Миг бытия так краток. Сборник американской фантастики. 1991

Можете взять любую и тренироваться с нею всю ночь.

Спасибо,— я выбрал одну и подвесил ее к поясу, а за­тем взял один из трех имеющихся у нас электрических фонарей.

Если я кому-нибудь понадоблюсь, то буду дальше по дороге, на той поляне,— сказал я.— Не забудьте выставить на ночь часовых. Район тут суровый.

Хочешь, я пойду с тобой?— предложил Фил.

Нет, но спасибо. Я пойду один. До скорого.

Тогда спокойной ночи. .

· * *

Я прошел обратно по дороге, пока, наконец, не дошел до поляны. Установив фонарь в одном конце ее так, чтобы его свет падал на ряд невысоких деревьев, я двинулся на другой конец.

Выбрав несколько подходящих камней, я запустил одним из пращи в дерево. И промахнулся.

После этого я выпустил еще дюжину, попав в четырех слу­чаях в цель. Я продолжал тренироваться. Примерно через час я стал попадать в цель чуть более регулярно. И все же при расстоянии в пятьдесят метров я, вероятно, не смогу тя­гаться с Хасаном.

Ночь шла своим чередом, а я продолжал метать камни пра­щей. Через некоторое время я достиг того, что казалось вер­шиной моих усилий по части меткости. В цель я попадал при­мерно в шести бросках из семи.

Но в мою пользу было одно обстоятельство, понял я, когда раскрутил пращу в очередной раз и отправил еще один ка­мень врезаться в дерево. Камни я метал с невероятной силой. Всякий раз, когда я попадал в цель, за ударом стояла большая мощь. Я уже расщепил несколько деревьев потоньше и был уверен, что Хасану этого не добиться и при вдвое большем числе попаданий. Если я смогу достать его, прекрасно; но вся сила в мире не сможет меня спасти, если я не смогу при­ложить ее куда надо.

А я был уверен — уж он-то не промахнется. И гадал, сколь­ко попаданий я смогу выдержать, пока не выйду из строя. Это, конечно, будет зависеть от того, куда он мне попадет.

Я бросил пращу и рванул из-за пояса автоматический писто­лет, когда услышал как в нескольких десятках метрах вправо от меня хрустнула ветка. На поляну вышел Хасан.

Чего тебе надо? — спросил я его.

Пришел посмотреть, как идет у тебя тренировка,— ответил он, глядя на сломанные деревья.

Я пожал плечами и, сунув пистолет обратно, поднял прашу.

Наступит восход, и ты узнаешь.

Мы прошли через поляну, и я забрал фонарь. Хасан изучил невысокое деревце, превратившееся теперь, большей частью, в зубочистку. Он ничего не сказал.

Мы пошли обратно к лагерю. Кроме Дос Сантоса, все улег­лись спать. Дон стоял на часах. Он мерно шагал вдоль пери­метра предупреждения с автоматической винтовкой в руках. Араб помахал ему, и мы вошли в лагерь.

Хасан всегда расставлял «гази» — палатку со стенками из мономолекулярного слоя, непрозрачную, легкую, как перышко, и очень прочную. Однако сам никогда в ней не спал. Просто использовал ее для хранения своего барахла.

Я уселся на бревно перед костром, а Хасан нырнул в свою «гази». Миг спустя он вылез оттуда с трубкой и брусочком затвердевшего материала, похожего на древесную смолу, ко­торый принялся скоблить и толочь. Подмешав к полученному порошку немного ячменя, набил им трубку. Разжег ее головней из костра, уселся рядом со мной и глубоко затянулся.

Я не хочу убивать тебя, Караги,— сказал он.

Разделяю твои чувства. Я тоже не хочу быть убитым.

Но завтра мы должны драться.Да.

Ты мог бы взять назад свой вызов на бой.

А ты мог бы улететь на скиммере.

Я не улечу.

И я не возьму назад свой вызов.

Печально это,— проговорил он через некоторое время.— Печально, что двое таких людей, как мы, должны драться из-за голубокожего. Он не стоит ни твоей жизни, ни моей.

Верно,— согласился я.— Но тут речь идет о чем-то большем, чем просто его жизнь. С тем, что он там ни делает, как-то связано будущее всей этой планеты.

Я в таких вещах не разбираюсь, Караги. Я убиваю за деньги. Никакого другого ремесла у меня нет.

Да, я знаю.

Помнишь то время, когда мы взрывали бомбы на Золотом Берегу, во Франции? — спросил он внезапно.

Помню.

Вместе с голубокожими мы убили тогда и многих людей.

Да.

Это не изменило будущего планеты, Караги. Вот мы здесь, во многих годах от тогда, и все по-прежнему так же.

Я это знаю.

А помнишь те дни, когда мы, скорчившись в окопе, на склоне холма, выходящего на бухту Пирея, обстреливали огне- коды? Ты иногда подавал мне ленты, а когда я уставал, ты сме­нял меня у пулемета. Боеприпасов у нас хватало. В тот день гвардия У правления не сумела высадить десант, да и на следую­щий тоже. Она не оккупировала Афины, и не сломила Радпол. И, сидя там те два дня и ту ночь, мы разговаривали, ожидая, когда обрушится огненный шар, и ты рассказывал мне о Силах Небесных.

Я и забыл...

А я нет. Ты рассказал мне, что есть люди, вроде нас, которые живут высоко у звезд. И есть также голубокожие. Некоторые из людей, сказал тогда ты, ищут милости голубо­кожих и хотят продать им Землю, чтобы превратить ее в музей. Другие, сказал ты, не хотят этого делать, а хотят, чтобы она оставалась такой, какая есть сейчас,— их собствен­ностью, руководимой Управлением. У голубокожих нет единого мнения по этому вопросу, потому что возникают определен­ные сомнения в законности и этичности такого поступка. Уда­лось достичь компромисса, и голубокожим продали несколько чистых мест, которые они заняли под курорты и откуда устраи­вали экскурсионные туры по остальной Земле. Но ты хотел, чтобы Земля принадлежала только людям. Ты сказал, что если мы отдадим сейчас голубокожим хоть пядь, они потом закотят ее всю. Ты хотел, чтобы люди со звезд вернулись и

отстроили города заново, похоронили Горячие Места, истре­били-зверей-людоедов.

Когда мы сидели там, ожидая огненного шара, ты сказал, что мы ведем войну не из-за чего-то такого, что можно уви­деть или услышать, почувствовать или унюхать, а из-за Сил Небесных, которые никогда нас не видели и которых мы тоже никогда не увидим. Силы Небесные свершили все это дело, и из-за него люди здесь, на Земле, должны умирать. Ты сказал, что из-за смерти людей и голубокожих Силы могут вернуться на Землю. Однако они так и не вернулись. На ней царила только смерть.

И спасли нас, в конечном итоге, именно Силы Небесные, потому что прежде чем зажечь огненный шар над Афинами, требовалось проконсультироваться с ними. Они напомнили Управлению о старом законе, изданном сразу же после Трех Дней: «...Да не возгорится больше огненный шар ни­когда в небесах Земли». Ты думал, что они все равно зажгут его, но они побоялись это сделать. Именно потому нам и удалось остановить их в Пирее. Я сжег для тебя Мадагаскар, Караги, но Силы и тогда не снизошли на Землю. А когда люди зарабаты­вают побольше денег, то уезжают отсюда, и никогда не воз­вращаются с неба. Ничто из сделанного нами в те дни не вызвало пермен.

Именно из-за сделанного нами все, скорей, осталось таким, как было, а не стало хуже,— возразил я.

Что случится, если этот голубокожий умрет?

Не знаю. Тогда все может ухудшиться. Если он рас­сматривает пройденные нами районы как возможные участки недвижимости, для покупки их веганцами, то, значит, старая история началась опят «заново.

И Радпол сновХ будет драться и рвать их бомбами?

Думаю, да.

Тогда давай убьем его прямо сейчас, пока он не зашел слишком далеко и не увидел слишком много.

Возможно, все обстоит не так-то просто, и они всего лишь пришлют другого. Будет также и реакция — наверно, массовые репрессии против членов Радиола. Радпол больше не ютится на обочине жизни, как в былые дни. Люди не готовы к такому. Им нужно время на подготовку. По крайней мере этого голубокожего я держу в кулаке. Я могу следить за ним, узнать его планы. А потом, если станет нужно, я могу уничтожить его сам.

Он затянулся трубкой, я принюхался. Запах чем-то походил на аромат сандалового дерева.

Что ты куришь? '

Оно растет наподалеку от моего дома. Я недавно по­бывал там. Это одно из новых растений, доселе никогда не росших в тех местах. Попробуй.

Я сделал несколько затяжек, наполняя дымом легкие. Сперва ничего не ощущалось. Я продолжал затягиваться, и через минуту возникло постепенное ощущение прохлады и покоя, распространившееся по рукам и ногам. Во рту остался привкус горечи, но снадобье расслабляло. Я вернул трубку Хасану. Ощущение покоя усилилось, оно было очень приятный. Я уже много недель не ощущал такого спокойствия, такой расслабленности. Огонь, тени и окружающая нас местность стали вдруг более реальными, а ночной воздух, отдаленная луна и звуки шагов Дос Сантоса сделались куда более от­четливыми, чем в действительности. ·

Вся наша борьба показалась вдруг абсурдной. В конечном итоге, мы ведь проиграли ее. Человечеству суждено было стать домашними кошками, собаками и обученными шимпанзе настоящих господ — веганцев. И в некотором смысле это было даже к лучшему. Мы превратили свой родной мир в бойню во время Трех Дней, а веганцы никогда не ведали атомной войны. Они организовали четко работавшее межзвездное правитель­ство, охватывающее дюжины планет. Все, что бы они ни делали, было эстетически правильным и приятным. И сами они жили хорошо отрегулированной счастливой жизнью. Почему бы не отдать им Землю? Они, вероятно, поработают над ней лучше, чем когда-либо удавалось нам. И почему бы также не быть у них кули? Эта жизнь будет не такой уж плохой, и вовсе не неприятной. А взамен требовалось всего лишь отдать им этот старый ком грязи, полный радиоактивных болячек и на­селенный калеками.

Почему бы и нет?

Я снова принял трубку и опять вдохнул мир. Было так приятно, для разнообразия, не думать обо всем этом. Не думать ни о чем, с чем ты по-настоящему не мог ничего поделать. Достаточно было просто сидеть и вдыхать ночь, и быть единым целым с костром и ветром. Вселенная пела свой гимн единению. Зачем открывать в соборе мешок с нечистотами?

Но я потерял свою Кассандру, мою темноволосую ведьму Коса, отнятую бессмысленными силами, двигавшими Землю и воды. Ничто не могло убить моего ощущения утраты. Оно казалось удаленным, изолированным за стеклом, но по-преж­нему ясно присутствовало. Все трубки Востока были не в состоянии смягчить это ощущение. Я не хотел обретать покой.

Я хотел ненавидеть. Хотел ударить наотмашь по «сем маскам Вселенной: земли, «оды, неба, Тейлера, Земного Правитель­ства и Управления — так, чтобы за одной из «их найти ту силу, что забрала Ее, и заставить эту .силу тоже познать -боль и страдание. Я не хотел обретать покой. Не хотел быть единым целым с чем-то, причинившим вред тому, что было моим по крови и по любви. На какие-то пять минут я даже захотел вновь стать Карагиозисом, глядящим на всю эту суету сквозь перекрестье прицела и нажимающим «а курок.

О, Зевс, владыка раскаленных молний,— молил и.— Дай мне возможность пожоле-бат ь Силы Небесные!

Я снова вернулся к трубке.

Спасибо, Хасан, но я не готов для Дерева Бо,— я встал и двинулся к месту, где бросил свой рюкзак.

Я сожалею, что должен буду убить тебя утром,— услышал я вслед.

* · ·

Однажды, потягивая пиво в маленькой избушке высоко в горах на планете Дивба, на пару с веганским продавцом информации по имени Крим (ныне покойным), я выглянул .в широкое окно и посмотрел на самую высокую гору * известной вселенной. Называлась она Касла, и ,на нее «икто никогда не пытался взойти. Упоминаю я об этом только потому, что утром перед дуэлью я внезапно ощутил острое сожаление, что так никогда и не попытался покорить ее. Это одна из тех безумных затей, о которых постоянно думаешь и которые по­стоянно обещаешь себе когда-нибудь попробовать осуществить, а потом просыпаешься однажды утром и сознаешь, что теперь уже точно слишком поздно: тебе никогда не удастся этого сделать.

Тем утром на лицах всех присутствующих отсутствовало всякое выражение. А мир вне нас был светлым и ясным, чистым и наполненным пением птиц.

Я забыл о существовании рации до окончания дуэли, а Фил унес несколько существенных деталей в кармане пиджа­ка, просто для верности. Лорел не узнает, Радпол we узнает, никто ничего не узнает до официального исхода дуэли.

Были завершены все предварительные действия, отмерено расстояние. Мы заняли свои места на противоположных

концах поляньг. Восходящее солнце находилось слева от меня.

Готовы, господа? — громко окликнул нас Дос Сантос.

В ответ раздалось «Да* и «Готов».

Я делаю последнюю попытку отговорить вас от этого шага. Кто-нибудь хочет передумать?

«Нет» и «Нет»-.

У каждого из вас по десять камней схожего размера и веса. Первый выстрел; конечно же, предоставляется, как вызванному на поединок, Хасану.

Мы оба согласно кивнули.

Тогда приступайте.

От отступил назад, и нас больше не разделяло ничего, кроме пятидесяти метро» воздуха. Мы оба* стояли боком, чтобы представлять собой по возможности наименьшую мишень. Ха­сан вложил в пращу свой первый камень.

Я следил, как она стремительно раскручивается в воздухе, и вдруг его рука- рванулась вперед. Позади меня раздался треск. Ничего другого не произошло. Промах!

Тогда я вложил камень в собственную пращу и хлестнул ею назад и по кругу. Воздух хлопнул, когда я рассек его на части. А затем я вышвырнул свой снаряд вперед, вложив в бросок всю силу своей правой руки.

Камень задел Хасану левое плечо, едва коснувшись его. Повредил он, к сожалению, только одежду. Прежде чем исчез­нуть окончательно, он срикошетировал за спиной Хасана от дерева к дереву.

Тут воцарилась полная тишина, даже птицы прекратили свой утренний концерт.

