезла вся рыба. Изо дня в день рыбаки возвращались домой без улова. Начали люди голодать. Осенью отправились семеро рыбаков на морской промысел в надежде хоть что-нибудь добыть, но не поймали ни одной даже самой мелкой рыбешки. Вдруг опустился на воду туман, поднялся сильный ветер — и лодку с рыбаками унесло в открытое море.

Полмесяца носило их по волнам. Съестные припасы закончились, шестеро рыбаков, один за другим, умерли с голоду. Остался в лодке один, последний. Наконец прибило его к незнакомому берегу.

Сошел рыбак на землю, отправился людей искать. Долго шел, но не встретил ни одного человека, не увидел ни одного селения и только уже поздним вечером заметил на вершине скалы одинокий домик. В окошке виднелся свет, над крышей вился дымок.

Деревня ульчи. 1861 г.

E. G. Ravenstein. The Russians on the Amur, 1861

Поднялся рыбак на скалу, зашел в дом. Видит — сидят у огня седые старик и старуха. В доме тепло, над огнем висит большой котел, и в нем кипит вода. Остановился рыбак у двери, поздоровался с хозяевами. Старик говорит: «Садись, сынок. Ты, наверное, голодный?» Отвечает рыбак: «Голодный. А шестеро моих товарищей от голода умерли». Говорит старуха: «Сейчас мы тебя накормим», а сама протягивает старику рыболовный крючок. Запустил старик крючок в котел, вытянул большую вареную рыбу. «Ешь, — говорит, — сынок, не стесняйся». Съел парень рыбу, а старик вытянул из котла вторую, потом третью. Наелся рыбак до отвала. Смотрит — огонь погас, а вместо котла образовалось прямо посреди дома большое озеро и плавает там разная рыба: и летняя кета, и осенняя горбуша.

Удивился рыбак, а старик говорит: «Мы с моей старухой — хозяева воды и всего, что в ней водится, — посылаем рыбу навстречу рыбакам, чтобы вам, людям, было чем кормиться. Да только в последнее время стали вы ловить рыбы больше, чем можете съесть. Много рыбы из-за этого испортилось, много рыб вы понапрасну загубили. Вот мы и перестали вам рыбу посылать, поэтому приходится вам голодать. Когда вернешься домой, объясни это своим родичам и односельчанам». Говорит парень: «Объясню непременно. Только как мне домой вернуться?»

Снял старик с полки деревянную охому и сказал: «Вот на этой посудине быстро до дома доберешься». Испугался парень: как на охоме море переплыть? А старик говорит: «Не бойся. Я буду следить, чтобы ты благополучно до дома добрался».

Тут стала охома величиной с лодку. Сел в нее парень, старик хлопнул по ее боку ладонью — и охому подхватило большой волной, понесло по морю. Утром солнце взошло за ее кормой, вечером ушло за горизонт перед носом. Достиг рыбак родного селения.

Выбежали ему навстречу родичи и односельчане, обрадовались: они ведь считали его погибшим. Рассказал парень обо всем, что с ним случилось, и о том, что велел передать им хозяин воды.

Жители селения наготовили много жертвенной пищи, отнесли на берег Амура, опустили в воду. Потом попросили у Тэму-эдени прощения и поклялись никогда больше не губить рыбу понапрасну. Клятву свою они держали крепко, и хозяева воды всегда посылали им хороший улов.

Целый ряд божеств и духов-хозяев был связан тайгой и охотничьим промыслом. Покровителем охотников считался и сам творец мира Ундё (Хадау). Ему совершали благодарственное моление, когда мальчик-подросток становился охотником и добывал своего первого соболя.

Помогал охотникам в промысле и дух-хозяин земли На-эдени, поскольку таежным охотникам вся земля представлялась тайгой. По своим функциям На-эдени был близок к хозяину тайги Дуэнте-эдени, представлявшемуся в образе огромного медведя с девятью горбами.

Как и у других тунгусо-маньчжурских народов, у ульчей существовал культ медведя и регулярно устраивался медвежий праздник. Во время этого праздника все ритуалы должны были соблюдаться неукоснительно, малейшее нарушение могло привести к тому, что медведь явится к своему хозяину обиженным на людей, и тогда с охотничьей удачей придется надолго распрощаться.

В одном из ульчских мифов рассказывается как раз о случае, казалось бы, мелкого нарушения ритуала, которое привело к весьма серьезным последствиям. Миф называется «Дорога таежного человека» и относится к так называемым судалини — особому жанру фольклора, представляющему собой руководства к проведению того или иного обрядового действа. Миф «Дорога таежного человека» — свод правил для проведения медвежьего праздника, однако его сюжет довольно сложный и насыщен интереснейшими бытовыми подробностями:

Жила одна девушка с двумя братьями. Однажды ей приснилось, что она должна выйти замуж за медведя — таежного человека.

Утром девушка сказала братьям: «Я не могу больше с вами жить. Уйду в тайгу и там медведицей стану». Опечалились братья, заплакали. Жалко им с сестрой расставаться. А сестра говорит: «Вы меня и моих детей-медвежат еще увидите. Я приду к вам во сне и расскажу, что надо делать, чтобы и таежным людям, и вам было хорошо».

Оделась она в праздничную одежду, надела украшения, взяла узорную сумку со своими принадлежностями для рукоделия и ушла в тайгу. Братья захотели взглянуть на сестру в последний раз, пошли по ее следам. Сначала были видны на дороге человеческие следы, потом превратились они в медвежьи.

Вернулись братья домой, а девушка, теперь уже ставшая молодой медведицей, вышла к реке, пошла вверх по течению, поднялась на сопку и увидела там берлогу, в которой спал большой медведь. Приоткрыл он один глаз, подвинулся, дал девушке место рядом с собой.

Осталась девушка жить в берлоге, и через некоторое время почувствовала, что беременна. Однажды утром проснулась она, смотрит — нет рядом мужа-медведя, а вместо берлоги человеческое жилище. И сама девушка снова стала человеком. Испугалась она, подумала: «Как же я рожать буду?» А ей кто-то отвечает: «Зачем беспокоишься? Думаешь, одна живешь? Мы все вместе живем!» Смотрит — и правда, не одна она в доме. На главном месте у очага сидит старик, на лавке у стены на женской половине — старуха, на мужской — мужчина помоложе.

Говорит старик этому мужчине: «Чего ты ждешь? Жене твоей скоро рожать, надо приготовить ей место». Мужчина взял топор и вышел из дома. А старик говорит девушке: «Садись на билду». Испугалась девушка: «Разве можно мне, обычному человеку, на билду садиться?» — «Ты теперь не обычный, ты таежный человек, наша родня. Садись, не бойся».

Села девушка на билду, и тут же начались у нее родовые схватки. В это время муж вернулся в дом, принес много разных веток, положил рядом с ней, сделал мягкую подстилку. Легла роженица на подстилку, стонет, мечется. Муж развел в очаге огонь, стал бросать туда разную еду и петь голосом таежного человека56.

Говорит старик: «Надо приготовить еще две подстилки. Твоя жена родит не простого ребенка, у нее близнецы будут». Принес муж еще веток, сделал еще две подстилки. Старуха взяла женщину за бока, помогла перебраться на другую подстилку, затем на третью.

Потом старуха вышла, и тут же послышался звук музыкального бревна57. В тайге закричал филин, да так громко, что содрогнулись земля и небо, и женщина наконец разродилась двумя медвежатами. Один весь черный, а у другого на шее белая полоска.

Стали медвежата расти. Однажды старик сказал женщине: «Послушай, невестка, давно не ели мы человеческой еды. Иди к своим братьям, скажи, пусть пришлют какого-нибудь угощения нам и нашим внукам».

В ту же ночь увидели братья во сне свою сестру в обличье медведицы и ее сыновей-медвежат. Сказала она братьям: «Завтра идите на сопку в верховьях реки, там наша берлога. Мою душу сразу освободите от тела, а детей моих пригласите в гости, чтобы потом отправить обратно с подарками».

Собрались братья, пошли к берлоге. Сделали все, как сестра велела: медведицу убили, медвежат с собой увели. Привели в дом, стали готовиться к празднику. А это дело небыстрое, не один день пройдет, пока все будет готово. Живут медвежата в доме как дорогие гости. Жены братьев готовят для них разные кушанья, и ульчские, и маньчжурские. Братья медвежат потчуют: старший — того, что с белой полоской, младший — черного.

В один из дней вил старший брат из тальника веревку. Потом понес угощение медвежонку. А рук не помыл. Ночью медвежонок с белой полоской сказал своему брату: «Человек меня обидел: не помыв рук, угощение подал. Не хочу я больше здесь оставаться, уйду домой». Черный медвежонок говорит: «А я пока останусь. Но если люди и со мной поступят не так, как должно, я тоже уйду».

Утром пришел старший брат накормить медвежонка, а тот лежит мертвый.

Тем временем убитая копьем мать-медведица снова приняла человеческий облик и стала жить со своим мужем, свекром и свекровью, как раньше. Вот сидит она дома, смотрит в окошко и вдруг видит: бежит медвежонок с белой полоской. Вбежал он в дом, обнял мать, стал жаловаться, что люди его обидели.

Говорит старик-свекор: «Ой, нехорошо поступили люди с таежным человеком! Будет теперь плохо и людям, и нам!»

Здесь заканчивается первая часть мифа, которая, как отмечает А. М. Золотарёв, была лишь «вступлением», поскольку «собственно только отсюда начинается “дорога таежного человека”, говоря иначе — правила медвежьего праздника».

Дальнейшее развитие сюжета не совсем понятно. Вдруг оказывается, что вина за нарушение ритуала лежит не только на человеке, но и на медвежонке, который говорит матери: «Я теперь грешный, я в дурное дело попал. Пойду к хозяину тайги, по всем правилам пойду грех смывать!» Он возжигает священный огонь, бросает туда жертвенную пищу, после чего из огня выскакивает красная жаба. Медвежонок, приняв человеческий облик, садится на нее верхом и отправляется к хозяину тайги. По пути он преодолевает множество препятствий, проходит через очистительный огонь и воду, встречается со злыми духами. При этом его охраняет следующий за ним филин. В конце концов медвежонок попадает к хозяину тайги, который в окружении других божеств живет в некоем «городе», вероятно символизирующем верхний мир. Тут разъясняется, в чем, собственно, состоит грех медвежонка с белой полоской. Хозяин тайги ему говорит: «Когда ты родился, мы на тебе мету сделали, чтобы в отношении тебя простые люди наши строгие правила соблюдали. Ты простым людям правил таежных людей, таежных законов не рассказал, в их селение придя. Поэтому в такое скверное дело попал». Медвежонок возражает в свое оправдание, что он сам не знает «правил таежных людей», поскольку его мать происходит из человеческого рода и не могла ему ничего поведать. Тогда хозяин тайги объясняет ему правила проведения медвежьего праздника и велит передать их людям.

Резная фигура медведя без лап, предмет культа. Ульчи. Начало XX в. МАЭ 4977-119.

Музей антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера)

Сказитель завершает миф так: «С тех пор мы, простые люди, таежных людей законы соблюдаем… Те законы хорошо соблюдать — будет охота, промысел хороший. Плохо соблюдать — и нам, и таежным людям плохо будет, беда будет».

Наряду с медведем ульчи, как и другие тунгусо-маньчжурские народы, почитали тигра. Во многих мифологических сказках в разных вариантах повторяется рассказ о том, как человек помог тигру, а тигр в благодарность даровал ему богатую добычу:

Однажды отправился в тайгу охотник с маленьким сыном. Сын охотиться еще не мог, а только помогал отцу — дров нарубит, чай вскипятит.

В первую ночь охотнику приснился огромный тигр, который сказал: «Отдай мне своего сына. А если не отдашь, я вас обоих съем». Проснулся охотник, стал думать, как ему быть. И сына жалко, и самому погибать не хочется. Наконец решил: «Если суждено моему сыну погибнуть, он погибнет. А если нет — спасется». Встал потихоньку и еще по темноте ушел домой.

Утром проснулся мальчик, увидел, что отца нет, и подумал, что тот уже отправился на охоту. Вышел из шалаша, огляделся. Вдруг видит: приближается к нему тигр. Мальчик испугался, подбежал к дереву и залез на самую вершину. Зверь полез за ним следом и застрял в развилке. А мальчик перепрыгнул на другое дерево и спустился на землю.

Прибрался в шалаше, приготовил поесть, стал ждать отца. Но отец так и не пришел. Поужинал мальчик один и лег спать. Ночью приснилось ему, что тигр плачет горькими слезами и просит избавить его от мучительной смерти. Пожалел мальчик тигра, срубил дерево, освободил зверя. Убежал тигр в тайгу, а на следующую ночь снова явился мальчику во сне и сказал: «Завтра поставь в лесу ловушки на соболя. Будет тебе богатая добыча».

Через несколько дней отец решил наведаться в тайгу, посмотреть, жив ли сын. Зашел в шалаш, видит: сидит сын, чай пьет, а весь шалаш полон соболей. Обрадовался, обнял сына. Собрали они шкурки и пошли домой.

С тайгой был связан и дух огня Пудя, которого А. В. Смоляк даже называет «главным божеством во время охотничьего промысла». Ему молились перед началом и в конце охоты, и каждый раз, когда ели сами, угощали его, бросая кусочки пищи в огонь.

Согласно народным поверьям все лесные, таежные духи и божества были любителями сказок. Поэтому по вечерам охотники, собравшись у костра, обязательно их рассказывали, и, даже если человек отправлялся на промысел один, он втыкал близ огня рогульку с вырезанными на ней личинами духов и рассказывал сказки непосредственно им. Довольные духи посылали охотникам сны, в которых указывали лучшие промысловые места.

Примечательно, что в народном сознании духи-хозяева различных стихий и природных объектов тесно связаны именно с родной землей. В ульчском историческом предании о богатыре Мамбу герой обращается к стихийным духам за помощью в борьбе с врагами-иноплеменниками:

Жили на Амуре три рода ульчей — Сулаки, Зоринча и Сенкинча, были они родичами, один огонь имели, всегда друг другу во всем помогали. И был в роду Сулаки мэргэн по имени Мамбу.

Жили ульчи дружно и мирно, на охоту ходили, в Амуре рыбу ловили, ни от кого зла не видели. Но вот однажды осенью показалась на Амуре большая ладья. Паруса на ней желтые, нос и корма приподняты, на мачте развевается полотнище с вышитым золотым драконом. А в ладье — много людей. В руках у них мечи шириной в две ладони, копья высотой в два человеческих роста.

Смотрят ульчи, удивляются. Говорят старики: «Видно, издалека эти люди, новостей у них, должно быть, много. Надо встретить их по-хорошему». А мэргэн Мамбу говорит: «Это плохие люди. Зачем держат они в руках мечи? Против кого навострили свои копья?»

Причалила ладья возле селения Сулаки. Сошли чужие люди на берег. Их начальника вынесли на носилках. Халат на нем с цветными узорами, шапка украшена яшмовым шариком и павлиньим пером, а сам он такой толстый, что из-за брюха лица не видать, несут его восемь носильщиков, под тяжестью сгибаются.

Вышли ульчи приезжим навстречу, поклонились им, как положено гостям, женщины вынесли разное угощение. Говорит толстяк-начальник: «Мы никанского58 царя люди. Он самый великий владыка в мире, и мы приехали, чтобы взять с вас для него дань — по соболю с каждого человека!»

А ульчи до той поры ни о какой дани слыхом не слыхали. Задумались они, переглянулись между собой и решили: «Верно, бедные это люди. Нет у них соболей, мерзнет их царь. Так пусть погреется нашими соболями!»

Нанесли целую гору собольих шкурок. Погрузили никанские люди соболей в свою ладью, но спасибо не сказали, а пошли рыскать по селению. Заходят без спросу в дома, залезают в амбары, берут все, что им приглянется, и тащат в ладью.

Говорит Мамбу начальнику никанцев: «Почтенный человек! Мы дали вам много соболей, зачем же вы грабите наше селение?» Посмотрел главный никанец на Мамбу змеиным взглядом и сказал: «Ваше добро принадлежит нам по праву. Это плата за то, что наш царь разрешает вам на земле жить, зверя в тайге бить, рыбу в реке ловить, воздухом дышать!»

Не нашлись ульчи, что ответить. А никанцы забрали все, что запасли охотники себе на зиму, уселись в ладью поверх награбленного добра, оттолкнулись баграми от берега и ушли вниз по Амуру.

Смотрят ульчи вслед незваным гостям, женщины плачут, мужчины ругаются. Мамбу говорит: «Они забрали то, что добыто нашим трудом, но попользоваться награбленным им не удастся!»

Вышел он на берег и громко засвистел. А все знают, что, если кто-то свистит у воды поднимется ветер. И вот сначала прилетел самый младший из братьев-ветров — всколыхнулась трава, пошла рябь по воде. Вслед за младшим прилетел средний брат — закачались деревья, заходили в реке волны, затрепыхался золотой дракон на мачте никанской ладьи. Тут налетел старший брат — потемнело вокруг, поднялись амурские волны до самого неба, сорвало паруса с никанской ладьи, сломало мачту. Перевернулась ладья, попадали никанские воины в реку. Утянули их на дно тяжелые доспехи. Только главному никанцу его жир не дал утонуть, всплыл он, будто пузырь, кое-как выбрался на берег и сразу отправился к царскому наместнику. Спрашивает наместник: «Какую дань взяли вы с ульчей?» Ответил никанец, выжимая полы своего халата: «Амурскую воду взяли».

А ветер все дует и дует. Говорят старики Мамбу: «Не свисти больше, а то наши жилища, того гляди, ветром унесет». Перестал Мамбу свистеть, но ветры разгулялись, разбуянились — не унять. Взял тогда мэргэн свой тяжелый лук, вложил березовую стрелу, подцепил горящий уголек и выстрелил в середину ветра. Тут же буря улеглась, стало тихо.

Говорит Мамбу: «Сегодня мы проучили никанских грабителей. Но рысь всегда возвращается на то место, где уже пила воду. Никанцы опять сюда придут и, пока все наше добро и нас самих не сожрут, не успокоятся. Надо нам отсюда уходить». Но старики сказали: «Как нам отсюда уйти? Здесь похоронены наши предки».

Меж тем наместник доложил царю о том, что случилось, тот разгневался на непокорных ульчей и послал против них целое вой­ско.

Однажды вернулся Мамбу с охоты и увидел на месте родного селения пепелище и множество убитых. Из всего рода Сулаки остался в живых он один. Должен мэргэн за убитых отомстить, за каждого погибшего родича убить по врагу. Но как с этим справиться в одиночку? Пошел он в селение Зоринча. А там тоже пепелище и ни одного человека — всех увели никанцы в плен. Бросился Мамбу в селение Сенкинча, и там пусто — успели люди покинуть село, а куда ушли, неизвестно, следов не оставили.

Заплакал мэргэн. Что теперь делать? Как отомстить врагам за все три рода? Вышел он на берег Амура, стал звать водяных людей. Поднялись из воды люди-рыбы: кета, горбуша, калуга. Говорит человек-калуга: «Мы бы рады тебе помочь, но без воды жить не можем. Как будем на земле воевать?»

Пошел Мамбу в тайгу, стал звать таежных людей. Вышли из чащи люди-волки, люди-изюбри, люди-медведи. Говорит самый старый человек-медведь: «Мы бы рады тебе помочь. Но на воде долго держаться не можем. Как будем вражеские ладьи догонять?»

Пошел тогда Мамбу в лес. Поклонился лесным людям: человеку-березе, человеку-пихте, человеку-лиственнице. Говорит Мамбу: «Помогите мне, лесные люди! Вы и реку переплывете, и посуху пройдете! Отомстите за три наших рода!» Зашелестели деревья: «Ладно, поможем! Отомстим!»

Взял Мамбу топор, нарубил толстых бревен, расколол их на чурки. Вырезал на чурках глаза, чтобы видели лесные люди дорогу, вырезал носы, чтобы чуяли они запах дыма от сожженных селений, которым пропитались халаты грабителей. Прыгнули люди-деревья в воду, поплыли туда, откуда пришли никанцы. Выбрались на берег и двинулись в город. А там в самом лучшем доме сидят царский наместник и никанец-толстяк, добычу делят, пролитой кровью похваляются. И воины тут же, делят имущество ульчей, из-за каждой шкурки дерутся.

