Я помню это лишь мельком, как помнят пронесшийся за окном машины пейзаж, увиденный сквозь вечернюю грозу позд­ним летом,— как серию отдельных, озаренных вспышкой мол­нии моментальных кадров...

Проговорив с Кассандрой почти целый час, я закончил пере­дачу обещанием спереть скиммер и провести следующую ночь на Косе. Помню наши последние слова:

Будь поосторожней, Константин, мне снились дурные сны.

Вздор, Кассандра. Спокойной ночи.

И кто знает, вполне возможно, ее сны были вызваны вре- меннь.м откатом ударной волны 9,6 баллов по шкале Рихтера?

С явно жестоким блеском в глазах Дос Сантос зааплодиро­вал, когда Хасан с громовым треском швырнул Ролема оземь. Однако вибрация земли продолжалась еще долго после того, как голем снова вскочил на ноги и мгновенно принял борцовскую стойку, двигая руки змеиными движениями в сторону араба. Земля же все тряслась и тряслась.

Какая мощь! Я все еще ощущаю ее! — воскликнул Дос Сантос.— Оле!

Это сейсмические колебания,— внес ясность Джордж.— Хоть я и не геолог...

Землетрясение! — завопила его жена, выронив скармли­ваемый ей Миштиго непастеризованный финик.

Бежать было незачем, да и некуда. Поблизости не стояло ничего способного упасть на нас. Только ровная и почти голая земля, поэтому мы просто сидели и подскакивали от толчков, даже несколько раз перекувырнулись. Костер же вытворял нечто неописуемое.

У Ролема как раз кончился завод, и он застыл, а Хасан подошел и сел рядом с Джорджем и со мной. Толчки продолжа­лись почти час и неоднократно возобновлялись, послабее, на протяжении всей ночи. После того как первая, самая сильная, серия толчков затихла, мы связались с Портом. Приборы показывали, что эпицентр землетрясения находился на прилич­ном расстоянии к северу от нас.

На самом-то деле на неприличном расстоянии.

...В Средиземном море.

В Эгейском море, если точнее.

Я почувствовал дурноту и внезапно поплыл.

Попытался дозвониться до Коса.

Ничего.

Моя Кассандра, моя прекрасная дама, моя принцесса. Где она? Два часа я пытался выяснить это. Затем мне позвснили из Порта.

Говорил сам Лорел, а не просто какой-то болван — дежур­ный связист.

Э... Конрад, я не знаю, как, собственно, тебе сказать, что случилось...

Просто говори,— приказал я.— И остановись, когда за­кончишь.

Спутник наблюдения прошел над вами примерно две­надцать минут назад,— протрещал он сквозь помехи.— Неко­торые из островов Эгейского моря больше не существуют на переданных им снимках...

Нет! — вырвалось у меня.

Сожалею,— продолжил он.— Но он показывает имен­но это. Не знаю, что еще сказать...

Этого достаточно,— оборвал я его.— Это все. Конец. До свидания. Поговорим как-нибудь позже. Нет! Полагаю — нет!

Подожди. Конрад!

Я сошел с ума.

Летучие мыши, вытряхнутые из ночи, пикировали с неба. Я ударил правой рукой и убил одну, когда та устремилась в мою сторону. Подождав несколько секунд, убил другую. А за­тем поднял обеими руками огромный камень и собирался раз­бить рацию, когда Джордж положил руку мне на плечо, и я выронил камень, отбил ее прочь и ударил его наотмашь тыль­ной стороной руки по губам. Не знаю, что с ним тогда сталось, но когда я снова нагнулся за камнем, то услышал позади шаги.

Припав на колено, я развернулся на звук шагов, сгреб при­горшню песка и бросил кому-то в глаза. Они все были там: Миштиго, Рыжий Парик и Дос Сантос, Рамзее, Эллен, трое местных служащих и Хасан, приближавшиеся всей группой. Кто-то крикнул «Рассыпайся!», когда увидел мое лицо, и они образовали полукольцо.

И тогда они обернулись всеми теми, кого я когда-либо ненавидел,— я ощутил это. Увидел другие лица, услышал дру­гие голоса. Все, кого я когда-либо знал и ненавидел, хотел разоэвать на части и разорвал, стояли там, воскреснув, перед костзом... И только белели зубы в тени, укрывшей их лица, когда они приближались ко мне, неся мне погибель от рук сво­их, v шуршали мягкие, убедительные слова на устах. Поэтому я бросил песок в ближайшего и кинулся на него.

Мой апперкот опрокинул его навзничь, а затем на меня насели с обеих сторон двое египтян.

Я стряхнул их и увидел уголком более холодного глаза огромного араба с чем-то вроде черного авокадо в руке. Он за­махивался им, целя мне в голову, поэтому я упал. Хасан двигал­ся ко мне, я сумел резко толкнуть его в живот, так что он вне­запно сел. Затем двое отброшенных мною египтян снова насели на меня. Где-то вдали пронзительно визжала женщина, но я никаких женщин не видел.

Я вырвал правую руку из чьего-то захвата и врезал кому-то. Ударенный упал, а его место занял другой. Находившийся прямо передо мной голубокожий бросил камень, попавший мне в пле чо и лишь еще больше взбесивший меня. Я поднял в воз­дух лягающееся тело и бросил его в другого нападающего, а потом ударил кого-то кулаком. Встряхнулся. Галабия на мне

порвалась и испачкалась, поэтому я сорвал с себя ее остатки.

Я огляделся по сторонам. Они перестали наступать на меня, и это было нечестно. Они остановились именно тогда, когда мне так хотелось увидеть, как что-то ломается. Тогда я снова поднял чье-то тело, и тут кто-то заорал:

Эй! Карагиозис! — и принялся честить меня на ломаном греческом.

Я дал поднятому мной упасть обратно на землю и обер­нулся.

Там, перед костром, слояло двое их: один — высокий и бо­родатый, а другой — приземистый и тяжелый, безволосый и выплавленный из смеси глины и земли.

Мой друг говорит, что он сделает тебя, грек! — крикнул высокий, делая что-то за спиной другого.

Я двинулся к ним, и человек из земли и глины прыгнул на меня. Он сделал мне подножку, но я мигом вскочил, схватив его под мышками, и бросил на бок. Но он оказался на ногах не ме­нее стремительно, чем я, и снова напал, обхватив меня рукой за шею. Я сделал то же самое, а также схватил его за локоть, и мы сцепились друг с другом. И он оказался сильным.

Из-за того, что он оказался сильным, я постоянно менял захваты, испытывая его силу. Он оказался к тому же и про­ворным, отвечая на каждый мой ход чуть ли не раньше чем я успевал его сделать.

Я с силой вскинул руки вверх между его рук и оперся на хромую ногу. Освободившись на миг, мы кружили вокруг друг друга, выискивая еще одну брешь в защите.

Я низко держал руки, а также порядком пригнулся яз-за его малорослости. На какой-то миг мои руки оказались слиш­ком близко к бокам, он налетел с большей быстротой, чем я когда бы то ни было видел в ком-нибудь, и обхватил меня, вы­жав из моих пор большие плоские цветы влаги и вызвав силь­ную боль я боках.

А руки его сжимались все плотнее и плотнее, и я понял, что в скором времени он просто раздавит меня, если я и; вы­рвусь из этош захвата.

Я стиснул кулаки, уперся ими ему в живот и толкнул. Его хватка лишь сделалась еще плотнее. Я сделал шаг назад и дви­нул обеими руками вперед. Мои кулаки поднялись выше меж­ду нами, и, обхватив правый кулак левой ладонью, я начал тол­кать их в замке, поднимая вверх. В голове у меня затуманилось, когда его руки скользнули выше, а почки горели огнем. Затем я напряг мускулы спины и плеч и, почувствовав как сила течет через руки и сходится на замке, вмазал по небу, а его подборо­док, случайно встретившийся на пути, не оказался помехой ни на соку иду. Мои руки взметнулись у меня над головой, а он упал навзничь.

Такое бы должно сломать шею любому человеку. От удара тако-i силы ему полагалось бы смотреть на собственные пят­ки сзади. Но он тут же вскочил, и тогда я понял, что это не смертный борец, а одно из созданий, рожденных не женщиной; скорее, знал я, он, подобно Антею, вырван из чрева самой Зеши.

Я изо всех сил обрушил руки ему на плечи, и он упал на ко­лени. Тогда я схватил его за горло, шагнул вправо от него и подставил левое колено под нижнюю часть спины монстра. На­валившись вперед, я давил ему на бедра и плечи, пытаясь пере­ломить ему хребет.

Но не смог. Тогда я убрал колено и отпустил его. Он тут же набросился на меня — невообразимо стремительно.

Поэтому я попытался задушить его. Руки у меня были на­много длиннее, чем у него. Я схватил его обеими руками за глотку, надавив большими пальцами на то место, где у него должно бы находиться дыхательное горло. Однако он переки­нул свои руки поперек моих, у локтей и- внутри, и принялся тя­нуть от себя и вниз.

Я продолжал сдавливать его горло, ожидая, когда у него потемнеет лицо и выскочат из орбит глаза, но мои локти начали сгибаться под его давлением.

Он преодолел разделявшее нас расстояние и схватил меня само о за горло. Так мы и стояли, душа друг друга. Только вот он не задыхался.

Его большие пальцы, словно два шипа, вонзались все глуб­же в мои шейные мускулы. Я почувствовал, как багровеет у меня лицо, в висках застучало.

Откуда-то издали я услышал крик:

Останови эту штуку, Хаеан! Ей не полагается этого делать!

Гзлое, похоже, принадлежал Рыжему Парику. Каким-то образом мне пришло на ум это имя: Рыжий Парик. Оно озна­чало, что где-то поблизости находился и Дональд Дос Сантос. И она сказала «Хасан» — имя, подписанное под другой кар­тинкой, ставшей вдруг совершенно ясной.

Сие означало, что я Конрад, что я в Египте и что, следо- вате/ьно, находившееся передо мной лишенное выражения ли­цо принадлежало голему-борцу — Ролему, созданию, которому можно задать силу, в пять раз превышающую человеческую-, что, пероятно, и было сделано; созданию, которому можно при­

дать реакцию наадреналиненной кошки, и, несомненно, все это было полностью задействовано.

Вот только голему не полагалось убивать, разве что в ре­зультате несчастного случая, а Ролем пытался меня убить.

А это означало, что его регулятор не функционирует.

Я перестал душить голема, осознав, что это занятие бес­полезное, и поместил ему под правый локоть ладонь левой руки. Затем протянул правую поверх его рук и схватил за правое запястье. Затем, пригнувшись как можно ниже, толкнул вверх его локоть и потянул запястье.

Когда он, потеряв равновесие, качнулся влево и разжал свои руки, я не выпустил его кисти, выкручивая ее так, что локоть торчал вверх. Я вскинул левую руку и рубанул ребром ладони по локтевому сочленению.

Ничего. Никакого ожидаемого громкого хруста. Рука просто поддалась, сгибаясь вниз под неестественным углом. Я отпус­тил его, и он упал на колено. А затем мгновенно встал, рука его при этом выпрямилась, а затем опять изогнулась вперед в нормальное положение.

Если я хорошо знал Хасана, то таймер у Ролема был уста­новлен на максимум — два часа. А это весьма долгий срок, учи­тывая все обстоятельства.

Но на этом круге я знал, кто я такой и что я делаю. А так­же знал, что входило в программу голема. Этот был голем- борец. Следовательно, он не мог боксировать.

Я быстро оглянулся через плечо на место, где стоял, когда началась вся эта заваруха,— на палатку с рацией. Она находи­лась примерно в пятидесяти футах.

Тут тварь чуть не достала меня. Как раз в течение той доли секунды, когда я переключил внимание на тыл, голем протянул руку и, схватив меня за шею одной рукой, другой вцепился под подбородок.

Моя шея была бы сломана,, сумей он провести прием до конца, но в тот миг произошел еще один толчок — сильный, повергнувший нас обоих наземь, так что я вырвался и из этого захвата тоже. Мне с трудом удалось подняться на ноги несколь­ко секунд спустя, и земля все еще дрожала. Однако Ролем тоже не терял времени даром и вновь поворачивался лицом ко мне.

Мы походили на двух пьяных моряков, дерущихся на па­лубе швыряемого штормом корабля...

Он пошел на меня, я отступил, нанеся ему резкий удар левой, и, пока он хватал меня за руку, врезал ему в живот, А за­тем отскочил.

Он снова двинулся на меня, и я продолжал наносить быстрые удары. Бокс был для него все равно что четвертое измерение для меня — он его попросту не воспринимал. Он продолжал наступать, отряхиваясь от моих ударов, я же продолжал пя­титься в сторону палатки с рацией. Земля продолжала дро­жать, и где-то пронзительно визжала женщина. Я услышал крик «Оле!», когда врезал правой, ниже пояса, надеясь немного потрясти ему мозги.

А затем мы очутились там, где надо, и я увидел то, что мне требовалось: большой камень, которым я собирался раскуро­чить рацию. Я сделал финт левой, затем схватил Ролема за плечо и бедро и поднял высоко над головой. Откинувшись назад, я напряг мускулы и швырнул его на камень.

Тот пришелся как раз ему по животу.

Он начал было подниматься, но медленнее, чем раньше. Я трижды пнул его в живот большим утяжеленным правым сапогом и смотрел, как он заваливается навзничь.

В районе диафрагмы у него послышалось странное гу­дение.

Земля снова задрожала. Ролем поник, вытянулся во весь рост, и единственный признак движения наблюдался в пальцах его левой руки. Они продолжали сжиматься и разжиматься, напоминая мне, странным образом, руки Хасана той ночью в хумфосе.

Затем я медленно повернулся, и все они стояли тут как тут: Миштиго и Эллен, и Дос Сантос с распухшей щекой, Ры­жий Парик, Джордж, Рамзее, Хасан и трое измордованных египтян. Я тогда сделал шаг к ним, и они снова начали рассы­паться веером, с лицами, полными страха. Но я покачал го­ловой.

Нет, теперь со мной порядок,— поспешил я успокоить их,— Но оставьте меня наедине с самим собой. Я иду к реке принять ванну.

Сделав семь шагов, я кулдыкнул, словно кто-то вытащил из ме ня затычку, все закружилось, а затем весь мир отправился в канализацию!

Последовавшие дни были пепельными, а ночи — железны­ми. Жизненность, вырванная из моей души, была погребена глубже любой мумии, что лежали, плесневея, под этими песка­ми. Говорят, что мертвые забывают мертвых в доме Аида, Кас­сандра, но я надеюсь, что это не так. Я, словно заведенный, продолжал руководить экспедицией, и Лорел предложил мне назначить до ее завершения кого-нибудь другого, а самому взять отпуск.

65

И. В. Рошаль

Я не мог.

