Михаил Кликин. Сборник

1. Год пятнадцатый. Июль. Жара

Гоблинов было трое.

Я заметил их не сразу, поскольку был занят ответственным делом: я осторожно и нежно вытаскивал трепыхающуюся перепелку из проволочной петли. К этим птицам у меня особенное отношение: вот уже семь лет я пытаюсь их одомашнить.

Гоблинов почуял Туз — мой старший пёс, единственный из всей своры, кто сегодня пошел со мной в лес проверять ловушки. Он несмело тявкнул в сторону тёмного ельника, изобразил подобие охотничьей стойки, но уже через три секунды жалко заскулил и спрятался за моей спиной.

Собаки почему-то боятся гоблинов. Даже псы, что готовы броситься на семью великанов-огров, поджимают хвосты и по-щенячьи писаются, стоит поблизости появиться низкорослой горбатой фигуре с кривыми ногами и пятнистой плоской рожей.

Почему так — я не знаю.

Гоблины плохие бойцы, они падальщики. Я, вооружившись обычной рогатиной, могу выйди один на один с этой тварью и победить. Если их будет двое — мне хватит большого ножа и короткой палки, чтобы разобраться с ними обоими. Но вот трое…

От трех гоблинов можно ждать больших неприятностей.

Гоблины — они как шакалы. В стае они наглеют. А наглость очень часто значит больше, чем сила и оружие…

Я убрал перепёлку в мешок и затянул его горловину. Посмотрел на близкий плотный ельник, недоумевая, что могло испугать опытного Туза. Поднял с земли короткое копье. Встал, выпрямился, не отрывая взгляда от темного леса.

Что там? Кабан? Медведь? Или кто-то из обратившихся тварей?

Я ждал чего угодно, но только не появления гоблинов. Падальщики держались обычно возле населенных пунктов, там им было чем поживиться. Что бы им делать здесь, в лесу?

Но они вышли — все трое, разом, раздвинув лапник уродливыми телами, повернув ко мне свои мерзкие хари. Туз опять заскулил и стал отползать, пластаясь по земле. На его помощь в этом бою можно было не надеяться. А в том, что бой случится, я не сомневался. Ни одна обращенная тварь не пройдет мимо живого человека, если уж заметила его.

Считая секунды, я проверил, на месте ли мой любимый мачете-кукри, не вывалился ли он из деревянных ножен. Я осторожно подвинул ногой мешок с притихшей куропаткой, выставил перед собой копье и плавно, медленно, — чтоб не спровоцировать падальщиков на мгновенную атаку, сместился на метр вправо. Я встал так, чтобы ствол старой берёзы прикрывал меня со спины — мало ли какая тварь решит подкрасться сзади. Я набрал полную грудь воздуха и резко что-то выкрикнул: то ли «Хо!», то ли «Ша!», то ли короткое непечатное слово — не помню.

Гоблины сорвались с места.

Они были на удивление резвые. Видимо, голод сделал их такими.

Один, наверное, был голодней прочих — он опередил приятелей почти на три метра. Я встретил его ударом копья. Наконечник пробил грудь и вышел из-под лопатки мерзкой твари. Древко копья вырвалось у меня из рук, а сам я едва не упал. Я не ждал, что гоблин подохнет сразу, — все обращенные живучи, словно пресмыкающиеся. Я увернулся от тянущихся ко мне когтистых клешней и, выдернув из ножен клинок, воткнул его в белёсый, разрезанный щелью зрачка глаз падальщика.

Шестьдесят сантиметров отточенной стали раскололи череп уродца. Холодная слизь брызнула на пальцы, и рукоять мачете тут же выскользнула из ладони, но я не пытался удержать или вернуть это оружие. Подхватив с земли увесистый сук, я ударил им второго падальщика, метя в висок. Попал, сбил атаку. Тут же из нашитого на голенище кармашка выдернул метательный нож и со всего маху воткнул его в затылок оглушенному гоблину.

А когда третья тварь ухватила меня за бок, раздирая одежду и кожу, я уже держал в руках главное свое оружие. Не обращая внимания на боль, не замечая вони, я ткнул стволом под раззявившиеся слюнявые жвала гоблина и, отвернув лицо, спустил курки.

Череп падальщика словно взорвался, и обезглавленный труп кулём свалился мне под ноги.

Домой я почти бежал. Озирался, оглядывался, не выпускал из рук двустволку. Ругал себя громким шепотом, разговаривал с собой: зачем ты, дурак, выстрелил дуплетом, поберег бы патроны-то! Гоблину этому хватило бы и дроби из верхнего ствола «ижика», а пулю-то, ты, идиот, зачем потратил?! Ну, понятное дело — осечки боялся. Но ведь не драл тебя гоблин, вцепился только еще. Было время, было. Мог бы патрон сберечь. А мог и вовсе прикладом обойтись…

Туз бежал впереди, виновато помахивал хвостом, оглядываясь на меня: прости, мол, хозяин, сам не ведаю, что на меня нашло, отчего перетрусил.

— Двигай, двигай! — покрикивал я на него. — И по сторонам смотри!

Страшно было, но не так, как прежде — привык уже за годы-то. И остро чувствовал недоброе — ох, не зря появились здесь гоблины! Никогда они в лес не ходили, а тут — ну надо же — объявились, да еще троицей. К чему бы это? Чего теперь ждать?

Я немного успокоился, когда увидал просвет среди деревьев, когда с разлапистой сосной, молнией обожженной, поравнялся: теперь уже недалеко — теперь только через орешник, через болотистый овражек, к реке спускающийся, потом лугом заросшим — а там уж и дом виден. Не сам дом, конечно — избу-то я хорошо спрятал. А место, которое я домом называю.

Туз остановился, дожидаясь меня. Помотал башкой, ушами хлопая.

— Не расслабляться! — и ему, и себе велел я. — А то расслабился один такой…

Да, последние два года выдались относительно спокойные. За всё время три мертвяка, хромой огр и неизвестное мне прежде обращенное страшилище, которое я окрестил чупакаброй, — вот и все недобрые гости. Теперь волки больше проблем доставляют, чем эти мерзкие твари. Я уж, вроде бы, и привыкать к тишине начал, совсем освоился, да и решил, видимо, подсознательно, что кончилось всё… А не следовало, нет. Пока я жив, пока я живой — ничего не кончено.

И гоблины эти сегодняшние — ох, не к добру!..

Сбежал в овраг, остановился в прохладе, ладонью зачерпнул из болотца ржавой воды, плеснул в горячее лицо. Из нагрудного кармана достал монокуляр, через него внимательно оглядел крутые склоны. Очень эта балка мне удобная: если от большого леса идти, то мимо неё пройти сложно — для этого крюк надо сделать изрядный, да через колючие кусты продраться. А на болотистой почве в низине любой след превращается в хорошо заметную ямку, наполненную водой. Да и по склону подняться, ничего не вырвав, не осыпав, практически невозможно. И спуститься, не наследив, не всякий сумеет. Овраг этот, можно сказать, моя контрольно-следовая полоса.

Перекрестился и хмыкнул: верующим-то я не стал, несмотря на пережитое. Но и твердолобым атеистом не остался.

— Туз, домой! Быстро!

Повторять не пришлось — пёс дорогу знал. Нырнул под ветви чахлой ракиты, поскакал нахоженной тропкой, смешно подбрасывая задние лапы. Сбил, конечно же, несколько моих «сторожков», составленных из тонких ивовых прутиков, и мне пришлось их складывать заново.

Из оврага я выбрался, сильно запыхавшись. Осмотрелся еще раз, опушку леса внимательно оглядел. Присел даже, положив ружье на колени, прислушиваясь, приглядываясь: может встревоженные птицы где кружат. Нет же — всё тихо. Успокоиться, вроде бы, можно уже. Ан нет! На душе тяжело, и в сердце мрачно, как в этом вот овраге.

Убежавший было Туз вернулся, ткнулся носом мне под локоть, лег рядом. Я машинально погладил его лобастую голову, потрепал вислое ухо. Подумал о том, что буду делать сегодня: первым делом, конечно же, выпущу помятую перепёлку в вольер, а как в избу войду, так сразу сниму со стены «калашников» и «макаров», выгребу все патроны и еще раз их пересчитаю. Травматик надо найти, который от Минтая остался, там еще два выстрела есть. Арбалет проверить, давно им не пользовался. На лук натянуть тетиву и собрать все стрелы. Тесак отточить до бритвенной остроты.

Ранее запланированные дела, видимо, придется отменить. Кроме одного, самого неприятного — календарь показывает, что пришло время для очередной попытки. Так что ближе к вечеру я наберусь духу и спущусь в подпол, в клеть, где живет ОНА. Свяжу её как обычно, чтоб она не могла причинить мне вреда, а потом займусь с ней тем, что не назвать уже ни любовью, ни сексом.

Возможно, мне не стоит писать об этом в дневнике, чтобы не выглядеть монстром. Но я обещал себе быть честным в своих записках. И я должен.

Я должен рассказать всю правду.

Я все еще надеюсь, что эти слова прочитает хоть кто-нибудь, кроме меня.

Меня зовут Брюс. Вообще-то я Борис Русов, поэтому в школе меня дразнили Брусом. Но в универе Брус превратился в Брюса, и я, честно сказать, был очень доволен таким обращением.

Три дня назад мне исполнилось сорок два года, и я всё никак не привыкну к своему возрасту. Я удивляюсь и пугаюсь, когда считаю прожитые лета и зимы. Мне всё кажется, что я не могу быть старше тридцати пяти лет. Но отражение в зеркале говорит об обратном — мне сорок два года, и я уже стар. Я бородат и сед, у меня кустистые брови и пористый рыхлый нос с красными жилками и черными точками. Я еще довольно силен, но по утрам у меня болят ноги, а вечерами ноет поясница. У меня много забавных привычек: я проговариваю вслух свои мысли, я веду беседы с собаками, я обращаюсь к Богу, в которого, кажется, не верю.

Сейчас я пишу этот дневник и каждое слово, каждое предложение громко зачитываю вслух, пробуя его на язык. Я не гений словесности, но мне нравится то, что у меня получается.

За окном ночь. Над моим столом едва теплится светодиодная матрица от электрического фонаря. На кухонке за перегородкой возятся мыши. В моей руке карандаш, передо мной раскрытая тетрадь в клетку. Я думаю о последних событиях, я смотрю на исписанные листы и понимаю, что должен теперь многое переписать заново.

Я обязан завершить работу.

Я хочу рассказать свою историю полностью, ничего не утаивая. Это будет новое Евангелие.

И я передам его своим детям, если они у меня родятся.

Предчувствие не обмануло меня в тот жаркий июльский день. Гоблины пришли не одни. Вечером, когда я уже сделал все дела и поднялся из подполья, перед избой вдруг громко, но боязливо залаяли собаки. И только я схватился за оружие, гадая, что могло их потревожить, как в дверь моего дома постучали.

Я не смогу описать здесь свои чувства. Мне показалось, что я умер. Я испытал такой дикий всепоглощающий ужас, что разум покинул меня.

Неудивительно: так стучаться могли только люди. Но я уже пятнадцать лет обитал в дикой дремучей глуши, жил здесь в полном безнадежном одиночестве, если не считать мою несчастную наложницу, больше похожую на зверя, нежели на человека.

Наверное, нечто подобное испытал Робинзон, когда увидел на песчаном берегу отпечаток босой ноги.

Но я, в отличие от Робинзона, знал, что на моем «острове» люди появиться не могут ни при каких обстоятельствах.

Все люди давно погибли, или же перестали быть людьми.

Я считал себя единственным выжившим на многие сотни километров вокруг. А что касается моей пленницы… Она была совершенно безумна и продолжала существовать лишь благодаря моей заботе.

Возможно, я был последним человеком на всей планете.

2. Год нулевой. Апрель. Шестеро в квартире

Мы пропустили начало конца — для нас всё началось в воскресенье первого апреля, когда мир уже агонизировал, пораженный неведомой смертельной болезнью. Ни о чем не подозревая, мы продолжали отмечать Димкин юбилей — тридцатого марта ему исполнилось тридцать лет. Выпивка уже мало кого интересовала, танцы успели утомить даже девчонок, песни под гитару наскучили как певцам, так и слушателям. Так что предложение именинника посмотреть какое-нибудь кино все приняли с радостью. Девчонки просили поставить что-нибудь веселое молодежное, Минтай Юрьевич жаждал немецкого порно, я предлагал поглядеть какой-нибудь классический боевичок со Шварцем, Слаем или Сигалом. Но Димка, выслушав наши пожелания, решил по-своему и включил какой-то древний фильм про восставших из могил мертвецов. Под пиво с фисташками кино смотрелось неплохо, хотя некоторые сцены аппетит отбивали. Девчонки визжали много и с удовольствием, только позеленевшая Оля почти сразу отвернулась от телевизора, надела наушники и взяла с тумбочки какой-то мужской журнал — «Солдат удачи», кажется. Вот Олю-то мы и послали на кухню за пивом, когда началась вторая часть фильма, и гниющие мертвецы опять полезли из могил, чтобы жрать мозги простых американских обывателей.

Оля вернулась с пустыми руками, сообщила, что в холодильнике остались лишь две початые бутылки водки и «Отвертка» в банках. Но народ жаждал пива, и Димка, вытащив из кармана джинсов тысячную купюру, попросил Олю сбегать до ближайшего магазина и взять хотя бы шесть литров янтарного напитка, сушеных кальмаров, косичку острого сыра и какую-нибудь вяленую рыбку: леща или тарань. Меня, честно сказать, бесцеременность Димкиной просьбы возмутила, и я вызвался составить Оле компанию, но моя Катюха тут же шлепнула меня по затылку, притянула к себе и, велев «не рыпаться», поцеловала взасос.

Я поймал взгляд Минтая — он смотрел на нас как на немецкое порно.

На экране мертвяки опять кого-то жрали, Димка увлеченно рассказывал о каком-то Савиньи. Было жарко, несмотря на приоткрытую балконную дверь, — кажется, это был последний день, когда работали городские тепловые сети.

— Я с Олей, — пискнула, выбираясь из глубокого низкого кресла Таня. — Помогу донести.

На серенькую Таню всем было плевать, она в нашу компанию затесалась, можно сказать, случайно. Таня была Олиной подружкой. Вот Оля-то, которая и сама не вполне еще освоилась в нашем коллективе, её с собой и притащила, предварительно, конечно, спросив дозволения у именинника. Димка не возражал. Димке Оля шибко нравилась, и ему все равно было, кого там она с собой прихватит, — да хоть черта! — лишь бы сама пришла…

Пива девчонки не принесли. Они вернулись через минуту, здорово чем-то напуганные.

— Там какой-то пьяный придурок топчется, — сказала Оля, падая на диван рядом с Димкой. — Прямо перед дверью. Полный неадекват. Рожа разбитая, грудь в блевотине — фу! Услышал, как мы замок отпираем, и ломанулся. Хорошо дверь наружу открывается, иначе бы сюда ввалился.

Димка убавил громкость звуковой системы. Предположил:

— Это Серега, наверное. Сосед. Он свойскую самогонку бичам разным продает, ну и сам, бывает, злоупотребляет. У него жена такая же была, но лет пять тому назад сгорела в постели. Окурок, что ли, не потушила.

— Мы мимо него не пойдем, — заявила Оля. — Хотите, сами разбирайтесь…

Разбираться не пришлось, хотя Димка уже было направился к выходу. Но по пути он завернул в ванную комнату и обнаружил там ящик пива и целую коробку чипсов.

Вот этот ящик, я так думаю, спас нам всем жизнь.

Димка Забелин. Я познакомился с ним в универе, точней сказать в университетской общаге. Он был старше меня на три года, его группа писала дипломы, но сам он давно завязал с учебой по ему одному известным причинам. История с его отчислением была мутная: то ли он подрался с деканом в туалете, то ли наговорил пошлых гадостей о жене ректора, то ли так напугал учебным автоматом начальника военной кафедры, что тот обмочился, — всякие слухи ходили. Другой на его месте давно бы топтал плац сапогами, но только не Димка. Он откосил от армии «по дурке» и, охмурив дочку коменданта общежития, остался проживать в ставшей родной общаге. Огромную свою квартиру, что досталась ему от уехавших за границу родителей, он сдавал трем молодым семьям и имел с этого неплохой, по студенческим понятиям, доход.

Мы с Димкой сдружились сразу же, в самую первую встречу. Он тогда зашел в нашу комнату, намереваясь «построить» живущих со мной первокурсников. Он и меня за «первака» принял, велел выходить с тумбочкой в коридор. Я посмеялся. Он ударил меня в грудь — «дал в торец». Я ответил коротким хуком в челюсть, несильным, но точным.

— Боксер? — спросил Димка, очухавшись.

— Не, — ответил я, ничуть на него не сердясь; я был хорошо знаком с правилами студенческого обежития. — Деревенское каратэ.

— Имя?

— Брюс, — сказал я.

— Понятно… А я Демон.

Он всегда представлялся Демоном — с ударением на первый слог. Димка любил ужастики, увлекался всякой мистикой, читал Ла Вэя, Ницше и Кастанеду. Он носил в ухе серьгу, а на плече у него была наколка — классическая иллюстрация к «Демону» Лермонтова.

Через три года именно Димка зазвал меня работать в маленькую фирмочку с в меру амбициозным названием «Проект 2000». В середине девяностых контора эта занимались пиратской локализацией игр по заказу анонимных издателей. Потом, когда на рынок компьютерных игр пришли серьезные люди, фирма взялись клепать сайты. Дело поначалу было очень выгодное, заказчик в интернет-технологиях не смыслил, и только хлопал ушами, когда мы вешали ему лапшу, да лазал в пузатый кошелек. Но со временем доходы стали падать, а запросы клиентов расти. И «Проект 2000», в очередной раз поменяв директора, занялся разработкой приложений для входящих в моду социальных сетей.

Димка к тому времени уже превратился в солидного человека; он ездил на старенькой шестой мазде, носил золотую цепочку на волосатой груди, был счастливо разведен и обитал в своей четырехкомнатной квартире. Общажных привычек он, впрочем, не утратил: все так же вешал носки на батарею, пил пиво «из горла» и трескал щедро залитые кетчупом макароны с тушенкой прямо из сковороды.

С мистикой и чтением Ла Вэя Димка завязал после нескольких странных и весьма неприятных для него случаев, но фильмы ужасов он любил больше прежнего. И теперь это было не единственное его увлечение. Откосивший от армии Димка вдруг увлекся военной темой: он часами просиживал на тематических форумах, обсуждая достоинства М-16 и недостатки нашего «калаша», рассуждая о баллистических возможностях «Осы» и яростно — до швыряния клавиатуры в монитор — воюя с противниками пистолетного «лигалайза».

Если бы не Димка, мы, возможно, выжили бы все.

Фильм про зомби неожиданно меня увлек. И даже комментарии Димки перестали меня раздражать. Так что кино досматривали мы вдвоем. Более того — когда оно кончилось, мы еще полчаса, наверное, сидели перед светящимся экраном, потягивая пивко и обсуждая увиденное. Я, впрочем, мало что мог сказать. А вот Димка трещал без умолку: и про режиссера рассказал, и про актеров, и про правильные спецэффекты, которые сейчас делать разучились, заменяя компьютерной графикой.

— А пойдем, — предложил он, когда наши бутылки опустели, — я тебе трейлер нового фильма покажу. Тот же чудак режиссером. Он дедушка уже, а все про покойников снимает. Хотя, наверное, ему эта тема с каждым годом все ближе и ближе. — Димка хохотнул.

Мы зашли на кухню, где Оля и Таня варили в кастрюльке пельмени. Димка показал, где хранит лавровый лист и перец, и вытащил из холодильника две бутылки пива из тех, что нашлись в ванной комнате.

— А Катюха моя где? — спросил я, демонстрируя девчонкам, как открывать пивную бутылку глазом — бутылка, якобы, шипела, но не поддавалась.

— А они курить, вроде бы, пошли, — сказала Таня, тихо смеясь в ладонь. — На балкон…

Димка был правильный холостяк — его главный компьютер с Интернетом стоял в спальной комнате. Вот туда-то мы и направились, посасывая холодное пиво и думая о горячих пельменях с чесночком и майонезом. Девчонки обещали без нас за стол не садиться, они резали хлеб и крошили в салат помидоры.

— А Оля хорошо смотрится на моей кухне, — будто бы между прочим заметил Димка.

Он первый вошел в комнату. И замер на пороге, растерявшись. Спохватился, сориентировался в ситуации, попятился, оттесняя меня, пытаясь собой заслонить обзор.

Но я был немного выше Димки, и я уже все успел увидеть.

Шторы на окнах спальной комнаты были задернуты. Неярко горел торшер. На широченной кровати, на сбитом, не самом свежем белье, раздвинув ноги, лежала моя Катя. Перед ней стоял Минтай со спущенными штанами и голой задницей.

— Вот черт! — обернувшись, тихо сказал Минтайи, глядя на меня, начал ловить руками висящие под коленями трусы.

Я почему-то был совершенно спокоен. Только в ушах звенело, и щеки страшно горели.

— Убирайся! — крикнула Катя, даже не пробуя прикрыться. Я и не понял тогда, что кричит она мне. — Убирайся, чего встал?! Мы больше не пара!

— Пошли, — Димка крепко взял меня под локоть. — Путь они тут… Побудут…

Под его напором я отступил в коридор. Я, буквально, онемел — в зомби превратился.

Дверь закрылась.

Катя. Катюха. Катерина.

Я увидел её в троллейбусе. У нее были очень красивые ноги и бежевые трусики. Я заметил усмешки других пассажиров, проследил направление их взглядов и тут же поднялся с сиденья.

— Девушка, извините… — Я, понятное дело, смущался.

— Что? — Она повернулась ко мне.

— У вас это… Там… Ну…

— Что? — Она смотрела на меня, а я смущался все больше и больше.

— У вас юбка… Это самое… Задралась…

Она быстро провела рукой по ягодицам, по бедрам и зарделась. Поблагодарила быстро, отвернувшись:

— Спасибо, — и, возмущенно оглядев салон, поспешила к дверям, — троллейбус как раз подъезжал к остановке.

Я выбежал за ней следом, и долго её преследовал, набираясь решимости для знакомства. На набережной она села на свободную скамейку и разулась — кажется, она хотела позагорать. Я остановился рядом, подождал, когда она меня заметит.

— Это вы? — спросила она, ничуть, кажется, не удивившись.

— Мороженое хотите? — спросил я.

— Хочу, — улыбнулась она…

Через год она проговорилась, что юбка в тот день задралась не случайно. Это была уловка, это был метод — так Катя знакомилась с молодыми людьми; знакомилась много раз. Мне бы задуматься тогда о порядочности этой девушки, но было поздно — я втрескался, втюрился, я влюбился.

Она была немногим меня старше, но иногда мне казалось, что я, в сравнении с ней, малолетний сопливый пацан. Не скажу, что это мне нравилось. Но, по большому счету, это ничуть мне не мешало. Тогда мне казалось, что у нас всё просто отлично; я был уверен, что пар, счастливей нашей, на свете не найти. Я дважды делал ей предложение. Первый раз — в ресторане, с роскошными цветами и колечком в алом бархатном сердце. Второй раз — в Египте, в пяти шагах от пирамиды Хеопса, в шаге от вонючего верблюда. Оба раза она отказала мне, смеясь. Я так и не добился от нее ответа, почему она не хочет быть моей женой.

Зато сейчас я все отлично понимаю. Моя Катюша — расчетливая хитрая стерва, вот и весь ответ.

Но если бы не она, я, наверное, не знал бы, ради чего мне теперь стоит жить.

Мы ели пельмени на кухне — я глотал их не жуя и тупо смотрел в стену. Оля говорила мне что-то, гладила по руке, успокаивая. Димка косо на нас посматривал — ревновал. Оробевшая Таня стояла у окна — она была совершенно растеряна.

Праздник кончился.

Можно было расходиться.

— На работе меня завтра не ждите, — сказал я, совершенно не представляя свое завтрашнее будущее.

— Может, останешься у меня? — предложил Димка.

— Не знаю… — Я попытался собраться с мыслями. — Может быть…

— Как-то странно, — сказала вдруг Таня. Никто не ждал, что она заговорит, потому все повернулись к ней.

Таня глядела в окно.

— Что именно? — спросила Оля.

— Посмотри сама.

Оля, оставив мою руку, поднялась. Димка тут же пересел на её место, налил себе кофе, потянулся за печеньем.

— Действительно, странно…

— Ну что там? — Димка тоже встал, подошел к Оле, будто невзначай прижался к ней боком.

Мне было все равно, что они там видят. Но их громкие комментарии не позволили мне остаться в неведении.

Двор был необычайно пуст и тих; только на детской площадке бесцельно топтались две подозрительные фигуры — то ли забулдыги, то ли наркоманы, то ли пришлые бомжи — с высоты восьмого этажа было не рассмотреть. Видимая часть проспекта была запружена атомобилями — они стояли плотно, как камни в булыжной мостовой, и даже не делали попыток продвинуться. Складывалось ощущение, что все эти машины брошены. Недавно открывшийся в доме напротив магазин «Еда» производил впечатление разграбленного: его витриные окна были разбиты, а в дверях застрял помятый «Логан», каким-то образом преодолевший три ступеньки довольно высокого крыльца. Город окутывала дымка — такое случалось в жару, когда горели близкие торфяники и расположенная рядом с ними свалка.

Но до жары оставалось как минимум два месяца.

— Война, что ли, началась — пробормотал Димка.

Я подумал, что он шутит, поглядел на него… Нет, он не шутил.

Вот тогда я тоже встал и подошел к окну.

Да, город был необычно пуст. Да, два витринных окна магазина напротив были разбиты, а в дверях торчал помятый автомобиль. Да, в воздухе висела какая-то серая пелена.

Ну и что? Почему сразу — война?!

— Надо выгонять этих двоих из спальни, — сказал Димка, поворачиваясь. — Поглядим, что в интернетах пишут.

Выгонять никого не пришлось. «Эти двое» стояли в дверях кухни и смотрели на нас.

— Ты извини, что так получилось, — негромко сказал мне Минтай Юрьевич.

Растрепанная Катюха фыркнула и пихнула его плечом.

— Извини, — покосившись на нее, повторил Минтай. Кажется, ему действительно было очень неудобно. — На работу можешь завтра не приходить.

Я так и не узнал, то ли он таким образом сообщил мне об увольнении, то ли просто разрешил взять отгул. Он даже перед смертью мне в этом не признался.

Минтаями Димка звал всех Михаилов, и я быстро перенял у него эту идиотскую привычку. Так что, когда нашу маленькую дружную контору возглавил новый начальник, вопрос с его прозвищем был уже решен.

Минтай Юрьевич в программировании и компьютерах разбирался слабо, он был, что называется, управленцем. Тем не менее, в конторе нашей он освоился быстро, в коллектив вписался и дело себе нашел. Человек он был неплохой, но какой-то бесхребетный. К тому же и своеобразно замкнутый, хотя пьянки, шашлыки и прочие корпоративы посещал исправно и даже, если был в настроении, веселил народ — «зажигал», как теперь принято говорить.

С некоторым удивлением и даже недоверием однажды мы узнали, что Минтай Юрьевич — бывший военный. Где он служил, и чем занимался, мы так и не выяснили. На все вопросы о своем военном прошлом он, смущаясь, отшучивался — бумажки, мол, черкал, чернила переводил. Пенсионером он стать не успел — он всего-то на восемь лет был меня старше — и мы с Димкой сошлись во мнении, что Минтая из армии «попросили» за какие-то пригрешения — возможно, чужие.

Минтай вообще не любил распространяться о прошлой своей жизни. Мы знали только, что он успел поездить по стране, и что у него где-то есть бывшая жена и дочь — он звонил им иногда и отсылал алименты.

Мне кажется, он очень обрадовался, когда понял, что его алименты больше никому не понадобятся…

Больше всего на свете Минтай Юрьевич любил деньги. Если бы не он, я был бы сейчас бедней на пять миллионов рублей.

Смешно, правда?

Интернет тогда еще работал.

Мы сгрудились у Димки за спиной, заглядывая в монитор. Понять что-либо мы еще не успели, поскольку высматривали в заголовках новостных сайтов название нашего города и не обращали внимания на прочие темы. Димка успевал читать больше нашего, но и у него цельная картинка еще не сложилась. Он открывал заинтересовавшие его материалы в новых окнах браузера, намереваясь ознакомиться с ними чуть позже, — он всегда так делал. Но одна новость заинтересовала его особенно. Я успел прочитать только слово «зомби», набранное крупным шрифтом, а торопыга Димка уже развернул во весь экран размещенный на странице видеосюжет.

Снят он был на камеру, встроенную в какое-то мобильное устройство, потому о качестве говорить не приходилось. Тем не менее, был он предельно понятен и пояснений не требовал — они, впрочем, присутствовали в виде бегущей строки.

— Совсем дядька умом тронулся, — скептически ухмыляясь, пробормотал Димка, наблюдая, как страшного вида мужик, вывалившись из кустов на ухоженную дорожку некой аллеи, набрасывается на дородную женщину, валит её на землю и начинает рвать зубами. Длился ролик ровно три минуты; за это время мимо «зомби» и его жертвы пробегали два спортсмена в наушниках, и проезжал один велосипедист. Потом в кадре появлялся негр в футболке до колен и с золоченой цепью на шее; он несколько раз подскакивал к людоеду, пинал его и тут же отбегал на безопасное расстояние, вопя что-то в сторону оператора и размахивая руками. Заканчивался ролик выстрелом: негр вытаскивал из-за спины небольшой блестящий пистолет и, ткнув стволом в затылок «зомби», спускал курок.

Сомнений не было — видео было снято где-то за границей, скорей всего в Штатах.

— Пишут, что это не единичный случай, — озвучила Оля то, что все и без нее уже успели прочитать.

— Шняга какая-то, — неуверенно сказал Минтай.

— Здесь ссылки на похожие ролики есть, — сказал Димка. — Сейчас откроем, глянем, что это за развод такой.

И вот тут электричество вырубилось — везде: во всем доме, во всем квартале, во всем городе.

Оля ойкнула, закрыла рот руками и прижалась ко мне.

Я чувствовал, как она трясется.

Оля нравилась всем.

Доброжелательная, услужливая, доверчивая и при том далеко не глупая — она могла осчастливить любого мужчину, тем более, что внешность у нее была под стать характеру. Среднего роста, длинноногая, фигуристая, большеглазая — с нее бы кавайных героинь аниме рисовать или сексапильных ангелочков. Мужчины оборачивались, когда она шла по улице — в шортах ли, в юбке или джинсах. А она, кажется, своего влияния на противоположный пол не замечала, или не придавала ему значения.

Она пришла к нам в фирму, когда ей исполнилось двадцать два года. Конечно же, мы не могли не взять такое чудо в свой коллектив — сперва на испытательный срок, а потом и на полную ставку. Работа у нее была несложная, но её было много, и она была разнообразная: сделать кофе на всех, собрать презентацию из готовых слайдов, разослать рекламу по адресам из базы, пообщаться с излишне настырным пользователем, поучаствовать в «мозговом штурме», отредактировать подготовленные безграмотными программистами тексты, перевести привезенные с выставки буклеты — Оля закончила филологический; Оля читала Гомера и Басё; Оля знала три языка, не считая родного русского. Мы опасались, что когда-нибудь наша Оля отыщет более престижную работу с большей зарплатой и бросит нас, но она, кажется, всем была довольна и не искала от хорошего — лучшего.

У нее и в личной жизни так же было: где-то в стороне от нас всех жил её парень, простой инженер с окладом в двенадцать тысяч рублей, автомобилем «Лада-Самара» и съемной малосемейкой на краю города. Что ей Димка с его четырехкомнатными хоромами, маздой и золотой цепью на шее? Что ей я? Или Минтай Юрьевич?

Она ко всем нам относилась одинаково.

Во всяком случае, поначалу…

Если бы не Оля, я, возможно, совсем разочаровался бы в людях. А это, учитывая обстоятельства, в которых мы все тогда оказались, ни к чему хорошему не привело бы.

Я так думаю.

— Пробки вышибло? — сам у себя спросил Димка, почесывая затылок. — С чего бы вдруг?

— Давай, схожу проверю, — тут же откликнулся Минтай Юрьевич.

— Э… Пока не стоит… Какие-то недобрые у меня предчувствия.

Димка подошел к задернутому окну, глянул за штору. Что-то в Димке изменилось — я видел это, чувствовал: он будто игру какую-то затеял.

— А ведь сегодня первое число, — сказал Димка зачем-то. И пояснил, всё еще глядя в окно:

— Первое, апрель — никому не верь.

— Ролик — розыгрыш? — спросил я.

— Ролик, скорее всего, вирусная реклама какого-то нового фильма, — сказал Димка. — Не зря он в топе новостей висел — проплачен, наверняка.

— А что там еще писали? — спросил Минтай, подвигаясь ближе к погасшему монитору. — Ты так быстро листаешь, что я кроме этого зомби ничего и не успел увидеть.

— Я, в общем-то, тоже, — признался Димка. — Что-то про исчезновение людей было. Про какие-то самосуды. И про неизвестную болезнь. Всё как обычно… Хотя… Конечно… — Он хмыкнул.

— Что? — спросила Оля.

— Если бы мы были героями фильма ужасов, я бы, пожалуй, немедленно вооружился.

— Хватит нас тут пугать, — строго сказал я ему. — Сегодня первое апреля, а не тридцать первое октября.

Димка зловеще расхохотался, пуча глаза и загребая руками воздух перед собой. Осекся, помрачнел. Сказал угрюмо, нас всех оглядывая:

— Если честно, я не понял, что происходит. Электричества, похоже, во всем квартале нет. И затишье какое-то странное. Наш двор всегда был спокойным, но не настолько же… А самое странное, знаете что? Новости на сайте — вчерашние. Все до единой!

— Опять пугаешь?

— Предостерегаю! — подвывая, сказал валяющий дурака Димка.

Никто, конечно же, в надуманную опасность не поверил. Но жутко было всем, тем более, что на улице начинало темнеть, и в просторных залах квартиры сгущались самые настоящие первобытные сумерки. Еще свежи были впечатления от фильма про мертвецов, да и короткий, якобы документальный ролик не забылся. А тут еще девчонки о подозрительном типе, мнущемся на лестничной площадке, вспомнили. Он, впрочем, уже куда-то делся — об этом доложил Димка, заглянув в дверной глазок.

Город медленно тонул во тьме, только местами на небо наплывало какое-то мутное зарево. Димка отыскал в ящиках комода ароматические свечи разных калибров, расставил их по гостиной и зажег. Мы часто подходили к окнам, видели в далеких черных прямоугольниках редкие зыбкие отсветы, понимали, что мы не одни такие, — и нам становилось чуть спокойней. Не зная уже, чем себя занять, мы начали строить разные предположения о случившемся — будто в города играли. Вспомнили о террористах, о бомбежке Белграда, об авариях на подстанциях, о Чернобыле, Бхопале, бермудском треугольнике и шхуне «Мария Селеста». Я выдвинул теорию, что, пока мы беспробудно здесь праздновали, над городом наблюдался звездный дождь необычайной красоты, и все, кто его видел, сейчас слепы и беспомощны.

На меня поглядели, как на дурака.

— Вот что, — сказал Димка, ковыряясь в светодиодном фонарике китайского производства. — Оставайтесь вы сегодня у меня. Переночуем, перекантуемся, а утром на свежую голову во всем разберемся. Если это действительно нашествие зомби, что ж… — Димка хохотнул, давая понять, что его слова не нужно воспринимать всерьез. — Тогда будем вести себя соответсвенно. Как в кино.

— Это как же? — спросила весь вечер молчавшая Таня. — Начнем искать печенье «Твинки»?

Димка удивленно на нее взглянул, вскинул бровь и одобрительно хмыкнул.

Кажется, Таня удачно пошутила.

Кажется, её шутку понял один Димка.

Я не знаю, что рассказать о Тане, кроме того, что уже было сказано выше.

Впрочем, вот: эта девушка часто делала то, чего от нее не ждали. А от нее, в общем-то, никогда ничего не ждали. Всегда и всюду она казалась лишней и ненужной. Она была балластом.

Но если бы не Таня, мы, наверное, так бы и не поняли, чего нам следует бояться пуще смерти.

Спасибо тебе, Танюша.

Спать мы все устроились в гостиной, благо здесь имелись два дивана и несколько широченных кресел. Но сон не задался, очень уж эмоциональный выдался вечер. Часа полтора, наверное, продолжались наши тихие разговоры, и только Минтай с Катей не участвовали в беседе — они, хихикая, занимались друг другом. Эта парочка первой и заснула — к нашему общему облегчению.

Ночью кто-то сильно и долго стучал в дверь квартиры. Димка даже вставал, зажигал свечу, топтался с ней в коридоре, прислушиваясь к доносящимся с лестничной площадки звукам. Заглядывать в глазок он боялся.

На улице тоже было неспокойно: часа в три где-то неподалеку что-то глухо взорвалось; ближе к утру я слышал какие-то истошные вопли; а на рассвете нас разбудил дружный вой автомобильных сигнализаций. Свалившись с постелей, не продав глаза, мы сгрудились у окна, заглядывая во двор. Там внизу ворочался среди припаркованных автомобилей красный тонированный «Кашкай». Морда его была разбита, бока заметно помяты, зад ободран. Мы видели, как с детской площадки бросились к автомобилю два человека — те самые, которых мы еще вчера приметили. «Кашкай» сшиб одного, переехал другого и вырвался на свободу, опрокинув на бок старенькую «Оку» и развернув чёрный «Меган».

Завыл, вибрируя, лежащий на стеклянном столе брелок с ключами.

— Это же моя машина! — спохватился Минтай Юрьевич.

— Он их сбил! — задохнулась Оля. — Вы видели? Видели?!

Пострадавшие дергались на асфальте, возились, будто пробуя встать на переломанные ноги. Димка растолкал нас, лег грудью на подоконник, сплющил нос о стекло.

— Знаете что, ребята, — протянул он, видя что-то, чего не замечали мы. — А я на месте водителя, пожалуй, поступил бы так же.

— Кто-нибудь, позвоните в милицию, — громко потребовала Оля. — И в скорую!

— Думаю, милиция нам не ответит, — мрачно сказал Димка. — А скорая, подозреваю, никому там не поможет. Кажется, началось то самое, о чем я всегда мечтал.

— Что именно? — спросил я, зная ответ.

— Конец света, — сказал Димка. — На розыгрыш это уже не похоже. — И он показал пальцем куда-то вниз.

Я прижался щекой к холодному и влажному стеклу, пытаясь увидеть, что же такое узрел там Димка.

Я увидел. И крепко вцепился в подоконник.

— О, Господи… — простонал Минтай.

По прилегающему к дому тротуару, по черному асфальту, который даже зимой оставался голым из-за проложенной под ним теплотрассы, по квадратам «классиков», детским рисункам мелом и потертой надписи «Натусик, я тебя люблю» брели невесть откуда взявшиеся люди.

Возможно, они вышли из гаражного массива, что находился за углом нашего дома. Может быть, они выбрались из подвала или какого-то подъезда. Не знаю.

Они шли, точно как шли те зомби в фильме — подволакивая ноги, пошатываясь, неуклюже поводя руками.

И они все горели.

3. Год нулевой. Апрель. «Кто там?»

В десять часов утра Оля пробормотала:

— Нужно что-то делать, — и пошла на кухню ставить чайник.

Мы не пошевелились. Мы сидели перед выключенным телевизором, и тупо чего-то ждали. Всем было ясно, что в незамеченные нами дни мир страшным образом переменился. Но принять сей факт и поместить его в голове не получалось.

— Может, война? — неуверенно предположил Минтай.

— Война с марсианами, — буркнул Димка и, дохлебав пиво, бросил бутылку под ноги. Он снова был пьян. — Отравляющие облака, испепеляющие лучи, шагающие треножники.

— Жюль Верн, — сказала Катя.

Никто не стал возражать.

Разговаривать не хотелось — разговор угнетал. Молчание тоже давалось нелегко. Делать что-то было попросту страшно — бездействие казалось более уютным и безопасным. Мы ведь уже пробовали кое-что предпринять, и всякий раз наши надежды оборачивались разочарованием.

Пока работала сотовая связь, мы пытались хоть куда-нибудь дозвониться: родным, знакомым, в милицию и скорую помощь, в пиццерию, в службу такси, в зоопарк. Где-то отвечал автоответчик, чья-то линия была занята, какие-то абоненты объявлялись недоступными. Но чаще всего трубку просто никто не брал, и мы подолгу слушали длинные гудки или неуместно веселые мелодии, надеясь, что их сейчас — вот-вот — прервет хоть чей-нибудь живой голос.

Минтай Юрьевич времени на звонки не тратил. Он, никому ничего не сказав, вышел в интернет со своего модного прожорливого смартфона, но посадил аккумулятор прежде, чем смог разобраться в закладках «Оперы-мини». Единственной страницей, которую ему удалось открыть, была его страничка на «мобильных одноклассниках». Единственной новостью, которую он узнал в результате недолгих манипуляций, была новость о том, что кто-то оценил его фото на пятерку с плюсом.

Если бы Минтай вовремя позвал Димку, вместе они, возможно, и успели бы хоть что-то вытянуть из умирающего смартфона. Но Димка на тот момент был занят. Он откопал на антресолях старый радиоприемник с батарейками, закисшими в советское, видимо, еще время, и пытался его реанимировать. Кухонным ножом Димка зачистил позеленевшие контакты, выдул едкую пыль и подключил к приемнику новый источник питания, на скорую руку сляпанный из скотча, проводков от елочной гирлянды, канцелярских скрепок и россыпи пальчиковых батареек, добытых из пультов ДУ.

Починенное радио хрипело и щелкало. Но человеческих голосов в эфире нам найти не удалось. Только встретившееся бодрое попискивание морзянки несколько нас обнадежило — пока Димка не сказал, что эти повторяющиеся сигналы, скорей всего, генерируются автоматически, без участия человека.

Вот тогда мы и сели перед телевизором, подавленные, растерянные и напуганные.

А когда Оля ушла на кухню ставить чайник, пьяный Димка с тоской поглядел ей вслед и сказал:

— Всё идет не так.