Вдруг распахнулись настежь все двери, повылетали окна, ввалились в дом люди-деревья. Начали они никанцев бить. Ни мечей, ни копий они не боятся, криков не слышат — нет у них ушей, с ног их не собьешь — нет у них ног, пощады не попросишь — нет у них сердца. Перебили древесные люди всех никанцев, от главного толстяка только жирное пятно на полу осталось.

А древесные люди вернулись к Мамбу и сказали: «Мы всех побили! Что дальше делать?» Поблагодарил мэргэн древесных людей, потом взял топор, закрыл им глаза, стесал носы. Стали древесные люди опять простыми бревнами.

Нарубил Мамбу тальника, связал из бревен плот, встал на него и заплакал: «Прощайте, родные места! Как мне жить одному? Не может человек быть один! Других людей искать пойду. Имя свое позабуду, в чужой род попрошусь!»

Оттолкнулся Мамбу шестом от берега и поплыл вниз по Амуру. Как завидит селение, так кричит: «Люди! В свой род меня прими́те! Своим назовите! Новое имя мне дайте!»

Какой род принял к себе Мамбу, какое получил он новое имя — про то неведомо. А про роды Сулаки, Зоринча и Сенкинча с тех пор никто больше не слышал. Только в сказках о них рассказывают.

КУЛЬТ БЛИЗНЕЦОВ

Подобно многим другим народам, ульчи воспринимали рождение двой­ни как явление сверхъестественного порядка. Считалось, что близнецы рождаются от духов и один из них «таежный», а другой — «водяной» человек. Появление близнецов было благо­приятным для всего рода, поскольку все родичи через них вступали в родство с духами-хозяевами воды и тайги, и те посылали им удачу в промысле. Ульчи говорят: «Рыбу ловить, медведя ловить — близнецы счастье дают».

Сруб для хранения пуповины близнецов. Ульчи. До 1927 г. МАЭ 3618-153.

Музей антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера)

Женщина, родившая близнецов, пользовалась особым почетом, однако причастность к миру духов не проходила для нее даром. По свидетельству этнографов, ульчские женщины — матери близнецов были подвержены истерическим припадкам. Чтобы вернуться в нормальное состояние, такая женщина должна была спеть под аккомпанемент бубна особое священное предание «Дорога близнецов». А. М. Золотарёв, записавший это предание, отметил в примечании, что рассказчица, со слов которой оно было записано, «долго отказывалась диктовать, уверяя, что как только она начнет рассказывать, с ней случится припадок».

Предание представляет собой пересказ сна матери близнецов. Ей привиделось место моления, где стояли два амбара, два дома, три музыкальных бревна и три туза, то есть ритуальных дерева или шеста, на которые вешали священные стружки, а у подножия ставили идолов. От этого места начиналась «дорога близнецов», изобилующая разными препятствиями и опасностями. Героиня предания пошла по этой дороге, ей встретились три озера, три сопки, три реки, а затем торчащие из земли острые копья, медвежьи берлоги, желтая гора, каменная скала и многочисленные духи в разных обличьях. Женщина «мимо костра прошла, мимо хозяина тигров прошла, мимо хозяйки огня прошла» и наконец достигла жилища хозяина тайги59.

Там она видит, что перед хозяином тайги стоит разная еда — «кушанья простых людей», то есть та ритуальная пища, которую приносят ему во время моленья. В предании особо оговаривается, что «еда должна быть хорошей».

Комментируя довольно запутанный рассказ, Золотарёв пишет: «Это предание… имеет ярко выраженную нормативную установку. Мол, в конце дороги близнецов, описанной столь красочно, есть дом. В этом доме живет хозяин близнецов, тигров, медведей, который ест кушанья, посылаемые ему молящимися людьми. Взамен этих кушаний он дарует им удачу в промыслах. Отсюда мораль: нужно молиться и жертвовать хозяину тайги только хорошие кушанья, ибо плохие, “грязные” кушанья до хозяина тайги не дойдут».

НАНАЙЦЫ

Нанайцы — самый крупный среди тунгусо-маньчжурских народов, относящихся к южной ветви. Их численность — более одиннадцати тысяч человек. Самоназвание нанай означает «местные люди».

Нанайцы живут в южной части Амурского бассейна по берегам самого Амура и его многочисленных притоков, а также на озерах, причем обитающие вдоль рек называли себя биранкан — «речные», а живущие на берегах озер — хэвэнкэн, то есть «озерные».

Как и другие тунгусо-маньчжурские народы, нанайцы придавали большое значение своей родовой принадлежности, причем наиболее древние роды считали, что ведут свое происхождение от самого хозяина моря.

Основным занятием нанайцев, живущих в долине Амура, было рыболовство, а у тех, что жили по берегам его притоков, преобладала охота. В своем историческом развитии нанайцы испытали многовековое влияние китайцев и маньчжуров. Традиционное жилище нанайцев напоминает китайскую фанзу с отапливаемыми нарами — каннами, а распространенная одежда нанайцев — халат китайского типа.

Мифологические представления нанайцев во многом совпадали с верованиями других тунгусо-маньчжурских народов, однако в них заметно и китайское влияние. В частности, из Китая к ним пришло почитание дракона как благожелательного существа, подателя здоровья, богатства и благополучия. Его изображения вырезались на деревянных столбах нанайских жилищ, орнаментом в виде драконьей чешуи украшались халаты невест. Нанайская поговорка гласит: «Когда дракон появляется в небе, злые духи прячутся».

«КРУГОМ БЫЛА ВОДА»

В нанайских мифах о сотворении мира рассказывается, что в изначальные времена «кругом была вода, одна только вода» и так было «долго-долго».

Но как-то раз поднялся сильный ветер, вода вспенилась и понеслась бурным потоком, который закрутился мощным водоворотом. Пена в водовороте начала сбиваться, подобно маслу, твердеть и в конце концов превратилась в землю. После этого вода успокоилась и потекла вокруг земли широкой рекой.

Поначалу земля была пустынной, и только время от времени над ней пролетали разные птицы. И вот однажды утка выронила из клюва ветку лиственницы — и на земле выросли лиственничные леса; потом тетерев бросил ветку кедра — и среди лиственниц поднялись могучие кедры. Синица уронила на землю сережку тальника — и тальник стал расти по берегам рек; ворона выронила веточку березы — и появился светлый березняк. Так на земле выросла тайга.

Пожилой мужчина с женой и внуком. Нанайцы. 1957 г.

Wikimedia Commons

В этом мифе мир возникает без участия какой-либо божественной силы, но известен и другой сюжет, в котором землю создает орел и некий загадочный старик. Примечательно, что и в том и в другом варианте мифа в мире изначально, как данность, уже существуют птицы.

Вначале была вода, и над водой летал орел. Долго летал, устал. А сесть ему некуда. Другие птицы на воду садятся, а орел не может. Вдруг он увидел небольшой клочок земли. Опустился на землю, сидит, отдыхает. Хозяином той земли был один старик. Просит его орел: «Дай мне немного земли». Отвечает старик: «Бери, сколько унесешь». Наскреб орел земли когтями, набрал в клюв, взлетел повыше и бросил в воду. Так образовалась наша земля.

Еще в одном варианте мифа с теми же героями первобытный хаос представляет собой не воду, а ил. «А кто в иле может жить? Шаг ступишь — и утонешь». Кроме того, в этом варианте более отчетливо обозначена божественная сущность героев. Орел назван ипостасью небесного бога Боа-Эндури. Сказительница говорит об этом так: «Был Боа-Эндури — небесный бог — мужчина, но по виду орел».

Посреди топкого ила бог-орел увидел островок «величиной с голову сохатого». На островке возле костра сидела старуха. Боа-Эндури хотел опуститься на островок, но старуха сказала: «Нельзя тебе сюда садиться: я — На-Эндури, земное божество, а ты — небесное». Однако старуха разрешила орлу взять земли с ее островка и произнесла: «Где захочешь отдохнуть — брось комочек. Там земля будет». Орел послушался, и «так возникла земля, возвысилась над илом, и сразу вода вокруг нее выступила».

Нанайская мифология содержит несколько различных вариантов мифа о появлении на земле человека. В одном из них рассказывается, что богиня-прародительница Мямельди укусила себя за палец и из капель ее крови появились люди. В другом варианте первый человек возникает сам собой и о нем говорится, что он жил «перед тем, как появилось на земле много народу»:

Земля тогда была еще очень маленькой, и ее со всех сторон окружала вода. Человек жил один, ходил по своей маленькой земле, никого не встречая, но однажды увидел на берегу семерых неведомых существ. Возможно, это были духи, но он этого не знал и подумал: «Наверное, это другие люди!» Человек громко их окликнул, но они испугались, прыгнули в воду и исчезли. Человек подошел к тому месту, где они только что были, и увидел оставленный на земле кнут. Он не знал, что это такое и для чего нужно, но поднял кнут, внимательно его рассмотрел, потом хлестнул им по краю берега. И вдруг полоска берега откололась и стала отдельной землей посреди воды. Человек хлестнул еще раз — и земля посреди воды увеличилась. «Этак я могу много земли себе сделать» — и начал хлестать наотмашь. Прошло время, и стало земли больше, чем воды. Теперь человек мог далеко ходить.

И вот однажды ушел он совсем далеко и встретил женщину. Спрашивает ее: «Кто ты и куда идешь?» Отвечает женщина: «Я человек. Вышла из дому погулять, возвращаюсь, а ни моей земли, ни моего дома нет. Теперь хожу, ищу, куда они подевались. И вот встретила тебя. Куда дальше идти, не знаю». Говорит человек: «Не надо тебе искать свой дом. Оставайся со мной, и мой дом будет твоим».

Привел человек женщину к себе, стали они мужем и женой. Родились у них дети, от которых и пошел весь человеческий род.

В нанайских мифах о сотворении мира небо появляется в последнюю очередь, уже после того, как была сотворена земля и на ней поселились люди.

Небесные духи возвели небесный свод из камня. Посмотрели люди на небо и испугались: не ровен час, рухнут камни на землю и придавят всех, кто на ней живет. Тогда духи подняли небо высоко-высоко, подули снизу вверх, и из их дыхания между небом и землей образовался воздух. Скрылся из глаз каменный свод, и теперь с земли видна только небесная синева.

Высота неба представлялась нанайцам бесконечной, в отличие от земли, которая имела края.

Однажды двое братьев решили узнать, где заканчивается небо. Один пошел туда, где небесный купол соприкасается с землей, а другой полетел ввысь, чтобы достичь вершины неба. Вернулись они через много лет дряхлыми стариками. Один рассказал, что дошел до края земли и чем ближе к нему подходил, тем ниже становилось небо, так что в конце концов он коснулся головой небесного свода. А второй брат рассказал, что, сколько ни поднимался вверх, так и не достиг вершины неба и был вынужден вернуться назад, не узнав, где заканчивается небо и заканчивается ли вообще.

СИУН И БЯ

У нанайцев, как и у других тунгусо-маньчжурских народов, существует миф об изначальной множественности солнц:

В те времена, когда на небе сияли три солнца, жить на земле было невозможно: птицы сгорали на лету, рыба, выпрыгнувшая из воды, падала обратно уже изжаренной. Уничтожить лишние солнца взялся герой по имени Горонта60. Однажды еще до рассвета он построил навес из древесной коры, чтобы укрыться под ним от палящих лучей, взял лук и стрелы и стал ждать, когда появятся солнца. Но как только светила взошли на небо, древесная кора моментально вспыхнула и сгорела, так что Горонта не успел выстрелить.

На другой день он поставил высокий деревянный столб и укрылся за ним, но столб тоже сгорел, едва три солнца поднялись на небо. Тогда Горонта сложил высокий столб из камней. И вот поднялись на небо три солнца. Раскалился каменный столб, но устоял. Горонта пустил из-за столба две стрелы — одну справа, другую слева. Погасли два солнца. Осталось на небе только одно — то, что было посередине.

С тех пор птицы стали без страха летать по небу, рыба плескаться в воде и всем на земле стало хорошо.

Нанайцы почитали солнце как божество, обращались к нему с молитвами в самых разных ситуациях. Старики говорили: «Молиться солнцу надо на чистой поляне. Ждать, когда оно пошлет первый луч на землю. Тогда оно касается земли и все видит: кто молодой, кто старый, кто больной, а кто здоровый. И все слышит, потому что ухо у самой земли держит. Тогда и проси у солнца, чего тебе надо».

Нанайцы называют солнце — Сиун, а луну — Бя. В одном из мифов Сиун предстает в женском обличье, а Бя — в мужском. Сиун и Бя полюбили друг друга, но Сиун убежала от своего возлюбленного. Бя пытается ее догнать, однако это удается ему только раз в месяц — в день новолуния. В это время небо погружается во тьму, чтобы ничто не мешало им наслаждаться любовью.

Однако чаще в мифах и мифологических сказках (причем у большинства народов мира) луна ассоциировалась с женским началом и водной стихией, поскольку считалось, что именно она управляет физиологическими процессами в женском организме и движением мировых вод — приливами и отливами. Одним из существ, связанных с луной, у многих народов почиталась лягушка, которая, как и луна, олицетворяла женское начало и водную стихию. В очертании пятен на луне нанайцы видели силуэт сказочной девушки-лягушки.

Жили на берегу Амура две подруги — женщина и лягушка. У женщины был маленький сын, у лягушки — дочь.

Однажды говорит лягушка: «Пойдем, сестрица, черемуху собирать!» А черемуха росла на дальнем острове посреди Амура. Взяли они своих детей, сели в лодку и поплыли к острову. Лягушка на веслах, женщина рулем правит.

Причалили к острову, детей оставили в лодке, а сами пошли за черемухой. Много ее к тому времени поспело — скоро не соберешь. Вот и говорит женщина лягушке: «Поди-ка посмотри, как там без нас наши ребята!»

Подошла та к лодке. Дети спят. Смотрит на них лягушка и думает: «Сестрицын сынок такой красавец, а моя дочка — лягушка лягушкой!» Взяла свою дочь и положила на берег. А сама села в лодку и уплыла домой.

Шаманка. Нанайцы. Начало XX в. МАЭ 1837-75.

Музей антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера)

Ждала-ждала женщина подругу, не дождалась. Пошла на берег. А лодки нет. И лягушки нет, и сына. Только лежит у самой воды лягушкина дочка и плачет.

Стала женщина жить на острове, растить лягушкину дочь. Построила из травы шалаш, насушила побольше черемухи. Когда зима пришла, стала печь из сушеной черемухи лепешки. Так год за годом и жили.

А сын женщины тем временем у лягушки в доме растет, ее своей матерью считает. Вырос, стал взрослым парнем, начал на охоту ходить, зверя добывать. Лягушка при нем живет, нужды не знает, каждый день мясо ест.

Раз выслеживал парень в тайге жирного лося. Вдруг села ему на плечо маленькая птичка и запела: «Глупый ты, глупый! Для лягушки мясо добываешь, а твоя родная мать с лягушкиной дочерью на дальнем острове голодает!»

Вернулся парень домой. Стала лягушка его чаем поить. А он к ней присматривается, потом спрашивает: «Матушка, почему у тебя такие кривые ноги?» Лягушка отвечает: «Как же им не быть кривыми? Твой отец торговать ездил, меня с собой брал. Я по целым дням на нартах сидела, вот ноги и покривились». — «А-а! — говорит парень. — А почему у тебя на животе темные разводы?» — «Шила однажды твоему отцу одежду у огня и обожглась». — «А почему у тебя желтые щеки?» — «Когда-то подарил мне твой отец китайские медные серьги. Я их носила в мороз — вот и отморозила щеки».

Однако парень ей не поверил. На другой день взял лодку и отправился по Амуру на дальний остров. Нашел там травяной шалаш, а в шалаше свою родную мать и лягушкину дочку. Говорит парень женщине: «Матушка, я твой сын».

Заплакала женщина от радости, стала обнимать сына. Парень ей говорит: «Поедем домой, а лягушкина дочь пусть здесь остается». — «Как же я ее брошу? Ведь я ее вырастила». Парень, хоть и нехотя, согласился взять лягушкину дочь с собой. Сели они все трое в лодку, поехали домой.

Увидела их лягушка, испугалась и убежала.

Вот живут мать и сын, и лягушкина дочь при них. Кормят ее, одевают, а все равно чувствует она себя в доме чужой. Пошла как-то поздним вечером лягушкина дочь по воду. Села на бережок и заплакала: «Родная мать меня бросила, приемная разлюбила, названый брат едва терпит. Одна я на белом свете!» Потом набрала в ведра воды, хотела домой идти, но тут взошла луна, и увидала лягушкина дочь на луне свою тень. Смотрит она на свою тень и думает: «Лучше бы мне оказаться на луне, чем жить из милости у чужих людей!»

И вдруг дрогнула в небе луна, растянулась до самой земли длинной лентой, подхватила ее и унесла к себе.

С тех пор в полнолуние видна на луне девушка-лягушка с двумя ведрами.

Как и многие народы, нанайцы по-особому воспринимали небесную дорогу — Млечный Путь, который они называли Лыжней Уде. Специалисты полагают, что Уде в нанайской мифологии был божеством дождя. Дождевые струи в представлении многих народов считались нитями, связывающими верхний и средний миры. Вероятно, поэтому Уде поначалу предстает как обычный земной человек, а потом уходит на небо.

В низовьях Амура стоял золотой утес, ближе к истоку — серебряный, а в среднем течении жили в своем доме два брата: старший Акиа и младший Уде61. У старшего брата были жена и маленький сын, младший был еще холост.

Однажды сказал старший брат младшему: «Заготовь завтра побольше дров, чтобы надолго хватило». Акиа ушел на охоту, а Уде отправился в тайгу за дровами.

Вечером вернулся Акиа домой, смотрит: навалены вокруг дома целые деревья, вывороченные с корнем, да такие огромные, что из каждого можно сделать днище лодки. Пришлось ему, чтобы в дом попасть, перелезать через эти стволы.

Дома жена собрала Акиа поесть и говорит: «Уде меня сегодня напугал. Понатаскал столько деревьев, что в дом не вой­дешь. Еле уговорила его остановиться». Спрашивает Акиа: «А где он сам?» — «Спит. Притомился».

Когда Уде проснулся, брат его похвалил: «Молодец, много дров заготовил. Теперь надо порубить их на поленья».

Утром ушел Акиа на охоту, вечером вернулся, смотрит: сделал брат все так, как ему велели. А жена Акиа говорит: «Что-то неладное с Уде творится. Он целые бревна руками ломал, стволы на поленья ногами разбивал, так что все вокруг гремело, земля ходуном ходила, и даже содрогнулись золотой и серебряный утесы».

Посмотрел Акиа на Уде и удивился: раньше были они одного роста, а теперь Уде стал выше на две головы и в плечах шире.

Наступила весна, отправились братья на рыбалку. Много рыбы принесли. Акиа взял несколько жердей, стал вешала для сушки на берегу ставить, а его жена села рядом, принялась рыбу чистить. Потом сказала Уде: «Принеси в дом воды, налей в котел, чтобы рыбу сварить».

Вот поставил Акиа вешала, его жена закончила чистить рыбу, и пошли они в дом. А там воды по колено. Натаскал Уде столько воды, что не хватило для нее в доме посуды, разлилась вода по полу. Стали они все втроем вычерпывать воду. Вычерпали, посыпали пол песком. Смотрит Акиа, а Уде еще больше ростом стал, голова выше верхнего оконного косяка поднялась.

Прошло какое-то время. Уде все растет и растет. Все выше становится, все шире в плечах. По берегу идет — там, где ступит, образуется глубокая яма, где двинет ногой, появляется холм, где посильнее толкнет — высокая сопка. Весь берег покрылся ямами и ухабами. Чтобы брат и невестка не спотыкались, Уде каждый день берег руками разглаживает.