Господа,— призвал Дос Сантос.— Каждый из вас полу­чил шанс уладить свои разногласия. Можно сказать, что вы с честью встретили друг друга лицом к лицу, дали выход своему гневу и теперь удовлетворены. Вы желаете прекратить дуэль?

Нет,— отозвался я.

Хасан потер плечо и покачал головой. Он взял второй камень, быстро и мощно раскрутил его, а затем выпустил в меня.

Он угодил мне прямо между бедром и грудной клеткой, именно туда. Я рухнул наземь, и в глазах у меня потемнело. Секунду спустя снова зажегся свет, но я лежал согнувшись по­полам, и что-то с тысячей зубов вгрызалось мне в бок и ни за что не хотело отпускать.

Они бежали ко мне все как один, но Фил взмахом руки заставил их отойти. Хасаи остался на своем месте. Ко мне приблизился Дос Сантос.

.г- Сильно? — тихо спросил Фил.-— Ты сможешь встать?

Да. Мне нужно только передохнуть минутку и дать угаснуть огню внутри, но я встану.

Каково положение? — спросил Дос Сантос.

Фил уведомил его.

Я медленно всхал^лрижимая руку к боку. Если бы камень попал парой даоймов выше или ниже, то могли бы сломаться какие-нибудь, кости. А так просто жгло, как огнем.

Я потер ушиб, описал правой рукой несколько кругов, раз­миная и проверяя мышцы левого бока. Годится.

Затем я поднял пращу, вложив в нее камень. На этот раз он попадет куда надо — я чувствовал это. Он покружил, по­кружил и быстро вылетел. Хасан повалился, схватившись за левое бедро.

Дос Сантос подошел к нему, они переговорили. Плащ Хасана смягчил удар, частично отразив его. Нога не была сломана. Он продолжит дуэль, как только сможет встать, за­явил Дос Сантос.

Хасан потратил пять минут, массируя ногу, а затем снова поднялся. За это время боль у меня в боку спала до приемлемого тупого покалывания.

Хасан выбрал себе третий камень. Вкладывал он его в npaiuy медленно и очень тщательно... Смерил меня взглядом. А за­тем принялся сечь воздух пращой...

Все это время меня не покидало чувство — и оно продол­жало усиливаться, что мне следует отклониться чуть дальше вправо. Я так и сделал. В это время Хасан метнул камень.

Тот пробороздил мой грибок и порвал левое ухо. Вне­запно моя щека сделалась мокрой. Эллен коротко и пронзи­тельно вскрикнула. Однако угоди камень чуть правей, я бы ее вовсе не услышал. Ну что ж, снова моя очередь.

К этому гладкому серому камню словно прилипло ощуще­ние смерти... Я б у д у е ю,— казалось, говорил он. Это было одно из тех маленьких предостерегающих подергиваний за рукав, таких, к которым я питал немалое уважение.

Я утер кровь со щеки, вставил камень в пращу. Когда я поднял правую руку, с нее скалилась смерть. Хасан тоже по­чувствовал это, потому что я увидел, как он вздрогнул. Я раз­глядел это через все поле.

Всем оставаться на своих местах и бросить оружие,— скомандовал вдруг чей-то резкий голос.

Сказано это было по-гречески, так что, наверняка, никто ничего не понял, кроме Фила, Хавана и меня. Впрочем, Дос Сантос и Рыжий Паршб тоже, может быть, что-то поняли. Я до сих пор не знаю. Но все мы уловили значение автоматической винтовки в руках говорившего, а также мечей, дубинок и ножей у стоящих за ним примерно трех дюжин людей и полулюдей.

Эго были куреты 13. Куреты — скверный народ. Они всегда получают свой фунт мяса. Обычно жареного. Однако иногда и тушеного. Или вареного, или сырого, если уж на то пошло.

Огнестрельным оружием обладал, кажется, только коман­довавший... А у меня высоко над головой кружила пригоршня смерти. Я решил, кому ее подарить. Голова у него разлетелась вдребезги, как переспевшая тыква, когда был доставлен мой подарок.

Бей их! — крикнул я, и мы принялись за дело.

Джордж и Диана открыли огонь первыми. Затем нашел свой пистолет Фил. Дос Сантос бросился к своему рюкзаку. Эллен тоже быстро очутилась там.

Хасан не нуждался в моем приказе, чтобы начать убивать. Единственным оружием, которым располагали мы с ним, были пращи. Однако куреты находились существенно ближе наших пятидесяти метров и наступали нестройной толпой. Прежде чем они бросились в атаку, он успел уложить двоих хорошо нацеленными камнями. Я тоже свалил одного.

Тут они одолели половину поляны, перепрыгивая через тела своих убитых и раненых, пронзительно вереща и прибли­жаясь к нам.

Как я уже сказал, не все они были людьми: среди них выделялись высокий, худой, с покрытыми язвами трехфутовыми крыльями монстр; пара микроцефалов, достаточно волосатых, чтобы сойти за вовсе безголовых; один парень, из которого торчал наполовину сформировавшийся близнец; еще несколько стеатопигов 14 и трое огромного роста, массивных скотов, про­должавших бежать и после того, как получили пулевые ране­ния груди и живота. У одного из этих последних кисти рук были длиной дюймов двадцать и фут в поперечнике, а другого, похоже, поразила вдобавок слоновья болезнь. Некоторые из остальных были по виду почти нормальными, но все они вы­глядели нездоровыми и шелудивыми и были одеты либо в лохмотья, либо вообще голые. Да к тому же явно никогда не брились и скверно пахли. ,

Я успел швырнуть еще один камень и даже не имел воз­

можности взглянуть, попал он в цель, или нет, потому что тут-то они и добрались до меня.

Я принялся молотить — ногами, кулаками, локтями; из­лишней вежливости я при этом не проявил. Стрельба затихала и прекратилась совсем. Приходится иногда, знаете ли, переза­ряжать винтовки и пистолеты, да и заклинивало у некоторых оружие. Боль в боку действовала на меня очень скверно, но все же я сумел уложить троих, прежде чем что-то большое и тяжелое заехало мне сбоку по голове. Я рухнул, как падает сраженный воин.

* ·

Я медленно приходил в себя в темном, удушающе жарком, воняющем, как конюшня, месте... Такое, в общем-то, никак не способствует душевному спокойствию, успокоению желудка или нормальному возобновлению умственной деятельности. Среди всей этой вони и жары у меня не было совершенно никакого желания слишком подробно изучать грязный пол, просто я находился в очень уж подходящем положении для такого рода исследований.

Я застонал, пересчитывая все свои кости, и сел. Низкий потолок наискось опускался еще ниже, чтобы встретиться с задней стенкой. Единственное окно наружу было маленьким, как бойница, и забрано толстой решеткой.

Мы находились в задней части деревянного барака. На противоположной его стене виднелось еще одно зарешеченное окно. Оно, однако, вело в другую часть барака, в него не вы­глядывали и в него не заглядывали. За ним находилось более просторное помещение, и Джордж с Дос Сантосом разговари­вали через него с кем-то, стоявшим с той стороны. Хасан лежал неподвижно — то ли без сознания, то ли вообще мерт­вый, футах в четырех от меня, голова его была вся в спекшейся крови. Фил, Миштиго и девочки тихо разговаривали в противо­положном углу.

Пока все это откладывалось у меня в голове, я потирал висок. Левый бок у меня здорово болел, а другие части моего тела решили не отставать от него.

Он пришел в себя,— сказал вдруг Миштиго.

Всем привет. Я снова с вами,— согласился я.

Все подошли ко мне, и я принял стоячее положение. Это было чистой бравадой, но я сумел довести дело до конца.

Мы в плену,— сказал Миштиго.

Да что вы? В самом деле? Вот никогда бы не догадался.

На Тейлере подобных вещей не происходит,— заметил он.— Равно как и на любом другом из миров Веганского Конгло­мерата.

Очень жаль, что вы не остались там,— буркнул я.— Не забудьте, сколько раз я просил вас вернуться.

Этого не случилось бы, если бы не ваша дуэль.

Тут я дал ему оплеуху. Я не мог заставить себя ударить его сильно. Он попросту был слишком жалок. Поэтому я стук­нул его тыльной стороной ладони, и он отлетел к стене.

Вы пытаетесь мне сказать, что не знаете, почему это я стоял там сегодня утром, изображая мишень?

Из-за ссоры с моим телохранителем, конечно,— заявил он, потирая щеку.

Мы обсуждали, собирался он вас убивать или нет.

Убить? Меня?

Забудьте об этом,— отмахнулся я.— Все равно это, в общем-то, уже не имеет значения. Во всяком случае, сейчас. Считайте, что по-прежнему находитесь на Тейлере, и можете в этой уверенности оставаться там свои последние несколько часов. Было бы неплохо, если бы вы смогли ненадолго спустить­ся на Землю и навестить нас. Но обстоятельства сложились иначе.

Нам предстоит здесь умереть, не так ли?

Именно таков обычай этой страны.

Я отвернулся и изучил человека, пристально разглядывав­шего меня с другой стороны решетки. Хасан уже стоял, при­валившись к стене и держась за голову. Я и не заметил, как он встал.

Добрый день,— поздоровался человек из-за решетки, и произнес он это по-английски.

Уже полдень? — спросил я.

Давно минул,— ответил он.

Почему же мы еще живы? — поинтересовался я.

Потому что вы требуетесь мне живыми,— заявил он.— О, не лично вы — Конрад Номикос, Уполномоченный по делам Произведений Искусства, Памятников и Архивов, а все ваши выдающиеся друзья, включая поэта-лауреата. Я дал при­каз, чтобы доставили живыми любых пленников, на каких наткнутся мои храбрые воины. Ваши конкретные личности это, скажем так, прекрасное приложение.

С кем имею удовольствие беседовать? — спросил я.

Это доктор Морби,— разъяснил Джордж.

Он у них колдун,— добавил Дос Сантос.

Я предпочитаю слово «шаман» или «знахарь»,— улыбаясь поправил Морби.

Я придвинулся поближе к решетке и увидел, что тот был доволно худощавым, загорелым, чисто выбритым человеком, а его волосы были заплетены в одну огромную черную косу, обернутую вокруг головы, подобно кобре. Из-под высокого лба глядели близко посаженные темные глаза, а несколько длин­новатый подбородок опускался ниже адамова яблока. Он носил плетеные сандалии, чистое зеленое сари и ожерелье из фаланг человеческих пальцев. В ушах у доктора болтались большие кольцеобразные серьги в виде змей, из серебра.

Ваш английский безупречен,— отметил я.— И << Мор­би» — отнюдь не греческая фамилия.

О, Господи! — он вскинул изящные руки в притворном удивлении.— Что вы! Я не местный! Как вы могли хоть на миг принять меня за туземца?

Извините,— сказал я.— Теперь я вижу, что вы слишком хорошо одеты.

Он захихикал.

Ах, э т и старые лохмотья... Я просто временно накинул их. Нет, я с Тейлера. Прочитав кое-что из дивно воодушев­ляющей литературы на тему Возвращения, я решил вернуться помочь Восстановлению Земли.

О? И что же произошло потом?

Управление в то время не принимало на работу, и я испытывал некоторые затруднения с подысканием подобающего занятия. А потому решил заняться самостоятельными иссле­дованиями. Для этого тут самая благодатная почва.

И что это за исследования?

Я получил две ученые степени по культурной антро­пологии в Новом Гарварде. И решил углубленно изучить какое-нибудь Горячее племя, и после определенных уговоров сумел убедить это племя принять меня. Я принялся, к тому же, просвещать их. Однако вскоре они стали прислушиваться ко всем моим советам. Дивно воздействует на твое «эго», знаете ли. Через некоторое время мои исследования и обще­ственная деятельность стали казаться все менее и менее важ­ными. Ну, смею надеяться, вы читали «Сердце тьмы» и пони­маете, что я имею в виду. Нельзя было представить, насколько местные обычаи близки к основам бытия. Участие в них я счел куда более стимулирующим, чем простое наблюдение. Затем я взял на себя смелость трансформировать некоторые практикуемые ими вульгарные обычаи, придать им более эсте­тическую форму. Поэтому, в конечном итоге, я и в самом деле просветил их. С тех пор, как я прибыл сюда, они творят дела с куда большим шиком.

Дела? Какие, к примеру?

Ну, например, раньше они были простыми каннибалами. И, кроме того, прежде чем забить своих пленников, они ис­пользовали их довольно безыскусно. Подобные вещи крайне важны. Если вы выполняете что-то надлежащим образом, то сделанное приобретает высокий класс, если вы понимаете, что я имею в виду. И вот тут объявляюсь я с богатейшим набором обычаев, суеверий, табу, почерпнутых из многих культур многих эр,— прямо тут, у кончиков пальцев,— он снова театрально воздел руки.— Человек, даже получеловек, Горячий человек,— существо, любящее ритуал, а я знал огромное количество ри­туалов и тому подобного. А потому нашел всему этому богатству достойное применив и теперь занимаю высокое и почетное положение в племени, по-праву пользуясь всеобщим ува­жением.

А какое отношение имеем м ы к вашей поучительной истории? — поинтересовался я.

Жизнь здесь довольно однообразная, и когда становится скучно,— разъяснил он,— туземцы делаются беспокойными. Поэтому я решил, что настало время для еще одной церемонии. Я переговорил с Прокрустом, военным вождем, и предложил ему подыскать нам несколько подходящих пленников. По- моему, на странице 553 сокращенного издания «Золотой ветви» говорится: «Толалаки, прославленные охотники за го­ловами из центральной чдсти Целебеса, чтобы набраться храб­рости, выпивают кровь и съедают мозг своих жертв. Италоны Филиппинских островов, чтобы стать отважными, пьют кровь убитых врагов и съедают затылочную часть их головы и внутренности» 15. Ну, а у нас тут имеется язык прославленного поэта, кровь двух наиболее грозных воинов, мозги выдающегося ученого, желчная печень пылкого политика и интересного цвета кожа веганца,— и все здесь, в одном помещении. Улов, я бы сказал, еще тот.

Вы объяснили все предельно ясно,— заметил я.— А как насчет женщин?

О, для них мы разрабатываем длительный обряд обеспе­чения плодородия, заканчивающийся длительным же жертво­приношением. .

Понятно.