Я вяло кивнул; я был полностью с ним согласен: еще вчера я не сомневался, что наши с Катей отношения все же закончатся свадьбой. А сегодня…

— Телефонные сети должны быть перегружены. — Димка начал загибать пальцы. — Телевизор и радио должны информировать население о произошедшем. В городе должна находиться армия. Электричество должно быть, потому что стратегические объекты должны охраняться. — Его язык заплетался. — А электростанции — это стратегические объекты… — Он помолчал, думая о чем-то. И повторил:

— Всё идет совсем не так.

С кухни, держа в опущеной руке свой розовый мобильник, вернулась Оля. Она присела на краешек дивана рядом со мной и тихонько сказала:

— Мне пора идти.

Это было так неожиданно, что все повернулись к ней, и кто-то даже привстал, а Димка хихикнул и захлопал в ладоши, будто радуясь удачной шутке.

— У меня мама, — потупившись, объяснила Оля. — И папа… Я обещала им не задерживаться… У меня три пропущенных звонка… Я не видела… А теперь… — Она всхлипнула. — Они не отвечают…

Оля закрыла лицо руками и заплакала.

Все молчали, смотрели на нее и даже не пытались хоть как-то её утешить.

— Их всех, возможно, эвакуировали, — неожиданно внятно проговорил Димка. — Но скорей всего… — Он выбрался из кресла, пнул пивную бутылку и едва не упал. — Но скорей всего, их уже нет в живых.

— Да что ты такое говоришь?! — возмутилась побледневшая Таня.

Димка резко к ней повернулся, явно собираясь сказать что-то злое в ответ. Но не успел.

Мобильник, который Оля крепко сжимала в мокром от слез кулачке, вдруг заверещал, вибрируя. Оля взвизгнула, взмахнула руками — розовый телефон взмыл к хрустальной люстре, ударился о потолок и развалился на куски. Мы так и не узнали, был ли это звонок от родителей, извещение о новой эсэмэске или напоминание органайзера. Оля утверждала, что рингтон с поросячьим визгом она ставила только для входящих с незнакомых номеров. Но родители или кто-то из близких вполне могли воспользоваться чужим телефоном.

Как бы то ни было, но тот резкий звонок вывел нас всех из состояния угрюмой аппатии.

И мы решили действовать.

Но прежде надо было выработать хоть какой-то совместный план. Тут-то и возникли первые трудности. Оказалось, что у каждого из нас свое понимание ситуации; выяснилось, что все мы по-разному видим решение свалившихся на наши головы проблем.

Минтай полагал, что нам никуда не нужно соваться. Он с пеной у рта доказывал, что мы должны тихо сидеть в запертой квартире и ждать спасения. Для пущей убедительности он выдумывал наглядные, как ему мнилось, образы: сравнивал, например, город с минным полем и призывал дождаться саперов. А в том, что они рано или поздно появятся, он не сомневался. Минтай призывал сделать запас воды, пока она течет из крана, — вот это было действительно разумно. Мы успели налить большую кастрюлю и половину ванны, прежде чем смеситель захрипел, и ослабевшая струйка холодной воды иссякла окончательно. Некоторые другие советы Минтая тоже показались нам небесполезными: мы составили список имеющихся в квартире продуктов, плотно задернули шторы, выгребли из шкафов всю теплую одежду. А вот вывешивать за окно простынь с надписью «здесь люди» Димка запретил категорически.

— Ты уж прямо напиши «здесь еда, питье и девки», — сказал он довольно грубо.

У Димки имелся свой план. Он считал, что первым делом мы все, и девушки в том числе, должны хорошенько вооружиться и экипироваться. Он даже перечислил несколько точек, где это можно будет сделать: районный отдел милиции, управление службы судебных приставов, тир университета, магазины «Охотник» и «Динамо». Добытым оружием Димка планировал набить имеющиеся у нас автомобили: свою «мазду», «меган» Минтая и мою «десятку». Всё, что не поместилось бы в машинах, он собирался спрятать в надежном месте, и лучше бы не в одном. «С оружием в руках, — обещал нам Димка, — каждый из нас станет боевой единицей, а наша компания превратится в грозный отряд — по крайней мере, в глазах простых обывателей». Димка рассказал нам про схроны, оборудованные в развалинах кирпичного завода, и про место сбора, куда должны были подтянуться его приятели с оружейных и выживательных интернет-форумов. Димка предсказывал, что через пару дней в городе начнется бандитский разгул. Он планировал как можно скорей сколотить свою банду — банду хороших людей.

Мне было смешно его слушать. Но сам я на тот момент ничего не мог предложить. Идея перебраться в дикую глушь еще не приходила мне в голову. У меня вообще никаких идей не было. Я лишь понимал, что прежде, чем планировать что-то, и уж тем более действовать, надо как следует во всем разобраться. А всё, что мы знали, что видели: вымерший город, отсутствие электричества, тишина в радиоэфире, видеоролики на ютюбе и даже охваченные огнем, разбредающие по двору фигуры, — всё это, скорей, рождало множество вопросов, нежели давало хоть какие-то ответы.

Это только Димке всё уже было ясно. Я же никак не мог поверить в его теорию всеобщего внезапного конца. Как не мог поверить в предательство Кати.

— Надо кого-нибудь найти, — сказал я. — Ночью мы видели огни в окнах. Значит в городе есть и другие люди. Они могут знать больше нашего.

— Эти твои люди завтра пойдут громить магазины, — недовольно заметил Димка. — Послезавтра начнут убивать друг друга. А к концу недели перестанут быть людьми.

— Нам только нужно немного подождать, — вкрадчиво проговорил Минтай.

— Я хочу к маме, — тихо сказала Оля.

В квартире уже ощутимо холодало. Выстывал весь дом. Ток жидкостей в его трубах прекратился, из проводов ушло электричество, в кухонные плиты перестал поступать горючий газ. Было удивительно тихо — как в деревне зимней ночью. Только в стояках канализации еще что-то шуршало, бурлило и шумело.

Огромный восемнадцатиэтажный дом превратился в покойника с бурчащими гниющими кишками. Тот долгий день, как я сейчас понимаю, многое для нас определил. Это был один из тех ключевых дней, когда мы должны были сделать некий выбор, влияющий на дальнейшее развитие событий. Такое встречается в некоторых компьютерных играх — ты разносишь из крупного калибра лезущих на тебя монстров, и вдруг всё замирает, тускнеет, а на экране появляется надпись — куда теперь? Направо, налево? Бросим друга или попробуем отбить его у врага? Примем предложенную помощь или откажемся, опасаясь предательства? Поднимемся на крышу или спустимся в подвал?..

Мы не пошли на крышу. И в подвале нам нечего было делать. Мы решили покинуть квартиру, чтобы найти того, кто сможет ответить на наши вопросы.

В тот день мы еще не осознавали всей опасности подобной вылазки. Мы не собирались выходить на улицу, и потому чувствовали себя защищенными. Мы всего лишь планировали пройти по лестнице, стуча в запертые квартиры. Но мы не учли, что обесточенный домофон отпирает дверь подъезда, — мы совсем забыли об этом…

Тот долгий день вправил нам мозги и многое расставил по своим места. Только мы этого еще тогда не понимали. — Я выхожу первый, — деловито сказал Димка, еще раз поглядев в дверной глазок. — Брюс, ты идешь за мной. На площадке сразу же разделяемся — ты проверяешь четыре нижних этажа, я проверяю четыре верхних. Если всё чисто, не задерживаемся и сразу возвращаемся сюда. Остальные ждут здесь, наблюдают и придерживают дверь, чтобы она не захлопнулась. Всем всё ясно?

Димка держал в руке четырехзарядную «Осу». Моим оружием была обычная деревянная швабра.

Минтай проворчал что-то — кажется, он был недоволен доставшейся ему ролью. Но менять что-то сейчас было поздно — Димка уже отпер дверь, выглянул наружу и объявил, не оборачиваясь:

— Всё тихо.

Он шагнул за порог. Я поспешил за ним.

Нам потребовалось полторы минуты, чтобы проверить верхние и нижние этажи. Ничего подозрительного мы не заметили. О чем и отчитались, вернувшись к ожидающим нас товарищам — Минтая, понятное дело, товарищем я уже не считал.

— Теперь идем по квартирам, — напомнил Димка. — Стучим во все двери. Если кто-нибудь откликнется, пытаемся вызвать его на разговор. Оля, ты со мной. Брюс, бери в напарники Юрьича…

Наверное, мое лицо здорово изменилось, а может Димка и сам понял, что сморозил глупость. Он осекся, закусил губу. Я понимал — он хочет быть с Олей; отдать её мне, чтобы самому остаться с Минтаем, — такой вариант его не устраивал. Выход предложила Катя:

— С Мишей пойду я, — заявила она. — Вы идите втроем. А подержать дверь, думаю, сможет и один человек. — Она кивнула на Таню.

— Пожалуй, — согласился Димка, не слишком, впрочем, довольный моей компанией; он, как-никак, рассчитывал остаться с Олей наедине — у него всё на простецкой конопатой роже читалось. Проницательная Катя это, конечно, тоже заметила, ухмыльнулась, подмигнула мне. И я, забывшись, чуть было ей не ответил, но вовремя спохватился, набычился, отвернулся.

Да как она вообще могла?! С Минтаем! После всего, что между нами было! Да еще тут, когда я находился, можно сказать, за стенкой!..

Я украдкой на нее глянул.

Она продолжала на меня смотреть — пристально, прямо, с улыбкой, с любопытством.

Я вспыхнул, опустил взгляд. Сказал сердито, швабру свою тиская, будто задушить её стараясь:

— Ладно, хватит тут мяться, пошли уже.

Сейчас я в толпу зомби был готов ворваться, лишь бы не стоять здесь, рядом с веселящейся изменницей. Вот и вышло, что в первую дверь постучал я — сильно постучал, крепко — не рукой, а рукоятью швабры. Прислушался: тишина, как в склепе. Стукнул еще раз. Прокричал:

— Есть там кто?!

В соседнюю дверь забарабанил Димка. Оля стояла рядом с ним, заметно смущалась, — должно быть представляла, что будет говорить, если на шум из чужой квартиры выглянут незнакомые люди. Еще больше смущалась Таня — она была похожа на улитку, готовую спрятаться в раковину, и у меня, помню, даже сомнение тогда возникло, разумно ли мы поступили, оставив её одну сторожить наши тылы, наш единственный путь к отступлению.

А может это не сомнение было, а предчувствие. Ведь и часа потом не прошло, как мы оказались в ловушке.

Пока же мы чувствовали себя в относительной безопасности — бесстрашно стучали в запертые двери, кричали, прислушивались, не раздастся ли какой звук с той стороны. И шли выше, на следующий этаж. Удивлялись вслух, куда это все делись; гадали, почему такая тишина может быть — то ли мы пропустили эвакуацию, то ли все затаились, то ли вымерли разом… Иногда нам казалось, что по ту сторону двери, притаившись, стоит кто-то. Один раз мы слышали какой-то шум, будто упало что-то тяжелое, но не твердое. Пару раз нам чудилось, что кто-то трудно и неровно дышит, прислонившись к двери. А подходя к одной из квартир на двенадцатом этаже, мы успели заметить, как медленно опустилась, а потом так же медленно поднялась дверная ручка, но запертая дверь так и осталась закрытой, и у нас сложилось ощущение, что кто-то просто не может справиться с замком. Мы стучали, звали, просили ответить, спрашивали, что вообще произошло, говорили, что нам нужна помощь, и сами обещали помочь… Никто не отозвался, не откликнулся — ни здесь, ни раньше, ни позже.

Мы прошли уже шесть этажей, считая от нашего, и планировали подняться на седьмой, когда внизу раздался истошный визг. Кричала Таня — мы все почему-то сразу это поняли.

— Бежим! — рявкнул Димка, но его запоздавшая команда была лишней — мы уже неслись вниз, прыгая сразу через несколько ступенек, на поворотах хватаясь за громыхающие перила. Я опередил Димку на целый пролет, и первый увидел Таню. Она стояла там, где мы её оставили; лицо ее выражало крайнюю степень ужаса — у меня волосы на загривке поднялись дыбом, и в животе похолодело, когда я заглянул в ее широко открытые глаза. Таня уже не визжала, из ее перекошенного рта вырывался сдавленный сип, а в горле будто кипящая вода клокотала. Тот, кто напугал девушку, находился здесь же, на площадке — в трех шагах от Тани. Он не двигался, словно бы визг его оглушил. Дурно пахнущий, грязный с ног до головы, с разбитым опухшим лицом, похожим на страшную маску — он стоял, чуть покачиваясь, и тихо жутко похрюкивал. Его мутные заплывшие глаза ничего не выражали — больше всего они походили на потускневшие поцарапанные пуговицы. Гадать, откуда взялось это существо, не приходилось — дверь в квартиру напротив была распахнута настежь; именно с этой квартиры мы начинали обход, именно в эту дверь я стучал ручкой швабры. Из могильно-черного проема тянуло затхлой кислятиной.

Я прыгнул между Таней и страшным подобием человека, выставил перед собой швабру. В тот же миг Димка слетел со ступеней, мигом оценил обстановку и вскинул «Осу», держа ее двумя руками.

Внизу звонко шлепали фирменные ботинки Минтая — он тоже спешил на крик. Гремели и лязгали перила.

Голова жуткого человека медленно повернулась, глаза-пуговицы уставились на Димку. Открылся окровавленный рот:

— Ты чо, Демон?

Я не поверил своим ушам — существо разговаривало.

— Серый? — неуверенно пробормотал Димка.

— Ну, Серый, и чо? Не признал, что ли, корефана? Попутал, да? Да убери ты волыну свою тупорылую, чо!

Димка опустил «Осу». Сказал, глупо ухмыляясь:

— Ты в зеркало-то свою рожу видел? Тебе Оскара за спецэффекты давать можно!

На лестнице показался Минтай. Он остановился на ступеньках, тяжело дыша, нас разглядывая, понять пытаясь, что тут происходит. Придержал за руку подоспевшую Катю.

— Это он, — шепнула мне Оля. — Это его мы видели в глазок.

Я вспомнил, что Димка рассказывал про самогонщика Серегу и про его жену, сгоревшую в постели.

— Все нормально, — шепнул я Оле в ответ. — Уведи Таню, успокой. Подождите нас дома.

— Хорошо.

— Ну что тут у вас? — решился подать голос Минтай.

— Да вот, сосед нашелся, — сказал Димка. — Только он, походу, и сам ничего не знает.

— Крест на пузе! — подтвердил опухший сосед. — А я чо вышел-то. У меня там в туалете хрень какая-то. Вы бы глянули, может подмогнули бы по-соседски, а? Я налью за беспокойство, у меня осталось.

— А что там у тебя в туалете? — подозрительно поинтересовался Димка.

— Да чушка какая-то. Я уж ее ножиком потыкал — а все равно не понял, что это за хрень такая.

— Чушка? — переспросил Димка. — Слышай, а ты там, случаем, никого не прирезал?

— Не-е! — замахал руками Серый. — Чо я, отмороженный какой? Чушка там! Вот с тебя ростом, — Он показал на меня.

— Ладно, — решил за нас всех Димка. — Пойдем, глянем. Но только быстро. Серега пил неделю без просыху: начал у своего приятеля Славика, живущего в частном доме за гаражным массивом, закончил в своей квартире. Что было между началом и концом, он помнил смутно. Хорошо помнилась только ночная уличная драка возле киоска, в которой какие-то малолетние наглые ушлёшки расквасили Сереге лицо, намяли бока и облегчили его карманы. Крепко побитый Серега, немного отлежавшись за киоском, приковылял домой, где его дожидались приятели, — их, вроде, было уже пятеро. Подлечив пострадавшего хозяина спиртным, гости возжелали мести, но дальше разговоров дело, кажется не пошло. Еще Сереге неясно помнились какие-то предупреждения по телевизору — Славик постоянно ругался, что выходной день, а глядеть нечего, и кидался в экран килькой пряного посола, цепляя ее пластмассовой вилкой.

Потом был очередной провал.

Очнулся Серега в тихой пустой квартире: электричества не было, радио молчало, все приятели куда-то сгинули, оставив после себя разгром и бардак. Хлебнув закисшего рассола, побродив по квартире, похожей на помойку, Серега лег на диван умирать. Поумирав два часа, он все же решил сделать в этом мучительном деле небольшую передышку и сполз с дивана, когда какой-то придурок (вообще-то это был я) заколотил в дверь. Отвечать на стук Серега не собирался. Стеная, задевая плечами косяки, он вышел на кухню и долго искал там воду — в чайнике, в кастрюлях, в стаканах. Воды нигде не было, даже из крана ни разу не капнуло, как Серега ни крутил вентили. Вот тогда он и вспомнил о бачке унитаза. Но дверь туалета почему-то оказалась заперта. Серега, стараясь ее открыть, оторвал ручку и лишь после этого сделал то, что нужно было сделать сразу — подсунув лезвие кухонного ножа в щель, поднял и сбросил крючок запора с петли. Дверь открылась. Томимый жаждой Серега ввалился в темный тесный закуток и сразу налетел на что-то большое, жесткое и теплое — на чушку.

Чушка преградила Сереге путь к унитазу, и он сразу же её возненавидел…

— А вы потрогайте её, — предложил нам хозяин квартиры. — Она как живая.

Мы, морщаясь от кислой вони, стояли в коридоре перед открытым туалетом, и недоуменно разглядывали раскорячившуюся в узком пространстве «чушку».

— В твоей грязи, — пробормотал Димка, — и не такое завестись может.

Мне почему-то было очень страшно, но я хихикнул.

— Что это вообще такое? — спросил Минтай, не подходя близко. Он демонстративно зажимал нос пальцами, отчего голос его делался похожим на гнусавую озвучку старого видеофильма.

Темно-серый кокон высотой в человеческий рост не то стоял, придерживаемый сплетением белёсых нитей, не то висел на них. Так могла бы выглядеть жертва какого-нибудь гигантского паука — вроде Шелоб из «Властелина колец». Только вот кокон этот, если верить Сереге, был монолитен и прочен, как бетон, а паутина, в которой он висел, не поддавалась ножу и сама резала руки.

Я увидел нечто цветное, торчащее в теле кокона, и подался ближе — это был туалетный ёршик. Я тронул его шваброй и совсем чуть-чуть надавил. Ершик неожиданно легко отвалился, а «бетонный» кокон, хрустнув, лопнул сразу в нескольких местах.

— Черт, — сказал я.

— Ты же говорил, он крепкий, — попятившись, пробормотал Димка.

— Ага, — подтвердил удивленный Серега. — Я его ножом ковырял, и молотком по нему стучал, а он не поддавался.

От верхней части кокона отвалился здоровенный кусок. Неприятный кислый запах усилился. И нам всем показалось, что в неровной дыре что-то шевельнулось.

— Не нравится мне это, — сказал Димка, держась за свою «Осу».

— Похоже на яйцо, из которого кто-то вылупляется, — сказал Минтай.

— Нет, — медленно проговорил я. — Этот кокон похож на кокон. На куколку. Понимаете?

— В куколку превращается гусеница, — поделилась своими знаниями Катя. — А потом из куколки выбирается бабочка.

— Закрывайте дверь! — заорал вдруг Димка, напугав нас всех. — Запирайте! Да не стойте же вы! Быстрей!

Еще один кусок выпал из «чушки», рассыпался у моих ног. Я, не думая, ткнул в образовавшуюся дыру шваброй и почувствовал ответный удар — внутри кто-то был, и ему моя бесцеремонность явно не понравилась.

— Там внутри, похоже, человек, — сказал я. И позвал, догадываясь, что ответа не получу:

— Эй! Кто там?!

Все замерли. Даже Димка остановился.

Мы услышали шум внутри кокона — будто, действительно, гигантская бабочка скребла лапками, шуршала смятыми крыльями, отыскивая выход из своей темницы.

А потом эта «бабочка» сипло зарычала, кокон начал разваливаться, нити, что удерживали его вертикально, принялись рваться. Димка опять завопил про дверь, потянул меня назад, едва не опрокинув, — но я все же успел увидеть, как из рассыпающейся «чушки» неуклюже выбирается страшное уродливое существо.

— Зомби! — заорал я, вспомнив Димкины фильмы.

Дверь захлопнулась; я все же упал; едва не придавив меня, с грохотом завалился на бок стоящий рядом тяжеленный шкаф — Димка и Серега баррикадировали выход из туалета.

— Зомби, — растерянно повторил я и, повернувшись, увидел, как из комнаты выходит в коридор еще одно такое же существо, с ног до головы обсыпанное серой пылью. Наверное, глупо было называть этих обращенных словом «зомби» — они, всё же, не живые мертвецы и не одурманенные ядом рабы. Но — что вышло, то вышло. Я потом не раз думал, какое название лучше подошло бы для этих тварей. Так и не определился.

Не слишком расторопные, многочисленные, вечно голодные, сильные, невероятно живучие и тупые — зомби и есть. Они тошнотворно воняют кислятиной, их слюна ядовита, их жвалы легко перемалывают любую человеческую кость — я видел, как эти твари раскусывают людям головы: хрясь — и всё! А самое жуткое, с моей точки зрения, это то, что обратившиеся зомби остаются похожими на тех, из кого они обратились. Происходит так, скорей всего, из-за малого времени метаморфозы — всего-то за три-четыре часа в коконе выпекается монстр, похожий на соседа, родственника, на твою жену, мать или ребенка. Или на тебя — если это тебе сегодня не повезло, если это ты вдруг почувствовал смутное беспокойство и, обильно потея серой слизью, начал искать уединенное место.

Мерзкие твари. Я не хотел бы стать таким.

С тем зомби, что вошел в коридор и направился к нам, разобрался Димка. Действовал он решительно: отстранив Таню, быстро двинулся монстру навстречу. Когда между ними оставалось полтора метра, и чудище, урча, уже тянулось к живому двуногому мясу, Димка вскинул «Осу» и влепил все четыре пули в отвратительную слюнявую пасть, похожую на жвала насекомого, — брызги так и полетели. Но этого показалось Димке недостаточно. Не слишком доверяя травматическому оружию, он отобрал у оторопевшего Сереги нож и с размаху всадил его в глаз «покойнику» — фильмы про ходячих мертвецов научили Димку, как правильно обращаться с зомби.

— Во дает! — восхитился Серега.

Чудище, щелкая челюстью, завалилось назад.

Димку вырвало.

Из туалета неслись жуткие звуки. Заблокированная шкафом дверь вздрагивала и понемногу открывалась — этого никто не замечал. Все смотрели на поверженного, но еще живого зомби — он корчился на полу, размахивал конечностями, в его пасти хлюпала коричневая пена.

— Откуда он взялся? — отплевываясь и вытирая губы, спросил Димка. — Серый, ты дверь за нами закрыл?

— Обижаешь, братан! Закрыл и запер!

— Точно? Тогда этот откуда приперся?

— Да он, наверное, тут где-нибудь прятался, — сказал Серега. — В квартире. Это же приятель мой, я рассказывал про него. Славик это.

— И сколько, говоришь, у тебя собутыльников было? — бледнея лицом, спросил Димка.

— Пятеро, вроде.

— Вот, черт, — сказал Димка и трясущимися руками принялся торопливо перезаряжать «Осу».

Квартира у самогонщика Сереги была большая. Ему много раз предлагали её продать и взять что-нибудь более скромное, но он, напуганный рассказами о «черных» риэлторах, охотящихся за одинокими алкоголиками, про подобные сделки и слышать ничего не желал. Тем более, что не очень давно придумал, как получать с лишней площади доход, — две комнаты из четырех Серёга сдал под склады каким-то армянам с рынка. Они не слишком его беспокоили, появлялись не чаще раза в неделю, что-то быстро забирали, что-то приносили, исправно платили деньги и в жизнь хозяина квартиры не лезли. Ну и Серега в сданные комнаты почти не совался. Нечего ему там делать было — в одной из них сгорела его гражданская жена, другая для жилья и вовсе была непригодна: в ней отсутствовали батареи отопления, а вместо оконных стекол были вставлены куски фанеры и картона; даже свет здесь не включался из-за неисправной проводки — армяне ходили в эту комнату с фонариками.

Судя по следам, именно оттуда и выбрался в коридор переменившийся Славик.

— Ну уж нет, — сказал Димка, с опаской посматривая в сторону приоткрытой двери. — У нас тут не кино, так что туда мы не пойдем.

— А может спалить здесь всё? — предложил я, и сам понял, какую глупость сморозил, — огонь весь дом может охватить, пожарных-то в городе нет.

— Чо ты ляпнул, чудило?! — заволновался Серега. — Какое спалить! С меня армяне три шкуры сдерут!

— Да нет уже никаких армян, — спокойно заметил Димка. — Идем ко мне, там решим, что делать дальше.

Он стоял на ковре, которым мы накрыли недобитого зомби, — тот всё еще дергался, пусть и не столь активно.

Перепуганная Катя жалась к стенке. Её оберегал вооружившийся молотком Минтай — выглядел он довольно комично, в первую очередь из-за инструмента: молоток был маленький, почти игрушечный, а Минтай держал его двумя руками.

Я встал рядом с Димкой и, даже не глядя, почувствовал, как шевелится под тяжелым ковром страшный Славик, которого восемь пуль из травмата и воткнутый в глазницу нож так и не смогли успокоить.

— Я через него не полезу, — заявила вдруг Катя.

Димка холодно на нее поглядел, сказал равнодушно:

— Как хочешь.

Я вдруг понял, что уже какое-то время не слышу звуков из туалета. Тот, кого мы там заперли, больше не пытался вырваться наружу. Меня это насторожило.

— Юрьич? — позвал Димка нашего начальника. — Ты идешь?

— Да-да… Сейчас… — Минтай привлек к себе Катю, приобнял ее, что-то зашептал ей на ухо — кажется, уговаривал следовать за ним. Мне стало противно смотреть на эту парочку, и я отвернулся. Вспомнив о пропавших собутыльниках Сереги, заглянул в проходную комнату, где у некрашенных чугунных батарей выстроились бутыли с брагой. Приметил на шифоньере лыжи, подумал, что лыжные палки больше походят на оружие, нежели моя швабра. Оглянулся на Димку, на Серегу — минута-другая у меня еще была. И я, не теряя времени на раздумья и колебания, бросился в комнату к шифоньеру, схватил стул, передвинул, залез на него, потянулся наверх…

Лыжные палки были просто отличные — крепкие, по-советски кондовые, с острыми двухсантиметровыми шипами на концах, с резиновыми рукоятками. Я сразу отломал пластмассовые кольца и отбросил ненужную больше швабру. Пробуя получившуюся пику, легонько стукнул в дверцу шифоньера. Она скрипнула и открылась. Мне в ноздри ударил кислый запах, к которому я, вроде бы, уже притерпелся. Серая пыль выплеснулась из шкафа. Звеня, выпала металлическая перекладина, разлетелись по полу деревянные вешалки-«плечики». В коридоре что-то заорал Серега, заругался вычурным матом. И я увидел, как в глубине шкафа, стряхивая с себя рваную и мятую одежду, поднимается сутулая, нескладная фигура.

Я завопил, ткнул её пикой и бросился назад к товарищам.

Зомби выпал из шкафа и медленно, совершая какие-то странные телодвижения всем телом, пополз за мной — кажется, у него не было одной ноги.

— Уходим! — проорал я, ворвавшись в коридор. — Уходим все! Быстрей!

За секунды моего отсутствия здесь ничего не изменилось: Катя и Минтай так и стояли на месте, ни о чем, видимо, не договорившись; Димка попирал ногами похороненного под ковром зомби, а рядом, ругаясь, топтался опухший и разящий перегаром Серега.

— Там еще один, — крикнул я.

— Вижу, — озабоченно отозвался Димка. Но смотрел он не в проходную комнату, откуда я выбежал. Он смотрел в конец коридора. Туда, где находился туалет. Дверь туалета была приоткрыта, и в проеме ворочался, пытаясь дальше подвинуть шкаф, уже знакомый нам зомби.

— Это же Павлик, — икнув, обрадованно сказал Серега. — Ну точно, чо! — Он хлопнул себя ладонью по лбу. — Я и гляжу, рожа знакомая. Павлик из третьей квартиры, у него «Ока» всегда сигнализацией выла. А там Семеныч ползет — ему ногу из-за курения отрезали.

— Да хватай ты бабу свою! — теряя остатки терпения, заорал Димка Минтаю. — Тащи скорей! Сейчас Павлик из гальюна выберется! И вам кранты!

Вот это «бабу свою» здорово меня задело — я даже поморщился.

— Всё, мы уходим, — решил Димка. — Брюс, отпирай!

Я кивнул, заметив, что Катя и Минтай наконец-то зашевелились, перепрыгнул через накрытого ковром зомби и бросился к входной двери. Отперев накладной «английский» замок и сняв цепочку, я уже готовился выйти на лестничную площадку, как вдруг в дверь кто-то сильно стукнул — то ли тяжелым ботинком пнул, то ли головой приложился. Я, предчувствуя недоброе, заглянул в мутный глазок и оторопел.

— Ну кто там еще?! — крикнул мне Димка. — Таня? Оля?

— Нет, — ответил я. — Там зомби. — Я щелкнул замком, запирая дверь, и привалился к ней спиной. — Много зомби.

На лестничной площадке толкались как минимум полтора десятка монстров. Я не мог за ними увидеть, закрыта ли дверь квартиры, в которую ушли Таня и Оля. Но я помнил точно, что эта дверь была широко распахнута, когда Серега приглашал нас к себе. И вряд ли девушки притворили ее потом — они должны были ждать нашего возвращения.

Так неужели?..

Подскочивший Димка оттолкнул меня, припал к глазку и выругался.

Отступать из этого коридора нам было некуда — разве только на кухню. Но тогда пришлось бы проскочить мимо лезущего из туалета Павлика — он, видя нас, так и щелкал уродливыми челюстями, хрипел и размахивал руками.

Решение пришло мгновенно: с криком «Убейте Семеныча!» я прыгнул вперед, вырвал из рук растерявшегося Минтая свою Катю и потащил ее к туалету. Она почти не сопротивлялась — кажется, она до смерти перепугалась. Тем не менее, команду мою она услышала и поняла.

Отпустив её, я, будто копьем, с разбегу ударил лыжной палкой лезущего из туалета зомби — я весь свой вес вложил в этот удар, всю свою силу. Славик отлетел к стене, а я, отбросив пику, тут же захлопнул дверь могучим пинком и налег на тяжеленный шкаф, возвращая его на место. Катя мне помогала.

Скользя ногами по грязному линолеуму, упираясь в стены, пыхтя, мы смогли опять прижать шкаф к двери. Она касалась меня — рукой, бедром, плечом. Я косился на неё и видел грудь в вырезе платья. Я слышал её прерывистое дыхание и чувствовал её запах — у меня голова закружилась.

— Зачем ты это сделала?!

Опомнившийся зомби ударил в притворенную дверь, да так сильно, что с косяка посыпалась штукатурка. Мы с Катей налегли на шкаф, не позволяя ему сдвинуться.

— Что именно? — Её обращенный на меня взгляд выражал недоумение, но я-то слишком хорошо её знал, чтобы купиться на эту фальшивую искренность.

— Ты всё отлично понимаешь!

Дверь вздрогнула от очередного мощного удара, шкаф отъехал сразу на пару сантиметров — в открывшуюся щель тут же сунулись пальцы. Мы с Катей поднажали.

— Ты хороший мальчик, Боря. А я плохая девчонка.

— Что за чушь?!

— Плохим девочкам нужны деньги. А у хороших мальчиков денег не бывает.

Защемленные пальцы наконец-то убрались. На стенку опрокинутого шкафа передо мной упал серый ноготь с куском кожи и мяса.

— Значит, дело только в деньгах? — пропыхтел я, стараясь не смотреть на мерзкий ошметок.

— Не только…

Славик словно взбесился, замолотил в дверь так, что казалось, будто в туалете не один зомби, а трое.

— Ты неудачник, Брюс, — припечатала Катя, и я едва не отпустил шкаф. — Ты достиг своего предела и больше не пытаешься куда-то расти. Тебя всё устраивает. Тебя. Но не меня. Я давно должна была тебя бросить. Но чего-то ждала… Извини, что получилось вот так…

— А как же… — Я замялся. — Чувства… Симпатия. Любовь… Или не было ничего?

— Ну почему же? — Она отвернулась. — Только это уже не важно.

— Почему?! — закричал я. — Что может быть важней этого?!

— Будущее, — помолчав, сказала Катя. — У тебя нет будущего. У тебя есть только бесконечное настоящее.

Позади раздались выстрелы — Димка разбирался с калекой Семенычем.

— Значит, ты решила, что у Минтая будущее есть? И чем он лучше меня?

Катя оглянулась, неровно закусив губу, хмуря лобик. Я хорошо знал эту гримаску, я все их успел выучить за время нашего знакомства — эта называлась: «у меня есть одна тайна, я не уверена, что могу её тебе рассказать, но мне очень хочется».

— У Миши, — Катя понизила голос, — есть шесть миллионов. Мне, в общем-то, плевать на деньги, тем более, что это не такая уж и большая сумма. Но для меня эти шесть миллионов показатель того, что мой Миша — человек с будущим. А ты, извини, — лузер.

Я выпрямился, отпустив шкаф, ничуть уже не боясь беснующегося в туалете зомби. Мне даже захотелось выпустить его сейчас в коридор — пусть все поглядят, какое у них тут будущее.

— О чем мило беседуете? — Меня пихнули в правый бок. Чьи-то руки, испачканные бурой слизью, придержали начавший отползать шкаф. Я повернулся, и не сразу узнал Димку — так он был перемазан.

— Семеныч готов, — доложился Димка. — Две пули в висок, две пули в глаз и ювелирная работа молотком. Лежит теперь, не дергается. Серого вон только тяпнул за ляжку. Как думаете, он теперь тоже в зомби превратится?

Доковылявший до нас Серега зло заругался — ему шутка не понравилась. Только шутка ли это была?

Я огляделся.

Бледный Минтай стоял возле Кати и пытался ей помогать, придерживая шкаф ногой. Губы его дрожали, левый глаз подергивался. Он был безоружен — его молоток перешел Сереге в руки. Но вояка из Сереги был уже никудышный: хозяин квартиры трудно и часто дышал, надувая щеки; на висках и шее у него вздулись вены, на лбу выступила испарина, глаза опять стали похожи на пуговицы. Бедро выше раны перетягивал ремень, но это, кажется, не слишком помогало — вся штанина ниже колена пропиталась кровью, и на полу быстро натекала темная лужа.

— Ерунда, — соврал я Сереге. — Немного отлежишься, жидкости попьешь побольше, и всё придет в норму.

Запертый в туалете зомби притих, то ли утомившись, то ли покалечившись, то ли осознав тщетность своих попыток вырваться — в последнее верилось с трудом.

— Что будем делать дальше? — спросил Димка, глядя на меня.

— Запремся на кухне, — озвучил я свой короткий план. — Передохнем немного. И попробуем спуститься.

— Спуститься? Вниз? — удивился Димка. — А ты не забыл, дорогой друг, что мы на восьмом этаже?

— Не забыл, — ответил я. — Но, если я всё правильно помню, возможность спуститься есть… Вот только…

— Что?!

— Вот только я не уверен, что моя идея вам понравится…

4. Год нулевой. Апрель. Вниз!

Самогонщик Серега умер примерно через пятнадцать минут после укуса. Мы заметили это не сразу, поскольку были заняты делом — мы громили кухню: срывали со стен навесные ящики и полки, выворачивали тумбу с мойкой, плиту, стиральную машину, громоздили всё это перед единственной дверью. Но мы не просто заваливали её, нет. Мы всё делали по уму — я лично распоряжался стройкой, так как только у меня был заготовлен план действий. Наша баррикада одним концом упиралась в закрытую дверь, а другим — в противоположную стену. Так что сдвинуть её было практически невозможно.

Вот только сама дверь оказалась хлипкой — но это стало понятно позже…

Серега тихо сидел в углу, вцепившись в чугунную батарею отопления, будто надеясь, что она удержит его в этом мире. Димка опустился на корточки перед ним, чтобы еще раз извиниться за погром. Заглянул в опущенное лицо, тронул шею, коснулся запястий. И встал, дрожа:

— Серега готов.

Неожиданно для нас всех он вдруг всхлипнул, но тут же взял себя в руки. Димка быстро трезвел, и его безбашенное веселое настроение менялось — Демон делался злым и угрюмым.

Я открыл холодильник, достал пятилитровую бутыль с мутной жидкостью, поднял с пола три эмалированные кружки, протер каждую углом рубахи, выстроил в ряд на подоконнике, наполнил. В расколотой деревянной хлебнице нашел горбушку, разделил её. Предложил:

— Помянем.

Выпили, не чокаясь. Катя, хмуро на нас глядя, сказала:

— И мне налейте.

Налили и ей — в граненый стакан. Она, зажав нос наманикюренными пальчиками, одним махом влила в себя едкий самогон, сморщилась, громко выдохнула и перекрестилась. Отодвинув меня, сама полезла в холодильник искать, чем закусить.

— Мы с Серым в одну школу ходили, — сказал Димка, присев против покойника. — Он на три года старше меня был. Курить меня научил, зараза.

Я разлил еще — в стакан и три кружки, по чуть-чуть.

— Окосеете же, — неодобрительно сказала Катя. — Погодите, я хоть на стол что-нибудь накрою.

Столом у нас был подоконник. Катя постелила на него газету, вскрыла найденную банку кильки, нарезала на блюдце осклизлых огурцов, в морозилке подтаявшее сало обнаружила, накромсала его щедрыми кусками.

— Я не шутил, кстати, — сказал Димка, опять пьянея: лицо его быстро краснело, глаза соловели. — Что с Серегой-то делать будем? Ну как он встанет скоро?

— Ты совсем чокнулся, Демон, — буркнул я.

— А по-моему, это мир сошел с ума, — ухмыльнулся он. — Выбирайте: кол в сердце или обезглавливание?

— Прекрати, — поморщился Минтай. — Ты отвратителен.

— О! — Димка вскинулся и захлопал в ладоши. — Мистер Чистюля подал голос! А где ты был, Господин Белые Штаны, когда Семеныч пробовал на вкус ляжку нашего Сереги?! Напомнить?! Ты, Мистер Чистюля, прятался за моей спиной! И скулил там что-то, как обмочившийся кобелек!

— Перестань, — сказал я.

— Ты за него заступаешься? — вылупился на меня Димка. — Ты? После того?.. — Он пальцем показал на злую Катю. — В моей спальне… — Он звонко похлопал ладонью по сжатому кулаку, закатил глаза, мерзко щерясь.

Разъяренная Катя шагнула к нему. В левой руке у нее был нож, и я успугался не на шутку, дернулся было наперехват. Но Катя просто влепила Димке пощечину — у того аж голова мотнулась.

Стало тихо. Все, замерев, испуганно таращились друг на друга, будто не понимая, что с ними происходит.

— О, — сказал Димка и потрогал горящую щеку. — Кажется, сболтнул лишнего. Извините. Забористый у Сереги самогон. Умел же покойник делать.

— Может заткнешься уже? — сказал я ему.

Димка взглянул на меня, положил руку на сердце и, поклонившись, процитировал:

— Тебя я понял, умолкаю, не то по шее получу, и подвиг свой не совершу.

— Мне кажется, вы заигрались, ребята, — сказал Минтай.

Я недоуменно на него посмотрел, переспросил:

— Чего?

— Я говорю, хватит уже. Вы вообще понимаете, что натворили? Зверски убили двух человек. Еще один только что из-за вас умер. И девчонки, скорей всего, тоже погибли. Я же говорил, что надо просто сидеть в квартире и ждать.

— Человек?! — хохотнул Димка. — А ты хорошо разглядел этих «человек»? Ты рыла их видел? Или думаешь, они на нас бросались, потому что им целоваться хотелось?!

— Я просто говорю, что этого могло не случиться, если бы мы остались в квартире. А люди… Может, они просто больные?

— Ну да, — внезапно успокоился Димка. — Вирус из секретной лаборатории. Якобы случайная утечка материала. Зомби, мутанты, мародеры. Контейнер с вакциной у благородного героя… Старая песня.

— Они не больные, — сказал я. — Они… Другие… Измененные… Обратившиеся…

— Обращенные, — сказал Димка и глотнул самогон прямо из бутыли. — Да какая к черту разница, как их называть? Для меня они зомби. И я не хочу, чтобы Серега стал таким.

— Он не станет, — неуверенно высказался я. — Он мертв.

— Вот пусть таким и остается, — сказал Димка и зачем-то распахнул оконные рамы.

Они открылись с треском. Холодный весенний воздух ворвался на кухню — чистый, вкусный, свежий. Мы вдохнули его и осознали, какой вонью дышали здесь. Не знаю, как других, а меня замутило.

— Ты был отличным мужиком, Серега, — пробормотал Димка, отцепляя своего соседа от батареи, ворочая его, будто мебель. — Простым, понятным и предсказуемым. — Он, кряхтя, приподнял труп, подпихнул его коленом и взвалил на подоконник — прямо на закуску. Мы еще не понимали, что Димка собирается сделать, нам казалось, что он просто пытается поднять своего мертвого приятеля и усадить его ровно.

— Пока, Серый, — сказал Димка и рывком за ноги опрокинул тело.

Таня ойкнула, я рванулся вперед, Минтай вытаращил глаза.

Труп вывалился из окна и, кувыркаясь, полетел вниз.

Серегины собутыльники пришли к нам, когда я пытался убедить остальных, что мой план не столь самоубийственен, как им кажется. Обращенные, которых мы стали называть зомби, поначали лишь топтались перед заблокированной дверью, случайно ее задевая, негромко ворча, сопя и похрюкивая. Звуки эти изрядно действовали на нервы: Катя аж тряслась вся, Минтай ёжился, да и мы с Димкой, порой, замолкали на полуслове и напряженно вслушивались в происходящее по ту сторону двери, пытаясь угадать, сколько же там собралось чудищ — явно, их там было несколько. Закрытый в туалете Павлик, должно быть, выбрался, пока мы громили кухню. Но кто остальные? Может и недобитый Славик выполз из-под ковра? — с рваной пастью и горлом, с ножом, торчащим в глазу…

Зомби чувствовали наше присутствие: то ли они слышали нас, хоть мы теперь старались громко не разговаривать, то ли ощущали тепло, то ли чуяли наш запах. Это потом я пришел к мысли, что они, возможно, просто знали, где мы прячемся, — все же какая-то соображалка у них была, не зря многие из них вскоре научились выбираться из квартир.