И вот однажды принес он из леса огромное дерево, расколол ствол вдоль пополам, сделал лыжи и сказал родным: «Не могу я больше жить на земле, ухожу на небо. Меня уже дом не вмещает, а скоро, наверное, и между утесами помещаться не буду». Простился Уде с братом и невесткой, поцеловал маленького племянника, потом надел лыжи, взмахнул руками, как крыльями, и полетел на небо. Пролегла по небу его лыжня — Млечный Путь.

Старые люди говорят, что каждый год Уде свою лыжню обновляет, поэтому осенью звезды становятся ярче. И еще замечено: когда лыжня Уде идет вдоль Амура, много будет рыбы, а когда поперек — мало.

Примечательно, что в этом мифе Уде выступает как бог-творец, создающий земной ландшафт.

ДУХИ-ХОЗЯЕВА ГРОМА, РЫБ И ХОЛОДНОГО СЕВЕРНОГО ВЕТРА

К небесным божествам, наряду с общетунгусскими Боа-Эндури и Хадау, относится также хозяин грома, который в нанайских мифах носит разные имена: Сагды, Акиа, а чаще — просто «гром». Его главная обязанность, как и в мифах других народов, — поражать стрелами злых духов. В нанайской мифологической сказке хозяин грома предстает как справедливая, но беспощадная сила:

Жили муж с женой. Долго прожили, состарились, а ни богатства, ни детей не нажили. Некому их кормить, некому заботиться о них в старости.

Посмотрел на них с неба хозяин грома, пожалел стариков и велел одному из своих слуг отнести им небесного сына-младенца, а чтобы было чем его кормить — корову с выменем большим, как берестяное ведро.

Обрадовались старики, стали сыночка растить. Пьет он молоко небесной коровы, растет не по дням, а по часам. Не знает, что послан на землю с неба, думает, что старик и старуха — его родные отец и мать. Немного времени прошло, и стал небесный младенец взрослым парнем.

Однажды сидел он со своими родителями дома — и вдруг ему послышалось, что снаружи кто-то его зовет. Вышел юноша за дверь, огляделся — никого нет. И тут ударила в крышу громовая стрела, рухнул дом, погибли под его обломками старик и старуха.

Похоронил парень родителей, оплакал их, а потом решил: «Хозяин грома убил моих отца с матерью. Я должен за них отомстить. Пойду и убью его». Выковал он себе тяжелый топор, взвалил на плечо и пошел искать жилище хозяина грома.

Долго шел, устал, присел отдохнуть. Видит — идет по дороге древний старик, опирается на клюку. Поравнялся с парнем, заметил у него топор, спрашивает: «Зачем ты такую тяжесть таскаешь?» Отвечает парень: «Я хочу убить хозяина грома за то, что он погубил моих родителей». Говорит старик: «Я помощник хозяина грома. Это я по его приказанию отнес тебя на землю и привел корову, чтобы ты не умер с голоду. И он же велел мне вызвать тебя из дома перед тем, как ударить в крышу своей громовой стрелой. Так что он тебе жизнь спас, а ты хочешь его убить!» — «Меня спас, а родители мои из-за него погибли. И я за них ото­мщу. Только вот не знаю, где его найти». — «Ладно, покажу тебе его жилище. Пусть он сам тебе растолкует, почему ты не должен на него сердиться».

Взял старец парня за обе руки, взмахнул, как птица крыльями, — и превратились их руки в крылья. Полетели старик с парнем вдвоем на белое облако, с белого облака — на черную тучу. А туча — это не туча, а высокая сопка. Смотрит парень вверх — видит небо, смотрит вниз — видит землю. А старик говорит: «Вот ты и во владениях хозяина грома, здесь он живет».

Зашли они в большой, красивый дом. Хозяин сидит, книгу читает. Парень схватился за свой топор, но старик его удержал. Спрашивает парень хозяина грома: «Почему ты убил моих родителей?» А тот отвечает: «Я тогда весь день гонялся за одним злым духом. Метнул в него стрелу, но он увернулся, спрятался в дупле дерева. Метнул я стрелу в дерево, но злой дух успел выскочить и укрылся в доме твоих родителей. Что мне было делать? Злого духа нужно убить, иначе он всяких бед наделает, много горя людям принесет. Пришлось метнуть стрелу в дом стариков. Ты небесный человек, тебя я смог спасти, а они погибли. Спроси любого из небесных людей, и все они скажут, что я не мог поступить по-другому».

Собрались в доме хозяина грома небесные люди: хозяин неба, хозяин вод, хозяин света и тьмы и все остальные. Рассказал им хозяин грома, зачем явился к нему парень с земли, потом говорит: «Рассудите нас с ним, скажите ему, мог ли я поступить по-другому». И небесные люди в один голос ответили: «Не мог. Хозяин грома должен убивать злых духов, где бы они ни были. А парень, раз уж оказался сиротой, пусть остается с нами и станет хозяином какой-нибудь стихии». Но парень отказался, вернулся на землю и стал жить как обычный человек. Говорят, до сих пор живет.

Следует отметить, что в этом мифе на небе обитают хозяева разных сил природы, хотя обычно каждый из них живет в своей стихии. Интересно также, что герою предлагают тоже сделаться хозяином какой-нибудь стихии, то есть сказитель (миф был записан в советские времена) считает пантеон подвижной структурой, которую можно менять и дополнять.

Хозяина вод, обеспечивающего удачу в рыболовном промысле, нанайцы называли My Темуни. Как уже было отмечено, наиболее древние нанайские роды считали себя его потомками. Морским божеством была также Доро-Мама — хозяйка рыб. В одной нанайской мифологической сказке хозяин вод предстает в необычном образе каменного человека:

В селении на берегу Амура жили люди. Хорошо жили: зимой на охоту ходили, зверя добывали; летом рыбу ловили. Но вдруг перестала рыба попадаться в сети: вроде бы и много ее в реке, а рыбаки возвращаются без улова.

Затосковали люди: нанайцу на одном мясе не прожить, он к рыбе привык. До того дошло — увидит кто-нибудь с лодки, как плеснула рыба, тут же зачерпнет в том месте воды чумашкой62 и пьет: кажется ему, что вода рыбой пахнет.

И вот один человек решил узнать, за что хозяин рыб на них рассердился. Отправился он вниз по Амуру, вышел на морской берег. Видит — играют в море три косатки. Оторвал он пуговицу от своего ворота, бросил в воду. Две косатки тут же нырнули в море, а третья, самая молодая, кинулась к пуговице. Но пуговица чудесным образом опять оказалась в руке у человека. Стала косатка пуговицу искать и подплыла к самому берегу.

Говорит нанаец косатке: «Перевези меня через море. Мне надо повидать хозяина рыб». — «Ладно. Садись ко мне на спину».

Перевезла косатка человека через море, вышел он на берег. Увидел высокую гору. У подножия ее густой туман стелется, на вершине белый снег сверкает. Стал нанаец подниматься на гору. Семь дней и семь ночей поднимался, наконец достиг вершины.

Видит — стоит на вершине каменный человек лицом к восходу солнца, а рядом с ним лежит на земле каменная курительная трубка и коробочка для табака, тоже из камня. Взял нанаец коробочку в руки, она сама собой раскрылась, в ней оказался свежий табак. Набил нанаец трубку табаком, раскурил и сунул в рот каменному человеку.

Стал каменный человек попыхивать трубкой — пойнгар-пойнгар. Потом говорит: «Я знаю, зачем ты пришел. Хочешь узнать, за что разгневалась на вас Доро-Мама. А разгневалась она на вас за то, что вы убили рыбу кету, у которой только что вывелись мальки. Как им без матери быть? Куда плыть? В какой залив, в какую реку?» Понурился нанаец: «Правда, мы виноваты». Сказал тогда каменный человек: «Ладно, так уж и быть, помогу вам, уговорю Доро-Маму вас простить. Только впредь не нарушайте законов моря».

Простился нанаец с каменным человеком, спустился с горы, снова бросил пуговицу в воду. Приплыла косатка, перевезла его через море обратно. Выбрался он на берег, пошел вверх по Амуру в свое селение. А за ним в Амур устремилась из моря всякая рыба.

Стала рыба ловиться как в прежние времена. Стали люди опять хорошо жить и законов моря больше не нарушали.

Дух-хозяин тайги, покровитель охотников Дусэ, представлялся нанайцам в образе тигра, а другой таежный дух, хозяин зверей Боянэй, — в образе седого старца. Боянэй живет на высокой сопке, оттуда ему видна вся тайга: и звери, и охотники. Он понимает язык животных, и они слушаются его слова. Боянэй посылает охотникам добычу, но за несоблюдение законов тайги может наказать.

К числу злых духов относятся духи-хозяева холодного северного ветра, которые являлись в обличье старика и старухи, живущих в глубокой пещере.

Однажды разгулялся северный ветер, да так, что невозможно стало людям жить на земле. И вот двое юношей-нанайцев взяли с собой девять тяжелых камней, девять крышек от больших котлов, взвалили все это себе на плечи и направились туда, откуда ветер дует. Пришли к высокой горе. В горе — темная пещера, в пещере старик со старухой раздувают кузнечные мехи. Вылетает из пещеры ветер, несется над землей, крушит и ломает все на своем пути. Вбежали юноши в пещеру, убили хозяев ветра, потом завалили вход в нее камнями, закрыли крышками от котлов и пустились в обратный путь. И чем дальше уходили они от пещеры, тем слабее становился ветер. А когда вернулись в селение, он совсем стих.

Нанайцы верили, что сам этот миф обладает магической силой. Его рассказывали, когда поднимался сильный северный ветер, — и он стихал. Когда-то его могли рассказывать только шаманы. «Теперь же, — свидетельствует очевидец, — рассказывают те, кто помнит».

Человеческую душу нанайцы представляли в образе птицы. Души-птицы еще не родившихся людей обитают на деревьях, растущих в небесных владениях богини Омсон-Мама — покровительницы рождений. Дерево с птицами на ветвях изображалось на женских свадебных халатах.

После смерти душа человека отправлялась в загробный мир, куда ее провожал шаман. У шаманов было много духов-помощников, главным из которых считался аями. У каждого шамана был свой аями, который мог принимать облик человека или животного.

ПРЕДКИ ЛЮДЕЙ: МЕДВЕДИ И ТИГРЫ

Нанайцы, как и другие тунгусо-маньчжурские народы, считали, что человек и медведь состоят в родстве. Часто в мифах рассказывается о предке-медведе, взявшем в жены девушку, но в одной нанайской мифологической сказке сюжет противоположный: парень-охотник женится на медведице.

Жили на правом берегу Амура охотник Мэргэн со своим старшим братом. Братья были храбрыми и умелыми, много зверя добывали. У старшего брата была жена, Мэргэн был холостым.

Но с некоторого времени покинула их охотничья удача, перестали они находить в тайге звериные следы. Говорит Мэргэн: «Отправлюсь-ка я на левый берег Амура. Авось там больше повезет». А на левом берегу уже давно никто не охотился, потому что поселилась там злобная ведьма, губившая всех, кто встречался ей на пути. Старший брат и невестка начали отговаривать Мэргэна, но тот не стал их слушать.

Т. В. Муравьева. Мэргэн и ведьма.

Архив автора

Переправился он через Амур, поставил на берегу шалаш, развел костер, стал варить кашу из пшена. Вдруг захлопали крылья, вылетела из кустов тальника большая птица, села на землю, превратилась в косматую старуху. В одной руке у нее бубен, в другой — колотушка.

Заговорила старуха, будто птица закричала: «Как посмел ты явиться в мои владения? Сейчас ударю в бубен, превращу тебя в пепел!» Взмахнула она колотушкой, но Мэргэн оказался проворнее — схватил свое копье и метнул в старуху. Пронзило копье ведьму насквозь, а у юноши потемнело в глазах, упал он на землю и заснул мертвым сном. Долго так пролежал. Потом солнце коснулось его своим лучом и сказало: «Вставай! А то навсегда заснешь, в мир людей не вернешься!»

Встал Мэргэн, огляделся. Валяется на земле его копье, а ведьмы нет — ни живой, ни мертвой. И только там, где текла ее темная кровь, появились бурые камни.

Поднял охотник свое копье и отправился в тайгу. А там звериных следов без счета, никогда в жизни он столько не видел. Пошел Мэргэн по свежему медвежьему следу и вскоре нагнал молодую медведицу. Поднялась медведица на задние лапы и бросилась на Мэргэна. Начали они бороться, Мэргэн сумел ударить ее ножом. Заревела раненая медведица, убежала в тайгу. Пошел парень за ней по кровавому следу и вышел к землянке. Смотрит — перед входом на шестах сушится медвежья шкура. Удивился Мэргэн: «Кто же это успел мою медведицу убить и даже шкуру с нее снять?»

Зашел в землянку, а там на постели лежит девушка-красавица, и на груди у нее кровоточащая рана. Понял Мэргэн, что это и есть раненная им медведица. Девушка стонет, охает, вот-вот умрет. Жалко стало ее Мэргэну, а как ей помочь, не знает. Вышел наружу, увидел большой камень. И вдруг камень заговорил человеческим голосом: «Иди обратно в землянку, заберись через дымовое отверстие на крышу. Куда лицом встанешь, в ту сторону и иди. Вый­дешь на большую поляну — увидишь там много разных ягод. Набери голубики и красной смородины, от их сока красавица исцелится».

Послушался Мэргэн. Отыскал поляну, набрал спелых ягод, вернулся в землянку. Капнул на рану соком красной смородины — закипела кровь в ране ключом. Капнул соком голубики — затянулась рана, как будто ее и не было.

Остался Мэргэн с красавицей в ее землянке, стали они мужем и женой, народилось у них много детей. Их потомки до сих пор живут на Амуре. Ловят рыбу, охотятся. А о злой ведьме никто больше никогда не слыхал.

Изображения тигров и лягушек. Нанайцы. 1951 г. МАЭ И 1363-250.

Музей антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера)

Тигра нанайцы почтительно называли «старик» или «отец» и никогда на него не охотились. Иннокентий Александрович Лопатин писал: «Тигра гольд63 не будет стрелять ни в коем случае. Если где-нибудь в тайге гольд выйдет на след тигра, то сейчас же сворачивает в сторону; если же случайно на охоте гольд увидит тигра, то бросает свое ружье, кланяется земно и произносит следующую молитву: “Эйе, старик! Дай нам удачи на охоте, пошли зверя на выстрел”».

Как и медведь, тигр почитался в качестве предка и родича людей. В одном из нанайских родовых преданий рассказывается, как в давние времена девушка стала женой тигра, ушла с ним в тайгу, родила двух тигрят. Брат долго ее искал, но не мог найти, пока она сама не явилась ему во сне и не рассказала, где находится ее теперешнее жилище. Юноша отправился в указанное место, увидел дом «как человеческий, окно и дверь есть, и дым из трубы идет», сестру в образе тигрицы и ее детей-тигрят — мальчика и девочку. Сестра отдала тигрят брату и велела вырастить их среди людей. От этих тигрят пошел один из древних нанайских родов — Актенка (Ахтанка), что означает «рожденные от тигра».

Как уже было отмечено, нанайцы никогда не охотились на тигра, и если человеку все-таки случалось нечаянно его убить, то ему во сне являлся старик в богатой одежде (вероятно, хозяин тигров) и сурово отчитывал за содеянное. Увидев такой сон, человек должен был отправиться в стойбище, где жили люди из рода Актенка (потомки тигра). Старейшина этого рода собирал совет, провинившийся рассказывал, при каких обстоятельствах произошло убийство, и совет назначал ему искупительную жертву, обычно состоявшую из мяса, рыбы и прочего угощения. Человек привозил угощение в стойбище, старейшина делал из дерева маленькую модель лодки, в которую клал понемногу от каждого вида жертвенной пищи. Все вместе шли в тайгу к родовому дереву Актенков. Старейшина произносил молитву: «Старик, не сердись! Он убил твоего сына нечаянно. В следующий раз он будет осторожнее. Вот тебе от него угощение. Пей и ешь с нами и забудь старое». Лодочку с угощением подвешивали на дерево и возвращались домой, где устраивалась совместная трапеза.

Запрещалось также стрелять в преследуемого тигром зверя. Если же то, что добычу преследовал тигр, выяснялось, только когда животное уже было убито, охотник должен был оставить добычу на месте и сказать, обращаясь к тигру: «Старик! Зверь твой, не я убил его, а ты».

В быличках часто рассказывается о случаях, когда тигр помогал человеку, а человек помогал тигру:

Один нанаец отправился надолго в тайгу на охоту, взяв с собой жену и детей. На лодке они поднялись по реке далеко от сво­его селения, сошли на берег, устроили стоянку. Но ночью разыгралась буря и лодку, в которой находились запасы провизии и оружие, унесло течением. Охотника и его семью ожидала смерть от голода, и они решили попросить помощи у тигра. Встали на колени посреди поляны и громко крикнули: «Отец! Помоги нам, а то мы умрем от голода». И тут же из тайги вышел тигр с косулей в зубах. Он положил косулю к ногам людей и направился обратно в тайгу. Однако люди, помня о запрете, не решались к ней прикоснуться. Тогда тигр обернулся и сказал человеческим голосом: «Ешьте, не бойтесь».

В конце концов охотник и его семейство смогли вернуться домой. Но все-таки чувствовали за собой вину и хотели принести хозяину тигров искупительную жертву. Тот явился во сне старейшине из рода Актенка и сказал, что не сердится на охотника.

Амурские тигры играют в снегу.

Stanislav Duben / Shutterstock

Нанайцы называют тигра Амба. Однако, как и у других тунгусо-маньчжурских народов, такое имя носит и самый страшный из злых духов, который может принимать образ тигра. Если такой Амба нападает на человека, то человек вправе его убить. Отличить настоящего тигра от злого духа очень трудно.

Владимир Клавдиевич Арсеньев приводит рассказ своего проводника-нанайца Дерсу Узала, который признался, что однажды «напрасно стреляй» тигра. Этот тигр внезапно выскочил на него из чащи, Дерсу Узала попытался с ним договориться, но, как пишет Арсеньев, «видя, что страшный зверь не хочет уходить, Дерсу крикнул ему: “Ну хорошо, тебе ходи не хочу — моя стреляй, тогда виноват не буду”. Он поднял ружье и стал целиться, но в это время тигр перестал реветь и шагом пошел на увал в кусты. Надо было воздержаться от выстрела, но Дерсу не сделал этого… С той поры мысль, что он напрасно убил тигра, не давала ему покоя. Она преследовала его повсюду. Ему казалось, что рано или поздно, а он поплатится за это».

Вероятно, в силу каких-то обстоятельств Дерсу Узала не смог принести искупительную жертву, и жизнь его действительно закончилась трагически: он был убит беглым каторжником, который хотел завладеть его винтовкой.

В одном из мифологических рассказов тигр Амба назван прародителем всех злых духов, известных под общим наименованием Ача-Амбани. Произошло это так. Одна девушка забеременела от злого духа в образе тигра. Ее брат в гневе убил сестру и сжег ее тело. Но пока оно горело, из огня вылетели искры и превратились в Ача-Амбани, которые разлетелись по всему свету.

УДЭГЕЙЦЫ

Удэгейцы живут в Уссурийской тайге в Приморском и Хабаровском краях. Их численность — около полутора тысяч человек. Самоназвание народа происходит от слова удигэ, что означает «лес», «тайга».

Основными занятиями удэгейцев издревле были охота, рыболовство и добыча целебного корня женьшеня. Знали удэгейцы и ремесло: их кузнецы ковали не только предметы обихода и охотничьего снаряжения, но и изящные украшения для наконечников копий, а также серьги, которые носили в ушах и в носу.

Удэгейцы жили отдельными семьями и в летнее время часто кочевали в поисках лучших охотничьих и рыболовных угодий. Зимние поселения были постоянными, причем некоторые из них существовали на одном месте более ста лет. Зимние жилища представляли собой полуземлянки или невысокие срубные постройки, иногда в качестве зимнего жилища использовался отапливаемый чум. Летом жили в различной формы шалашах, покрытых несколькими слоями бересты.

Хуан Цин Чжигун Ту. Удэгейцы. 1769 г.