Что я тогда буду делать? Сидеть и предаваться мрачным размышлениям в каком-нибудь Древнем Месте, выпрашивая дармовую выпивку у неосторожных путешественников? Нет. В такие времена всегда важно хоть какое-нибудь движение; его форма, в конечном итоге, порождает содержание в пустых внутренностях. Потому-то я продолжал вести экскурсию и пе­реключил внимание на сокрытые в ней маленькие тайны.

Разобрав Ролема, я изучил его регулятор. Тот, конечно, был сломан, и, значит, либо это сделал я в начале схватки, либо это сделал Хасан, когда выставил его отбить у меня охо­ту драться. Если это сделал Хасан, то он хотел меня не п зосто побить, а умертвить. А если дело обстояло именно так, то возникал вопрос — почему? Я гадал, знал ли его нанима­тель, что я некогда был Карагиозисом. Но еслл да, то зачем ему понадобилось убить основателя и первого секретаря его же партии? Человека, поклявшегося, что он не допустит, чтобы Землю продали у него из-под ног и превратили в развлека­тельное заведение какие-то голубокожие нел оди,— во вс яком случае, не допустит этого без боя. Человека, который орга­низовал вокруг себя тайный союз, систематически снижавший ценность всей принадлежащей веганцам земной недвижимости до нуля и даже зашедший так далеко, что стер с лица земли пышное тейлерское агентство по скупке недвижимости н,1 Ма­дагаскаре. Человека, чьи идеалы он, по идее, якобы разделял, хотя в настоящее время Радпол переключился на более мир­ные, в рамках закона, способы защиты недвижимости. Зачем же Дос Сантосу потребовалось убивать того человека?

Тут одно из двух: либо он предал партию, либо не знал, кто я такой, и имел на уме какую-то иную цель, когда дал Ха­сану задание убить меня.

Или же Хасан действовал по приказу кого-то еще.

Но кто еще тут мог быть замешан? И опять-таки — почему?

Ответа у меня не было, и я решил, что хочу его получить.

Ф * #

Первые соболезнования пришли от Джорджа.

Мне очень жаль, Конрад,— сказал он, глядя мимо меня куда-то вбок, затем на песок, а потом, быстро подняв взг/яд,— мне в лицо.

Человечные слова расстраивали его, вызывая желание убраться прочь. Я видел это. Сомнительно, что его вни:яание особенно занимал парад, состоящий из меня и Эллен, прошед­ший прошлым летом. Его страсти прекращались за пределами биологической лаборатории.

Помню, как он сделал вскрытие последней собаки на Земле. Четыре года Джордж чесал пса за ушами, вычесывая блох из хвос ’а, и слушал, как тот лает, а потом, в один прекрасный день, подозвал Рольфа к себе. Рольф подбежал рысью, неся в зуба» кухонное полотенце, которым они всегда играли в пере- тягигание каната, и Джордж перетянул его очень близко к себе, сделЕл укол, а затем вскрыл. Он хотел изучить его, пока пес находился в расцвете сил. Скелет по-прежнему стоит в лабо­ратории. Он так лее хотел растить своих детей — Марка, Доро­ти и Джима, в ящиках Скиннера, но Эллен каждый раз топала но го ^ (примерно так: бац! бац! бац!) в приступах материнской заботы, наступающих после очередной беременности и длив­шихся по меньшей мере месяц, чего вполне хватало, чтобы испортить те изначальные стимулы-предпосылки, которые хо­тел установить Джордж. Поэтому я не мог углядеть в нем дей­ствительно большого желания снять с меня мерку для деревян­ного спального мешка подземного типа. Если бы он хотел умертвить меня, то нашел бы какой-нибудь тонкий, быстрый и экзотический способ — что-нибудь вроде дивбанского кро­личьего яда. Но нет, его это не особо интересовало, уж в этом-то я был уверен.

Сама Эллен, хотя она и способна на сильные чувства, всег­да была, есть и будет неисправной заводной куклой. Прежде чем она переведет свои чувства в какие-то адекватные дей­ствия, всегда что-нибудь дзинькает, и на следующий день у нее такие же сильные чувства по какому-нибудь иному, часто совершенно противоположному поводу. Она высосала меня пол­ностью еще тогда, в Порте, и, с ее точки зрения, тот роман тихо скончался.

У нее соболезнования получились примерно такими:

Конрад, ты просто не представляешь, как я сожалею. Действительно. Хоть я никогда и не встречалась с ней, я з и а ю, какие ты должен испытывать чувства,— голос ее поднимался и опускался по гаммам, и я знал — она свято верит в то, что говорит, и поблагодарил и ее тоже.

Хасан подоше л ко мне, когда я стоял там, глядя на вне­запно вздувшийся и мутный от ила Нил. Мы постояли рядом какое-то время, а потом он сказал:

Твоя женщина пропала, и у тебя тяжело на сердце. Сло­вами не облегчить этой тяжести, а что написано, то написано. Но пусть будет занесено и то, что я горюю вместе с тобой.

Потом мы постояли еще какое-то время, и он ушел.

Насчет него я не предавался догадкам. Он был единствен­ным лицом, кого можно было не принимать в расчет, хотя ма­шину привела в движение его рука. Он никогда не держал ни на кого зла; никогда не убивал никого задаром. У него не было никаких личных мотивов убить меня. Я был уверен, что его со­болезнования вполне искренние. Конечно, мое убийство не име­ло бы никакого отношения к искренности его чувств в подоб­ном деле. Истинный профессионал должен чтить какую-ни­какую границу между собой и заданием.

Миштиго не высказал никаких слов сочувствия. У вегагцев смерть — время веселья. В духовном плане она означает с а и — завершение, фрагментацию души на маленькие, ощущающие удовольствие корпускулы, рассеивающиеся повсюду для уча­стия в великом вселенском оргазме; а на материальном уровне ее представляет ансакундабадт — церемониальная проверка большей части личных исповедей покойного, зачтение его за­вещания и разделение его богатства, сопровождаемое пыш­ными пирами, песнопением и возлияниями.

Дос Сантос мне сказал:

Случившееся с вами очень печально, мой друг. Потерять любимую женщину — все равно что потерять кровь из соб­ственных жил. Горе ваше велико, и его нельзя утишить. Онэ — как тлеющий костер, что никак не погаснет. Это печально и ужасно.

Смерть жестока и темна,— закончил он, и его глаза увлажнились.— Ибо будь ты хоть кто: хоть цыган, хоть еврей, хоть мавр или еще кто, для испанца жертва есть жертва — то, что надо оценивать на одном из тех мистически непонятных уровней, которые мне недоступны.

Затем ко мне подошла Рыжий Парик и сказала:

Страшно... Сожалею. Нечего больше сказать и сделать, но сожалею.

Я кивнул.

Ия должна вас кое о чем спросить. Но не сейчас. Позже.

Разумеется,— согласился я и вернулся к наблюдению за рекой.

После того как они все ушли, я думал об этих послед­них двоих. Они, казалось, сожалели о происшедшем не мень­ше, чем все прочие, но они наверняка как-то замешаны в деле с големом. Однако я был уверен, что именно Диана кричала, когда голем душил меня, а кричала она Хасану, чтобы тот остановил робота. Оставался только Дон, но у меня к этому вре­мени возникли сильные сомнения, что он когда-нибудь что-либо предпринимал самостоятельно, не посоветовавшись сперва с ней.

Тогда не оставалось никого. И не было никакого очевид­ного мотива... Все это, конечно, могло быть просто несчаст­ным случаем... Но...

Но меня не покидало чувство, что кто-то хотел меня убить. Я знал, что Хасан не прочь взяться одновременно за два за­дания, и для разных нанимателей, если не возникало прямого столкновения интересов противоположных сторон.

И это все очень меня радовало. Это давало мне цель, ка­кое-то дело. В любом случае, ничто не вызывает такого жела­ния продолжать жить, как чье-то желание умертвить вас,— желания продолжать жить и найти его, выяснить почему и по­мешать ему.

* *

Второй выпад смерть нанесла быстро, и, как бы мне того ни хотелось, я не смог приписать его человеческому посреднику. Это был один из тех трюков глупой судьбы, которые иной раз являются, словно незваные гости к ужину. Однако финал силь­но меня озадачил и зародил новые путанные мысли.

Произошло же все примерно так...

Веганец сидел у самой воды этого великого плодородного потока, этого стирателя границ и отца плоскостной геометрии, и делал наброски противоположного берега. Полагаю, если бы он сидел на т о м берегу, то набрасывал бы это т, но это лишь циничное предположение. На самом деле беспокоило меня то, что он ушел бродить один, спустился к этому теплому топ­кому месту, никому не сказал куда собирается идти и не взял с собой ничего смертельнее карандаша ТМ.

Тут это и случилось.

Прибитое течением к берегу старое, с оторванной местами корой бревно внезапно перестало быть таковым. В небо взмет­нулся длинный змеевидный хвост, на другом конце появилась пасть, полная зубов, а масса ножек нашла твердую опору и за­работала, как колеса.

Я заорал и схватился за пояс. Миштиго выронил блокнот и дал деру. Однако чудище настигало его, и я поэтому не мог стрелять. Тогда я бросился им навстречу, но к тому времени, когда добрался гуда, хищник уже дважды обвился вокруг него, и Миштиго сделался из голубого синим, а ужасные зубы вот- вот были готовы на нем сомкнуться.

Ну, есть один способ заставить удава ослабить хватку, по крайней мере, на мгновение. Я схватил его за поднятую голову, пока он нерасторопно созерцал свой завтрак, и сумел просунуть пальцы под чушейчатые складки по обеим сторонам этой головы. И как можно сильнее вонзил большие пальцы ему в глаза.

И тут некий великан ударил по мне Земным шаром.

Кое-как поднявшись на ноги, я обнаружил себя примерно в десяти футах от места, где первоначально стоял. Миштиго отбросило еще дальше от берега. Он как раз пытался встать, когда зверюга напала снова. Только на этот раз напала ен л на меня, а не на него.

Приподнявшись над землей футов на восемь, зверь, словно молот, рухнул, нацелившись на меня. Я отскочил в сторо) у, и его огромная плоская голова промахнулась всего на какие-то несколько дюймов, осыпав меня при ударе градом земли и гальки.

Я откатился подальше и начал было подыматься, ко тут хлестнувший по земле чешуйчатый хвост сшиб меня. Тогда я, лежа на спине, попытался отползти, но было уже слишком поздно, чтобы избежать смертельных объятий. Воадил кольцом обвился у меня ниже бедер, и я рухнул, как подкошенный.

Пара голубых рук обхватила тело монстра выше захвата, но не смогла удержать его больше нескольких секунд. Л за­тем путы были наброшены на нас обоих.

Я боролся изо всех сил, но как можно драться с толечым, скользким, бронированным кабелем, к тому же когда тебя продолжают рвать на части уймой когтистых ножек? К этому времени моя правая рука оказалась прижатой к боку, а ле вой рукой я никак не мог дотянуться достаточно далеко, чтобы опять надавить на глаза. Кольца стянулись еще туже. Голова качнулась ко мне, и я попытался сорвать с себя тело чудозкща. Я бил его, впивался в него пальцами и сумел, наконец-тэки, высвободить правую руку на волю, пожертвовав по ходу дела частью кожи.

Я сблокировал правой рукой обрушивающуюся на меня го­лову, подвел руку под нижнюю челюсть, схватил ее и держал там, не давая голове опуститься. Большое кольцо еще плотней сжало мне талию. Это было, пожалуй, даже помощнее, чем объятия голема. Затем зверь помотал головой туда-сюда, осво­бождаясь от моей руки, и начал неумолимо опускаться с широко раскрытой пастью.

Возия Миштиго, должно быть, раздражала его и несколько замедлила его действия, дав мне время для последнего сред- стаа защиты. Я сунул руки ему в пасть и удерживал челюсти распахнутыми.

Нёбо его было покрыто слизью, и моя ладонь начала мед­ленно проскальзывать. Я как можно сильнее нажал на нижнюю челюсть, пасть приоткрылась еще ка полфута и, казалось, встала там на тормоз.

Тогда зверь попытался отвести голову и заставить меня тем самь м отпустить челюсти, но он слишком плотно обвился вокр/г нас, чтобы выгадать необходимое расстояние. Поэтому он стал понемногу разматываться, несколько выпрямляясь и откидывая голову. Я оказался на коленях, а Миштиго осел, скорчившись фугах в шести от меня.

Моя правая рука еще немного соскользнула, почти до той точки, где я потерял бы всякий рычаг. И тут я услышал прон­зительный крик.

Почти одновременно началось и конвульсивное содрога­ние твари. Я резко выдернул руки из пасти, почувствовав, как с ила смертельных объятий твари на секунду спала. Послы­шалось страшное лязганье зубов, и кольца его тела сжались в последний раз. На какой-то миг я отключился.

А потом я вырывался, судорожно выпутываясь из обвивав­ших меня петель. Пронзившее боадила гладкое деревянное древко лишало его жизни, и движения его как-то стали ско­рее спазматическими, нежели агрессивными.

Всеми этими конвульсиями меня еще дважды сбивало с ног, но я сначала освободил Миштиго, мы убрались от корчившей­ся твари футов на пятьдесят и оттуда смотрели, как он умирает. Это, кстати, заняло немало времени.

М *

Хасан стоял без всякого выражения на лице. Ассегай, с которым он столько упражнялся, сделал свое дело. Когда Джордж позже вскрыл эту гадину, мы узнали, что острие про­шло всего в двух дюймах от ее сердца, перерезав крупную арте­рию. Кстати, у боадила оказалось две дюжины ног, распределен­ных, как и можно было ожидать, поровну по обеим сторонам туловища.

Рядом с Хасаном стоял Дос Сантос, а рядом с Дос Санто­сом стояла Диана. Все прочие из лагеря тоже сбежались сюда.

Здорово сделано,— сказал я.— Отличная работа. Спа­сибо.

Не за что.— ответил Хасан.

«Не за что», сказал он. Не за что, но смерть ударила по мне из-за того, что он сотворил с големом. Е!сли Хасан пы­тался убить меня тогда, то с какой стати ему было спасать меня от боадила сейчас? Если, конечно, сказанное им тогда, в Порте, не было правдой-маткой — что его наняли-таки защищать ве- ганца. А ежели это являлось его основной задачей, а убий­ство меня — всего лишь второстепенной, то ему пришлось спа­сать меня в качестве побочного продукта сохранения жизни Миштиго.

Но тогда... О, черт, забудь об этом.

Я бросил камень как можно дальше, и еще один. На сле­дующий день наш скиммер должен прилететь к лагерю, и мы отправимся в Афины, с остановкой только для того, чтобы высадить Рамзеса и трех служащих в Новом Каире. Я радо­вался, что наконец покидаю Египет с его плесенью и пылью, с его мертвыми полузвериными божествами. Меня уже мутило от этого края.