На штурм зомби пошли минут через тридцать — мы к тому времени уже были готовы приоткрыть дверь, лишь бы увидеть, чем они там занимаются и почему так медлят. От мощных ударов с косяка посыпалась побелка — били не кулаком и не рукой, бились всем телом.

Димка, глядя на содрогающуюся дверь, поднял с пола «Осу». Патронов у него оставалось лишь на четыре выстрела. С оружием у нас вообще было туго. Я, планируя отступление на кухню, рассчитывал найти здесь некоторое количество острых железяк. И действительно, ножи здесь были, только вот в качестве оружия они не годились — тонкие железные лезвия гнулись, ими можно было резать, но не колоть. Лишь найденный под мойкой топорик пришелся очень ко двору — он не только для самообороны годился; с ним было гораздо проще исполнить мой замысел.

Я собирался из подручных материалов сделать лестницу в виде длинного бруса с несколькими перекладинами или петлями и большим прямоугольным крюком на верхнем конце. Я был уверен, что с помощью такого приспособления мы сможем спускаться с этажа на этаж до самой земли, каждый раз цепляя крюк самодельной лестницы за оконный проем. Материала, на мой взгляд, на кухне имелось предостаточно: полки, бруски оконной рамы, гардина, ножки стола и табуретов, плинтусы, две лыжные палки — все это я мог скрепить выдранными из пола гвоздями, шурупами, мебельными болтами, связать тряпками или проводами.

Димка, выслушав мое предложение, покачал головой и уважительно сказал:

— Да ты безумней меня, дорогой друг.

Я улыбнулся ему.

Лестница была готова через два часа. Выглядела она неказисто, зато в прочности её я не сомневался. Основной брус был собран из плинтусов, гардины и частей оконной рамы — сбит гвоздями, стянут проводами, обвязан полосами линолеума, а для пущей надежности еще и туго обмотан тюлевой занавеской. Перекладины мы решили не делать — брус получился толстый, прихватистый; к тому же, мы навязали на нем десяток петель, так что сползти вниз на три метра можно было и без дополнительных упоров. Лишь на конце мы смастерили крестовину, которая должна была удерживать лестницу на некотором расстоянии от стены. А вот крюков сделали два: один поменьше — основной — на его изготовление пошли стальные упоры от гардины; другой побольше, пошире — страховочный, на случай, если первый крюк соскользнет или сломается, — этот пришлось делать из дерева и мебельных уголков.

Всё время, пока мы работали, в забаррикадированную дверь неистово ломились зомби — они словно чувствовали, что мы собираемся сбежать. И они совсем осатанели, когда мы, высадив остатки рамы, спустили лестницу и закрепили её на проеме окна.

Димка забрался на подоконник, плюнул вниз и с интересом проследил за полетом слюны. Мы уже договорились, что он пойдет первый, — в нижней квартире могли прятаться зомби, а у Димки при себе имелось хоть и травматическое, но оружие. Спустившись к окну, он должен был без лишнего шума разбить стекло, влезть на чужую кухню, немедленно заблокировать дверь и распахнуть раму. После этого по лестнице должен был спускаться я. За мной — Катя. Последним — Минтай.

— Всем всё ясно? — еще раз спросил я и, как Димка, заглянул вниз — там на клумбе среди мусора лежал похожий на раздавленного паука Серега. Голова у меня закружилась, сердце вдруг тяжело и гулко забухало, ноги ослабели — я отпрянул от окна. Путь к спасению, который секунду назад представлялся мне простым, логичным и единственным, теперь показался сомнительным и опасным.

— Вы как хотите, а я туда не полезу, — неожиданно заявила Катя. Два часа она молчала, сидя у разожженного на плите костерка, грея над огнем зябнущие пальцы, а теперь, когда всё решено и готово, вдруг надумала высказаться. Меня так это возмутило, что я о моментально забыл о своих сомнениях и страхе.

— Что значит — «не полезу»?

— То и значит. — Она отвернулась. — Не полезу, и всё. Здесь останусь.

— Действительно. — Разволновавшийся Минтай выступил на середину кухни. — Зачем нам рисковать? Давайте останемся здесь. Выждем. Помощь уже может быть на подходе.

— Ага, — хохотнул Димка. — Помощь уже рвется сюда и колотит в дверь, требуя впустить. Разве не слышите?

— Хватит ёрничать! — почти завизжал Минтай. Я удивленно на него посмотрел — наш начальник прежде не позволял себе истерик.

— Мы не можем менять сейчас план, — сказал я.

— Почему? — Минтай живо повернулся в мою сторону. — Я только что придумал новый! Мы приоткроем дверь, защемим одного из этих и быстро утихомирим его топором. Потом так же поймаем второго. Очистим квартиру, и сможем спокойно здесь расположиться.

— Да как ты можешь, Юрьич?! — притворно удивился Димка. — Это же больные люди, а ты их топором рубить собрался, когда они к тебе целоваться полезут. Сам за топор-то возьмешься? Или нас заставишь черную работу делать?

— Мы же, кажется, обо всем уже договорились! — возмущенно завопил я. — Нам надо вниз! Здесь нельзя оставаться! И дверь открывать нельзя, даже на чуть — вдруг мы их не удержим?! Вниз — к машинам!

— И сразу за оружием, — напомнил Димка. — Пока остальные не расчухались, пока на улицах тихо.

— Да у вас детство в заднице взыграло! — Раскрасневшийся Минтай аж ногами затопал. — Что вы тут вообще раскомандовались? Возомнили! Напридумывали себе! Я ваш начальник, между прочим! Этого никто не отменял! Я старше! И я майор! Да я таких как вы! Целую роту! Меня слушайте! Это приказ!..

Мы с Димкой переглянулись, надули щеки и фыркнули. Минтай кричал еще что-то, но мы его уже не слышали — мы давились хохотом. Катя смотрела на нас, как на полных придурков, а мы ничего не могли с собой поделать.

— Идиоты, — пробурчал, успокаиваясь, Минтай и махнул рукой — кажется, теперь он обиделся. — Ладно бы придумали что-то действительно дельное. А то назначили себя главными. С чего бы?

Димка, словив кураж, встал в позу, произнес, потрясая своей «Осой»:

— Хороший, плохой — не важно. Главное — у кого ружье!

Я хихикнул, понимая уже, что смех наш неуместный и нездоровый. Подумал, что хорошо бы сейчас отожраться и отоспаться, выключив на время мозги. А то ведь и свихнуться недолго от всего пережитого и увиденного.

— Если хотите, оставайтесь здесь, — неожиданно для самого себя решил я. — А мы пойдем вниз, как и планировали.

Минтай открыл было рот, чтобы возразить что-то. Мне было совершенно плевать на его мнение и на него самого. Он, кажется, понял это, почувствовал — и промолчал.

А вот бросать здесь Катю мне было очень непросто. И пусть она поступила со мной… нехорошо. Но, всё же, — сколько лет вместе, родными почти уже стали.

— Мы за вами вернемся, товарищ майор, — пообещал ухмыляющийся Димка, спуская ноги в восьмиэтажную пропасть и примеряясь к висящей на окне лестнице. — Оружие добудем, и сразу приедем.

— Да, — приободрившись, подтвердил я. — Конечно же, вернемся. Обязательно…

И тут мы все услышали крик.

Как я и предполагал, дверь в Димкину квартиру осталась открытой, когда мы вчетвером ушли к Сереге-самогонщику смотреть на неведомую «чушку», занявшую его туалет. Оля и Таня не думали, что мы можем где-то задержаться. Они сидели на кухне и ждали нашего скорейшего возвращения: Оля отпаивала Таню водой; Таня тряслась и икала. Они слышали какие-то звуки то ли в прихожей, то ли на лестничной площадке, но ничуть не обеспокоились — девушки думали, что это мы там шумим. И даже когда в сумрачном коридоре завозилась какая-то фигура, они не испугались, решив, что это возвращается кто-то из нас.

Ввалившееся на кухню обгорелое и покалеченное страшилище перепугало их до полусмерти. Реакция Оли была вполне предсказуемой — она заверещала, зажмурилась и замахала перед собой руками. А вот Таня среагировала неожиданно — она, напротив, вышла из ступора, в котором пребывала до этого момента, схватила наперевес тяжелый барный стул, выставила его перед собой, словно это был таран, и бросилась на зомби. Таня смогла вышвырнуть неуклюжее чудище в коридор, но этого ей показалось мало — она, продолжая напирать, каким-то чудом сумела оттеснить зомби к ванной комнате, втолкнуть его внутрь, захлопнуть дверь и подпереть ручку стулом.

Действовала она будто по наитию какому — Таня сама потом рассказывала, что в голове у него было абсолютно пусто; она и вспомнила-то не сразу, что и как делала, а когда вспомнила, тогда и перепугалась до заикания и слабости в коленках.

Разобравшись с ужасным гостем, Таня выглянула на лестничную площадку и увидела тесную процессию поднимающихся по ступеням чудовищ — они толкались, цеплялись друг за друга, многие ползли на четвереньках. Несколько фигур маячили наверху — счастливое везение, что они прошли мимо квартиры, не заглянув в нее.

Заметив Таню, зомби зашевелились скорей, запыхтели, захрипели, вытягивая лица в жуткие рыла, щелкая огромными челюстями. Помедли девушка секунду, и тогда уже ничто не смогло бы спасти ни её, ни Олю. Но железная дверь закрылась как раз вовремя. Глухо стукнув, встал на место сварной засов.

Таня, слабея от мысли, что теперь они в относительной безопасности, повернулась и увидела серую смутную фигуру, стоящую против нее в темном коридоре.

Таня закричала.

Серая фигура шагнула к ней, вытянув руки.

Это была Оля…

Потом потрясенные и тихие девушки долго сидели на кухне у окна, слушали несущиеся из ванной комнаты стуки. Перед Таней на столе лежала большая чугунная сковорода. Оля держала в руках нож. Они не следили за временем, они не строили каких-либо планов и не обсуждали наше исчезновение. Они слышали, как где-то бьется стекло и что-то трещит — звуки словно бы шли с улицы. Потом им стали чудиться далекие неразборчивые голоса — но девушки не поверили в их реальность. И только услышав смех, Таня и Оля встрепенулись, переглянулись:

— Ты тоже это слышишь?

— Да.

— Где-то за окном.

— И словно бы недалеко.

Они посмотрели во двор, но ничего не увидели. Они открыли форточку, потом распахнули окно настежь. Таня, держась за Олю, влезла на подоконник и высунулась наружу.

— Я вижу! — От высоты у нее кружилась голова.

— Что?

— Ноги… Там кто-то в окне. И он, кажется, собирается спускаться… Эй! Эй! Мы здесь!

Девчонки далеко высунулись в окно, рискуя свалиться вниз, и закричали, завопили так громко, как могли, привлекая к себе наше внимание.

План изменился, и я, честно сказать, был этому рад.

Димка быстро объяснил девушкам, где у него в кладовке лежит альпинистская веревка. Чуть дольше они искали в квартире катушку тонкого нейлонового шнура. И еще больше времени отняли попытки перекинуть его с окна на окно.

Между нами было, наверное, метров пятнадцать — сущий пустяк, вроде бы. Но Оля уже из сил выбивалась, пробуя зашвырнуть к нам кружку с привязанным к ее ручке легким шнуром. И тогда ей на помощь пришла подруга. Таня не стала повторять Олиных ошибок и сразу же перешла с кухни на балкон. Это было верное решение, несмотря на то, что балкон от нашего окна находился дальше, — зато на нем можно было нормально встать, изготовиться для броска, не боясь потерять равновесие и свалиться. Вместо кружки к шнурку Таня привязала алюминиевую перекладину из одежного шкафа — и это тоже была правильная придумка: металлическая трубка, пущенная рукой на манер копья, летела точней и дальше, нежели любой другой предмет. Нам даже не понадобилась вторая попытка: Димка сразу поймал пролетающую мимо окна перекладину и спрыгнул с окошка. За шнурок он перетянул на нашу сторону толстую веревку, привязал её к трубе отопления каким-то хитрым узлом, подергал, потянул сильно, проверяя, надежно ли закрепили девчонки другой конец. И обернулся к нам:

— Ну что, граждане выживающие, готовы?

Я не был уверен, что готов, но кивнул, боясь передумать, — я еще не понял, что пугает меня сильней: ползанье по веревке или спуск с этажа на этаж с помощью моей «лестницы».

— Висим на согнутой ноге, — еще раз повторил инструктаж Димка, — и перебираем руками, подтягивая себя. Торопиться не обязательно. Вспоминаем уроки физкультуры. Внимательно смотрим, как это сейчас буду делать я. И учимся.

Он помедлил, так и этак примеряясь к натянутой веревке, постучал по ней ладонью, повернулся к ней боком, потом спиной, потом опять боком — я уже начал подозревать, что Димка тоже до чертиков боится. Но тут он схватился за веревку обеими руками, подался вперед и вывалился из окна — так аквалангисты ныряют в море с борта лодки.

— Я никуда не полезу, — сказала Катя.

Мне захотелось сказать то же самое — в заблокированную дверь кухни ломились зомби, но сейчас я не их боялся.

— Мы остаемся здесь ждать помощи, — заявил Минтай.

Я кивнул им обоим и, не чувствуя под собой ног, забрался на подоконник.

Димка уже полз по веревке к балкону своей квартиры — двигался он не слишком изящно, зато вполне уверенно. Оля и Таня подбадривали его криками.

Я спустил ноги вниз и приготовился последовать за Димкой сразу, как он ухватится за перила балкона.

Знаете, что самое страшное в нашествии зомби?

Ползти по пружинящей веревке, чувствуя оголившейся поясницей холод восьмиэтажной пропасти, обдирая руки, царапая бок о близкую стену; ползти — и сползать, ползти — и сползать, а потом зависнуть где-то в провисшей середине, думая, что отдыхаешь, а на самом деле теряя силы, тяжелея, коченея… И снова ползти, и опять сползать, уже не понимая, где верх, где низ, уже не за продвижение вперед борясь, а только за то, чтобы удержаться на месте…

Кажется, я где-то сказал, что пятнадцать метров — это пустяк?

Так вот: эти самые пятнадцать метров (или сколько их там было?) — вот что самое страшное в нашествии зомби.

По-крайней мере, в тот день.

Во-всяком случае, для меня.

Через ограждение балкона меня перетаскивали втроем — сам я мог только цепляться за что-то. Очухался, впрочем, я довольно быстро — и даже как-то пошутил над собой.

— Ты же, вроде, служил, — неодобрительно сказал мне Димка. — И чему вас только в армии учили? Завис, как сарделька на шампуре.

— Ты же, вроде, никогда в горах не был, — в тон ему ответил я. — Откуда у тебя такая веревка?

— Плохо ты меня знаешь, — ухмыльнулся польщенный Димка, разжигая под чайником таблетку сухого горючего. — У меня добра всякого навалом. Про «тревожный чемоданчик» слышал, наверное?

— Ну.

— А у меня целая «тревожная антресоль».

— К войне готовился?

— Нет. Не обязательно.

— К апокалипсису?

— Вроде того.

— Чокнутый ты, Демон.

— Может и так, но веревочка-то пригодилась!

Свободный конец «веревочки» мы уже сбросили с балкона вниз — как раз до земли хватило. Димка начал было про скалолазные хитрости рассказывать, но, видя в наших глазах непонимание и растерянность, махнул рукой — ползите, мол, как по школьному канату, только руки себе не сожгите и вниз старайтесь не глядеть. Девчонки неуверенно покивали — по канату на уроках физкультуры они ползали, но ведь тот куда толще был, и много короче.

— Вот вечно вы, девки, об одном и том же, — осклабился Димка. — Толще-короче — вам не угодишь. Уж что есть, тем и пользуйтесь.

Я пихнул Димку локтем в бок — мне его неуместные шуточки осточертели. А он, не поняв причины моего недовольства, решил, что я его подгоняю, и засуетился: из кладовки рюкзак вытащил, с антресоли коробки какие-то снял, переоделся в мятый, пахнущий костром камуфляж, по карманам патроны для «Осы» распихал, на ремень тяжелый нож в чехле прицепил, какую-то бытовую химию с кухни на балкон перетаскал.

— Растворитель-то тебе зачем? — спросил я, разглядывая этикетки. — А жидкость для мойки окон?

— Будем зажигать! — хохотнул Димка.

Груда на балконе росла, хозяин всё бегал по комнатам, собирая какие-то вещи и совсем забыв о нас. Мы пили горячий сладкий чай на кухне, наблюдали за тихим двором, несколько раз проверяли, надежно ли закрыта дверь в ванну, да периодически ходили в прихожую поглядеть в дверной глазок: толпятся ли на лестничной площадке зомби? Вдруг да ушли?

Но нет — не ушли.

— Откуда они вообще взялись? — прошептала Оля, отступая от двери, и кутаясь в длинную вельветовую рубаху.

— Снизу поднялись, — сказал я, встав на освободившееся место. — Видишь, многие обгорели. Должно быть, это те самые, которых мы из окна видели. Услыхали, как мы в квартиры барабаним и перекликаемся, собрались кучей у подъезда, потом как-то сумели дверь открыть, ну и двинулись всей толпой на шум.

— А почему сейчас не уходят? Мы, вроде бы, не шумим больше.

— Так они же видели, что здесь кто-то спрятался. Вот и сторожат.

— Эй, вы где? — окликнул нас из глубины комнат Димка. — Собираться пора!

— Ну что, пойдем? — спросил я.

— Да, конечно, — согласилась Оля.

Мы улыбнулись друг другу и никуда не пошли. Мы стояли рядом, очень близко. Оля дрожала то ли от холода, то ли от страха, а мне хотелось приобнять её, ободрить, отогреть и защитить, но я стеснялся.

Она сама взяла меня за руку. Сказала тихонько:

— Я очень обрадовалась, когда опять вас увидела… — Она помолчала, а потом добавила совсем уж неслышно: — Особенно тебя…

Прошло столько лет, а я и сейчас помню свою реакцию на эти слова: я удивился и растрогался, меня в жар бросило, я крепко стиснул пальцы девушки, привлек её к себе, обнял. Она смотрела на меня снизу вверх, и я видел, что она полностью мне доверяет и доверяется — как родному брату, или отцу, или верному надежному другу. Глядя в это открытое лицо и наивные глаза, я понял, что её симпатия ко мне лишена всякой сексуальной подоплеки, что в её неожиданном признании нет и намека на возможную близость или какие-то глубокие личные отношения. Сердце Оли было занято, для других мужчин в нем не оставалось места — Оля вся без остатка была верна своему инженеру. Это открытие обескуражило меня и немного расстроило.

— Эй, вы где пропали? — в прихожую заглянул Димка. Мы не слышали, как он подошел, да и он, кажется, не ожидал нас увидеть. Я отпустил Олю. Она смутилась. Димка выпучил глаза и украдкой показал мне кулак. Я было хотел объясниться, оправдать девушку, но понял, что любые мои слова прозвучат глупо и жалко, и промолчал.

— У меня там всё готово, — обиженно проговорил Димка, отворачиваясь. — Мы с Татьяной ждем их, понимаешь ли. Зовем. А они тут… зажимаются…

В железную дверь заколотили зомби, загремели перилами лестницы — возможно, услышали голос Димки. Немедленно разбушевался и зомби, запертый в ванной комнате.

— Ну что, пойдем? — вновь спросил я.

— Да, конечно, — откликнулась Оля, широко улыбнулась, и взяла меня под руку.

Мне показалось, что я слышу, как скрипит зубами Димка.

Таня стояла на балконе и задумчиво смотрела вниз. Она успела переодеться, сменив платье и пальто на мужской спортивный костюм — их у Димки, наверное, комплектов семь разных было. Отвисающий ворот девушка перевязала своим ярко-рыжим шифоновым шарфиком, мятые штанины подогнула и заправила в теплые полосатые носки, волосы убрала под серую вязаную шапочку, вместо туфель надела кроссовки, тоже из Димкиных запасов. В полумраке её можно было принять за беспризорного подростка-гопника, но на свету в любой другой день её вид вызвал бы смех.

— Одевайся тоже, — велел Димка Оле и бросил перед ней груду тряпья. — Если что-то не понравится или не подойдет, поищи в шкафах сама.

К моей одежде Димка придираться не стал — на мне были крепкие свободные джинсы, рубаха, свитерок и потертая кожаная куртка — вполне себе годное облачение для сражений с зомби. Он только протянул мне какую-то плоскую штуку, похожую на отломанную от игрушечного пистолета рукоятку:

— Бери.

— Это что?

— «Удар». Нечто среднее между газовым балоном и газовым пистолетом. Пять выстрелов, спуск под большим пальцем. Ты же правша?

— Ну да.

— Вот и отлично. Целься в лицо или чуть ниже, к противнику не подходи, чтобы самому в облако газа не попасть. Метра три-четыре, наверное, оптимальная будет дистанция. Случится свободная минутка — потренируемся. Коробки с бамами возьми на столе, сколько унесешь.

— С чем коробки? — не расслышал я.

— Ну, с патронами. Они просроченные немного, но, думаю, вполне еще годные.

Я покрутил легкую плоскую штуковину в руках, сунул в карман куртки. Спросил, сомневаясь:

— Думаешь, на зомби подействует?

— А хрен его знает, — пожал плечами Димка. — Но вообще-то я его тебе дал не от зомби защищаться, а от людей. Мало ли что…

Вернулась Оля. Закружилась перед нами, мешковатый наряд руками оглаживая:

— Ну как?

— Нормально, — одобрил Димка.

— Хорошо, — оценил я.

— Дома я сразу же переоденусь, — пообещала нам Оля. — У меня отличный костюм есть, фирменный, я в нем на горных лыжах каталась.

Мы с Димкой переглянулись. Навещать Олин дом в наши планы не входило, и она, вроде бы, знала об этом. Мы собирались разведать обстановку, разжиться оружием и, если повезет, отыскать подмогу. Затем вернуться сюда, разобраться с зомби и вызволить Минтая с Катей. Что делать дальше, мы пока не решили, да и не очень-то об этом думали, — прежде надо было уяснить, что происходит в городе.

— Меня тоже отвезите домой, — тихо попросила Таня. — Пожалуйста.

Тут Димка разозлился — у него даже лицо побелело. Я знал, как он может сейчас отреагировать, потому наступил ему на ногу и шепнул тихонько:

— Не надо.

Мне подумалось, что мы, возможно, зря тянем девушек за собой. Не проще ли будет оставить их в квартире, а в город метнуться вдвоем? Я, оттащив сердитого Димку в комнату, поделился с ним этой своей мыслью. Он посмотрел на меня как на полного идиота:

— Слушай, Брюс, — сказал он. — Ты что, никогда не читал «правила поведения в фильмах ужасов»? Нам нельзя разделяться. Мы даже в туалет должны бы вчетвером ходить.

— Слушай, Демон. — Я согнутым указательным пальцем постучал его по лбу. — У тебя в черепушке всё ли в порядке? Какие правила поведения? Какие фильмы? Мне уже начинает казаться, что Минтай прав, и ты заигрался.

— Нельзя нам разделяться, — немного сменив тон, продолжал упрямиться Димка. — Четверо — это уже отряд. Восемь глаз, восемь рук. Если сумеем взломать магазин, в два раза быстрей с погрузкой управимся. А вдруг мы вернуться не сможем по какой-то причине? Это ты учитываешь? Вместе надо держаться!

— Ну не знаю, — по-прежнему сомневался я. — Давай у девчонок спросим, что они думают.

— Не надо у них ничего спрашивать, — зашипел на меня Димка, но я уже не слушал его и в голос звал девушек:

— Оля! Таня! А может вы тут останетесь? Подождете нашего возвращения в квартире. А вниз мы вдвоем спустимся. Так безопасней получится.

— Нет-нет! — Оля, кажется, даже испугалась такого предложения. — Мы с вами пойдем.

— Нам сейчас надо вместе держаться, — сказала Таня.

— Вот видишь! — обрадовался Димка. — А я тебе что говорил!

Я лишь плечами пожал.

Обсуждать нам больше было нечего, пришла пора браться за дело. Мы выбрались на балкон, покричали, вызывая Минтая и Катю, объяснили им свои планы. Димка предупредил начальника, что думает взять его «меган», — «мазда» сейчас находилась на платной стоянке, а моя «десятка» была припаркована у гаражей за домом. Минтай покривился, но спорить не стал. Рассказал, что зомби на кухню уже не ломятся, но и не уходят — постукивают в дверь, царапают её и даже, вроде бы, грызут. Пожаловался на холод — он был в пиджачке, Катя куталась в длинный кардиган, а за разбитым окном градусов пять было, не больше. Спасались они у костерка, разведенного на электрической плите, — дожигали стулья и стол, собирались вскрывать полы. Димка на словах посочувствовал, велел больше двигаться, но кроме этого ничего не предпринял, хотя, наверное, мог бы переправить в соседнюю квартиру тюк теплой одежды, спальный мешок или хотя бы синтепоновое одеяло. Но то ли ему время было жалко тратить на этих двух отщепенцев, то ли он таким вот способом наказывал их — не знаю. В любом случае, в беде мы их не оставляли, и безвыходным их положение называть было нельзя — они в любой момент могли перебраться в нашу квартиру по веревке или спуститься на этаж ниже с помощью моей лестницы. Так что страдали они исключительно из-за своего упрямства.

Первым вниз мы отправили сложенный в бельевую корзину груз: туристический топорик, большой фонарь, пилу с набором полотен, флаконы бытовой химии, боеприпасы для «Осы» и «Удара», которые не поместились в наших с Димкой карманах, несколько ножей, в том числе здоровенное мачете, два пустых рюкзака, мешок и еще кое-какую мелочовку. Димка, обернув руку капроновым шнуром, понемногу его стравливал и медленно опускал корзину, не позволяя ей сильно раскачиваться и стараясь не задевать ниже расположенные балконы. Ударившись о землю, корзина опрокинулась. Димка тут же сбросил шнур вместе с катушкой и, повернувшись к девушкам, сказал:

— Вот примерно так Брюс и должен вас спускать.

В тот момент я подумал, что это шутка у него такая. А Димка уже лез через ограждение балкона, ловил ногами болтающуюся веревку.

— Канат на физкультуре, действительно, толще, — заметил он. — И куда короче.

Он скользнул по веревке вниз — мне показалось, что он сорвался. Я перегнулся через перила, думая, что увижу в грязи клумбы еще одно тело, похожее на раздавленного паука. Но Димка стоял на самом краешке балкона тремя метрами ниже и, ухмыляясь, любовался нашими испуганными лицами.

— Вот как-то так! — весело крикнул он и прыгнул на следующий этаж.

Мы договаривались, что он не станет сразу спускаться на землю, а остановится на балконе второго этажа и дождется нас — это была разумная предосторожность на случай, если рядом объявятся зомби. Но в какой-то момент мне показалось, что Димка обо всем забыл, и я, схватившись за веревку, заорал вниз, чтобы он прекратил валять дурака.

Ответом мне был звон — балкон второго этажа оказался застеклен. Димка пяткой расколотил стекло в одной из рам, открыл ее и забрался внутрь. Мы не могли его видеть, и он минут семь ничем себя не выдавал. Мы уж всерьез начали волноваться, когда наконец-то услышали его вопли — Димка велел тащить веревку. Он, оказывается, успел поднять свободный конец к себе и сделал на нем две петли. И пока мы вытягивали веревку, он, словно забулдыга, орал на весь тихий двор, чтобы девчонки забыли об уроках физкультуры и канате, что они теперь могут поступить гораздо проще — всего лишь встать одной ногой в нижнюю петлю, ухватиться обеими руками за петлю верхнюю и, балансируя свободной конечностью, ждать, пока я, стравливая обернутую вокруг перил веревку, спущу их — сперва одну, за ней другую — точно Димке в объятия. А потом уж и сам как-нибудь сползу вниз.

Так мы и поступили, хотя лично мне уже хотелось послать Димку к черту и сделать всё наперекор ему — я только не знал, как именно.

Таня и Оля спустились на второй этаж практически без приключений, хотя писку и визгу было изрядно. А вот мне повезло куда меньше: поравнявшись с балконом пятого этажа, я, и без того напуганный высотой, едва не попал в руки зомби. Я даже не понял, откуда он там взялся, успев заметить только жуткую морду с раскрытыми челюстями. Я практически выпустил веревку из рук, и пролетел, наверное, метров пять, прежде чем сообразил, что падаю. Остановившись ценой ободранных до крови ладоней, ошалев, я глянул наверх. Увидал Минтая и Катю — они смотрели на меня, далеко высунувшись из окна, — должно быть, они за всеми нами так следили. Мне захотелось крикнуть им что-нибудь, но они тут же исчезли. Снизу что-то орал Димка, но я ни слова не понимал. А потом зомби, от которого я ускользнул, перегнулся через ограждение балкона, взялся за веревку и пристально на меня посмотрел. Я был уверен, что он собирается подтащить меня к себе — так поднимают ведро из колодца. Я сполз еще на два метра, не чувствуя боли в ладонях, не смея отводить взгляд от жутких глаз чудища. Едкая вонючая слюна капнула мне на щеку. Глядящий на меня зомби медленно перевалился через перила и, раскинув руки, полетел вниз.

Это чудо, что он не сумел в меня вцепиться, а только скользнул по плечу, царапнул куртку и сорвал с моей ноги ботинок. Я слышал, как он шлепнулся, — звук был мерзкий. Изогнувшись, я посмотрел вниз — зомби лежал в метре от корзины с нашим барахлом.

Я не мог знать, убило его падение или просто оглушило, но мне почему-то казалось, что мы успеем проскочить мимо прежде, чем он очухается — балкон второго этажа был совсем рядом, высунувшийся чуть ли не по пояс Димка бешено махал руками и орал, что пора мне из сосиски опять превратиться в человека.

Где-то чуть выше и правее со звоном вылетело стекло. Я дернулся, повернул голову на шум и увидел в разбитом окне еще одну жуткую морду. Этот зомби не мог меня достать, но он всё равно ко мне тянулся — я видел, как острые стеклянные зубья режут его голое, покрытое серой пылью тело. Потеряв равновесие, он вывалился из окна — я не смотрел, как и куда он падает.

Опасаясь, что из окна рядом появится еще кто-нибудь, я быстро пополз вниз, дико страдая от боли в обожженых и ободранных ладонях. Наконец-то подобравшись к остекленному балкону, я долго и безуспешно пытался влезть внутрь и не понимал, почему Димка, который, вроде бы, должен был мне помочь, отпихивает меня и раздраженно кричит. Лишь когда вставшая рядом Оля спокойно со мной заговорила, я понял, чего они от меня добиваются, — мне не за чем было лезть на балкон, я должен был спускаться ниже — на землю.

Не вытерпев пытки болью, оглушенный адреналином, я отпустил веревку, когда до земли оставалось два метра. Упал тяжело и неловко, завалился на бок и не сразу сумел встать. Оля уже спускалась, когда я поднялся на ноги, и она замечательно обошлась без моей помощи.

— Вещи собирай! — орал на меня Димка. — Не теряй время!

Я горящими пальцами наскреб с просевшего сугробика горсть грязного снега, растер им лицо. Это чуть привело меня в чувство.

Снизу всё выглядело совсем не так, как с высоты. Мертвого Серёгу было почти не найти — он практически утонул в клумбе. Выпавший из окна зомби лежал много дальше, чем я ожидал, а его сородич, свалившийся с балкона, был похож на обычного пьянчугу, уснувшего в грязи лицом вниз.

Оля подняла корзину, поставила её ровно, начала собирать рассыпавшиеся вещи. Я устыдился и бросился ей помогать, хотя, наверное, прежде мне надо было помочь спускающейся Тане. Димка наконец-то замолчал. Зато начали орать наверху.

Я отступил к тротуару, задрал голову.

Минтая и Катю было едва видно.

Я сделал еще три шага назад.

Они размахивали руками. Куда-то, кажется, показывали, а может просто пытались привлечь наше внимание. И непрерывно нестройно кричали при этом.

«Идут… — разобрал я. — К вам идут…»

Я обернулся: направо посмотрел, налево. Просторный двор был пуст. Только на детской площадке здоровенный рыжий кот, задрав хвост, метил опору качелей, да скакали по веткам березы воробьи.

Кажется, именно тогда, глядя на эту березу и этих воробьев, я впервые подумал, что неплохо бы убраться как можно дальше от города — в деревню.

— Чего они там орут? — Спустившийся с балкона Димка встал рядом со мной.

— Кто-то идет к нам, — сказал я, тут же забыв о деревне.

Димка хмыкнул, пожал плечами, — он тоже не видел ничего опасного. Велел забрать у девчонок вещи и нести их к «Мегану», выбитому из строя припаркованных машин красным «Кашкаем». Сам вызвался «прикрывать» — в правой руке Димка держал тупорылую «Осу», в левой — мачете. Он был похож на пирата — я сообщил ему об этом. Но Димка, оглядывая пустой и тихий двор, заваленный нанесенным от баков мусором, на мое замечание не отреагировал, пробормотал только, что у него ощущение, будто мы не три дня праздновали, а все двадцать восемь.

Минтай и Катя перестали кричать — эхо какие-то мгновения еще металось между высотными зданиями. Мы все одновременно посмотрели наверх — в высаженном окне никого не было.

— Ну, вроде бы, всё в порядке, — сказал Димка, и вот тут я заметил тех, о ком нас предупреждали Катя и Минтай.

Десятка два обращенных неорганизованной рыхлой толпой вывалились на открытое пространство двора со стороны проспекта. Увидеть их раньше нам не позволила полоса плотных насаждений, защищавшая двор от шума и грязи близкой дороги.

Коротко взвизгнула Оля. Я решил, что она тоже заметила страшную толпу, ковыляющую к нам. Но нет: Оля даже не смотрела в том направлении. Они глядела на свалившегося с балкона зомби — тот скреб руками грязь, дергал головой и, кажется, собирался встать.

А поодаль шевелился и другой — тот, что выпал из окна.

Я подскочил к корзине с вещами, выдернул из нее топорик и, коротко размахнувшись, тюкнул ворочающегося зомби обухом по затылку. Ощущение было, словно я по березовому чурбаку ударил.

— Бежим! — Я толкнул девчонок.

Дверь подъезда приоткрылась, из темноты на свет высунулась отвратительная обгоревшая рожа. Я запулил в нее обломком кирпича, но промазал.

За моей спиной взвыла сигнализация — это Димка зачем-то вскочил на капот припаркованной «тойоты», прыгнул ей на крышу. И я вдруг увидел, что внутри этого автомобиля ворочается кто-то, бьется в тонированное стекло, шлепает по нему ладонями, оставляя грязные отпечатки.

До «мегана», стоящего у соседнего подъезда, мы долетели в четыре секунды — я так с университетских времен не бегал. Димка разблокировал двери, нажав кнопку брелка. Я тут же швырнул корзину с барахлом на заднее сиденье — возиться с багажником было некогда. Помог девчонкам забраться внутрь. Обежав машину, прыгнул на пассажирское место, успев заметить, что из разбитого окна завывающей «тойоты», извиваясь, ползет наружу зомби.

Димка уже сидел за рулем.

Я захлопнул дверь.

Димка посмотрел на меня. Глаза у него были какие-то ненормальные.

— Как в кино, — пробормотал он.

— Что? — Я повернулся к девчонкам — у них, вроде бы, всё было в порядке.

Зомби быстро к нам приближались — и те, что пришли с проспекта, и те, что один за одним вываливались из подъезда. Мы еще могли проскочить мимо бредущих к нам фигур, но Димка почему-то медлил. Он сидел как истукан, и тупо пялился в лобовое стекло. Я толкнул его:

— Эй, шеф, чего стоим? Плачу два счетчика! — Эту дурацкую штуку должен был произнести он, а не я.

— Как в кино, — повторил Димка и посмотрел на меня. Рот его страшно подергивался — я не сразу понял, что Димка так улыбается.

— Точно как в кино, — еще раз повторил он. — Машина не заводится.

Он повернул ключ.

Ничего не произошло.

Я чувствую, что должен выдержать здесь паузу. Вы должны вообразить тот нарастающий ужас, ту безнадежность и то отчаяние, что пережили мы, запертые в железной коробке со стеклянными окнами. Мы видели, как приближаются к нам чудовища — мы каждого из них успели хорошо рассмотреть: и обгоревшую старуху с вплавившимися в лицо пластмассовыми очками, и толстяка, волочащего за собой дохлую овчарку на кожаном поводке, и девушку, яростно жующую и рвущую с головы собственные волосы, и запутавшегося в тонкой проволоке, с ног до головы изрезанного, иссеченного подростка — их одежда превратилась в спадающие лохмотья, их тела покрывала грязь.

Мы упустили момент, когда еще можно было сбежать из машины. То ли мы надеялись, что в последний момент автомобиль оживет, как это всегда бывает в кино. То ли просто растерялись.

Зомби окружили машину, их становилось больше и больше. Они давно расправились бы с нами, если бы не тонированные стекла «мегана» — зомби просто не видели, что происходит в салоне.

Димка больше не пытался завести двигатель. Он сполз по сиденью едва ли не на пол и целился «Осой» то в одну жуткую харю, прижимающуюся к стеклу, то в другую. Я боялся, что его нервы не выдержат, и он спустит курок до того, как зомби начнут бить окна, чтобы выковырнуть нас, словно улиток из раковины. Ни на какое оружие я не надеялся — имейся даже у нас автомат, мы вряд ли бы что смогли сделать против нескольких десятков невероятно живучих тварей. Я видел лишь одну возможность спастить: сидеть тихо, ничем себя не выдавать, чтобы зомби, забыв о нашем существовании, разбрелись по округе и позволили нам покинуть автомобиль. Остальные, кажется, считали так же. Даже девчонки, съежившиеся от страха на заднем диване, не издали ни единого писка, хотя машина порой сильно покачивалась от шлепков и толчков.

Мы таились, наверное, целый час, и уже начинали верить, что зомби в конце-концов уйдут от автомобиля, когда один из них — я хорошо помню его рябое, будто бы гниющее рыло — поднял с земли обломок кирпича и ударил им в водительское окно.

Он не разбил его с первого удара — по стеклу лишь длинная трещина побежала. Вторая попытка получилась не лучше. А вот третий удар выбил в окне круглую дыру. Рябой урод, бросив кирпич, сунул в нее пальцы и принялся рвать крошащееся стекло и тонировочную пленку.

Димка поднял «Осу» двумя руками и дважды выстрелил в гниющую рожу, лишив её как минимум одного глаза.

Трущиеся у машины зомби моментально взъярились. «Меган» ходуном заходил от обрушившихся на него ударов. Лопнуло, будто взорвалось, заднее стекло, забрыгало девчонок осколками. Улетело под машину оторванное зеркало. Хрустнула фара.

И я увидел, как к капоту, расталкивая плотную толпу, выходит бородатый амбал в куртке «косухе», кожаных штанах и ботинках «берцах». В правой руке он держал мотоциклетный шлем, в котором — я не сразу это рассмотрел — застряла человеческая голова. Этим жутким шлемом бородач с размаху ударил в лобовое стекло.

Оно рассыпалось.

Димка куда-то зачем-то выстрелил из своей бестолковой «Осы», а я крепко сжал обрезиненную рукоять топорика и приготовился рубить всё, что сунется в салон автомобиля.

Если бы у меня был тогда автомат… Знаете, что бы я тогда сделал? Я бы пихнул ствол себе в рот и большим пальцем нажал бы спусковой крючок.

Но прежде, вполне возможно, расстрелял бы всех, кто был со мной в машине, — думаю, они сами бы меня об этом попросили.

5. Год нулевой. Апрель. Автомобили, автомобили…

Должно быть, вам интересно, как мы спаслись. А мы спаслись, это понятно — иначе я не рассказывал бы эту историю…

Помните «логан»? Тот, что въехал в двери недавно открытого магазина «Еда»? Он заглох, расколотив стекла и погнув алюминиевые рамы, но он не застрял. У него отвалился бампер, помялся капот, повредилась подвеска, и потек радиатор. Но он был еще на ходу. И его можно было завести — ключ зажигания остался в замке.

Так вот: когда бородатый амбал разнес нам лобовое стекло, этот самый «логан» врезался в толпу зомби. В тесном дворе водителю удалось разогнать машину до восьмидесяти километров в час — и этого оказалось достаточно, чтобы зомби разлетелись как кегли. Не все, конечно. «Логан» атаковал край толпы, выбив лишь нескольких чудищ. Проскочив дальше, он притормозил и быстро развернулся. Стрекоча работающим на повышенных оборотах мотором, опять набрал скорость и вновь помятым своим носом стесал край толпы — два чудища улетели метров на десять вперед, двое перекатились через машину, один угодил под колеса.

В шестой заход «логан» пронесся в считанных сантиметрах от нашего «мегана», буквально оторвав от него амбала в «косухе» — волосатая рука повисла на двери; мне бросилась в глаза четкая, будто принтером напечатанная татуировка на оголившемся предплечье: «Я умер? Возьмите мои органы.»

«Логан» притормозил метрах в пятидесяти от нас, развернулся, встал. Из машины, распахнув дверь, высунулся мужчина и заорал:

— Сюда, гниды! Сюда!

Я моментально узнал кричащего, и почему-то решил, что он зовет нас, — в принципе, у него были причины так нас называть. И только увидев, как уцелевшие зомби поворачиваются в его сторону, сообразил, что к ним-то он и обращается.

— Минтай! — вылезший из-под руля Димка не поверил своим глазам. — Чёртов Юрьич! Откуда?! Как?!

Да, столь кстати подоспевшим «логаном» управлял наш занудный начальник — Михаил Юрьевич Канарин, офицер запаса, майор. Рядом с ним сидела его девушка Катя — совсем недавно и так давно бывшая моей девушкой.

— Шевелитесь, шевелитесь, уроды! — Минтай продолжал выманивать зомби на себя, не забывая поглядывать по сторонам. Мы уже разгадали его нехитрый план и готовились покинуть машину, понимая, что сделать это нужно будет за считанные мгновения.

Мы немного ошиблись — план Минтая оказался чуточку хитрей, чем нам думалось.