Wikimedia Commons

ИЗНАЧАЛЬНЫЕ ВРЕМЕНА

Удэгейский миф о сотворении земли очень похож на соответствующий миф нанайцев. Первобытный хаос здесь также описан как бесконечное водное пространство с маленьким островком, на котором жила некая старуха. По аналогии с нанайским мифом можно предположить, что она была божеством земли. Однажды на островок с неба опустилась утка и прожила там семь лет. Но потом старуха почему-то решила прогнать утку, и та, улетая, набрала в клюв немного земли, которую разбросала по морю. Там, где земли упало побольше, образовались материки, а где поменьше — острова.

Удэгейцам известны общетунгусские верховные божества Эндури и Хадау, однако функциями бога-творца они наделяли хозяина неба Чинихе-Мафа64, от которого, по их словам, «сделалось бесчисленное множество вещей».

В другой удэгейской версии сказания о начале времен сотворение мира связывается с раковиной-каури, которую называют Кяхта онилени — «самая старая раковина». У многих народов раковины-каури символизируют женское начало, источник жизни. В удэгейском мифе рассказывается, что такая раковина «первая появилась в дни творения» и дала «первое движение жизни». Но она же принесла в мир и смерть. Центральный персонаж мифа о том, почему люди начали умирать, Уцза, скорее всего, первочеловек, хотя напрямую об этом не говорится.

В изначальные времена люди не умирали. Жил тогда один егда65 по имени Уцза. Никто не знал, откуда он родом и кто его отец и мать. Как и все, Уцза охотился, ловил рыбу и тем кормился.

Однажды после удачной охоты присел он отдохнуть на берегу лесного озера. Вдруг со дна озера послышался какой-то шум. Уцза заглянул в воду и увидел на глубине множество раковин-каури. А одна из них — самая большая — была наполовину женщиной. Говорит раковина-каури: «Я дала всему живому движение и свет. На земле появилась жизнь, но никто из живых не умирает. А без смерти не может быть и рождения, потому что нет места для новых людей. Ты должен проложить дорогу в царство смерти. Возвращайся домой и начинай копать возле своего очага. Копай до тех пор, пока не увидишь другое небо и другой мир. А когда увидишь, закрой выкопанный проход берестой, чтобы раньше времени никто о нем не знал».

Послушался Уцза, вернулся домой и стал копать. Долго копал. Сначала увидел он непроглядную тьму, а потом светлое небо, сопки, реки, тайгу — все как на земле. Полюбовался Уцза незнакомым миром, затем, как велела Кяхта онилени, закрыл проход берестой, но оступился и нечаянно встал на нее. Не выдержала береста его тяжести — провалился Уцза в нижний мир.

Так Уцза стал первым человеком, попавшим в царство мертвых. За ним пошли туда и другие, и на земле установился порядок: старые люди умирают и вместо них рождаются новые.

К мифам о сотворении мира можно отнести мифологическую сказку о том, как на земле появились разные растения:

Жил один Егда. Захотелось ему узнать, где кончаются земля и небо. Встал он на лыжи и побежал. Много дней бежал, а края земли все нет. Подумал Егда: «Может быть, я медленно бегу?» Позвал разных птиц и велел им лететь впереди, а сам побежал следом. Но скоро птицы остались далеко позади. Понял Егда, что бежит он быстро — быстрее птиц, просто до края земли очень далеко.

Так бежал Егда много дней. Вот закончилась дремучая тайга, начались бескрайние болота. Дни стали короче и сумрачнее, ночи — темнее и длиннее, потянуло холодом, закружились вокруг Егды ледяные ветры. Вдруг послышался страшный грохот. Смотрит Егда — небо у горизонта начало то приближаться к земле, то удаляться, как будто разевает огромную пасть какое-то чудовище. Вот опять раскрылся страшный зев, в глубине его запылал огонь. Услышал тут богатырь громовой голос: «Ты дошел до края земли и неба, узнал, где они заканчиваются. Но назад ты уже не вернешься и никому об этом не расскажешь».

Испугался Егда, но, подумав, вскинул свой охотничий лук, вложил в него стрелу и громко крикнул: «Если попаду стрелой в огонь, то смогу вернуться домой, а если промахнусь — останусь здесь навсегда». Полетела стрела, вонзилась в самую середину огня. Огонь тут же погас.

Подошел Егда к тому месту, где он только что горел, и увидел мертвого каменного великана. В боку у него торчала стрела. Хотел Егда выдернуть стрелу, но она выскочила сама, ударила его по колену, сломала ему ногу.

Не может Егда ни шагу ступить. «Неужто, — думает, — придется мне здесь умереть?» Стал он звать на помощь зверей и птиц, но никто его не услышал. Наконец прилетел черный ворон. Говорит ему Егда: «Лети к моим отцу и матери, скажи, чтобы они прислали чего-нибудь, чем бы я мог исцелиться».

Полетел ворон в селение, сел на дерево возле дома Егды и закричал: «Кур-кур! Старик! Старуха! Ваш сын дошел до края земли и неба, убил каменного великана и ранил себя стрелою. Нужно ему снадобье, чтобы исцелить свою рану!»

Старик и старуха были сведущи в лекарском деле, сложили они в котомку много целебных снадобий, привязали ее ворону на спину, и тот полетел обратно. Тяжела оказалась котомка. То и дело приходилось ворону садиться, чтобы отдохнуть. Первый раз сел он на вершину кедра, подумал и оставил там часть снадобий, чтобы легче было дальше лететь. Улетел ворон, а на кедре выросли орехи. Второй раз сел он на дуб и тоже оставил там немного снадобий — выросли на дубу желуди. Потом отдыхал ворон на черемухе, на малиновом кусте, на дикой яблоне и дикой груше — и на них тоже появились плоды и ягоды. Один раз сел ворон отдохнуть посреди поляны — выросли на земле земляника, брусника и голубика.

Наконец прилетел ворон к Егде. Целебных снадобий в котомке почти не осталось. Рассердился Егда, но ворон ему сказал: «Зато теперь в тайге много съедобных и целебных растений».

Начал Егда лечиться, и на третий день нога его зажила. Сказал он ворону: «Ты мне помог, поэтому отныне люди не будут на тебя охотиться, а ты всегда будешь находить пищу возле человеческого жилища».

СКАЗАНИЯ О СВЕТИЛАХ

В удэгейском мифе о нескольких (в данном случае двух) солнцах, в отличие от аналогичных мифов других тунгусо-маньчжурских народов, лишнее светило не исчезает, а превращается в луну:

В изначальные времена, когда на небе было два солнца, жил охотник Егда с женой и детьми. От страшной жары в тайге исчезли все звери и птицы, так что не на кого было охотиться, и Егде стало нечем кормить жену и детей.

Взял он свой верный лук, вышел на открытое место, натянул тетиву и сказал: «Лук, попади прямо в солнце! Ты никогда меня не подводил, не подведи и сейчас!» Засвистела стрела в воздухе так, что содрогнулась земля, и попала точно в солнце. Потускнело солнце и стало луной.

С тех пор ходят по небу по очереди солнце и луна.

В другом удэгейском мифе нестерпимая жара наступает оттого, что небо было низким и солнце находилось очень близко к земле. В качестве подтверждения удэгейцы показывают на старые лиственницы, у которых вершины часто загибаются в одну сторону. «Они загнуты, — объясняют старики, — потому что небо когда-то было низко над землею и деревья не могли расти прямо и были придавлены книзу».

Антропоморфное изображение охотника с луком и стрелами. Удэгейцы. 1934–1939 гг. МАЭ И 591-170.

Музей антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера)

К тому же солнце с луной ходили по низкому небу одновременно, так что день не отличался от ночи и жара стояла круглые сутки. Люди не могли жить в таких условиях, дети, родившиеся зимой, доживали только до первого лета и умирали от жары. Мудрые старцы стали думать, как убавить солнечный жар, и решили попробовать убить солнце ледяными стрелами. Однако ледяные стрелы растаяли, едва коснувшись раскаленной поверхности светила. Старцы выковали стрелы из железа, но железные стрелы оказались слишком тяжелыми и упали на землю, не долетев до солнца. Тогда изготовили костяные стрелы, которые, наконец, ударились о поверхность солнца, но не причинили ему особого вреда. Солнце только удивилось и спросило луну: «Почему это люди в меня стреляют?» Луна ответила: «Потому что мы ходим по небу одновременно, и от того людям на земле плохо».

Солнце подумало и решило, что им с луной лучше разделиться. С тех пор луна стала светить ночью, а солнце днем. А чтобы люди снова не вздумали стрелять в солнце, оно вместе с небом поднялось высоко-высоко.

Обычно луна в мифах олицетворяет женское начало, однако в удэгейской мифологической сказке «Солнечный свет» месяц предстает в образе старца и выступает в качестве посредника между солнцем и человеком:

Жили на земле старик со старухой, и была у них красавица дочь. Посватался к ней парень Егда. Говорит ему старик: «Отдам я за тебя дочь, если ты принесешь с неба солнечный свет».

Отправился Егда искать дорогу на небо. Долго шел, забрел далеко в тайгу, никто из людей там раньше не бывал. Вдруг из чащи вышла ему навстречу старуха. Спрашивает старуха Егду: «Далеко ли путь держишь?» — «Иду добывать солнечный свет, только вот не знаю, как на небо попасть». — «Иди все прямо и прямо, увидишь большого медведя, он укажет тебе дорогу на небо. А я дам тебе железную пилу, возьми ее с собой». Удивился Егда: зачем ему пила? Но взял, поблагодарил старуху и пошел.

Вскоре увидел огромного медведя: лежит медведь на земле, а зубы у него такие длинные, что вросли в землю, как корни. Не может зверь ни с места сойти, ни пошевелиться. Понял Егда, зачем старуха дала ему пилу, отпилил медвежьи зубы.

Поднялся медведь на ноги: «Спасибо тебе, Егда». Спрашивает парень: «Верно ли, что ты знаешь, как на небо попасть?» — «Иди все прямо и прямо, увидишь огромного изюбря. У меня зубы в землю вросли, а у него рога в небе застряли. По его рогам можно забраться на небо. Только когда будешь возвращаться, не забудь ему рога отпилить — освободить его, как меня освободил».

Пошел Егда дальше. Вот и изюбрь стоит, рога в небо уходят. Взобрался Егда по его рогам, как по дереву, оказался в небесной тайге. Посреди тайги высится сопка. Поднялся Егда на вершину, сел и стал ждать.

Марал на опушке леса.

Olga Vasilek / Shutterstock

Вот появился седой старик. Идет от него лунный свет. Егда догадался, что этот старик — месяц, низко ему поклонился. Спрашивает месяц: «Зачем ты сюда пришел?» Рассказал Егда, что должен принести на землю солнечный свет, чтобы получить невесту. Говорит месяц: «Трудно обычному человеку добыть солнечный свет, но я тебе помогу». Ушел куда-то, потом вернулся с кожаным мешком и говорит: «Бери, только не открывай, пока не отдашь будущему тестю».

Взял Егда мешок, спустился по рогам изюбря на землю. Спустившись, отпилил изюбрю рога. Обрадовался изюбрь, убежал в тайгу.

А Егда взвалил мешок на плечо и пошел домой. Принес мешок с солнечным светом будущим тестю и теще. Надели они чистые одежды, поставили мешок на стол, развязали веревку. Засиял солнечный свет, разлился по всей земле.

Женился Егда на красавице, и стали они жить хорошо.

В некоторых вариантах этой сказки отец невесты не просто безы­мянный старик, а Канда-Мафа — горный дух, хозяин зверей. Усиливают мифологичность сказки и образы медведя с изюбрем. Медведь у большинства народов считается хтоническим существом, связанным с подземным миром, а изюбрь — с небесным. Поэтому зубы медведя врастают в землю, а рога изюбря — в небо.

Ряд удэгейских мифов о небесных светилах посвящен наиболее ярким звездам. Так, созвездие Плеяды удэгейцы называют Нада-Болихэ — «семь сестер».

Жили семь девушек-сестер. И вот с некоторого времени стала старшая сестра куда-то уходить. Утром уйдет, вечером вернется, но никому ничего не рассказывает. И еще заметили сестры, что перестала она смеяться и даже не улыбается. Подумали девушки, что это неспроста, и решили рассмешить старшую сестру.

Вечером, когда она, как обычно, вернулась домой, младшие сестры взяли побольше стружек66 и бросили в очаг. Ярко вспыхнуло пламя, девушки засмеялись, старшая сестра тоже улыбнулась, и увидели остальные сестры, что рот ее изнутри покрыт шерстью, как волчья пасть. Поняли девушки, что их сестра стала людоедкой.

Испугались они и решили убежать из дома. На другой день, когда старшая сестра ушла, девушки надели лыжи и побежали куда глаза глядят.

Вернулась вечером старшая сестра, никого в доме нет, только лыжня уходит в тайгу. Встала она на лыжи и побежала по следу. Бежит и приговаривает: «Пусть оборвутся ремешки на лыжах моих сестер, пусть оборвутся ремешки на лыжах моих сестер…» И правда, оборвались ремешки на лыжах девушек, пришлось младшим сестрам остановиться. Догнала их людоедка и всех съела.

Души девушек улетели на небо и превратились в звезды. Старшая сестра полетела за ними следом и тоже стала звездой. Так появилось созвездие Плеяды — «семь сестер».

Эта мифологическая сказка считалась у удэгейцев очень страшной, и, чтобы не накликать беду, ее никогда не рассказывали вечером, а только при свете дня.

ТАГУ-МАМА — ПОКРОВИТЕЛЬНИЦА РОЖДЕНИЙ И ХОЗЯЕВА СТИХИЙ

В удэгейской мифологии помощником верховного божества Боа-Эндури выступает хозяин неба Чинихе, который, как уже было отмечено, наделен функциями бога-творца. Его представляли в облике старика с длинными бородой и усами, косматыми бровями и густыми ресницами. В его усах и бороде хранится снег, а на бровях и ресницах — дождь, которые он посылает на землю. Если случается бесснежная зима, шаман отправляется к Чинихе попросить снега. Если хозяин неба позволит шаману тронуть свою бороду шаманским посохом, через три дня выпадает снег.

Чинихе принимал участие в обустройстве мира, однако не совсем удачно. Когда мир еще только создавался, Эндури поручил ему установить на всей земле теплую погоду, но Чинихе не успел закрыть с северной стороны щель между небом и землей, по­этому на севере всегда царит холод.

Рассерженный Эндури повелел Чинихе оставаться на северной стороне неба, которую отделяла от южной высокая сопка. А на южной стороне неба жила небесная женщина Тагу-Мама — покровительница рождений. Чинихе не видел ее, но слышал из-за сопки, как она поет, призывая Чинихе к себе. Однажды он явился ей во сне, и они стали супругами.

Согласно мифологическим представлениям многих народов сновидение представляет собой вторую реальность и встреча во сне может привести к настоящему супружеству. Но Боа-Эндури, продолжавший сердиться на хозяина неба, разрешает Чинихе видеться с женой только один раз в год.

Арсеньев В. К. и удэгейцы с реки Анюй. 1908–1910 гг.

Wikimedia Commons

В мифологическом рассказе Чинихе говорит Тагу-Маме, что «они вдвоем самые высокие, выше их никого нет», из чего можно предположить, что хозяин неба и его жена изначально были верховными божествами, вероятно более древними, нежели Боа-Эндури.

Женившись на Тагу-Маме, Чинихе продолжает заниматься обустройством мира, он творит горы, реки, леса, зверей и т. д. Правда, все это создается на небе, и, как уточняется в мифологическом рассказе, «по одному экземпляру», но все, что им создано, тут же появляется на земле. А Тагу-Мама начинает посылать на землю омэ — души новорожденных детей.

К Тагу-Маме близка по функциям Сангия-Мама, которая посылает на землю души животных. Иногда обе они воспринимаются как единое божество.

Общетунгусского бога-громовника Агды удэгейцы представляли в образе огнедышащего змея. Как и в мифах других народов, он преследует злых духов и поражает их огненными стрелами.

Еще одно общетунгусское божество в удэгейской мифологии — хозяин водной стихии Тэму. У него большая семья, так что в фольклоре удэгейцев встречается такое понятие, как «род Тэму».

В одной быличке рассказывается о человеке по имени Таганда, который однажды увидел на берегу реки трех незнакомых людей. У одного в руках было копье, у второго — змея, а у третьего — шаманский посох. Они пригласили Таганду посидеть вместе с ними, угостили табаком и рассказали, что происходят из рода Тэму, живут в море, но иногда выходят на берег, принимая человеческий облик. «Мы показываемся только тем, кому хотим, — объясняют они. — Можем пройти мимо, и нас никто не заметит». Люди из рода Тэму предсказали Таганде, что ему суждено стать сильным шаманом. Таганда вдруг потерял сознание, а когда очнулся, увидел шаманский посох у себя в руках, а на песке — следы трех человек, уходящие в море.

Предсказание людей из рода Тэму сбылось: Таганда вдруг обрел шаманские способности и прославился как сильный шаман.

В подчинении у Тэму находятся многочисленные водяные духи ганихи, живущие в различных водоемах. Они пугливы и не любят показываться людям, но некоторым все же доводилось их увидеть. Еще в одной быличке67 рассказывается, как один удэгеец заметил на воде лодку, в которой сидели мужчина и женщина. Удэгеец удивился, поскольку лодка направлялась к перекату, «где было опасно и где никакой разумный человек не пойдет». Но тут лодка вдруг стала погружаться носом в воду, «как рыба», исчезла и больше не появлялась. Несомненно, это были ганихи.

К водным духам принадлежит также помощник Тэму — хозяин рыб Судзя Адзани в обличье огромной рыбы с человеческой головой. Ему были подчинены духи-хозяева отдельных пород рыб: кеты, тайменя и др.

Хозяином горной тайги и лесных зверей почитался Канда-Мафа. Однако старик Канда появляется во многих сказках и как обычный человек. Наличие этого персонажа может указывать на то, что в основе данной сказки лежит миф.

Лесным божеством, хозяином зверей и птиц почитался Онку, которому подчинялись духи-хозяева отдельных видов животных: соболей, изюбрей, медведей.

Онку мог принимать обличье всех этих животных, но являлся также и в виде одноногого и однорукого человека, покрытого шерстью. Удэгейцы верили, что Онку живет в тайге на высокой горе и возле его жилища постоянно завывает ветер, слышны уханье филина, лай собаки, человеческие голоса. Приближаться к таким местам считалось опасным. Образ Онку противоречив: иногда он выступает как помощник охотников, иногда — как вредоносный дух, способный наслать на человека болезнь.

Спутником и помощником Онку был заяц, которого так и называли — «Собака Онку». Заяц всегда сопровождал хозяина, свернувшись клубком у него на голове в виде шапки.

Как и другие тунгусо-маньчжурские народы, удэгейцы отождествляли тайгу с землей, поэтому дух-хозяин земли (имя его не указывается) живет в тайге в гнилом упавшем дереве. Удэгейцы никогда не рубят такое дерево, а если случается рубить где-нибудь поблизости, обязательно говорят: «Дух-хозяин земли, убери ноги и руки, а то нечаянно задену».

Одним из духов горной тайги был Багдихе — маленькое, покрытое шерстью человекообразное существо, которое произ­водит эхо. Благодаря ему в тайге и горных ущельях люди могут слышать свои голоса. Места, где звучит эхо, считались опасными, их старались обходить стороной.

Горным духом почитался также Какзаму — тощий великан на тонких кривых ногах с редькообразной головой, который обитал у истоков рек, среди скал и осыпей. К людям он настроен враждебно, может превратить человека в камень.

Дух-хозяин ветров в удэгейской мифологической сказке носит имя Доэ. Вот что рассказывают о нем:

Жила одна девушка — красавица и рукодельница. Однажды захотелось ей увидеть Доэ — хозяина ветров, о котором она много слыхала. Сшила девушка себе новую одежду — халат, передник, шапку, расшила разными узорами, оделась, подпоя­салась, а сверху надела гамули — простой халат из рыбьей кожи без всяких украшений. Взяла посох с железным наконечником и пошла.