То есть если мы не разрешим всем вам беспрепят­ственно продолжить свой путь, конечно.

О?

Да. Прокруст любит давать людям шанс подравняться нод стандарт, подвергнуться испытанию, знаете ли, и, возмож­но, спастись, искупив грехи. В этом отношении он рьяный христианин.

И, полагаю, отвечает своему имени?

Хасан подошел и встал рядом со мной, глядя сквозь решетку на Морби.

Ну, просто замечательно,— обрадовался Морби,— Мне действительно хотелось бы задержать вас подольше, пони­маете? У вас есть чувство юмора. Большинство куретов лишены такого дополнения к образцовым в остальных отношениях личностям. Возможно, я бы проникся к вам симпатией...

Не утруждайте себя. Лучше просто расскажите нам о способе спасения искуплением.

Да. Мы — охранители Мертвеца. Он — самое интерес­ное мое творение. Уверен, что один из вас двоих по достоинству оценит это во время своего краткого знакомства с ним,— Морби перевел взгляд с меня на Хасана, с Хасана на меня обратно, и опять на Хасана, явно прицениваясь.

Я знаю о нем,— сказал я.— Лучше объявите, что надо делать.

Вы должны будете выбрать меж собой паладина для боя с ним — сегодня ночью, когда он вновь восстанет из мерт­вых.

Что он такое?

Вампир.

Чушь. Чем он является на самом деле?

Он настоящий вампир, уж можете мне поверить. Впро­чем, сами увидите.

Ладно, пусть будет по-вашему. Он вампир, и один из нас должен сразиться с ним. Какие правила?

Борьба без правил, голыми руками, и побороть его невозможно. Он будет просто стоять себе, поджидая вас. Его, беднягу, будет мучить сильная жажда, да и голод вдобавок.

И если его победят, ваши пленники вольны уйти?

Таково правило, каким я его первоначально сформули­ровал лет так шестнадцать-семнадцать назад. Такого случая, конечно, никогда не бывало...

Понятно. Вы пытаетесь мне сказать, что он достаточно крут.

Нет, он просто непобедим. Это-то и есть самое забавное.

Церемония не будет хороша, если сможет закончиться как-то иначе. Я расписываю весь бой до того, как он произойдет, а потом мой народ видит его воочию. Это лишний раз утверждает их веру в судьбу и мою личную тесную связь с ее вершениями.

Хасан взглянул на меня.

Что он имеет в виду, Караги?

Что это бой с заранеее предрешенным исходом,— разъяснил я ему.

Напротив,— возразил Морби.— Тут ничего не подстрое­но. Этого не требуется. На этой планете некогда бытовала старая поговорка, связанная с древним спортом: «Никогда не ставь против проклятых янки — деньги потеряешь». Мертвец непобедим потому, что родился весьма способным от природы, а я эти способности, в меру своих весьма скромных сил, увели­чил. Он поужинал многими паладинами, и поэтому, конечно, сила его равна силе их всех. Это знает всякий образованный человек, читавший Фрэзера.

Он зевнул, застенчиво прикрывая рот украшенным перьями жезлом:

А теперь, друзья мои, я должен идти к нашей яме для зажаривания туш и проверить, как там украсили все вокруг остролистом. За ними, знаете ли, глаз да глаз нужен... Вы­бирайте себе пока паладина, и... до скорой встречи сегодня вечером. Счастливо оставаться.

Споткнись и сломай себе шею.

Он улыбнулся и покинул сарай.

* *

Я созвал совещание.

Итак,— сказал я.— У них есть странный Горячий, ко­торого они называют Мертвецом и который, предположи­тельно, очень крут. Я намерен сегодня ночью драться с ним. Если я смогу победить его, мы, по крайней мере так было обещано, вольны уйти восвояси, но я ни в коем случае не стал бы полагаться на слово Морби. Следовательно, нам надо планировать побег, если вы не хотите, чтобы нас подали в качестве жаркого. Фил, ты помнишь дорогу до Волоса? — спросил я.

По-моему, да. Давно это было... Но, где мы, собственно, находимся сейчас?

Если это чем-то может помочь,— ответил стоявший у окна Миштиго,— то я вижу свечение. В вашем языке нет под­ходящего слова для обозначения его цвета, но оно вот » том направлении.

Он показал.

Такой свет я обычно вижу в присутствии радиоактивных материалов, если вокруг них достаточно плотная атмосфера. Это свечение распространяется здесь на весьма значительный участок.

Я подошел к окошку и посмотрел в том направлении, куда указывал Миштиго.

Значит, там должно быть Горячее Место,— сделал я вывод.— Если это так, то они действительно унесли нас дальше по побережью, что хброшб. Кто-нибудь был в сознании, когда нас сюда несли?

■ Никто не ответил.

Ладно. Значит, будем действовать исходя из предпо­ложения, что это точно Горячее Место и что мы очень близки к нему. Тогда дорога в Волос должна проходить там,— я показал в противоположном направлении.— Поскольку солнце по эту сторону сарая, а полдень уже миновал, то после того как выберетесь на дорогу, надо двигаться в другом направ­лении— прочь от заката. До Волоса не может быть больше двадцати пяти километров.

Они нас выследят,— возразил Дос Сантос.

Тут есть лошади,— вставил Хасан.

Что?

Дальше по улице, в загоне. Неподалеку вон от той загородки раньше стояли лошади. Сейчас они за краем того здания. Может быть, есть и еще. Хотя лошади эти, судя по их виду, не сильные.

Все из вас умеют ездить верхом? — спросил я.

Я никогда не ездил верхом на лошади,— ответил Миштиго.— Но т р и д довольно похож на нее. Я ездил на т р и д е.

Все прочие на лошадях ездили.

Значит, сегодня ночью,— решил я.— Скачите, если по­надобится, вдвоем на одной лошади. А если лошадей окажется больше, чем достаточно, постарайтесь разогнать остальных и напугайте их. Пока они будут глазеть, как я дерусь с Мертве­цом, прорывайтесь в загон. Отбейте какое сможете оружие и постарайтесь пробиться к лошадям... Фил, доведи их до Макри- ницы и сошлись, при случае, на Коронеса. Они вас примут и защитят.

Сожалею,— сказал Дос Сантос.— По-моему, ваш план неудачен.

Если у вас есть лучший, давайте выслушаем его,— предложил я в ответ.

Прежде всего,— начал он,— мы не можем по-настоя­щему полагаться на мистера Гравера. Пока вы еще были без сознания, он сильно мучился от боли и очень ослаб. Джордж считает, что во время или сразу же после нашего боя с куретами он перенес сердечный приступ. Если с ним, не дай Бог, что- нибудь случится, мы заблудимся. Чтобы вывести нас отсюда, нам понадобитесь лично вы, если мы сумеем вырваться. Мы не можем рассчитывать на мистера Гравера.

Во-первых,— продолжил он,— вы не единственный, кто способен сразиться с сей экзотической угрозой. За изничто­жение Мертиеца возьмется Хасан.

Я не могу просить его об этом,— заупрямился я.— Даже: если он и победит, его на время поединка отделят от нас, и они весьма быстро доберутся до него, когда мы устроим заварушку. А это, скорей всего, будет стоить ему жизни. Вы на­няли его убивать, а не умирать за вас.

Я сражусь с ним, Караги,— вмешался Хасан.

Ты не обязан.

Я так желаю.

Как ты теперь себя чувствуешь, Фил? — спросил я.

Лучше, намного лучше. По-моему, это было просто рас­стройство желудка. Не беспокойся.

Ты достаточно хорошо себя чувствуешь, чтобы суметь дотянуть до Макриницы верхом на лошади?

Раз плюнуть. Ехать — не идти. Я же практически ро­дился в седле. Ты ведь помнишь?

«Помнишь»? — переспросил Дос Сантос.— Что вы хо­тите этим сказать, мистер Гравер? Как может Конрад пом...

Помнить его знаменитые «Баллады в седле»,— вме­шалась непринужденно Рыжий Парик.— К чему ты клонишь, Конрад?

Главный здесь, прошу прощения, я,— пришлось мне им напомнить.— Поскольку приказываю, опять-таки, я, то я решил, что драться с вампиром — моя почетная обязанность.

Думается, в подобной ситуации, когда речь идет о жизни и смгрти, нам следует принимать такие решения несколько более' демократично,— ответила Диана.— Вы родились в этой стране, и как ни хороша память Фила, но вы сумеете вывести нас отсюда лучше всех. Вы не приказываете Хасану умереть и не бросаете его на произвол судьбы. Он вызывается на это добровольно.

Я убью Мертвеца,— пообещал Хасан.— И последую за

вами. Мне известно немало способов прятаться от врагов. Я пойду по вашему следу.

Это моя задача,— возразил я.

Тогда, раз мы не можем договориться, предоставим выбор судьбе,— предложил Хасан.— Бросим монету.

Отлично. Они забрали у нас вместе с оружием и деньги?

У меня есть немножко мелочи,— сообщила Эллен.

Подбрось монету повыше.

Она подбросила.

Орел,— сказал я, когда монета упала на пол.

Решка,— ответила она.

Не трогай ее!

Выпала решка, спору нет. И на другой стороне, к тому же, был орел.

Ладно, Хасан, везучий ты парень,— сдался я.— Ты только что выиграл набор «сделай сам» для героя, чудовище прилагается. Желаю удачи.

Он пожал плечами.

Так было суждено.

А затем он уселся, прислонившись спиной к стене, извлек из подошвы левой сандалии крошечный нож и принялся под­резать себе ногти. Он всегда был весьма хорошо ухоженным убийцей. Полагаю, его опрятность сродни чем-то черной ма­гии, или что-то вроде этого.

* *

Когда солнце постепенно удалилось на запад, к нам снова заявился Морби, захватив с собой ограниченный контин­гент куретов-меченосцев.

Время пришло,— заявил он.— Вы выбрали своего пала­дина?

С ним сразится Хасан,— уведомил я.

Отлично. Тогда пройдемте. Пожалуйста, не пытайтесь сделать какую-нибудь глупость. Мне бы очень не хотелось доставить на празднества подпорченный товар.

И вот, окруженные кольцом клинков, мы покинули барак и двинулись по улице в деревню. Путь проходил мимо загона. В нем, понурив головы, стояло восемь лошадей. Бока их сплошь покрывали болячки, и выглядели они крайне истощенными. Когда мы прошли мимо, все украдкой взглянули на них.

Деревней именовалось скопище примерно из тридцати убогих лачуг, таких же, как и та, куда заточили нас. Шли мы

по пунтовой дороге, густо усеянной рытвинами и мусором. Все это местечко воняло потом, мочой, гнилыми фруктами и дымом.

Мы прошли метров восемьдесят и свернули налево. Тут улица заканчивалась, и дальше шла тропа — вниз по склону, выходя на большой расчищенный участок, обнесенный оградой. Толстая лысая женщина с огромными грудями и лицом, пред­ставлявшим собой что-то вроде лунного пейзажа из раковых образований, поддерживала небольшой, но тем не менее страш­но зловещий огонь на дне огромной ямы для зажаривания туш. Когда мы проходили мимо нее, она улыбнулась и плотоядно причмокнула губами. Вокруг нее на земле были разложены большие заостренные колья...

Подальше впереди находилась ровная и плотно утрамбо­ванная земляная проплешина. В одном конце поля стояло огромное, оплетенное ползучими растениями тропическое де­рево, приспособившееся к нашему климату, а по краям поля были установлены ряды восьмифутовых факелов, на которых уже, словно вымпелы, трепетали длинные языки пламени. На другом конце находилась самая тщательно сработанная лачуга во всей деревне: примерно пять метров в высоту и десять в поперечнике с фасада, окрашенная в ярко-красный цвет и силс шь испещренная пенсильванскими чародейскими знаками. Вся средняя часть передней стены представляла собой высокую раздвижную дверь. А перед ней стояли на страже два вооружен­ных курета.

Солнце сделалось крошечным кусочком апельсинной кожуры на западе. Морби провел нас торжественным строем через все поле к дереву.

Вдоль всего поля и по другую сторону факелов сидели на зем/:е от восьмидесяти до ста зрителей.

Морби показал на красную хибару:

Как вам нравится мой дом? — спросил он.

Замечательный,— сказал я.

У меня есть постоялец, но он днем спит. Вы скоро встретитесь с ним.

Мы достигли подножия высокого дерева; Морби оставил нас там н окружении караула. Выйдя в центр поляны, он обратился к куретам с речью по-гречески.

Мы договорились подождать с попыткой вырваться, пока бой не приблизится к развязке, какой бы та ни была, а воз­бужденные куреты полностью не сосредоточатся на финале. Женщин мы оттеснили в середину нашей группы, и я сумел пристроиться с левой стороны, рядом с меченосцем-правшой, которого собирался прикончить, когда придет время. Очень жаль, что мы находились в дальнем конце поляны: чтобы добраться до лошадей, нам придется пробиваться мимо их кулинарной ямы.

....а потом, сегодня ночью,— вещал между тем Морби,— восстанет Мертвец и сразит сего могучего воина, Хасана, ломая ему кости и швыряя его по всему этому месту пиршества. И, наконец, он убьет этого великого врага, и выпьет кровь у него из горла, и съест его печень, сырую и еще дымящуюся в ночном воздухе. Такие деяния совершит он этой ночью. Могу­чая сила у него.

Могучая, о могучая! — закричала толпа, и кто-то при­нялся колотить в барабан.

А теперь мы призываем его воскреснуть...

Толпа в экстазе подхватила:

Воскреснуть!

Воскресни...

Воскресни!

Ура!

Ура!!

Острые белые зубы...

Острые белые зубы!

Белая-пребелая кожа...

Белая-пребелая кожа!

Руки, что терзают...

.— Руки, что терзают!

Рот, что пьет...

Рот, что пьет!

Живую кровь!

Живую кровь!!

Великое наше племя!

Великое наше племя!!

Велик наш Мертвец!

Велик наш Мертвец!!

Велик наш Мертвец!!!

ВЕЛИК НАШ МЕРТВЕЦ!!!

Это последнее заявление они проревели уж совсем без­умно. Человеческие, получеловеческие и вовсе нечеловеческие глотки исторгли из себя эту короткую литанию, словно прилив­ную волну. Наши караульные тоже вопили, выпучив глаза. Миштиго зажимал свои чувствительные уши, и лицо его выра­жало мучительную боль. У меня у самого звенело в голове. Дос Сантос перекрестился, и один из караульных недовольно замотал головой, глядя на него, и многозначительно поднял меч. Дон пожал плечами и снова повернулся лицом к полю.