Сорвавшийся с места «логан» последовательно сбил трёх ковыляющих к нему зомби и плотно притерся к боку нашего «мегана». Нам не пришлось открывать двери, чтобы перебраться из одного автомобиля в другой. Из салона в салон мы переползли через вставшие рядом окна. Опомнившиеся зомби так и рвались к нам, грызли железо, пытались втиснуться в узкую щель меж бортов автомобилей — но всё тщетно, дотянуться до нас они не могли. Димка даже успел забросать в «логан» кое-что из своего имущества, собранного в бельевой корзине. Сам он покинул салон лишь когда подоспевшие чудища со всех сторон полезли в разбитые окна, ворочая корявыми руками, щелкая сопливыми челюстями. Димка нырнул в окошко головой вперед, мы ухватили его за руки, за шиворот, за волосы и быстро затащили к себе — какой-то шустрый щуплый зомби всё же успел цапнуть подошву Димкиного ботинка, оставив на каблуке глубокую отметину.

Минтай тут же дал газу, и «логан», громыхая побитой подвеской, заскакал, запрыгал по неровностям дороги.

— Не туда! — завопили мы с Димкой одновременно, угадав намерения Минтая и вовремя вспомнив, что проспект плотно забит автомобилями. — К гаражам давай! В объезд! На заднюю дорогу!

Взвизгнули тормоза — нас бросило вперед. «Логан» встал в сорока метрах от осажденного чудовищами «мегана»: я видел, как проникшие в салон зомби терзают обивку сидений, хранящую, должно быть, наши тепло и запах; видел, как ворочается на земле, пробуя подняться, однорукий бородатый амбал в кожаных штанах и ботинках «берцах»; видел, как обгоревшая старуха с вплавившимися в лицо очками тащит из грязи истерзанное тело самогонщика Сереги, отмахиваясь от таких же наседающих уродов. Я видел, как из окон дома напротив вываливаются зомби, как они встают и бредут в нашу сторону…

Минтай повернулся к нам. Каждому в глаза посмотрел. Сказал веско, чеканно:

— Я вас спас. Я за рулем. Я всё решаю. Я главный теперь.

Справа поднялся с земли зомби, шлепнул грязной ладонью по тонированому стеклу, захрипел, ноздри широко раздувая, острый серый язык из пасти вывалив.

— О’кей, начальник, — прошептал Димка, косясь на вставшее у окна страшилище. — Будь по-твоему. Только скорей увези нас отсюда.

Минтай внимательно на него посмотрел, словно пытался понять, не издевается ли сейчас Димка. Кивнул, ухмыльнулся довольно. Сказал:

— Показывай дорогу.

— А куда мы едем? — все так же шёпотом поинтересовался Димка.

— Ко мне домой, — ответил Минтай.

Мы никогда не были у начальника дома. Знали только, что живет он в местечке Ухарово, где покосившиеся избы соседствовали с новостроенными дворцами, особняками и коттеджами. Дом у Минтая был простой — мы видели его на фотографиях: небольшой двухэтажный каркасник с претензией на английский стиль. Минтай хвалился, что взял его за бесценок, потому что там, будто бы, кто-то нехорошо умер: то ли застрелился, то ли повесился. Минтая недобрая слава дома не пугала, он говорил, что весь мир — это одно большое кладбище, что здесь каждый клочок земли человеческой кровью полит, что в наших краях, куда ни ступи, окажешься на месте, где кто-нибудь когда-нибудь нехорошо помирал.

Теперь, после всего пережитого, я часто вспоминаю эти его слова.

«Логан» сдох сразу, как мы свернули за угол дома — дернулся несколько раз, заглох и уже не заводился. Диагноз был ясен: остатки охлаждающей жидкости вытекли, двигатель перегрелся, поршневая развалилась. Примерно сотню метров машина прошла накатом — Минтай только подруливал, не трогая педаль тормоза. Остановился «логан» в неглубокой грязи среди бетонных гаражей, но сумел выбраться из нее на стартере, и даже прополз еще метров тридцать, прежде чем умер окончательно, напустив в салон вонючего дыма.

Мы бросили автомобиль, испытывая странные чувства, — побитый, помятый «логан» представлялся живым существом, выручившим нас из беды и надорвавшимся при этом. Мы уходили, оглядываясь на него. Спешили, не зная, удалось ли нам оторваться от зомби, или же они продолжают преследование. Здесь, в гаражном массиве, похожем на лабиринт, спрятаться было негде: кругом только бетонные стены и ряды закрытых, запертых на висячие замки ворот.

Но впереди на небольшой площадке рядом с эстакадой и в пятнадцати метрах от вагончика шиномонтажа стояла моя «десятка». Я всегда парковал её здесь, когда приезжал к Димке в гости.

— Девчонки, сядете назад. — Я издалека выключил сигнализацию, разблокировал двери. — Демон, ты тоже.

— Почему? — возмутился Димка.

— Ты худее.

В салоне «десятки» было не так просторно, как в «логане», хотя машины, вроде бы, не слишком отличались габаритами. Тем не менее, разместились мы без особых проблем. За руль, естественно, сел я, предварительно свалив принесенное барахло в багажник. И Димка тут же съехидничал, потянув Минтая за плечо пиджака:

— А власть-то сменилась!

Я завел машину, повернулся:

— Как вы?

— Будто в раю, — зажатый девушками Димка оскалил зубы.

— Отправляемся за «маздой», — сказал я, прикидывая в уме маршрут.

— Всё идет по плану, дорогой друг, — подмигнул мне Димка.

— Мы же, вроде бы, решили, — заволновался Минтай. — Едем ко мне домой!

— Сперва оружие!

— Но я думал…

— Индюк тоже думал. Берем «мазду» и сразу рвем к «Тополю», в охотничий магазин.

— Нам прятаться надо, а не воевать!..

Я подождал еще немного, давая двигателю возможность прогреться, а пассажирам проговориться. Объявил для всех:

— Кто за рулем, то и решает, — и тронул машину с места.

Уже через три минуты мы выехали из бетонного лабиринта на асфальт и покатили на северо-запад, огибая многоэтажки справа. Я ориентировался на издалека заметную водонапорную башню — она стояла на границе частного сектора, как раз там, где возле заправки «Люкс-Ойл» находилась охраняемая стоянка, принадлежащая армянину Эдику — я никогда его не видел, но Димка рассказывал про него много забавного.

Основательные ворота стоянки, сваренные из стальных труб, железных листов и проволочной сетки, были заперты. Я подергал тяжелую цепь, замкнутую двумя навесными замками, и, повернувшись к машине, развел руками — без ключей, кувалды или «болгарки» въезд было не открыть. В принципе, можно было попробовать дернуть цепь машиной, — но только, чур, не моей.

— Ну чего? — спросил Димка, когда я вернулся за руль.

— Тихо там, — ответил я. — Охранник то ли сбежал, то ли спит, то ли… Ну, понимаешь.

— Сбежать не должен, — неуверенно сказал Димка. — Эдик их тут в ежовых рукавицах держит. Да и спать ему не положено.

— Поехали, наконец, ко мне, — опять заканючил Минтай. Мы сделали вид, что не слышим его.

— Что делать, придумал? — спросил Димка.

— Переберемся на ту сторону. Заведем твою «мазду». Прицепим трос к замку и попробуем его сорвать.

— Получится?

— Не знаю. Замки здоровые. Нам бы грузовичок какой. И трос помощней.

— У Эдика здесь «эксплорер» обычно стоит, вон за той фурой. А ключи хранятся в будке, у охраны. Можно попробовать им ворота дернуть. Или забор проломить.

Я с сомнением оглядел бетонные плиты, выстроившиеся по периметру стоянки. С ними, пожалуй, только танк справился бы или грейдер какой-нибудь.

— Сдалась вам эта «мазда», — пробурчал Минтай. — Целый город брошенных машин, выбирай любую.

— Вообще-то у меня там оборудования разного как раз в цену твоего ломучего «мегана», — вскинулся Димка.

— Он не ломучий. Его «кашкай» ударил, все же видели.

— Ага, видели. Я кулаком сильнее бы стукнул, чем тот «кашкай».

— Хватит вам, — сказал я. — Ваши машины моей в подметки не годятся.

Сидящая за мной Катя хихикнула, Димка фыркнул, Минтай пожал плечами и опять заныл, что мы только время зря теряем, что нечего тут делать, что надо, пока есть возможность, гнать к нему домой. Робеющая Оля тихонько спросила, не получится ли всё же как-нибудь проведать её родителей: хотя бы проехать рядом, посигналить, покричать, не выходя из автомобиля. Таня тоже попыталась что-то сказать, но всхлипнула, закрылась руками и заревела.

Я очень сочувствовал девчонкам. Но выносить этот бедлам я уже не мог, и потому рявкнул:

— Заткнитесь все!

Удивительно: меня послушались. Наконец-то стало тихо, только Таня хлюпала носом. Я, наверное, минуты две сидел с закрытыми глазами, наслаждаясь покоем, крепко вцепившись в руль, стараясь ни о чем не думать — и никто не решился меня потревожить. Потом я включил первую передачу и подогнал машину вплотную к воротам, подпер их бампером.

— На стоянку идем все вместе, — сказал я и, выдернув ключ из замка зажигания, распахнул дверь.

Нет, я не следовал «правилам поведения в фильмах ужасов», о которых упоминал Димка. Но стоянка, окруженная сплошным бетонным забором с тремя рядами колючей проволоки поверху, с помостом и будкой охраны, вознесенными на добрых четыре метра, с баграми и топорами на пожарном щите, с этими воротами на цепи — она выглядела как настоящая крепость. Вряд ли в округе имелось лучшее убежище. Надо было лишь удостовериться, что внутри периметра нет зомби.

— Демон, прикрой меня, — сказал я и пошел доставать из багажника толстый промасленный ватник и кусок брезента. Я накинул их на верхнюю балку ворот, обмотанную колючей проволокой. И когда я уже перелезал с капота своей «десятки» на закрытую территорию, мне почудился звук: будто где-то скрипнуло что-то — то ли дверные петли несмазанные, то ли пружина ржавая. Не слишком этим обеспокоившись, я спрыгнул на землю. И вдруг осознал, что забраться назад будет не так просто.

Сразу стало жутковато. А тут еще я краем глаза уловил неясное движение на высоком помосте. Резко повернувшись, я увидал сутулую фигуру, вставшую за пирамидами покрышек. И мне четко представилось, что сейчас произойдет, — я будто короткое кино просмотрел: этот зомби, роняя покрышки, подходит к краю помоста, переваливается через низкие перильца и падает вниз; я долго срываю топор с пожарного стенда, потом бегу к поднимающемуся чудищу и понимаю, что ничего не успею и не смогу сделать; а из вагончика охраны выбираются другие зомби, и они, так же раскидывая покрышки, подступают к краю и валятся вниз; припаркованные автомобили начинают раскачиваться, их стекла лопаются, крошатся, и новые обращенные ползут через окна наружу — ко мне; а я тут уже один, потому что товарищи мои бегут прочь, и правильно делают…

— Вон япошка моя, — соскочив ко мне, ласково сказал Димка и брелком показал на черную «мазду» в агрессивном обвесе, стоящую за крохотной «микрой».

Минтай, закусив губу, помогал перелезть через ворота Кате и свирепо на меня поглядывал. Оля и Таня жались к «десятке», ждали своей очереди — чувствовалось, что им неуютно оставаться вдвоем на открытом месте. И никто не замечал зловещую фигуру на помосте.

Я, что-то крикнув товарищам, бросился к пожарному щиту, схватился за топор. Предвидения мои начали оправдываться: длинное топорище оказалось намертво примотано проволокой к выкрашенным в красное доскам; я вцепился в багор — та же история!

Я выругался, пугаясь до помрачения.

Димка, как ни в чем ни бывало, шел к своей машине. Катя обкусывала сломанный ноготь. Минтай, дрыгая ногами, висел на воротах. Таня лезла на капот «десятки».

— Оставь инвентарь! — услышал я окрик.

Багор начал поддаваться. Я тянул его, и дергал, и крутил. Ругал себя, что полез на стоянку безоружным.

— Оставь инвентарь, говорю!

Я всё же выворотил багор, повернулся с ним, чувствуя, что время упущено. Увидел подобравшегося Димку с «осой» в руке и Минтая, поднимающего с земли камень, заметил, что Оля передает Тане через ворота туристический топорик, — наконец-то они обнаружили опасность!

Но стоящий наверху зомби не спешил атаковать. Он подошел к самому краю помоста. Он тянулся к нам, но не падал. И теперь я мог разглядеть его лицо — вполне обычное, не страшное, можно сказать, человеческое.

— Зачем ломаешь инвентарь?!

Я увидел, что существо открывает рот, но не сразу понял, что оно разговаривает и обращается ко мне, — у меня смещение какое-то в мозгу произошло, я очевидные вещи связать не мог.

— Не для тебя он тут повешен, — сипло сказал «зомби» и, багровея лицом, закашлялся долго и натужно, с хрипами, с клёкотом — так кашлял мой отец, умирающий от рака.

Охранника звали Карпом. Это рыбье имя хорошо мне запомнилось — любое другое я, наверное, давно бы забыл. Он и лицом был на карпа похож: круглые глаза навыкате, толстые губы, усики. Столько лет с той встречи прошло, а я так хорошо его помню, что готов портрет нарисовать…

Мы сидели в тесном и теплом вагончике, пили обжигающий сладкий чай с печеньем и слушали неспешные речи Карпа. Наконец-то мы могли расслабиться. Здесь — на чужой территории, окруженной двухметровым забором, в избушке, поднятой на четырехметровую высоту, — мы чувствовали себя в безопасности. В крохотном прокуренном помещении нам было комфортней, чем в огромной Димкиной квартире — наверное, потому, что на переносной газовой плите уже во второй раз закипал чайник, а в спальном углу за перегородкой светилась питаемая автомобильным аккумулятором лампочка, и тихонько мурлыкал древний кассетный магнитофон «Романтика», а под столом бродил и терся о наши ноги пушистый черный кот Мурзик. В металлическом шкафчике желтели стопки лапши быстрого приготовления, блестели банки тушенки и консервированных сосисок. На окне висела вобла, за оконной рамой остужалось пиво. В холодном тамбуре стояли канистры с водой, запасной газовый баллон и четыре заряженных аккумулятора. Имелись здесь даже небольшой телевизор и приставка «Денди» с дюжиной картриджей, среди которых были «танчики» и какая-то «Нация зомби» — это хозяйство вполне можно было подключить через китайский инвертор, валяющийся на полу.

Я видел, с каким интересом осматривается здесь Димка, и догадывался, что он думает о том же, что и я: на этой стоянке можно задержаться.

Карп, рассказывающий о том, как он охромел, почувствовал, кажется, что мы его почти не слушаем и замолчал, улыбаясь.

— А вы не пробовали судиться с фабрикой? — участливо спросила Оля.

Карп покачал головой:

— Это теперь не важно… Вы скажите лучше, что там в городе. — Он рукавом вытер со лба испарину, слабо махнул рукой:

— А впрочем нет, не надо… Не хочу знать… Посмотрите лучше, какую трость подарил мне Эдик. У меня же завтра день рождения, я разве не говорил вам? Юбилей!

— Город словно вымер, — сказал Димка. — Некоторые люди превратились в чудовищ. Вам известно, что произошло?

— Некоторые? — Карп опять заулыбался. — Люди всегда были чудовищами… Нет, нет, не хочу об этом. — Он замахал руками. — Лучше давайте я поделюсь секретом засолки огурчиков. Хитрость в том, чтобы добавить горчицу и…

— Они нападали на нас, — резко сказал Димка. — Мы едва не погибли. Что вам обо всем этом известно?

Карп опять замолчал. Отвернулся, в окно глядя, хмурясь, губы рукавом вытирая. Буркнул:

— Я знаю то же, что и вы… То, что говорили по телевизору.

— Мы не смотрели телевизор последние несколько дней, — сказал я. — Мы не понимаем, что происходит. Расскажите нам… Пожалуйста…

Карп не отвечал очень долго. А мы смотрели на него и ждали, понимая, что кроме этого человека, возможно, никто никогда ничего нам не объяснит, не подскажет. Нам нужна была информация — больше, чем любое оружие.

— То, что говорили по телевизору, — это всё неправда, всё ложь, — наконец сказал Карп и покосился на нас, будто какой-то реакции ожидая.

Мы не шевелились, молчали.

— Это демоны… — уверенней сказал Карп и вновь оглядел нас — не смеемся ли мы над ним, не перемигиваемся ли, не крутим ли пальцами у висков. — Демоны пришли за нами, и овладели теми, кто был слаб душой и грешен. Теперь легионы пожрут одиноких праведников. И не будет никакой обещаной великой битвы. Потому что битва давно уже была: мы её проиграли, и не заметили этого.

Карп перекрестился дрожащей рукой — но сделал это неправильно: сперва левое плечо тронул щепотью, потом правое; вряд ли он был католик.

— По-твоему выходит, что те, кто не обратился — праведники? — тихо сказал Димка. — То есть, мы здесь — безгрешные, что ли? — Он хмыкнул.

— Нет, нет, нет! — хмурясь, замотал головой Карп. — Среди нас нет праведных. Мы праведных будем есть, грызть их будем, потрошить и выть по-звериному. Мы — Легион. Мы — проклятые.

Сидящий на скрипучей койке Димка заёрзал, будто ему мешало что-то; чуть приподнявшись, он поправил одежду. Все посмотрели в его сторону, но один я догадался, в чем дело, — Димка открыл кобуру «осы».

— Я понял, — сказал он, нехорошо усмехаясь. — Сейчас ты оскалишься и прыгнешь на потолок.

— Вы не верите, — пожал плечами Карп, отворачиваясь. — Я надеялся, что вы поймете или хотя бы задумаетесь. Но ваша икона — телевизор. Только она больше не работает. Всё кончилось. И уже всё не важно.

— Так что говорили по телевизору? — спросил я. — Это вирус? Эпидемия, да?

— Мне нужно идти, — сказал Карп, поднимаясь. — Я должен… Я чувствую это…

— Что именно? — насторожился Димка. — Куда идти?

— Обойти надо… Посмотреть… — Карп медленно продвигался к двери, опираясь на трость. — Проверить всё… Тут же чужие машины. А я за них отвечаю. Мне перед Эдиком неудобно будет, если что-то случится.

— А что, Эдик придет? — спросил Димка.

Карп остановился перед дверью тамбура, убавил огонь под стоящим на комфорке кирпичом. Медленно повернулся к нам, покачал головой.

— Нет. Не придет.

Он перешагнул порог — черный кот тут же метнулся вслед за хозяином.

— Он уже приходил, — тихо сказал Карп и прикрыл за собой дверь.

Пока странный сторож, напоминающий рыбу, хромал по своим владениям, мы наконец-то смогли выяснить, какое счастливое стечение обстоятельств переместило Минтая и Катю из осажденной чудовищами кухни в стоящий восемью этажами ниже «логан». Как я и предполагал, причиной стали зомби — они всё же сумели разломать забаррикадированную дверь, и влюбленной парочке пришлось спешно покидать кухню. Лезть по веревке они не решились, помня мои на ней корчи. К тому же окно внизу находилось ближе, чем окно в стороне, так что Минтай с Катей решили спускаться по той штуковине, которую я самонадеянно именовал лестницей. С её помощью они ухитрились сползти до шестого этажа, но двигаться этим способом дальше Катя уже не могла. Вполне возможно, что они так и остались бы в чужой незнакомой квартире, и беспомощно следили бы с высоты, как почуявшие кровь зомби по кускам выдирают нас из «мегана» через разбитые окна. Но на кухне, оформленной в стиле хай-тек, обнаружились хозяева: три кокона прилепились к обеденному столу с никелированной фруктовницей, похожей на спутниковую антенну.

И тогда Минтай решил рискнуть. Сперва он оценил обстановку внизу на улице. Затем выглянул из квартиры на лестницу, убедился, что зомби из подъезда ушли, и сбежал на четыре этажа вниз, оставив Катю сторожить дверь. Вернувшись, он вооружился тяжелой вешалкой. И, велев Кате не отставать, понесся вниз, рассчитывая, что все обращенные заняты сейчас нами.

Он ошибся, но не сильно: один тщедушный зомби все же попался им на пути. Минтай сбил его ударом вешалки, прижал к ступенькам, давая Кате возможость проскользнуть. Выход был совсем уже рядом. Минтай, чувствуя, что зомби вот-вот вывернется, бросил вешалку, перевалился через перила и, догоняя Катю, выскочил из темного подъезда на улицу. Им некогда было размышлять, куда бежать, где прятаться. Да и выбора особого у них не было. Они, не сговариваясь, бросились в сторону, где, как им казалось, не было зомби — прочь от осажденного «мегана» и от чудовищ, раздирающих труп несчастного Сереги. Минтай честно признавался, что в тот момент он и не помышлял спасать нас. Он о своей-то шкуре не знал как позаботиться: залезть в чью-нибудь квартирку на первом этаже? — но там могут быть зомби; попытаться завести какую-то из припаркованных машин? — но если сработает сигнализация, их тут же обнаружат; со всех ног мчаться дальше? — а что там за углом, за поворотом, за домом?..

Они словно под обстрелом бежали — петляли, пригибались, прячась за автомобилями, за кустами и столбами, за детской горкой и мусорными баками. «Логан» был для них очередным укрытием. И совершенно случайно Минтай заметил, что двери помятой машины не заперты, а в замке зажигания торчит ключ.

Он нырнул за руль и не поверил случившемуся чуду, когда автомобиль завелся.

Теперь Минтай мог ехать домой — а ему действительно туда было очень нужно.

Сдав назад и соскочив с крыльца, «логан» легко развернулся. Из разбитой витрины на шум мотора вывалился изрезанный стеклами зомби. Он упал на четвереньки, и, двигаясь совершенно жутким образом — каким-то паучьими прыжками — бросился машине наперерез.

«Логан» раздавил его.

И вот тогда Минтай понял, что теперь он может кое-что для нас сделать…

— Черт возьми, Юрьич! — воскликнул Димка, поймав руку Минтая и сильно её встряхивая. — Вот не ожидал от тебя, честное слово. Мужик! Мужик!

Я молчал, стоя возле окна, наблюдая, как хромой Карп, опираясь на клюку, обходит машины. Их было немного — большая часть парковочных мест пустовала. Из этого можно было сделать вывод, что катастрофа случилась днем. Или ближе к вечеру, в час пик — потому проспект и забит вставшими автомобилями.

А может люди просто бежали из города?..

— Мне домой надо, — опять завел свою песню приободрившийся Минтай. — Если не хотите со мной, дайте мне машину, и я один уеду. То есть, мы уедем. Я и Катя.

— Мы тоже не хотим здесь оставаться, — неожиданно сказала Оля, утонувшая в низком, продавленном почти до пола кресле. — Этот охранник… Он какой-то ненормальный. И страшный.

— Вот, слышите! — обрадовался Минтай. — Мы в большинстве.

— При нашествии зомби всякая демократия отменяется, — сказал Димка; опять шутил, наверное.

Карп скрылся за фурой. Я отвернулся от окна, посмотрел на своих товарищей — они вдруг стали мне неприятны: я в каждом из них словно бы демонов разглядел; тех демонов, про которых говорил охранник.

— Разделяться нам сейчас нельзя, — тихо сказал я. — Покидать это место сейчас, наверное, тоже будет неблагоразумно: в городе опасно, а здесь надежный забор по периметру, несколько путей к отступлению, запас воды и еды, свет, огонь, инструменты и машины. С высоты просматривается почти весь пустырь, граница города и частный сектор — любую опасность мы обнаружим издалека, особенно если выставим пост на крыше. Есть вероятность, что за своими автомобилями сюда наведаются нормальные люди — такие, как мы. — Я начал загибать пальцы. — Может быть, кто-то заедет на заправку. А Карп… Да, он немного странный, но о происходящем ему известно больше нашего. И он любит поговорить, так что рано или поздно он всё выболтает.

Меня внимательно слушали. Никто не перебивал, не пытался спорить, и даже Димка казался вполне серьезным.

— Я предлагаю задержаться здесь. Хотя бы на один день. Нам необходимо отдохнуть и подготовиться. А завтра утром на двух или трех автомобилях мы отправимся в город: попытаемся найти оружие, навестим, если будет такая возможность, наших близких, разведаем обстановку. И часа за три до сумерек вернемся сюда — потому что здесь пока тихо. Потому что здесь забор и сторож, машины, огонь и свет… Или вы считаете, что есть место лучше этого?

Я пожал плечами и умолк, не зная, что еще сказать.

Димка ухмыльнулся. Я понял, что сейчас он опять что-нибудь сморозит, и отвернулся, не желая слушать его глупости и насмешки.

— Выбираем нового лидера! — прокричал Димка, беззвучно хлопая в ладоши. — Кого устраивает программа? Голосуем за Брюса! Борис — наш кандидат! Выбирай сердцем! Голосуй или проиграешь!

Он поднял руку, пальцами в низкий потолок уперевшись:

— Ну, кто со мной?

Оля, сдержанно улыбалась, качнула ладошкой:

— Я — «за».

Её тут же поддержала Таня. А потом и Катя подняла руку — вот это оказалось для меня сюрпризом. Один Минтай сидел, насупившись, на кровати — серьезный солидный мужчина в окружении заигравшихся недоумков.

Тихо и незаметно вернулся Карп: открыл дверь и остановился в темном тамбуре, удивленно нас разглядывая, — он будто забыл о нашем существовании, пока обходил свои владения. Большой черный кот прошмыгнул у него под ногами, отряхнул лапы на круглом половичке, вскочил на койку и, громко замурлыкав, свернулся у Кати на коленях. Она бездумно погладила его.

— Вы кто? — хрипло спросил Карп. Он подался вперед, и я увидел, как его лицо страшным образом изменяется — тянется, будто маска из сырого теста. У меня дыхание перехватило — только поэтому я не закричал. А потом Карп шагнул в комнатушку, и стало ясно, что с лицом у него всё в порядке, что это просто падающий из окошка свет лег на него полосой, а то, что я принял за отъехавшую челюсть, на самом деле петля серого шарфа.

— Мы за машиной своей пришли, — сказал Димка. — Помните? А еще мы Эдика встретили, и он просил нас его «эксплорер» забрать. Сказал, что ключи на стенде.

— Эдик? — Карп непонимающе смотрел на Димку, хмурился. — Забрать?

Утыканный гвоздиками фанерный стенд стоял на полу возле крутящегося кресла охранника. Ключей здесь было немного. А самая увесистая связка висела на крючке, рядом с которым была наклеена вырезанная из пенопласта литера «Э». Нетрудно было догадаться, что она обозначает. Но ключей от «эксплорера» в этой связке могло и не быть — Димка блефовал.

— Эдику не нужна машина, — равнодушно сказал Карп, стягивая с головы мятую кепку, бросая её на кровать. — Он уже с ней.

С охранником явно что-то было не так. Речь его стала невнятной, голос изменился, осип. Карп заметно дрожал, стирал с горящего лица обильную испарину, хлюпал носом. Чувствовалось, что он неуверен в себе и растерян — он словно бы не мог решить, куда ему пойти, что сделать.

— Налить вам чаю? — спросила Оля.

— Чаю? — Карп не сразу отыскал взглядом девушку. — Да, наверное.

Он прошел на свое место, задевая нас, оставляя на полу грязные следы. Хрипло выдохнув, упал в кресло и долго сидел, тупо уставившись в окно, ни на что не реагируя. Только когда Оля поставила перед ним парящую кружку, он вздрогнул, повернул голову и слабо улыбнулся.

— Спасибо.

— Не за что. — Она легко коснулась его ладони и тут же одернула руку, воскликнула:

— Да у вас жар!

— Что? — Он опять на нее посмотрел. — Нет, ничего, мне уже лучше. Я посижу, отдохну немного. А вы делайте, что хотите.

— Он весь горит, — тихо сказала Оля, повернувшись к нам. — Может, ему каких-нибудь таблеток дать? В машинах же есть аптечки…

Странно, что мы тогда не придали особого значения болезни охранника, не заподозрили неладное. Возможно, мы просто очень устали и нам не хотелось думать о плохом.

Впрочем, в тот день мы еще не знали, как начинается обращение.

Погода испортилась неожиданно: налетевший холодный ветер нагнал низких туч, из них посыпалась колючая морось. Мы надеялись, что ненастье долго не продлится, но уже темнеть начинало, а водяная крупа вперемешку с льдинками всё хлестала крышу и стены нашего убежища, намерзала на окнах. Димка дважды бегал к своей машине, доставал кое-что из салона и багажника. Возвращался насквозь мокрый, продрогший, злой как чёрт.

Димка вооружался: готовил какие-то адские смеси, растворял в ацетоне куски выдернутого из стен пенопласта, грел на огне вонючую солярку, калил проволоку, скоблил ржавчину, обтачивал напильником раму сломанной раскладушки, собирая алюминиевый порошок. Он всё ждал, когда дождь уймется, чтобы начать сливать топливо из припаркованных машин. Он даже инструмент для этого дела успел приготовить — стальную заостренную трубку, похожую на гигантскую медицинскую иглу, и двухметровый шланг.

Димка был самым занятым в нашей компании.

Но и остальные не бездельничали. Минтай возился с маленьким приемником, пытался перестроить его на прием коротковолновых сигналов, растягивал под потолком антенну. Катя собирала дождевую воду для стирки — в груде тряпья под кроватью она нашла пару мятых футболок и чей-то комбинезон; он пришелся ей почти впору, так что она, скрепя сердце, решилась поменять вечернее платье с декольте на мужские штаны с подтяжками. Оля с Таней готовили суп из лапши, тушенки и бульонных кубиков, старались ненавязчиво поухаживать за Карпом. Охраннику, кажется, становилось хуже, — он беспрерывно чихал и кашлял, утирался шарфом, обильно — так, что одежда промокала — потел. Но стоило заговорить с ним про лечение, про лекарства — и он тут же выходил из себя: хрипло ругался, грозился, что уйдет, если его не оставят в покое. Карп так и сидел в своем кресле, отказываясь перебраться на кровать. Порой он бредил — нёс какую-то чушь про конец света, про вселившихся в людей демонов, про искупление и грехи. А мы невольно прислушивались к его словам. И чем темней становилось на улице, тем сильней они нас пугали.

— Может и правда Господь Бог наконец-то решил с нами всеми вот так разобраться, — разливая адскую смесь по бутылкам, размышлял Димка. — Такой сценарий всяко интересней потопа и расправы над Содомом и Гоморрой.

Мы поужинали при свете двух автомобильных лампочек и стали укладываться спать. Оля с Таней уже устроились на койке за перегородкой и даже, кажется, успели задремать. Минтай и Катя исхитрились разложить в узком проходе разбитое кресло-кровать. А трезвеющий Димка ложиться не планировал. Он сказал, что способен отдыхать сидя, было бы только к чему привалиться — мне показалось, что он намеревается привалиться к Оле. Мешать ему я не собирался. Я стелил под столом на полу замасленные тряпки, фуфайки и содранный со стены коврик, — место для ночлега получалось вполне уютное, только ноги невозможно было вытянуть. И, в общем-то, это было не великое неудобство. Мы все в тот день так вымотались, что к вечеру на ходу засыпали. Мы и пост на крыше, поразмыслив, решили не выставлять. Всё равно в такую погоду проку от него было бы немного. Единственное, что мы сделали для своей безопасности — это оторвали и затащили на помост тяжеленную лестницу, сбитую из крашеных брусьев. Теперь забраться к нашей избушке на курногах могли разве что крылатые зомби. Ну или прыгучие.

Засыпая, мы чувствовали себя полностью защищенными.

Кажется, это был последний вечер, когда мы так себя чувствовали.

Мне ничего не снилось, но проснулся я с ощущением, будто кто-то сидит у меня на груди, не позволяя дышать. Чтобы стряхнуть живую страшную тяжесть, мне пришлось собрать все свои силы. И только когда моя онемевшая рука наконец-то шевельнулась, когда ко мне вернулся голос — только тогда я проснулся по-настоящему.

В остывшей комнатке было душно и темно. Кто-то храпел — должно быть, Минтай. Скрипя пружинами койки, ворочались девчонки. Не было слышно ни дождя, ни ветра — только непонятное хлюпанье раздавалось будто бы совсем рядом.

Я долго лежал, пытаясь понять, что это за звук. Вспомнил, что на столе надо мной лежит специально оставленная зажигалка. Приподнялся на локте, зашарил по столешнице — ну где же она?!

Хлюпанье прекратилось, и меня осенило — это же плач! Я угадал и почувствовал, что человек, потревоженный моей возней, сдерживает сейчас рвущиеся рыдания, не желая, видимо, обнаружить свою слабость.

Но кто это? Оля? Таня? Неужели Катя?

— Эй, — тихонько позвал я. — Ты пореви. И станет легче.

Несколько секунд было тихо, но я ощущал, каких непростых усилий стоит эта тишина человеку — он задыхался, его распирало изнутри. Наконец, плач прорвался, и я с удивлением понял, что плачет мужчина.

Карп?!

— Что случилось? — Я сел, выбравшись из-под стола, таращась в темноту и осторожно пробуя пространство перед собой руками. — Что с тобой?

— Мерзко… — Это был не Карп, это был Димка. — До чего же мерзко…

— Ты о чем, Демон? — Я испугался.

— Мне выпить надо, Брюс. У тебя есть выпить? Нет? Плохо. Мерзко мне, тошно. Я стрелял когда, на меня же вся эта гадость брызгала. Я же не отмоюсь теперь. Хоть всю кожу соскребу — не отмоюсь. А Серегу помнишь? Он старый мой приятель был, сосед, родители наши знакомы были. А я его в окно скинул. Вместо того, чтобы похоронить. Его сожрали! Ты понимаешь? Я Серегу скормил этим тварям!

— Ты всё правильно делал, — сказал я. — Если бы не ты, мы бы сейчас… как твой Серега.

— Мерзко, Брюс. — Димка чуть ли не стонал. — Аж наизнанку выворачивает. Спать не могу, не спать не могу, ничего не могу. Водки бы сейчас. Нет у нас водки?

— Нет.

— А мне надо. Завтра найдем. Обязательно! Не могу я трезвый. Без куража — не могу. Ты сам-то осознал уже, что произошло? Понял, что — всё, кранты?

— Понял.

— Да нихрена ты не понял, Брюс. Понял бы, лежал бы как я сейчас, корчился бы, подвывал.

Я нащупал зажигалку. Чиркнул колёсиком, приподнял огонек. На будильник у окна стоящий поглядел — четыре утра. Димкино лицо увидал, похожее на отразившуюся в луже луну. На спящих в разложенном кресле Минтая и Катю уставился. Подумал, что сейчас тоже не отказался бы выпить, — в горле неприятная горечь копиться начала, противная жалость к себе несчастному накатила.

— Дима, ты иди к нам, — прозвучал вдруг тихий девичий голос, и я догадался, что наш разговор слышала Оля. — Тебе отдохнуть надо. Ложись, тут есть место.

Зажигалка обожгла мне палец. Я охнул, выронил её, зашипел зло. Уполз к себе под стол, закопался в тряпьё, слушая, как Димка устраивается на скрипучей койке. Я старался не думать, куда он сейчас потянет свои руки, и силился разобрать, что там ему шепчет Оля.

Безнадежное дикое одиночество — вот что я тогда ощутил. Потом чувство это навещало меня не раз — пока не стало привычным.

Я — один. Это как смерть. Только хуже…

Наверное, я всё же задремал. Опять стало чудиться, что кто-то сидит у меня на груди, скрадывая дыхание. Руки, ноги сделались неподъемными, голос отказал, но голова работала. Это странное и страшное состояние длилось пару минут и прекратилось, когда я вдруг осознал, что не чувствую рядом Карпа: давно не слышу его кашля и сопения, не ощущаю запаха. Никак не получалось вспомнить, был ли Карп в кресле, когда я поднимал над собой огонек зажигалки. Но почему-то я не сомневался — кресло сейчас стоит пустое.

Заподозрив недоброе, я пошарил вокруг, и почти сразу наткнулся на какой-то твердый и холодный предмет, слегка липнущий к пальцам. Рядом нашлась зажигалка. Я высек огонь.

Карпа в кресле не было.

— Вот черт, — пробормотал я, еще не догадываясь, что может означать исчезновение больного охранника, но понимая, что сейчас нам необходимо озаботиться его поисками.

Первым на мои негромкие призывы отреагировал Димка. Он, услышав, что Карп пропал, свалился с тесной койки, и сразу же бросился к фанерному, утыканному гвоздиками стенду. Димка собирался стащить оставшиеся без присмотра ключи. Но воровать было уже нечего — все ключи, в том числе увесистая связка, висящая на крючке рядом с пенопластовой «Э», пропали вместе с охранником.

— Я слышал, как он выходил, — сообщил нам встревоженный Минтай. — Он чуть на меня не упал, когда мимо пробирался. Я решил, что ему в туалет надо.

— Он меня щупал, — сонно добавила Катя. — Все пальцы в соплях — фу!

Мне тут же вспомнился холодный липкий предмет, попавшийся под руку, когда я искал зажигалку. Его, скорей всего, обронил Карп. Вполне возможно, предмет этот мог подсказать, куда делся хромой сторож.

Я сел на корточки.

— Что это за хреновина? — спросил вставший у меня за спиной Димка.

«Хреновина» больше всего походила на перекрученную полосу изъеденного и покоробленного жаром пластика. Это могла быть деталь автомобиля. Остатки какого-нибудь кожуха. Причудливо свернувшийся жесткий ремень. Может быть, монтажный пояс. Или даже…

— Шарф! — сказали мы с Димкой одновременно.

Да, это был обычный вязаный шарф. Но все нити его словно бы эпоксидной смолой пропитались. Только это не смола была.

Я машинально вытер пальцы о свитер и посмотрел на Димку. Он тоже всё уже понял.

— Сколько времени потребуется для обращения?

Я и сам хотел бы это знать.

— Надо его найти!

— Зачем?

— Разберемся с ним, пока он не успел обратиться.

— Получится ли? Серега говорил, что кокон ни ножу, ни молотку не поддавался, — засомневался я. — А что у нас есть? Топор и арматура.

— Попробовать стоит.

Минтай сел в кресле, спустил ноги на пол. Спросил сердито и строго — будто подчиненных отчитывал:

— Объясните, наконец, что происходит!

Катя жалась к нему, смотрела на нас круглыми глазами — ей ничего не нужно было объяснять, он сообразила, что случилось, и чем всё это может обернуться. А вот выглядывающие из-за перегородки Оля и Таня казались совершенно растерянными.

— Карп обращается в зомби, — громко объявил Димка. — Пока не поздно, надо его найти.

— Надо бежать, — засуетился Минтай. — Я же предупреждал. Я говорил, что сейчас нигде не безопасно! Нужно немедленно ехать ко мне домой!

— Нет, — сказал Димка. — Мы должны хотя бы запастись здесь бензином. И дождаться рассвета.

— Но зомби! — почти закричал Минтай.

— Зомби по ту сторону забора! — рявкнул Димка. — А Карп еще не успел им стать!

— Ты уверен? — тихо спросил я.

— Откуда тебе знать! — возмутился Минтай.

— Я уверен, — сказал Димка и пинком выбросил окаменевший шарф на разложенное кресло. — Вот: Карп потерял кусок скорлупы. И она не успела окончательно затвердеть — можете убедиться. Думаю, у нас достаточно времени, чтобы отыскать его и прикончить. А потом займемся делами.

— Мы можем его не найти, — заметил Минтай. — Он мог уйти со стоянки.

— Это вряд ли, — сказал Димка. — Он забрал ключи. И я, кажется, знаю, где его нужно искать.

Старенький, но неплохо сохранившийся «эксплорер» прятался в дальнем углу стоянки, в закутке между глухой стеной и потрепанной фурой, вросшей в асфальт ржавыми дисками спущенных колес. Тут же, рядом с пустой собачьей конурой, стоял на пеньках прогнивший «Запорожец», — первый автомобиль Эдика, как объяснил нам Димка.

Сам Эдик тоже был здесь. Трос установленной на подрамнике лебёдки передавил ему живот и грудь, намертво притянув к бамперу «эксплорера». Стальная петля, должно быть, переломала ему все рёбра, а кишки превратила в кашу, но Эдик плевать хотел на такие пустяки — он жадно щелкал жвалами и тянул к нам не захваченную тросом руку.

— Привет, — сказал ему Димка, поднимая самодельный факел повыше. — Сегодня обойдемся без рукопожатий.

Левая пассажирская дверь «эксплорера» была открыта. Мы велели девчонкам ждать нас за фурой и обошли автомобиль, стараясь держаться поближе к бетонной стене.

— Ну что я вам говорил? — пробормотал Димка, заглянув в салон.

Карп, а вернее то, что недавно им было, расположилось на заднем сиденье «эксплорера» — серая чушка в белесых тенетах. Неровный кокон еще кое-где пенился и оплывал, тонкие паутины вздрагивали. Понять, что это именно Карп, можно было лишь по торчащей из кокона трости — её литой набалдашник трудно было с чем-то спутать.

— Изгадили машину, — с сожалением произнес Димка.

— За ключами полезешь? — спросил я, твердо зная, что сам я к этой куче застывающей вонючей слизи не подойду ни за какие коврижки.

— Ну их к черту! — отмахнулся Димка. — Спалим эту парочку — и дело с концом.

Никто возражать не стал, но и в помощники не попросился. Димка забросил в машину жестяную банку с кустарным напалмом, разбил о капот бутылку с пирогелем, длинным факелом подпалил пропитанную соляркой ветошь. Но огонь занялся не сразу. Минуты две, наверное, мы стояли, смотрели, как растекается по железу прозрачное легкое пламя, как пузырится краска. Я хотел было скептически отозваться о химических познаниях Димки, но тут в салоне ярко полыхнуло, из открытой двери выплеснулась огненная жижа, и вся задняя часть автомобиля вмиг исчезла в вихре жаркого рыжего пламени.

— Ух ты! — Димка даже присел. Кажется, он сам не ждал такого эффекта от своих смесей.

Лопнули шины. Осыпалось лобовое стекло.

Притянутый к бамперу зомби визжал и дергался — у него горела спина, на его скулах обугливалась кожа. Что просходило с Карпом, мы не могли видеть, но мне показалось, что в охваченном пламенем салоне шевелится что-то темное…

Мы убежали, не вытерпев жара. Да и на корчи Эдика невозможно было смотреть.

«Мерзко», — я то ли услышал, то ли вспомнил голос Димки.

— Мерзко, — сказал я встретившей нас Оле. И она, кажется, всё-всё поняла.