Долго шла, вечером вышла к какому-то дому. Жила там другая девушка-красавица. Высунулась она из окошка, спрашивает девушку в гамули: «Далеко ли ты, подружка, идешь?» Та отвечает: «Иду посмотреть на Доэ, хозяина ветров, о котором много слыхала». Говорит хозяйка дома: «Переночуй у меня, а завтра вместе пойдем. Я тоже хочу увидеть Доэ».

Утром нарядилась вторая красавица в сиамали — атласный халат, взяла посох, и пошли они вместе.

Вечером подошли к дому, в котором жила третья красавица. Спрашивает она девушку в гамули и девушку в сиамали: «Далеко ли, подружки, идете?» Рассказали девушки, куда и зачем держат путь. Надела третья красавица суамали — дорогой халат из китайского шелка, и пошли они втроем.

Вот подошли к высокой горе. На самой вершине стоит дом хозяина ветров, сверкает, как зеркало, а у подножия горы гуляют ветры. Налетели ветры на трех красавиц, закружились вокруг. Раздулись атласный и шелковый халаты, взлетели девушки в сиамали и суамали в воздух, будто осенние листья, и ветры унесли их неведомо куда.

А халат из рыбьей кожи на ветру даже не колыхнулся. Осталась девушка в гамули одна, стала взбираться на гору. Отталкивается от земли своим посохом с железным наконечником, поднимается все выше и выше.

А в доме хозяина ветров старая мать Доэ выглянула из окна и стала сына бранить: «Зачем ты прогнал красавиц в дорогих шелковых халатах? Осталась одна нищенка в гамули из рыбьей кожи».

Тем временем девушка добралась до вершины горы, вошла в дом. Доэ лежал на постели. Взял он блестящий нож и бросил в гостью. Но та перехватила нож на лету и бросила обратно хозяину ветров. Поймал Доэ нож, снова бросил девушке. Не успела она его схватить, вонзился нож ей в плечо, закапала на пол кровь. Оторвала девушка полоску от своего вышитого передника, сунула под постель Доэ и ушла.

Стала мать Доэ вытирать с пола кровь, нашла кусок вышитого передника, заохала: «Какую рукодельницу мы упустили!» Потом велела сыну: «Догони ее и верни!»

Взял хозяин ветров свое копье, лук и стрелы и полетел за девушкой следом. Вскоре увидел ее вдалеке. А девушка сбросила халат из рыбьей кожи, осталась в расшитом узорами наряде, идет неспеша. Пустил Доэ ей вслед стрелу. Пролетела стрела мимо, упала у ног девушки. Обошла девушка стрелу и дальше пошла. Бросил Доэ ей вслед копье. Упало копье перед ней поперек дороги. Остановилась красавица, обернулась к Доэ и говорит: «Зачем ты это сделал? Я ведь сейчас перешагну через твое копье»68.

Испугался хозяин ветров, стал просить: «Милая красавица, подожди, не перешагивай! Как я буду без копья?» Говорит девушка: «Ты меня убить хотел, вон рана до сих пор кровоточит». — «Прости меня, сейчас я исцелю твою рану». Подул Доэ на ее плечо — и рана тут же затянулась. Говорит он красавице: «Идем со мной, я хочу на тебе жениться». Подумала красавица и согласилась.

Вернулись они в дом хозяина ветров и стали жить вместе.

Особым почитанием у всех тунгусо-маньчжурских народов пользовались хозяин или хозяйка огня Пудза. Удэгейцы описывали это существо как старуху или как молодого черноволосого юношу.

Пудза обычно благожелателен к человеку. Удэгейская женщина рассказывала: «Как-то сижу у костра, смотрю на огонь долго-долго. Вдруг в огне костра появляется голова чернявого парня, который сказал: “Осторожней будь, бабушка! Сгоришь!” И тут же исчез. Чувствую, что мой бок припекает. Глядь, а у меня халат насквозь прогорел. Сгореть могла, если бы не Пудза».

Грозной стихийной силой в удэгейском фольклоре была Луги бэле — огненная дева, устраивавшая лесные пожары. Противостоять ей мог только очень сильный шаман.

Жил один Егда-охотник. И вот появилась в тайге Луги бэле. Где она пройдет, там ничего уже не растет; кого она ни встретит, все сгорают на месте. Решил Егда: «Надо уничтожить Луги бэле, пока она не погубила всю землю».

Сделал он две стрелы — одну из лосиной кости, другую из железа, взял свой верный лук и пошел искать Луги бэле. Долго шел, наконец увидел огненную деву. Идет она по берегу реки, полыхает ярким пламенем, сыплются от нее во все стороны искры, вспыхивает трава, загораются деревья.

Вложил Егда в свой лук костяную стрелу, выстрелил деве прямо в сердце. Но стрела, не долетев, сгорела дотла, обратилась в пепел. Пустил тогда Егда железную стрелу. Ударила стрела огненную красавицу в грудь и тут же расплавилась, стекла на землю. Остался Егда безоружным. Обуял его страх, бросился он бежать, а Луги бэле за ним.

Вдруг видит Егда: стоит на дороге свинцовый человек, такой огромный, что рядом с ним кажется Егда маленькой птичкой. Закричал парень: «Помоги, свинцовый человек! За мной Луги бэле гонится!» Встал свинцовый человек на пути у огненной девы, будто в землю врос. А она бежит прямо на него, огненные волосы развеваются, все вокруг нее полыхает. Дрогнул свинцовый человек, покачнулся и расплавился. Остался от него только бугорок из оплавленного свинца.

Бежит Егда дальше. Увидел железного человека, такого огромного, что рядом с ним кажется Егда не больше кузнечика. Закричал Егда: «Помоги, железный человек! За мной Луги бэле гонится!» Преградил железный человек дорогу огненной деве. А она бежит, не останавливается. Расплавился железный человек, остался от него комок оплавленного железа.

Бежит Егда из последних сил. Видит — стоит дом. Жила в том доме девушка-шаманка. Крикнул ей Егда: «Беги, спасайся! Сейчас будет здесь Луги бэле». А шаманка отвечает: «Заходи в мой дом, отдохни. Я остановлю Луги бэле. Сделать это непросто, но я смогу».

Надела она халат, подпоясалась и вышла за дверь. А Егда остался в доме. Слышит — снаружи шум, крики, треск огня. Выглянул в оконце, видит: заволокло все вокруг черным дымом, потускнело небо, а солнце стало багровым.

Много или мало времени прошло, но вот все стихло, развеялся черный дым, снова выглянуло ясное солнце.

Вернулась шаманка в дом. Была она еле жива, упала на медвежью шкуру и сказала: «Я победила Луги бэле. Но сама теперь умираю». Спрашивает Егда: «Неужели нельзя тебе помочь?» Отвечает шаманка: «Чтобы меня исцелить, нужна кровь золотого зайца69». Спрашивает Егда: «А где его найти?» Отвечает шаманка: «На краю земли стоит золотая скала, на скале — золотой балаган, в балагане — золотой заяц. Если добудешь его для меня, спасешь мне жизнь».

Коробки шаманские берестяные. Удэгейцы. 1951 г. МАЭ И 1363-348.

Музей антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера)

Взял Егда веревку длиной в семь маховых сажен и пустился в путь. Дошел до края земли, увидел золотую скалу. Сияет она так, что смотреть больно. Ударил Егда себя по голове, превратился в сороконожку, поднялся по золотому склону. Стоит на вершине золотой балаган. Превратился Егда опять в человека, зашел в балаган, увидел там золотого зайца. Вскочил заяц, подпрыгнул и полетел на небо. Схватил Егда свою семидесятисаженную веревку, бросил ему вслед, поймал петлей, притянул обратно. Убил Егда золотого зайца, собрал его кровь в берестяное лукошко и вернулся к шаманке. Смазал ее раны заячьей кровью — и она сразу же исцелилась.

Поженились Егда и шаманка и жили счастливо.

Злыми духами удэгейцы, как и другие тунгусо-маньчжуры, считали многочисленных амба, которые могли принимать разные обличья. К злым духам относились также Боко — горбатый одно­ногий и однорукий карлик, живущий в болоте и сбивающий людей с дороги, и огромная птица Окзо с железными перьями, железным клювом и железными зубами. Злые силы представлены в фольклоре удэгейцев также в образе семерых «таежных братьев» биату — чудовищ с круглыми, как шар, головами.

Жили старик со старухой и была у них единственная дочь-красавица. Пришло время выдавать ее замуж. Но старики не хотели с ней расставаться и решили девушку спрятать, чтобы не нашли ее женихи. Сделал старик из бересты подвесной балаган, и красавица стала там жить.

Но однажды поднялся сильный ветер, и балаган сдуло в море. Выбралась девушка на крышу, не знает, что делать. А балаган плывет, качается на волнах.

Тут показался берег, на котором жили братья биату.

Взмолилась красавица: «Вытащите мой балаган из воды! Я вам за это сошью новую одежду, обувь и рукавицы!»

А братья биату отвечают: «Не может человек плыть по морю на крыше балагана. Ты, наверное, дух Окзо!»

Понесло балаган дальше, и наконец оказался он на песчаной отмели. Выбралась красавица на берег. Смотрит — ходит по берегу мальчик Наундяка, тощий, оборванный, ловит мальков себе на обед. Спрашивает девушка: «Наундяка, ты с кем живешь?» Отвечает мальчик: «Я сирота, один живу».

Поселилась красавица вместе с мальчиком, стала одежду ему шить, еду варить, в тайгу на охоту ходить. Когда отправлялась в тайгу, надевала мужскую одежду, когда возвращалась домой — снова женскую.

Однажды, когда девушка ушла на охоту, а Наундяка играл на берегу с игрушечным луком, который она ему сделала, откуда ни возьмись появились братья биату. Спрашивают они мальчика: «Что с тобой случилось? Ты и потолстел, и одежда на тебе новая, и даже игрушечный лук есть. Не иначе, кто-то о тебе заботится». Отвечает Наундяка: «Теперь живет со мной мой старший брат». Говорят биату: «Ты врешь! Нет у тебя старшего брата». Сломали игрушечный лук и ушли.

Вечером вернулась с охоты девушка, увидела плачущего Наундяку, стала спрашивать: «Кто здесь был? Кто тебя обидел?» Рассказал Наундяка о том, что случилось.

Рассердилась красавица, пошла по следам биату, вышла к их жилищу. Подцепила копьем дверную завесу, забросила подальше в море и громко крикнула: «Выходите, братья биату! Малого ребенка обидеть — ни умения, ни храбрости не надо! Вы со мной потягайтесь, кто лучше стреляет из лука!»

Заворчали братья биату: «Кто нас тревожит?» Вышли из дома, увидели девушку в мужской одежде.

Вынула красавица из уха сережку с подвеской в виде колечка, повесила на ветку дерева и сказала: «Кто попадет в кольцо, тот победил!» Пустил стрелу старший брат, пролетела стрела мимо кольца. Выстрелили шестеро младших — ни один не попал. Стала тогда стрелять красавица — угодила стрела точно в кольцо. Сняла красавица сережку с ветки, вдела обратно в ухо и пошла домой.

Дома говорит она Наундяке: «Надо нам скорее отсюда бежать. Братья биату опомнятся, захотят отомстить за свой позор. Придут сюда, убьют и тебя, и меня». Сели они в берестяную лодку, девушка на веслах, Наундяка у руля. Братья биату пустились за ними в погоню, вот-вот нагонят. Стала красавица звать на помощь ветер: «Ветер, ветер! Подуй что есть силы!»

Поднялся ветер, засвистел, заходили по морю высокие волны. Захлестнуло лодку братьев биату волной, закрутило водоворотом, опрокинулась лодка, и все семеро утонули.

А красавица с Наундякой вернулись домой и стали жить как прежде.

Как и все тунгусо-маньчжурские народы, удэгейцы обожествляли медведя и тигра и считали их своими предками.

В давние времена жили брат и сестра. А других людей на земле тогда еще не было. Однажды говорит сестра брату: «Тебе нужна жена, а мне — муж. Пойдем искать себе супругов! Ты иди в одну сторону, а я пойду в другую — авось кого-нибудь встретим».

Послушался брат, простился с сестрой и пошел.

Но сестра знала, что на земле нет никого, кроме них. Кружной тропой обогнала она брата и вышла ему навстречу. Спрашивает брат: «Ты кто? Очень уж ты похожа на мою сестру». А девушка отвечает: «Все женщины похожи друг на друга. Я твоя невеста».

Поверил парень, взял сестру в жены. Родилось у них двое детей — мальчик и девочка.

Подрос мальчик, начал учиться стрелять из лука и однажды ранил стрелой маленькую птичку. Взлетела птичка на дерево и спросила: «Почему ты в меня стрелял?» Отвечает мальчик: «Потому что ты — птица, а я — человек. Людям положено охотиться на птиц и зверей». А птица говорит: «Какой же ты человек? Ты родился от брата и сестры. Так принято у животных, а не у людей. Значит, ты не человек, а такое же животное, как те, на кого ты собираешься охотиться».

Побежал мальчик домой, стал спрашивать у матери, правду ли сказала птичка. Испугалась женщина, закричала на сына: «Что за глупости ты говоришь! Не вздумай сказать такое при отце!»

Но мальчик не послушался и, когда отец вернулся с охоты, рассказал ему, что услышал от птички.

На другое утро отец надел лыжи и пошел в тайгу. Нашел глубокий овраг, съехал по его склону, воткнул посреди лыжни стрелу острием вперед и сказал: «Если моя жена меня обманула и я женат на сестре, пусть она умрет. А если она неповинна в таком грехе, пусть останется в живых». Потом вернулся домой и сказал жене: «Я убил жирного лося. Иди по моему следу и принеси мясо».

Встала жена на лыжи, пошла по лыжне мужа. Скатилась в овраг, напоролась на стрелу и умерла.

Тогда отец взял детей и повел их в тайгу. Девочку оставил на медвежьей тропе, мальчика — на тигриной. А сам вышел на берег бурной реки, которая не замерзала даже зимой, и бросился в воду.

Девочку подобрал медведь, вырастил в своей берлоге, а когда она подросла, взял в жены. Мальчика нашла тигрица, вырастила и взяла себе в мужья. От девочки и медведя пошли удэгейцы. А брак мальчика с тигрицей оказался бездетным, но тигр все равно удэгейцам родня.

НЕГИДАЛЬЦЫ

Негидальцы живут в Хабаровском крае по берегам рек Амгуни и Амура. Их численность — около пятисот человек — сохраняется практически неизменной с XVII века. Название «негидальцы» происходит от эвенкийского негида — «береговой», «крайний». Самоназвание же народа — элькан бэйнин, что значит «здешние люди».

Основное занятие негидальцев — рыболовство. Сети в старину плели из крапивного волокна, крапивные нити варили в золе и окрашивали корой лиственницы. Кроме рыбной ловли, большое значение в жизни негидальцев имела охота. Промышляли лося, дикого оленя, пушного зверя. Соболя, добытые негидальскими охотниками, очень ценились на китайском рынке.

Культура негидальцев и их верования близки к культуре и верованиям эвенков, нанайцев, ульчей и других родственных им народов.

ОБИТАТЕЛИ РАЗНЫХ МИРОВ

Общетунгусское небесное божество негидальцы называют Буга. О нем говорят так: «Когда Буга родился, никто не знает. Известно лишь, что есть Буга».

Спустившись с неба на землю, Буга прежде всего сотворил зверей: сначала кабана, потом всех остальных четвероногих. Велел им везде по земле ходить, чтобы земля не была пустой. Затем сотворил птиц и рыб. Бросил рыбу в воду, но она всплыла на поверхность, потому что была слишком легкой. Тогда Буга вложил ей в голову камешек, она стала тяжелее, погрузилась в воду и стала плавать, как положено рыбам.

Вернулся Буга к себе на небо. Посмотрел оттуда на землю и подумал: «Много на земле и зверей, и птиц, и рыб. А для кого я все это сотворил?» И решил создать человека, чтобы охотился он на зверя и птицу, ловил рыбу, добывая тем самым себе пропитание.

Снова спустился Буга на землю и сделал людей — мужчину и женщину. Но не было у них дыхания, не было в них жизни. Позвал Буга собаку и строго ей сказал: «Сторожи людей, никого к ним не подпускай. А я пойду на небо, принесу для них дыхание».

Отправился Буга на небо, а собака села возле людей, стала сторожить.

Вдруг, откуда ни возьмись, появился злой дух Амбан. Стал он просить собаку: «Пусти меня на людей поближе посмотреть». Зарычала собака, оскалила зубы, а Амбан говорит: «Буга хочет сделать людей бессмертными. Если он принесет им дыхание с неба, они будут жить вечно. Но если так случится, людей будет становиться все больше и больше, и в конце концов они съедят все, что живет и растет на земле; земля превратится в пустыню, а сами люди умрут с голоду. А я дам им такое дыхание, что каждый человек будет проживать отведенный ему срок, а затем умирать от старости. На земле станут сменяться поколения, и жизнь никогда не кончится».

Призадумалась собака, а Амбан продолжает: «Если подпустишь меня к людям, я тебе подарю такую шубу, которой сноса не будет». Тут уж собака не устояла, отошла в сторонку. Подошел Амбан к людям и вдохнул в них жизнь.

Вернулся с неба Буга, видит: люди и дышат, и смотрят, и туда-сюда прохаживаются. А собака одета в пушистую, теп­лую шубу. Спрашивает Буга собаку: «Кто наделил людей жизнью?» Рассказала собака, что произошло. Рассердился бог-творец и произнес: «За то, что ты не устерегла людей, не будешь больше говорить на человеческом языке!»

Расселились люди по всей земле и стали жить. И собаки с ними. Только собаки людей понимают, а люди собак — нет.

В негидальском мифе о нескольких светилах солнц было три и от них шел такой жар, что выпрыгнувшая из воды рыба тут же сгорала и обратно в воду падали только ее кости. Некие «три сильных человека» убили два солнца — самое яркое и самое тусклое, так что на небе осталось только третье — не яркое и не тусклое, а такое, какое нужно для того, чтобы всему живому на земле было хорошо.

Миф о происхождении пятен на луне в разных вариантах встречается у всех народов мира. Негидальцы видят в очертаниях лунных пятен силуэт маленькой девочки.

Когда-то эта девочка жила с отцом, мачехой и сводной сестрой — мачехиной дочкой. Мачеха свою дочь любила, а из падчерицы сделала работницу. Девочка и воду носила, и дрова колола, и в доме прибирала, и еду готовила; изо всех сил старалась, а мачеха ее только ругала.

За весь день не было у девочки ни одной свободной минуты. И только ночью, когда все уже спали, выходила она из дома и горько плакала. И вот однажды спустилась к ней с неба луна и говорит: «Сколько ни смотрю на тебя, ты все плачешь. Что у тебя за горе?» Рассказала ей девочка о своей тяжелой жизни. Спрашивает луна: «Хочешь уйти со мной на небо?» — «Хочу!» И луна забрала ее с собой.

С тех пор негидальские старики говорят детям: «Никогда не обижайте своих младших сестер. А то заберет их луна, как ту девочку».

Млечный Путь негидальцы, как и другие тунгусо-маньчжурские народы, называют лыжней Манги. В общетунгусском мифе рассказывается, что небесный охотник Манги гнался однажды за небесной лосихой с лосенком. Лосиха, спасаясь, прыгнула в море и превратилась в кита, а лосенка Манги настиг и сбросил на землю. Так в море появились киты, а в тайге — лоси.

Как и многие другие народы, негидальцы представляют Вселенную разделенной на три мира — верхний, средний и нижний. Небесных людей они называют омнанкан, подземных жителей — буникэн. Однако в негидальском фольклоре обитатели верхнего мира предстают не величественными небожителями, как это бывает обычно, а маленькими человечками. В книге Марины Мансуровны Хасановой и Александра Михайловича Певнова «Мифы и сказки негидальцев» приводится такой рассказ пожилой женщины: «Над нами живут люди омнанкан. Мы живем здесь, на средней земле. Под нами тоже есть люди, буникэн. Сильнее людей средней земли нет. Говорят, омнанкан слабые… Омнанкан и лётом летают, и пешком ходят. Говорят, они маленькие».