Морби подошел к лачуге и трижды стукнул ладонью по раздвижной двери. Один из часовых отодвинул ее.

Внутри стоял громадный черный катафалк, окруженный черепами людей и животных. На нем возлежал огромный гроб, сделанный из темного дерева и изукрашенный ярким из­вилистым орнаментом.

По сигналу Морби караульные подняли крышку. Следующие двадцать минут Морби был занят выполнением бесконечного количества иньекций чему-то, скрытому в недрах чудовищного гроба. Все движения он проделывал исключительно медленно, торжественно и ритуально. Один из караульных отложил меч в сторону и ассистировал ему. Барабанщики поддерживали постоянный неспешный ритм. Толпа замерла в полном безмол­вии, напряженно чего-то ожидая.

Затем Морби повернулся.

А теперь Мертвец восстанет,— объявил он.

Восстанет! — отозвалась толпа.

Пришло время принять жертву.

Пришло время...

Выйди, Мертвец,— призвал он, снова поворачиваясь к катафалку.

И он вышел.

Во всю свою величину. Ибо был он здоровенный. Огром­ный и тучный. Да, Мертвец и впрямь был велик. Тянул фунтов, эдак, на триста пятьдесят.

Он сел в своем гробу и огляделся вокруг. Почесав грудь, подмышки, шею и пах, выкарабкавшись из большого ящика, он встал рядом с катафалком, возвышаясь над ним. Морби на его фоне казался жалким карликом.

На нем были надеты только набедренная повязка и боль­шие сандалии из козьих шкур. Кожа его была белой, мертвен­но-белой, белой, как рыбье брюхо, белой, как луна... как смерть.

Альбинос,— определил Джордж, и его голос разнесся через, всю лужайку, потому что был единственным звуком в ночи.

Морби взглянул в нашем направлении и улыбнулся. Взяв Мертвеца за короткопалую руку, он вывел его из хибары в центр поля. Мертвец отшатнулся от света факелов. Когда он при­ближался, я внимательно изучил выражение его лица.

На этом лице не видно ни искры разума,— выразила мое мнение Рыжий Парик.

Вы видите его глаза? — спросил, подслеповато при­щуриваясь, Джордж. Его очки были разбиты в схватке.

Да, они розоватые.

А есть у него складки эпикантуса?

Мм... Да.

Угу. У него монголизм. Ручаюсь, он полный идиот, вот почему Морби удалось так легко сделать из него то, что он сделал. И посмотрите на его зубы! Такое впечатление, что они заточены.

Я присмотрелся. Он ухмылялся во весь рот, потому что углядел цветастую макушку Рыжего Парика, тем самым выставив на обозрение множество отличных острых зубов.

Его альбинизм и есть причина предписанного ему Морби ночного образа жизни. Взгляните, он уклоняется даж; от света факелов! Явно гиперчувствителен к любым актини­ческим лучам.

А чем вы можете объяснить его диетические наклон­ности?

Благоприобретенные, конечно, в принудительном по­рядке. Многие первобытные народы точили кровь сноего скота. Казаки это практиковали вплоть до двадцатого зека, так же как встарь. Вы разглядели раны на тех лошадях, когда мы проходили мимо загона? Кровь, знаете ли, очень калорийна, если научиться не перебирать с ней, а Морби, уверен, с детства регулировал питание этого идиота. Поэтому он и является вампиром — его таким вырастили.

Мертвец восстал,— произнес Морби.

Мертвец восстал,— согласилась толпа.

Велик наш Мертвец!

Велик наш Мертвец!:

Тут он выпустил мертвенно-белую руку и подошел к нам, оставив единственного известного нам истинного вампира тупо ухмыляться посреди поляны.

Воистину велик наш Мертвец,— сказал он, улыбаясь самому себе, когда приблизился к нам.— И великолепен, не правда ли?

Что вы сделали с этим бедным созданием? — спросила Рыжий Парик.

Очень немногое,— ответил Морби.— Он в основном таким уродился.

А что за инъекции вы ему сделали? — поинтересовался Джордж.

О, перед подобными схватками я блокирую его болевые центры, закачивая в них новокаин. Отсутствие проявления болевых реакций усиливает ореол его непобедимости. Я также сделал ему гормональный укол. В последнее время он изрядно прибавил в весе и стал несколько медлителен. Укол должен это компенсировать.

Вы говорите о нем так, будто он механическая кукла,— возмутилась Диана.— И обращаетесь с ним, как с игрушкой.

Он и есть игрушка. Непобедимая игрушка. А также бес­ценная... Эй, Хасан. Вы готовы?

Готов,— ответил Хасан, скидывая плащ и бурнус и пере­давая их Эллен,

На плечах у него вздулись бугры мускулов, а пальцы рук слегка сгибались и разгибались, и он двинулся вперед — охрана его пропустила. На левом плече у него виднелся большой рубец, и еще несколько поменьше пересекали спину. Свет факе­лов окрасил его бороду в кроваво-красный цвет, и мне вспомни­лась та ночь и хумфосе, когда он исполнял пантомиму удуше­ния. Мама Жюли тогда сказала: «Твой друг одержим Ан- желсу» и «Анжелсу — Бог смерти и посещает только своих».

Велик этот Воин, Хасан,— объявил, отворачиваясь от нас, Морби.

Велик этот Воин, Хасан! — отозвалась толпа.

Сила его равна силе многих.

Сила его равна силе многих! — повторила толпа.

Но еще более велик Мертвец.

Но еще более велик Мертвец!

Он сломает ему кости и разбросает их по этому месту пиршества.

Он сломает ему кости!..

Он съест его печень.

Он съест его печень!

Он выпьет кровь у него из горла.

Он выпьет кровь у него из горла!

Невероятна сила его.

Невероятна сила его!

Велик Мертвец!

Велик Мертвец!!

Сегодня ночью,— тихо добавил Хасан,— он и впрямь станет мертвецом.

Мертвец! — выкрикнул Морби, когда Хасан вышел впе­ред и встал перед ними.— Ч приношу тебе в жертву этого Ха­сана!

Затем Морби быстренько убрался с арены боя и сделал знак караульным отконвоировать нас на противоположную сторону ристалища.

Идиот осклабился еще шире и медленно протянул руки к Хасану.

Бисмилля! — рявкнул Хасан, делая стремительное движение, будто отворачиваясь от него, нагибаясь вперед и вбок.

Словно внезапно отпущенная пружина, он начал движение от земли, поднялся, разворачиваясь, и нанес хлесткий мощный удар основанием ладони, врезав Мертвецу по челюсти слева. Белая-пребелая голова альбиноса откачнулась дюймов так на пять. Но он продолжал ухмыляться. .

Затем короткие массивные руки мутанта устремились вперед и обхватили Хасана под мышками. Хасан вцепился в его плечи, оставив при этом на боках четки алые борозды — от моментально выступивших красных бисеринок крови в тех местах, где пальцы вонзались в словно вылепленные из снега мускулы Мертвеца.

При виде крови Мертвеца толпа начала вопить что есть мочи. Наверное, ее запах возбудил и самого идиота. То ли запах, то ли вопли. Он приподнял Хасана фута на два над землей и побежал с ним вперед.

На его пути попалось большое дерево, и у Хасана обшсла голова, когда он стукнулся ею о дерево. А затем и Мертвец врезался в него. Помотав головой, он медленно отступил на шаг, встряхнулся и начал бить араба.

Это было настоящее избиение. Чудовище мерно молотило по человеку своими гротескно короткими толстыми руками, как по наковальне.

Хасан обхватил голову руками и прижал локти к основанию живота. Мертвец же, не обращая на это никакого внимания, продолжал наносить ему удары по бокам и голове. Р>ки у него поднимались и опускались, словно паровой молот. И он ни на минуту не переставал ухмыляться.

Наконец, руки Хасана бессильно упали, и он просто сцепил их перед животом... А из уголков рта у него стекала кровь.

Непобедимый и неумолимый, словно заводная игрушка, монстр продолжал свою игру.

И вдруг, далеко-далехо, по ту сторону ночи, настолько да­леко, что услышал его только я один, раздался знакомый мне вой. Это был великий охотничий вой моего адского пса, Бортана.

Где-то там вдали он наткнулся на мой след и теперь не­отвратимо приближался, мчался в ночи: скакал, как горный козел, несся, неотвратимый, как конь или река, весь разноцвет­ный, с глазами, словно горящие уголья, и с зубами, словно циркульные пилы. Он никогда не уставал от бега, мой Бортан.

Таким он был рожден — не ведающим страха, преданным охотником и отмеченным печатью смерти. Мой адский пес при- бли жался, и ничто не могло более остановить его. Но находился он далеко, все еще так далеко, по ту сторону ночи...

Толпа кровожадно завывала. Хасан больше не мог долго вы­держать. Никто бы не смог. Уголком глаза (карего) я за­метил легкий жест Эллен, словно она что-то отбросила правой рукой... Две секунды спустя это «что-то» ослепительно вспых­нуло.

Я быстро отвел глаза от распустившегося маленького солнца, жарко горевшего позади идиота. Мертвец взвыл и за­жал глаза руками.

Старое, доброе, изданное лично мной правило № 237/1: «Все экскурсоводы и все члены экскурсии должны иметь при себе во время пути не меньше трех магниевых бомбочек на человека». У Эллен осталось только две, значит. Молодчина.

Идиот перестал избивать Хасана и, визжа, попытался пин­ком отбросить бомбочку. Все более плотно зажимая лицо ру­ками, Мертвец стал кататься по земле.

Истекающий кровью Хасан следил за его движениями, тяжело дыша... Бомбочка горела, Мертвец визжал... Наконец Хасан зашевелился.

Подняв руку, он схватился за одну из свисающих в изобилии с дерева толстых лиан. Потянул за нее. Та не под­давалась, и Хасан дернул сильнее, с натугой ее оторвав.

Движения его потихоньку становились все более уверен­ными, когда он обмотал концами лианы кисти рук.

Бомбочка зашипела, но снова стала яркой... Хасан упал на колени рядом с Мертвецом и быстрым движением набросил лиану вокруг горла альбиноса. Бомбочка снова угрожающе зашипела.

Он туго затянул лкану. Мертвец попытался подняться, но Хасан лишь еще туже затянул удавку.

Идиот обхватил его за талию. Большие мускулы на плачах араба вздыбились горными хребтами. На лице его пот смеши­вался с кровью. Мертвецу все же удалось встать, увлекая за собой и Хасана. Но тот лишь затягивал петлю сильнее.

Альбинос, с лицом уже не белым, а крапчатым, и с вздув­шимися на шее и лбу, словно шнуры, жилами, поднял его над землей. Так же как я поднял в свое время голема, так и Мертвец поднял Хасана. Лоза еще глубже врезалась ему в шею, когда он напряг всю свою нечеловеческую силу.

Толпа выла и скандировала что-то невнятное. Барабанный бой достиг бешеного темпа и сохранял ритм, не спадая. И тут я снова услышал вой пса, но по-прежнему очень далекий.

Бомбочка начала гаснуть. Мертвец закачался... А затем, когда его мышцы конвульсивно сократились, он отбросил Ха­сана от себя. Петля вокруг его горла ослабла, когда лиана сорвалась с рук араба.

Хасан принял позу укеми и перекатился, становясь на колени. Он так и остался в такой позе, когда Мертвец двинулся к нему. Вдруг монстр начал спотыкаться, весь за­трясся, издал несколько кулдыкающих звуков и схватился за горло. Лицо его внезапно потемнело. Он, шатаясь, подошел к дереву, вцепился в него руками и привалился к нему, тяжело дыша. Вскоре он судорожно хватал воздух широко открытым ртом. Рука его разжалась, заскользив по стволу, и он упал на­земь. Через некоторое время ему с трудом удалось подняться на четвереньки.

Хасан встал и поднял свой обрывок лозы с того места, где тот упал. Араб двинулся к идиоту. На этот раз его захват разор­вать было невозможно. Мертвец, хрюкнув, рухнул и больше не восстал.

* *

Это походило на то, как если бы радио, работающее на полную мощность, внезапно выключили. Щелк...

Настало великое безмолвие — все ведь произошло так быстро. А ночь была так нежна, да, очень нежна, когда я про­тянул руки сквозь нее и, сломав шею охраннику рядом со мной, завладел его мечом. А затем повернулся налево и раскроил им череп второму.

А затем, опять-таки — щелк!, и вернулась полная гром­кость, но на сей раз это были лишь хаотичные помехи. Ночь разорвали прямо посредине.

Миштиго свалил своего конвоира злобным ударом в за­тылок и пнул другого по голени. Джордж сумел быстро ней­трализовать ближайшего к нему охранника ударом коленом в пах. Дос Сантос, не столь проворный или же просто менее везучий, получил две тяжелые раны — в грудь и в плечо.

Толпа поднялась с тех мест, где она рассеялась по земле, словно в ускоренной сцене прорастания бобов. И понеслась на нас.

Эллен набросила бурнус Хасана на голову мечника, собрав­шегося выпустить кишки из ее мужа. Затем поэт-лауреат, гордость Земли, обрушил на бурнус камень, несомненно набрав при этом много плохой кармы, но, похоже, не слишком обеспо­коенный этим.

К этому времени Хасан опять присоединился к нашей ма­ленькой группе, парируя рукой удар меча, отбив клинок вбок старим самурайским приемом, секрет которого, как я считал, наве <и был утерян для мира. После еще одного быстрого движения Хасан тоже заполучил меч, а обращался он с ним очень искусно.

Мы убили или искалечили всех наших охранников, прежде чем голпа пробежала половину разделявшего нас расстояния, и Диана, взяв пример с Эллен, метнула через все поле в толпу' три своих магниевых бомбочки.

Мы бросились бежать, Эллен, и Рыжий Парик поддержи­вали с двух сторон несколько пошатывающегося Дос Сантоса. Но ьуреты отрезали нам путь, и поэтому пришлось бежать на север, резко отклоняясь от цели.

Нам не уити, Караги,— окликнул меня Хасан.

Знаю.

...Если мы с тобой не задержим их, пока остальные отрываются вперед.

Идет. Где?