Затем пробился звонок Фила из Порта, и Рамзее позвал меня в радиопалатку.

Да? — произнес я в микрофон.

Конрад, это Фил. Я только что написал элегию, посвя­щенную ей, и хотел бы прочесть ее тебе. Хотя я никогда не встречался с Кассандрой, я слышал, как ты говорил о ней, и видел ее фотографию и поэтому, думается, написал весьма неплохую вещь...

Пожалуйста, Фил. В данную минуту меня не интересуют поэтические соболезнования. Как-нибудь в другой раз, может быть...

Это не из числа заполняемых именами. Я знаю, ты та­ких не любишь, и, вообще говоря, не виню тебя.

Моя рука зависла над рычажком отключения, замерла и по­тянулась не к нему, а за одной из сигарет Рамзеса.

Ну конечно, валяй, я слушаю.

И он прочел. Вещь, действительно, оказалась неплохой. Я мало что из нее помню. Помню лишь, что эти четкие, яс лые слова доходили с другой стороны мира, а я стоял там весь в ра­нах, внутри и снаружи, и слушал их. Он описывал достоин­ства нимфы, которую похитил Посейдон, но проиграл своему брату Аиду. Он взывал к всеобщей скорби стихий. И когда он читал, мой рассудок совершил путешествие обратно во времени к тем двум счастливым месяцам на Косе, а все последовав­шее за тем стерлось; и мы снова были на борту «Канители», плыли на наш островок для пикников с его священной рощей, купались вместе, вместе загорали, держались за руки и ничего не говорили, а просто ощущали заходящее солнце, похожее на яркий, сухой и ласковый водопад, опускавшееся на наши розо­вые и обнаженные души, там, на бесконечном пляже, опоясы­вавшем это крошечное царство любви.

Он закончил и прочистил горло, кашлянув несколько раз, и мой островок потонул, скрывшись с глаз, унося с собой какую- то часть меня, потому что это было именно такое время.

Спасибо Фил,— искренне поблагодарил я.— Это было очень мило.

Рад, что ты находишь ее подходящей,— сказал он в ответ. А затем добавил: — Сегодня в полдень я вылетаю в Афи­ны. Я хотел бы присоединиться к вам на том отрезке вашей экспедиции, если у тебя нет возражений.

Разумеется,— отозвался я.— Однако можно мне спро­сит)» — почему?

Я решил, что хочу еще раз увидеть Грецию. Поскольку ты гоже будешь там, возможно, все будет чуть больше похоже на былые дни. Я хотел бы бросить последний взгляд на неко­торые из Древних Мест.

Ты говоришь так, словно речь идет о подведении оконча­тельных итогов.

Ну... Я выжал из курса Спранга — Сэмсера почти все, что он может дать. По-моему, я чувствую теперь, что пружина завода раскручивает последние витки. Может, ей потребуется еще несколько оборотов, а может и нет. В любом случае я хочу вновь увидеть Грецию и чувствую, что это, похоже, мой последний шанс.

Уверен, ты ошибаешься, но завтра вечером мы все будим ужинать в «Золотом Алтаре», около восьми.

Прекрасно. Там и увидимся.

Идет.

До свидания, Конрад.

До свидания.

Я пошел и принял душ, натерся мазью, переоделся в чис­тую одежду. В некоторых местах у меня еще побаливало, но, по крайней мере, я чувствовал себя чистым. А затем пошел и отыскал веганца, только что закончившего делать то же самое. Окинув его своим «холодным» взглядом, я приступил к цели визита.

Поправьте меня, если я ошибаюсь,— начал я с места в карьер.— Но одна из причин вашего острого желания видеть меня во главе этой экскурсии заключалась в том, что у меня вы­сокий потенциал выживаемости. Правильно?

Правильно.

Поэтому я до сих пор старался, по мере сил, чтобы эта выживаемость не оставалась лишь потенциальной, а активно применялась для обеспечения общего благоденствия.

Не этим ли вы занимались, когда напали в одинсчку на всю группу?

Я хотел было его придушить и потянулся к его горлу, но подумал, что лучше не стоит, и опустил руку. И был вознаграж­ден страхом, промелькнувшим в его расширившихся зрачка*, и подергиванием уголков рта. Он отступил на шаг.

-— Я забуду о ваших словах. Я здесь только для того, чтобы отвезти вас туда, куда вы хотите отправиться, и позаботиться о том, чтобы при этом вы вернулись с целой шкурой. Этим утром вы причинили мне небольшое затруднение, подстаиив- шись в качестве приманки для боадила. Поэтому предупреж­даю — в ад не ходят прикурить сигаретку. Если желаете про­гуливаться в одиночестве, ради бога, только сперва проверьте, в безопасной ли вы стране.

'Его взгляд дрогнул, и он отвел глаза.

Если вы этого не проверили,— продолжил я,— то будьте любезны брать с собой вооруженный эскорт, ран вы так на­стойчиво отказываетесь носить оружие сами. Вот и все, что я хотел сказать вам. Если вы не желаете сотрудничать, то скажите об этом сейчас, тогда я завязываю с этим делом и подыщу вам другого гида. Все равно Лорел уже предложил мне это сделать.

Итак, что скажете? — подытожил я.

Лорел действительно это сказал?

Да.

Как необыкновенно... Ну, разумеется, да. Я выполню вашу просьбу. Вижу, что это осмотрительный шаг.

Отлично. Вы сказали, что хотите сегодня в полдень опять осмотреть Долину Цариц. Рамзее вас отвезет. Я не испытыпаю желания делать это сам. Уезжаем мы завтра в десять утра. Будьте готовы.

Тут я ушел, ожидая, что он что-нибудь скажет вслед — хотя бы одно лишь слово.

Он не сказал ничего.

К счастью и для поколений выживших, и для поколений е ще не рожденных, Шотландию во время Трех Дней загадило не сильно. Я достал из морозильника ведерко со льдом, а из палатки-столовой — бутылку содовой. Включив спираль охлаж­дения рядом с моей койкой, я открыл пятую бутылку шотланд­ского виски из своих личных запасов и провел остаток дня в размышлениях о тщете всех человеческих стремлений.

* *

Поздно вечером, протрезвев до приемлемого уровня и выклянчив себе поесть, я вооружился и пошел немного по­дышать снежим воздухом. Приблизившись к восточному краю периметра предупреждения, я услыхал голоса, поэтому уселся в темноте, прислонившись к большому камню, и попытался подслушать.

Я узнал вибрирующее диминуэндо Миштиго и попробовал услышать, что он говорит. Но не смог.

Они находились слишком далеко, а акустика в пустыне не самая лучшая в мире. Я сидел там, напрягая ту часть меня, которая слушает, и все случилось именно так, как иногда бывало и раньше:

Я сидел на одеяле рядом с Эллен, и моя рука обнимала ее за глечи. Моя голубая рука...

Псе растаяло, когда я шарахнулся от мысли, что приходит­ся быть веганнем, даже в псевдотелепатическом выдавании мнимого за сущее, и снова очутился у своего камня.

Однако мне было одиноко, а Эллен казалась более мягкой, чем камень, и меня по-прежнему разбирало любопытство. Поэтому я опять оказался там, наблюдая за происходящим...

...Отсюда ее не видно,— говорил я.— Но Вега — звез­да первой величины, расположенная в том созвездии, которое ваш народ называет Лира.

На что похож Тейлер? — спросила Эллен.

Последовала долгая пауза. Затем:

Самым значительным обычно бывает как раз то, что люди меньше всего способны описать. Иногда, однако, пробле­ма заключается и в передаче чего-то, для чего в личности со­беседника нет никакого соответствующего элемента. Тейлер не похож на эту планету. Там нет пустынь. Весь мир тщательно продуман и облагорожен. Но... Позвольте мне воспользовать­ся этим цветком в ваших волосах. Вот. Посмотрите на него. Что вы видите?

Красивый белый цветок. Потому-то я сорвала его и вде­ла в волосы.

Но это не красивый белый цветок. Во всяком случае, для меня. Ваши глаза воспринимают свет с длиной волны, лежащей в диапазоне от 4000 до 7200 ангстрем. Глаза веган­цев глубже заглядывают в ультрафиолет — примерно до 3000 ангстрем. Мы не воспринимаем то, что вы называете «красным цветом», но в этом «белом» цветке я вижу два цвета, для которых в вашем языке нет никаких слов. Мое тело по­крыто невидимыми вам узорами, но они достаточно близки к узорам других моих родственников, так что любой иной ве- ганец, знакомый с Штигогенами, может при первом же взгля­де определить мою семью и провинцию. Некоторые из наших картин выглядят аляповато-яркими для глаз землян или даже кажутся вовсе одноцветными — обычно голубыми, петому что тонкости оттенков земляне просто не воспринимают. Мно­гие наши музыкальные произведения кажутся вам содержа­щими большие паузы, на самом же деле эти паузы заполнены неслышимой для вас мелодией. Наши города чисты и распо­ложены логично. Они захватывают дневной свет и долго со­храняют его ночью. Там царят плавное движение и приятные звуки. Для меня это означает многое, но я не представляю, как это описать человеку.

Но люди, я имею в виду — земляне, живут на ваших мирах...

Но они, в действительности, не видят, не слышат и не воспринимают их так же, как мы. Между нами лежит про­пасть, которую мы можем оценить и понять, но не можем по- настоящему пересечь. Вот потому-то я и не могу рассказать вам, на что похож Тейлер. Для вас этот мир будет совсем иным, чем для меня.

Мне хотелось бы увидеть его. Очень сильно. Думаю мне даже понравилось бы жить там.

По-моему, вы не будете там счастливы.

Почему же?

Потому что иммигранты не-веганцы есть иммигранты не-веганцы. Здесь вы не являетесь членом низшей касты. Знаю, вы не пользуетесь этим термином, но суть от этого не меняется. На этой планете сотрудники вашего Управления — высшая каста, что ни говори. Следующими идут богатые ке- управленцы, потом те, кто зарабатывает себе на жизнь дохо­дами с земли, затем, на самом дне, находятся несчастные обитатели Древних Мест. Здесь вы на самом верху. На Гей- лере же вы будете на дне.

Почему все обязательно должно быть так? — спроси­ла она.

Потому, что вы видите белый цветок,— я вернул его ей обратно.

Долгое молчание и прохладный ветерок...

В любом случае, я счастлива, что вы приехали сюда,— сказала она.

Это и впрямь интересное место.

Рада, что оно вам нравится.

Этот человек, которого зовут Конрад, действительно был вашим любовником?

Я оторопел от неожиданности такого вопроса.

Это не ваше голубое дело,— ответила она.— Но ответ —

да.

Могу понять почему,— сказал он, и я почувствовал себя неуютно и, возможно, в какой-то мере вуайеристом, или —■ тонкость тонкостей! — тем, кто подглядывает, как подглядыва­ет Ј:уайерист.

Ну и почему же? — спросила она.

Потому, 4vo вы желаете странного, мощного, экзо­тического; потому, что вы никогда не счастливы, находясь там где вы есть, и являясь тем, кем есть.

Это неправда... А может и так. Да, он однажды сказал мне нечто вроде этого. Наверное, это все же правда.

В тот миг я почувствовал к ней сильную жалость. А затем, не понимая этого, так как хотел утешить ее, я взял ее за руку. Только двигалась-то рука Миштиго, и двигалась она не по его воле. По моей.

Я вдруг испугался. Но и он тоже — я это почувствовал. Возникло вдруг сильное ощущение опьянения, все словно по­плыло, когда я почувствовал, как он ощутил себя о к к у п и - р о и а н н ы м, словно почуял у себя в мозгу постороннее при- сутс твие.

Тут я решил быстренько убраться и вернуться к своему надежному камню, но не успел: прежде чем она выронила цветок, я услышал ее слова — «Возьмите меня!».

Черт бы побрал это псевдотелепатическое выдавание желаемого за действительное! — по­думал я.— В один прекрасный день я перестану верить, что дело ограничивается только этим дурацким «не ев до».

Я увидел-таки два цвета на; т ом цветке — цвета, для кото­рых у меня не было слов...

Я пустился в обратный путь. Пройдя насквозь весь лагерь, я продолжал идти дальше. Достигнув противоположного края перлметра предупреждения, я уселся на землю и закурил сигарету. Ночь стояла прохладная, ночь стояла темная.

Две сигареты спустя я услышал позади себя голос, но не обе знулся.

«В Великом Доме и в Доме Огня, в тот Великий День, когда все дни и годы будут исчислены, да будет мне возвраще­но имя мое»,— произнес голос.

Неплохо,— тихо отозвался я.— Надлежащая цитата.

Я узнаю «Книгу Мертвых», когда слышу, как ее поминают всуе.

Я поминаю ее не всуе, а просто — как вы выразились? — «надлежаще».

Неплохо.

В тот великий день, когда все дни и годы будут исчис­лены, если вам возвратят ваше имя, то какое же имя это будет?

Мне не возвратят. Я намерен опоздать. И вообще, что в имени?

Ну, это смотря какое имя. Так попробуем имя Кара- гиозис.

Лучше попробуйте сесть там, где я смогу вас видеть. Не люблю, когда люди стоят у меня за спиной.

Ладно — вот. Итак?

Что итак?

Итак попробуем имя Карагиозис.

С чего бы это вдруг?

С того, что оно кое-что означает. По крайней мгре некогда означало.

Карагиозис был персонажем древнегреческого театра теней, чем-то вроде Панча в европейских пьесах про Панчз и Джуди. Это был жлоб и фигляр.

Он был греком, и хитрецом.

Ха! Он был полутрусом, и вообще скользким типом.

Он также был и полугероем. Хитроумным. Довольно вульгарным, но с чувством юмора. О н - т о бы точно разобрал пирамиду. А также он был невероятно силен, когда хотел того.

Ну и где же он теперь?

Хотелось бы мне знать.

Зачем же спрашивать у меня?

Затем, что именно этим именем вас назвал Хасан — в ту ночь, когда вы дрались с големом.

А... понимаю. Ну, тут оно просто употреблено в каче­стве бранного слова, эпитета что ли, синонима дурака, клич­ки — примерно то же самое, как если бы я обозвал вас «рыжей». И теперь, когда я подумал об этом, интересно было бы знать — а какой вы, собственно, выглядите для Миштиго? Веганцы ведь слепы к цвету ваших волос, вы знаете это?

Меня, в общем-то, не волнует, какой я выгляжу для ве - ганцев. Хотя мне интересно, каким выглядите вы. Как я пони ­маю, досье на вас у Миштиго очень толстое. Он говорит что-то о вашем существовании в течение вот уже нескольких веков.

Несомненно, преувеличение. Но вам об этом, кажется.

самой немало известно. Какой толщины ваше досье на Миш­тиго?

Не очень большой. Пока.

Похоже, что вы ненавидите его больше, чем всех осталь­ных. Это верно?Да.

Почему?

Он веганец.