Жилища. Негидальцы. 1956–1957 гг. Хабаровский край, район им. П. Осипенко, село Владимировка-Гарпу. РЭМ 9017-82.

Российский этнографический музей

В быличках рассказывается о неоднократных встречах людей с небесными человечками.

Как-то четверо негидальцев ушли на охоту в тайгу. Вечером они сели отдыхать у костра и вдруг увидели: горит неподалеку за деревьями еще один костер. Охотники удивились, поскольку знали, что, кроме них, поблизости нет других людей, и решили посмотреть, что же там такое; незаметно подкрались к таинственному костру и увидели, что вокруг огня бегают маленькие человечки. Почувствовав, что за ними наблюдают, человечки моментально пропали. «Старики говорили, — завершает быличку рассказчица, — наверное, это были небесные люди».

Несмотря на малый рост, небесные люди наделены божественной силой и властью и могут жестоко покарать провинившихся перед ними. О таком случае рассказывается в родовом предании рода Чукчагиль:

Однажды двое братьев из этого рода ушли рыбачить на реку Амгунь. Наловили много карасей. Вечером построили шалаш, развели костер, чтобы приготовить себе ужин, а сами пошли к озеру, проверить поставленные там сети. И вдруг услышали голоса, доносившиеся с их стоянки. Братья подумали, что кто-то хочет украсть их улов, побежали на голоса и увидели множество маленьких человечков, столпившихся перед костром. Старший брат выхватил из костра раскаленную головню и принялся бить ею человечков. Долго махал головней направо и налево, человечки кричали и падали на землю, но вдруг все стихло. Стоит парень с головней в руках, а вокруг никого нет. И вдруг откуда-то сверху послышался горестный плач и причитания: «Ой, наших младших братьев убили! Ой, наших старших братьев убили!»

Вернулись рыболовы домой, рассказали о своем приключении.

Прошел год. И в тот самый день, когда парень перебил маленьких человечков, семеро людей из рода Чукчагиль внезапно умерли. А через год — еще семеро. И так год за годом, пока не осталось от рода всего несколько человек.

Эти последние посоветовались и решили позвать шамана: пусть спросит у духов, отчего вымирает их род. Явился шаман, стал шаманить. Полетел на небо, встретился там с духами, потом вернулся и объявил: «Небесные люди каждый год забирают по семь человек из рода Чукчагиль, потому что ваш родич убил семерых небесных людей. И если вы не принесете небесным людям особенную жертву, которая придется им по нраву, ваш род вымрет до последнего человека».

Рисунок на шаманской одежде и орнамент на столбах. Негидальцы, нанайцы. 1951 г. МАЭ И 1363-217.

Музей антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера)

Собрались старики, стали думать, какой жертвой умилостивить небесных людей. А в роду Чукчагиль к тому времени оставалась одна единственная молодая девушка. Вот ее-то и решили отдать небесным людям. Девушку нарядили в лучшие одежды, как будто бы она выходит замуж, привели на открытое место и убили.

И как только пролилась ее кровь, с неба упали два черных камня — две громовые стрелы. Так небесные люди дали понять, что приняли жертву.

После этого род Чукчагиль начал возрождаться и через некоторое время стал таким же многолюдным, как прежде.

Верхний мир в негидальском фольклоре доступен для обычных людей, которые могут переселяться туда по своему желанию.

Так, в семейном предании рода Тапкал рассказывается о девушке, которая в давние времена взяла и улетела на небо. С тех пор стали замечать, что, когда кто-нибудь из этого рода умирает, обязательно идет дождь или снег, потому что девушка на небе оплакивает своего родича.

А в одной из мифологических сказок на небо переселяется целая семья:

Жили две сестры. Младшая — обычная замужняя женщина, а старшая — ведьма-людоедка кенгнах. Младшая сестра очень боялась старшую и, чтобы быть от нее подальше, вместе с мужем убежала на верхнюю землю. Там у нее родилось двое сыновей. Когда сыновья немного подросли, старшая сестра явилась проведать племянников и, делая вид, что целует мальчиков, жестоко их искусала. Муж младшей сестры рассердился, убил кенгнах, а тело ее сжег. Но среди углей остались обгорелые кости. Они превратились в мух и ос, которые разлетелись по всей земле. С тех пор мухи и осы кусают людей, как когда-то это делала злая кенгнах.

Нижний мир — Буни в негидальской мифологии, как и у других народов, представляет собой обитель мертвых. Туда отправляются души умерших людей и животных. Согласно народному поверью человеку, которому вскоре предстоит умереть, во сне является кто-нибудь из его покойных родственников или погибшая собака и зовут его к себе.

Чтобы попасть в царство мертвых, умерший переправлялся через реку, через которую его должен был перевезти на лодке кто-нибудь из обитателей мира мертвых, причем не обязательно родич покойного. Если же у переправы никого не окажется и никто не услышит просьбы умершего перевезти его на другой берег, он будет вынужден вернуться в мир живых.

Считалось, что умерший человек может увести с собой и кого-то из обитателей среднего мира. Чтобы этого не произошло, тело умершего укладывали на особой доске ногами к выходу и в ногах клали камень. После того как тело положат в гроб, этот камень помещали на то место, где умерший спал при жизни, а потом устанавливали на могиле. Когда гроб выносили из дома, к пальцу покойного привязывали длинную нить, конец которой держали в руках его жена и дети. Затем эту нить обрывали со словами: «Один ходи, других с собой не бери». Кроме того, существовало поверье, что умерший может разрушить дом, в котором жил в последнее время перед смертью, поэтому на время похорон жилище обвязывали веревкой.

Нижний мир был также обителью злых духов амбанов. Они могли похищать людей и навсегда уносить их под землю.

Один охотник-негидалец как-то раз убил на охоте зайца. Жена сварила заячье мясо, и вся семья села ужинать. Самый младший из сыновей — мальчик лет шести — потянулся за лучшим куском. Но мать на него прикрикнула и дала другой кусок, похуже. Мальчик обиделся и вообще не стал есть.

Тогда мать то ли рассердившись, то ли в шутку распахнула дверь и крикнула в темноту: «Эй, принесите моему сыну (она назвала мальчика по имени) самого лучшего мяса!» И тут же кто-то из темноты поставил на порог миску с дымящейся вареной зайчатиной. Женщина решила, что это подарок от соседей, и сказала сыну: «Бери, ешь! Для тебя принесли особое угощение». Но едва мальчик взялся за миску, невидимая рука схватила его и вытащила наружу.

Отец выскочил следом, но никого не увидел и лишь услышал удаляющийся плач сына. Побежал отец на голос и оказался на краю большой ямы. Плач мальчика затих в ее глубине. Отец взял длинную веревку, привязал к ней камень и стал опускать в яму, но камень так и не достиг дна. Понял отец, что эта яма бездонна и его сына забрали в нижнюю землю, откуда ему уже не вернуться…

На первый взгляд эта сказка кажется детской «страшилкой», и можно подумать, что ее мораль заключается в том, что детям не следует привередничать за столом. Однако на самом деле это совершенно не так. В соответствии с древними мифологическими представлениями негидальцев здесь виноват не мальчик, а его мать, нарушившая сразу два запрета. У негидальцев существует поверье, что никому — ни члену семьи, ни гостю, ни случайно зашедшему путнику — нельзя отказывать в приглянувшемся ему куске. Считалось, что, если человек не съест того, чего ему захотелось, он может заболеть или даже стать жертвой злых духов. Кроме того, женщина, обращаясь в пустое пространство, назвала сына по имени, тем самым указав на него злым духам, которые и утащили ребенка в нижний мир.

СУСУ И ХИМНГУ

Как уже было отмечено, злые духи амбаны обитают в нижнем мире, но часто поднимаются в средний, чтобы причинить зло людям. Они могут принимать самые разные обличья, являться в образе зверя, птицы, неодушевленного предмета.

Согласно представлениям тунгусо-маньчжуров злые духи имеют настолько большую силу, что могут убить жителей целого селения. Всякое опустевшее селение называют сусу и обходят стороной как недоброе, опасное для человека место.

На краю большого селения росли две лиственницы: одна тонкая, другая толстая. Однажды прилетела откуда-то огромная птица. Села она на тонкую лиственницу, но та согнулась под ее тяжестью до самой земли. Тогда перелетела птица на толстую лиственницу, устроилась на самой вершине.

Все жители селения выбежали из своих домов посмотреть на диковинную птицу. Но это была не птица, а злой дух амбан, и все люди — мужчины, женщины, старики и дети — едва взглянув на нее, тут же упали на землю и умерли.

Осталась в живых только одна девушка, которая по обычаю жила в отдельном домике70.

Девушка слышала сквозь стены хлопанье крыльев, крики односельчан, а затем наступила такая тишина, что ей стало страшно. Подумала девушка: «Надо выйти посмотреть, что там случилось». Выломала дверь, выбралась наружу, огляделась и увидела: все односельчане лежат мертвые. Бросилась девушка к родительскому дому — лежат у порога отец и мать, поодаль братья и сестры.

Заплакала девушка. Так долго плакала, что слез у нее не осталось и голос пропал. Тогда взяла она кусок дерева, сделала конгкихи71, стал варган плакать вместо нее.

Много времени так прошло. Днем девушка плачет, ночью спит под открытым небом, в родительский дом вой­ти боится, потому что лежат перед входом неубранные тела.

И вот однажды во сне явился ей какой-то человек и сказал: «Не плачь больше. Я всех покойников уберу». Проснулась девушка — и правда, все умершие куда-то исчезли. Вошла она в родительский дом, стала жить. А тот человек приходил к ней каждую ночь, еду ей приносил. Перестала девушка бояться, каждое утро думала: «Скорее бы наступил вечер и пришел ко мне мой муж».

Полетели годы один за другим. За семь лет родилось у нее семеро сыновей. Выросли сыновья, стали на охоту ходить. А девушка постарела, и муж ее постарел. Однажды сказал он жене: «Недолго осталось мне жить на этом свете. Но я не простой человек, а химнгу72. Когда я умру, возьми мой глаз. Он будет светить тебе и нашим сыновьям». Сказал так химнгу — и умер.

Остатки селения на берегу реки. Негидальцы. 1956–1957 гг. Хабаровский край, район им. П. Осипенко. РЭМ 9017-69.

Российский этнографический музей

Жена исполнила волю мужа, сохранила его глаз. По вечерам светился глаз химнгу в доме ярче любого светильника73.

Однажды женщина подумала: «Вот умер мой муж, остались мы с сыновьями одни. Как нам жить, не видя других людей? Да и селение-то наше уже давно стало сусу. Когда я умру, придут сюда злые духи и убьют моих сыновей». Подумала так и сказала сыновьям: «Собирайтесь! Пойдем искать другие места, поближе к людям».

На другой день выпал снег. Немного, но можно было тащить по нему нарты-толгохи. Погрузили они на нарты все свои пожитки и отправились в путь. Три дня шли, перевалили через горный хребет. Вдруг женщина спохватилась: «А взял ли кто-нибудь из вас глаз вашего отца?» Переглянулись сыновья и испуганно ответили: «Нет! Забыли на полке!» Говорит женщина: «Нельзя его там оставлять. Пусть трое из вас вернутся за отцовским глазом, а потом догоните нас по следам нарт».

Трое сыновей отправились обратно. Вернулись в оставленный дом и, поскольку было уже поздно, решили там переночевать. Ночью поднялась метель, замело все вокруг снегом. Утром вышли братья из дома, смотрят — куда ни глянь, лежит глубокий снег, не видно никаких следов, не найти им дороги к матери. Так и остались на прежнем месте. Говорят, от них пошли то ли орочи, то ли нанайцы.

А женщина с четверыми сыновьями добралась до Челихи и там поселилась. От них пошел негидальский род Тапкал.

Этот необычайно интересный мифологический рассказ одновременно представляет собой и родовое предание. Этнографы отмечали, что для тунгусо-маньчжуров всегда было очень важно осознавать свою принадлежность к определенному роду. Как правило, в преданиях в качестве основателя рода выступает какой-нибудь фантастический персонаж, в данном случае — мифологическое существо химнгу. Здесь он предстает в человеческом обличье и выступает в качестве положительного героя, но часто в быличках химнгу — это вредоносное существо в образе огромного сома, которое живет в озерах посреди глухой тайги. Сом-химнгу может проглотить человека вместе с лодкой. Иногда он выползает на берег, тогда земля вокруг него становится черной.

Негидальцы указывали ряд конкретных водоемов, в которых живет химнгу. Этнографы записали такой рассказ негидальской женщины: «В Гедаме есть химнгу. И все русские об этом знают, и негидальцы знают. Поэтому мы, женщины, когда идем за ягодами или черемшой, то большое озеро не переплываем на лодке, а обходим по берегу». Признаком того, что в водоеме живет химнгу, могут служить водоросли («водяной мох») на ветвях прибрежных деревьев. «Когда химнгу выходит на берег, вода бурлит и водоросли, поднимаясь, цепляются за деревья», — объясняет рассказчица.

Впрочем, герой одной из быличек нашел способ справиться с химнгу:

Однажды отец с сыном-подростком отправился к верховьям реки Амгуни драть бересту. В тех местах было озеро, в котором, как все знали, жил химнгу. Отец углубился в тайгу, а сын остался возле озера.

Вернулся отец, а сына нет, только одежда валяется на берегу. Понял отец, что его сына проглотил химнгу. Всем известно, что химнгу сжирает все, что попадется ему на глаза, и отец решил воспользоваться его прожорливостью, чтобы спасти мальчика. Он притащил на берег всю собранную в тот день бересту и бросил в воду. Химнгу тут же ее проглотил. А береста-то легкая! Вот и всплыл химнгу кверху брюхом. Отец тут же проткнул чудовище своим оклевуном74, а потом распорол ему брюхо — и сын вышел оттуда живой и невредимый.

МУЖ-МЕДВЕДЬ И ТИГР-ОТЕЦ

Как и другие тунгусо-маньчжурские народы, негидальцы почитали медведя и тигра, которых воспринимали как кровных родственников человека.

Медвежьи мифы негидальцев специалисты подразделяют на три группы. К первой относится сюжет о девушке, которая стала женой медведя, родила двух сыновей-медвежат и была убита своим братом-охотником. (Подобный сюжет известен и другим тунгусо-маньчжурам. В частности, он представлен, хотя и в несколько другой интерпретации, в ульчском мифе «Дорога таежных людей».)

Во второй группе мифов девушка также становится женой медведя, но через некоторое время возвращается домой. Таких рассказов записано очень много, причем в них почти всегда особо оговаривается, что медведь хорошо обращался со своей женой и она с любовью вспоминает мужа-медведя.

Однажды отправились женщины на другой берег реки по ягоды. Набрали ягод, вернулись к лодке и тут заметили, что одной девушки среди них нет. Долго искали, да так и не нашли. Вернулись домой. На другой день отправились на ее поиски мужчины, но тоже не нашли. Решили, что девушка погибла.

Прошло несколько лет. Однажды парень из того же селения охотился в тайге. Вдруг слышит — окликает его кто-то по имени. Обернулся, видит: стоит женщина совсем голая, волосы свисают до пят, а рядом с ней — два медвежонка. Испугался парень, а женщина говорит: «Не бойся, это же я! А медвежата — мои дети». Узнал парень пропавшую девушку. Говорит девушка: «Мой муж-медведь недавно умер, я хочу вернуться к родителям».

Накинул парень на нее свою одежду, посадил вместе с медвежатами в лодку, отвез к отцу и матери. Стала девушка рассказывать: «Была я женой медведя. Он меня, как человек, любил, еду для меня добывал, а когда я рожала, как бабка-повитуха, помогал, медвежат облизывал, мне вставать с постели не велел, лапой толкал, чтобы я лежала, сам все по хозяйству делал. Но недавно вернулся он еле живой, с трудом до берлоги дошел, лег, стонет, смотрит на медвежат, а у самого слезы текут. В ту же ночь и умер. А я с детьми к вам вернулась».

Ночью девушка заснула, а родители стали думать, что с медвежатами делать. И решили их убить. Проснулась девушка, а медвежат нет.

Очень тосковала она по мужу и детям и вскоре сама умерла.

Специалисты отмечали, что у тунгусо-маньчжуров, как и у других охотничьих народов, существовало различие в отношении к медведю мужчин и женщин. Марина Мансуровна Хасанова пишет: «Для женщины медведь как бы ее муж и сын одновременно, он ее покровитель и защитник. Для мужчины он соперник, которого надо устранить, то есть объект охоты, но весьма уважаемый и почитаемый». Не случайно существовал запрет женщинам есть медвежье мясо.

Мифы о муже-медведе существуют и в виде быличек, то есть рассказов, претендующих на достоверность. Во многих из них называются имена девушки и ее родителей, указывается название села, в котором они жили, и т. д.

В одной из таких быличек, записанной во второй половине XX века, рассказывается: «Жила одна девушка с отцом и матерью. Вот однажды она пропала. Прошло пятнадцать или восемнадцать лет — вернулась домой, вернулась к отцу и матери. И одежда у нее не порвана, и не похудела, только поседели волосы и постарела. Вот тогда она рассказала, где была. Была замужем за медведем. Теперь, после того как вернулась домой, перестала есть медвежье мясо. Если кто убьет медведя, она горько плачет: вспоминает своих детей и мужа вспоминает. Люди говорят, что не так давно умерла, возможно после Отечественной вой­ны».

К третьей группе медвежьих мифов относятся рассказы о том, как охотник зимует вместе с медведем в его берлоге. Медведь дает ему наставления, какие правила нужно соблюдать, чтобы не разгневать лесного духа-хозяина: медведя нельзя убивать ни ножом, ни саблей, а только копьем; женщины, как уже было замечено, не должны есть медвежьего мяса и т. п.

Наравне с медведем важное место в мифологических представлениях негидальцев занимал тигр. Иносказательно они называли этого таежного зверя «наш отец». С ним также был связан целый ряд поверий и запретов.

Женщинам и женатым мужчинам запрещалось наступать на след тигра, а в случае, если этого нельзя избежать, следовало положить вдоль следа палку и наступить на нее.

В отличие от медведя на тигра никогда не охотились. Убить его было можно только в порядке самозащиты, причем, судя по некоторым данным, самозащитой считалась и защита человеком своих собак. В XIX веке был записан рассказ о том, как тигр загрыз нескольких собак, принадлежавших одному охотнику-негидальцу. Впрочем, отчасти охотник был виноват сам, поскольку незадолго до этого нашел в лесу двух убитых диких оленей и, решив, что их зарезал волк, отнес обе туши своей семье, там мясо съели, а шкуры пустили на одеяла. На самом же деле этих оленей зарезал тигр, а по обычаю мясо зверя, убитого тигром, можно было есть только в тайге и только мужчинам. Шкуру и кости такого животного полагалось оставить в тайге, положив на специальный помост-лабаз. Охотник же перевез туши оленей к себе домой, их мясо ели женщины, а шкуры стали использоваться в хозяйстве.

Некоторое время спустя, когда этот охотник ехал на собачьей упряжке, за ним погнался тигр. Прямо на ходу он выхватил одну из собак из упряжки и съел. На другой день тигр загрыз около дома охотника вторую собаку, потом третью, четвертую. Видя это, хозяин пятую — самую лучшую — спрятал в доме. Но тигр явился в дом и схватил несчастного пса, который пытался укрыться за спиной человека. Тогда охотник убил тигра копьем.

По обычаю тигра полагалось с почетом похоронить. Рассказчик (и, вероятно, очевидец) описывает это так: «Убитого тигра захоронили в Челгоко: сделав сруб, положили на спину, туловище накрыли бараньей шубой, голову — перевернутым котлом. И потом, когда приносили в жертву животных, то от каждого для него выливали кровь и ставили пару палочек с ритуальными стружками». Это захоронение сохранялось лет сорок, а потом сгорело. Местные жители объясняли это тем, что хоронившие тигра люди плохо знали «закон» и положили его, как человека, на спину, тогда как надо было поставить на все четыре лапы, установив особые подпорки.