На противоположной стороне ямы для зажаривания туш. Там, где вокруг тропы густой лес. Там узкое место. Они не смогут навалиться на нас все разом или обойти.

Верно! — Я повернулся к остальным.— Слышали нас? Гоните к лошадям! Фил вас проводит! Мы с Хасаном постараем­ся задержать их как можно дольше!

Рыжий Парик повернула голову и начала было что-то возражать.

Не спорь! Бегите! Вы ведь хотите жить, не так ли?

Они хотели. И побежали.

Мы с Хасаном повернулись там, рядом с ямой для зажари­вания туш, и стали ждать. Остальные, сделав крюк, тронулись чере:; лес обратно, направляясь к деревне и вожделенному загону. А толпа продолжала переть напролом, к нам с Хасаном.

Первая волна накатилась на нас, и мы принялись убивать. Мы стояли на пятачке, где тропа выходила из леса на равнину. Слева от нас находилась чадившая яма, а справа — густые заросли. Мы убили троих, и еще несколько истекали кровью, когда куреты отпрянули, останавились, а затем попытались обойти нас с флангов.

Тогда мы встали спина к спине и рубили их, словно капусту, когда они оказывались в пределах досягаемости наших мече*. .

Если хоть у одного из них есть пушка, мы покойники, Караги.

Знаю.

Еще один получеловек пал от моего меча. Хасан отправил другого, вопящего, в яму. Затем они оказались повсюду вокруг нас. Чей-то меч проник сквозь мою защиту и рубанул меня по плечу. Другой чиркнул по бедру.

Назад, дурачье! Сказано вам, отступите, уроды!

Эти слова заставили их подчиниться, и они отодвинулись назад. Произнесший их человек был примерно пяти с половиной футов ростом. Его нижняя челюсть двигалась вверх-вниз, как у марионетки, словно на ниточках; а его зубы походили на ряд костяшек домино — такие же черные и клацающие, когда он открывал и закрывал рот.

Да, Прокруст,— услышал я чей-то ответ.

Несите сети! Поймайте их живьем! Не приближайтесь к ним! Они и так уже стоили нам слишком многого!

Морби стоял рядом с ним и жалостливо ныл:

...я не знал, мой повелитель...

Молчать! Эту дурнопахнущую кашу заварил ты! Из-за тебя мы потеряли бога и многих людей!

Бросимся вперед? — спросил Хасан.

Нет, но будь готов рубить сети, когда они принесут их.

Плохо, что мы нужны им живыми,— решил он.

Мы многих отправили в ад, проторить нам путь,— отмахнулся я.— И мы еще стоим на ногах и держим в руках оружие. Чего же боле?

Если мы бросимся на них, то сможем прихватить с собой еще двух, а может и четырех. А если будем ждать, они набросят на нас сети, и нам придется умереть без толку.

Какое это имеет значение, коль скоро ты станешь покой­ником? Давай подождем. Пока мы живы, есть огромный павлиний хвост вероятностей, вырастающий из следующего мгновения.

Как скажешь.

Оти притащили сети и сумели-таки набросить их. Мы трижды разрезали тенета, прежде чем куреты запутали нас четвертой. Только плотно затянув ее, они осмелились прибли­зиться к нам. Я почувствовал, как из моей левой руки выкрутили меч, а потом кто-то злобно пнул меня. Это был, конечно, Морби.

Теперь вы умрете так, как умирают очень немногие,— пообещал он.

А нас и так осталось двое.

Только на мгновение,— зашипел он от злости.— Мы их выследим, схватим и приведем обратно.

Я рассмеялся.

Вы проиграли,— уведомил я «знахаря».— Они сумеют уйти.

Он снова пнул меня.

Так-то действует ваше правило? — спросил я.— Хасан победил Мертвеца.

Он сжульничал. Ваша баба бросила вспышку.

Когда нас обмотали веревками, не снимая сетей, подошел Прокруст.

Давайте отнесем их в Долину Сна,— предложил Морби.— Разделаем их там как душа пожелает и оставим хра­ниться для будущего пиршества.

Хорошо,— одобрил Прокруст.— Да, так и сделаем.

Хасан, должно быть, все это время протискивал левую

руку сквозь сеть, потому что рывком высвободил ее и почти схватил Прокруста за ногу, но лишь оцарапал ее.

Прокруст несколько раз сильно ударил его ногой, а за­одно еще разок и меня, для порядка. Потом потер царапины у себя на лодыжке.

-- Зачем ты это сделал, Хасан? — поинтересовался я, после того как Прокруст отвернулся и отдал приказ привязать нас для переноски к лежавшим рядом кольям.

Возможно, у меня на ногтях еще осталось немного мета цианида,— объяснил он.

Как он туда попал?

Из пуль у меня на поясе, Караги, который они не потру­дилась снять. Я смазал ногти днем, после того как заточил их.

А! Ты поцарапал Мертвеца в самом начале схватки...

Да, Караги. А потом дело просто заключалось в том, чтобы суметь остаться в живых, пока он не упадет.

Ты образцовый убийца, Хасан.

Спасибо, Караги.

Нас привязали к кольям, по-прежнему не снимая сетей. По приказу Прокруста четверо рослых куре'(Ов подняли нас.

С Морби и Прокрустом во главе нас понесли сквозь ночь. « * *

Когда мы пробирались по извилистой тропе, мир вокруг нас постепенно менялся. Так бывает всегда, когда приближаешься к Горячему Месту. Эго, по сути дела, является ретроспектив­ным путешествием по геологическим эпохам.

Деревья вдоль тропы начали все больше и больше отли­чаться от обычных. Наконец мы с трудом передвигались под влажными сводами темных башен с листьями, как у папоротни­ка, а сквозь них на нас взирали существа с узкими, светящими­ся, желтыми глазами. Высоко над нами небо походило на брезент, натянутый, словно полог палатки, по вершинам де­ревьев, проткнутый слабыми точками звезд и разорванный щер­батым желтым полумесяцем луны. Из этого великого леса доносились крики, походившие на птичьи, но кончавшиеся чем-то вроде фырканья. Далеко впереди тропу пересекали какие-то темные силуэты.

По мере того, как мы углублялись все дальше, деревья становились все меньше, а промежутки между ними — все шире. Но это уже не походило на деревья, оставшиеся по­зади нас в деревне. Эти были закрученными и изуродованными, с разметавшимися, как морские водоросли, ветвями, шишко­ватыми стволами в наростах и обнаженными корнями, медлен­но перемещавшимися по поверхности земли. Крошечные не­видимые существа шуршали, разбегаясь во все стороны от света электрического фонаря Морби.

Поворачивая голову, я сумел различить уголком глаза сла­бое пульсирующее свечение, как раз на границе видимого спектра. Оно исходило из места откуда-то впереди.

Под ногами наших носильщиков в изобилии появились ползучие растения. Всякий раз, когда один из куретов наступал на такое, оно извивалось и корчилось.

Деревья сменились простыми папоротниками. Потом исчез­ли и те, уступив территорию неимоверному количеству лох­матых лишайников кроваво-красного цвета, покрывавших абсолютно все вокруг и слабо светившихся.

Больше не было слышно никаких звуков, издаваемых жи­вотными или насекомыми. Не было слышно вообще никаких звуков, за исключением тяжелого дыхания наших четырех но­сильщиков, шагов, да иной раз автоматическая винтовка Про­круста приглушенно лязгала о покрытые мягким лишайником камни.

Наши носильщики несли на поясах четыре меча. Морби был вооружен несколькими кинжалами и вдобавок имел маленький пистолет.

Тропа резко поднималась вверх. Один из куретов споткнулся и выругался. Покрывало ночи скользнуло тогда по углам вниз, и там, где оно встречалось с горизонтом, его потеснило какое- то фиолетовое марево — нечто, отдаленно походившее на про­зрачный сигаретный дым. Медленно и очень высоко, бесшумно шлепая по воздуху крыльями, словно катящаяся по воде кара­катица, лик луны пересек темный силуэт пауконетопыря.

Прокруст внезапно рухнул.

Морби помог ему подняться на ноги, но тот шатался, на­валиваясь на кет всем телом.

Что вас беспокоит, повелитель?

Внезапно закружилась голова... ноги отнимаются... Возьми мою винтовку... Она стала... такой... тяжелой...

Хасан тихо засмеялся.

Прокруст поЕ;ернулся к арабу, его нижняя челюсть отвали­валась, как у щелкунчика, а затем свалился и он сам.

Морби как раз взял винтовку, поэтому руки у него были заняты, и он ничем не мог помочь.

Охранники довольно торопливо и не слишком вежливо сбро­сили нас и кинулись к Прокрусту.

Воды... Кто-нибудь, дайте... воды...— прошептал он и закатил глаза. Больше он их не открывал.

Морби припал ухом к его груди, подержал перед ноздрями опергнную часть своего жезла.

Он умер,— объявил он наконец.

Умер?!

Покрытый чешуей носильщик заплакал:

Он был хороший. Он был великий военный вошть. Што мы теперь бутем телать?

Он умер,— повторил Морби.— Ия — ваш предводитель до тех пор, пока не будет провозглашен новый военный вождь. Заверните его в свои плащи. Оставим тело на том плоском камне впереди. Никакие животные сюда не сунутся, так что он будет в сохранности. Мы заберем его на обратном пути Однако сейчас нам надо отомстить этим двоим.

Он показал на нас жезлом.

Долина Сна недалеко. Вы приняли пилюли, которые я вам дал?

-- Да.

Да.

Да.

Та.

graph-definition>

— Отлично. А теперь возьмите плащи и накройте его.

Они так и сделали, и вскоре нас снова несли. Мы поднялись

на вершину гребня, откуда тропа спускалась во флюоресцирую­щий, оставленный невообразимым взрывом кратер. Окружив­шие его огромные скалы, казалось, чуть ли не пылали.

Это место,— сказал я Хасану,— мой сын описывал как то, где нить моей жизни лежит на горящем камне. Ему виде­лось и то, что мне угрожает Мертвец. Но Богини Судьбы передумали и отдали эту напасть тебе. Видимо, когда я был

всего лишь сном в голове Смерти, этому кратеру было пред­назначено стать одним из мест, где я могу умереть.

Упасть с шиивата * означает изжариться,— наполнил Хасан арабскую поговорку.

Нас донесли в самый центр кратера и бросили на камни.

Мсрби снял винтовку с предохранителя и отступил назад.

Освободите грека и привяжите его к тсй колонне,- он указал дулом, к какой именно.

Они так и сделали, надежно прикрутив мне руки и ноги. Гладкий влажный камень убивал, не оставляя следов, но, тем не менее, верно. Не представляю себе, насколько он был «горяч». С Хасаном было проделано то же самое, примерно в восьми футах справа от меня.

Морби установил фонарь так, чтобы он отбрасывал на нас желтый полукруг. Четверо куретов, как статуи демонов, стояли по бокам от него.

Приставив винтовку к с кале позади себя, он подошел ко мне. На лице его играла улыбка.

Это Долина Сна,— сообщил он нам.— Те, кто здесь за­сыпают, не пробуждаются больше никогда. Однако она пре­восходно сохраняет мясо, существенно облегчая нам жизнь в голодные годы. Но прежде чем мы покинем вас,..— его взгляд обратился ко мне.— Вы видите, где я поставил винтовку?

Я ничего не ответил.

Я считаю, что ваши кишки как раз дотянут до нее, Уполномоченный. Во всяком случае, я намерен это выяснить,— вытащив из-за пояса кинжал, он двинулся ко мне. Четверо полу­людей, как завороженные, следовали за ним.

Как по-вашему, у кого длиннее кишки? — осведомился он.— У вас или у араба?

Ни он, ни я ничего не ответили.

Вы, впрочем, оба сами сейчас увидите,— процедил он сквозь зубы.— Начну-ка я, пожалуй, с вас!

^гЬн сорвал с меня рубашку, разрезав ее сверху донизу. Морби вертел клинком примерно в двух дюймах от моего живота, примериваясь с чего бы начать и не сводя глаз с моего лица. Он немного кольнул спереди.

Вы боитесь,— сказал он.— Ваше лицо еще этого не показывает, но это так. Смотрите на меня! Я намерен всаживать клинок очень медленно. А в один прекрасный день я намерен пообедать вами. Что вы об этом думаете?

Я засмеялся. Происходящее вдруг стало достойным смеха.

Лицо его перекосилось в злобной гримасе, а затем, на миг, выправилось, приняв озадаченное выражение.

Страх свел вас с ума, Уполномоченный?

Дуб или мочало? — спросил я в ответ.

Морби зкал, что это означает. Он начал было что-то гово­рить, а затем услышал, как щелкнул за самой его спиной от­летевший камешек, и резко повернулся в том направлении.

Последнюю секунду его жизни заполнил дикий визг, когда сила прыжка Еортана размозжила его о камни, прежде чем ему оторвали голову.

Прибыл мой адский пес, наконец-то мой цербер нашел меня.

* *

Куреты в ужасе завопили, ибо глаза его горели как две головни, а зубы сверкали, как лезвия циркульной пилы. Голова огромного пса приходилась вровень с головой рослого человека. Хоть они и схватились за мечи и даже успели нанести ему пару ударов, вреда от этого не было никакого — бока у него защищены не хуже, чем у броненосца. Пес в четверть тонны весом, мой Бортан... Он не совсем того же вида, о котором писал Альберт Пейсон Р. Терхьюн.

Ему понадобилось не больше минуты, и когда он закончил, все четверо превратились в разрозненные куски и ни один из них не был мало-мальски приличного размера.

Что это? — удивленно спросил Хасан.

Щенок, найденный мной в мешке, выброшенном волной на берег. Уже тогда слишком сильный, чтобы утонуть,— мой верный пес,— ответил я.— Бортан.

На незащищенной броней части его плеча виднелся неболь­шой порез. Получил он его явно не только что.

Похоже, он сперва побывал в деревне,— догадался я.— И они попытались остановить его. Да, сегодняшний день был неудачным для куретов.

Пес протрусил ко мне и облизал лицо. Он вилял хвостом, скулил, вертелся, как щенок, и бегал кругами, не решаясь да­леко отойти от «еня. Прыгнув ко мне, он снова лизнул меня в лицо. А затем опять начал прыгать, топча и подбрасывая остенки врагов.

Это хорошо, когда у человека есть собака,— сказал Хасан.— Я всегда любил собак.