Ну и что?

Я ненавижу веганцев, вот и все.

Нет, туг что-то большее.

Верно... Вы очень сильный, вам это известно?

А как же.

Фактически вы самый сильный человек, какого я когда- либо встречала. Достаточно сильный, чтобы сломать шею пауко- кетопырю, а потом, упав с огромной высоты в бухту Пирея, выплыть на берег и с удовольствием позавтракать.

Странный какой-то вы выбрали пример.

Да нет, не очень. Ведь так?

Что «так»?

Я хочу знать. Мне нужно знать.

Сожалею.

«Сожалею» недостаточно. Скажите больше.

Я ск&зап все, что хотел.

Нет. Нам нужен Карагиозис.

Кому это «нам»?

Радиолу. Мне.

Опять же, почему?

Хасан стар, чуть ли не как само Время. А Карагиозис еще старше. Хасан его знал, помнил и назвал вас Карагиозисом. Вы и есть Карагиозис, убийца, защитник Земли, и вы сей­час нужны нам. Очень сильно. Грядет Армагеддон — не с ндерным взрывом, а с чековой книжкой. Этот веганец должен умереть. Другой альтернативы нет. Помогите нам остановить его.

Чего вы от меня добиваетесь?

Дайте Хасану уничтожить его.

Нет.

Почему нет!? Что он для вас?

Собственно, ничто. Фактически он мне очень даже не нравится. Но что он для вас?

Наша гибель.

Тогда растолкуйте мне почему, и каким образом, и, возможно, я дам вам лучший ответ.

Не могу.

Почему?

Потому, что не знаю.

Тогда спокойной ночи. У меня все.

Подождите! Я действительно не знаю, но приказ пришел с Тейлера, от местной агентуры Радпола: он должен умереть. Его книга — вовсе не книга, а сам он — вовсе не сам он, а мно­гие. Я не понимаю, что это значит, но наши агенты никогда раньше не лгали. Вы жили на Тейлере, жили на Бакабе и на дюжине других миров. Вы — Карагиозис. Вам известно, что наши агенты не лгут, потому что вы — Карагиозис и сами создавали эту агентурную сеть. А теперь вы слышите слова своих собственных агентов и не внимаете им. Говорю вам, что, по их словам, он должен умереть. Он представляет собой конец всего, за что мы боролись. Они говорят, что он наблюдатель, которому нельзя разрешить наблюдать. Вы знаете код. Деньги против Земли. Увеличение веганской эксплуатации. Конкрет­ней они сказать ничего не смогли.

Сожалею, я поклялся защищать его. Дайте мне более вескую причину, и, может быть, я дам вам более весомый от­вет... А Хасан пытался меня убить.

Ему было велено только остановить вас, вывести вас из строя, чтобы мы могли уничтожить веганца без помех.

Недостаточно веско; нет, недостаточно. Я ничего не признаю. Идите своей дорогой. Я забуду наш разговор.

Нет, вы должны нам помочь. Что для Карагиозиса жизнь одного веганца?

Я не разрешу уничтожить его без оправданной и кон­кретной причины. До сих пор вы не показали мне ничего даже приблизительно похожего на нее.

Это все, что у меня есть.

Тогда спокойной ночи.

Нет. У вас два профиля. С правой стороны вы полубог, а с левой — вы демон. Одна из них нам поможет, должна помочь. Меня не волнует, какая именно.

Не пытайтесь причинить вред веганцу Я буду защи­щать его.

Некоторое время мы сидели молча. Она взяла одну из моих сигарет, и мы сидели покуривая.

...Ненавидеть вас...— нарушила, наконец, она молча­ние.— Это должно бы быть легко, но у меня не получается.

Я ничего не ответил.

Я много раз видела вас — щеголяющим своим Черным Мундиром, хлещущим ром, как воду, уверенным в чем-то, чем вы никогда ни с кем не делились, надменным в своей силе. Вы бы подрались со всем, что двигается и не превосходит вас в лесе, не так ли?

Только не с рыжими муравьями и осами.

У вас есть какой-то генеральный план, о котором нам ничего не известно? Скажите нам, и мы поможем вам выпол­нить его.

Это вы думаете, будто я Карагиозис. Я объяснил, по­чему Хасан назвал меня этим именем. Фил знал Карагиозиса, а вы знаете Фила. Он когда-нибудь говорил что-то вроде этого?

Вы же знаете, что нет. Он ваш друг и не обманет вашего доверия.

Есть какие-нибудь другие указания на наше тождество, помимо случайно брошенного Хасаном оскорбления?

В анналах не найдено никакого описания Карагиозиса. Вы: действовали очень тщательно.

Вот и отлично. Ступайте себе и не беспокойте меня.

Пожалуйста, подождите.

Хасан пытался меня убить.

Да. Должно быть, он подумал, что легче будет убить вас, чем пытаться остановить. В конце концов, он ведь знает о вас больше, чем мы.

Тогда почему же он пытался спасти меня сегодня от боадила, заодно с Миштиго?

Я предпочла бы не говорить.

Тогда забудьте про наш разговор.

Хорошо, я скажу вам. Ассегай оказался единственным подвернувшимся под руку оружием. Он еще не очень искусно им владеет. Он просто хотел убить веганца, а потом сказать, что хотел спасти вас обоих единственным подручным сред­ством и что произошел ужасный несчастный случай. К сожале­нию, никакого несчастного случая не произошло. Он не попал в цель.

Почему же он просто не дал боадилу убить его?

Потому что вы уже вцепились в зверя обеими руками. Он побоялся, что вы еще сможете спасти его. Он боится ваших рук.

Приятно знать об этом. Продолжит ли он свои попытки, даже если я откажу вам в сотрудничестве?

Боюсь, что да.

Вот это-то и достойно большого сожаления, моя доро­гая, потому что я этого не допущу.

Вы его не остановите. И мы не станем отзывать его. Хоть вы и Карагиозис, и понесли тяжелую утрату, и мое сочув­

ствие к вам простирается за горизонты, ни вам, ни мне уже не остановить Хасана. Он ведь убийца. И никогда не подвсдил.

Так же как и я.

Нет, о вас этого не скажешь. Вы только что подвели Рад- пол и Землю, и все, что хоть что-нибудь значит для людей.

Я привык жить своим умом, женщина. Ступай сэоей дорогой.

Не могу.

Это почему же?

Если вы этого не знаете, то Карагиозис и впрямь ду­рак, фигляр, персонаж театра теней.

Некогда один человек по имени Томас Карлайль писал о героях и о преклонении перед героями. Он тоже был дурак, ибо считал, что такие создания и впрямь существуют на снеге. Героизм — всего лишь вопрос обстоятельств и целесооСраз- ности.

Иной раз в игру вступают и идеалы.

А что такое идеал? Призрак призрака, вот и все.

Не говорите мне, пожалуйста, таких вещей.

Должен — ведь это правда.

Лжете, Карагиозис.

Нет, не лгу — или, если и лгу, то ради вашей пользы, девочка.

Я достаточно стара, чтобы быть бабушкой кому угсдно, кроме вас, так что не называйте меня девочкой. Вам извест­но, что мои волосы — парик?Да.

А известно вам, что я когда-то заражалась веганжой болезнью и что именно поэтому и должна носить парик?

Нет. Мне очень жаль. Я не знал.

Когда я была молода, давным-давно, то работала на веганском курорте. Девушкой радости. Мне никогда не забыть ни противного пыхтения их легких у моего тела, ни прикосно­вения их трупного цвета плоти. Я ненавижу их, Карагиозис, так, как может понять только такой, как вы,— тог, кто ненави­дел Великой Ненавистью.

Мне жаль, Диана. Мне действительно очень жаль, что вам до сих пор больно. Но я еще не готов сделать хода. Не под­талкивайте меня.

Вы-таки Карагиозис?Да.

Тогда я удовлетворена — в какой-то мере.

Но веганец будет жить.

Посмотрим.

Да, посмотрим. Спокойной ночи.

Спокойной ночи, Конрад.

И я поднялся и оставил ее там, в ночи, и вернулся в свою палатку. Позже, той же ночью, она пришла ко мне. Раздался шорох полога палатки и одеяла, и она очутилась рядом. И даже тогд а, когда я забуду про все остальное в ней — рыжий цвет ее гарика и маленькое «л» между глаз; желваки на скулах и отрывистую речь; все мелкие характерные жесты и теплое, как сердце звезды, тело; ее странный обвинительный акт человеку, которым я некогда мог быть,— я буду помнить вот это — что она пришла ко мне, когда я нуждался в ней, что она была теплой, мягкой. То, что она пришла...

* *

На следующее утро я собирался отыскать Миштиго, но тот нашел меня первым. Я вел переговоры у реки с людьми, которые должны были взять на себя заботу о фелюге.

Конрад,— тихо обратился он ко мне.— Можно мне пого­вори ть с вами?

Я кивнул и показал на небольшую ложбинку дальше по берегу.

Давайте прогуляемся туда. Здесь у меня все.

Что мы и сделали.

После минутного молчания он сказал:

Вам извес тно, что на моей планете есть несколько систем психических дисциплин, вызывающих иногда экстрасенсор­ные способности...

Именно так я и слышал,— подтвердил я.

Им обучались в то или иное время большинство веганцев. У некоторых есть способности в этом направлении. А у мно­гих — нет. Однако почти все мы обладаем чувствительностью к экстрасенсорному, чувствуем его действие.

Да ну?

Сам я не телепат, но сознаю, что вы обладаете такой способностью, потому что прошлой ночью вы применили ее ко мне. Я почувствовал это. Среди вашего народа это настолько не­обычно, что я этого не предвидел вообще и поэтому не принял никаких мер предосторожности. К тому же, вы напали на меня в идеальный момент. В результате мой мозг был для вас открыт. Я должен выяснить, много ли вы узнали.

Значит, с этими наложениями видений на зримое было- таки связано что-то сверхчувственное. Содержали они обычно лишь то, что казалось зрительным восприятием субъекта, плюс заглядывание в мысли и чувства, выражаемые непосред­ственно через его речь,— и иногда я интерпретировал их не­верно.

Вопрос Миштиго указывал на то, что он не знал, насколь­ко далеко в действительности простирались мои способности, а я слышал, что некоторые веганские профессионалы-ду ше- веды умели пробиваться даже в подсознание. Поэтому я ре шил блефовать.

Я разобрал, что вы пишете не простую книгу о путе­шествии,— сказал я.

Он ничего не ответил.

К несчастью, об этом знаю не только я, что ставит вас в несколько опасное положение.

Почему? — внезапно спросил он.

Наверное, они неправильно что-то поняли,— рискнул я сделать предположение.

Он покачал головой:

Кто — они?

Извините.

Но мне надо знать.

Опять-таки извините. Если вы хотите отказаться от путешествия, то могу сегодня же доставить вас обратно в Порт.

Нет, этого я сделать не могу. Я должен продолжать его. Что же мне делать?

Расскажите мне еще немного о вашем труде, и я смогу предложить хоть что-нибудь.

Нет, вы и так уже слишком много знаете... Так вот в чем, должно быть, заключается настоящая причина присутствия здесь Дос Сантоса,— быстро добавил он.— Он умеренный. На­верное, экстремистское крыло Радпола что-то об этом узь ало и, как вы говорите, неправильно поняло. Может быть, мне следует обратиться к нему...

Нет-нет,— поспешил возразить я.— Думаю, этого делать не следует. Это действительно ничего не изменит. И вообще, что вы ему скажете-то?

Молчание. Затем:

Понимаю, что вы имеете в виду,— сказал он.— Мне также пришла в голову мысль, что, возможно, он не такой умеренный, как я считал... И если так, то...

Именно,— сказал я.— Хотите вернуться?

Не могу.

Ладно, мой баклажанчик, тогда придется вам довериться м к е. Можете начать с более обстоятельного рассказа об этой вашей разведке местности...

Нет! Я не знаю, сколько вы знаете, а сколько не знаете. Вы явно пытаетесь извлечь побольше информации, и поэтому я думаю, что знаете вы не очень много. То, чем я занимаюсь, по-прежнему носит конфиденциальный характер.

Я пытаюсь вас защитить,— напомнил я.— И поэтому хочу получить как можно больше информации.

Тогда защищайте мое тело, а о моих мотивах и мыслях пре доставьте беспокоиться мне. В будущем мой мозг будет для вас закрыт, так что вам незачем зря терять время на новые попытки прощупать его.

Я вручил ему автоматический пистолет:

Предлагаю вам на протяжении всего оставшегося марш­рута носить оружие при себе — для защиты своих мотивов.

Отлично.

Пистолет исчез под его развевающейся рубашкой.

Пых-пых-пых — выдохи веганца.

Черт-черт-черт — цепочки моих мыслей.

Идите приготовьтесь,— предложил я.— Мы скоро от­правляемся.

* *

На обратном пути к лагерю я воспользовался другой дорогой и проанализировал свои собственные мотивы. Сама по себе книга не могла ни укрепить, ни поколебать ни Землю, ни Рад пол, ни Движение за Возвращение. Этого, в общем-то, не удалось добиться даже «Зову Земли» Фила. Но дело с Миштиго заключалось не только в книге. Разведка? Если да, то чего именно? Если толчок, то в каком направлении? Этого я не знал, а мне требовалось точное знание. Ибо если это может уничтожить нас, то Миштиго нельзя оставить в живых. И все же я не мог хладнокровно разрешить уничто­жить его, если его дело сможет хоть чем-то помочь. А оно могло.

Следовательно, кому-то требовалось взять тайм-аут до тех пор, пока у нас не появится уверенность.

Потянули за поводок. Я откликнулся. Ну что ж, посмотрим, что на том конце.

Диана,— сказал я, когда мы стояли в тени ее ским- мера.— Вы говорите, что я для вас что-то значу, лично я, как Карагиозис.

Это, кажется, логично вытекает из того, что я говорила.

Тогда выслушайте меня. Я считаю, что вы могли ошибиться насчет веганца. Уверенности у меня нет, но если все-таки вы неправы, то его убийство будет очень боль­шой ошибкой. Поэтому я не могу этого разрешить. Погодите с выполнением того, что вы там запланировали, до тех пор, пока мы не доберемся до Афин. А потом потребуйте разъяс­нить то послание от Радпола.

Она пристально посмотрела в оба мои глаз!а, а затем сог­ласилась:

Ладно.

Тогда как насчет Хасана?

Он ждет.

Он сам выбирает время и место, не ггак ли? И если ждет, то лишь подходящего случая для удара.

Да.

Тогда ему надо дать приказ притормозить, пока мы не будем знать все наверняка.

Отлично.

Вы ему скажете?

Ему скажут.

Ну что ж, и это хорошо.

Я повернулся, чтобы уйти.

А когда сообщение придет вновь,— спросила она вдогонку,— и если оно будет гласить то же самое, что и рань­ше,— что тогда?