Как и у других тунгусо-маньчжурских народов, в негидальском фольклоре есть немало мифологических рассказов о браке тигра с женщиной:

Жила одна женщина, и был у нее очень злой муж, все время ругал ее и даже бил. Однажды пошла она к реке по воду, наклонилась, чтобы зачерпнуть ведром воды, и увидела свое отражение. Подумала женщина: «Я ведь красивая. И хозяйка хорошая. Почему же муж меня так не любит?» Села на берегу и заплакала.

Вдруг кто-то тронул ее рукой за плечо. Смотрит женщина, а это не рука, а когтистая лапа. Стоит у нее за спиной тигр.

Долго в тот день ждал муж жену. Не дождался, пошел на реку. Видит — стоит на берегу полное ведро, а на земле следы тигриных лап и женских сапожек. Понял муж, что тигр увел его жену. Разозлился, начал и жену, и тигра ругать, а под конец крикнул: «Берегись, тигр! Если я тебя встречу, будем биться!» Повернулся, чтобы домой идти, а тигр стоит у него на дороге, и на спине у тигра сидит его жена. Смотрит на мужа, усмехается.

Испугался муж, задрожал, слова вымолвить не может. Тут жена что-то сказала тигру в самое ухо, он развернулся и ушел в тайгу.

После этого муж еще несколько раз встречал свою жену и тигра на таежных тропах и в конце концов переселился в другие места. Понял, что не сможет тягаться с новым мужем своей жены.

ВОДЯНЫЕ ДУХИ

Хозяевами воды негидальцы почитали многочисленных духов таамун, даровавших удачу в рыбной ловле и охоте на морского зверя. Таамун обитали на дне моря, среди них были и мужчины, и женщины. Считалось, что утонувшие люди уходят к водяным духам, живут вместе с ними, но при желании могут общаться и со своими родственниками, оставшимися на земле, помогать им, дарить подарки. Поэтому к членам семьи утопленника у негидальцев было особое отношение как к людям, теснее других связанным с духами воды.

Жили два брата, оба рыбаки. Однажды ушел старший брат в море и не вернулся, утонул. Подумал младший брат: «Может быть, хоть тело брата вынесут волны на берег?» И пошел вдоль кромки прибоя.

Целый день шел — берег был пуст. Но в одном месте песок был весь истоптан, как будто здесь сражалось между собой множество людей, и было видно, что к берегу причаливали лодки. Удивился младший брат и решил выяснить, что же такое здесь происходит.

Вырыл он в песке глубокую яму, потом срезал ветку тальника, снял с нее кору так, что получилась тонкая трубка, залез в яму, засыпал себя песком, а трубку высунул наружу и стал через нее смотреть.

И вот показалась в море стая косаток. Сверкают их плавники, подобно серебряным саблям. Подплыли косатки к берегу, вышли из их пастей люди: и взрослые мужчины, и юноши. Взялись морские люди за сабли и начали состязаться между собой в воинском искусстве. И тут узнал парень среди них своего старшего брата, выскочил из ямы, бросился к брату. Но морские люди, увидев его, тут же прыгнули в пасти косаток, и стая скрылась в море. Только одна косатка не уплыла, осталась крутиться у берега. Смотрит младший брат — нет на спине у этой косатки плавника, а на берегу лежит серебряная сабля. Понял парень, что это ему от брата подарок. Но старшему брату без плавника в море нельзя. Достал младший брат свой нож, бросил в воду. Но старший все равно не уплывает. Подумал парень: «Наверное, это потому, что нож не похож на плавник». Срезал он ствол тальника и, глядя на серебряную саблю, вырезал из дерева точно такую же. Бросил в воду — тотчас на спине у косатки появился плавник, и она уплыла в море.

С тех пор парень не горевал по своему старшему брату и больше его не искал. А в морском промысле всегда была ему удача.

Сюжет, когда герои скрываются внутри животных, птиц или рыб, довольно часто встречается в тунгусо-маньчжурских мифологических сказках. Такая волшебная оболочка, позволяющая им быстро перемещаться по земле, воде или воздуху, называется дюпкун. В данном случае в качестве дюпкунов выступают косатки.

Мифологизированным животным, связанным и с земной, и с водной стихией, у многих народов была лягушка. В негидальской сказке лягушка Эеки выходит замуж за человека и приносит ему удачу:

Жил некогда охотник по имени Неявкан.

Все Неявкану удавалось: пойдет на охоту — привезет полную нарту добычи; станет рыбу ловить — наловит столько, что сразу и не съесть; начнет узоры на берестяном коробе вырезать — красиво выйдет, глаз не отвести.

Однажды отправился Неявкан добывать лося. Дошел на лодке до высокой сопки, выследил лося, убил метким выстрелом. Взвалил тушу на плечи, довольный вернулся к лодке. Смотрит — в лодке сидит Эеки, зеленая лягушка. Глянула она на охотника человеческими глазами и говорит человеческим голосом: «Возьми меня с собой, Неявкан!»

Удивился охотник, но спорить не стал. Завернул лягушку в платок, положил в колчан.

Изображение духа-хозяина тайги. Негидальцы. Конец XIX — начало XX в. Дальневосточный край, Удский округ. РЭМ 2566-33.

Российский этнографический музей

Вот вернулся Неявкан домой. Обрадовалась жена Неявкана, что муж вернулся с богатой добычей, помогла занести тушу в амбар.

А колчан с лягушкой Неявкан принес в юрту, поставил в уголок и сказал тихонько, чтобы жена не слышала: «Эеки — зеленая лягушка! Сиди в своем домике, никуда не выходи. Если выйдешь, увидит тебя моя жена и убьет!»

Мяса добытого лося хватило надолго. Каждый раз, прежде чем поесть самому, Неявкан приносил кусочек зеленой лягушке.

Но вот кончилось лосиное мясо, и Неявкан снова отправился на охоту в тайгу. Жена осталась дома хозяйничать. Заглянула она как-то в угол, а там стоит колчан без стрел. Хоть и нельзя женщине прикасаться к мужским вещам, но одолело ее любопытство. Взяла она колчан, пошарила внутри и нашла зеленую лягушку.

Вытряхнула лягушку на пол и принялась ее веником бить. Заплакала Эеки — зеленая лягушка, стала просить: «Женщина, женщина! Не бей меня! Я ведь тебе ничего худого не сделала!» Но не слушает ее злая баба, знай себе хлещет. Так бы до смерти и убила, да тут залаяли возле юрты собаки: вернулся Неявкан с охоты.

Схватила жена чуть живую лягушку, бросила обратно в колчан и выбежала навстречу мужу.

Принес Неявкан богатую добычу. Развела жена огонь в очаге, стала мясо варить. Муж сидит, ужина ждет. Вдруг послышался из угла жалобный голос: «Ой-ой-ой, как же мне больно!» Потянулся Неявкан к колчану, открыл его — и вдруг вышла из колчана девушка. Одежда на ней клочьями висит, сама вся исхлестана и горько плачет.

Испугалась жена Неявкана, говорит: «Я думала, это лягушка, хотела ее веником убить, а она колдунья, ее, пожалуй, и ножом не убьешь!» Схватила она нож, замахнулась на девушку-лягушку.

Отнял Неявкан у жены нож и сказал: «Эеки — зеленая лягушка ничем перед тобой не провинилась. За что ты ее била? Почему убить хочешь? Ты злая баба, и я не хочу больше с тобой жить!»

Зарычала от злобы жена Неявкана. Поросло ее тело темной шерстью. Засверкали во рту острые клыки. Превратилась она в хищного зверя и убежала в тайгу.

А Неявкан взял в жены девушку-лягушку. В старом доме они не остались, уехали вниз по реке и там поселились. Так до сих пор и живут.

ОРОЧИ

Орочи, на ручье Кони. 1912 г.

Wikimedia Commons

О́рочи — народ численностью около пятисот человек, живет в Хабаровском крае. Сами они называли себя по принадлежности к тому или иному роду или же, как ульчи и нанайцы, — нани, что означает «местные жители». Наименование «орочи» было введено во второй половине XVIII века Жаном Франсуа Лаперузом. Этимология этого этнонима связана с тунгусским словом, означающим «олень».

Орочи издревле занимались охотой и рыболовством, причем рыбу ловили круглый год. У них также было развито кузнечное ремесло, обработка меди и бронзы. Зимнее жилище представляло собой полуземлянку, летнее — каркасную постройку, покрытую корой.

Значительная часть территории орочей представляет собой горную тайгу, поэтому в их мифологии важное место занимают горные духи.

ПЕРВОБЫТНЫЙ ХАОС

В одном коротком мифологическом рассказе орочей говорится, что в изначальные времена «земля, на которой мы теперь живем, была водой, а вода была землей». Но потом пришел бог Эндури «и все переделал — и землю, и воду. Отделил землю от земли и воду от воды».

В другом, более развернутом мифе повествуется, что в начале времен «земля была еще совсем жидкая, как вода», а в небе светило три солнца. От них исходил нестерпимый жар, от которого кипела земля, плавились скалы и камни, и на земле не было никаких живых существ. Тогда Эндури отправил на землю своего сына Хадау, чтобы тот сделал ее пригодной для жизни. Хадау подстрелил старшее и младшее солнца (в мифе они названы сестрами), так что на небе осталось только одно — среднее, после чего земля начала остывать и постепенно твердеть. В качестве свидетельства того, что земля когда-то представляла собой кипящую массу, орочи указывают на речные обрывы, на которых «все камни слиплись крепко-накрепко», а сами обрывы «совсем красные, как ржавое железо».

Когда земля еще не совсем остыла, Хадау сотворил по паре орлов и воронов. Какое-то время птицы летали над полужидкой стихией, но потом обнаружили одинокую скалу, опустились на нее и превратились в людей. Так на земле появились две первые супружеские пары. Мужчина-орел и мужчина-ворон сделали себе копья, луки и стрелы и стали ходить на охоту, добывать пропитание, а их жены научились вести хозяйство, готовить еду и шить одежду. В орлиной семье родился сын, а в семействе ворона — дочь. Дети стали расти вместе.

Меж тем земля продолжала остывать, земной тверди становилось все больше и больше, а семьи орла и ворона по-прежнему жили на вершине скалы. И однажды орел сказал ворону: «Наши дети дружат, но мы с тобой принадлежим к одному роду, поэтому они не могут пожениться. Чтобы у нас появилось потомство, которое заселит всю землю, мы должны отделиться друг от друга». — «Ты прав, мы должны это сделать», — согласился ворон.

Тогда орел положил между собой и вороном свое копье, а ворон — лук и стрелы. «Теперь, — объявил орел, — когда мы стали чужими, я приду к тебе сватать твою дочь за своего сына».

Сын орла и дочь ворона поженились, и от них пошел человеческий род.

К числу мифов о начале времен относится орочский миф о том, как начали сменяться времена года:

Когда мир только еще рождался, на земле круглый год стояли трескучие морозы и вся она была покрыта льдом и снегом. Рождение мира должно было завершиться лишь после того, как потеплеет, растают льды и снега и на земле воцарится вечное лето.

В то время жила одна женщина75, которая вдруг забеременела. Но когда ее ребенку подошел срок появиться на свет, он спросил из материнской утробы: «А мир уже родился?» — «Нет, — ответила ему женщина, — мир пока еще не родился, на земле царит зима, и только на юге начало понемножку теп­леть». И ребенок сказал: «Ну тогда и я подожду».

Прошло много лет. Ребенок снова спросил из материнской утробы: «Ну теперь-то мир, наконец, родился?» И женщина, которой уже надоело ходить в тягости, ответила: «Родился!»

Ребенок тут же вышел на свет, огляделся и увидел, что на юге светит яркое солнце, все цветет и зеленеет, но на севере по-прежнему царит зима. Говорит ребенок: «Раньше времени появился я на свет. Мир родился только наполовину, но теперь уж ничего не поделаешь. Будет отныне на земле полгода лето, а полгода зима. Летом будут люди рыбу ловить, а зимой — охотиться на пушного зверя.

Так с тех пор и пошло. А если бы та женщина оказалась более терпеливой и не родила ребенка раньше срока, на земле всегда было бы тепло.

ЛОСИХА-ВСЕЛЕННАЯ

В 1929 году шаман Савелий Хутунк по просьбе участников этнографической экспедиции76 нарисовал подробную карту Вселенной, какой представлялась она орочам. Земля виделась им в образе гигантской восьминогой лосихи. Хребет животного — горная цепь из девяти вершин, которая делит землю на две части. К востоку от хребта живут орочи и родственные им народы, к западу — русские и все остальные. Шерсть лосихи — это леса, растущие на земле; блохи, живущие в ее шерсти, — лесные звери, а вьющиеся над ней комары и мошкара — птицы. Когда лосиха переступает с ноги на ногу, случаются землетрясения.

Из рассказа Савелия Хутунка явствует, что облик лосихи имеет только Евразия; кроме нее существуют еще рыба-Сахалин и дракон-Америка, но земной мир отождествляется именно с Евразией-лосихой.

Нижний, подземный мир Буни нани также имеет облик восьми­ногой лосихи, но она почти всегда погружена во тьму, и, только когда Солнце, вращаясь вокруг Земли, проходит сбоку от обеих лосих, его косые лучи ненадолго освещают спину той, которая находится внизу.

Подземный мир — зеркальное отражение земного. Человек, оказавшийся в Буни нани, превращается в свою противоположность: старик становится ребенком, а ребенок — стариком, веселый человек — мрачным, а унылый — весельчаком и т. д.

Верхний мир в мифологических представлениях орочей имеет довольно сложную структуру. Он состоит из солнечной и лунной земель, на которых обитают Солнце и Луна. Солнце имеет облик прекрасной девушки, лицо которой, сияющее ослепительной красотой, видится с земли как дневное светило.

У Луны, в отличие от Солнца, нет антропоморфного облика, она представлялась в виде светящегося диска, прикрытого непрозрачной крышкой, которая вращается вокруг оси, закреп­ленной на краю лунного диска, отчего и сменяются фазы Луны.

На лунной земле обитают хозяин медведей и хозяин тигров — могущественные божества, которым подчинены все животные соответствующего вида, живущие на земле. Лунная земля поделена между ними, на ней есть два моря — медвежье и тигриное, в которые впадают вытекающие из двух озер медвежья и тигриная реки. На лунной земле обитают также две старухи — жены хозяина медведей и хозяина тигров.

В северной части Вселенной расположено огромное ледяное море. Его хозяин — мохнатое, одноглазое и однорукое чудовище с остроконечной головой.

Изображение Вселенной по рисунку орочей. 1949 г.

Сборник Музея антропологии и этнографии, 1949. Т. 11

Вселенная заключена в сферическую оболочку, ее внутренняя сторона имеет гладкую, светлую поверхность, которая с земли видится как голубое небо. В этой оболочке есть два отверстия: одно — круглая дыра, обозначенная неподвижной Полярной звездой, а второе — так называемый «небесный рот», два ряда остроконечных скал, расположенных друг против друга, как верхняя и нижняя челюсти с зубами. Эти небесные челюсти постоянно движутся туда-сюда, как будто пережевывая что-то. На наружной стороне оболочки неподалеку от «небесного рта» растет железное дерево с тремя ветвями, на котором живет железная птица Кори. Вместо клюва у нее пешня77, вместо перьев — сабли, вместо хвоста — копье.

Душа умершего человека, согласно мифологическим представлениям орочей, совершает путешествие по всем трем мирам. Сначала она идет по земному миру, по особой, не известной никому из живых дороге. В определенном месте от этой дороги ответвляется узкая тропинка. Если душа принадлежала легко­мысленному и любопытному человеку, она может свернуть на эту тропинку и попасть в загробный мир для собак, в котором останется навсегда. Но чаще душа все же продолжает путь по прямой дороге. В конце пути она поднимается на высокую каменную скалу, на вершине которой находится бездонная яма. Душа падает в эту яму и попадает в нижний мир.

Там она живет долгие годы (на земле за это время сменяется пять поколений), а затем отправляется в верхний мир. Путь туда лежит по реке, исток которой находится на небе. Сначала душа идет по берегу в образе старика с железным посохом, потом превращается в железную утку и наконец в маленького железного червяка, который проскальзывает через отверстие в небесной сфере. Тогда душа принимает облик железной бабочки и летит к лунной земле. По пути она обдумывает, к какой из двух лунных старух — медвежьей или тигриной — ей хочется попасть. Решив этот вопрос, душа направляется к своей новой хозяйке. Старуха выкармливает ее древесным углем, который в изобилии имеется на лунной земле, и через какое-то время душа принимает обличье гриба дождевика. Лунная старуха сбрасывает гриб на землю, он попадает в утробу какой-нибудь женщины, и на земле рождается новый человек. Причем, если душа принадлежала мужчине, рождается девочка, а если женщине — мальчик.

БОА-ЭНДУРИ И БОГ-ГРОМОВНИК

Верховное божество всех тунгусо-маньчжурских народов Боа-Эндури обитает на небе и не вмешивается в дела людей. Однако в орочской мифологической сказке «Сестра и семеро братьев» в его владения без особого труда попадают обычные люди, и Боа-Эндури принимает их под свое покровительство:

Жила одна девушка, и было у нее семеро младших братьев.

Раз играли мальчики возле юрты — сбивали палкой воткнутые в землю колышки. Прибежала из тайги белка, стала играть вместе с ними. И вот самый младший из братьев промахнулся мимо колышка и подшиб белке лапу. Рассердилась белка, убежала в тайгу, издали крикнула: «Берегитесь! Завтра придет сюда все беличье племя и сурово вас накажет!»

Испугались братья. Стали думать, где им спрятаться от разгневанных белок. Старший говорит: «На земле они нас отыщут, давайте взберемся на небо, укроемся у небесного владыки Эндури». Взяли они свои луки. Старший брат пустил стрелу в небо — вонзилась она в небесную твердь. Выстрелил второй брат — попала стрела в конец первой и застряла там. Выстрелили остальные пятеро братьев — свесились с неба семь стрел, и по ним, как по жерди, мальчики взобрались на небо. Младший лез последним и собирал стрелы позади себя. На следующее утро прибежали тысячи белок. Стали искать обидчиков, да не нашли и вернулись обратно в тайгу.

А сестра, оставшись одна, затосковала и решила уйти из дома куда глаза глядят. Шла она, шла и оказалась у одинокой юрты. Жила там лягушка. Попросилась девушка к ней переночевать. Лягушка ее впустила, накормила, напоила. Потом стало лягушке завидно, что у девушки хорошая одежда, отняла она у нее и халат с узорной каймой, и вышитый нагрудник, и унты из рыбьей кожи. Надела все на себя, а девушка осталась голой.

Тут залаяла собака. Выглянула лягушка наружу и говорит девушке: «Идут сюда два молодых ороча. Увидят, какая я нарядная, и который-нибудь из них возьмет меня замуж».

Стала лягушка охорашиваться, а бедная девушка принялась искать, где бы ей укрыться. Нашла длинную палку, стоявшую у стены, расщепила ее и спряталась в сердцевине.

Вошли орочи в юрту, поздоровались с лягушкой. Старший брат завел с ней разговор, а младший скромно сел в сторонке и стал от нечего делать строгать ножом палку. Вдруг из палки брызнула кровь. Испугался парень, бросил палку, уронил нож.

А старший брат тем временем стал звать лягушку замуж. Та сразу согласилась, быстро собралась, и жених повел ее в дом своего отца. Младший брат пошел за ними следом, да по дороге спохватился, что оставил в юрте свой нож. Побежал обратно, открыл дверь, видит: стоит посреди юрты девица-красавица, прикрытая лишь своими косами, и горько плачет.

Рассказала красавица молодому орочу обо всем, что с ней случилось. Говорит ороч: «Выходи за меня замуж, и у тебя больше не будет никаких бед». Девушка подумала и согласилась.

Младший брат надел на нее свой халат, и они отправились догонять старшего брата и лягушку.

Вот пришли братья, оба с невестами, к отцу. Старик стал расспрашивать будущих невесток об их родне. Лягушка сказала: «Дайте мне ведро, и я покажу вам мою родню». Пошла к речке, зачерпнула воды вместе с лягушками и головастиками и говорит: «Вот мои родные».

Старый ороч рассердился и запретил сыну на ней жениться.