Когда он говорил это, Бортан как раз его внимательно обнюхивал.

Ты вернулся, грязная старая псина,— обратился я к нему.— Разве ты не знаешь, что собаки на Земле давно уже вымерли?

Он вильнул хвостом, снова подошел ко мне, облизав мне руки.

К сожалению, я не могу почесать тебя за ушами. Но ты ведь знаешь, что мне этого хотелось бы, не так ли?

Он согласно махнул хвостом.

Я напрягся, проверяя путы, и, пытаясь их разглядеть, вертел головой. Бортан наблюдал, трепеща влажными ноздрями, за моими стараниями освободиться.

Руки, Бортан. Мне нужны руки, чтобы развязать мои путы. Ты должен их разыскать, Бортан, и привести сюда.

Он поднял лежавшую на земле чью-то кисть и перенес ее к моим ногам. А затем поднял голову, радостно вильнув хвостом.

Нет, Бортан. Живые руки. Дружеские руки. Руки, спо­собные освободить меня. Ты понимаешь, правда?

Он лизнул мне руку.

Ступай, отыщи руки, способные это сделать. Не отдельно от тела, а живые. Руки друзей. А теперь, быстро! Пошел!

Он повернулся и побежал прочь, на мгновение остановился, оглянулся разок, а затем устремился по тропе во всю прыть.

Он понял? — поинтересовался Хасан.

Думаю, да,— ответил я.— Мозг у него не такой, как у обыкновенной собаки, да и прожил он намного больше лет, чем живет даже человек, чтобы научиться понимать. Очень намного.

Тогда давай надеяться, что он найдет кого-нибудь. И сде­лает это быстро, до того, как мы уснем.

Угу.

* #

Мы висели, распятые на колоннах, а ночь была холодная. Ждали мы долго, настолько долго, что потеряли счет времени. Наши мышцы затекли и здорово болели. Мы были с ног до го­ловы покрыты засохшей кровью от бесчисленных мелких ран, и тела наши представляли собой один сплошной синяк. От усталости и отсутствия сна мы сделались как пьяные. А веревки глубоко врезались в нашу плоть.

Как ты думаешь, они сумеют добраться до твоей деревни?

Мы обеспечили им хорошую фору. Думаю, у них есть достаточно приличный шанс.

С тобой всегда было трудно работать, Караги.

Знаю. Я сам это заметил.

...Например, тем летом, когда мы гнили в подземельях Корсики.

Точно.

Или когда мы прорывались к Чикагскому Вокзалу, после того как потеряли в Огайо все свое снаряжение.

Да, то был неудачный год.

Но ты всегда найдешь неприятности, Караги. «Рож­денный завязывать узлы на хвосте тигра» — вот как говорит поговорка о таких людях, как ты,— сказал он.— Трудно нахо­диться рядом с тобой. Я же всегда любил покой и тишину, Книга стихов и трубка — что может быть лучше?...

Ш-ш! Я что-то слышу!

Донесся цокот копыт. Сатир появился в косом конусе света от упавшего фонаря. Двигался он нервозно, поглядывая то на меня, то на Хасана, в волнении крутя головой во все стороны.

Помоги нам, рогатик,— ласково обратился я к нему по-гречески.

Он осторожно приблизился. Увидев кровь и растерзанные тела куретов, он повернулся и отпрянул, готовый бежать.

Вернись! Ты мне нужен! Это же я, игравший на свирели.

Он остановился и неуверенно повернулся, ноздри его дрожа­ли, раздуваясь и опадая, а заостренные уши подергивались.

Он вернулся, и его почти человеческое лицо выражало боль, когда он был вынужден пройти через залитые кровью камни.

Кинжал. У моих ног,— показал глазами я.— Возьми его.

Сатиру явно была ненавистна мысль прикасаться к чему-

либо сделанному человеком, особенно к оружию. Я просвистел последние такты своей мелодии: уже поздно, уже позд­но, уже поздно, уже слишком поздно... Г лаза его увлажнились, и он вытер их тыльной стороной мохнатого запястья.

Возьми кинжал и разрежь веревку. Возьми его... Нет, не так, порежешься. Осторожно... За другой конец... Верно.

Он взял его как надо и посмотрел на меня. Я выразительно пошевелил правой кистью.

Веревки. Перережь их.

На это у него ушло двадцать минут, и у меня вся кисть оказалась в порезах, так как мне постоянно приходилось ею двигать, чтобы помешать ему перерезать заодно с веревкой и вены. Но сатир освободил мне руку и выжидающе посмотрел на меня.

А теперь дай мне нож, об остальном позабочусь я сам.

Он вложил кинжал в мою вытянутую руку.

Я взял оружие и через несколько секунд был свободен. А затем освободил и Хасана.

Когда я снова обернулся, сатир пропал, и лишь где-то вдшк замирал бешеный цокот копыт.

Дьявол простил меня,— сказал Хасан.

* #

Мы поспешили как можно быстрей убраться подальше от Горячего Места, обойдя стороной деревню куретов, и продол­жали идти на север, пока не вышли на тропу, в которой я узиал дорогу на Волос.

Я не мог сказать наверняка, Бортан ли нашел сатира и каким-то образом направил его к нам или это создание само заметило нас и вспомнило меня. Поскольку, однако, Бортан не вернулся, я чувствовал, что верно, скорей, последнее.

Ближайшим дружественным городком, где можно было по­лучить помощь, был Волос — километрах в двадцати пяти на восток. Если Бортан отправится туда, где его знают многие мои родственники, то, прежде чем он вернется, пройдет еще немало времени. Отправка его за помощью была с моей стороны последним средством, я бы сказал, жестом отчаяния. А если он попробует искать помощи не в Волосе, а в каком-то совсем ином месте, то я понятия не имею, когда он может возвратиться. Все равно он найдет меня по следу и снова догонит.

Мы шли дальше, стараясь оставить позади как можно боль­ший отрезок пути.

Одолев километров десять, мы уже падали с: ног. Понимая, что нам не удастся уйти намного дальше без отдыха, мы постоянно высматривали подходящее безопасное место для сна.

Наконец я узнал крутую каменистую гору, где пас в детстве овец. Небольшая пастушья пещера вверх по склону оказалась сухой и не занятой. Прикрывавший ее деревянный щит об­валился и сгнил, но пещерой все еще пользовались.

Мы натаскали чистой травы для постелей, за залили ветками дверь и вытянулись без сил. Миг спустя Хасан уже храгел. Мои мысли повращались секунду, прежде чем убаюкаться, и в ту секунду я понял, что из всех удовольствий — глотка холодной воды, когда жаждешь; спиртного, когда алчешь;

секса; сигареты после многих дней без крошки табака — ни одно не может сравниться со сном.

Сон — это самое лучшее...

* *

Я мог бы сказать, что если бы наша группа выбрала дли4ный путь ог Ламии до Волоса — дорогу вдоль побережья, то все могло бы пойти совершенно по-другому и Фил мог бы жить и сегодня... Но я не могу реально судить о том, что произошло бы в этом случае. Даже сейчас, оглядываясь назад, я не могу с уверенностью сказать, как и что я изменил бы, если бы удалось проделать все вновь. Силы окончательного распада уже шагали гусиным шагом среди руин, подняв оружие...

Мы добрались до Волоса на следующий день и последовали дальше, перевалив гору Пелион, до Портарии. По другую сто­рону глубокого ущелья лежала Макриница.

Мы перебрались через ущелье и нашли остальных.

Фял довел их до Макриницы, попросил бутылку вина и экземпляр «Освобожденного Прометея» и просидел с ними до глубокого вечера.

Утром Диана нашла его уже остывшим, но с улыбкой на устах.

Я воздвиг погребальный костер среди кедров неподалеку от руин Епископи, потому что он не хотел быть преданным земле. Я умастил его ладаном, ароматическими травами, и костер получился вдвое выше человеческого роста. Ночью он воз­горится, и я скажу последнее «прощай» еще одному другу. Оглядываясь назад, я вижу, что вся моя жизнь состояла, глав­ным образом, из приходов и уходов близких людей. Я говорю: «Здравствуй». Я говорю: «Прощай». И лишь Земля пребывает вовеки...

Черт.

Поэтому я отправился днем со всей группой в Пагасы, порт древнего Иолка, расположенный на мысу напротив Волоса. Мы стояли в тени олив на холме, откуда открывался велико­лепный вид на море и скалистые склоны побережья.

Именно отсюда аргонавты отплыли на поиски золотого руна,— сказал я, не обращаясь ни к кому конкретно.

А кто был среди них? — спросила Эллен.— Я читала про это в школе, но забыла.

Участвовали в этом предприятии и Геракл, и Тесей, и певец Орфей, и Асклепий, и сыновья северного ветра Борея.

Капитаном их был Ясон, ученик кентавра Хирона, пещера которого, между прочим, находится неподалеку от вершины горы Пелион, вон там.

В самом деле?

Как-нибудь я вам покажу ее.

Спасибо.

Неподалеку отсюда также произошла битва богоз с титанами,— добавила Диана, подходя ко мне с другой сторо­ны.— Разве титаны не сорвали с места гору Пелион и не взгро­моздили ее на Оссу, пытаясь добраться до Олимпа?

Так гласит предание. Но боги, в своей доброте, восста­новили пейзаж в первозданном виде после кровавой битвы.

Смотрите, парус,— указал полуочищенным апельсином Хасан.

Я посмотрел и действительно на горизонте увидел крошеч­ное пятнышко.

Да, это место по-прежнему служит портом.

Быть может, это корабль с героями на борту,— пред­положила Эллен.— Возвращается с новым руном. А что, собственно, они будут делать с этим руном?

Важно не само руно,— пояснила Рыжий Парик,— а процесс его добывания. Это прекрасно знал каждый хороший сказитель. А из руна женщины всегда могут сшить потрясаю­щие наряды. Они, бывало, с удовольствием подбирали остатки после разных экспедиций.

К вашим волосам оно бы не пошло, дорогая.

К вашим тоже, детка.

Их можно изменить. Конечно, не так легко, как ваши...

А напротив,— вмешался я громким голосом,— на­ходятся руины византийского собора — Епископи, которую я наметил к реставрации. Правда, ее очередь подойдет только через два года. Предания гласят, что на этом месте проходил свадебный пир Пелея, тоже одного из аргонавтов, и морской нимфы Фетиды. Наверное, вы слышали рассказ об этом пире? На него пригласили всех, кроме богини раздора, а та все равно явилась да еще и подкинула золотое яблоко с надписью «Прекраснейшей». Царевич Парис, как полагаетс я, присудил его Афродите, и участь Трои была решена. Когда Париса видели в последний раз, он был не слишком счастлив. Ах, эти решения! Как я часто говорил, эта страна кишмя кишит мифами.

Сколько мы здесь еще пробудем? — поинтересовалась Эллен.

Я бы хотел провести в Макринице еще пару дней,— ответил я.— А потом мы отправимся дальше на север. Скажем, еще примерно с неделю в Греции, а потом переправимся в Рим.

Нет,— вмешался Миштиго, сидевший возле нас на камне и разговаривавший со своей машинкой, отрешенно глядя на воды Эгейского моря.— Нет, экскурсия закончена. Это послед­няя остановка.

То есть как?

Я полностью удовлетворен и отправляюсь теперь домой.

А как же ваша книга?

Я добыл свой материал.

И какой именно этот материал?

Когда я закончу работу, то пришлю вам экземпляр с автографом. Для меня время очень дорого, а теперь у меня имеются все сведения, какие мне необходимы. Во всяком случае, все, какие мне понадобятся. Я позвонил сегодня утром в Порт и вечером за мной пришлют скиммер. Вы езжайте себе дальше н делайте все, что хотите, но я уже все завершил.

Что-нибудь случилось?

Нет, ничего не случилось, но мне пришло время уезжать. Я должен еще многое сделать.

Он поднялся на ноги и потянулся.

Мне надо позаботиться об упаковке моих вещей, по­этому я должен сейчас откланяться. У вас здесь прекрасная- таки страна, Конрад, не смотря ни на что... Я увижусь со всеми вами за обедом.

Он повернулся и стал спускаться с холма.

Я сделал несколько шагов за ним, следя, как он уходит все дальше и дальше.

Хотел бы я знать, что подтолкнуло его к этому? — поду­мал я вслух.

Позади меня раздались шаги.

Он умирает,— тихо сказал Джордж.

* *

Мой сын Ясон, опередивший нас на несколько дней, куда- то исчез. Соседи рассказали о его отбытии прошлой ночью в Царство Аида. Патриарх унесся верхом на красноглазом адском псе, который вышиб дверь его жилища и умчался с ним в ночь. Все мои родственники захотели, чтобы мы остались на обед.

Дос Сантос все еще поправлялся — Джордж обработал его раны и не счел их достаточно серьезными, чтобы отправить в афинский госпиталь, поэтому я согласился.

Всегда приятно возвращаться домой.

Я прогулялся на Площадь и приятно провел время, болтая со своими родственниками и потомками. Не расскажу ли я им о Тейлере, о Гаити, об Афинах? Конечно. Почему бы и нет? Ие расскажут ли они мне о последних двух десятилетиях в Макринице? Равным образом.

Затем я отнес цветы на кладбище и просидел там некоторое время. Зайдя в дом Ясона, отремонтировал дверь немногими найденными в сарае инструментами. А потом наткнулся на бутылку вина и осушил ее до дна. И закурил сигарету. А также сварил себе кофе и выпил в одиночестве весь кофейник.

Я по-прежнему ощущал подавленность. И до сих пор не знал, что, собственно, происходит. Джордж, однако, разбир;шся в болезнях голубокожих, и, по его словам, в веганце проявля­лись несомненные симптомы невралгического расстройства И. П.-разновидности. Неизлечимого, и с неизбежным леталь­ным исходом.

И даже Хасан не мог поставить этого себе в заслугу. «Этио­логия неизвестна» — таков был диагноз Джорджа. Значит, все приходилось пересматривать с самого начала.

Джордж знал о болезни Миштиго еще с того приема. Инте­ресно, что навело его на след?

Фил попросил его понаблюдать, не видно ли у веганца при­знаков смертельной болезни.

Почему?

Ну, он не сказал почему, и теперь уже я не мог пойти спро­сить его самого. Эту проблему предстояло решать мне самому.