Там видно будет,— ответил я не оборачиваясь.

Я оставил ее рядом с ее скиммером и вернулся к своему.

* *

Когда пришел ответ, содержащий в точности то, что именно я и думал в нем услышать, я понял, что хлопот у меня при­бавится, потому что решение я уже принял.

Далеко к юго-востоку от нас кое-какие части Мадагаскара все еще продолжали терзать счетчики Гейгера радиоактивными криками боли, отдавая дань умению одного из нас.

Хасан, я чувствовал уверенность, по-прежнему мог выйти навстречу любому препятствию не моргнув своими выгоревши­ми на солнце, привыкшими к смерти желтыми глазами...

Остановить его, вероятно, будет нелегко.

* *

Е!от оно. Книзу.

Смерть, жар, грязевые полосы в струях воды, новые очерта­ния берегов...

Е!улканическая деятельность на Хиосе, Самосе, Икарии, Наксосе...

Галикарнас оторван от материка...

Западный конец Коса снова виден, но что с того?

...Смерть, жар, грязевые полосы в струях воды. Новые очертания берегов...

а *

'тобы проверить все самому, я заставил свой конвой от­клониться от избранного маршрута. Миштиго делал заметки и ще лкал камерой направо и налево.

Л орел дал распоряжение: «Продолжайте экскурсию. По­вреждения недвижимости не слишком тяжелы, потому что Средиземноморье заполнено в основном хламом. Пострадавшие либо погибли, либо о них уже позаботились. Продолжайте экскурсию.»

5 низко пролетел над тем, что осталось от Коса — над западной оконечностью острова. Внизу расстилалась дикая вулканическая местность со свежими дымящимися кратерами среди новых ярких морских кружев, оплетающих узорами всю сушу. На этом месте некогда стояла древняя столица Астипа- лай, про которую Фукидид сообщал, что она была разрушена мощным землетрясением. Видел бы он нынешнее. Мой север­ный город Кос был потом заселен заново лишь в 366 г. до н. э. Теперь же исчезло все, кроме пара и пламени. Никто не уце­лел— ни платан Гиппократа, ни мечеть Логгии, ни замок Родосских Рыцарей, ни горы, ни мой коттедж, ни моя жена, сметенные невообразимыми волнами или сгинувшие в неведо­мую мне морскую пучину. Исчезли так же, как покойный Фео­крит — тот, кто лучше всех обессмертил этот остров столь многие годы назад. Исчезли. Канули. На века... Ушедшие в вечность и умершие для меня.

Дальше на восток из вод все еще высовывались несколько пико* той высокой горной гряды, что ограждала северную прибрежную равнину. Среди них находился и могучий пик Дикеоса, или Христа Справедливого, смотревшего на деревни, разб[юсанные по северным склонам. Теперь же он стал кро­шечным островком, и никому не повезло вовремя оказаться на его вершине.

Должно быть, все выглядело так же и в столь давние вре­мена, когда море у берегов моей родины, ограниченное полу­островом Халкидика, вздыбилось и обрушилось на сушу, когда воды Внутреннего моря потекли через ущелье Темпе. Могу­чие отголоски этого катаклизма оставили отметины даже на горных стенах самой обители богов, Олимпа, и пощадили они только мистера и миссис Девкалион, поддерживаемых бо­гами на плаву с целью создания мифа, и некоторых людей, дабы рассказать его.

Вы жили тут,— сказал Миштиго.

Я кивнул.

Но родились вы в деревне Макринииа, что в горах Фессалии?

Да.

Однако родной дом вы себе устроили гут?

На некоторое время.

«Родной дом» — понятие универсальное,— сказал он.— Я это понимаю.

Спасибо.

* *

Я продолжал смотреть вниз, чувствуя печаль, гнев, бешен­ство, а потом вообще ничего.

После долгого отсутствия я возвращаюсь в Афины с не­ожиданной легкостью узнавания, которая всегда бодрит, за­частую обновляет, а иногда и вдохновляет. Фил как-то раз прочел мне несколько строк одного из последних великих гре­ческих поэтов, Георгоса Сефериса, утверждая, что тот подразу­мевал именно мою Грецию, когда сказал: «...Страна, что более не нам принадлежит, но равно и не вам»,— и именно из-за веганцев. Когда я указал на то, что при жизни Сефериса веганцев на Земле не было и в помине, Фил парировал, что поэзия существует вне зависимости от времени и простран­ства и означает лишь то, что она означает для читателя. Хотя я никогда не считал, что литературный вымысел годится и для путешествий во времени, у меня были другие причины не соглашаться со сказанным и не воспринимать в нем обоб­щенную формулировку.

Это все-таки наша страна. Готы, гунны, болгары, сербы, франки, турки, а в последнее время и веганцы так и не сумели

отнять ее у нас. Людей я пережил. А с Афинами мы изменялись вместе. Однако материковая Греция есть материковая Греция, и она для меня не изменится никогда. Попробуйте тронуть ее, кем бы вы ни были, и мои клефты 11 будут рыскать по горам по пятам за вами, словно мифические эринии древности. Вы можете возомнить что угодно, но горы Греции останутся и будут пребывать вовеки, с возносящимся дымом обугленных козьих костей, со смешиванием крови и вина, со вкусом под- слашенных оливков, с холодными ветрами по ночам и ярко­голубыми, как глаза бога, небесами днем. Рискните их тронуть,' если посмеете.

Вот почему я чувствую себя обновленным всякий раз, когда возвращаюсь, потому что теперь, когда за плечами у меня уже столько лет, я испытываю такие же чувства ко всей Земле. Вот почему я дрался, вот почему убивал и взрывал бомбы и, вдобавок, пробовал все мыслимые юридические уловки, чтобы помешать веганцам скупить Землю, кусок за кусочком, у правящего с иной планеты правительства, там на Тейлере. Вот почему я пробился под очередным псевдонимом в большую машину государственной службы, что управляет этой планетой, :и, в частности, в Управление по делам Произ­ведений Искусства, Памятников и Архивов. Там я мог сра­жаться за сохранение того, что еще осталось, пока дожидался нового поворота событий.

Вендетта Радиола напугала не только экспатриантов, но и веганцев. Они не могли представить себе, что потомки тех, кто пережил Три Дня, не уступят по доброй воле свои лучшие прибрежные зоны обитания под веганские курорты, и не отдадут своих сыновей и дочерей для работы на этих курортах, и не станут гидами, водящими веганцев по руинам своих городов, показывая им на потеху интересные места. Вот почему для боль­шинства сотрудников Управление является главным образом заграничной службой.

Мы отправили Призыв о Возвращении потомкам колонистов Марса и Титана, но никакого Великого Исхода не последовало. На ivnpax веганцев они стали слишком мягкими — размякли, присосавшись к культуре, сильно опередившей нашу в силу полученной ею «форы». Они потеряли чувство своего само- отождествления. И бросили нас.

И все же де-юре они являлись Земным Правительством, законно избранным не проживающим на месте большинством, а может, и де-факто, если дело когда-нибудь дойдет до про­верки. Вероятно, дойдет. Мне же оставалось только надеяться, что такого не будет.

Свыше полувека положение было патовое. Никаких новых веганских курортов, никакого нового насилия со стороны Радпола. А также никакого Возвращения. Но вскоре что-нибудь должно, наконец, произойти. Это носилось в воздухе, если Миштиго действительно проводил предварительную разведку.

Я вернулся в Афины в пасмурный день, когда моросил холодный дождь,— в Афины, потрясенные и переустроенные недавними конвульсиями Земли, и, хотя в голове у меня тесни­лись вопросы, а на теле — синяки, я приободрился.

Национальный Музей по-прежнему стоял между Тоссисой й Василеос Ираклиу, Акрополь сделался более разваленным, чем я помнил, а отель «Золотой Алтарь», когда-то именуе­мый «Королевский Дворец»,— там, на северо-западном углу Национальных Садов, напротив площади Синдагма, подвергся сотрясениям, но выстоял и продолжал функционировать не­смотря ни на что. Там мы и сняли номера.

Как Уполномоченный по делам Произведений Искусства, Памятников и Архивов я был отмечен особым обслуживанием. Мне отвели Номер Девятнадцать.

Он оказался не совсем таким, каким я покинул его в послед­ний раз. Выглядел чистым и прилизанным. Небольшая метал­лическая табличка на двери гласила:

«ЭТОТ НОМЕР СЛУЖИЛ ШТАБ-КВАРТИРОЙ КОН­СТАНТИНУ КАРАГИОЗИСУ ВО ВРЕМЯ ОСНОВАНИЯ РАДПОЛА И БОЛЬШЕЙ ЧАСТИ ВОССТАНИЯ ЗА ВОЗВРА­ЩЕНИЕ».

В самом 'номере табличка на спинке пос тели сообщала:

«В ЭТОЙ ПОСТЕЛИ СПАЛ КОНСТАНТИН КАРАГИО­ЗИС».

В длинной узкой прихожей я заметил еще одну табличку — на противоположной стене:

«ПЯТНО НА ЭТОЙ СТЕНЕ ОСТАВЛЕНО БУТЫЛКОЙ СПИРТНОГО, ЗАПУЩЕННОЙ КОНСТАНТИНОМ КАРА- ГИОЗИСОМ ЧЕРЕЗ ВСЕ ПОМЕЩЕНИЕ, В ОЗНАМЕНОВА­НИЕ ВЗРЫВА БОМБЫ НА МАДАГАСКАРЕ».

Можете верить, если хотите.

«В ЭТОМ КРЕСЛЕ СИДЕЛ КОНСТАНТИН КАРАГИО­ЗИС» — настаивала следующая табличка.

Я действительно боялся зайти в туалет.

* *

Позже, той же ночью, я прогуливался по влажным и за­сыпанным щебенкой мостовым моего, почти покинутого жите­лями города, и мои старые воспоминания и текущие мысли напоминали слияние двух рек. Оставив прочих храпеть в отеле, я спустился по широкой парадной лестнице «Алтаря», оста­новившись прочесть пару строк из речи Перикла на похоро­нах: «Вся Земля — усыпальница великих людей» — там, на могиле Неизвестного Солдата, и с миг изучал взглядом эти очень мускулистые конечности некоего архаичного воина, уло­женного в полном боевом вооружении на погребальное ложе (сплошь мрамор и барельефы) и все же почему-то почтл ощутимо теплого, так же как и Афинская ночь, а потом поше л дальше, по Леофорос Амалиас.

Ужин вышел отменный: узо, гювеци, «коккинели», яурти, «метакса», масса черного кофе и на десерт — Фил и Джордж со спорами об эволюции.

Разве вы не видите здесь конвергенцию реальности и мифа — в последние дни жизни на этой планете?

Что вы имеете в виду? — спросил Джордж, приканчивая блю!,о наранци и глядя на Фила сквозь мощные очки.

Я имею в виду, что когда человечество поднялось из тьмь, то принесло с собой легенды, мифы и воспоминания о сказочных существах. А теперь мы снова опускаемся в ту же первозданную тьму. Жизненная Сила дряхлеет и становится не­устойчивой, происходит очевидный возврат к тем первозданным формам, что столь долго существовали только в качестве смут­ной расовой памяти...

Чепуха, Фил. Жизненная Сила? Господи, да в каком веке вы живете? Вы говорите так, словно вся жизнь является, по- вашему, одним-единствекным разумным существом.

Является.

Будьте любезны, продемонстрируйте.

В вашем музее хранятся скелеты трех убитых сати­ров и фотографии живых. Они обитают в горах как раз этой страны.

И кентавров здесь видели, попадаются также цветы- вампиры и лошади с рудиментарными крыльями. Во всех морях водятся морские змеи. А наши небеса, вдобавок, бороздят им­портные пауконетопыри. Некоторые даже клятвенно заверяли, что видели черного Зверя Фессалии,, пожирателя людей, костей и всего прочего, и при этом продолжают воплощаться в жизнь всевозможные другие легенды.

Джордж вздохнул.

Все сказанное вами не доказывает ничего, кроме того, что во всей бесконечности природы существует возможность появления любых форм жизни, если обеспечить для этого нужные факторы эволюции и постоянную благоприятную среду обитания. Упомянутые вами существа земного происхожде­ния — они все мутанты, создания, возникшие неподалеку от различных Горячих Мест по всему миру. Одно такое место есть и в горах Фессалии. Если бы даже прямо сейчас в эту дверь вломился Черный Зверь с оседлавшим его сатиром, это ни изме­нило бы моего мнения, ни доказало бы вашего.

Я в ту минуту смотрел именно на дверь, надеясь увидеть не Черного Зверя, конечно, а некоего неприметного старика, который мог бы скромно войти бочком, запнуться и пройти дальше, или официанта, несущего Диане ненаказанную вы­пивку с вложенной в салфетку запиской. Но ничего из пере­численного не произошло.

Когда я прошел Леофорос Амалиас, Ворота Адриана и затем мимо Олимпейона, то все еще думал, каким же будет сообщение. Диана связалась с Радполом, но пока еще не было никакого ответа. Еще через тридцать шесть часов мы перелетим из Афин в Ламию, а дальше двинемся пешком через районы, заросшие странными новыми деревьями с длин­ными бледными листьями, испещренными красными прожилка­ми, увитыми ползучими растениями, с ветвящимися поверху побегами, чьи корни облюбовал стрижфлер. А потом, дальше — через залитые солнцем равнины, вверх по извилистым козьим тропам, по высоким скалистым утесам и вниз в глубокие ущелья, мимо разрушенных монастырей. Идея была бредовая, но Миштиго опять-таки захотелось попутешествовать именно так. Он считал себя в безопасности всего лишь по той причине, что я родился здесь. Я попытался рассказать ему о диких зверях, о каннибалах-куретах — скрывающихся в лесных чащах дикарях. Но он решил уподобиться Павсанию и по­видать все пешим. Ладно, тогда решил я,— если до него не доберется Радпол, то доберется местная фауна.

Но на всякий случай я отправился на ближайший гос- почтамт и приобрел официальное разрешение на дуэль, уплатив налог за смерть. Вполне можно позволить себе про­явить порядочность в таких делах, рассудил я, поскольку был Уполномоченным и все такое прочее.

Если Хасана придется убить, то я убью его в рамках зак она.

Я услышал доносящиеся из небольшого кафе на другой стороне улицы звуки бузуки. Частично потом;/, что мне захо­телось того, а частично потому, что я чувствовал за собой слежку, я перешел через улицу и зашел в кафе. Подойдя к столику, за которым можно было усесться спиной к стене и лицом к дверям, я заказал кофе по-турецки, пачку сигарет и некоторое время сидел, слушая песни о смерти, изгнании, катастрофе и извечной неверности женщин и мужчин.