Потом мы по-варварски вскрывали воющие машины, стаскивали разное барахло к Димкиной «мазде», сливали бензин, сбивали замки на воротах. Мы спешили, будто чувствуя, что скоро всё окончательно изменится. И когда пожар погас, а серое небо начало проясняться, мы были готовы.

Я отогнал от ворот свою «десятку», Димка вывел «мазду». Мы связали цепь узлом и заперли его разбитыми замками. Мы еще собирались сюда вернуться.

— Надо ко мне, — пискнул Минтай без всякой надежды, что его услышат. Но Димка услышал.

— Ты так туда рвешься, — сказал он, ухмыляясь, — будто у тебя в подвале находится бар «Винчестер».

Фильмы Саймона Пегга в нашей конторе знал практически каждый, так что шутку поняли все. И мне тогда показалось, что Димкины слова натолкнули Минтая на какую-то нехорошую мысль. Мне бы сразу насторожиться, предупредить бы остальных. Но и в тот раз я не придал значения своим предчувствиям — и вскоре пожалел об этом.

Мы разделили пассажиров — Димке, конечно же, досталась Оля с подружкой; мне — кто бы сомневался! — моя бывшая пассия со своим новым возлюбленным. Минтай так и рвался сесть вперед рядом со мной, но я велел ему располагаться сзади и, включив погромче нелюбимый Катей «Faith No More», сразу же постарался забыть о присутствии этой парочки.

Часы показывали ровно одинадцать, когда Димка опустил тонированное стекло и поднял руку — «готов?»

Я моргнул ему дальним светом — «поехали!»

Как сейчас помню: когда я нажал на газ, «Faith No More» заиграли «From Out of Nowhere».

Знаете, что самое хорошее в нашествии зомби?

Пустые дороги.

Точнее говоря, они не совсем пустые, а кое-где совсем не пустые и даже плотно заставленные. Но — ничто не движется, светофоры не работают, правила не действуют — какие тут к черту правила?! Пробки на шоссе мы объезжали по тротуарам. Пробки на тротуарах огибали дворами. Мы выезжали на встречку, выскакивали на обочины и газоны, поворачивали под «кирпич». Мы разгонялись до предела там, где надлежало ехать со скоростью велосипедиста. При виде пешехода на «зебре» мы не притормаживали, а, напротив, ускорялись — это были страшные пешеходы.

Зомби еще не заполонили город — это случилось ближе к вечеру. Но чудовищ уже было достаточно много, чтобы сделать пешую прогулку смертельно опасным занятием. Мы проносились мимо них, не успевая даже рассмотреть как следует, а они поворачивались и пытались нас догнать — некоторые при этом проявляли удивительную резвость.

Безумная езда по мертвому городу напоминала мне что-то. Я всё пытался понять, когда же я переживал нечто похожее: неужели во сне? И вдруг, когда из-за стоящего у обочины троллейбуса на дорогу перед машиной вывалился зомби, я вспомнил — «Кармагеддон»! Старая, времен первых видеоакселераторов, компьютерная игрушка; жестокие гонки на выживание.

Жалея машину, я не стал сбивать того зомби — вильнул рулем, ушел в сторону.

Вряд ли бы мне начислили за него очки.

Торговый центр «Тополь» славился своей дороговизной, так что посетителей обычно здесь было меньше, чем в других гипермаркетах города.

Но только не в тот день, про который я сейчас пишу…

Заехать на парковку с основного входа мы не смогли — все подступы да и сама парковка оказались заставлены брошенными автомобилями. Поэтому нам пришлось делать крюк и по раскисшей грунтовке ползти к служебныму въезду, о котором только Димка и знал.

На огороженную бетонным забором территорию мы попали без проблем — алюминиевый шлагбаум был поднят, но даже опущенный он вряд ли бы нас задержал. А вот проникнуть в здание торгового центра с тыла мы не смогли — железные ворота для грузовиков оказались закрыты и нашим усилиям не поддались, а стальная дверь с крохотным окошечком и кнопкой звонка рядом была заперта изнутри. Так что нам всё же пришлось пробираться к главному входу, осторожно перекатываясь через низенькие бордюры и «лежачих полицейских», лавируя среди брошенных автомобилей — некоторые были аккуратно припаркованы и заперты, светодиоды противоугонных систем мигали под лобовым стеклом; другие стояли раскрытые — будто их пассажиры в страшной спешке покинули салон, даже двери за собой не прикрыв; третьи, кажется, были разграблены, четвертые — разбиты. Видели мы и машины с коконами внутри — но их было немного.

Подъехать к стеклянным воротам вплотную мы так и не смогли. Идущая первой «мазда» встала метрах в сорока от входа, уткнувшись бампером в спущенное колесо наглухо тонированного «гелендвагена». Мне, чтобы не перекрывать путь к возможному отступлению, пришлось сдавать назад, съезжать в сторону и там искать место для парковки.

Глядя на тесный лабиринт автомобилей, я всё гадал, что же здесь происходило пару дней тому назад. Кто-то из водителей, наверное, паниковал и пытался выбраться из толчеи — отсюда и аварии, поцарапанные бока, разбитые фары и треснувшие бамперы. А кто-то, видимо, незадолго до этого просто приехал сюда за покупками, и до самого конца не подозревал о страшных переменах, случившихся с миром. Если это действительно так, значит всё самое страшное произошло в считанные часы.

Но как такое возможно?..

Из машины я вылезал с опаской.

Димка стоял на плоской крыше «гелендвагена», обозревал окрестности. Его, кажется, ничто не беспокоило. А вот мне один вопрос не давал покоя — где сейчас находятся хозяева всех этих автомобилей? И почему мы не видим здесь зомби?

— Супермаркет — символ общества потребления, — зачем-то сообщил нам Димка, соскальзывая с «гелендвагена». — Так что «Рассвет мертвецов» — это не тупой ужастик, а памфлет и притча.

Я раздраженно отмахнулся, проворчал:

— Не лучше ли нам поскорей отсюда убраться?

— Убраться? — Димка фыркнул. — Столько ехать, чтобы в последний момент повернуть назад? Ну уж нет! Да ты сам погляди — нас будто приглашают. Добрый знак.

Действительно, раздвижная дверь торгового центра была открыта. Очевидно, автоматику настроили так, чтобы в случае отключения питания стеклянные створки разошлись. Или же кто-то из персонала отпер дверь изнутри, давая посетителям возможность покинуть оставшееся без электричества здание.

Димка достал из багажника два фонаря, один перебросил мне.

— Вокруг спокойно, я внимательно всё оглядел. А если кто-то и вылезет, пока мы будем в магазине… — Он ухмыльнулся. — Мы уже не с пустыми руками выйдем…

Димка не раз нам рассказывал, чем мы сможем разжиться в охотничьем магазине, — и вот опять он завел этот разговор: так алкоголик говорит о выпивке. Я, честно говоря, и не предполагал, что рядовому гражданину в нашей стране доступно такое количество разнообразного оружия. Охотничьи ружья и карабины, гладкоствольные и нарезные; пистолеты и револьверы, травматические и газовые; шокеры, тазеры — это куда ни шло, это было понятно. Но Димка упоённо перечислял всякую экзотику, которая лично у меня больше ассоциировалась с магазинами игрушек. Блочные луки и арбалеты, из которых дикого кабана можно было завалить, не то что какого-то зомби. Мощные пневматические винтовки, практически бесшумные, с точным боем. Гарпунные ружья, куда более смертоносные на суше, нежели под водой. Высокотехнологические рогатки, свинцовыми картечинами рвущие пивные банки, словно те из фольги сделаны. А еще ножи, рации, камуфляж, специальная обувь, оптические приборы, сигнальные средства, разгрузки, тепловизоры, рюкзаки — всё это богатство теперь можно было получить без всяких разрешений, без денег — просто прийти и забрать. У Димки даже руки тряслись от жадности, когда он об этом говорил.

Трудности, конечно, могли возникнуть. К трудностям Димка был готов. Прежде чем посетить оружейный магазин, он собирался наведаться в магазин инструментов, расположенный этажом ниже.

— Вообще-то, — сказал вдруг Минтай, кисло нас оглядывая, — за то, чем вы сейчас планируете заняться, в военное время расстреливают.

— Вообще-то, — в тон ему ответил Димка, — если мы не займемся тем, чем сейчас планируем, то нас не расстреляют, а сожрут заживо.

Минтай пожал плечами и отвернулся.

— Можешь остаться здесь, если хочешь, — сказал ему Димка. — Прикроешь тыл. Поищешь себе вместо «мегана» новую машину. Думаю, их тут не одна с ключами в замке… Кстати! — Димка посмотрел на меня. — Может и тебе взять тачку поприличней?

— Ну нет. — Я покачал головой. — Боевых товарищей бросать не приучен.

Не мог я сейчас довериться чужому автомобилю. В своей древней «десятке» я каждый болтик знал и представлял, какие сюрпризы может машина выкинуть. Практически любую поломку я мог исправить своими руками, благо инстументы и кое-какие запчасти занимали, наверное, пятую часть объема багажника. Нет, я конечно с удовольствием взял бы шефство над осиротевшим полноприводным «лексусом», «хаммером» или «инфинити», но только в дополнение к моей родной и проверенной «десятке».

— И было бы неплохо разжиться сейчас каким-нибудь грузовичиком, — задумчиво проговорил Димка. — Вон «эль-двести» стоит распахнутый, надо будет проверить его. И «буханка» рядом — тот еще вездеход. Её можно попробовать без ключа завести.

— Я чужие машины брать не буду, — сказал Минтай. — И магазины грабить отказываюсь.

— Значит на шухере постоишь. — Димка издевательски ему подмигнул.

— Если что, — выступила вперед Катя, — у меня права есть.

Минтай зыркнул на нее недовольно и обиженно, даже зубами, кажется, заскрипел. А Димка кивнул и сказал:

— Права теперь не спросят. А что водить умеешь — это хорошо…

Мы не просто болтали, стоя в сорока метрах от приоткрытых стеклянных ворот. Мы готовились к налету. Димка навешивал на себя бутылки с зажигательной смесью. Я раздавал оружие: полутораметровые самодельные пики, топорики, бейсбольные биты, найденные на стоянке Эдика в охраняемых Карпом машинах. Девчонки пытались привести в порядок мешковатую несоразмерную одежду — они надеялись принарядиться в каком-нибудь из многочисленных бутиков торгового центра. Мы озирались, нам было страшновато и неуютно стоять на огромной продуваемой ветром площадке, запруженной автомобилями, в любом из которых мог находиться кокон с вызревающим зомби, а то и не один.

Мы не стали запирать двери наших машин, и оставили открытым багажник «мазды».

Мы построились в фигуру, которая потом стала нашим обычным боевым порядком: я и Димка во главе, девчонки в центре, Минтай — в арьегарде. Оглядев друг друга, замолчав и собравшись, мы двинулись к ступеням невысокого плоского крыльца, обходя автомобили и заглядывая в каждый — они все были пустые.

Поднявшись к стеклянным створкам, обрамленным алюминием, мы, не сговариваясь, встали — очень уж был похож на ловушку этот открытый проём. За дверьми, за тамбуром в глубине холла скопилась тяжелая гулкая темнота. Где-то в ней прятались золоченый пост рисепшена, эскалатор, банкоматы и терминалы оплаты, киоск с фигурной карамелью, небольшой фонтан с пластиковым журавлём, вычурные кованые скамейки, широкая информационная панель…

Димка включил фонарь и направил луч внутрь торгового центра. Я последовал его примеру. Было полное ощущение, что мы режем тьму гигантскими световыми мечами. Только проку от них было немного.

— Заходим, — сказал Димка.

— Я не собираюсь грабить… — начал Минтай, но все дружно на него шикнули:

— Заткнись!

Наши световые мечи скрестились на информационной панели, похожей сейчас на грифельную доску, нащупали глянцевитый бок эскалатора, скользнули по нему вверх.

— Сначала инструменты, — прошептал Димка. — Оружейную комнату без них не вскрыть.

Мы кивнули — мы помнили.

Я зачем-то считал шаги, уходя в глубину темноты.

«Восемь, девять…»

У тьмы был кислый вкус.

«Тринадцать. Четырнадцать…»

Мы поравнялись с постом рисепшена. Мне не нужно было заглядывать за стойку, чтобы понять, кто там находится, — тонкие нити над столом серебрились в луче фонаря.

— Правей, — хрипло сказал Димка.

«Девятнадцать. Двадцать…»

Еще несколько шагов — и время вдруг уплотняется, а события следуют одно за одним, не позволяя нам опомниться: что-то с хрустом ломается у меня под ногами, я не смотрю вниз, но я знаю, что это может быть, — я хорошо помню окаменевший шарф несчастного Карпа.

«Двадцать семь…»

Димка резко останавливается. Он сейчас главный — и мы тоже встаём.

— Слышите?

Нет, мы ничего не слышим. Но мы уже чувствуем.

«Двадцать восемь…»

— Брюс, стой. Там что-то есть. Надо обойти.

Мы делаем лучи фонарей шире, опускаем свет ниже. Теперь видно, что сужающийся холл завален каким-то тюками. Весь пол покрыт ими. Под ними погребена вычурная кованая скамья — только уголок выглядывает. Они в чаше фонтана. Они на открытой витрине среди бледных манекенов.

Это не тюки, нет. Чушки.

Посверкивающие паутины — словно тончайшие струны; кажется: тронь их, и они запоют.

Я замираю и перестаю дышать.

Никто из нас не дышит.

— Черт побери…

Димка водит лучом фонаря по полу — справа-налево, слева-направо. Коконы везде — они стоят, лежат плотно, подпирают друг друга. Паутина сплошным ковром. Коконов сотни, может быть тысячи. Теперь понятно, куда делись люди из брошенных снаружи автомобилей. Они все здесь. И, наверное, не только они.

Где-то что-то тихо трещит: сначала впереди, потом левей.

Минтай пятится, но мы пока этого не замечаем. Мы в страшном напряжении пытаемся нащупать лучами фонариков источник шума — и я вспоминаю третий «Дум».

— Мы пройдем, — шепчет Димка.

Я мотаю головой. Мне кажется, что я слышу шорохи, скрипы и потрескивание. Я уверен, что это зомби ворочаются внутри коконов. Возможно, они чуют нас.

— Мы должны пройти, — упрямится Димка.

Минтай уже не с нами, но мы всё еще этого не замечаем.

Какая-то стремительная неясная тень пересекает луч фонаря. Оля вскрикивает, прижимается ко мне — она тоже успела это заметить. Я выставляю перед собой пику, сделанную из трубки, которой мы дырявили бензобаки. Я думаю, что неплохо было бы прикрепить к древку фонарик, и говорю:

— Надо убираться.

Во тьме справа мы слышим звонкие шлепки — будто кто-то бежит мокрыми ногами по кафелю. Мы направляем туда свет, но ничего не видим. Впереди падает что-то — мы светим туда, но и там никого нет.

— Пойдем сразу наверх, — решает Димка. У него есть ножовка с набором полотен, треугольный напильник, сигаретная пачка самодельной взрывчатки и аптечный пузырек термита — вряд ли с помощью этого мы сумеем вскрыть оружейную комнату, но проникнуть в магазин у нас, возможно, получится.

— Слишком рискованно, — говорю я и вздрагиваю, услышав близкий хлопок, — это совсем рядом лопается паутина. Я вкидываю фонарь и ловлю какое-то движение, но ничего не успеваю понять, потому что стеклянная стена, к которой я почти прижимаюсь, вдруг рушится с оглушительным звоном. Я отпрыгиваю и поворачиваюсь, выставляя перед собой пику, но теряя фонарь. Из темноты надвигается нечто чёрное и высокое. Оля кричит, Таня визжит, Катя тащит меня в сторону. Краем глаза я вижу, как Димка, пятясь, сует фонарь подмышку, сдергивает с плетеного кукана бутыль с зажигательной смесью, чиркает колесиком зажигалки, подносит огонь к фитилю.

Я бью в чёрное и высокое пикой. Она вырывается у меня из рук. Я ловлю древко, вцепляюсь в него и всей силой, всем весом толкаю его от себя. Черное и высокое ворчит, но немного сдает назад, ступая по хрустящему стеклу.

— В сторону! — орёт Димка.

Я резко выдергиваю пику и отпрыгиваю.

Димка швыряет бутыль.

Она не разбивается, но горящая смесь обливает плечи и грудь двухметрового великана. И я вижу, что это не зомби.

У выхода кто-то начинает истошно вопить — это Минтай призывает нас спасаться, но мы не сразу это понимаем.

Димка бросает еще три бутылки. Огонь быстро растекается по полу, по нагромождению коконов — и они начинают трескаться и разваливаться. Черный великан, забыв о нас, скребет свое горящее тело длинными лапами, крутится на месте, утробно рычит и шипит. Он похож на лысую морщинистую гориллу, только пасть у него вытянутая, словно клюв. Но нам некогда его разглядывать. Мы бежим к выходу.

Пламя взвивается выше, и мы теперь видим, что эскалатор весь завален коконами.

Из-за стойки рисепшена, роняя компьютер, поднимается зомби — я бью его пикой и проскакиваю мимо.

Из темноты коридора, ведущего в пиццерию, выходит еще один зомби. Димка швыряет в него последнюю бутылку, зомби превращается в огненный столб. Горящие брызги летят на стены, и я вижу, что в тесном коридоре застрял живой страшный ком — чудовища лезут друг на друга, они свиваются словно глисты, ползут, скользят, цепляются — это не толпа, это месиво.

Мы выбегаем на улицу и слепнем на дневном свету.

В торговом центре просыпается пожарная сигнализация — её звон в тихом городе разносится на многие сотни метров. Через несколько секунд где-то в отдалении начинает завывать автомобиль, потом еще один, и еще — эти уже ближе.

— Быстрей! — торопит Димка. Он стоит на капоте брошенной «спектры» и напряженно куда-то вглядывается.

Я тру слезящиеся глаза, заслоняюсь ладонью от колючего света, оглядываюсь.

Преследователей пока не видно.

— Быстрее! — орёт Димка. Он явно что-то заметил.

Мы бежим к «мазде». Она не заперта, её багажник открыт — мы закидываем в него оружие. Минтай подсаживает Катю, лезет вместе с ней в салон. Димка тащит Олю на переднее место. Растерянная Таня семенит последней — с нее сваливаются штаны. Я оглядываюсь, замечаю, что из дверей торгового центра выходит зомби, спотыкается на ступенях и падает, ползет в нашу сторону.

— Быстрее! Быстрее! — торопит Димка. Он хочет и меня запихнуть в свою «мазду». Я вырываюсь.

На стоянке уже наверное дюжина машин воет. Димка кричит мне что-то, но я не понимаю его. Я мчусь к своей «десятке», но пока не вижу её за другими автомобилями — ну где она? где?!

Справа от меня лопается стекло черного «лэндкрузера». Зомби лезет в разбитое окно, тянется за мной и вываливается на асфальт — он похож на опарыша, выпавшего из гнилого куска мяса.

Я вспрыгиваю на капот зеленого «гетса» и наконец-то замечаю свою «десятку».

Позади меня с рёвом проносится «мазда». Димка кричит что-то в открытое окно — я его не понимаю, но машу рукой — «проезжай!» и перескакиваю на соседнюю «приору».

Я прыгаю по крышам автомобилей, рискуя поскользнуться, и скатываюсь на землю в восьми шагах от моей машины. Где-то в стороне взрыкивает мотор невидимой «мазды» — Димка ждет меня.

Я лезу в карман куртки за ключами.

Облепленная стикерами «нива», стоящая за моей «десяткой», вдруг вздрагивает и начинает выть. Я бросаюсь вперед, но не успеваю — черная безволосая горилла с пастью, похожей на клюв, взлетает на крышу «нивы» и с нее прыгает в мою сторону. Я едва уворачиваюсь, отскакиваю, перекатываюсь за помятую «алмеру» и прячусь за ней.

У меня нет никакого оружия — и топор, и пику я бросил в багажник «мазды». У меня даже фонарика нет.

«Алмера» проседает — я чувствую это.

Но я еще надеюсь попасть в свою машину и проверяю, на месте ли ключи.

— Чёртов огр, — шепчу я.

Ключи в кармане. Но там есть еще что-то плоское и твердое. Я достаю пластмассовую штуковину, похожую на рукоятку игрушечного ружья, пару секунд недоуменно её разглядываю, потом вспоминаю, что это такое, и перевожу предохранитель в боевое положение — вперед до упора — как учил Димка.

«Алмера» кряхтит и поскрипывает — тупоголовый великан возится совсем рядом, он ищет меня, я слышу, как он пыхтит. На четвереньках я отползаю к задней части машины и медленно приподнимаюсь, чтобы поглядеть, чем занят огр.

В этот момент Димка, устав меня ждать, сигналит.

Огр поворачивает голову, видит меня и тут же прыгает на крышу «алмеры», сминая её, — он удивительно проворен для своего веса.

Я опрокидываюсь на спину, вскидываю руку с зажатым в ладони «Ударом» и, целясь в вытянутое рыло монстра, большим пальцем нажимаю скобу спуска.

Ничего не происходит.

Вообще ничего!

Я отпускаю скобу — несработавшая гильза выщелкивается из устройства и, звеня, катится по асфальту.

Огр, похожий на лысую гориллу, широко разевает клюв и шипит. Его трепещущая розовая глотка окаймлена венцами игл и плоских треугольных зубов — я словно в смердящее соцветие какого-то хищного растения заглядываю.

Хочется закрыть глаза.

«Всё!» — это короткое слово — единственное, что помещается в моей голове.

«Всё!..»

6. Год нулевой. Апрель. Обман

Много лет тому назад, в той спокойной и понятной жизни, что была до событий, о которых я пишу здесь, Минтай, заметно смущаясь, рассказал нам о своем любовном приключении.

Мы сидели в бане, потели в парилке — был какой-то очередной корпоративный выезд, то ли к Новому году приуроченный, то ли к Дню защитника отечества. Речь шла, понятное дело, о женщинах, поскольку о выпивке, футболе и рыбалке всё уже было проговорено. Разведенный Димка хвастался похождениями, которые я назвал бы злоключениями, сисадмин Вадик, прыщавый ценитель фильмов для взрослых, делился своими теоретическими познаниями, а носатый Колюня из отдела техобеспечения всё порывался рассказать некую тайну про рыжую Марину из бухгалтерии, но так запутывался в недомолвках и намёках, что переставал сам себя понимать и на какое-то время умолкал, чтобы потом начать всё с начала.

Не знаю, что подтолкнуло обычно закрытого Минтая к откровенности. Возможно, начальник искал возможности сблизиться с нами, стать своим в доску парнем — он тогда, кажется, и года еще в нашем раздолбайском коллективе не проработал. А может ему и в самом деле захотелось похвалиться интрижкой — бывает такое у мужиков в возрасте, когда они оказываются в молодой компании. Минтай хоть и немногим нас старше был, но всё же…

Интрижка у Минтая была любопытная — будто бы из плохого романа позаимствованная. Так что мы не очень ему и поверили. Он, якобы, закрутил любовь с молоденькой и симпатичной продавщицей из киоска, которая по дурости в семнадцать лет выскочила замуж за алкаша с криминальным прошлым и темным будущим. Ничего хорошего из того брака не вышло, так что сложностей с обольщением у Минтая не возникло — миловидная и простоватая Марина сама заигрывала с молодым мужчиной, подъезжающим к её киоску на иномарке, и на его осторожные ухаживания ответила сразу. А вскоре Минтай, запасшись поллитрой фирменной перцовки, отправился на встречу с живущим неподалеку непутёвым мужем. Разговор вышел короткий: когда перцовка кончилась, кривоносый и златоротый Саня, супруг Марины, дозволил ей раз в неделю убираться в чужом доме — но при условии, что все заработанные деньги будет получать он лично. Минтаю только того и надо было. Теперь Марина могла навещать его на, так сказать, «законных» основаниях.

Обманутый Саня, которого Минтай предусмотрительно подпаивал дешевой, но качественной водкой, кажется, не замечал, что еженедельные «уборки» порой растягиваются на целую ночь…

Ничего плохого в происходящем Минтай не видел. Да и мы не брались его осуждать, тем более, что так до конца и не поверили в реальность услышанной истории. Потому, видимо, и забыли её быстро.

Но вот пришло время — и она вспомнилась…

Второй выстрел произошел, можно сказать, случайно. Я совсем забыл, что «Удар» многозарядный; подсознательно я воспринимал его как неказистый, неудобный и одноразовый пугач — даже выброс гильзы был для меня неожиданностью. Потому я не сразу понял, что произошло, когда большой палец, скользнув по рукоятке, зацепил спуск, и я услышал негромкий хлопок и увидел вдруг возникшее в воздухе облачко.

Едкая жидкость попала огру точно в глотку. Он щелкнул похожей на клюв пастью — и застыл, выкатив глаза и раздув ноздри. Я его морщинистой рожи рукой мог коснуться, мне даже тянуться бы не пришлось.

Пару мгновений мы оторопело таращились друг на друга.

А потом я поднял «Удар» и, начиная отползать, еще три раза нажал скобу спуска. Осечек не случилось, промахов не было — огр зафыркал, захрюкал, схватился лапищами за морду, затряс головой. Я, не смея поверить в возможное спасение, перекатился за корму «алмеры», встал там на четвереньки и во всю прыть стартанул к своей «десятке», боясь оглядываться на шум.

Уже выруливая в узкий проход, я еще раз увидел огра. Двухметровый мускулистый урод крутился на месте, расталкивая и круша завывающие автомобили.

В дверях торгового центра собирались зомби.

По широким ступеням на асфальт стекал жирный дым.

И словно школьный звонок надрывалась никому не нужная пожарная сигнализация.

Не скоро представилась мне возможность рассказать о стычке с великаном. Димка даже стекло не опустил при моем приближении, только аварийкой поморгал — «внимание!» — и сразу же сорвал машину с места. Теперь он ни бампер не жалел, ни подвеску — прыгал по бордюрам, перекатывался на скорости через лежачих полицейских, вспахивал колесами напитанный влагой дёрн, разбрызгивал грязь. Я понимал, почему он так спешит: чудовища вышли на улицу, и неизвестно еще, что происходит вокруг торгового центра — возможно, к бетонному забору сейчас отовсюду сходятся толпы зомби, привлеченные воем потревоженных автомобилей и гремучим, далеко слышным звоном. Я, как мог, старался не отставать, но даже налегке моя «десятка» за перегруженной «маздой» не поспевала.

Когда Димка вылетел за шлагбаум, я еще только выезжал из лабиринта брошенных автомобилей.

Мне удалось догнать «мазду» минут через двадцать. И что это были за минуты! Мы неслись уже проверенной дорогой, но как же она изменилась! Зомби словно ждали этого часа, чтобы дружно выйти на улицы. Их становилось всё больше: они лезли из дверей, вываливались из окон, падали с балконов; они выползали из подвалов, выбирались из магазинчиков, выходили из ресторанов. Я видел толпу зомби, прорвавшуюся сквозь ворота швейной фабрики — они будто на демонстранцию собрались, не хватало только флагов и транспарантов. Я видел запруженную монстрами театральную площадь — их были здесь тысячи, и они все лезли в центр, карабкались друг на друга, тянулись, рвались к бассейну фонтана, в котором, как мне показалось, кто-то держал безнадежную оборону: мне чудились выстрелы и мерещились крики.

В конце-концов мы нашли укромное место на задворках художественного музея, въехали на тихую одичавшую аллею, где за голыми тополями и липами в кустах шиповника и акации прятались Ленин, Дзержинский, Фрунзе и еще какие-то революционеры с побитыми каменными лицами.

— При Сталине такого не было, — сказал Димка и нервно хихикнул, закуривая. Он был единственный, кто решился выйти из машины. Я даже дверь не стал открывать, лишь опустил стекло.

— Думаю, теперь всем понятно, что поездки за родителями и прочими родственниками отменяются? — спросил Димка, мрачно глядя на расколотый бюст Ильича. — Мы просто где-нибудь завязнем, если не сразу, то на обратном пути.

— Что ты предлагаешь? — спросил я, понимая, что он прав, но не уверенный, что это понимает Оля.

— Надо вернуться на стоянку. И хорошо бы заглянуть по пути в мой район. Если представится возможность, я бы попробовал подняться в квартиру. У меня там осталось много чего полезного.

— Надо ехать ко мне, — опасливо приоткрыв дверь, сказал Минтай.

— Возможно, эти твари узнают друг друга по запаху, — не обращая на него внимания, продолжал рассуждать Димка. — Мы можем увешаться их потрохами и пройти скозь толпу, а они нас не тронут, думая, что мы тоже зомби.

— Ты видел это в кино? — догадался я.

— В сериале, — кивнул Димка.

— Я пас. Экспериментируй сам, если хочешь.

— Надо ехать ко мне, — повторил Минтай.

В кустах завозилось что-то. Димка резко повернулся, выронил сигарету, схватился за открытую дверь. И выдохнул, чуть расслабившись: из-за опрокинутого безымянного памятника выбрался грязный мокрый доберман. Он посмотрел на нас грустными глазами и, зевнув, сел против наших машин.

— После этого «Тополя» нервы ни к черту стали, — пожаловался Димка, косясь в сторону пса. — Кстати, ты обратил внимание, что там были другие зомби?

— В смысле?

— Они отличались от тех, что мы встретили в первый день. У них даже коконы немного разные.

— Я не заметил.

— Да послушайте вы меня! — завопил Минтай. — Я дело предлагаю, а вы носы воротите! Или вам оружие больше не нужно? Так и скажите тогда, и я заткнусь в тряпочку.

— Какое оружие? — Димка аж подпрыгнул.

— Обычное, — чуть спокойней сказал Минтай. — Огнестрельное. Говорю же: ко мне надо ехать. У меня отдельный дом. Глухой забор из профнастила. Еды минимум на неделю. Дизельный генератор. Колодец. Камин. Дрова.

— Нет-нет. — Димка затряс головой. — Что ты говорил про оружие?

— В моем доме оружия нет, но оно есть у соседа. Он охотник. Подполковник в отставке. Полжизни провел в Сибири. У него три сейфа с ружьями. Может еще что-то есть. Наверняка!

— Ты-то откуда знаешь?

— А он приятель мой. Мы в баню вместе ходим, паримся. Он неделю назад улетел на Байкал, а мне оставил ключи, чтобы я собак его кормил и цветы поливал.

— И ты молчал!

— Я не молчал! Я говорил, что ко мне надо. А вы свое заладили.

— Надо было сразу объяснить.

— Да я и сам про те ружья только в «Тополе» вспомнил, — покаялся Минтай.

Димку залихорадило — он вечно такой становился, когда что-то ему в голову крепко втемяшивалось: глаза блестят, руки суетными делаются, губы сохнут. Спорить с ним таким бесполезно — это я еще по университетским временам помнил. Да, в общем-то, и спорить было не о чем. Мне все равно было, куда ехать — разве только мелькнула одна мыслишка, когда Минтай о дровах и колодце упомянул. А девчонки, как разглядели, что на улицах творится, совсем затаились, только на нас и полагаясь: сказали бы мы, что на Северный Полюс поедем, они бы и этому не воспротивились.

Так что дело было решенное — мы ехали к Минтаю домой.

Обсуждение деталей много времени не заняло. Да и не оставалось у нас лишнего времени — в зарешеченном музейном окне на втором этаже колыхалась портьера, к прутьям кованой изгороди приник поднявшийся из овражка зомби, а в конце аллеи громыхали и лязгали некрашенные ворота с гнилыми петлями.

Димка забрал к себе Минтая, чтобы тот показывал дорогу. Катя, понятное дело, хахаля своего не оставила. А вот Оля, несмотря на явное недовольство Димки, вместе с Таней перебралась в мою машину.

— Шарик, ты с нами? — спросила Оля у добермана. Тот зевнул — будто ухмыльнулся.

Пес проводил нас до конца аллеи — я следил за ним в зеркало. А потом он куда-то исчез. И мы выехали на проспект.

Я не стану в очередной раз описывать, как мы ехали через город. Я не вижу смысла упоминать названия улиц и площадей. Я не хочу писать про тех несчастных людей, что встретились нам по дороге — мы видели две небольшие группы, и мы уже ничем не могли им помочь.

Имеет смысл, наверное, только отметить, что путь наш был извилист и полон препятствий. Мы словно в центре какого-то жуткого карнавала оказались, в самой его гуще. Я шесть раз думал, что нам не выбраться из подступающих толп и глухих заторов. Мы бамперами сдвигали брошенные машины, лишь бы пролезть еще на несколько метров вперед и, возможно, окончательно застрять. Моя «десятка» глохла, и я, поворачивая ключ, был уверен, что больше она не заведется. Пути назад не было — за нами следовали целые орды голодных тварей. Зомби и чудовища, которым мы еще не дали названия, окружали нас, колотили по крышам наших автомобилей, царапали двери, скалились в окна и лезли на капот. Мы чувствовали себя консервами в жестяных банках, крышки которых уже пробил нож.

Но даже тогда я оборачивался к своим пассажиркам и улыбался им.

— Сейчас выберемся, — говорил я, уверенный, что это последние мои слова. — Еще немного — и прорвемся.

Я врал. Обманывал.

Но вдруг оказывалось, что я говорил правду.

И так было шесть раз.

А потом мы как-то выползли на совершенно разбитую окружную дорогу, по которой лет десять кроме заблудившихся дальнобоев никто не ездил, и понеслись на запад, испытывая машины на прочность и отрываясь от преследователей. Две длиннолапые твари, которых мы позже назвали мангусами, упорно не хотели нас отпускать, но в конце-концов отстали и они.

Когда мы въехали в пригород, за нами никто не гнался.

Местечко Ухарово, где у Минтая был дом, находилось совсем уже рядом.

То, что Таня неважно себя чувствует, я заметил еще в машине. Поначалу я всё списал на шок от увиденного и пережитого, ведь Оля выглядела не многим лучше.

Но, пробираясь по тесным улочкам Ухарова, я вдруг расслышал, как хрипло и гулко, будто в бочку, кашляет Таня. Она кашляла уже давно — всю дорогу. Но я только сейчас обратил на это внимание. И уже не мог переключить свое мысли на что-то другое.

Таня кашляла, чихала, хлюпала носом. Дрожащей рукой она вытирала со лба испарину. Взгляд ее был затуманен.

Мне вспомнился Карп…

Следуя за Димкиной «маздой», я повернул налево, съезжая с асфальта на гравий. Заборы сразу стали пониже и поскромней; особняки и коттеджи, хаотично разбросанные по разномастным участкам, сменились тесными рядами изб и щитовых домиков. Вычурные новострои встречались и здесь, но они придерживались единого порядка — из общей линии сильно не выбивались, башенками и каминными трубами высоко не поднимались. Тут еще кое-где лежал снег — под кустами, у заборов, за гаражами и сараями. На проводах и деревьях, на коньках крыш сидели птицы: грачи, галки и вороны. Мне казалось даже, что здесь по-деревенски пахнет навозом и весенней прелой землей, но это был, конечно же, обман чувств — мы все еще находились в городе, и даже не на самой его окраине.

«Мазда», моргнув поворотником, съехала к обочине. Встала у зеленого забора, практически прижавшись к нему боком, уткнувшись помятым, поломанным бампером в куст ирги, похожий на разваливающийся веник-голик. Я проехал чуть вперед, остановился за калиткой и не стал так сильно жаться к забору — вряд ли моя машина могла кому-то помешать.

Мы были настороже, выбираясь из автомобилей, но нападения, все же, не ждали. Ни один обращенный не встретился нам, когда мы катились по зловеще тихим улочкам. И в этом не было ничего удивительного. Каждый участок был отделен от соседних высоким (выше человеческого роста) забором. Люди здесь жили как звери в зоопарке — всяк в своей клетке, в своем вольере. Тот, кто был победней, строил загородку из горбыля. Кому хотелось красоты, копил деньги на профнастил или струганные доски. А хозяева особняков и коттеджей огораживались кирпичом и бетоном, словно замуровывали себя в своих не таких уж и великих владениях.

Глухие высокие заборы, калитки и ворота, запертые изнутри, — это первое, что отличает коттеджный поселок от настоящей деревни. И в этом плане дом Минтая из окружения не выделялся — через стальные листы забора не то что зомби, Джекки Чан бы не перебрался. Крашеная калитка с намертво приваренным почтовым ящиком была под стать изгороди — такая же ядовито-зеленая, тяжелая, высокая, двумя замками оборудованная, не считая могучей задвижки на внутренней стороне. Минтай долго гремел ключами: один из замков не поддавался. Мы топтались рядом, сопели, порывались как-нибудь помочь — нам всем не терпелось попасть в дом. Только Димка держался в стороне, присматривая за дорогой и соседними участками.

Он последним ушел с улицы. Уже тогда Димка чувствовал неладное — позже он признался нам в этом. Он только не мог понять, что именно его тревожит — потому и не стал беспокоить нас.

Глупо переживать из-за каких-то неясных предчувствий, когда мир людей обернулся миром чудовищ, — так решил Димка.

Нам потребовалось немалое пережить, чтобы понять ошибочность и порочность этого утверждения. В деле выживания мелочей не бывает. И то, что я теперь называю шопотом подсознания, а Димка называл нутряным чутьем, порой оказывается полезней и верней всех прочих чувств.

— Ты уверен, что в доме никого нет? — Димка ограничился этой фразой, чтобы успокоить свое «нутряное чутье».

— Уверен, — ответил Минтай. — Я живу один.

Такая аргументация показалась мне сомнительной, но я смолчал, решив про себя, что буду держаться настороже. Кажется, потихоньку я начинал привыкать к новой жизни.

Двухэтажный дом Минтая смотрелся неуместно ярко и празднично. Выкрашенный в желтое и коричневое, с красной трубой на рыжей псевдочерепичной крыше, с черным кованным флюгером, который, кажется, всегда показывал на юг, — такому домику самое место на рекламном плакате или заграничной открытке. И совсем не верилось, что в одной из комнат этого теремка то ли повесился, то ли застрелился кто-то из прежних хозяев.

— Сосед твой где живет? — спросил Димка, едва оказавшись на внутреннем дворе.

Минтай снимал навесной замок и на вопрос не ответил, лишь неопределенно махнул свободной рукой и промычал что-то. Я посмотрел на него, и сразу понял, что ему теперь всё глубоко безразлично — он получил желаемое, добрался, куда ему было нужно. Больше его ничто не интересовало. И он, кажется, действительно верил, что скоро по улицам на грохочущих танках и бронетранспортерах проедут спасатели — нужно только их дождаться, и тогда всё сразу наладится.

— Добыть оружие надо как можно скорей, — волновался Димка. — Сейфы, возможно, вскрывать как-то придется. Нечего время терять!

Минтай ушел в дом, даже нас за собой не позвав, только Катю перед собой пропустив. Это меня взбесило, а Димка, кажется, и не заметил ничего. Он всё бегал по двору, выглядывая, в каком же доме из соседних могут скрываться огнестрельные сокровища.

Димка не обращал внимания даже на то, что листы профнастила защищали дом лишь спереди, со стороны дороги. Остальной забор был сбит из досок. Их недавно покрасили, но я видел, что доски эти подгнили — некоторые, как мне показалось, можно было выбить ладонью. Минтай обманул нас, когда говорил про глухой металлический забор.

А вскоре вскрылся и второй обман — дизельного генератора у Минтая не оказалось.

И это было еще не всё…

В прихожей с Олей случилась нас всех напугавшая истерика.

Мы, сбившись в кучу, пытались успокоить рыдающую, причитающую девушку. Только Минтай стоял в арке художественно оформленного проема и как-то странно смотрел на нас — будто пытался понять, что мы делаем в его доме.

А потом упала Таня. Она помогала успокоить Олю, держала её за правую руку, что-то шептала подруге на ухо. Но вдруг побелела вся, покачнулась, привалилась к стенке. И медленно сползла на пол.

— Да она же вся горит! — прокричала Катя, пытаясь поднять Таню.

И вновь я вспомнил Карпа.

Оставить Олю мы не могли — она задыхалась, хрипела, размахивала освободившейся рукой, била ей в дверь. Бросать Таню тоже было неправильно. Так что мы, отринув нерешительность, по-борцовски сгребли девчонок и потащили их в комнату: Димка нес Олю, схватив её поперек туловища, — она была похожа на оживший манекен; я забросил Таню на плечо, как большую тряпичную куклу.

Минтай посторонился. Он не мешал нам, но и помогать не собирался.

Димка скинул Олю на диван, сел сверху, стал несильно хлопать её по щекам, что-то сердито приговаривая. Таню я положил в кресло — она уже приходило в чувство. Катя металась меж нами какое-то время, потом убежала искать в доме воду и увела с собой Минтая. Их не было несколько минут. За это время и Таня очнулась, и Оля почти успокоилась — она только всхлипывала, словно икала, и глядела на нас испуганными круглыми глазами.

— А вдруг они все выжили? — поглаживая её руку, приговаривал Димка. — Мы вот выжили. Вдруг и они тоже. Почему бы и нет? Вполне возможно…

Он говорил о родителях Оли. И, наверное, о её молодом человеке.

— Ты правда так думаешь? — Оля приподняла голову, потянулась к нему. А он наклонился к ней. И мне показалось, что они сейчас поцелуются.

— Правда, — сказал Димка.

Уж лучше бы он промолчал. Но Оля не заметила фальши в его голосе — наверное, она очень-очень хотела ему верить.

И они не поцеловались — почему-то это было для меня важно.

На кресле завозилась Таня. Села, дрожащими руками опираясь на подлокотники, от моей помощи отказываясь. Поднесенный стакан с водой приняла и долго пила мелкими глотками, запрокинув голову, закрыв глаза. Она взмокла, белое лицо её снова зарделось — это был румянец лихорадки. И я всё удивлялся: почему никто не вспоминает про Карпа?!

— Вода из колодца не качается, — подал голос Минтай. — Придется доставать ведром.

Кажется, сейчас только это его и заботило.

— Идиот, — прошептал я. — Боже, какой же он идиот.

Минтай не мог не слышать меня. Но отвечать он не стал — и, наверное, правильно сделал. Он просто повернулся и ушел, не обращая внимания на призывы Димки наконец-то отправиться за оружием.

Примерно через полчаса, затопив чугунный каминчик и устроив перед ним девчонок, мы отыскали Минтая в комнате второго этажа. Он крепко спал или делал вид, что спит, — мы так и не смогли его растолкать. Катя, играя роль верной возлюбленной, осталась возле своего спящего принца, а Димка и я, решив не ждать дозволения хозяина, отправились изучать его владения.