Завершил ли Миштиго свою работу или же у него просто не оставалось времени, чтобы ее выполнить? Он сказал, чго закончил. Если это неправда, то выходит так, что я все время защищал мертвеца, без всякого смысла. А если правда, то мне требовалось знать результаты его труда, чтобы принять решение относительно отмеренного ему остатка жизни. И очень быстрое.

Обед не принес ничего нового. Миштиго сказал все, чго хотел сказать, и игнорировал или отклонял наши вопросы. Поэтому, как только мы выпили кофе, Рыжий Парик и я выш.:и выкурить по сигарете.

Что случилось? — спросила она.

Не знаю. Я хотел спросить у вас.

Нет. Что теперь?

Лучше скажите мне сами.

Убить его?

Наверное, да. Однако все-таки объясните, почему?

Он закончил.

Что? Ну что именно он закончил?

А я откуда знаю?

Проклятие! Я должен знать! Я люблю знать, почему я убиваю кого-то. Такой уж я странный.

Странный? Очень даже. Да тут же все очевидно. Веганцы хотят снова скупить Землю. Он возвращается с отчетом об интересующих их местах.

Почему же тогда он не посетил все первоначально намеченные места? Почему оборвал свою инспекцию после посещения Египта и Греции? Песок, скалы, джунгли да разные чудовища — вот и все, что он видел. Едва ли это годится, чтобы заинтересовать инопланетян.

Значит, он испугался, вот почему. И счастлив, что остался в живых. Его ведь запросто мог съесть боадил или курет. Он просто убегает.

Ну и хорошо, пусть себе убегает. Пусть себе передает остальным голубокожим плохой отчет.

Этого они не могут допустить. Если они-таки захотят въехать, то не ограничатся столь неполными и отрывочными данными. Они просто пришлют кого-нибудь другого. Если мы убьем Миштиго, то веганцы поймут, что мы по-прежнему не шутим, rio-прежнему против, по-прежнему несгибаемы, то есть по-прежнему представляем реальную силу.

...Нет, он не боится за свою жизнь,— задумчиво произнес я.

Да? Чего же тогда?

Не знаю. Однако собираюсь выяснить в ближайшее время.

Как?

Думается, спрошу у него.

Вы сумасшедший,— она отвернулась.

Либо мы сделаем по-моему, либо вообще никак,— заявил я.

Тогда как угодно. Все это больше не имеет никакого значения. Мы уже проиграли.

Я взял ее за плечи и поцеловал в шею.

Пока нет. Вот увидите.

Она стояла неподвижно, как статуя.

Ступайте прочь,— сказала она,— Уже поздно. Уже слишком поздно.

Так я и поступил. Я вернулся в большой старый дом Якова Коронеса, где квартировались мы с Миштиго и где остановился, прибыв в Макриницу, Фил.

Я зашел в комнату его последнего пристанища, туда, где он уснул в последний раз. На письменном столе все еще ле­жал его «Освобожденный Прометей», рядом с пустой бутылкой. Он сказал мне о собственной кончине еще тогда, когда звонил в Египет. Он перенес тяжелый приступ и многое испытал. По­этому казалось разумным, что он не преминет оставить сообще­ние ДЛЯ старого друга.

Я пролистал неудачный эпос Перси Б.

Оно было написано на чистых страницах в конце книги, по- гречески. Не на современном греческом — на классическом.

Сообщало оно вот что:

«Дорогой друг, хотя я терпеть не могу писать то, к чему не смогу впоследствии вернуться, я чувствую, что мне лучше по­заботиться об этом побыстрее. Я нездоров, и Джордж хочет от­править меня в Афины. Утром я собираюсь уехать. Сперва, однако, займемся делом...

Веганец должен покинуть Землю живым — любой ценой. Это важно. Это самое важное в мире, поверь мне.

Я боялся сказать хоть что-нибудь тебе }шныие, так как опасался, что Миштиго, возможно, телепат. Вот потому-то я и не участвовал во всей поездке, хотя очень хотел бы. Вот потому-то я и притворялся, что люто ненавижу веганца,— чтобы иметь законную причину держаться от него как можно дальше. Лишь после того, как мне удалось получить под­тверждение, что он не телепат, я решил присоединиться к вам.

Я подозревал, что раз здесь присутствуют Дос Сантос, Диана и Хасан, то Радпол, возможно, жаждет его крови. Если бы он был телепатом, то, как я считал, он быстро узнает об этом а сделает все что нужно для гарантированного обеспече­ния своей безопасности. А если он не является им, то я все равно твердо верил в твою способность защитить его почти от всего чего-угодно, включая и Хасана. Мне вовсе не хотелось бы, чтобы он проведал о моем знании. Однако я попытался-гаки предупредить тебя, если ты помнишь.

Татрам Иштиго, его дед,— одно из самых прекраснейших и наиблагороднейших живых существ. Он философ, великий писатель, бескорыстно отдавший жизнь служению обществу. Я познакомился с ним во время своего пребывания на Тейлере, тридцать с чем-то лет тому назад, и позже мы стали близкими друзьями. С того времени мы постоянно поддерживали связь, и еще тогда он посвятил меня в планы Be ганского Конгло­мерата по части продажи Земли. Мне также пришлось по­клясться хранить тайну — даже Корту нельзя знать, что я в курсе дел. Если зго выйдет наружу раньше времени, старик безвозвратно поплатится своим авторитетом.

Дело в том, что веганцы пребывают в весьма щекотливом положении. Наши экспатриированные соотечественники сами навязали себе экономическую и культурную зависимость от Bt wu. Во время восстания Радиола ее ганцы поневоле осозна­ли — очень ясно! — что на нашей планете есть местное населе­ние, обладающее собственной сильной организацией и желаю­щее восстановить свою планету. Веганцы тоже хотели бы этого добиться. Зелия им не нужна. На что она им? Если бы они хотели эксплуатировать землян, то на Тейлере их намного больше, чем здесь, а они их не эксплуатируют, во всяком случае жестоко и в массовом порядке.

Наши бывшае соотечественники предпочли возвращению сюда ту форму эксплуатации труда, какая там практикуется. На что это указывает? Да на то, что Движение за Возвраще­ние зашло в тупик. Никто не приезжает обратно на Землю. Вот потому-то я и порвал с ним. По этой же причине, как я счи­таю, порвал и ты. Веганцы хотели бы снять груз проблемы родъой планеты человечества со своей шеи. Разумеется, они хотят навещать ее и дальше. Для них очень поучительно при­езжать сюда посмотреть, что можно сделать с планетой. Это отзывает на них отрезвляющее, смиряющее гордыню и, на­конец, попросту пугающее действие.

Им требовалось сделать не что иное, как найти способ обойти правительство наших милых сограждан на Тейлере. Те, как ты понимаешь, отнюдь не стремятся расстаться со своей единственной претензией на налоги и существование: с Управлением.

Однако после долгих переговоров: и значительных эконо­мических посулов — дело дошло даже до предложения предо­ставить всем землянам Веганского Конгломерата полное вс’ганское гражданство, похоже, способ был найден. Осущест­вление плана решили поручить клану illтигогенов, можно даже сказать, собственно Татраму.

Он, как ему думалось, нашел, наконец, средство возвратить землю в автономное пользование землян и сохранить ее культурную неприкосновенность. Поэтому он отправил своего внука, Корта, произвести «разведку местности».

Корт — странное существо: настоящий его талант — перевоплощение (все Штиго очень одаренные), и он любит кем- нибудь прикидываться. По-моему, Корту до смерти хотелось сыграть роль инопланетянина, и, уверен, он исполнил ее умело и эффективно. (Татрам также уведомил меня, что это будет

последняя роль Корта. Он умирает от д р и к ф ? н а, болезни неизлечимой; я также думаю, что именно это и опреде­лило выбор Татрама).

Поверьте мне, Константин Карагиозис, Коронес Но.-,’.икос (и все другие, которых я не знаю), Конрад, наконец, когда я говорю, что он отнюдь не изучал недвижимость. Нет.

Но позвольте мне на прощание один последний байро- новский жест. Поверь мне на слово, что он должен жить, и позволь мне сдержать свое обещание и сохранить тайну. Ты не пожалеешь об этом, когда все узнаешь полностью.

Мне очень жаль, что я так и не закончил элегию в теню честь, и проклятье тебе за то, что ты отнял мою Лару, тогда, в Керчи!..

; - ФИЛ»

Ну что ж, решил я тогда. Даруем вегаицу жизнь, а не смерть. Фил высказался вполне определенно, и я ни на секунду не усомнился в его словах.

Я вернулся за обеденный стол Микара К.оронеса и оста­вался с Миштиго, пока тот не собрался. Проводив его об­ратно до дома Якова Коронеса, я проследил, как он упаковал последний чемодан. За все это время мы обменялись не более чем шестью словами.

Его вещи мы перенесли на площадку перед домом, где приземлится скиммер. Прежде чем остальные (включая Хасана) подошли попрощаться с веганцем, он повернулся ко мне и спросил:

Скажите, Конрад, почему вы сносите пирамиду?

В пику Веге,— откровенно признался я.— Чтобы дать вам понять, что если вам нужна эта планета и вы сумеете отобрать ее у нас, то получите ее в худшем состоянии, чем она была после Трех Дней. На ней не останется ничего, на что можно было бы поглазеть. Мы сожжем и остальную свою историю. Даже клочка вам не оставим.

Воздух с присвистом вышел из глубин его легких, что было веганским эквивалентом вздоха.

Полагаю, это похвально,— сказал он.— Но мне так хо­телось ее увидеть. Как по вашему, вы сможете когда-нибудь снова собрать ее? Может быть, в ближайшее время?

А вы как думаете?

Я заметил, что ваши люди тщательно метили каждый ка­мень.

Я пожал плечами.

Тогда у меня остается только один серьезный вопрос — о вашей любви к разрушению...— констатировал он.

Какой именно?

Это д е й с т в и т е л ь н о искусство?

Идите к черту.

Тут подошла вся наша компания. Я медленно покачал голо­вой Диане и схватил Хасана за запястье — на достаточно долгий срок, чтобы оторвать прилепленную к ладони скотчем крошечную иглу, а потом позволил и ему также пожать руку веганца.

Скиммер, жужжа, опустился с темнеющего неба, на ко­тором уже начинали проступать звезды, и я проводил Миштиго на борт, лично погрузив весь его багаж и закрыв дверцу. Скиммер взлетел без происшествий и несколько мгновений спустя затерялся среди звезд.

К онец никчемной увеселительной поездки.

Я вернулся в дом и переоделся.

Пришло время сжечь друга.

* * *

Возвышавшийся в ночи мой зиккурат из бревен нес на себе то, что оставалось от поэта, моего друга. Я зажег факел и поставил электрический фонарь на землю. Рядом стоял Хасан. Он помог перенести тело на телегу и перевезти ее через руины. Я разложил костер среди кедров на горе, под которой стоял Волос, неподалеку от руин упомянутой мной ранее церкви. Воды залива были спокойны, небо ясно, а звезды ярки.

Не одобрявший кремации Дос Сантос решил не присутство­вать, сославшись на все еще беспокоившие его раны. Диана остаюсь вместе с ним в Макринице. После пашей последней беседы она больше ни разу не заговорила со мной.

отшей и Джордж сидели на импрокизированном ложе, устроенном из прислоненной под большим кипарисом телеги, и дерл.ались за руки. Кроме нас с Хасаном присутствовали только они. Я уверен, Филу бы вовсе не понравилось, если бы мои родственники выли вокруг него свои скорбные песни. Он од­нажды сказал, что хочет что-нибудь большое, яркое, быстрое и без музыки.

Я поднес факел к краю погребального костра. Пламя заня­лось и начало медленно поглощать дерево. Хасан зажег еще один факел, воткнул его в землю, отступил и молча смотрел на костер. Когда пламя постепенно охватило весь зиккурат, я прочитал старые молитвы и вылил на землю вино. И подбросил в костер ароматических трав. А затем тоже отступил.

«...Кем бы ни был ты, смерть взяла и тебя тоже — сказал я ему.— «Ты ушел посмотреть, как распускается влажный цветок на берегу Ахерона, среди судорожно мечу­щихся теней Аида». Если бы ты умер молодым, о тебе скорбели бы как о великом таланте, не успевшем достичь своего рас­цвета. Но ты остался в живых, и теперь этого не могут сказать. Некоторые выбирают короткую и возвышенную жизнь под стенами своей Трои, а другие — долгую и менее тревожную. И кто может сказать, какая лучше? Боги сдержали свое обе­щание даровать Ахиллу бессмертную славу, вдохновив поэта воспеть его в бессмертном пеане, но счастливее ли он от этого, будучи теперь таким же мертвым, как и ты? Я не могу судить, старый друг. Менее одаренный бард, я помню некоторые из слов, которые ты написал о самом могучем из аргонавтов и о разлетающейся во все стороны смерти: «Уныние и разочаро­вание царят в этом месте... Тяжелые вздохи безвременья... Но пепел не сгорает вспять, дабы вновь обратиться в древо. Невидимая музыка пламени рисует образы в нагретом воздухе, но дня того уже нет». Прощай же Филип Гравер. Да вверят тебя владыки Феб и Дионис, которые любят и губят своих по­этов, своему темному брату Аиду. И да посмотрит на тебя милостиво его Персефона, Царица Ночи, и предоставит тебе достойное место на Елисейских полях. Прощай.

Пламя разбрасывало искры в ночь с вершины костра.

Тут я увидел Ясона, стоявшего рядом с телегой, а около него сидел Бортан. Я отступил еще дальше от огня. Бортан по­дошел ко мне и уселся справа от меня, лизнув мне разок РУКУ­

Могучий охотник, вот мы потеряли еще одного из нас,— сказал я ему.

Он скорбно кивнул своей большой головой.

Пламя достигло самой верхушки костра, и воздух на­полнился сладким ароматом и треском поленьев. Ясон подошел ко мне.

Отец,— сказал он.— Он отвез меня к горящим камням, но ты уже сбежал оттуда.

Я кивнул, соглашаясь.

Нас освободил один ничей не друг. А до того вот этот человек — Хасан — уничтожил Мертвеца. Так что твои сны пока оказались верны наполовину.

Они есть тот желтоглазый воин из моего видения,— указал он.

Знаю, но эта часть видения тоже дело прошлое.

А как насчет Черного Зверя?

Ни звука, ни шороха.