Внутри кафе оказалось даже меньше, чем выглядело снаружи,— низкий потолок, земляной пол, настоящая темнота. На эстраде пела приземистая женщина в желтом платье, густо покрытая гримом. Звенели стаканы; в мутном воздухе висела пыль; под ногами валялись влажные опилки. Мой столик стоял почти в конце зала. Помимо меня в заведении торчало при­мерно с дюжину других людей: трое девиц с сонными глазами, сидевших со стаканами за стойкой; мужчина в грязной феске; мужчина, уронивший голову на вытянутую руку и храпевший. За столиком по диагонали от меня сидели, оживленно сме­ясь, четверо мужчин; еще несколько других в одиночестве пили кофе, слушая певицу, глядя в пространство, ожидая, а может, и не ожидая, когда что-то случится или кто-то появится.

Ничего подобного, однако, не происходило. Поэтому после третьей чашки кофе я заплатил по счету толстому усатому владельцу кафе и покинул его заведение.

Снаружи, казалось, изрядно похолодало. Улицы опустели и сделались совсем темными. Я свернул направо на Леофорос Дионисиу Ареопагиту и двинулся дальше, пока не добрался до разрушенной ограды, тянущейся вдоль южного склона Акрополя.

Остановившись на углу, я услышал шаги далеко позади. Я постоял там с полминуты, но моими спутниками по-преж­нему оставались лишь безмолвие и черная беззвездная но»й>. Пожав плечами, я вошел в ворота и двинулся к обители Диониса Элевтериоса. От самого храма, конечно, не осталось ничего, кроме фундамента. Я прошел дальше, направляясь к Театру.

Фил, помнится, тогда предположил, что история разви­вается большими циклами, словно некие гигантские часовые стрелки, минующие день за днем одни и те же цифры.

Историческая биология доказывает, что вы неправы,— возразил Джордж.

Я не имел в виду буквально,— ответил Фил.

Тогда, прежде чем продолжить наш разговор, нам сле­дует договориться о терминах.

Миштиго рассмеялся.

Эллен коснулась руки Дос Сантоса и спросила его о бедных лошадках, на которых сидели пикадоры. Тот пожал пле­чами, налил ей еще коккинели и выпил свое.

Это входит в условия корриды,— сказал он.

И никакого сообщения, никакого сообщения.

Я прошел через тот кавардак, в который время обращает величие. Справа от меня вспорхнула птица, издала испуган­ный крик и пропала в ночи. Я продолжал идти, пока, на­конец, не забрался в древний Театр и двинулся сквозь него вниз...

Идиотские таблички, украшавшие мой номер, позабавили Диану куда меньше, чем я ожидал.

—■ Но им же положено здесь быть. Конечно. Положено.

Ха!

В иные времена хранились бы головы убитых нами зверей. Или щиты поверженных вами врагов. А теперь мы цивилизованные. Таков новый обычай.

Еще раз «ха»! — я сменил тему.— Есть какие-нибудь известия насчет веганца?

Нет.

Вам нужна егоголова.

Я не цивилизованная. Скажите, Фил всегда был таким дураком, еще в былые времена?

Нет, не был. Да он и сейчас не дурак. Фил награжден проклятием полуталанта. Теперь он считается последним из поэтов-романтиков, и его время прошло. Он отцвел. Теперь он доходит до нелепости в своем мистицизме только потому, что, подобно Вордсворту, пережил свое время. Он живет в искаженных воспоминаниях очень хорошего прошлого.

Подобно Байрону, он как-то раз переплыл Геллеспонт, а ныне, подобно скорей уж Йитсу, радуется лишь обществу юных дам, которых он вгоняет в скуку1 своей философией или, иной раз, очаровывает хорошо рассказанными воспоминаниями. Он стар. В его творениях порой вспыхивают проблески прежней мощи, но его талант отнюдь не ограничивается лишь сочи­нительством.

Как же это?

Ну, я помню один пасмурный день, когда он стоил в Театре Диониса и читал только-что написанный им гимн Пану. В театре находилось две-три сотни зрителей — одним богам из­вестно, почему они там оказались, но он начал читать.

Он еще не очень хорошо владел греческим, но голос у него был впечатляющим, а манеры — харизматическими. Через не­которое время закрапал небольшой дождь, но никто не ушел. Ближе к концу загромыхал гром, столь жутко походивший на смех, что по толпе пробежала дрожь. Я не говорю, что все было, как во времена Феспия, но многие из этих людей, уходя, оглядывались через плечо.

На меня его выступление тоже произвело впечатление. А потом, через несколько дней, я прочел эту поэму — и она оказалась пустой, напыщенной и никчемной. Важно было то, к а г: он преподнес ее. Эту часть своей мощи он утратил вместе с молодостью, а то, что еще осталось из того, что можно назвать искусством, оказалось недостаточно сильным, чтобы сделать его вели ким, чтобы сохранить жизнь его личной легенде. Он пере­живает это и утешается невразумительной философией, но, отвечая на ваш вопрос,— нет, он не всегда был таким дураком.

Быть может, кое-что из его философии даже верно.

Что вы имеете в виду?

Большие Циклы. Ведь век странных зверей и впрямь гря­дет на нас. А также век героев и полубогов.

Я встречгиг только странных зверей.

Тут сказано: «В ЭТОЙ ПОСТЕЛИ СПАЛ КАРАГИО­ЗИС'». Выглядит она удобной.

Удобная и есть. Видишь?

Да. Мне оставить табличку?

Если хочешь.

Я двинулся к проскениону. У лестницы начиналась рельеф­ная лепка, представляющая эпизоды из жизни Диониса. Все экскурсоводы и все экскурсанты должны были, по изданным мною правилам, «...иметь при себе на время пути не меньше трех магниевых бомбочек на человека». Я вынул чеку из одного такого цилиндрика и бросил его на землю. Ослепительная вспышка внизу не будет видна: она сокрыта горным склоном и каменной кладкой.

51 не вглядывался в яркое пламя, а смотрел наверх, на очерченные серебром фигуры. Там Гермес представлял Зевсу юного бога, в то время как по обе стороны трона корибанты отплясывали фантастический пиррихий; потом шел Икар, ко­торого Дионис научил выращивать виноград,— он готовился к закланию жертвенной козы, в то время как его дочь предлагала богу лепешки (сам бог стоял в стороне, обсуждая с сатиром ее прелести); и пьяный Силен, пытавшийся держать на плечах небо, словно Атлант, да только не так хорошо; и все другие боги: разных городов, гостившие в этом театре: я заметил Гестию, Тесея и Эйрену с рогом изобилия...

Ты возжигаешь огонь как подношение богам,— раз­далось заявление из-за моего правого плеча, но я не обернулся, потому что знал этот голос.

Наверно,— согласился я.

Давно уж ты не хаживал по этой стране, по этой Греции.

Это верно.

Наверное потому, что никогда не было бессмертной Пенелопы — терпеливой, как горы, уповающей на возвраще­ние своего калликанзара, ткущей в ожидании клубки пряжи, необъятные, как горные вершины.

Ты нынче стал деревенским сказителем?

Он тихо рассмеялся.

Я пасу многоногое стадо овец на горных пастбища?;, где персты Авроры раньше всего красят небо розовым.

Да, ты сказитель. Почему же ты сейчас не на горных пастбищах, разлагая молодежь своими песнями?

Из-за снов.

Да? — Я обернулся и вгляделся в древнее лице — в его морщины, такие же черные, как рыбачья сеть, пропавшая на дне моря, в бороду, такую же белую, как приносимый с гор снег, в глаза, такие же голубые, как стягивающая ему виски налобная повязка, в ослепительном свете догорающего магния. Он опирался на свой посох не более, чем воин опирается на свое копье. Я знал, что ему больше столетия и что он никогда не обращался к курсу Спранга — Сэмсера.

Не так давно мне приснилось, что я стою посреди чер­ного храма,— сказал он мне.— И вошел владыка Аид и встал рядом со мной, он схватил меня за запястье, повелевая мне идти с ним. Но я сказал «нет» и проснулся. Это встревожило меня.

Что ты ел в тот вечер? Ягоды из Горячего Места?

Не смейся, пожалуйста. Потом, в другую ночь, мне при­снилось, что я стою в краю песков и тьмы. На меня снизошла сила древних героев и я бился с Антеем, сыном Земли, и уничтожил его. А затем ко мне снова явился владыка Аид и, взяв меня за руку, молвил: «Идем теперь со мной». Но я снова отказал ему и проснулся. Земля дрожала.

И это все?

Нет. Потом, совсем недавно, не ночью даже, а когда я сидел под деревом, охраняя свое стадо, мне пригрезился сон наяву. Подобно Фебу, я бился с чудовищем Пифоном и чуть было не погиб в схватке. На сей раз владыка Аид не являлся, но когда я обернулся, то увидел Гермеса — его при­хлебателя, тот улыбался, наставив на меня, словно винтовку, свой кадуцей. Я покачал головой, и он опустил его. А затем снова поднял, и я взглянул туда, куда он указывал.

Передо мной лежали Афины — это место, этот Театр, ты, и здесь сидели старухи. Та, что отмеряет нить жизни, морщи­лась, так как твоей она обернула горизонт, и ей не было видно конца. Но та, что прядет, разделила ее на две очень тонкие ниточки. Одна прядь тянулась за моря и снова пропадала из виду. А другая вела в эти горы. На первой горе стоял Мертвец, сжимавший твою нить в своих белых-пребелых руках. За ним, на следующей горе, она лежала на горящем камне. На горе за камнем стоял Черный Зверь, и он мотал и терзал твою нить своими зубами.

И вдоль всей этой пряди шагал великий иноземный воин — желтыми были глаза его и обнаженным меч в руках его, и он несколько раз угрожающе вздымал этот меч.

И поэтому я спустился в Афины встретиться с тобой здесь, в этом месте, и посоветовать тебе возвращаться за море, предупредить тебя не заходить в горы, где тебя под­жидает смерть. Ибо когда Гермес поднял свой жезл, я понял, что сны эти принадлежали не мне, что они предназначались для тебя, о отец мой, и что я должен-найти тебя здесь и пред­упредить. Уезжай тотчас же, пока еще можешь, возвращайся. Пожалуйста. . .

Я сжал ему плечо. ......

Ясон, сын мой, я не поворачиваю назад. Я принимаю всю ответственность за свои действия, правильные или нет, включая, если понадобится, и собственную смерть — и я должен на этот раз отправиться в горы, на вершины не­подалеку от Горячего Места. Благодарю тебя за предостере­жение. В нашей семье всегда бывали подобные сновидения, и зачастую они обманывали. У меня тоже бывают сны наяву — сны. в которых я вижу глазами других людей, иногда ясно, а иног да и не очень. Спасибо тебе за все. И сожалею, что должен не внять твоему совету. -

Тогда я вернусь к своему стаду.

Пойдем со мной в отель. Завтра мы вылетаем и сможем подбросить тебя до Ламии.

Нет, я не сплю в огромных зданиях, и не летаю.

Тогда, вероятно, тебе самое время начать, но я готов по­дыграть тебе. Мы можем сегодня переночевать здесь. Этим памятником заведую я.

Я слыхивал, ты снова занимаешь важный пост в Боль­шом Правительстве. Будут новые убийства?

Надеюсь, нет.

Мы нашли ровное место и развалились на его плаще.

97

Как ты истолковываешь эти сны? — спросил я его.

И. В. Рошаль

Твои дары являются нам каждый сезон, но когда ты в последний раз сам посещал эти края?

Примерно девятнадцать лет назад,— припомнил я.

Значит, ты не знаешь о Мертвеце?

Нет.

Он массивней большинства людей — выше и толще, с кожей цвета рыбьего брюха и зубами, как у зверя. Он нем начали поговаривать лет пятнадцать тому назад. Выходит он только ночью. Пьет кровь. И смеется, словно ребенок, когда бро­дит повсюду в поисках свежей крови — людской, звериной, это не имеет значения. Поздно ночью он улыбается, загля­дывая в окна спален. Он сжигает церкви. Створаживает молоко. Вызывает выкидыши от страха. Днем, как говорят, спит в гробу, охраняемый племенем куретов.

Он кажется таким же скверным, как калликанзар.

Он действительно существует, отец. Некоторое время назад что-то убивало моих овец. Чем бы это ни было, оно частич­но съедало их и выпивало у них много крови. Поэтому я выкопал себе потайное убежище и накрыл его ветвями. Той ночью я не спал. После долгого ожидания о н явился, но я слишком ис­пугался, чтобы вложить камень в свою пращу, ибо он был именно такой, каким я описал его: массивный, даже массивней чем ты, толстый и цветом похожий на свежевыколанный труп. Он сломал шею овцы голыми руками и выпил кровь у нее из горла. Я плакал, глядя на это, но боялся что-нибудь сделать. На следующий день я перегнал стадо в другое место, и больше он меня не тревожил. Этим рассказом я обычно пугаю своих правнуков — твоих праправнуков, когда те плохо себя ве,1ут. И он поджидает, там, в горах.

М-м-да... Если ты говоришь, что видел его, то это, ко­нечно, правда. Из Горячих Мест являются-таки странные существа. Уж м ы-то знаем.

...Где Прометей пролил слишком много огня творения!

Нет, где какой-то ублюдок раскокал кобальтовую бомбу, а восторженные мальчики и девочки кричали «Элои», ра­дуясь дождику. А что насчет Черного Зверя?

Тоже, уверен, не вымысел. Хотя я ни разу не видел его. Размером со слона, очень быстрый и, говорят, питается мясом. Он бродит по долинам. Наверное, в один прекрасный день, он встретится с Мертвецом, и они уничтожат друг друга.

Это слишком хорошо, чтобы быть правдой, но мысль приятная. Это все, что ты о нем знаешь?

Да. Я не знаю никого, кто бы видел его больше чем мельком.

Ну, я постараюсь соприкоснуться с ним еще меньше.

...И потом, я должен рассказать тебе о Бортане.

Бортан? Знакомое, вроде, имя.

Твой пес. Бывало, я ездил на нем, когда был мальчиш­кой, и колотил пятками по его громадным бронированным бокам. Он тогда рычал и хватал меня за ногу, но осторожно.

Мой Бортан умер так давно, что даже не стал бы грызть собственные кости, если бы откопал их в нынешнем воплощении.

Я тоже так думал. Но через два дня после того, как ты уехал в последний раз, он вломился в хижину. Очевидно, шел по твоему следу через пол-Греции.

Ты уверен, что это был Бортан?

Разве был когда-нибудь подобный пес, размером с не­большого коня, с боками, покрытыми бронированными пластин­ками, и челюстями, словно капкан на медведей?

Нет, думается не было. Вероятно, потому-то этот вид и вымер. Если собаки хотят болтаться около людей, то им нужно бронированное покрытие, а отрастить его достаточно быстро они не смогли. Если Бортан все еще жив, то он, скорее всего последний пес на Земле. Знаешь, мы с ним вместе были щен­ками так давно, что больно даже думать об этом. В тот день, когда он пропал во время охоты, я думал, что с ним произошел несчастный случай. Я разыскивал его, а потом решил, что он погиб. В то время он был уже невероятно стар.