Мы облазили весь дом — он оказался невелик. Димка, на окна и двери указывая, объяснял, как надо держать оборону против правильных зомби — не тех, что вышли на улицы нашего города, а киношных, из фильмов Фульчи, Ромеро и Рейми.

Потом мы выбрались на улицу. Найденными в прихожей ключами открыли осиротевший гараж, распахнули ворота, чтобы внутри стало светло, провели быструю ревизию. Места здесь было только для одной машины, и мы, бросив жребий, загнали под крышу «мазду».

— Давай постоим тут немного, покурим, — предложил выбравшийся из автомобиля Димка. Он спиной привалился к воротам, достал сигареты и добавил:

— Разговор есть.

Я не курил, но постоять и поговорить был, в общем-то, не против. Я догадывался, что речь пойдет о Тане, о её внезапной болезни.

Но я ошибся.

— Оставь Олю мне, — сказал Димка, крутя в пальцах пластмассовую зажигалку. Мне вспомнилось, как в общажных драках мы зажимали в кулаках такие же вот зажигалки, чтобы удар получался тяжелей и жестче.

— Что?

— Оставь мне Олю, — повторил Димка. — Я хочу с ней быть. Хочу, чтобы она была со мной. Понимаешь? А ты мешаешься. Ты всё время, постоянно мне мешаешь!

Я даже немного растерялся от его напора. Поднял руки, словно в плен сдавался:

— Я и не думал вам мешать.

— Да ты постоянно около неё трёшься! — Димка сплюнул на пол. — Взял под крылышко, тоже мне, папик нашелся… Оля — моя. Давай договоримся. Без обид. Как мужик с мужиком.

— Говорю же: я и не думал… — Я осекся, вспомнив и осознав, что всё-таки думал… Думал! Думал! И не один раз. Много. Постоянно.

Димка, сощурясь, глядел куда-то в сторону, раздувал ноздри.

— Мне и в голову никогда не приходило к ней клеиться, — соврал я.

— Вот пусть и дальше не приходит, — сказал Димка. Он сделал пару глубоких торопливых затяжек, выбросил недокуренную сигарету и протянул мне руку:

— Ты извини, что я так жестко… Просто… — Он дернул плечом, не зная, как объясниться.

— Да всё понятно, — сказал я и пожал ему руку.

— Ну, замечательно.

Мы смотрели друг другу в глаза, улыбались. Но нам обоим было ясно — в том, что сейчас произошло, не было ничего замечательного. Мы словно бы разбили нечто ценное, очень редкое и хрупкое, то, что всегда было с нами, к чему мы привыкли, и на что уже не обращали внимания — пока оно не разбилось.

— Если хочешь, — сказал Димка, — я помогу тебе вернуть Катьку.

Я помотал головой:

— Не надо.

Мы вышли на улицу — вроде бы вместе, но каждый сам по себе. Осмотрелись, встав на дороге. Было тихо как в деревне: лишь галки гомонили, вороны вскрикивали, да тренькали синички. Голые деревья, в основном сливы и яблони, липы и клёны, словно специально растопырили темные сучья, чтобы скрыть от нас происходящее в городе. Было видно только, как по небу в западной стороне стелется полосой черный дым.

— Может нам всё снится? — тихо пробормотал я.

Надо было возвращаться, но мы как ждали чего-то. Это потом Димка объяснил, что он свое «нутряное чутье» слушал, понять пытался, что его тревожит, себя проверял. Не знаю, сколько бы еще мы вот так простояли, если бы не визг, раздавшийся в доме, — его было слышно даже на улице.

Вмиг обо всем позабыв, мы ринулись назад: насквозь, от ворот к двери, проскочили гараж, рванули через лужайку, взлетели на крыльцо, ввалились в прихожую.

Визг уже прекратился. Мы сразу же бросились в зал с камином, почему-то уверенные, что кричала либо Таня, либо Оля. Но девчонки, испуганно на нас глядя, показали наверх.

— Сидите тут! — рявкнул Димка.

Пять секунд — и мы на втором этаже. В маленьком холле никого. Первая комната открыта, там пусто. Другая комната — где мы оставили Минтая и Катю — заперта.

Димка, не раздумывая, вышиб хлипкую дверь ногой, прыгнул в проем. Я был не столь решителен, но бросать товарища не собирался и перешагнул порог, готовый к чему угодно.

Но только не к тому, что увидел.

В комнате было сумрачно. Из всей мебели я успел заметить лишь кровать с горой подушек и одеял. На кровати стоял голый Минтай с тапком в правой руке. Обернувшаяся простыней Катя топталась на полу среди ароматических свечек и ныла, словно у нее болел зуб.

Минтай угрюмо посмотрел на нас, прикрылся тапком и сказал:

— Паук.

Я выругался как никогда прежде не ругался.

— Ты убил его? — простонала Катя.

— Он, кажется, в кровать упал, — уныло сообщил Минтай.

— Ну вы даете, — выдохнул Димка. И, пятясь, меня за собой утаскивая, повторил с еще большим чувством:

— Ну вы, блин, даёте! — Он, кажется, был восхищен.

Мы спустились в холл, где разогревшийся чугунный камин дышал приятным сухим теплом, и успокоили девушек, избегая подробностей. Я старался не смотреть на Олю, но почему-то из-за этого ощущал себя сволочью и предателем. Подсев к Тане, я негромко поинтересовался, как она себя чувствует. Таня, покашливая, сказала, что ей гораздо лучше. Отвечала она очень тихо и при этом как-то нехорошо косилась на Димку, будто боялась, что он услышит, — и я заподозрил, что она давно уже всё поняла.

— Не переживай, — сказал я. — Ты поправишься.

Кажется, у меня не получилось произнести это искренне…

Минтай и Катя присоединились к нам минут через пять. Мы не ждали их так скоро, и Димка не удержался, съехидничал:

— Вас паук выгнал, да?

Минтай, не обращая на нас внимания, прошелся по комнате: в каждое окно заглянул, задернул шторы, зачем-то пощелкал выключателями, пару стульев к стенке подвинул, полено в камин бросил.

— Когда за оружием пойдем, Юрьич? — спросил Димка.

Минтай буркнул что-то — никто не расслышал, что именно.

— Отстаньте от него, — сказала Катя. — Он вас приютил, а вы всё недовольны чем-то.

— Ну нифига себе, — Димка присвистнул даже. — Вообще-то, это мы вас сюда доставили.

— А мы вас из машины вытащили, — ответила Катя. — Будем считаться, кто кому больше должен?

— Да твой хахаль даже паука прибить не может! — Димка ощерился, и мне показалось, что сейчас он высунет язык и начнет по-детски дразниться: «бе-бе-бе».

Таня вдруг засмеялась.

Я недоуменно посмотрел на нее — она содрогалась, сдерживая рвущийся толчками смех, задыхалась, давилась. Лицо её покраснело, глаза закатились, крупные бисеринки пота выступили на лбу и щеках, на тонкой шее вздулись вены, на обкусанных потрескавшихся губах розовая слюна пузырилась — Тане было очень смешно, она буквально умирала от смеха.

Или…

Я схватил её за плечи, даже через одежду почувствовал, какая она горячая, ощутил, как её трясет всю. Мне стало страшно. И остальные тоже перепугались — я видел их омертвевшие лица и стеклянные глаза.

И вдруг Таня успокоилась. Она еще дрожала и покашливала — будто хныкала. Глаза её обильно слезились, из носа текло. Но она уже справилась с приступом, преодолела слабость, подобралась, попыталась высвободиться из моих объятий.

Я отпустил её. Она отстранилась, отвернулась от нас всех, рукавом утираясь, в какую-то тряпицу высмаркиваясь — я тут же вспомнил шарф Карпа.

— Черт возьми, — едва слышно пробормотал Димка.

Кажется, мы все перестали дышать.

— Черт возьми, — повторил Димка и повернулся ко мне. — Мы же ворота не закрыли. Гараж нараспашку оставили!

Он крикнул еще что-то, но я уже не разобрал его слов: Димка на тот момент был в прихожей. Он даже обуваться не стал — выпрыгнул на улицу как был, в одних дырявых носках.

Я быстро глянул на Олю, на Таню и, не придумав, что им сказать, махнул рукой и бросился за Димкой.

Мы опоздали — одно существо, воспользовавшись открытым гаражом, успело проникнуть на внутренную территорию. Мы увидели его сразу — оно сидело у задней двери гаража, будто сторожило выход, и улыбалось нам слюнявой зубастой пастью.

Мы остановились в пяти метрах от него.

Димка поднял «Осу». И опустил.

Я свой топорик опускать не собирался.

— Это тот самый, как думаешь? — тихонько спросил Димка.

— Похож, — ответил я и чуть сдвинулся в сторону.

Грязный мокрый доберман наклонил голову и внимательно на меня посмотрел. Кажется, он мне тоже не доверял.

— Наверняка, тот самый, — сказал Димка. — Ошейник такой же проклепанный. И мордой похож.

— Они все на одну морду, — сказал я.

Димка присел на корточки и, свистнув, звонко похлопал ладонью по бедру. Пес заелозил по грязи тощим задом, но подойти ближе не решился. Опасным он не выглядел, но и назвать его безобидным язык не поворачивался.

— Зайду с тыла, — решил Димка и направился к запертой калитке. Пёс проследил за ним, не выпуская из вида и меня. Он, кажется, сразу понял, что мы задумали, и, поднявшись, заглянул в гараж, а потом отошел от двери и сел возле клумбы, сделанной из вывернутых изрезанных шин.

— В тыл ему ты не зайдешь, — крикнул я, услыхав, что Димка закрывает гаражные ворота. Маневр сообразительного пса позабавил меня и удивил.

— Это почему?

Осторожничая, Димка выглянул из дверного проема, увидел сменившего позицию добермана, хмыкнул.

— Тихо там? — спросил я.

— Вроде бы… Только… — Он вышел, на пса поглядывая, прикрыл дверь, накинул на петли дужку замка, но запирать его на стал.

— Что?

— Не знаю, как сказать. Ощущение неуютное не отпускает… Смотрит, что ли, на нас кто-то…

— Может и смотрит, — сказал я и показал на небольшой ладный коттедж, наполовину скрывшийся за деревьями. — Вон хоть из той башенки. Обернулся хозяин в зомби, а выбраться не может, вот и следит за нами голодными глазами.

Про башенку я тогда угадал.

А вот про зомби — ошибся.

За время нашего отсутствия что-то произошло — мы почувствовали это сразу, как вернулись в дом: очень уж тихо было и недоброе напряжение ощущалось — как после серьезной ссоры. Мы не успели сами разобраться, что случилось. Едва мы вошли в комнату, Минтай встал и молча поманил нас за собой. Он отвел нас на кухню, закрыл дверь, привалился к ней спиной, и сказал глухо:

— Доигрались.

Я тут же понял, о чем он; я давно этого разговора ждал. А вот Димка, бровь приподняв, потребовал объяснений.

— Олина подружка обращается, — ответил ему Минтай. — Должно быть, на стоянке от охранника заразилась. Что теперь делать будем?

Димка посмотрел на закрытую дверь, открыл рот, сказать что-то собираясь, но, кажется, не подобрал нужных слов и покосился на меня.

— Она простудилась, — сказал я.

— Ну да, — кивнул Минтай. — Только это такая простуда, от которой люди становятся людоедами. Она и нас может заразить, если уже не заразила.

Я глянул на Димку и понял, что убеждать его в чем-то нет смысла, он только что — за секунды — всё просчитал, осознал и сделал выводы.

— Её надо отселить, пока не поздно, — высказался Минтай. — Вывезти подальше в город и оставить в какой-нибудь пустой квартирке.

— Нет, в город соваться нельзя, там сейчас натуральный ад, — сказал Димка. — Переведем её к соседям. Где, говоришь, твой сибиряк охотник живет? Устроим карантин в его доме. Главное успеть всё оружие вынести.

Умом я понимал, что изоляция Тани — это единственно правильное, пусть и непростое решение. Но вот совесть с умом не соглашалась. Меня даже затошнило, когда я представил, как девушка примет известие о своем отселении.

— Может, просто переведем её наверх? — предложил я.

— И приставим к ней сторожа? Ну уж нет. В фильмах подобные ситуации ничем хорошим не кончались.

— Мы не в фильме, — напомнил я, начиная раздражаться. — И, если уж на то пошло, сейчас мы все можем быть заражены.

— Любой, кто начнет сопливиться, так же пойдет в карантин, — сказал, как отрезал Димка.

— Согласен, — сказал Минтай.

— Показывай дом полковника. Мы и так уже много времени потеряли. Пора, наконец, вооружиться.

— Тут такое дело… — Минтай замялся. — Я не уверен… Не знаю, кто из соседей дома…

— Полковник же уехал, ты говорил. Ключи тебе оставил, поливать, собак кормить.

— Нет… Ну, то есть… Как бы да, но…

Я смотрел на потупившегося Минтая, слушал его сбивчивое бормотание и не мог понять, чего он юлит. Уж не прячет ли что-то у соседа? Или оружием делиться не хочет? Почему-то мне вспомнилось, как Минтай отреагировал на Димкино замечание про «Бар «Винчестер» — он словно бы придумал тогда что-то. Я вспомнил, как Минтай зазывал нас к себе, несуществующим дизельным генератором соблазняя. И меня осенило.

— Нет там никакого оружия! — воскликнул я.

Минтай вздрогнул, взглянул на меня испуганно и враждебно — будто накинуться собирался. И я понял, что вранье его масштабней.

— Нет никакого подполковника, — сказал я. — Не было его никогда. И дома с баней нет, и цветов, которые поливать надо.

— Как это нет? — не поверил Димка. — А зачем же мы сюда ехали?

— А потому, что скоро здесь появятся спасатели на танках, — зло проговорил я. — Нужно только немного подождать. Правильно я говорю, Михал Юрьич?

— Вы меня благодарить должны! — ощерился Минтай. — Видите же, как тут тихо! А остались бы в городе, и что бы сейчас с вами было? Да не было бы вас уже!

— Черт возьми, — едва слышно пробормотал Димка, глупо улыбаясь и по лбу себя хлопая. — А я уж намечтал, что тут целый арсенал. Поверил, что на всех хватит. Вот, думал, как же нам подфартило.

Он ударил Минтая — быстро и коротко сунул кулак в рыхлый живот, добавил справа в ухо. Я бросился их разнимать, но драки не получилось: Минтай сразу скорчился, хватая ртом воздух, а Димка, брезгливо на него посмотрев, отошел к окну и отвернулся.

В тот момент мне стало ясно, что нашей шестерки больше не существует. Команда распалась. Я мог сейчас собраться и отправиться в город на верную смерть — и никто не попробовал бы меня остановить. То же могли сделать Димка или Минтай — я не стал бы их задерживать.

В закрытую дверь тихо постучали — ногтями, кажется, — жуткий звук!

— Не заперто, — буркнул я.

На кухню заглянула Катя, сразу всё оценила, поняла, но вмешиваться в мужские разборки не стала, только велела нам поторапливаться, потому что Таня совсем занемогла.

— Я завтра уйду, — объявил Димка, глядя в окно. — Заберу Олю и уйду. Брюс, ты со мной?

— Не знаю… А куда? Зачем?

— Оружие, — сказал Димка. — Провизия. Убежище.

— Хорошие слова, — отозвался я. — А если конкретно?

— Кирпичный завод. Дальше видно будет.

— Можете убираться сейчас, — подал голос Минтай. — И девчонку не забудьте.

— Уйдем, когда сами решим, — огрызнулся Димка. — А надо будет — останемся и тебя вышвырнем.

— Это мой дом!

— Расскажешь это в суде по месту прописки.

Минтай не нашелся, что ответить. Встал, отряхнул зад, скулу потрогал. Из электрического чайника слил в кружку остатки воды, и долго ее тянул сквозь зубы, на нас недобро поглядывая.

— Переведем Таню наверх, — повторил я своей предложение, понимая, что несмотря на все разногласия вопрос как-то нужно решить.

— Наверху моя спальня! — вскинулся Минтай.

— Сочувствую Тане, — сказал Димка. — Ей придется терпеть твое соседство.

— Пусть идет за забор. В любой дом.

— А если там зомби?

— А ей не всё равно? Скоро она станет такой же, как они.

— Ты уже такой же, как они. Может это тебя нужно к ним отправить?

— Хватит! — заорал я. — Что вы как с цепи сорвались?! Да какое вам к черту оружие?! Вы же перестреляете друг друга!

Стало тихо. Я понял, что крик мой был услышан и в каминной комнате. Смутился, боясь, что Таня могла весь наш разговор подслушать. Зашипел на Минтая и Димку:

— Идиоты. Да вы, может, сами завтра такими станете. Мы же все от Карпа заразиться могли. Он же на всех нас чихал и кашлял.

— Надо было сразу ко мне ехать, — пробурчал Минтай. — Я же говорил.

— Пусть девчонка поживет по-человечески, сколько ей еще отмерено, — тихо сказал я. — Любой из нас может на её месте оказаться.

— И все равно её надо изолировать, — сказал Минтай и кашлянул, ладонью прикрывшись.

Мы испытующе на него посмотрели. Он не сразу понял, в чем дело, а когда сообразил, побледнел и замотал головой, пытаясь улыбнуться:

— Нет-нет! Это просто запершило! В глотке сохнет. Сегодня целый день так!

Он пощелкал пальцем себя по горлу, будто выпить предлагал.

Губы его тряслись и кривились.

Мы устроили Таню на втором этаже, в комнате, где из всей мебели были старая софа, тумбочка с журналами и скрипучий стул. Мы оставили ей свечи, светодиодный фонарик, бутылку с горячей водой, шоколадный батончик и три теплых одеяла. Укутывая дрожащую девушку, я приговаривал, что ей нужно отдохнуть в тишине, что она просто заболела, и ей необходимо отлежаться. Я обманывал её, а она обманывала меня, делая вид, что верит каждому моему слову, кивая и слабо улыбаясь.

Мы заперли Таню на ключ. Но я еще несколько раз приходил к ней, приносил теплую грелку и горячую еду, аспирин и парацетамол, чай с лимоном и бумажные полотенца. Каждый раз вместе со мной наверх поднималась Оля. Стараясь развлечь Таню мы наперебой рассказывали про добермана, отзывающегося на кличку Шарик. Вместе удивлялись, как он сумел найти нас. Сообщали, что устроили кобеля в сарайчике с дровами и садовым инструментом, накормили баландой с хлебом и овсяной кашей — он жрал, как теленок.

Таня слушала нас и засыпала.

А мы спускались в комнату с камином и тихо докладывали, что изменений пока нет.

Всем было ясно, какие изменения мы имеем в виду.

И каждый боялся обнаружить какие-либо изменения в себе.

Этот страх не оставлял нас очень долго. Даже сейчас, когда уже столько лет минуло и всё, вроде бы, закончилось, он подспудно живет во мне. Стоит мне простудиться сильней обычного, и он тут как тут — шепчет: «А вдруг ничего не закончилось? Ты один остался, ты последний — вот после тебя всё и прекратится…»

Непросто нам было сжиться с этим страхом. Единственное, что мы могли, это успокаивать себя обманом.

— Вполне возможно, у нас иммунитет, — рассуждал Димка, помешивая варящийся в камине суп. — Может быть нас всех какая-нибудь летучая мышь покусала, когда мы в Египте отдыхали. А Таня не нашего круга человек — ни в Египет, ни в Турцию с нами не ездила.

— Это вообще не похоже на эпидемию, — возражал я. — Если бы это была обычная болезнь, она распространялась бы постепенно.

— Если не болезнь, тогда что? Демоны с Марса?

— Какая-то мутация.

— Какая к чертям мутация? Ты представляешь, о чем говоришь? Монстры-мутанты — это придумка фантастов-недоучек для глупых обывателей, забывших уроки биологии! Демоны с Марса куда научней!

Димка нашел бар на кухне и успел приложиться к десятку бутылок со строгими этикетками. Минтай не протестовал, но его взгляд был красноречивей любых слов. Димке, впрочем, на хозяина было глубоко наплевать, он вел себя здесь как завоеватель.

Когда стало темнеть, мы наконец-то смогли перекусить. Ужин вышел на удивление богатый: куриный суп с клецками, плов, свиной шашлык, омлет с колбасой — всё это получилось приготовить в камине. А были еще фрукты, конфеты, неизвестные мне восточные сладости, суджук, балык, коньяк «Мартель» и шампанское «Вдова Клико». Мы бессовестно объедали хозяина и ничуть по этому поводу не переживали, будто чувствовали, что скоро произойдет.

После ужина я еще раз поднялся на второй этаж, заглянул в комнату Тани. Она спала в горе одеял, и я, постояв над ней, послушав хриплое и клокочущее дыхание, так и не решился её побеспокоить, хотя, наверное, стоило.

— Всё в порядке, — сказал я, вернувшись в комнату, где пахло едой и дымом.

Мы не стали ничего убирать, просто сдвинули покрывало с грязной посудой и объедками в угол. Захмелевший Димка в последний раз сбегал на улицу, отнес доберману пакет с костями, приволок в дом охапку поленьев, растеряв половину в прихожей и коридоре. За ним Минтай по-хозяйски обошел все входы-выходы, проверил запоры, закрыл и комнату, где мы все собрались, — в этом доме замки почему-то были в каждую дверь врезаны — простые, которые ножницами открываются, но тем не менее… Я даже хотел спросить, не связана ли эта странность с прежним хозяином дома, но побоялся, что услышу какую-нибудь жуткую историю, и смолчал.

Спать мы укладывались все вместе, поскольку лишь перед камином и было тепло. Димка, обняв Олю, устроился на диване, Минтай и Катя свили мягкое гнездо на полу, а мне досталось кресло, в котором прежде лежала Таня — больше никто на это место не претендовал. Я вытянул ноги к огню. Закрыл глаза, услышал, что Димка зовет Олю ехать на кирпичный завод. Обрадовался, когда она согласилась, и окончательно решил к ним присоединиться. Рассеяно подумал, что же нам делать с Таней, если она в ближайшее время не обратится. Думать о том, что с ней делать, если она обратится, мне совершенно не хотелось…

Через несколько секунд я спал.

Сон мой продолжался три с половиной часа.

Всего-то.

Разбудил меня страшный шум — будто огромные ржавые шестерни ворочались рядом. Я вскочил — вернее, попытался вскочить. Онемевшее тело не слушалось; я даже понять не мог, в каком положении нахожусь. Я был слеп — перед глазами розовая пелена колыхалась. И что-то держало меня, не давало двигаться. Мне вспомнились коконы и тонкие паутины, и я запаниковал, задергался, почувствовал, что лечу, и тут же ударился обо что-то затылком — видимо, скатился с кресла и свалился на пол.

Шум сделался громче. Я вдруг осознал, что эти скрежещущие звуки существуют лишь в моей голове. Почему-то мне стало спокойней. В ту секунду я был уверен, что меняюсь, превращаюсь в одну из этих тварей. Но вот застилающая мир похожая на кисель пелена разошлась, и я увидел тлеющие в камине угли, две свечи, стоящие на полу, брошенное березовое полено и чьи-то ноги в грязных кирзовых сапогах.

Гул и скрежет сделались невыносимы. Я застонал. Или закричал — не знаю.

Один сапог поднялся и на долю секунду исчез из поля моего зрения. Я понял, что сейчас случится, и зажмурился, потому что больше ничего не мог сделать.

Удара я не почувствовал.

Я очнулся, уверенный, что видел сон. Шум в голове, онемение тела и боль никуда не делись. И заплывшие глаза не желали открываться. Но мне казалось, что причина этого в неудобном кресле. В неудачной позе. В дурном сне. В обильной еде и выпивке.

Потом меня всего обожгло, и я заорал.

Чья-та рука закрыла мне рот. Я укусил её, но рука была в перчатке из толстой кожи. Мне двинули по затылку, и на этот раз я не вырубился. Наконец-то у меня получилось открыть один глаз.

Было холодно. Страшно холодно.

Какой-то человек стоял напротив меня и держал в руках пустое ведро. Губы его шевелились, он что-то мне говорил — кажется, требовал от меня чего-то.

— Не понимаю. Я ничего не слышу, — то ли прошептал, то ли прокричал я.

Человек сделал знак рукой кому-то, стоящему за моей спиной, и мне на затылок и плечи опять полилась ледяная вода. Это, впрочем, не помогло. Когда человеку с ведром наконец-то стало ясно, что я действительно его не слышу, он ударил меня ногой в живот.

Я задохнулся.

— Где девчонка? — сквозь гул вращающихся в голове шестерен прорвался истерический крик. — Где еще одна девчонка, я спрашиваю!

Бесконечно долго я пытался впустить в легкие воздух.

— Она наверху. Мы заперли её там. — Кажется, это был голос Минтая.

— Она превращается в зомби. — Кажется, это сказал Димка.

Я захрипел, оживая.

— В зомби? — переспросил человек с ведром. — Какие нахрен зомби? Зомби — это покойники. А эти из яиц вылупляются.

— Из коконов, — поправил Димка.

Человек с ведром ощерился:

— Ты самый умный, что ли?

— Не. Самый умный у нас Минтай. Он начальник.

— Ах-ха! — сказал человек с ведром и пнул Димку в голень. — Точно! Миха, да, он самый умный. Я это давно приметил…

В комнате было на удивление светло — горели все свечи, погашенные нами перед сном, но едва ли в них был какой-либо прок: чужой кемпинговый фонарь, стоящий на полочке у камина, давал света больше, чем они все вместе взятые. А фонарей в комнате было несколько, может быть еще два или три — я не мог их видеть, поскольку был связан и надежно примотан к спинке кресла. Логичным казалось предположение, что количество фонарей равно количеству налётчиков.

— А девки вашей наверху нет, — сообщил человек с ведром. — Но в одной комнате окошко открытое. Похоже, она действительно того…

Минтай и Димка были связаны и примотаны к ножкам перевернутого стола. Таня и Оля стояли в стороне. Их руки были скручены проволокой, глаза закрыты повязками, а рты заклеены скотчем. Какой-то смешной и страшный доходяга, вооруженный обычным молотком, сторожил девчонок. Он жался к ним и, пуская слюни, лапал украдкой, когда человек с ведром отворачивался.

Значит, врагов было как минимум трое — один все еще стоял за моим креслом, я слышал его трудное хриплое дыхание.

— Вишь как оно бывает в жизни, Миха, — сказал человек с ведром и широко улыбнулся, золотыми зубами блеснув. — Жили мы с тобой почти соседями, не ругались, пили даже вместе…

— Я угощал, — прохрипел Минтай, пытаясь улыбнуться разбитыми губами. — Я всегда тебя угощал, помнишь?

— Помню, Миха. — Человек с ведром потёр кривой нос, чихнул, высморкался на ковер. — Я всё помню, потому и разговор у нас с тобой особый будет. Не как с этими двумя.

Я, чувствуя, что живем мы с Димкой последние минуты, попытался разорвать или хотя бы растянуть путы. Я так напрягся, что в глазах потемнело, а в голове опять зашевелились, закачались, скрежеща, ржавые шестерни. Человек, стоящий за креслом, шлепнул меня по затылку и тихонько захихикал.

— За девок можете не волноваться, мы о них позаботимся, — возвысил голос человек с ведром. — Твою, Миха, я себе оставлю. Позабавлюсь. Квиты будем. Чего выпялился? Думаешь, я не знал ничего, да? Думал, умный самый? Маринку мою дрючил, гаденыш, а потом еще и пил со мной, за руку здоровался, в глаза глядел. Сука ты, Миха!.. Ну да я уже не в обиде… Я вот что сделаю: я вас с Маринкой опять сведу — живите себе, сколько получится. Она ведь до сих пор в киоске своем торчит, тебя ждет. Стёкла, правда, повыбила все, дура, когда из яйца вылупилась. На решетки бросается. Я тебя к ней пущу, дверь подопру, а там уж ты не зевай, пристраивайся — хошь с тылу, хошь с переду.

Человек с ведром засмеялся. К нему присоединились остальные — теперь я точно знал, что их трое.

— Саня, да ты чего… — Минтай заелозил ногами по полу, задергался, будто пришпиленный паук. — Да не было ничего! Вот, клянусь! Всем, что есть, всем клянусь!

— Да нет у тебя ничего, гнида. — Кривиносый и златоротый Саня бросил ведро.

— Я денег дам! — заверещал Минтай. — У меня есть! Много денег!

— Ты бы мне еще дом свой переписать пообещал.

— Обещаю! Перепишу!

— Ну дурак же! — весело и почти даже ласково проговорил Саня. В мою сторону глядя, он поднял руку и резко её опустил. Человек, что стоял за креслом, тут же шагнул к одуревшему от страха Минтаю, махнул чем-то темным и увесистым — то ли чулком с мелочью, то ли свинчаткой. Глухой шлепок — и Минтай замолчал, уронив голову набок.

— Круто ты, Саня, — сказал посеревший лицом Димка. — Только к нам-то какие претензии?

— А у меня ни к кому претензий нет.

— Так, может, разойдемся по-хорошему?

— Разойдемся, конечно, — сказал Саня и достал из-за кирзового голенища завернутый в тряпицу нож. — Вы отправитесь на небеса, а я грешную землю потопчу, сколько получится.

— Неправильно это, — неуверенно сказал Димка. — Нам бы вместе держаться. Людей-то не осталось почти.

Человек со свинчаткой зашел Димке за спину, схватил его за волосы, потянул, задирая голову, открывая горло. Смешной и страшный доходяга забыл о девчонках, зачмокал, ниточку слюны пустив, вперед подался, стараясь получше всё разглядеть. Димка захрипел, пытаясь сказать еще что-то, но рука в кожаной перчатке закрыла ему рот.

— Вот и славно, что людей не осталось, — пробормотал Саня, приближаясь. — Что заслужили, то и получили.

Он встряхнул нож, сбрасывая с него тряпицу. Димка увидел близкий клинок, задёргался, запыхтел, ноздри раздувая. Глаза его сделались белыми — я никогда у людей таких глаз не видел. Смотреть на происходящее стало невыносимо — у меня как вымерзло всё внутри. Но и взгляд отвести не получалось. Я чувствовал, что сейчас мои мозги закоротит, я чокнусь, завизжу истерично…

Я не сошел с ума — видимо, в человеческой психике есть какие-то предохранители, и один из них тогда сработал: в моей голове опять закрутились ржавые шестеренки, что-то щелкнуло, и я отключился. Не потерял сознание, нет. Я всё видел — но я не воспринимал происходящее, как реальность…

И вот что еще мне сейчас вспомнилось: глядя на Саню, подбирающегося с ножом с беспомощному Димке, я вдруг остро позавидовал превратившейся в зомби Тане.

Забавно, правда?

7. Год нулевой. Апрель. Жар и холод

Раньше я не любил собак.

Мне было пять лет, когда соседский пёс Лютый, не оценив моего желания познакомиться, тяпнул меня за ляжку и едва на свалил на землю. Если бы не цепь и не ошейник, передавивший ему горло, всё могло бы кончится хуже. Я не заплакал тогда и не закричал, хотя нога была прокушена до крови. Я взял палку и ударил рычащего кобеля по носу.

Больше к собакам знакомиться я не подходил.

В селе, где я жил, собак было много — едва ли не в каждом втором дворе. Помню здоровенного кобеля альбиноса (у него были красные глаза с отвисшими вывернутыми веками), который, играя, преследовал меня, когда я возвращался с лыжной прогулки. Пес скакал вокруг и хватал мыски лыж. Он был большой, как теленок, а мне было лет одинадцать. Когда пёс напрыгивал на меня, я совал спрятанный в варежке кулак в его слюнявую пасть, и успевал сделать еще несколько шагов к дому. Потом пес отпрыгивал, хватал пастью снег, мотал головой и лаял — ему было весело. А мне было страшно.

Я помню, как этот пёс состарился. Но своей смертью он не умер — его сбил грузовик.

Собакам в деревне вообще не везет. Обычно они околевают задолго до старости.

Это я и о своих псах говорю. О своре своих любимцев.

Жаль, что добермана Шарика среди них нет.

Интересно, сумел ли он дожить до старости?

Почему-то мне кажется, что он и сейчас неплохо себя чувствует.

Таня стояла в темной прихожей. Мы не могли её видеть. Она же отлично видела всех находящихся в комнате. Грязная и оборванная, поцарапанная, растрепанная, опухшая лицом — она уже не была похожа на человека. Взгляд её был затуманен, на обкусанных потрескавшихся губах пузырилась розовая слюна…

Таня пришла с улицы, тихо открывая взломанные бандитами двери. Она остановилась перед аркой художественно оформленного проема, за которым, будто на освещенной сцене, разворачивался последний акт трагедии.

И когда Димка запыхтел, грызя толстую кожу перчатки, на нож безумными глазами косясь, Таня покачнулась, наклонилась, подняла с пола березовое полено и хрипло сказала:

— Шарик, фас…

Вряд ли добермана в его прошлой жизни звали Шариком. Но команду «фас» он, определенно, знал.

Поджарая тень вырвалась на свет. Саня, уже коснувшийся лезвием ножа Димкиной шеи, уже пустивший по натянутой коже ниточку крови, повернулся на шум. Не знаю, что ему почудилось — возможно, он принял летящего на него пса за одну из тех долговязых тварей, что преследовали нас на окружной дороге. А может решил, что видит привидение.

Он закричал — тонко, по-бабски. Меня будто встряхнули, и я очнулся.

Доберман хапнул Саню за руку, потащил его в сторону, закручивая, подёргивая — так опытный борец выводит слабого противника на приём. Нож вывалился из ослабевших пальцев. Человек со свинчаткой выпустил из руки Димкино лицо, бросился атаману на выручку. Но ударить пса у него не получилось; он топтался вокруг матерящегося Сани, не понимая, как подступиться к сцепившимся соперникам. Урод с молотком, сторожащий девчонок, замер на месте, вытаращив глаза. Кажется, он не знал, что ему делать. Мне показалось, что он умственно неполноценный — похожие лица бывают у олигофренов.

Я изогнулся, засучил ногами — и свалился с кресла, ударившись скулой о его изогнутую ножку. В этот момент Таня вышла из темного коридора с поленом в руке. Выглядела она жутко — и олигофрен, вскрикнув, бросился искать спасения на кухне. По пути он сбил стоящую на полу керосиновую лампу — она опрокинулась, покатилась. Но мы этого поначалу не заметили.

Чуть отдышавшийся Димка так рванулся, что отломил ножку стола, к которой был привязан. Он даже сумел встать, но удержать равновесие у него не получилось. Он упал на нож, спрятал его под собой, завозился на грязном ковре, будто гигантская полураздавленная гусеница. Я перекатился к нему, крича похожей на зомби Тане, чтобы она освободила нас.

Человек со свинчаткой, заметив наши потуги, бросился наводить порядок — но я неожиданно ловко подкатился ему под ноги, и он свалился на Димку. Подоспевшая Таня ударила здоровяка поленом по лысой макушке. Он зарычал, поворачиваясь к девушке. Я укусил его — впился зубами в лодыжку чуть выше вонючего ботинка.

Доберман рвал Саню — тот уже не сопротивлялся, только закрывал одной рукой залитое кровью лицо и шею. Девчонки у стены корчились, пытаясь как-нибудь стянуть с глаз повязки, — они ничего не видели, не понимали, что происходит. На кухне чем-то грохотал недоумок — то ли прятался, то ли выход искал, то ли новое оружие для себя подбирал. Лысый здоровяк молча мутузил нас с Димкой. Мы пытались отпинываться. Кусаться уже не получалось.

Стало совсем светло. Пахло дымом и керосином.

— Шарик! Фас! Фас! — закричала Таня. И закашлялась, голоса лишившись.

Пёс оставил ворочающегося Саню, накинулся на здоровяка. Тот сразу потерял к нам всякий интерес. Таня подхватила нож, неумело перепилила веревки, связывающие Димкины руки. Он тут же отобрал у нее «финку», срезал остальные путы, помог освободиться мне и кинулся к камину.

Я кое-как сел — встать на ноги у меня не получилось. Я чувствовал, что лицо мое совершенно разбито. Ныли бока.

Димка бросил мне кованную кочергу. Я подполз к ней, подобрал, огляделся.

Здоровяк выл, катался по полу, пытаясь подмять под себя поджарого пса. Бандит Саня медленно поднимался, опираясь на диван. Димка заходил ему за спину, замахивался кованым багориком из каминного набора. Из кухни выбирался недоумок; в правой руке он держал молоток, в левой — эмалированную крышку от большой кастрюли, похожую на круглый боевой щит.

Было жарко.

В центре комнаты полыхал пропитавшийся керосином ковер. Уже и угол журнального столика занялся. Оплывали свечки. Коробился оставленный на полу фонарь. Огонь поднимался по обоям, подбирался к занавескам.

Димка ударил Саню багориком. Тот рухнул на пол, так и не успев подняться.

Таня помогала девчонкам освободиться, но сама, кажется, едва на ногах держалась.

Урод с молотком крался у стены, закрываясь от наших взглядов крышкой кастрюли — и я уверился, что он ненормальный.

Дышалось трудно, в горле жгло. Дым ел глаза.

— Надо бежать! — Я едва мог шевелить распухшими горячими губами.

Димка бил и бил Саню багориком. Бил и бил.

Доберман держал лысого здоровяка за горло. Тот был жив, но боялся двинуться.

Девчонки медленно пробирались к выходу, на нас оглядываясь.

Минтай, привязанный к ножке перевернутого стола, так и сидел с опущенной головой и раскинутыми ногами. Он был похож на размоченное осенними ливнями огородное чучело.

Я, постанывая от колючей боли в оживающих ногах, встал на четвереньки.

Пламя поднималось, выжирая кислород.

Димка бил и бил Саню. С багорика летела кровь, пачкала пол, стены и потолок.

Вспыхнули занавески.

Таня закачалась, стала оседать, но подруги подхватили её и потащили в прихожую.

Олигофрен, видя, что Димка занят избиением трупа, а я едва двигаюсь, бросился за девчонками, размахивая молотком. Я закричал, чтобы предупредить их, швырнул в уродца кочергу, но она и трех метров не пролетела. Зато Катя среагировала как надо — подхватила валяющееся полено, повернулась, размахнулась и запустила увесистую деревяшку точно в кривую рожу уродца. Удар получился что надо, уроки боулинга зря не прошли. Олигофрен рухнул на пол.

Лопнуло, как взорвалось, оконное стекло. Огонь загудел, свежего воздуха глотнув. С треском горел потолок.

— Бежим, бежим! — Я подполз к Димке и потянул его за штаны. Он посмотрел на меня — в его зрачках бесновалось пламя. Он не понимал, кто я, что мне нужно. И он занес багорик, чтобы меня убить.

Я ударил его в пах — в место, которое мастер Ояма, вроде бы, называл «золотой мишенью».

Димка хрюкнул и согнулся, потом упал на колени.

— Бежим, — сказал я ему на ухо. Но он, конечно, бежать уже не мог.

Черная тень проскочила мимо нас. Я вздрогнул и обернулся — это доберман, удовлетворившись расправой, покидал поле боя.

— Шарик! — зачем-то окликнул я его.

Пёс приостановился, посмотрел на меня… Красивее собаки я не видел.

Со стены сорвались горящие часы, разлетелись огненными брызгами. Доберман показал мне язык и исчез в прихожей.

Я наконец-то сумел встать. Дышать наверху было нечем.

Олигофрен с разбитым лицом, скуля, уползал в дальний угол.

Лысый здоровяк ворочался в дыму, вскидывал и ронял изгрызенные руки. Огонь подбирался к его вонючим ботинкам.

Саня был мёртв.

— Ты убил его! — Я кричал на Димку, заглатывая едкий дым. — Успокойся! Он мёртв! Надо убираться! Понимаешь? Ты слышишь меня вообще?

Димка разогнулся, повернул ко мне перекошенное лицо, кровью испачканное, кивнул, прохрипел:

— Забирай Олю… Теперь она мне без надобности.

До меня не сразу дошло, что он так шутит. Я всё кричал на него, требовал торопиться, хватал за рукав. Потом Димка, вдруг разъярившись, заорал на меня, что отлично всё слышит, что надо тащить наружу Минтая и спасать вещи. Мы вместе схватились за перевернутый стол, потянули его за собой. Но он почти сразу застрял, и тогда Димка начал зубами развязывать узлы. Я помогал ему, до крови обдирая пальцы, срывая ногти. О ноже мы почему-то не вспомнили — Димка потерял его, когда избивал Саню, найти его сейчас в дыму было бы непросто.

В конце-концов мы просто отломили ножку стола. В этот момент Минтай открыл глаза. Он нас словно и не заметил. Он увидел пламя и дым, услышал треск, почувствовал жар… Что он тогда подумал?

— Где я? — пробормотал Минтай.

Я посмотрел на Димку. Димка поглядел на меня. Каким-то образом мы поняли, что в наши головы пришел один и тот же ответ.

— В аду! — одновременно рявкнули мы.

Я был страшно избит, Димка был вымазан кровью — нас легко было принять за чертей или демонов.

— Добро пожаловать в пекло! — оскалившись, проорал Димка Минтаю в ухо.

Мы опять переглянулись. И захохотали, как безумные, сопли и слёзы утирая, горячей горечью давясь, руками себя по бокам и бёдрам хлопая…

Да, это была истерика.

Но нам действительно было очень смешно.

Пожар разгорался стремительно: мы только вывалились на улицу, волоча упирающегося Минтая, только отбежали к гаражу, нашли оставленные там ключи от машин, чуть осмотрелись и убедились, что девчонки в относительном порядке, — а пламя уже поднялось на крышу. Спасать что-либо было поздно — дом вот-вот должен был начать рушиться. Но Минтай вёл себя как одержимый — рвался назад, нёс какой-то невразумительный бред, отпихивал Димку, меня ударить пытался. Наконец он от нас отбился, бросился к крыльцу. Мы кинулись его догонять, но он нырнул в затянутый дымом дверной проем и как растворился. Преследовать его мы уже не решились и вернулись к дрожащим девчонкам, чтобы как-то их приободрить. Но мы и парой фраз не успели перекинуться, как в дверном проеме появилась темная сгобленная фигура, окутанная дымом. Мы было метнулись спасать бедолагу, который, кажется, горел заживо, но из дровяного сарайчика вымахнул доберман и встал перед нами, лапы расставив, острую свою морду на крыльцо нацелил, зарычал глухо и страшно. И мы увидели, что это не Минтай, а тот лысый здоровяк, что сперва стоял за моим креслом, а потом задирал Димке башку, как жертвенному барану.