А девушка сказала: «Мои семеро братьев на небе. Если я их позову, то, может быть, они спустятся на землю». Пошла она в тайгу, встала под большой березой, запела призывную песню. Услыхали братья голос сестры, спустились с неба. Старый ороч расстелил под ноги небесным гостям шелковые ковры, выставил на стол лучшее угощение. Три дня пировали братья на свадьбе сестры. А потом сказали: «Нас ждет небесный бог Эндури». И вернулись на небо.

Божество грома в мифологии орочей носит имя Ядури.

В одном из орочских мифов рассказывается, что когда-то Ядури был обычным человеком, но Боа-Эндури сделал его богом-громовником:

Жил некогда человек по имени Ядури. Женой и детьми он не обзавелся, ни братьев, ни сестер у него не было, а родители давно умерли, так что жил Ядури совсем один и, как ни старался, не мог выбиться из нужды. В доме у него было пусто, спал он на голом полу, ходил в рванье, и нередко случалось ему подолгу голодать.

Севохи — изображение шаманского духа-покровителя леса. Орочи. Конец XIX — начало ХХ в. Уссурийский край. РЭМ 1870-111.

Российский этнографический музей

Однажды, почувствовав, что вот-вот умрет с голоду, Ядури решил пойти к богатым соседям, попросить у них какой-нибудь еды. Но те только посмеялись над бедняком и прогнали его от своего порога. Пошел Ядури куда глаза глядят. Долго шел, уже вечер наступил. Вдруг видит — идет ему навстречу незнакомая старуха. Говорит старуха: «Я издалека иду, устала. Пусти меня к себе переночевать». — «Я бы пустил, да только нет у меня в доме ни еды, ни постели». — «Ничего. Люди едят, и мы поедим, у людей есть постели, и мы найдем».

Привел Ядури старуху к себе домой, улеглись они спать в разных углах на голом полу. Утром проснулся Ядури и глазам своим не поверил: вместо его бедного жилища богатый дом. Всего вдоволь: и подушек, и одеял, и разной посуды, по стенам развешана хорошая одежда, а вместо вчерашней старухи ходит по дому девушка, прекрасная, как солнце, и много всякой еды приготовлено.

Говорит девушка: «Больше не придется тебе побираться по соседям, мы теперь будем жить богато».

Поженились они, стали жить.

Однажды жена говорит Ядури: «Сегодня придет навестить меня мой отец. Поклонись ему пониже, и я тоже поклонюсь».

В полдень вошел в дом старец. Огромного роста, с длинной седой бородой, опирается на тяжелый посох. Говорит старец: «Наконец-то я тебя, дочка, нашел. Это, что ли, твой муж?» Поклонились старцу Ядури и его жена. Говорит Ядури: «Да, я женился на твоей дочери».

Нахмурился старец: «Зря ты вышла замуж за этого бедняка. Ведь ты владычица моря. Но теперь уж ничего не поделаешь. Придется мне и твоему мужу занятие подыскать. Пусть будет он отныне владыкой грома и молнии, и будете вы с ним встречаться всего три раза в год — весной, в середине лета и осенью».

Сказал так старик, развернулся и вышел из дома. Выскочил Ядури за ним следом. Смотрит — а отец его жены на облаке поднимается на небо.

Вернулся Ядури в дом. Жена ему говорит: «Мне пора уходить в море, а то отец будет сердиться». Поцеловала она мужа и тут же исчезла.

Подумал Ядури: «А мне пора собираться на небо». Взял он бумагу, вырезал крылатого коня, подул на него: «Ну-у!» — и конь тут же ожил, встрепенулся: «Тыр-р-р!» Вскочил Ядури на коня и улетел на небо.

С тех пор так и живет на небе, разъезжает по облакам, гремит громом, мечет молнии. А жена его живет на острове между большим и малым морями, и ей подвластны все обитатели моря: и звери, и рыбы, и водяные духи.

Трижды в год Ядури навещает жену, и тогда гремят над морем самые сильные грозы.

Примечательно, что в этом мифе владычица моря оказывается дочерью верховного божества и женой бога-громовника. Обычно же в качестве хозяев моря и всех морских обитателей выступают старик и старуха тэму, живущие на морском дне. В их жилище находится озеро, из которого тэму выпускает рыбу в море. Старуха чистит рыбьи шкурки, бросает в воду чешую — и чешуйки превращаются в рыб. «Бросит много, — говорят орочи, — так и рыбы много будет, бросит мало, так и рыбы мало будет». Чтобы задобрить тэму, рыбаки весной перед началом морского промысла совершают обряд кормления воды: в море опускают блюда с кашей, ягоды, табак и т. д.

Тэму помогают рыбакам и охотникам на морского зверя в их промысле, но могут разгневаться и наказать того, кто так или иначе перед ними провинился.

Жил один ороч с женой и сыном. Сын был единственный, и мать так его избаловала, что вырос парень ленивым, упрямым и своевольным.

Однажды отправился ороч в море охотиться на нерпу. И сына с собой взял. Отец на одной лодке, сын на другой. Увидели вдали трех нерп — направил ороч туда свою лодку. А сын говорит: «Что-то эти нерпы мелковаты. Вон там возле мыса плещется большая. Лучше бы ее добыть!» Отвечает отец: «Какая же это нерпа? Это косатка. На них нельзя охотиться, они принадлежат тэму». Но сын не послушался, начал грести в сторону мыса. Подумал отец: «Если буду дальше с ним спорить, упущу добычу» — и погнался за нерпами. Одну убил, две ушли.

Развернул ороч свою лодку к берегу. Смотрит по сторонам: где сын? А сына не видать. Утонуть парень не мог: море тихое. Думает ороч: «Наверное, домой вернулся». Но парня не было и дома. Заплакала жена, стала мужа ругать: «Не уберег дитя!» Говорит муж: «Погоди! Может быть, он далеко заплыл и еще вернется». Но парень не вернулся.

Очень горевали по сыну отец и мать. Однажды вышел ороч на берег, сел на камень и горько заплакал. Вдруг слышит голос: «Зачем слезы в море льешь? Здесь вода и так соленая». Смотрит ороч — поднялась из воды скала, а на скале сидит сам старик тэму. Одет в халат из рыбьей кожи, борода зеленая, как водоросли, конец ее в воде полощется.

Говорит ороч: «Как же мне не лить слезы? Сын у меня пропал. Хороший был парень, красивый, работящий — лучший охотник на побережье!» — «Знаю я, — рассмеялся тэму, — каким он был охотником! Косатку от нерпы отличить не мог. За косаткой погнался, а я как раз у нее в пасти отдыхал. Вот и пришлось мне его на дно утянуть. Никудышный был парень, стоит ли о таком горевать?»

Обидно стало орочу, но возразить нечего. А тэму говорит: «Ладно, так уж и быть, верну тебе сына. Построй на берегу юрту из китовых костей и жди. Как народится молодой месяц, вернется твой сын». Спрыгнул тэму со скалы, плеснул, будто большая рыба, и ушел на глубину.

Пришел ороч домой, рассказал обо всем жене. Построили они на берегу юрту, забрались в нее и стали ждать. Вот показался в небе молодой месяц, а на море поднялась большая волна и вынесла на берег сплетенную из морской травы люльку. А в люльке младенец плачет.

Опечалился ороч: «Видно, ошибся тэму. Вместо нашего сына прислал малого ребенка». Но его жена подхватила младенца на руки и закричала: «Ослеп ты, что ли? Не узнаешь родного сына! Это он, каким был двадцать лет назад». Унесла жена младенца домой, а муж остался на берегу.

Рассеялся утренний туман, и увидел ороч — опять сидит на скале тэму и смеется: «Ну что, доволен? Вернул я тебе твоего сына». — «А почему он маленький? Наш ведь был уже большим». — «Большим да глупым. Теперь сможешь его воспитать по-другому».

Тэму прыгнул в воду, а ороч пошел к жене. Качает она ребенка и говорит мужу: «Теперь я его ни на шаг от себя не отпущу!» Но муж твердо сказал: «Нет, жена! Теперь будем его воспитывать так, чтобы никто не мог назвать его никудышным!»

И правда, вырос парень, стал лучшим охотником на побережье, отцу и матери помощником.

Особым почитанием у всех тунгусо-маньчжурских народов пользовались духи-хозяева огня — пудя, которые почитались также как духи домашнего очага. Орочи представляли себе пудя как большую семью, в которой были муж, жена, дети и собака.

Хозяин тайги — Дуэнте — представлялся в образе старца-великана или огромного медведя. Духи горной тайги, хозяева гор кадзяму, — племя великанов с остроконечными головами, двумя или тремя пальцами на руках и лосиными копытами на ногах. В рассказах о встречах с кадзяму их описывают по-разному. Одни говорят, что они покрыты черной или буро-рыжей шерстью, другие — что это не их собственная шерсть, а одежда из лосиных шкур. Кадзяму обитают в горных ущельях, едят мясо и рыбу, но могут также питаться древесной корой и смолой. У кадзяму есть семьи, жены и дети, они держат собак, но очень не любят, когда люди приближаются к их жилищам.

Передвижение при помощи коротких шестов на речной лодке-долбленке. Орочи. 1927 г. МАЭ И 1781-54/1.

Музей антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера)

Согласно народному поверью кадзяму нельзя упоминать после захода солнца. Однажды участники этнографической экспедиции уговорили пожилого ороча рассказать им о горных духах. «После беседы, — пишет один из этнографов, — резко испортилась погода: небо вдруг сплошь затянулось низкими тучами, сильно похолодало. Наш информант расценил это как месть со стороны кадзяму и очень раскаивался в том, что нарушил запрет».

В тайге и в горах обитают также многочисленные хозяева и хозяйки конкретных местностей. Они, как правило, благожелательны к человеку; и во многих мифологических сказках рассказывается, как они помогают охотникам в промысле.

Жили два брата-охотника.

Однажды пошел старший брат в тайгу. Ходил-ходил, никакой дичи не встретил и вдруг услышал голос лесной хозяйки: «На склоне горы лось пасется. Не прогляди!» Смотрит охотник — и правда, лось. Выстрелил он из лука, убил лося, привез тушу домой.

На другой день младший брат говорит: «Я тоже хочу лося добыть. Расскажи, где ты его подстрелил». Старший брат указал точное место, и младший отправился за добычей. Подошел к тому месту, огляделся. Вдруг, как и старший брат, услышал девичий голос: «На склоне горы лось пасется. Не прогляди!» Младший брат сердито закричал: «Зачем, девушка, говоришь так громко! Лося спугнешь!» Испугался лось его крика и убежал. Вернулся младший брат домой ни с чем.

Вскоре отправился старший брат ловить рыбу. Зашел на лодке в заводь, поставил сеть, стал ждать. Вечер наступил, стемнело, а рыба не идет. Вдруг слышит тот же голос: «Вырежи из бересты фигурки рыб: кету, форель, хариуса, раскрась красными и синими камнями и брось в воду». Послушался старший брат, сделал все, как лесная хозяйка велела, и сразу пошла рыба. Никогда у него прежде не было такого богатого улова.

Вернулся домой, принес рыбу. На другой день младший брат говорит: «Я тоже хочу столько наловить. Расскажи, где такое рыбное место». Рассказал старший брат, как ту заводь найти.

Поставил младший брат сеть, сел ждать. А рыба не идет. Тут опять послышался голос: «Набери бересты…» Младший брат и слушать не стал, сразу закричал: «Замолчи! Всю рыбу распугаешь!» Голос умолк, а младший брат так ничего и не поймал, вернулся домой пустым.

Через некоторое время старший брат опять пошел на охоту и набрел в тайге на одинокий чум, в котором жила лесная хозяйка. Говорит лесная хозяйка: «Я тебя давно заприметила. Возьмешь меня в жены?» Обрадовался старший брат: «Конечно, возьму». Привел лесную красавицу в свой дом, стали они мужем и женой.

Все бы хорошо, да только младший брат начал завидовать старшему и задумал его погубить, а красавицу взять себе. Выкопал он в чуме, на том месте, где обычно спал старший брат, яму глубиной до нижнего мира и прикрыл ее ветками. Вечером тот, ничего не заметив, лег на свою постель и провалился под землю.

Оказался он на берегу широкой реки. По берегу бегала тощая собака. Заскулила она жалобным голосом: «Я голодная!» Старший брат срезал с дерева ветку, сделал острогу, поймал крупную рыбу и накормил собаку.

А сам пошел вверх по реке. Вот увидел чум, зашел внутрь; сидела там седая старуха, и были две открытые двери. За одной клубилась непроглядная тьма, а за другой виднелся яркий свет. Спрашивает старуха старшего брата: «Что ты ищешь, свет или тьму?» Тот отвечает: «Свет». Старуха подвела его к двери, за которой было светло, и вытолкнула из чума. Полетел старший брат навстречу свету и оказался на земле возле своего дома.

Тем временем младший брат пытался убедить лесную хозяйку, что ее муж пропал и теперь она должна стать его женой. «Хорошо, — ответила красавица, — ложись на постель моего мужа, а я пока приготовлю еду». Младший брат, забыв о вырытой яме, лег на постель и тоже провалился в подземный мир. Там он запустил камнем в голодную собаку, а на вопрос старухи, что он ищет, свет или тьму, ответил: «Тьму, чтобы никого больше не видеть, потому что все мне надоели». Старуха вытолкнула его в темноту, и он сгинул там навсегда.

А старший брат с лесной хозяйкой жили долго и счастливо.

Исследователи фольклора считают, что в этой мифологической сказке соединились два сюжета: первый — о помощи лесного духа охотнику, а второй — о путешествии в нижний мир. Интересен и необычен мотив возможности выбора между светом и тьмой, в данном случае — между жизнью и смертью.

КУЛЬТ МЕДВЕДЯ И ТИГРА

У всех охотничьих народов особым почитанием пользовались духи-хозяева отдельных видов животных: медведей, тигров, лосей, лисиц, соболей и т. д. Они имели антропоморфный облик, но могли являться и в образе подвластных им животных. Именно эти духи обеспечивали охотникам удачу, посылая зверей им навстречу, но при этом следили, чтобы люди соблюдали все нормы таежной морали: не убивали животных больше, чем нужно для пропитания, не допускали даже малейшей жестокости по отношению к зверю и обязательно исполняли ритуалы, необходимые для того, чтобы его душа возродилась и вернулась к своему хозяину.

Л. Я. Штернберг писал, что ороч «смотрит на животных совсем другими глазами, чем мы, величающие себя царями природы. Охотник по профессии, он весь свой ум, всю свою изобретательность, весь гений человеческий вкладывает в это искусство… И тем не менее как часто смеется ничтожный зверек, лисица, соболь, над всеми его каверзами. Они разгадали хитрость человека и ушли… Никогда, никогда ни один зверь не попал бы орочу, если бы не было богов, хозяев этих зверей, заботящихся о благополучии его… Поэтому человек видит в животных существо вовсе не низшее, чем он сам, хотя бог дает их ему иногда на потребление. Но животные нисколько не терпят от этого: не успел еще ороч снять шкуру с соболя, как тот уже снова, живой и проворный, бежит к своему хозяину».

Как уже не раз было сказано, особое место среди лесных зверей и их хозяев в мифологических представлениях тунгусо-маньчжурских народов занимали медведь и тигр. У орочей, как и у других тунгусо-маньчжуров, широко распространены мифы о брачном союзе этих животных с человеком:

На берегу большой реки жили брат с сестрой. Сестра была взрослой девушкой, а брат еще подростком.

Однажды возвращались они домой с рыбалки, вдруг слышат: в доме что-то гремит. Говорит сестра: «Я первая вой­ду, а ты держись за мой пояс». Но едва переступила она через порог, как тут же исчезла, так что только пояс остался в руках у брата.

Стал брат жить один. Через несколько лет превратился во взрослого парня. Построил он из бересты челнок, спустил его на воду и отправился вниз по реке искать сестру.

День плыл, другой плыл, на третий увидел на берегу двух играющих мальчиков, а лицом оба похожи на его сестру. Подумал парень: «Не иначе, это мои племянники». Подозвал мальчиков к себе и сказал: «Идите к вашей матери, скажите, что приехал ее брат».

Побежали мальчики к своему дому, закричали: «Мама, мама, твой брат приехал!» Удивилась мать, выглянула наружу и сразу узнала брата. Обнялись брат с сестрой, заплакали от радости.

Привела она брата в дом, накормила, потом говорит: «Скоро вернется мой муж, спрячься пока». Только успел парень спрятаться в темном углу, как ввалился в дом огромный медведь и заревел: «Чую человеческий дух! Наверное, мой шурин в гости пожаловал. Выходи, шурин, не бойся! Я тебе ничего плохого не сделаю». Вышел парень, поздоровался. Жена накормила мужа, и все спать легли.

Рано утром медведь снова куда-то ушел. Спрашивает брат сестру: «Твой муж пошел на охоту?» А сестра отвечает: «Нет, он пошел биться с черным медведем — Амбой. Они сражаются уже давно, но муж никак не может его одолеть». Говорит брат: «Дай мне лук и стрелы, я пойду помогу своему зятю». Отвечает сестра: «Не надо. Ты погубишь его, а не поможешь». — «Почему погублю? Я сильный и хорошо стреляю из лука. Вот увидишь, вдвоем мы легко одолеем любого злого духа».

Долго они спорили, наконец сестра уступила. Дала брату лук и стрелы и сказала: «Запомни: у моего мужа на груди белое пятно, а его противник весь черный. Когда будешь стрелять, целься в мужа, тогда попадешь в Амбу».

Вышел парень из дома, издали услышал шум борьбы. Подошел поближе, видит: борются два огромных медведя и черный уже одолевает того, у которого на груди белое пятно.

Вскинул парень свой лук, прицелился, как велела ему сестра, но потом подумал: «Как же это я буду стрелять в своего зятя?» — и пустил стрелу в черного медведя. Полетела стрела — и вонзилась в самое сердце медведя с белым пятном на груди.

Идол деревянный женский без шкуры. Орочи. 1934–1939 гг. МАЭ И 591-551.

Музей антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера)

Вернулся парень к сестре, стал каяться, что убил ее мужа. Заплакала сестра и говорит: «Лучше бы ты послушался меня и никуда не ходил. А теперь станет здесь хозяином злой дух, и я должна поскорее покинуть этот дом. Прощай!» Превратилась она в медведицу, а ее сыновья в медвежат и убежали в тайгу.

Остался парень снова один. Построил себе землянку, стал в реке рыбу ловить, в тайге зверя добывать. Да только не везет ему в медвежьей охоте. Как увидит издали медведя, так думает: «А вдруг это моя сестра?» И уходит с медвежьей тропы. А что ж это за охотник, который не добыл ни одного медведя? И решил парень переселиться куда-нибудь подальше.

Обосновался на новом месте, пошел на охоту, и в первый же день встретил медведицу с медвежатами. Обрадовался такой удаче, поразил медведицу метким выстрелом, начал снимать с нее шкуру, и вдруг его нож наткнулся на серебряное ожерелье с подвесками, которое носила его сестра. Понял парень, что убил сестру. Похоронил медведицу, как принято хоронить женщин, а медвежат взял к себе и стал растить.

Наступила осень. Однажды заметил парень, что медвежата разгребают когтями золу в очаге. «Эй, — говорит, — племяннички! Зачем тревожите хозяев очага? Нельзя так делать!» А медвежата отвечают: «Мы берлогу себе роем. Пора нам на зиму засыпать».

Построил парень медвежатам вместо берлоги отдельный сруб. Забрались они туда и заснули. Весной заглянул парень в сруб, а там никого нет. Ушли его племянники к Лунной старухе.

В этой мифологической сказке нашла отражение вера в то, что облик медведя может принимать злой дух Амба, с которым сражается благородный хозяин медведей. То, что герой сказки должен был стрелять в одного из противников, чтобы попасть в другого, указывает на то, что сражение происходит в ином мире, который, как уже было отмечено, является зеркальным отражением мира здешнего. А то, что медвежат, сыновей медведя и женщины, забрала к себе Лунная старуха — покровительница рождений, свидетельствует о том, что они через какое-то время вернутся на землю, скорее всего, в человеческом обличье.