Наверное, его ранили, и он бродил в том краю много лет. Но в тот раз он снова стал самим собой и пошел по твоему следу. Увидев, что ты исчез, он завыл и снова отправился в путь — искать тебя. С тех пор больше мы ни разу его не видели. Хотя иногда, поздно ночью, я слышу в горах его охотничий вой...

Этот глупый щенок должен бы знать, что не стоит так волноваться из-за чего бы то ни было.

Собаки были странными созданиями.

Да, странными.

А затем ночной ветер, несущий прохладу сквозь многовеко­вые арки, явился утешить меня. Он коснулся моих глаз, и те устало закрылись.

* *

Греция кишмя кишит легендами, переполнена угрозами. Большинство районов материка около Горячих Мест истори­чески опасны. Это потому, что хотя Управление номинально и

представляет власть на Земле, осуществляет оно ее, на самом деле, только на островах. На большей части материка сотруд­ники Управления порядком напоминают сборщиков налогов двадцатого века в определенных горных селениях. Они — за­конная дичь в любое время года. Во время Трех Дней острова пострадали значительно меньше, чем остальной мир, и вслед­ствие этого стали логичными аванпостами окружных управле­ний мира, когда тейлерцы решили, что нам не помешает какая-никакая администрация. Исторически жители материков всегда были против этого. Однако в регионах, связанных с Горячими Местами, не всегда проживают истинные люди. Это соединяет историческую антипатию с ненормальными стереотипами поведения. Вот потому-то пребывание в Греции и чревато неприятностями.

Мы могли бы спокойно проплыть вдоль побережья до Волоса. Могли бы и спокойно долететь до Волоса — или почти до куда угодно, если уж на то пошло. Однако Миштиго хотел идти до Ламии пешком, идти и наслаждаться бодрящим изобилием легенд и диковинных пейзажей. Вот потому-то мы и оставили скиммеры в Ламии. Вот потому-то мы и отправились до Волоса, как в турпоход.

Вот потому-то мы и столкнулись с легендой.

Я распрощался с Ясоном в Афинах. Он поплыл вдоль по­бережья. Мудро.

Фил настоял на нелегком для него участии в походе, пред­почитая скорей вынести его, чем лететь вперед и встретить нас где-то на другом участке маршрута. Может, оно и к лучшему. К тому же, в некотором роде, в каком-то смысле...

Дорога в Волос проходит через море растительности — и густой, и скудной. Она петляет среди огромных валунов, из­редка попадающихся скоплений лачуг, маковых полей; пересе­кает небольшие речушки, теряется среди холмов, иногда пере­валивая их, расширяясь и сужаясь без всякой видимой причины.

Стояло еще раннее утро. Небо чем-то походило на голубое зеркало, потому что солнечный свет, казалось, исходил ото­всюду. В тенистых местах последние капли росы все еще цеплялись за траву и нижние листья деревьев.

Вот на одной такой живописной поляне по дороге в Волос я и встретил полутезку.

В этом местечке некогда стояло какое-то святилище, данно еще, в Настоящие Старые Времена. В юности я навещал его довольно часто, потому что мне нравилось присущее ему оча­рование — полагаю, вы бы казвали это «покоем». Иногда я втречал там полулюдей или нелюдей, или видел хорошие сны, или находил древнюю керамику, или головы статуй, или дру­гие подобные вещи, которые можно было продать в Ламии или Афинах.

Никакой тропы к нему не вело. Требовалось просто знать, где оно находится. Я бы, конечно, не повел их туда, если бы Фил не шел с нами, а я знал, что ему нравится все, отдающее святостью, уединенной значительностью, намеками на минув­шие тайны и т. д. и т. п.

Примерно в полумиле от дороги, если пройти через неболь­шой лесок, не ставший менее уютным из-за хаотичного на­громождения зелени и теней и разбросанных где попало куч живописных камней, вы внезапно оказываетесь на склоне и, спустившись, обнаруживаете, что путь вам преграждают густые заросли; прорываетесь сквозь них, а затем натыкаетесь на глухую скальную стену. Если пригнуться, держаться по­ближе к ней и Двигаться направо, то можно выйти на про­галину, где неплохо сделать остановку, прежде чем следовать дальше. .

На этой прогалине есть невысокий; но крутой обрывчик, а под ним — яйцеобразная поляна — метров пятидесяти в длину и двадцати в поперечнике, и острый конец этого яйца упирается в выбоину в скале, которая ведет в неглубокую пещеру, обычно пустующую. По всей поляне в кажущемся беспорядке разбросаны несколько наполовину ушедших в землю, почти квадратных камней. По краям поляна заросла диким виноградом, а в Центре ее стоит огромное и древнее дерево, ветви которого, словно огромный зонтик, скрывают почти весь этот уголок леса, поддерживая на нем в течение всего дня приятный полумрак. Крона этого дерева может скрыть все что угодно, особенно если смотреть с обрыва.

Н мы-таки углядели посреди поляны принюхивающегося к ч-егау-то сатира. Я увидел, как рука Джорджа опустилась на рукоять висевшего у него на поясе пистолета с усыпляющими зарядами. Схватив его за плечо, я перехватил его взгляд и по­качал головой. Он пожал плечами, кивнул и убрал руку с писто­лета.

Вытащив из-за пояса выпрошенную мной у Ясона пастушью свирель и сделав остальным знак пригнуться и оставаться на месте, я проделал еще несколько шагов вперед и поднес сирингу к губам.

Первые звуки были, скорее, для пробы. Я уже забыл, когда в последний раз брал свирель в руки.

Сатир навострил уши и огляделся по сторонам. Он сделал ческолько быстрых движений в трех разных направлениях, словно застигнутая врасплох белка, не знающая, на какое дере­во удирать.

А затем он замер, дрожа, когда я поймал старую мелодию и начал сплетать из нее узоры в воздухе. Я продолжал играть, вспоминая и вспоминая свирели, мелодии — и горькие, и слад­кие — и пьянящие мотивы, которые я на самом деле знал всег­да. Все вернулось на круги своя, в один миг, когда я стсял там, играя для этого паренька в мохнатых легинах.

Перебирая пальцами лады и регулируя ток воздуха, я думал, что эти нежные рулады, эти тернии звуков могут по- настоящему передать только свирели. Я не могу играть в горо­дах, но внезапно я вновь стал собой, и увидел новые лица среди листьев, и услышал цокот копыт.

Я не спеша двинулся вперед.

Словно во сне, я сознавал, что стою, прислонившись спинснй к дереву, а они обступают меня со всех сторон. Они переми­нались с копыта на копыто, ни на миг не оставаясь недвижимы­ми, а я играл для них так, как столь часто наигрывал прежде, много лет тому назад, не зная, действительно ли они те же, кто слушал меня тогда, да по-настоящему и не интересуясь этим. Они скакали вокруг меня и радостно смеялись, обнажая (5е- лые-пребелые зубы, а глаза их так и сверкали, и они кру­жились, бодая рожками воздух, высоко вскидывая козлиные ноги, пригибаясь к самой земле, подпрыгивая ввысь и топая о землю.

Я остановился и опустил свирель.

Из этих диких темных глаз на меня взирал нечеловеческий разум, когда они все застыли, как статуи, и просто стояли там, вглядываясь в меня.

Я снова медленно поднес свирель к губам. На этот раз я заиграл последнюю из когда-либо сочиненных мною песен. Я ведь так хорошо ее помнил. Эту песнь, похожую на погре­бальную, я сыграл в ту ночь, когда решил, что Карагиозис дол­жен умереть.

Я понял ошибочность самой идеи Возвращения. Они не вер­нутся, не вернутся никогда. Земля умрет. Я спустился в Сады и сыграл эту последнюю мелодию, которой научился у ветра, а может, даже, и у звезд. На следующий день большой огнеход Карагиозиса разлетелся от взрыва на мелкие кусочки в бухте Пирея.

Они уселись на траве. Время от времени кто-либо из них ка­сался своих глаз неописуемым жестом. Они окружали меня со всех сторон и слушали.

Уж не знаю, долго ли я играл. Завершив мелодию, я опустил свирель и замер сам. Через некоторое время один из них протянул руку, легко коснулся свирели и быстро отдернул ее. И поднял на меня взгляд.

Уходите,— сказал я, но они, казалось, не поняли, по­этому я поднял сирингу и снова отыграл последние не­сколько тактов.

Умирает Земля, умирает. Совсем скоро умрет она... Ступайте домой, окончен бал. Уже поздно, уже поздно, уже слишком поздн о...

Самый рослый из них покачал головой.

Ступайте, ступайте, ступайте прочь. Цените безмолвие. После самого нелепого гамбита жизни цените безмолвие. Что надеялись вы­играть Боги? Ничего. Это было всего лишь игрой. Ступайте, ступайте, ступайте прочь. Уже поздно, уже поздно, уже слишком позд-

Н Cl...

Они, по-прежнему, сидели недвигаясь, тогда я встал и, хлопнув в ладоши, крикнул: «Вон!» и быстро ушел.

Собрав своих спутников, я направился обратно к дороге.

* ·

От Ламии до Волоса приблизительно шестьдесят пять километров пути, включая обход одного Горячего Места. В пер­вый день мы одолели, вероятно, пятую часть этого расстояния. Вечером мы разбили лагерь на поляне у обочины дороги, и Диана, подойдя ко мне, коротко бросила:

Ну?

Что «ну»?

Я только что связалась с Афинами. Глухо. Радпол до сих пор хранит молчание. Мне нужно ваше решение. Сейчас же.

Настроены вы очень решительно. Почему бы нам не выж­дать еще немного?

Мы и так уже слишком долго ждали. Что если он решит свернуть экспедицию раньше срока?... Местность эта идеальная. Здесь с такой легкостью может произойти сколько угодно несчастных случаев... Вы же знаете, что именно ответит Рацпол — то же, что и раньше, и означать сие будет, опять- таки, то же, что и раньше: убить.

И мой ответ тоже будет означать то же, что и раньше: нет.

Она быстро моргнула и опустила голову.

Пожалуйста, пересмотрите свое решение.

Нет.

Тогда сделайте хотя бы немногое,— попросила она.— Забудьте об этом — обо всем этом деле. Умойте руки. Пой­майте Лорела на его предложении и поставьте нам нового гида. Вы можете улететь отсюда хоть утром.

Нет.

Значит, вы действительно серьезно — насчет защиты Миштиго?Да.

Я не хочу, чтобы вас ранили или еще чего хуже.

Мне и самому не особенно нравится такая мысль. По­этому вы можете, в свою очередь, уберечь нас от уймы хлопот, дав отбой Хасану.

Я не могу этого сделать.

Дос Сантос поступит так, как вы ему скажете.

Трудность тут вовсе н е административная! Проклятье, желала бы я вообще с вами не встречаться*

Приношу свои соболезнования.

На карту поставлена Земля, и вы — не на той стороне.

А по-моему, это вы не на той.

И что вы намерены по такому случаю предпринять?

Убедить вас я не могу, поэтому мне придется попросту остановить вас.

Секретаря Радпола и его помощницу просто так сдать властям без доказательств не получится. Мы слишком ще­котливая проблема в политическом плане, если вы это знаете.

Я это знаю.

Значит, вы не сможете тронуть Дона, и я не верю, что вы сможете тронуть меня.

Вы правы.

Так что остается только Хасан.

И опять правда на вашей стороне.

Но Хасан — это Хасан. Тут вы ничего сделать не смо­жете.

Почему бы вам попросту не вручить ему немедленно извещение об отставке и тем самым не уберечь меня от лишних хлопот?

Этого я не сделаю.

Почему-то я так и думал.

Она снова взглянула на меня. Ее глаза наполнились слезами, но лицо и голос оставались твердыми.

Если окажется, что вы быт правы,, а мы ошибались,— сказала она,— я буду сожалеть.

Я тоже,— ответил я.— Очень, очень буду.

■ . * * * .

Той ночью я беспокойно дремал на расстоянии удара ножом от Миштиго, но ничего не произошло, да и не пыталось произойти. И утро прошло без происшествий, так же как и большая часть дня.

Миштиго,— обратился я к нему, как только мы остано­вились сфотографировать горный склон.— Почему вы не отпра­витесь домой? Обратно на Тейлер? Куда угодно, в конце концов? Не отвернете прочь от этой угрозы? И не напишите какую- нибудь другую книгу? Чем. дальше мы удаляемся от цивилиза­ции, тем меньше мои возможности защитить вас.

Вы ведь дали мне автоматический пистолет, помни­те? — отозвался он, пальцами правой руки щелкая воображае­мым курком, изображая стрельбу.

Ладно. Я просто решил еще раз попробовать переубедить

вас.

На нижней ветви вон того дерева стоит козел, не так ли?

Да, они любят лакомиться молодыми зелеными по­бегами.

Это я тоже хочу заснять. Это ведь олива, не правда ли?

Да.

Отлично. Я хотел знать, как правильно назвать снимок. «Козел, объедающий зеленые побеги на оливе»,—■ продикто­вал он карманному секретарю.— Подпись будет именно такой.

Прекрасно. Щелкайте, пока у вас есть шанс.

Если бы он только не был таким скрытным, таким чуждым, совершенно безразличным к своему собственному благополу­чию! Я его терпеть не мог и не мог его понять. Он разговари­вал только если требовалось запросить какие-то сведения или ответить на вопрос, а на вопросы он всякий раз отвечал кратко, уклончиво, оскорбительно или все это одновременно. Он был надменным, самонадеянным, властным и... голубоко­жим. Это действительно заставляло меня теряться в догадках насчет присущих клану Штиго богатых традиций философии, филантропии и просвещенной журналистики. Он мне попросту не нравился.

Но я тем вечером переговорил с Хасаном, после того как весь день не сводил с нега свой глаз (голубой).

Он сидел у костра, выглядев словно набросок Делакруа. Эллен и Дос Сантос сидели поблизости, попивая кофе, и по­этому я, тряхнув стариной, припомнил арабский и подошел к нему.

Приветствую тебя.

Ия вас приветствую, Караги.

Сегодня ты не пытался меня убить.

Да.

Завтра, быть может?

Он пожал плечами.

Хасан, посмотри на меня.

Он поднял взгляд.

Тебя наняли убить голубокожего.

Он снова пожал плечами.

Тебе не нужно ни отрицать, ни признавать это. Я уже знаю. Дело в том, что я не могу позволить тебе этого сделать. Верни Дос Сантосу уплаченные тебе деньги и ступай своей дорогой. К утру я обеспечу тебе скиммер. Он доставит тебя в любую точку света, в какую ты пожелаешь отправиться.

Но я счастлив и здесь, Караги.

Если с голубокожим стрясется какая-нибудь беда, ты быстро перестанешь быть счастливым.