— Стой, урод! — заорал, сатанея, Димка.

Было видно, как здоровяк вздрогнул. Он скатился с крыльца и, сильно хромая, бросился бежать. Я думал, что доберман тут же за ним кинется, но нет — пёс не двинулся с места, будто не хотел оставлять нас без защиты. Кобель оказался умнее нас — это мы, остолопы, забыли о девчонках и погнались за бегущим врагом. Наше счастье, что мы почти сразу его потеряли — он кинул в нас какой-то предмет, прыгнул за деревья и пропал в тени. Потом где-то что-то стукнуло — скорей всего, отодвинутая доска в гнилом заборе.

Мы подобрали брошенную вещь. Это была разряженная «Оса». Димка сунул её в карман — кобуры на нем не было.

Мы почти всего лишились в том пожаре…

Здоровяк обнаружил себя через несколько минут. Он ковылял по чужому огороду, выдирая ноги из вязкой земли, держа курс на коттедж с башенкой, единственное окно которой сейчас было открыто. В окне что-то шевелилось — сначала я решил, что это развевается занавеска. Но вдруг там вспыхнул свет — словно на маяке. Луч мощного фонаря на пару секунд высветил фигуру беглеца и погас.

И тут же возле гаража закричали девчонки. Не знаю, о чем подумал Димка, а я вспомнил урода с молотком. Не сговариваясь, мы кинулись назад. Мои ожидания, к счастью, не оправдались — из полыхающего дома, действительно, выбрался человек, но это был не разъяренный олигофрен, как мне представлялось, а наш Минтай, тоже, в общем-то изрядный дурак. От него валил дым — он горел самым натуральным образом. Мы сбили его на землю и долго катали в грязи и осевшем снегу. Доберман скакал вокруг нас, — кажется, он принимал происходящее за игру.

Вот тогда и объявился олигофрен. Он не смог выйти через дверь — то ли нас боялся, то ли огня. На улицу он полез через окно.

Мы услышали его дикие вопли и поначалу даже не поняли, что это кричит человек. Мы увидели его, когда обошли угол дома. И нам сразу стало ясно, почему он так страшно вопит: уродец горел заживо. Он висел на раскаленных железных прутьях лицом вниз — оконная решетка превратилась в решетку-гриль. Он пролез через нее, сумел все же выбраться на улицу — но лишь наполовину. И крепко застрял. Казалось, что огонь схватил его за ноги и не пускает дальше…

Мне совестно и тяжело писать об этом, но я обещал себе быть правдивым, и я говорю то, что было: у меня и мысли не возникло подойти помочь.

Уродец извернулся, посмотрел на нас, не переставая кричать. Я и сейчас хорошо помню его взгляд, полный муки, мольбы и надежды. Был бы я художником, обязательно нарисовал бы это лицо. Хотя вряд ли у кого хватит таланта, чтоб изобразить картину, что стоит сейчас перед моими глазами…

Я ничего не сделал тогда. И никто ничего не сделал.

Мы просто стояли и смотрели, как огонь поедает человека.

Спокойно дышали вонью.

А потом развернулись и ушли.

Удивительно: Минтай почти не пострадал. Он заработал несколько ожогов — на бедре, спине и щеке. У него сгорели обе брови и волосы на правом виске. И он остался без одежды.

Зато теперь у него был «дипломат».

Рискуя жизнью, Минтай вынес из пожара этот маленький серый чемодан. Теперь Минтай обеими руками крепко прижимал его к животу. Я догадывался, что наш бывший начальник спас из огня свои деньги. И даже представлял, какую именно сумму. Но я не мог поверить, что он всерьез полагает, будто купюры имеют какую-либо ценность.

Я думал, что в «дипломате» спрятано что-то еще кроме денег.

О своих предположениях я не распространялся, тем более, что болтать было некогда: мы готовились уезжать и страшно спешили при этом. В любую секунду бандиты могли вернуться — кто-то же светил фонарем из дома с башенкой. Может там целая шайка засела? А у нас из всего оружия — доберман, садовый инвентарь, да Димкина «Оса», перезаряженная сохранившимися в машине патронами.

Помимо бандитов боялись мы и пожара — огонь в любую секунду мог перекинуться на гараж. А вот о зомби и других чудовищах почему-то не думали. И, как оказалось, совершенно зря…

Загружая «мазду» разным барахлом, найденным в гараже и крохотном сарайчике, мы на бегу договаривались о последующих действиях. Минтай в нашем разговоре участия не принимал: он сидел на лавочке у гаража, смотрел на пожар и постанывал. Там здорово припекало, но уйти в тень, где прятались девчонки, он не желал.

Когда Димка дал команду рассаживаться по машинам, все сразу — оживившийся Минтай тоже — полезли в «мазду», поскольку моя «десятка» стояла по ту сторону забора. Вот тогда и случилась первая заминка. Минтай, оказавшись около Тани, вдруг шарахнулся в сторону и завопил, что зараженную надо изолировать, что её и близко к нормальным людям подпускать нельзя. Обожженый, безбровый — он сам был похож на чудище. Я заорал на него, даже, кажется, в грудь ударил, оттесняя к стене гаража. Но тут между нами возник Димка. Он начал меня уговаривать, а я слушал его и поверить своим ушам не мог: Димка занял сторону Минтая, он тоже считал, что Тане лучше держаться от нас подальше.

— Она же нас спасла! — Я повторил это несколько раз. Димка кивал, но продолжал гнуть своё. И я, начиная его слышать, уже был готов с чем-то согласиться, как вдруг увидел Таню и понял, что она сейчас каждое наше слово ловит и всё понимает. Меня как ошпарили. А потом будто в ледяную воду окунули.

Я оттолкнул Димку, подхватил Таню и потащил её к воротам гаража. Отодвинув засов, я пинками заставил разойтись тяжелые створки и вышел на улицу. Я был слишком зол, чтобы смотреть по сторонам.

Никто меня не задерживал, вразумить не пытался. Минтай уже в машине сидел, Димка лез на водительское место, Катя, аппетитный зад свой отклячив, что-то двигала в салоне, для этого зада местечко освобождая. И только Оля стояла, смотрела, как я уволакиваю Таню, что-то, кажется, решала…

На дороге было темно и холодно — пожар остался за забором, лишь тянулось под небом широкое дымное полотнище, и словно черные доски лежали на земле тени. Машину мою было непросто разглядеть — она превратилась в затаившегося у кустов полосатого хищника.

В гараже завелась «мазда», высунула морду из ворот, выкатилась тихо, поворачиваясь, дорогу мне освещая.

Я не хотел, но обернулся. Увидел бегущую ко мне Олю и скачущего добермана Шарика. Увидел, как перед домом с башенкой моргнул фонарь. Увидел вставшую за изгородью тень, пугающе похожую на человека. И такую же тень на подсвеченной пожаром обочине. И у водоразборной колонки, обернутой прогнившими матрасами. И у накренившейся ирги…

Я отпустил Таню — на пять секунд. Я бросился к Оле.

У дома с башенкой кто-то закричал дико и страшно, будто его живьем жрали.

Похожие на людей тени зашевелились — их оказалось больше, чем мне сперва показалось.

Разыгравшийся доберман прыгнул ко мне, а я ругнулся, схватил Олю и потащил её к Тане.

«Мазда» прибавила ходу, будто сбить нас собираясь. Димка закричал в приоткрытое окно, чтобы я не дурил и лез к ним вместе с Олей. Топчущиеся на обочине фигуры одна за одной выходили в голубоватый свет фар, и теперь я точно видел, что это не бандиты, а зомби.

Не знаю, кому я обрадовался бы больше…

Мы всё же успели закрыться в «десятке» — мне пришлось вырывать дверь из крючковатых пальцев обратившейся в чудовище старухи. Двигатель завелся мгновенно, и тут же, напугав меня до икоты, сама включилась магнитола — старички KISS заиграли «Hot and Cold». Вставшая напротив «мазда» слепила ксеноном. Неуёмный доберман тыкался в колени. Хрипела и кашляла Таня. Чудовищная старуха, из лап которой мы едва ускользнули, царапала стекло сломанными пальцами. Я попытался тронуться с места, не дожидаясь, пока прогреется двигатель, но не привыкшая к такому обращению карбюраторная машина задергалась и заглохла. Завести её повторно получилось не сразу.

Я опять выматерился, погрозил Димке кулаком, на свои глаза показал, на его фары: он-то меня видел. Димка всё понял правильно: ксенон погас, «мазда» откатилась назад.

Я поддал газу и еще раз попробовал тронуться — опять неудачно. Кажется, набравшая влаги земля просела под колесами стоящей машины, а холодный двигатель глох при малейшей нагрузке. Надо было дать ему прогреться — трех-четырех минут вполне хватило бы. Только вот не было у нас этих минут.

Кто-то сильно стучал по задней части автомобиля.

Черное лицо прижималось к окну.

Грязная рука, похожая на клешню, отгибала правый «дворник».

А «Мазда» уезжала, расталкивая задним бампером бредущих по дороге зомби.

«Baby, you're too hot and cold», — веселились KISS…

Сейчас я спрашиваю себя: вернулся бы тогда Димка, если бы Оля была не в моей «десятке», а с ним? Стал бы он уродовать свою любимую машину ради меня?

Не знаю… Не уверен…

«Мазда» задом въехала в открытый гараж, собираясь, видимо, развернуться. Но почему-то задержалась там, будто тоже заглохла. Я глянул в салонное зеркало, волнуясь за девчонок. Подумал мельком, что если бы мы были персонажами фильма ужасов, то в зеркале обязательно отразилась бы какая-нибудь жуткая рожа.

И точно: рожа была, но не в машине, а снаружи — маячила смутно за тонированным задним стеклом.

Я посмотрел на указатель температуры охлаждающей жидкости. Красная стрелка чуть приподнялась — еще пара минут, и можно будет трогаться. Но получится ли уехать? Не упущен ли момент? Зомби уже всю дорогу заняли — откуда их столько? Неужели их привлекло издалека видное зарево пожара? Или они пришли за нами из города? Преследовали нас, будто ищейки — если так, то дело совсем плохо; значит, не укрыться от них, не убежать.

«Мазда» тихо выкатилась из гаража и приостановилась — я не сразу её заметил. Димка, страшно рискуя, что-то суетливо ладил на крыше, скакал вокруг машины. Секунд за тридцать управился, нырнул на место. Ярко вспыхнули мощные фары, рявкнул сигнал. Я тоже включил дальний свет и разглядел, что на лакированой крыше «мазды», поперек её, лежит здоровенный брус — его-то и крепил Димка подобранными в гараже веревками и проволокой. Я глазам своим не поверил. Подумал, что Димка сбрендил. Но когда «мазда» рванула с места, я разгадал его задумку: концы тяжелого бруса, выступающие на полтора метра за габариты автомобиля, должны были сшибать зомби будто гигантские бейсбольные биты.

Расчет оправдался: рычащий автомобиль пронесся по дороге, расшвыривая чудищ. Я видел, как одному зомби оторвало голову. Даже сквозь рев мотора и гул пожара, даже через закрытые окна я отчетливо слышал глухие удары — бум! бум! бум! — монстры валились с ног, их словно косилка срезала.

«Мазда», вихляя, промчалась до поворота, потом вернулась ко мне и, ослепив фарами, ткнулась в бампер. Димка вопил что-то, высовываясь в окно, совершенно не боясь близких чудищ. Я включил заднюю передачу. Буксанул чуть, но не заглох и не закопался, а всё же выкатился на дорогу, подмяв свалившегося с багажника зомби.

— Уходим! Уходим! — заорал я, приоткрыв окно, и понял, что то же самое кричит мне Димка.

Нас опять окружали. Двигались зомби заторможенно, как в старых фильмах про ходячих мертвецов — то ли темнота так на них подействовала, то ли ночное похолодание, то ли это были какие-то особенные зомби. Позднее Димка выдвинул теорию, что монстров отвлекал пожар, что огонь завораживал их. Тогда же Димка предположил, что обращенных можно будет дурачить, пуская фейерверки. Мне такая идея показалась сомнительной и странной, но Димка не успокоился, пока не проверил её на практике, расстреляв однажды несколько коробок римских свечей и салютов.

Кажется, это было в первую нашу вылазку.

Зомби на иллюминацию тогда не отреагировали. К тому времени они стали весьма сообразительными, удивительно быстрыми и дьявольски голодными. Трюк с прикрученным на автомобиле бревном уже не был столь действенен, но мы придумали кое-что получше: мы натягивали стальной тросик между нашими изрядно уже покореженными машинами и как следует разгонялись. Это было не везде возможно и довольно рискованно, да и координировать действия на скорости было непросто, но оно того стоило: обращенных буквально рвало на куски, било о землю, швыряло вверх; лучшего способа зачистить открытый ровный участок мы так и не изобрели.

В принципе, наверное, для вылазок можно было подготовить специальный автомобиль: защитить стёкла сеткой, закрепить на крыше длинные острые лезвия-крылья, установить ножи на колёсных дисках, могучий «кенгурятник» навесить. Димка, посмеиваясь, предлагал еще пропеллер с рубящими лопастями впереди машины приладить. Да только дальше несерьезных разговоров дело не пошло. Не так уж и часто мы выбирались из своей глуши, чтобы тратить силы и время на оборудование автомобильного монстра, польза которого представлялась нам довольно сомнительной. И без того у нас дел было — выше крыши.

Но об этом чуть позже…

От горящего дома Минтая мы уезжали той же дорогой, что и приехали. Но как же она изменилась ночью! Мне казалось, что я еду по чёрному тоннелю. В зеркалах полыхал пожар. Плотные тени, лежащие на земле, вдруг оживали и шарахались от света фар — это порой пугало сильней, чем вид бредущих навстречу зомби. Обращенных было много, но я уверен, что замечали мы не всех. Хотелось втопить на всю мощь, чтобы поскорей и подальше убраться отсюда, но нам приходилось притормаживать из-за опасения разбить машины. Мы обруливали встающие перед нами фигуры, и я сильно тогда жалел, что еду на хилой «десятке», а не на каком-нибудь рамном «бигфуте».

Но как же радостно было слышать: бум! бум! бум! Черные фигуры, близ которых проезжала «мазда», валились на землю…

Балку с измятой крыши «мазды» сорвало за вторым поворотом. Она упала передо мной, я рефлекторно нажал на тормоз, тут же его бросил и перекинул ногу на газ — передние колеса, стукнув, перепрыгнули массивную деревяшку. Потом и зад подскочил. Я выругался, жалея подвеску, боясь, что сейчас машину поведет в сторону. Но — обошлось.

Димка начал осторожно разгоняться, я старался не отставать. Как-то вдруг мы оказались на широком асфальте, и «мазда», взвизгнув тормозами, почему-то резко остановилась — я едва успел её обрулить. Машину мою развернуло, и она заглохла. Приопустив стекло, я заорал, что Димка круглый идиот и полный дебил. А потом я увидел на освещенной «ксеноном» обочине небольшой ларёк, прижавшийся к остановке городского траспорта, разглядел внутри движение, услыхал шум и всё понял.

В запертом снаружи ларьке, похожем на зарешеченный скворечник, билась бывшая любовница Минтая.

Над ларьком поднималось зарево оставленного нами пожара.

Было свежо, будто в ноябре.

Я увидел, как Минтай выбрался из машины и опасливо осмотрелся. Он сделал два шага к ларьку, встал, чемоданчик свой из рук не выпуская. То ли он убедиться хотел, что его Марина обернулась чудовищем, то ли попрощаться с ней думал, то ли просто нездоровый интерес удовлетворял.

Он постоял неподвижно секунд двадцать. И, понурившись, вернулся в машину, не замечая, кажется, выходящих из темноты зомби…

Он никогда нам не рассказывал, чего тогда хотел и о чем думал. Но мне представляется, что с Мариной этой у него всё было очень непросто. Наверное, он любил её.

Любил по-настоящему. Как больше никого и никогда…

«Мазда» тронулась, аварийкой мне посигналив, и я завел машину, но уехал не сразу. Было что-то притягательное в этом зарешеченном ларьке с побитыми стеклами. И даже уезжая, я посматривал на него в салонное зеркало — и хотя уже трудно было что-то там разобрать, мне казалось, что я опять вижу, как внутри мелькает серое пятно обезображенного лица и тянутся за решетку изрезанные стеклом руки.

Напугав меня, громко чихнула притаившаяся на заднем сиденье Таня. Завозилась, что-то хрипло бормоча, горлом всхлипывая. А мне, зябнущему, вдруг отчего-то сделалось жарко.

Прикрывшись, я тоже чихнул и, пугаясь еще больше, посмотрел на свою руку — тыльная сторона ладони была вся измазана пузырчатой слизью с кровавыми прожилками.

По ночному городу мы не ездили. Мы метались. Зомби были повсюду: на тротуарах, дорогах, площадях, в парках и на парковках. Иногда они держались особняком, чаще — большими и вроде бы даже организованными группами. А порой они собирались в огромные тесные толпы, глядя на которые я почему-то вспоминал лягушачью икру — мерзкое желе, плавающее на прогретых солнцем отмелях.

Прорваться в центр города можно было только на танке. Но мы туда и не стремились. Мы искали объезды, петляли по кварталам, чтобы выбраться на ведущую к кирпичному заводу «бетонку». Остановиться смогли лишь в одном месте — возле похожего на вагончик салона, где под крашеной фанерной вывеской торговали сотовым телефонами и всякими электронными гэджетами. Мы поставили машины под углом друг к другу, подогнав их к стене, — внутри образовавшегося треугольника можно было чувствовать себя в относительной безопасности. Остекленная дверь салона оказалась открыта — Димка распахнул её, придержал, предлагая мне первому переступить порог. Я спорить не стал, только хмуро глянул на него, свое неудовольствие обозначив, крепче сжал рукоять топорика и вошел внутрь.

Свет фар бил прямо в окна, так что в салоне всё было отлично видно. Спрятаться тут было негде, разве только за дверью служебного помещения, но я быстро подпер её стулом. Димка, не церемонясь, расколотил витрину, где стояли рации, сгреб их в пластиковый пакет, велел мне собирать все батарейки, что найду и, присев, начал выламывать дверцы шкафчиков, расположенных под витринами.

На улице перед дверью, то приближаясь, то удаляясь, маячила тень — это Минтай стоял «на шухере», следил, не появятся ли поблизости зомби или кто-нибудь еще. Мы не слишком ему доверяли, и потому ключи от машин держали при себе.

Барахла в том салончике мы набрали изрядно. Но мало что нам потом пригодилось. Разве только светодиодные фонарики лишними не стали, особенно один — со встроенным динамо; он мне лет пять служил, пока окончательно не сломался. GPS-навигаторы тоже на первых порах к делу пришлись. Ну и рации здорово нам жизнь облегчили — за ними-то мы в салон и полезли. Жаль только, что действительно хорошие рации так в багаже и пролежали — подзарядить их было негде. Зато простые китайские «джеты», работающие от батареек, задействовались по полной программе. Наконец-то мы могли переговариваться в движении, координируя свои действия. Да и потом — когда мы приучились выставлять посты, когда осматривались на незнакомой местности или шарили в пустых строениях — рации эти не раз нас выручали…

Возле этого салона доберман Шарик покинул нас, решив, видимо, что его миссия исполнена. Он лизнул Олю и Катю на прощанье и скрылся в полной шорохов темноте, когда мы грабили магазин. Минтай, вспоминая ту ночь, клялся, что пёс какое-то время держался неподалёку, отвлекая чудищ и приглядывая за нами, и лишь потом убежал, уводя зомби за собой…

Ну а на «бетонку» мы всё же выбрались. И к развалинам кирпичного завода, похожим на руины средневековой крепости, приехали без приключений задолго до рассвета. Только вот делать там было нечего: по пригородному пустырю в кромешной темноте бродили десятки, а может и сотни обращенных — мы видели лишь тех, кто выходил в свет фар. Многие из них, возможно, были теми самыми специалистами по выживанию, о которых рассказывал и на которых надеялся Димка.

Мы какое-то время постояли на дороге, но так и не рискнули съезжать с насыпи на разбитую грунтовку, ведущую к заводу. Если кто-то там и прятался, то положение его было незавидным. Развалившийся забор, гнилые ворота, разобранные стены заброшенных цехов — вряд ли это могло защитить от зомби. Скорей всего, обращенные уже проникли на территорию завода. А может быть они пришли туда людьми — уже давно…

Мы уехали в ночь, сбив трех зомби, забравшихся на крутую насыпь. Голос из рации всё спрашивал меня, что теперь делать. Я не отвечал и думал, как бы признаться Димке и остальным, что тоже болен. Меня бросало то в жар, то в холод, перед глазами порой всё начинало плыть так, что приходилось снижать скорость. Я чихал и сморкался в тряпку, которой обычно протирал лобовое стекло. Покашливал натужно, чувствуя колкость в горле и догадываясь, что скоро буду совсем плох.

За дорогой я уже не следил, просто следовал за фонарями «мазды». К обочинам подступали какие-то здания, но я не узнавал их. Было темно и жутко — мы как в чернилах плыли. Димка останавливался несколько раз, но из машины выбраться не успевал — из тьмы выходили зомби, обступали, лезли на свет.

Кажется, мы объезжали город по кругу — Димка всё искал, где бы чем поживиться, всё надеялся отыскать защищенное местечко, где можно было бы остановиться. Порой мы петляли по каким-то просёлкам, и я переводил дух, думая, что мы наконец-то выбрались за город. Но вскоре опять над дорогой нависали громады мёртвых зданий, и свет фар отражался в матовых, будто бы из черного камня вырубленных окнах. Город словно притягивал нас, не отпускал.

И я, чувствуя, что долго так не выдержу, понимая, что скоро придется заправлять машины, а значит останавливаться и выходить наружу, взял рацию, вызывал Димку и, сдерживая кашель, сказал, что нам надо всё к чертям бросать и уезжать как можно дальше от населённых пунктов.

Это был мой план на одну ночь.

Я не знал тогда, что по этому плану пойдет вся моя оставшаяся жизнь.

Мы уехали на север, остановились километрах в тридцати от города, в шести километрах от ближайшей деревни, названия которой я уже не помню. Кругом был лес, но мы не решились сойти с дороги, и расположились на широкой обочине трассы, подогнав машины к самому краю крутой насыпи. Я не спешил покидать прогретый салон и даже, кажется, успел подремать на руле, пока Димка занимался обустройством лагеря: расжигал костер в яме, мастерил сиденья из подобранных коряг и шин, срубленными деревцами маскировал машины. Он не требовал от нас помощи; мне показалось, что он работает лишь для того, чтобы чем-то себя занять.

Он позвал нас, когда всё было готово.

— Надо решить, что делать дальше, — сказал Димка после того, как мы расселись у ямы с огнем.

— Выспаться и дождаться утра, — буркнул я, стараясь не слишком хлюпать носом. Ветер холодил мне спину, костер жарил лицо.

— Трасса пустая, — сказал Димка, будто бы и не услышав меня. — Мы можем ехать, куда глаза глядят. Возможно, найдем места, не пострадавшие от эпидемии.

— Это не похоже на эпидемию, — заметил я, но Димка опять сделал вид, что не слышит меня.

— Или все же попробуем обосноваться где-то недалеко от города, — продолжил он. — В каком-нибудь дачном поселке, обнесенном забором. Или в детском лагере — мало ли закрытых мест. Укрепимся. Оружием разживемся. Будем совершать набеги на город. Может быть, кого-то спасём…

— Себя надо спасать, — буркнул мнущийся в стороне Минтай. Он единственный не подходил к огню.

— Какие еще будут мысли? — спросил Димка, на меня одного глядя.

Я пожал плечами:

— В городе было полмиллиона жителей. Еще тыщ сто обитало по соседству. Обратились, судя по всему, процентов девяносто или больше. Вот и считай… В каком детском лагере можно будет укрыться от такой армии? В каком дачном поселке? Зомби нашли нас, когда мы были в дома Минтая. Возможно, отыщут и в любом другом месте.

Димка покачал головой:

— Не факт, что они нашли нас. Это могла быть случайность, что они появились рядом.

— Могла, — согласился я. — Ну а если нет?

— Вы не о том думаете, — опять вклинился в наш разговор Минтай. — Есть более срочное дело. Прямая угроза.

— Ты о чем?

— Я о ней. — Минтай показал на Таню, кутающуюся в плед, который я снял с заднего сиденья «десятки». — Она же всех нас заразит. А потом обратится в чудовище.

Минтай говорил сипло, но в полный голос — он обличал. Таня не могла его не слышать. Но на нас она не смотрела. Скорчившись у огня, обернувшись пледом, она трудно дышала и покашливала — внутри её словно бы патроны рвались.

— Пусть уходит, — сказал Минтай и отвернулся.

Мы молчали, в огонь глядя, не зная, что сказать. Даже Оля сидела тихо, не пытаясь вступиться за подругу, — скоро я понял, почему. А рядом тихо ворочался тёмный лес, такой же пугающий и грозный, как мёртвый город, оставшийся позади. Где-то близко журчала вода. И уже было заметно, как на востоке светлеет небо.

— Татьяна, — негромко позвал Димка. — Ты нас слышишь? Понимаешь, о чем мы говорим? Что сама думаешь?

Таня не отвечала. Мы не видели её лица, но было заметно, как она напряглась.

Димка встал, размялся, руками помахав, головой покрутив. Открыл одну из канистр, залил бензин в бак. Походил вокруг своей «мазды», изуродованную крышу осматривая, на всех нас косясь.

Я, вроде бы, опять задремал. Очнулся от своего храпа, но сделал вид, что просто горло так прочищаю. Не сдержавшись, чихнул пару раз, быстро утерся рукавом, надеясь, что никто на это внимания не обратит. Заметил внимательный взгляд Оли, улыбнулся ей — но улыбка вышла жалкая, неискренняя.

— Я всё понимаю, — сказала вдруг Таня чужим прерывающимся голосом. — Я обуза. И угроза…

Каждое слово давалось ей с трудом.

— Я уйду. Сама. А вы уезжайте…

Она стала подниматься.

— И не вините себя… Всё правильно… Надо было уходить раньше… Сразу… Но я боялась зомби…

Плед свалился с неё. Она выпрямилась, дрожа, — тоненькая, маленькая; в чем душа держится — непонятно. Мне стало жалко её до слёз. И себя тоже.

— Прощайте, — сказала Таня. — И спасибо вам за приглашение. Хорошая у нас получилась вечеринка.

Она повернулась, покачнувшись и едва не упав. Нетвердой походкой вышла на дорогу. И побрела по асфальту в сторону города — медленно, сгорбившись, подволакивая ноги. Десять шагов от костра — и её уже не видно: ночь съела маленькую девичью фигурку.

— Я ухожу с ней.

Эти слова прозвучали у меня в голове. И я не сразу понял, что произнес их вслух.

— Решил поиграть в благородство? — спросил Димка.

Я вдруг растерялся. Подумал, что надо всё обратить в шутку. Или притвориться, что ничего не говорил. Или объяснить, что имел в виду нечто совсем другое.

Я улыбнулся, как дурак, развел руками. И признался:

— Я тоже болен. Заразился, всё же.

— Чёрт! — Димка кулаком стукнул себя по колену. А Минтай, который было подвинулся к огню, опять с ворчанием отступил в тень.

Я встал, отряхнулся. Руки дрожали, и в голове было пусто, но в целом держался я неплохо.

— Но что это похоже? — спросил Димка.

— На сильную простуду, — ответил я. — На грипп и ангину. В носу свербит, в горле дерёт, болят мышцы, голова раскалывается, вялость одолевает.

— Бросает то в жар, то в холод, — сказала Оля. — Хочется закутаться, свернуться калачиком и лежать.

— Да, — подтвердил я.

— Я ухожу с вами.

— Что?!

Оля встала рядом со мной, взяла меня за руку. Сказала твердо — мне бы так говорить:

— Я тоже заболеваю. Симптомы совпадают. Уж лучше нам сейчас держаться вместе, чем потом уходить поодиночке в полную неизвестность.

Она очень хорошо это сформулировала. Возразить тут было нечего.

— Раз так… — Я, приободренный, посмотрел в темноту. — Таню надо вернуть. Поедем все на моей машине. В каком-нибудь тихом местечке остановимся…

Димка смотрел на нас, как на предателей. Я только сейчас заметил этот взгляд и даже запнулся.

— Я еду с вами, — сказала вдруг Катя.

— Нет! — испуганно выкрикнул Минтай. Голос его сорвался, и он трескуче закашлялся, присев на корточки, рот себе зажимая.

Димка отступил на шаг, нас всех недобро оглядывая, будто мы уже превратились в чудовищ.

— Я не!.. — хрипел Минтай. — Я просто… Надышался… Дыма… — Он не мог говорить, он задыхался, давился кашлем; на носу его повис пузырь, красные глаза слезились, рот брызгал слюной. — Я здоров!.. В порядке!..

— У него жар, — холодно сказала Катя. — Уже второй день. Он скрывал это.

— Нет… Нет… — Минтай, кажется, заплакал, размазывая сопли по лицу. На него невозможно было смотреть без омерзения. — Я поправлюсь…

— У меня температура поднялась вчера, — равнодушно сообщила Катя.

Димка пятился к «мазде», держа перед собой топорик, словно распятие. Испуганным он не выглядел. Скорее, он был озадачен.

— Уходишь? — спросил я его.

— Уезжаю, — отозвался он. — Похоже, эта действительно какая-то зараза. А я больным себя не чувствую. Не хочу рисковать.

— Понимаю, — сказал я.

— А ты всё же её у меня увёл, — осклабился Димка.

— Сам видишь: я ничего не делал. Просто всё так сложилось. — Я развел руками.

— Ты везунчик, Брюс, — сказал мне Димка. Я удивленно посмотрел на него, по глазам его понял, что он говорит серьезно, фыркнул, хрюкнул и, несмотря на колючую боль в глотке, расхохотался так, что в ночном лесу закряхтело проснувшееся эхо.

— Пока, Демон, — сказал я, отсмеявшись.

— Пока, Брюс, — сказал Димка, открывая дверь «мазды»…

Сегодня я опять жалею, что он не успел тогда уехать.

Я мало помню своё раннее детство. Обычно это какие-то эпизоды, связанные с обидой или неприятными переживаниями. Вот помню, например, как я размазал пластилин по волосам приятеля, отомстив ему за плевок в мою детсадовскую кашу. Еще помню, как со слезами на глазах доказывал нечитающим шестилетним друзьям, что умею складывать буквы в слова. Друзья не верили и говорили, что я их обманываю.

И вот помню еще, как однажды принял отсвет фар встречной машины за поднимающееся из-за холма солнце. Это был поздний вечер, почти уже ночь. Отец на своем грузовике вёз меня и маму в деревню. Далёкое зарево показалось мне чудесным, я закричал, что это рассвет, а родители засмеялись, и мне их смех почему-то был очень обиден…

Когда Димка садился в «мазду», я услыхал какой-то неприятный и непонятный шум — то ли рычание, то ли жужжание — он был такой тихий, что я бы назвал его не звуком, а ощущением звука. Я повернул голову в сторону, куда ушла Таня, и увидел то самое зарево из своего детства. Я вспомнил папу и маму, их смех и свою обиду. Мне даже захотелось опять крикнуть, что это рассвет. Но мне уже не пять лет было, и я крикнул, что это машина.

Димка, услышав такую новость, выскочил из «мазды». Секунд двадцать он ошалело таращился на приближающееся зарево. А потом завопил, чтобы мы тушили костер, и бросился к месту нашей стоянки. Его крик напугал всех. Я почему-то решил, что на машине за нами гонятся блатные дружки Сани, разобравшиеся с зомби. Потом сообразил, что наши метания по ночному городу сбили бы со следа кого угодно. Я попытался образумить Димку, но он, кажется, ничего хорошего от возможной встречи не ждал — забрасывая костер песком, он визгливо требовал, чтобы мы немедленно спрятались и голов не поднимали.

Рокот быстро приближался — даже по звуку чувствовалось, что машина идёт солидная.

Димка кинулся за мою «десятку». Я с девчонками залёг на вязкой насыпи. Минтай, чемодана своего не выпуская, распластался в выбоине у километрового столба. Нас могли выдать машины, стоящие у обочины, но они были прикрыты ветками и, наверное, их можно быть принять за кусты.

Свет фар хлестнул по дорожному полотну.

Я зажмурился, чувствуя себя хоббитом, прячущимся под обрывом от конного назгула.

Неизвестный автомобиль, рыча мотором и шелестя шинами, промчался рядом — мне показалось, что в трех метрах от меня. Я тут же приподнялся на руках, словно из окопа выглядывая. Увидел удаляющиеся габаритные огни и скользящий по дорожному полотну свет. Выдохнул:

— Ушел! — и уже принялся подниматься, начиная немного жалеть о несостоявшейся встрече, как вдруг автомобиль резко притормозил: я увидал вспыхнувшие стоп-сигналы и услыхал стрёкот сработавшей АБС.

Сердце бухнуло и как оторвалось.

По силуэту, по расположению фонарей я узнал марку машины — «БМВ Х6», черный и, наверняка, наглухо тонированный. Такой же был у Кости «Рубина» — остепенившегося бандита, живущего в моём подъезде тремя этажами выше. Он часто парковался на месте, которое я привык считать своим.

Димка вытащил «Осу» — я успел это заметить.

«БМВ» встал на дороге метрах в двухста от нас. Минуту или две ничего не происходило — мы, затаив дыхание, следили за ним. А потом чужой автомобиль рыкнул, зажег узкие белые фонари и медленно, словно крадучись, покатился назад — к нам.

Я посмотрел на близкий черный лёс. Вздохнул, подумав, что мне терять нечего. Нашарил в песке острый камень и подтянул его к себе — всё лучше, чем ничего.

«БМВ» остановился возле Димкиной «мазды». Дверь со стороны водителя медленно открылась. Я не видел еще, кто это там, осторожничая, выбирается из машины, но я почему-то был уверен, что у человека на такой тачке и оружие будет не чета нашему.

Забегая вперед, скажу, что «нутряное чутье» меня не подвело.

Я сжал свой первобытный камень и приготовился драться.

8. Год нулевой. Апрель. 143 километра дорог

Пистолеты я, сказать честно, недолюбливаю. Сколько ни пытался с оружием этим подружиться, ничего толкового из попыток моих не выходило. Хотя, вроде бы, из автомата и «мелкашек» всегда стрелял неплохо: со школьной скамьи в соревнованиях участвовал, призовые места занимал, на военных сборах и во время армейской службы нормативы сдавал без проблем; начальник штаба, помнится, меня в пример кадровым офицерам ставил: вот, мол, двухгодичник-«пиджак», а результаты у него вам всем на зависть.

Но вот пистолет мне не давался. Я уж и в тир лишний раз сходить напрашивался, и руку с утюгом по утрам прямо держал — без толку. Из пистолета Марголина пробовал стрелять, из «макарова», «ТТ», и даже со «стечкиным» однажды познакомился — но результат был один: хорошо, если на «удовлетворительно». Это потом отдельные знатоки и теоретики (Димка в их числе) объяснили мне, что нормативы сами по себе ценности не имеют, и что стрельбу по неподвижным мишеням, которая, вообще-то, считается учебным упражением, надо сочетать с упражнениями боевыми. Димка, который настоящее оружие и в руках-то, кажется, никогда не держал, пренебрежительно высмеивал пистолеты, с которыми мне доводилось иметь дело. Нахваливал какую-то «беретту», «глок» и немецкий «USP», знакомый мне по игре «контр-страйк».

Вот уж не думал, что однажды его увижу, да еще так близко.

— Брось камень, — сказал мне человек, вылезший из немецкой машины и направивший ствол немецкого пистолета мне в переносицу…

Думаю, понятно, почему я сразу же прозвал этого человека «немцем». У него и во внешности было что-то арийское. И держался он словно какой-нибудь фашист из фильма про разведчика Штирлица — с холодным высокомерным достоинством.

Я разжал пальцы. Я видел, как из-за машины медленно поднимается Димка, и думал, что неминуемо получу пулю, если приятель мой решится стрельнуть из своей тупорылой «осы» в сторону вооруженного человека.

— Травмат на землю, — громко сказал «немец», не поворачиваясь и лишь немного качнув стволом в сторону Димки. Это был удобный момент для броска. Но я остался стоять на месте. Нарываться, наверное, не стоило — в черном «БМВ» могли быть еще люди.

— Сейчас я буду спрашивать, а вы отвечайте, — сказал «немец». — Хитрить не нужно… Кроме вас пятерых здесь кто-нибудь есть?

— Нет, — ответил я.

— А девчонка на дороге? Она шла от вас?

— Да.

— В вашей компании был кто-нибудь еще?

— Нет.

— Откуда едете?

— Из города.

— Куда?

— Никуда. Уехали от опасности. Остановились отдохнуть.

— Ваши имена?

Я, демонстративно покашляв и отсморкавшись, перечислил всех, на каждого показал пальцем.

«Немец», кажется, чуть расслабился и велел нам сойтись, не делая резких движений и прочих глупостей. Мы, переглядываясь, послушно встали на указанное место. Девчонки неуверенно подняли руки, хотя команды такой не было. Подержали немного и, устав, опустили. «Немец» тем временем, не выпуская нас из вида, осматривал наши автомобили. Спросил между делом, по мятой крыше «мазды» похлопав:

— Машины обе на ходу?

— Да, — ответил я.

Он, явно, заметил какие-то следы на металле: кровь, ошметки, клочья волос. Поинтересовался:

— Убивали кого-нибудь?

— Да.

— Людей, — уточнил свой вопрос «немец».

Возникла небольшая заминка. И опять ответил я:

— Людей — нет. Только нелюдей.

Он хмыкнул, покивал понимающе. Опустил пистолет и, кажется, на предохранитель его поставил.

— Извините, если напугал.

— Нет, что вы, не стоит извинений, — буркнул Димка.

Бледный, на себя не похожий Минтай зашелся кашлем. Катя поддерживала его за руку.

— Болеете? — как бы между прочим спросил «немец».

— Не все, — быстро среагировал Димка.

— Отлежаться бы вам.

— Издеваешься?

Опять «немец» хмыкнул, опять покивал. Представился:

— Меня, кстати, Ромой зовут.

Если бы он назвался Фрицем или Гансом — я бы принял это как должное.

— Чем занимаешься, Рома? — с едва заметной издевкой поинтересовался Димка и, не спросив разрешения, сел на землю.

— Убегаю, — просто ответил тот, не обращая внимания на Димкину вольность. Кажется, теперь мы все могли расслабиться. Хотя за камень или «осу» хвататься, наверное, не стоило.

— Ты нам расскажешь, что вообще происходит?

— А вы разве не видите?

— Это кино мы смотрим не с начала.

— Знать бы, где у этого кина начало, — хмыкнул «немец» Рома. И только он хотел что-то еще добавить, как в его машине кто-то закричал долго и жутко. Здоровенный «БМВ» закачался, мы услышали глухие шлепки, а через пару секунд дверь переднего пассажира распахнулась и на дорогу вывалился не перестающий кричать человек.

Женщина в мешковатой мужской одежде.

Девушка.

Таня.

— Чёрт, — с досадой проговорил наш новый знакомый. — Увидела всё же.

Он глянул на меня и Димку, то ли испугавшись чего-то, то ли ожидая от нас каких-то неприятностей. И я заметил, как он сдвинул флажок предохранителя.

Растрепанная Таня, цепляясь за машину, поднялась на ноги и пошла к нам. Глаза у нее были совершенно безумные. Она размахивала руками и хрипела:

— Там… Там… Тела… Трупы…

Я посмотрел на Рому, вцепившегося в свой немецкий пистолет, подумал, что к черту такую жизнь, и решительно зашагал девушке настречу. Но я не к ней направлялся — я прошел мимо нее и заглянул в машину. Увидел на заднем сиденье то, что так испугало Таню. Старик, женщина, ребёнок — они были привязаны друг к другу и пристегнуты ремнями безопасности. В тусклом свете их можно было принять за людей. Только это были уже не люди. Во лбу каждого чернело небольшое аккуратное отверстие.

А под сползающими простынями и одеялами угадывались еще тела.

— Что там?! — крикнул мне Димка.

— Мертвые зомби, — ответил я, уже не боясь выстрела в спину. — Большие и маленькие. На любой вкус. Целая упакованная коллекция.

Я повернулся.

«Немец» Рома, съежившись, сидел на корточках и трясся. Я решил, что он хохочет, и удивился — ничего смешного я, вроде бы, не говорил.

А потом пистолет выпал из обвисшей руки Романа, и я понял, что он рыдает.

Мы не требовали объяснений, но наш новый знакомый, изливая душу, выложил всю свою историю, упомянув и такие подробности, о которых я предпочел бы не слышать. История эта достойна отдельного развернутого повествования. Но я постараюсь изложить её кратко.

Роману недавно исполнилось тридцать шесть лет. Он работал санитаром в морге и был, в общем-то, местом своим доволен — не всякий доктор получал столько, сколько получал он от родственников мертвых клиентов. К покойникам Роман относился спокойно — всё же он трижды был студентом медицинского ВУЗа. Жил Роман за городом, в маленьком и небогатом коттеджном поселке, выросшем на земле разорившегося совхоза. Семья у Романа была большая: жена, двое разнополых детей, тёща, её слабоумный сын от последнего брака и привезенные из родной деревни престарелые мать с отцом — обширный дом был разделен на несколько частей с отдельными входами, так что коммунальных войн пока удавалось избежать.

О людях, в считанные часы покрывающихся прочной коростой, Роман впервые услышал в последний день марта, в утренних новостях. А уже днем он увидел первого обратившегося — его, изрешеченного пулями, привезли на уазике хмурые вооруженные люди в форме. Лица у покойника, можно сказать, не было. Но Роман, изрядно поднаторевший в практической анатомии, и так увидел, что это тело урода, а не обычного человека. Невольно подслушав скупой разговор приехавших на уазике полицейских, Роман узнал, что таких вот страшил в городе поймано уже едва ли не три десятка. Только проку от этого ноль, поскольку вызовов всё больше, оперативные службы с поступающими сигналами не справляются, и что вообще творится, никто понять не может.