Хорошо.

Мы долго-предолго смотрели, как свет постепенно отсту­пал и пламя уходило в себя. У Бортана несколько раз за это время вставали торчком уши и раздувались ноздри. Джордж и Зл.^ген не двигались. Хасан глядел на огонь странным взгля­дом, эез всякого выражения на лице.

Что ты теперь будешь делать, Хасан? — нарушил я молча ние.

Отправлюсь опять на гору Санджар,— отвечал он.— На какое-то время.

А потом?

Он пожал плечами.

А там что на роду написано...

И тут до нас донесся страшный визг, подобный воплю обезумевшего великана, сопровождающийся звуком рас­щепляемых деревьев.

Бортан вскочил на ноги и завыл. Впряженные в телегу ослы беспокойно задергались. Один из них пронзительно за­ревел, издав режущее уши короткое «иа». Ясон стиснул выхва­ченный им из кучи поленьев заостренный кол и напрягся.

Вот тут на поляну и вынесло нечто неописуемое — боль­шое, безобразное и оправдывающее все свои прозвища:

Пожиратель Людей...

Колебатель Земли...

Могучий, Отвратительный...

Черный Зверь Фессалии.

Наконец кто-то мог точно сказать, чем он является на самом деле. То есть, если нам удастся уйти живыми, чтобы рассказать о нем. Должно быть, его привлек к нам запах горя­щей плоти. И он был-таки здоровенным. Размером, по крайней мере, со слона.

Какой там был четвертый подвиг Геракла? Аркадский вепрь — вот какой. Мне вдруг остро захотелось, чтобы старина Гер был по-прежнему с нами и пришел на помощь.

Огромный кабан... С острым хребтом и клыками длиной с человеческую руку... Маленькие поросячьи глазки, черные и вытаращенные, дико вращались в свете костра... Пробегая, он сшибал деревья...

Однако он завизжал, когда Хасан выхватил из костра горящую головню и вогнал ее раскаленным концом прямо в рыло. Вепрь резко повернулся в сторону, что дало мне возмож­ность вырвать кол у Ясона.

Я бросился вперед и засадил им точно в левый глаз монстра.

Он снова развернулся и завизжал, как перегретый бойлер. ...А Бортан наскочил на него, терзая ему плечо.

Ни один из двух моих тычков колом в глотку, не п эичинил зверюге большого вреда. Он плечом отбивался от клыков Бортаяа и наконец, встряхнувшись, освободился от его хватки. Хасан к тому времени очутился рядом со мной, размахивая новой головней.

Зверь бросился на нас.

Откуда-то сбоку Джордж разрядил в него свою обойму пистолета. Хасан метнул факел прямо в морду чудовищу, а Бортан снова вцепился в него, на этот раз со стороны выбитого глаза. Все это заставило кабана опять свернуть с пути и вре­заться в пустую телегу, калеча и убивая ослов.

Тогда я подбежал и вонзил кол вепрю под левую переднюю ногу. Кол сломался пополам...

Бортан не переставал рвать плоть зверя, и его рычание каза­лось непрерывным громом. Всякий раз, когда вепрь плтался попасть по нему клыками, он разжимал челюсти, отскакивая прочь, чтобы снова вцепиться в него.

Уверен, мое острое, как игла, стальное копье смерти не сломалось бы. Однако оно находилось на борту «Канители»...

Мы с Хасаном кружили вокруг зверя, сжимая самые острые и похожие на колья дрова, какие смогли найти в суматохе. И продолжали колоть, чтобы он вертелся по кругу. Бортан же не оставлял попытки добраться до его горла, но вепрь пригнул голову с огромным рылом прямо к земле и сек клыками во все стороны, словно мечами. Раздвоенные копыта размером с доб­рую буханку хлеба выпахивали в земле большие ямы, когда он кружил против часовой стрелки, пытаясь убить нас всех. И все это подсвечивалось оранжевым и неровным светом уга­сающего пламени.

Наконец он остановился, повернулся — слишком внезапно для столь гигантского зверя — и поддел плечом Бортана л бок, отшвыривая пса на десять — двенадцать футов за мою спину. Хасан ударил его дубинкой по хребту, а я сделал выпад по другому глазу, но промахнулся.

И тогда он двинулся к Бортану, все еще подымавшемуся на ноги,— низко пригнув голову, сверкая покрытыми иеной клыками.

Я отбросил бесполезный кол и прыгнул, когда он надви­нулся на моего пса. Кабан уже было изловчился для смертель­ного удара, но я схватился за оба клыка, когда они уже почти коснулись собаки. Ничто не могло удержать этого смертоносного движения, понял я, когда изо всех'сил налегал на них. Но я попытался и, возможно, каким-то чудом пргуспел — на секунду...

Го крайней мере, когда меня подбросило в воздух, с по­резанными и кровоточащими руками, я успел заметить, что Бортам все-таки сумел убраться вовремя.

Падение оглушило меня, так как я летел высоко и далеко, и я не сразу услыхал громкий визг взбешенного порося. Хасан пронзительно что-то кричал, а Бор-тан опять издал свой дикий гортсикмй вызов на бой.

...И небеса дважды расколола докрасна раскаленная молния Зевса. И воцарилась тишина.

* 16

Я медленно и с трудом поднялся на ноги. Хасан стоял у остатков догорающего костра в позе копьеметателя, все еще сжимая в руках пламенеющее полено. Бортан обнюхивал подрагивающую гору мяса.

Под кипарисом, рядом с мертвыми ослами, стояла, при­слонись спиной к дереву, Кассандра, одетая в кожаные брюки, си юо шерстяную рубашку, со слабой улыбкой на устах. Она держала мое любимое, все еще дымящееся слонобойное ружье в руках.

Кассандра'

Она выронила ружье и сильно побледнела, но я успел сгрести ее в объятия чуть ли не раньше, чем оно ударилось оземь.

Позже я спрошу тебя о многом,— пообещал я.— Но не сейча:. Сейчас помолчим. Давай просто сядем здесь под этим деревом и будем смотреть, как догорает костер.

Т;:к мы и сделали.

возможно, она была неравнодушна ко мне, то всегда мож.но остаться и посмотреть, прав он был или неправ, несмотря на последнее крупное расхождение во взглядах. Она, однако, выбрала не оставаться, и я гадаю, сожалеет ли она теперь об этом. ,

Я по-настоящему не верю, что когда-нибудь увижу ее вновь.

Вскоре после перетряски в Радполе Хасан вернулся с горы Санджар, прожил какое-то время в Порт-о-Пренсе, а потом купил небольшое судно, на котором однажды и вышел рано утром в море, ни с кем не попрощавшись и никому не сказав куда плывет. Предполагают, будто он нашел где-то новую работу по специальности. Однако несколько дней спустя над морем прошел ураган, и в Тринидаде до меня дошли слухи что его выбросило волнами на побережье Бразилии, где он и встретился со смертью от рук обитающих там свирепых дикарей. Я попытался установить достоверность этих слухов, но не сумел.

Однако два месяца спустя Рикардо Бонавентура, Пред­седатель Союза Против Прогресса — экстремистского крыла Радпола, впавшего в немилость у Афин, скоропостижно скончался во время торжественного партийного собрания от апоплексического удара. Кое-кто шептался о дивбанском яде в анчоусах (чрезвычайно смертельная комбинация, как заверил меня Джордж), а на следующий день таинственно исчез новый капитан дворцовой гвардии вместе со скиммером и протоколами трех последних тайных заседаний СПП (не говоря уже о содержимом небольшого потайного сейфа). Говорят, он был рослым желтоглазым мужчиной со слегка восточными чертами лица.

Ясон по-прежнему пасет свое многоногое стадо на верши­нах, которые каждое утро первыми окрашиваются пурпурными перстами Эос, и, несомненно, разлагает молодежь своими песнями.

Эллен снова беременна, вся такая хрупкая и с широкой талией, и не разговаривает ни с кем, кроме Джорджа. Джордж теперь хочет попробовать провести какую-то фантастическую эмбриохирургическую операцию, пока еще не слишком поздно, и сделать своего ребенка двоякодышащим,— равно приспособленным для жизни как в воде, так и на суше. Пред­видя перспективность великих девственных глубин океана, он решил, что его потомки должны стать первопроходцами их, а он сам, таким образом, станет отцом-основателем новой расы и напишет на эту тему интересную книгу. И все такое прочее. Однако Эллен не слишком загорелась этой идеей, и у

меш такое предчувствие, что глубины океана еще немного побудут девственными.

Ах, да, я-таки отвез Джорджа в Капистрано некоторое время назад, посмотреть на миграцию пауконетопырей. Зрелище было действительно впечатляющее — небо потемнело от их стай, гнездившихся в развалинах. Мы успели посмот­реть и то, как они охотятся на диких свиней, и то, как они украсили все улицы зеленым пометом. Лорел записал все это на многочасовой цветной стереопленке и показывает эту ленту на всех вечеринках Управления. Она — своего рода истерический документ, так как пауконетопыри теперь на пути к полному исчезновению.

Верный своему слову, Джордж возбудил среди них эпиде­мию слишей, и они нынче мрут, как мухи. Всего на позапрош­лой неделе один такой рухнул прямо посреди улицы — ШЛЕП!, когда я шел в хумфос Мамы Жюли с бутылкой рома и короб­кой конфет. К тому времени, как он долетел до земли, пауко- нетопырь был уже вполне мертвым. Слиши очень коварны. Бедный монстр и знать не знает, что происходит: он счастливо летит себе, ища кем бы подзакусить, и вдруг — ЩЕЛК! — напасть поражает его, и он падает прямо в гущу вечеринки в саду кли в чей-нибудь плавательный бассейн.

Я решил сохранить на время Управление. Потом, конечно, я организую какой-нибудь парламент, когда сколочу оппози­ционную Радиолу партию — Незвос: Независимые Восстано­вителя или что-то вроде этого.

Старые добрые силы окончательного распада... Мы нуж­даемся в них здесь, среди руин.

А Кассандра — моя принцесса, мой ангел, моя прекрасная леди — она любит меня даже без моего грибка. Та ночь в Долине Сна оказалась для него смертельной. Аминь!

Это именно она, конечно же, плыла на корабле с героями, увиденном Хасаном в Пагасах. Он не вез никакого золотого руна, а только мой арсенал и тому подобное. Кораблем этим была «Золотая Канитель», которую я построил своими руками, и достаточно прочно (как я не без удовольствия узнал), чтобы выдержать даже цунами, последовавшее за всеми этими десятью баллами по шкале Рихтера. Кассандра отплыла на ней в то время, когда большая часть острова Кос ушла на дно.

Позже она взяла курс на Волос, так как знала, что в Макри- нице полно моих родственников. Ах, да, удачно получилось, что у нее возникло такое ощущение, будто здесь под­жидает опасность, и она захватила с собой на берег тяжелую артиллерию. (Удачно, впрочем, и то, что она знала, как ек пользоваться.) Придется мне научиться относиться к ее пред­чувствиям посерьезней.

Я приобрел тихую виллу на противоположной от Порт-о-Пренса стороне Гаити. До нее оттуда всего около пятнадцати минут лета, зато вокруг большой пляж и дикие джунгли. Мне требуется иметь между собой и цивилизацией некоторую дистанцию — ну, скажем жить на отдельном ост­рове, из-за имеющейся у меня этакой небольшой и неотвязной проблемы. Однажды, когда прилетели поверенные, гости не поняли смысла табличек «ОСТОРОЖНО — ЗЛАЯ СОБАК А». Теперь понимают. Тот, который лежит в больнице со сломан­ной ногой, решил не подавать в суд по поводу причинения тяжких телесных повреждений, и стараниями Джорджа он в самом скором времени будет, как новенький. С другими вышло не столь круто, но им здорово повезло, что я оказглся поблизости.

И поэтому я нахожусь теперь, как обычно, в необычном положении.

Вся планета Земля была выкуплена у тейлерского прави­тельства, выкуплена могущественным и богатым кланом Шти- гогенов. Подавляющее большинство экспатриантов больше желало веганского гражданства, чем оставаться под властью Тейлерского правительства, и работать в Конгломерате в ка­честве зарегистрированных инопланетян. Готовилось это давно и тщательно, поэтому покупка Земли сводилась главным образом к подысканию подходящего покупателя, потому что эмигрантское правительство утратило свой единственный источник существования в ту же минуту, как поступило офи­циальное предложение о веганском гражданстве. Оно могло оправдывать себя, пока на планете были еще земляне. Теперь они все стали веганцами и не могли голосовать за него, а м ы, здесь, внизу, разумеется, не собирались его поддерживать. И, значит, осуществлялась продажа большого куска недвижи­мости, и единственным покупателем на этом аукционе были Штигогены.

Мудрый старый Татрам позаботился и о том, чтобы Земля не принадлежала Штигогенам. Всю покупку оформили от имени его внука, покойного Корта Миштиго.

А Корт Миштиго оставил этакое своеобразное пожелание о разделе его имущества — последнюю волю и завещание по-вегански, в котором в качестве преемника был назван я.

Таким образом, я всего-навсего унаследовал планету — Землю, если точнее. Ну... Черт побери, да я вовсе этого не хочу.

Я имею в виду, разумеется, что на какое-то время мне от этого не отвязаться, но я обязательно что-нибудь придумаю.

Во всем виновата та адская машина — компьютер Демо­графической Статистики, да и другие используемые старым Тгтрамом жестяные мозги. Он подыскивал толкового местного администратора, дабы тот держал Землю в ленном владении и организовал неэмигрантское представительное правитель­ство, а потом, коль скоро дела наладятся, уступил тому право владения планетой, которое ему предоставил клан Штиго.

Татраму Иштиго требовался кто-нибудь повидавший свет, обладающий качествами администратора да еще не пожелав­ший бы оставить планету лично себе.

Среди прочих машина назвала ему одну из моих фамилий, а потом еще одну, с пометкой «возможно, жив до сих пор». После этого проверили мое личное дело и затребовали более полные материалы по другому парню, и весьма скоро машина выдала еще несколько фамилий, сплошь принадлежащих мне. Она начала подбирать несоответствия и странные случаи сходства, продолжая поиск случайных связей, и надавала новых ответов, все более озадачивающих.

В скором времени Татрам, по вполне понятным причинам, решил, что меня лучше «разведать». И Корт прилетел «написать книгу».