Караги, я всего лишь телохранитель.

Нет, Хасан. Ты сын диспепсичного 12 верблюда.

А что такое «диспепсичный», Караги?

Я не знаю подходящего арабского слова, а ты, надо думать не знаешь этого по-гречески. Погоди, я подберу другое оскорбление. Ага, вот. Ты трус, пожиратель падали и бандит из подворотни; потому что ты помесь шакала и обезьяны.

Возможно, это правда, Караги, потому что отец говорил мне, что я родился только для того, чтобы с меня заживо содрали кожу и разорвали на четыре части.

Это почему?

Я проявил неуважение к Дьяволу.

Да ну?

Да: Вот ты вчера играл для чертей на дудке? У них были рога, копыта...

Нет, это были не черти; Это всего лишь рожденные вблизи Горячих Мест дети несчастных родителей, оставивших их умирать в диком- лесу. Однако они выжили, потому что ди­кий лес и есть их настоящий дом.

А! А я‘надеялся, что это черти. Я все еще считаю их чертями, потому что один из них улыбнулся мне, когда я молил их о прощении.

Прощении? За что?

В глазах у него появилось отрешенное выражение, и он начал рассказывать:

Он поклонялся Малаки-таузу *, ’которого невежествен­ные и темные шииты (тут он сплюнул) называют Иблисом, или шайтаном, или сатаной. И он всегда отдавал дань уваже­ния Халладжу и другим из Санджака. Он был хорошо из­вестен своим благочестием и своими многочисленными добро­детелями.

Я любил его, но в детстве во мне сидел какой-то бес. Я был атеистом и не верил в Дьявола. И я был злым мальчиш­кой. Так, однажды я взял мертвого цыпленка, насадил его на палку и, называя Ангелом-павлином, издевался над ним, швы­рял в него камни и выдергивал ему перья. Один из мальчишек испугался и рассказал об этом моему отцу. Отец,-помню, вы­сек меня прямо на улице и сказал, что я рожден только для того, чтобы с меня живьем содрали -кожу и разорвали на четыре части за мое богохульство.' Он заставил меня-отправить­ся на гору Санджар.и там молить о прощении, я-отправился туда, но бес все еще меня не покинул, несмотря на-порку, и я, по-настоящему, не верил, когда молился.

Теперь, когда я много старше, бес сбежал, но мой отец тоже отошел в-иной мир — уж много лет тому назад, и я не могу ему сказать: «Я сожалею, что издевался над Ангелом- павлином». Становясь старше, я* ощущал потребность-в-религии. Надеюсь, Дьявол в своей великой мудрости и ’милосердии понимает это и прощает меня.

Хасан, тебя трудно как следует оскорбить,— покачал я головой.— Но предупреждаю тебя — с головы голубокожего не должно упасть ни единого волоса.

Я всего лишь скромный телохранитель.

Ха! Да у тебя хитрость и яд змия. Ты коварен и веро­ломен. И злобен, к тому же.

Нет, Караги. Спасибо тебе, конечно, но это неправда. Я горжусь тем, что всегда выполняю поручения. Вот и все.

Именно по такому закону я и живу. И ты, вдобавок, не смо­жешь так оскорбить меня, чтобы я вызвал тебя на дуэль первым, предоставив тебе право выбрать оружием голые руки, кинжалы или сабли. Нет. Я не принимаю никаких оскорблений.

Тогда берегись,— пригрозил я ему.— Твой первый шаг в сторону веганца будет для тебя и последним.

Если так суждено, Караги...

И зови меня Конрад!

Я ушел прочь, терзаемый дурными мыслями.

- . * * * -

На следующий день, убедившись, что все мы по-прежнему живы, мы свернули лагерь И- отправились дальше, одолев примерно восемь километров, прежде чем произошла новая задержка.

Это похоже на плач ребенка,— определил Фил.

—Ты прав.

Откудаон доносится?

Слева, вроде, там, внизу.

Мы проломились сквозь какой-то кустарник, вышли на сухое русло ручья и последовали по его излучине.

Младенец лежал среди камней, частично завернутый в грязное одеяло. Лицо и руки его уже докрасна обгорели на солнце, так как он, должно быть, пробыл здесь большую часть предыдущего дня. Крошечное мокрое личико покрывали следы укусов многочисленных насекомых.

Я опустился на колени и поправил одеяло, укрывая его по­лучше. Эллен слегка вскрикнула, когда одеяло задралось спе­реди и она разглядела тельце младенца: на груди у ребенка зияла врожденная фистула и в ней что-то копошилось. Рыжий Парик пронзительно закричала, отвернулась и разрыдалась.

Что это? — спросил Миштиго.

Всего лишь один из брошенных детей,— объяснил я.— Один из меченых.

Какой ужас! — содрогнулась в рыданиях Рыжий Парик.

Что именно? Его вид? Или то, что его бросили? — осведомился я.

И то, и другое!

Дайте его мне,— попросила Эллен.

Не прикасайтесь к нему,— распорядился, нагибаясь, Джордж.

Вызовите скиммер,— приказал он.— Нам надо немед­

ленно доставить его в больницу. У меня нет оборудования, чтобы прооперировать его прямо здесь. Эллен, помоги мне.

Она тут же очутилась рядом с ним, и они вместе перетрях­нули всю его походную аптечку.

Запиши, что я делаю, и приколи записку к чистому одея­лу,— чтобы знали врачи в Афинах.

Дос Сантос к тому времени уже связался с Ламией, вызвав один из наших скиммеров.

А потом Эллен наполняла Джорджу шприцы, протирала тампоном порезы, смазывала ожоги мазью и записывала все это. Они начинили младенца витаминами, антибиотиками, адат антами и полудюжиной всяких других средств. Грудь его они закрыли марлей, побрызгав на нее чем-то, завернули ребенка в чистое одеяло и пришпилили записку, содержащую медицинскую информацию Джорджа.

Что за странное дело! — не мог успокоиться Дос Сантос.— Бросить изуродованного ребенка, так вот, запросто, оставить его!

Здесь это в порядке вещей,— уведомил я его.— Осо­бенно вблизи Горячих Мест. Впрочем, в Греции всегда быто­вала традиция детоубийства. Меня самого выложили на вер­шину холма — в тот день, когда я родился. Провел я там, вдобавок, и всю ночь.

Он закуривал сигарету, но остановился и уставился на меня:

Вас? Почему?

Я рассмеялся и взглянул на свою ногу.

Запутанная история. Я ношу специальный ботинок, потому что эта нога у меня изрядно короче другой. К тому же, как я понимаю, я был очень волосатым младенцем, да и глаза у меня разного цвета. Полагаю, если бы этим все и огра­ничивалось, меня могли бы принять, но я, вдобавок, взял да и родился на Рождество, а это окончательно решило дело.

А что плохого в рождении на Рождество?

Согласно местным повериям, боги считают это чересчур самонадеянным. Поэтому у рожденных в это время детей не человеческая кровь. Они — кровь от крови разрушителей, создателей раздора, изначального страха человека. Их назы­вают калликанзарами. По идее, они должны выглядеть при­мерно так, как те парни с рогами, копытами и всем прочим, но это условие не обязательное. Они могут выглядеть и как я, решили мои родители, если они были моими родителями. Поэтому я и был оставлен на вершине холма, чтобы вернуть меня к своим.

и что же случилось потом?

В деревне жил старый священник греческой ортодоксаль­ной церкви. Он прослышал об этом и отправился к ним сказать, что совершать подобное — смертный грех и что им лучше по­быстрее забрать младенца обратно и подготовить его к креще­нию на следующий день.

А! Вот так вы и были спасены, да еще вдобавок и окре­щены?

Ну, некоторым образом,— я взял одну из сигарет Дос Сантоса.— Они вернулись со м н о й, спору нет. Но настаивали, что я вовсе не тот же самый младенец, которого они оставили на холме. Оставили они подозрительного мутанта, а забрали еще более сомнительного подменыша — так они заявляли. И к тому же более безобразного, получив взамен их дитяти другого рождественского ребенка. Они считали, что их мла­денец был сатир и что какое-то другое Горячее Существо произвело на свет человекообразного ребенка и бросило его — так же, как и они, обменявшись с ними фактически. По­скольку никто меня прежде не видел, проверить истинность их рассказа было невозможно. Священник, однако, их и слу­шать не стал, а сказал, что теперь им от меня не отвязаться. Они, впрочем, проявили себя очень добрыми родителями, коль скоро примирились с этим фактом. Я очень быстро рос и был чрезвычайно силен для своего возраста. Им это даже по­нравилось.

И вас крестили...?

Ну, скорее, полукрестили.

Полукрестили!?

Во время моего крещения с этим священником приклю­чился удар. Умер он чуть позже. Так как он был единственным в округе, то я до сих пор не знаю, завершил ли он все это дело как полагается.

Хватило бы и одной капли.

Полагаю, да. Я действительно не знаю, что произошло.

Может быть лучше проделать это заново, просто для надежности?

Я внимательно посмотрел на веганца, но не заметил на его лице ни малейшего следа иронии.

Нет, если Небо не приняло меня тогда, то я не намерен просить второго раза.

Мы разложили сигнальный костер на ближайшей поляне и стали ждать скиммер.

* *

Мы одолели в тот день еще с дюжину километров, что было весьма неплохо, учитывая все остановки. Младенца забрали и увезли прямиком в Афины. Когда скиммер приземлился, я громким голосом осведомился, не хочет ли еще кто-нибудь прокатиться в ту сторону. Желающих, однако, не нашлось.

И тем вечером все и случилось.

Мы сидели, развалившись вокруг костра. О, костер горел весело, вздымая свои яркие крылья на фоне ночи, согревая нас, источая аромат смолистого дерева, вонзая в воздух столб дыма... Мило.

Хасан сидел и чистил свой обрез со стволом из кристал­лизованного алюминия. Приклад оружия был выполнен из пластмассы, и оно отличалось большем легкостью и удобством, даже некоторым изяществом.

Когда он обрабатывал его, то направил дуло в сторону и медленно двинул его по кругу, нацеливая прямо на Миштиго. Проделал он это, должен признаться, мастерски, растянув всю эту операцию больше чем на полчаса, и ствол он наводил почти незаметными движениями.

Однако когда положение дула зафиксировалось в моем моз­гу, я зарычал и в три шага очутился рядом с Хасаном. И вы­шиб оружие у него из рук.

Оно лязгнуло о какой-то камешек футах так в восьми от нас. От удара по нему у меня заболела ладонь.

Хасан вскочил на ноги, борода его тряслась, а зубы лязгали, словно кремень о кресало. Я чуть ли не видел отлетавшие искры.

Ну, скажи! — крикнул я.— Давай, скажи что-нибудь! Что угодно! Тебе, черт возьми, отлично известно, чем ты только что занимался!

Руки у него рефлекторно сжались.

Давай! — призвал я.— Ударь меня! Да хотя бы только тронь. Тогда все, что я с тобой сделаю, будет самообороной, спровоцированной нападением. Даже Джордж не сумеет со­брать тебя заново.

Я всего лишь чистил свой дробовик. А вы его повредили.

Т ы по случайности оружие не нацеливаешь. Ты соби­рался убить Миштиго.

Ошибаетесь.

Ударь меня. Или ты трус?

Я с вами не ссорился.

Точно, трус.

Нет, не трус.

Через несколько секунд он улыбнулся.

Вы бейтесь вызвать на бой меня? — спросил он.

И вот тут стало некуда отступать мне. Оставался только

один путь. Первый ход пришлось-таки сделать мне. Я надеялся, что этого удастся избежать, надеялся, что сумею его разозлить, опозорить и спровоцировать, заставив ударить меня или вызвать на дуэль.

А тут вышло так, что я не сумел. Что было плохо, очень плохо на самом деле.

Я был уверен, что смогу одолеть его с любым оружием, которое решу выбрать. Но если выбор будет за ним, то положе­ние может стать иным. Все знают, что есть люди с врожденными музыкальными способностями. Они могут услышать мотив только раз, а потом сесть и сыграть его на фортепьяно или фелинстре. Такие люди могут взять новый музыкальный ин­струмент, и через нисколько часов может показаться, что они играли на нем долгйе годы. Они хороши, очень хороши в таких делах потому, что у них есть такой талант — способность координировать особую интуицию с новым образом действий.

У Хасана врожденной способностью было обращение с оружием. Может, какие-то другие люди и были способны на то же самое, но они так и не дожили до Пробы своих сил — во всяком случае, этот араб десятки лет учился обращаться со всеми видами оружия, от бумеранга до духового ружья. Дуэль­ный кодекс предоставит Хасану выбор средств, а он был самым высококвалифицированным убийцей, какого я когда-либо знал.

Но мне требовалось остановить его, и я ясно видел, что сделать это можно только таким способом, если не прибегать, конечно, к банальному убийству. Ну что ж, придется драться с Хасаном на его условиях.

Аминь,— согласился я.— Я вызываю вас на дуэль.

Его улыбка стала даже шире.

Соглашаюсь при этих свидетелях. Назовите своего секунданта.

Фил Гравер. Назовите своего.

Мистер Дос Сантос.

Отлично, у меня, по случаю, есть разрешение на дуэль и регистрационные бланки, и я уже заплатил налог за смерть на одно лицо. Так что долгих задержек не понадобится. Когда, где и как вы желаете' проводить дуэль?

Примерно в километре назад по дороге мы проходили мимо подходящей поляны.

Да, я помню.

Мы встретимся там завтра на рассвете.

Договорились,— ответил я.— А что касается оружия..?

Хасан принес свой рюкзак и открыл его. Тот, словно ежик,

ощетинился разнообразными колющими и режущими предме­тами, засверкал сталью овоидных зажигательных бомб, взор­вался мотками проволоки и кожаных ремней.

Он вытащил две штуковины и закрыл рюкзак. У меня екнуло сердце.

Праща Давида,— объявил он.

Я некоторое время изучал их.

С какого расстояния?

Пятьдесят метров.

Ты сделал хороший выбор,— сказал я ему, так как сам не пользовался такой штукой больше века.— Я хотел бы по­заимствовать одну на ночь и поупражняться. Если ты не за­хочешь одолжить мне ее, я могу сделать свою.

ТЕЛЕГРАМ

Канал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками

Книжный Вестник

Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)

Поиск книг

Свежие любовные романы в удобных форматах

Любовные романы

О психологии, саморазвитии и личностном росте

Саморазвитие

Детективы и триллеры, все новинки

Детективы

Фантастика и фэнтези, все новинки

Фантастика

Отборные классические книги

Классика
ВКОНТАКТЕ

Цитаты, афоризмы, стихи, книжные подборки, обсуждения и многое другое

Книжный Вестник
БИБЛИОТЕКИ

Библиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории

Любовные романы

Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров

Фантастика

Самые популярные книги в формате фб2

Топ фб2 книги