Полицейские чихали, сморкались, жаловались на внезапную хворь и говорили, что им пора перебраться в какое-нибудь тихое спокойное местечко.

Покурив вместе с водителем уазика, Роман позвонил домой и чуть успокоился — с домашними всё было в порядке: приболевшая жена на работу всё же не пошла, хотя поутру и планировала, дети до школы доехать не смогли и вернулись, старики, собравшись в одной комнате, смотрели какой-то сериал, а слабоумный Сережа играл с собакой.

И всё же смутное беспокойство грызло Романа.

Он еще раз позвонил жене, велел ей запереть калитку и дом, а сам, вернувшись в полуподвальное помещение морга, занялся работой: нужно было срочно подготовить к выдаче двух «жмуриков».

Напарник Гоша от работы отлынивал. Жалуясь на ломоту в спине и постанывая, он ушел в подсобку и залег там на диванчике, даже свет не включив. Видно было, что ему действительно плохо, так что Рома трогать его не стал, а воткнул в сеть магнитолу «Вега», стоящую в морге чуть ли не с брежневских времен. Радиосигнал в помещении был слабый, приемник трещал, шипел и подвывал, но кое-что разобрать было можно: на всех частотах музыкальные трансляции прерывались одинаковыми призывами оставаться дома и следить за новостями. И только одна радиостанция, работающая в забитом шумом КВ-диапазоне, пыталась в прямом эфире как-то информировать слушателей. Часа три косноязычный ведущий пересказывал найденные в интернете слухи и принимал звонки, а потом сказал, что ему надо где-нибудь спрятаться, и пропал, оставив Романа в полном недоумении: что это за новая болезнь такая, от которой люди скорлупой покрываются, почему про эпидемию эту никто ничего не говорит, о чем вообще думают власть имущие, что сейчас делать простым гражданам, и правда ли, что безумные уроды, нападающие на прохожих, — это переболевшие, вылезшие из своих скорлуп люди.

Не верилось Роману, что подобное может происходить на самом деле. Вспоминалась древняя история про радиопостановку «Войны миров», перепугавшую население Штатов…

За готовыми к выдаче «жмуриками» так никто и не приехал.

Домой Роман возвращался поздно вечером. Он ехал на своей «шниве» через город, удивляясь безлюдным улицам и брошенным автомобилям. Электричество еще было, но многие дома стояли все тёмные. Он видел какое-то движение возле гипермаркета на выезде из города, но задерживаться не стал, — спешил к семье.

Но дома его встретил только испуганный недоумок Сережа. Жена ничего уже не соображала, ворочалась в шкафу, нагребая на себя пропитавшееся слизью тряпье. Сбившиеся в кучу старики, скользкие как рыбы, тупо таращились в светящийся экран телевизора с надписью «не выключайте: работает система оповещения». Дети — Надюшка и Вадик — бредили, ползали по детской комнате, натыкаясь на мебель, в углах затихая и дрожа…

«Скорая», конечно же, не приехала.

Роман пытался что-то сделать; он, как-никак, три раза учился на доктора. Часа за два до рассвета он просто вырубился, роясь в аптечном шкафе. А разбудил его недоумок Сережа, принесший в зубах половину своего любимого пса.

В половине десятого Роман, сменив одежду, испачканную кровью Сережи, вышел из дома, завёл свою «шниву», бросил в салон отточенную штыковую лопату и поехал на дальний конец улицы к хоромам цыгана Тамаша. Хромированный «кенгурятник» проломил бетонный забор с рядами колючей проволоки поверху. Роман, подождав немного, выбрался из разбитой машины, вытащил лопату и вошел на территорию цыганского подворья.

Он провёл здесь ровно час, отыскав два килограмма белого порошка, большой пакет с коричневыми колбасками и уже успевших окуклиться хозяев. Еще он нашел гладкоствольный обрез, немецкий пистолет, боеприпасы, кучу ножей и ключи от машины Тамаша — ради всего этого он сюда и лез. Отперев ворота, Роман вывел новенький «БМВ» из гаража, а потом сделал то, о чем мечтал двадцать последних лет: набросал под углы цыганских домов горючий мусор, окропил его найденными краской, скипидаром и соляркой, достал из кармана дешевую китайскую зажигалку…

Вернувшись домой, он загнал новую машину в ставший тесным гараж, навестил жену, стариков и детей, зарядил добытое оружие, открыл все двери, сел в кресло и стал ждать.

Первой к нему пришла жена.

Он выстрелил из обреза дуплетом, метя ей в сердце. Промазать он не мог — практическую анатомию санитар морга знал лучше многих докторов. Но жену лишь отбросило. Тогда Рома взял пистолет и всадил ей пулю в лоб чуть повыше переносицы.

Потом пришли дети — с ними было трудней всего.

С тёщей проблем не возникло.

А ночью появились родители — как всегда вместе…

— Неужели ты вот так вот взял и запросто их всех расстрелял? — не поверил Димка. — Вдруг их можно было вылечить? Об этом ты не подумал? Не засомневался?

— А я их вылечил, — сказал Роман. — Свинец — единственное лекарство, что им помогло.

Димка покачал головой, задумчиво нас всех оглядывая. Мне показалось, что он решает сейчас, как ему поступить с нами, когда мы обратимся.

Уже светало. Мы сидели у вновь разведенного костра, жарили хлеб на прутиках. Оля тихо плакала — история нашего нового знакомого потрясла её. Хмурый Минтай кутался в одеяло, сморкался в какой-то лоскут, кашлял и сипел, уже не скрываясь.

— А что потом? — спросил Димка. — Упаковал всех в машину и повез? Куда? Зачем?

— Не мог же я их там бросить. — Роман развел руками. — Мама и папа, ко мне собираясь, обещание с меня взяли, что я их на родной земле похороню. У нас в селе кладбище, можно сказать, что семейное. Пять поколений лежат, а то и больше. Родители только тогда ко мне переехать и согласились, когда я поклялся, что их волю исполню.

— Понятно… — Димка пожевал губу. — А Таню-то нашу, дорогой товарищ, зачем с собой прихватил?

— Так я же едва её не убил, — смущенно признался Роман. — Зеркалом задел. Она по середине дороги шла. Качалась. Я было думал, что она из этих, из оборотней.

— Из обращенных, — поправил Димка.

— А потом меня как осенило — откуда бы тут оборотню взяться?

— Ты хотел сказать «зомби», — опять перебил его Димка.

— Ну, я по тормозам, и сразу назад. Вышел, смотрю — не шевелится, но дышит, постанывает. Перенес в машину, успокоил и дальше поехал. А сам гляжу по сторонам, ищу, откуда она тут взялась. Так вас и увидел, а то бы пролетел мимо и не заметил.

— Значит, спасал её, — недоверчиво хмыкнул Димка. — Ну а после что планировал? Лечение свинцовой пилюлей? Или просто выбросил бы?

— Не понял, — нахмурился Роман.

— Чего непонятного? Делать с ней что собирался после обращения?

— Чьего обращения?

— Да её же! Ты куда вообще смотрел, когда её подбирал? Неужели не заметил, что она на последней стадии?

— Таня? Обращается?

— Ну да!

— Да нет же! С чего вы это вообще взяли?

— Ну, как же… — Димка, кажется, растерялся. — Хрипит, потеет. Насморк. Температура. Все дела, всё, как положено. Мы же видели одного обратившегося, у него тоже так начиналось.

— Так, да не так… — покачал головой Роман. — А вот, значит, почему вы её прогнали. Думали, она обращается… Теперь понятно…

У меня аж голова закружилась, так мне жить захотелось. Жить — человеком! Затошнило меня, затрясло всего. Я хлеб свой выронил, Романа за руку схватил:

— Она здорова?!

— Нет. Больна. Тривиальная осложненная ОРВИ. Я не доктор, конечно, но в диагнозе уверен.

— А мы?! А с нами что?!

— Видимо, то же самое… Если бы вы в оборотней превращались…

— В зомби, — буркнул Димка.

— …у вас бы уже изменения в психике начались. Появилось бы желание укрыться в тихом темном месте, соорудить там подобие гнезда. Речь бы стала путанной, сбивчивой. Довольно быстро выделения сделались бы более густыми и обильными, в коже открылись бы поры, лимфоузлы на шее и под мышками увеличились бы до размеров куриного яйца. Сильная рвота пенящейся слизью. Набухание век. Неконтролируемая диарея. Клонические судороги. Гиперпиретическая лихорадка. Локальные отслоения кожи с образованием пузырей. Частичное выпадение волос…

Роман отстраненно перечислял симптомы, смотрел в огонь потухшими глазами, и я вдруг понял, что сейчас его с нами нет, что он в свой дом перенесся и видит родных: маму, папу, жену, детей — Надюшку и Вадика, называет страшные изменения, с ними происходящие.

— Хватит, — сказал я. — Хватит, хватит, хватит…

Мы сидели до рассвета, а потом еще часа два или три. Нам уже не надо было спешить, не нужно было разделяться. И мы просто наслаждались тишиной и покоем, забыв о том, что в нескольких шагах от нас стоит набитая трупами машина.

— Давайте начнем всё сначала, — сказал Димка, а когда все недоуменно на него посмотрели, пояснил:

— Мы же переругались вдрызг. А так нельзя. Не зомби сейчас для нас основную опасность представляют, а отношения в команде. Прямо как в Дарабонтовских «Ходячих мертвецах». Так что давайте мириться. Давайте искать компромиссы. Давайте уважать чужое мнение.

Роман копался в своих баулах и автомобильных аптечках, искал, чем нас лечить, ухаживал за Таней. Услыхав Димкины слова, он обернулся, заулыбался — а меня дрожь пробрала, когда я себя на его месте представил. Если бы мне довелось пережить то, что пережил этот человек, — разве смог бы я так улыбаться?

— А мы разве ссорились? — удивилась Оля.

Близкий лес уже не выглядел страшным. Мы успели несколько раз спуститься с высокой насыпи к деревьям, и место нашей ночевки превратилось в настоящий обжитой лагерь с двумя кострами «нодьями», с лежанками для больных, с треногами-сушилками. Мы разбирали немногочисленные вещи, вывезенные из города, сортировали их и упаковывали в пластиковые мешки, что много лет хранились в багажнике моей «десятки», в нише для запасного колеса.

— Я не думаю, что это болезнь, — сказал Роман, выписывая печатными буквами названия необходимых нам лекарств и схемы лечения. — Это случилось по всему миру практически в одно время. Будто бы что-то уже сидело в нас и ждало сигнала.

— Мозговые подселенцы? — спросил Димка. — Паразиты-симбионты?

— Возможно, люди изначально были запрограммированы на такую трансформацию. Но, чтобы тайный механизм включился, должно было что-то произойти.

— Земная ось перевернулась, — хмыкнул Димка.

— Или развитие человечества просто дошло до какой-то критической точки.

— И природа взбесилась. Как у Шьямалана в «Явлении».

— Как у Брэдбери в «Куколке».

— Точно! — Димка в ладоши хлопнул. — А я всё понять не мог, что же мне эти коконы напоминают! «Куколка», Брэдбери! Ну, конечно! Я-то думал, что бог сдружился с Робом Зомби, и они на пару решили повеселиться. А это не Роб, это старина Рэй!

— Перестань паясничать, — сказал я, чувствуя себя немного лучше после всех таблеток, что дал мне наш новый знакомый.

— У Брэдбери из коколки родился сверхчеловек, — напомнил Роман.

— Видимо, Брэдбери хреновый предсказатель — на сверхчеловеков зомби не похожи…

Я слушал беседу этих двоих и думал, что схожу с ума. Пожалуй, это было самым рациональным объяснением всего случившегося.

Меня и сейчас иногда посещает такая мысль: а что, если все страшные изменения — всего лишь плод моего воображения, результат болезни ума. Реальный мир остался таким, как был, там, где он всегда находился. Но я выпал из него и сделался пленником собственного бреда. Возможно, меня держат в искусственной коме. Или я живу в комнате для буйных. И пятнадцать лет моей жизни — это просто кошмарный сон, безумный морок.

А может даже вся моя жизнь.

Возможно ли такое?..

— Вы — плод моего воображения, — сказал я Димке и Роману в то раннее холодное утро.

— Ты себе льстишь, — ответил мне Димка, сразу поняв, что я имею в виду. — Тоже мне Брахма нашелся. Солипсист хренов. Да твоё куцее воображение даже мою мозоль на левой пятке породить не сумеет!..

Через два месяца заболевший, мечущийся в постели Димка сам пытался мне объяснить, что мы — продукт его сознания, что лишь его извращенный разум способен был так обойтись с миром и человечеством.

Тогда я не нашелся, как ему ответить.

Это теперь я знаю, что он был неправ. Потому что Димки больше нет, а безумный мир продолжает существовать. И я вместе с ним.

Но что случится с миром, когда не станет меня?

Думаю — ничего.

Если бы я считал иначе, если бы я был в этом уверен, то давно повторил бы поступок Романа.

— Что ты собираешься делать, когда похоронишь родных? — спросил Димка у нашего нового знакомого. — Может быть, найдешь нас, присоединишься к компании? Мы неплохие ребята, честное слово. И девчата тоже.

— Спасибо за предложение, — безмятежно улыбаясь, сказал Роман. — Но лучше я останусь со своими. Решил уже: выкопаю могилу между женой и детьми, сяду на край и пущу себе пулю в лоб, чуть повыше переносицы. — Он показал пальцем — куда. — А вынутую землю я на специальном наклонном помосте оставлю. Ее потом дождем в могилу смоет, точно на меня.

— Шутишь? — спросил Димка.

— Ничуть.

— Но… Зачем?

Роман молча пожал плечами и опять улыбнулся. Он-то знал — зачем. Просто не хотел нам объяснять. И я вдруг понял, почему он так светло улыбается — его ничто уже не держало в этом мире, не волновало и не тревожило; он сделал свой выбор и собирался закончить все дела; он был умиротворен, словно ложащийся в гроб монах.

Мы довольно долго молчали. Нельзя сказать, что нас потрясло это признание, — наши чувства притупились за последние дни, мы слишком многое видели и пережили. Да и болезнь сказывалась. Но все же слова Романа произвели на нас сильное впечатление. А он будто и не замечал ничего, продолжал перекладывать какие-то вещи из своих баулов в наши пакеты — делился.

— Пистолет или обрез? — подойдя к нему ближе, вдруг спросил Димка.

— Что?

— Из чего ты себе пулю в лоб выпустишь? Из обреза или пистолета?

— Почему ты спрашиваешь?

— Отдай нам что-нибудь.

— А-а… — Роман опять улыбнулся, покачал головой. — Нет, не отдам. Мне к кладбищу, возможно, придется прорываться и оборону держать, пока всё не кончится. Может оказаться, что одного ствола будет мало.

— А если… — Димка посмотрел в нашу сторону, насупился. — Если мы поможем тебе? Довезем до места, прикроем, могилы выкопаем… После того, как ты… как всё кончится… Можно мы оружие заберем?

— Нет.

— Тебе же всё равно уже будет!

— Нет.

— Оно так и сгниёт там, вместе с тобой.

— Пускай.

— Тебе жалко, что ли?!

— Я же сказал — нет! — Роман переменился в лице. Наверное, в ту секунду он понял, что мы способны помешать его планам. Осознал, что эта встреча на дороге может отменить всё, к чему он уже был готов. Или даже почувствовал, что сам меняется — размякает, начинает сомневаться…

Он вскочил, за кобуру схватился. Попятился, на нас как на врагов глядя. Это был уже совсем другой человек — озлобленный, недоверчивый, опасный, непредсказуемый. Мы все замерли, притихли, пораженные случившейся переменой и, особенно, её внезапностью. Только Димка что-то еще пытался доказать, пустые руки простирая, елейный голосом увещевая:

— Ладно, не хочешь, как хочешь… Я же просто… Жалко, что стволы пропадут… Вот и думал…

— Не лезьте в мои дела, — хрипло сказал Роман. — Если увижу, что едете за мной, — буду стрелять.

Он, не выпуская нас из поля зрения, подобрал свои сумки, бросил их в машину. Взял в руки обрез, шагнул к нам. Я невольно подвинулся вперед, Олю собой заслоняя. Роман это мое движение, кажется, заметил, оценил и немного смутился.

— Уходите своей дорогой, — сказал он, опуская ствол к земле.

— Куда уходить? — буркнул Димка.

— Туда, где нет людей, — сказал Роман. — Может быть, еще поживете. Год или два — если хорошо спрячетесь. Но рано или поздно эти твари доберутся до вас. Или вы сами в них превратитесь. Так что готовьтесь. Год или два. Это очень много. Мне, чтобы приготовиться, хватило одной ночи и одного утра.

Сказав так, он сел в «БМВ» и уехал.

Тогда я не понял, к чему призывал нас готовиться Роман. Думал, что он предупреждал о нашествии зомби.

Нет же, конечно.

Он говорил, что у нас есть год или два, чтобы смириться с неизбежностью и принять мысль о смерти — то есть, стать такими, как он.

Чёрта с два!

Прошло больше пятнадцать лет, а я всё трепыхаюсь, кочевряжусь и любые мысли о возможном самоубийстве с матом и ором гоню прочь.

Хотя, конечно, разное бывало и всякое думалось…

Когда «БМВ» исчез за поворотом, мы еще минут десять напряженно чего-то ждали, не двигаясь и едва дыша. Потом Димка сплюнул на землю и сказал:

— Да он же чокнутый!

Я, чувствуя, что слабею, опустился на лежанку — кучу лапника. Поднял лицо к разъясневшемуся небу, к солнцу. И проговорил задумчиво, щебетанье пичуг в лесу слушая:

— А ведь он прав.

Как-то вдруг и сразу мне стало понятно, что нам теперь нужно делать. И я удивился: некие схожие мысли, оказывается, и раньше всплывали в моей голове, только я на них внимания не обращал. Но вот Роман напутствие свое озвучил — и я будто прозрел. Десять минут стояли мы на обочине, глядя вслед скрывшемуся за поворотом автомобилю, — и за это недолгое время у меня сложился подробный и четкий план действий.

— Нам надо уехать как можно дальше от городов. В тихое место, где давно нет людей, но где можно будет найти какое-нибудь жилье и как-то выжить…

Я, с каждым произнесенным словом увлекаясь всё сильней, рассказал про заброшенную деревню Плакино, стоящую недалеко от места слияния двух речушек, среди перелесков на краю большого леса, вдали от городов, крупных сел и федеральных трасс. Деревни-то, собственно, не осталось — она вся сгорела в одно жаркое засушливое лето, и никто даже не пытался её тушить, хотя дым от пожара был видел за пятнадцать километров. Но один дом на краю всё же как-то уцелел — большая крепкая изба, обшитая тёсом, крашеная голубой краской, крытая шифером. В ней я и предлагал поселиться. Я хорошо знал те места — это была родина моего отца, и мы часто ездили туда на рыбалку и за грибами, останавливались на ночлег у знакомых старух, которых с каждым годом становилось всё меньше и меньше. И когда отец умер, я уже один много раз возвращался в те края, с грустью наблюдая, как дичает знакомая с детства местность…

— И что мы будем делать в этой заднице мира? — спросил Димка, не дослушав мой монолог.

— Попробуем выжить, — ответил я. — Возвращаться в город нельзя: там зомби.

— Там склады, оружие, материалы, — возразил Димка. — Может быть, другие люди.

— Банды, — поправил я его.

— Глупо уходить далеко от города.

— Глупо оставаться так близко к опасности.

— В городе можно найти лекарства.

— Гниющая канализация, трупы, мусор, крысы — города станут источником заразы.

— Что вообще есть в твоем лесу?

— А что останется в твоем городе?..

Мы уставились друг на друга, словно два барана, готовые столкнуться лбами. Не знаю, чем бы закончился наш разговор, если бы не Оля. Она встала между нами и, глядя на Димку, повторила его же слова:

— Давайте искать компромиссы. Давайте уважать чужое мнение.

А потом и Минтай вступился — вот уже не ждал от него помощи.

— Я всегда хотел пожить в деревне, — сказал он, свой чемодан обнимая. — Чистый воздух, лес, рыбалка.

— И сортир на морозе, — буркнул Димка.

Даже Таня выбралась из-под одеяла, приподнялась на своем ложе, сказала, хрипя и по-щенячьи подкашливая:

— Надо ехать… Если там тихо… Надо спрятаться… Хотя бы выждать…

И Димка сдался — я по его голосу это почувствовал.

— Далеко ли отсюда твоя деревенька? — спросил он.

— Полторы сотни километров. Примерно. — Я предусмотрительно не стал уточнять, что последние километры для наших машин непроезжие.

— Часа два езды, — прикинул Димка. — Максимум. Не так уж и далеко, если подумать. В любой момент можно будет вернуться.

Я не стал его переубеждать: он измерял путь по шоссе, а я держал в уме бездорожье.

— Ладно, — сказал Димка. — Почему бы не попробовать. Не всем же отсиживаться в супермаркетах…

Я хотел заметить, что нам не «отсиживаться» надо, а обустраиваться — надолго, всерьез. Как Робинзону Крузо. Как семье Лыковых из «таежного тупика».

Но я посмотрел на Димку. На Минтая. На Таню и Катю. На Олю. И решил, что им пока лучше об этом не задумываться.

Ну какие из них робинзоны? Какие лыковы?

— Значит, едем? — спросил я.

— Сначала собираемся, — ответил Димка.

И мы, немного повеселевшие, кашляя, чихая, утирая носы, стали собираться.

Только Таня, укрытая старым пледом, смирно лежала у костра. У нее был бронхит и, скорей всего, пневмония — это сказал нам Роман.

Еще он сказал нам, что шансов выкарабкаться у нее немного.

А без нужных лекарств и вовсе нет.

Помню точно — в путь мы двинулись, когда часы в моей машине показывали десять минут первого. Нам нужно было вернуться к городу, чтобы потом выехать на трассу, ведущую на запад, но мы, покрутив атлас дорог области, нашли объезд — он представлялся нам более безопасным, да и путь получался хоть и не быстрей, зато короче.

Проскочив на полном ходу несколько небольших поселков, наводненных зомби, немного заплутав и отыскав дорогу с помощью вывезенного из города навигатора, мы выбрались на нужную трассу и помчались по неровному асфальту на пределе моих возможностей — старенькая «десятка» больше 140 километров в час разогнаться не могла, пусть даже и под горку. Вскоре мы въехали в городок Лейково — это был единственный город на нашем маршруте. Ничего неожиданного мы тут не встретили — те же зомби, только чуть более быстрые (они с каждым днем становились ловчей и сообразительней), великаны-огры, длиннолапые мангусы, пытающиеся преследовать машины. Мы видели крупный пожар в стороне от дороги — в жирном черном дыму, будто червяки, ворочались жгуты пламени; возможно, горел склад ГСМ.

Притормаживая, мы проезжали мимо магазинов, но останавливаться не рисковали. И только на окраине, не в самом Лейкове, а в примкнувшей к нему деревне нам удалось совершить набег на торговый павильон, стоящий у придорожного кафе «Приют дальнобойщика». Почему-то внутри и поблизости никого не оказалось, только в одном из углов мы нашли рассыпающиеся остатки трех или четырех коконов. Разбираться было некогда — мы хватали с прилавков всё, что там было, и тащили в машины: мужскую и женскую одежду, белье, макароны, шоколадные батончики, газированные напитки и бутилированную воду, консервы с детским питанием, рыболовные принадлежности. Димка пытался нами как-то управлять, отбрасывал совсем уж ни на что не годное барахло — по его мнению…

Многое из того, что он выбросил, могло бы впоследствии принести нам пользу.

А уж сейчас любая сделанная человеком вещь представляет для меня великую ценность.

Мы набили машины и даже успели слить литров десять бензина из бака брошенной «четверки» жигулей, прежде чем нас нагнали мангусы. Я увидел, как они несутся по дороге — поджарые твари, в каких-то неуловимых чертах сохранившие сходство с человеком и потому жуткие вдвойне. Я закричал, предупреждая об опасности, выхватил топорик, с которым теперь не расставался. Из магазина вывалился Димка — у него на запястье, словно кистень, болтался монокуляр. Оля, возвращающаяся от «мазды» к магазину, растерялась, замешкалась на мгновение, потом бросилась назад — я думал, что она спрятаться в машине хочет, а она вытащила из салона балонный ключ и встала с ним в позе готовящегося к удару бейсболиста. Пришлось на нее прикрикнуть — ни я, ни Димка драться с мангусами не собирались, тем более, что за ними, как мы уже видели, шли зомби. У нас оставалось секунд пятнадцать, чтобы нырнуть в машины и сорваться с места. Но Минтай и Катя все еще находились в магазине. Кажется, они не слышали мой крик. Я видел их сквозь грязную витрину — они стояли друг напротив друга, одинаково подперев бока руками, и, вроде бы, ругались.

Я ударил топором в стекло. Витрина раскололась, тяжелые острые осколки посыпались вниз — я едва увернулся.

У нас оставалось секунд пять.

— Зомби! — заорал я, по-идиотски пуча глаза. — Бежим!

Катя и Минтай посмотрели на меня, как на врага, — ну еще бы: я помешал им выяснить отношения. Тем не менее, ругань они прекратили, бросили всё и кинулись к выходу.

Но время уже вышло.

Димка это понял чуть раньше. Я уворачивался от выпадающих из рамы кусков стекла, а он уже сидел в своей «мазде» — вместе с Олей. И с места он рванул, не дожидаясь нас. Я решил тогда, что он, перетрусив, удирает. Но через секунду разгадал его замысел — Димка единственно возможным способом выигрывал для нас время.

«Мазда» врезалась в бегущих мангусов. Бампер её лопнул и загремел под колесами, но я уже не смотрел, что там происходит. Двери моей «десятки» были открыты — мы только что запихивали в нее разное барахло. Я затолкал Катю на задний диван — к больной Тане под бок, крикнул Минтаю, чтобы он садился вперед, а сам, через капот перекатившись, зеркало едва не своротив, на водительское место упал, за руль крепко схватился. Машина была заведена — уже тогда мы понимали, что глушить мотор в городе, занятом чудовищами, не стоит ни при каких обстоятельствах. Я хлопнул дверью, дал газу — и фарой сбил подоспевшего мангуса, успев в подробностях его разглядеть: уродливая тварь, похожая на огромную голую кошку с длинными лапами, с рожей, напоминающей хэллоуинскую тыкву. Круто развернув машину, я едва не задел вставшего на обочине зомби, заметил еще троих, лезущих через кусты сирени, выдохнул: вовремя же мы убрались!

Минтай и Катя перебрасывались короткими злыми репликами, но я не особо прислушивался к их возобновившейся перепалке — мне было не до того. И лишь когда знак с перечеркнутым названием населенного пункта остался далеко позади, а китайская рация голосом Димки спросила у меня, как дела, я смог немного расслабиться.

— Всё в порядке, — ответил я в микрофон. — Следую за тобой.

И вот после этих моих слов Таня начала задыхаться.

Я не надеялся, что мангусы отстали, поэтому гнал машину еще несколько километров, слушая страшные прерывистые хрипы. Катя не выдержала первой — закричала, стала дергать меня за плечи, требуя что-нибудь предпринять. А что я мог сделать? Я уже открыл окна, чтобы у Тани был свежий воздух, и сообщил по рации о наших проблемах. Решение остановиться принял Димка — я был, в общем-то против, поскольку не знал, чем эта остановка окажется полезна Тане. Однако же, стоило нам вынести на улицу задыхающуюся, уже позеленевшую девушку, как ей заметно полегчало. Димка смущенно спрятал китайский выкидной нож, которым он, кажется, трахеотомию намеревался делать, и полез в багажник за лекарствами. Таблетка димедрола и какой-то спрей, оставленный нам Романом именно на такой случай, — это всё, чем мы могли помочь Тане.

— Нужны антибиотики, — сказал Димка.

— Километров через сорок будет посёлок, — отозвался я. — Там две аптеки. Одна большая — в самом центре, в поликлинике, но туда, наверное, лучше не соваться. Другая поменьше, частная, — на въезде. Можно рискнуть, если действовать быстро: решетку на окне вырвем, залезем внутрь. Одну машину оставим у стены, другая будет колесить рядом, прикрывать.

— Опять балку примотать, что ли, — пробормотал Димка.

— Ага, — кинул я, — туда, где был бампер.

— Как сам считаешь, получится лекарствами разжиться?

— На месте будет видно.

— Значит, сорок километров? Это, максимум, двадцать минут…

Димка ошибся: к намеченному месту мы добрались через час. И за это время кое-что в нашей компании переменилось: в село мы въезжали вооруженными.

У нас при себе были АКС-74У и ПМ.

«Калаш» и «макаров», если говорить проще.

А еще резиновая дубинка и наручники.

Оружие мы нашли на дороге. Можно сказать, что случайно. Хотя — как посмотреть.

Перевернувшуюся «Ниву» заметил я — она находилась далеко в поле, лежала на боку в старом ирригационном канале, по дну которого протекал довольно глубокий, как потом оказалось, ручей, а на склонах местами серел похожий на пемзу снег. Прямая глубокая колея отмечала последний путь «Нивы» — если бы не эта пропаханная черта, мы, скорей всего, проехали бы мимо, ничего не заметив.

— Автомобиль справа по борту, — сказал я, взяв рацию.

— Вижу, — тут же ответил Димка. — Осмотрим?

Вообще-то, брошенные машины, в том числе и перевернувшиеся, встречались нам на пути довольно часто. Не знаю, почему мы решили остановиться именно у этой — тем более, что к ней надо было пробираться пешком через грязь.

— Осмотрим, — согласился я и, остановив машину, включил заднюю передачу…

Бело-голубую расцветку заляпанной грязью «Нивы» и буквы «ППС» на капоте мы разглядели уже начав спускаться в канал. Димка сразу понял, чего можно ждать от такой находки, и заволновался. А я совсем о другом думал.

В машине мы нашли ошмётки кокона — некоторые куски были похожи на размякший картон, другие были хрупкие, как весенний лед.

— Оборотень, — пошутил Димка, поднимая оторванный лейтенантский погон.

Я кашлянул и крепче сжал топорик.

Мы внимательно осмотрели склон канала, надеясь узнать, в какую сторону отправился новообращенный, но следов не увидели — на земле плотным пружинящим ковром лежала прошлогодняя трава.

— Зря тащились, — сказал я, сожалея о потерянном времени.

— Может и не зря, — пробормотал Димка, присев на корточки у разбитого окна «Нивы» и что-то ковыряя подобранной палочкой.

Я подошел ближе — Димка ворошил куски кокона, выгребая из них какой-то небольшой металлический прямоугольник.

— Узнаёшь?

— Нет, — ответил я. И тут же, увидев медный блеск патронов, опознал:

— Обойма для «макарова»!

— Сам ты «обойма», — покривился Димка. — Магазин! И пистолет, наверное, тут же. Надо искать.

Копаться в остатках вонючего кокона не очень-то мне хотелось. И я, пообещав сейчас вернуться, поднялся наверх, посмотрел в сторону дороги, где мы оставили наши автомобили под присмотром девчонок и Минтая, а потом спустился в канал и подошел к мутной текущей воде, намереваясь справить малую нужду. Я положил топор. Расстегнул джинсы. Встал над ручьем, глядя в небо и думая о каких-то совсем безобидных вещах.

И я даже не понял, что происходит, когда вода вдруг сильно плеснула, и что-то крепко схватило меня за правую ногу, и дернуло, и, опрокинув, потащило в ручей. Я заорал, за траву хватаясь, к топору пытаясь дотянуться. Нечто бесформенное, тиной облепленное, гнилой травой обвешанное поднималось из воды, тащило меня к себе, ногу выкручивая. Я заорал сильней, осознав, что уже ничего не смогу сделать, что меня сейчас раздерут на части, как курицу-гриль, и сожрут живым, дергающимся, тёплым…

Грянул выстрел.

Это я потом понял — что «грянул» и «выстрел». А так-то я и не услышал ничего, я страхом был оглушенный.

Но выстрел грянул.

Освобожденная нога моя шлепнулась в воду. Я тут же забарахтался, инстинктивно пытаясь отпозти подальше от ручья.

Почти сразу над моей головой грохнул еще один выстрел — вот его-то я услышал. Во лбу поднявшегося из воды чудовища возникло маленькое отверстие — чуть выше переносицы. Секунды три облепленный грязью зомби стоял передо мной на коленях, ворочая жвалами и хлопая длинными руками по земле. А потом он рухнул, придавив мне ногу.

— «Макарова» в машине нет, — совершенно спокойно сообщил Димка, не обращая внимания на мое полуобморочное состояние. — Зато там нашлось кое-что получше. — Он показал мне АКСУ, словно бы хвастаясь им, и аккуратно положил его на сухую траву.

— Но и «Макаров» где-то же должен быть, — задумчиво пробормотал Димка, поднимая мой топор…

Пистолет Макарова мы нашли меньше чем через минуту — вместе с кобурой Димка снял его с обезглавленного трупа.

К оставленным на дороге машинам мы возвращались вооруженные и воодушевленные. На радость наша несколько поугасла, когда напуганная Оля сообщила, что у Тани опять повторился приступ удушья, а Минтай и Катя разругались и разошлись по разным машинам. Действительно — насупившийся Минтай сидел в «мазде», разъяренная Катя — в моей «десятке».

— Чего это они? — удивился Димка.

— Я не поняла, — ответила Оля. — Я Тане помогала.

Разбираться было некогда, да и, наверное, незачем. Мы сели в машины. Димка было попытался заманить Олю в «мазду», но девушка на его уговоры не поддалась — она не хотела оставлять больную подругу. Вот и получилось, что я поехал в женской компании, зато при Димке осталось всё оружие — уже проверенный в деле «калаш» с запасным магазином, «макаров», который надо было как следует почистить, и привычная «Оса».

Ну и резиновая дубинка с наручниками, о которых я уже говорил.

Почти сразу (и пяти минут, наверное, не прошло) мы въехали в небольшую деревеньку, которую я всегда считал заброшенной. Кособокие, полуразобранные-полуразвалившиеся избы прятались в зарослях сирени, малины и терновника. Вряд ли в беспризорных домах осталось что-то ценное — их на протяжении нескольких лет грабили проезжающие. Но я все же притормозил немного, осматриваясь. И увидел вдруг, что в терновнике и малине шевелятся, выбираясь к дороге, уродливые фигуры обращенных. Было их не меньше дюжины, но откуда они там взялись? Меня дрожь пробрала, когда я сообразил, насколько же близко мы были к этим тварям, когда осматривали перевернувшуюся «Ниву».

— Видишь? — спросила рация.

— Вижу, — ответил я. — Прибавим ходу!

Я был ведущим, Димка следовал за мной. Не так уж и много нам оставалось проехать. И я, представив последние километры пути, подумал, что немногим сейчас отличаюсь от Минтая, который обманом заманил нас в свой дом.

Я не обманывал, как Минтай.

Я просто о многом умалчивал. Например, о бездорожье на последнем участке пути. И о своем намерении загнать обе наши машины в непролазную грязь — и там их оставить. Я собирался сделать это, чтобы уже никто не мог пойти на попятную. А я лучше остальных представлял, с чем нам придется столкнуться в самое ближайшее время: с голодом, холодом, неустроенностью. Я понимал, что моим городским товарищам жизнь в глухом тупике придется не по нутру. И я не хотел оставлять им возможность вернуться туда, откуда мы с таким трудом выбрались, — в большой мир, где есть консервы, оружейные склады, мощные автомобили, бензиновые хранилища, бетонные заборы, супермаркеты, дороги, лекарства.

Я видел достаточно, чтобы понять, что тот мир уже не принадлежит нам.

Он принадлежит зомби.

И кто бы ни пытался выжить на их территории — он обречен, как обречены герои фильмов, о которых так любит рассуждать Димка.

Я принял единственно верное решение — уехать от загнивающих останков цивилизации, чтобы жить на полном самообеспечении.

— Ты изменился, — сказала Катя, и я вздрогнул. — В тебе какая-то сила появилась. Решительность.

Я пожал плечами:

— Да вроде бы остался такой, как был.

Она пристально смотрела на меня. Я следил за дорогой и хмурился.

— Я думаю, что совершила большую ошибку.

Оля сидела за нами и, наверняка, слышала каждое наше слово.

— Почему вы поругались? — спросил я.

— Он недалекий жадный дурак, — ответила Катя. — И трус, к тому же. Это ведь я заставила его сбивать зомби, лезущих к вам в «меган». Это я вас спасала, а он просто крутил рулем того несчастного «логана».

— А как же шесть миллионов в чемодане? — Я быстро глянул на Катю. — Это же показатель, что твой Миша — человек с будущим.

— То будущее осталось в прошлом. — Она сделала вид, что не замечает ехидства в моем голосе. — Всё изменилось. Ты же понимаешь.

— Понимаю, — согласился я.

— Я думаю, что совершила большую ошибку, — повторила она. — Может быть, начнем всё сначала?

Я невольно глянул в салонное зеркало. Дёрнул плечом.

Оля была рядом. Она слышала всё, несмотря на шум.

— Почему ты молчишь?

— Нет! — резко ответил я.

Она, кажется, сильно удивилась.

— Ты мне отказываешь? Обижаешься на меня? Я понимаю. Я сделала глупость. Предала тебя. Причинила тебе боль. Я не прошу забыть о случившемся. Я прошу простить меня.

В её голосе было что-то, чего я не слышал никогда раньше.

— Нет, — сказал я. — Не надо об этом больше. Всё кончено.

— Ты уверен?

— Да.

— Ладно… Хорошо… Как скажешь…

Она заплакала. Это так меня поразило, что я едва не выпустил из руль.

— Прекрати, — сказал я, хмурясь. И она успокоилась.

Всё же она была очень сильная.

Налёт на аптеку прошел идеально — иногда мы умели действовать, как сплоченная и сработанная команда.

Километра за четыре до назначенной цели я велел остановиться. Прямо на дороге мы провели короткий бриффинг — договорились, что и как будем делать, распределили роли. Минтай в это время чистил «макарова», смазывал его машинным маслом. Действовал он довольно умело, насколько я мог судить. Неудивительно, что Димка решил доверить пистолет ему, тем более, что на тот момент уже все знали о моих непростых отношениях с короткоствольным оружием.

В село мы въезжали на максимальной скорости. Я был первый — показывал дорогу. Проскочив мимо новорубленной церквушки, вывернули на маленькую площадь, остановились у ближайшего домика — старой избы с пристроенным мансардным этажом: внизу располагалась аптека, наверху жили её хозяева. Димка выскочил из «мазды», держа в руке приготовленный трос, зацепил один крюк за буксировочную петлю на моей «десятке», второй крюк повесил на решетку, закрывающую окно аптеки. Я включил заднюю передачу, натянул трос — решетка легко вывалилась, мне даже дергать не пришлось. Димка тут же подогнал «мазду» к окну, вспрыгнул на капот, стволом автомата выбил стекло, заглянул в небольшой зал аптеки, фонариком себе подсвечивая, показал, сложив пальцы кольцом — «ок». Я на этот момент уже отцепил и отбросил выдернутую решетку. Увидев Димкин жест, бегом вернулся в салон, поддал газу и бросил сцепление — машина прыгнула вперед. И опять мы поставили автомобили под углом друг к другу, образовав таким образом небольшое укрытие. Я распахнул дверь, оставив мотор работающим, накинул промасленный ватник на торчащие из рамы стекла и, кряхтя, полез в разбитое окно. Димка прикрывал меня, светил фонариком. Минтай с пистолетом и монокуляром карабкался на мятую крышу «мазды». Катя перебиралась за руль «десятки», а Оля, встав внутри треугольника, образованного машинами и стеной аптеки, уже готовилась принимать лекарства.

У меня при себе имелся список, составленный Романом, но, обернувшись, я понял, что времени на подбор лекарств не будет — на площади появились первые зомби. И я, опрокинув одну зеркальную витрину, разбив топором другую, начал грести всё, что попадалось под руку — из шкафов, из холодильника, с полок и стеллажей. Я набивал пластиковые пакеты-«маечки», запас которых всегда возил в машине, и выкидывал их в окно. Два, три, четыре пакета. На маленьком столике у входа я увидел томик с крупной надписью «Справочник» на красной обложке, схватил его, понимая, что он может оказаться важней многих лекарств, подбежал к окну, бросил книжку Оле, оценил обстановку.

Зомби были метрах в пятидесяти.

Димка целился в ближайшего.

Минтай что-то орал, замахивался «коктейлем Молотова».

— Три минуты еще! — крикнул я и опять кинулся к взломанному шкафу с биркой «антибиотики»…

Стрелять Димка так и не решился — патроны жалел, как он потом признался. А вот свежерозлитые «коктейли Молотова» ему жалко не было — чего там жалеть? — масло, бензин, кусок простыни и пивная бутылка. Подступы к аптеке полыхали, но огонь этих тварей не останавливал, а разве только слегка дезориентировал. И Минтай парочку зомби все же грохнул, испытав пистолет. Только не очень-то нам это помогло — счет обращенных шел уже на десятки. Я вывалился из окна аптеки, когда они лезли на наши машины. Кого-то даже рубануть топориком по морде успел. Катя на тот момент уже перебежала в «мазду», освободив мне место за рулем.

Стартовали мы с Димкой почти одновременно — он опередил меня буквально на секунду. Наседающие твари так и посыпались с ревущих машин — моя «десятка» подпрыгивала, переезжая тела, и я боялся, что она сейчас застрянет. Не менее страшно было лавировать среди растекшихся огненных луж. Но мы прорвались, не загорелись, и не застряли. И даже уже внимания не обращали на преследующих нас мангусов, поскольку знали, что скоро они отстанут.

— Как вы там? — спросила рация.

Оля шуршала пакетами за моей спиной, выбирала нужные лекарства.

— Нормально, — ответил я. — Начинаем лечение.

Мы выехали на пустое шоссе. Димка, притормозив, правым поворотником помигав, пустил меня вперед.

Я снова был главный.

Я показывал дорогу.

Пустые тихие деревни. Перелески. Грузовики-дальнобои, вставшие у обочин. Разлившиеся речушки. Далекие, будто бы плывущие за нами церкви. Проблески огромных луж в заброшенных полях. Бурые стога, просевшие за зиму. Поселки с остатками сельскохозяйственной инфраструктуры на окраинах: гнилые фермы, ржавые башни, развалившиеся элеваторы — как после войны.

И зомби, зомби — иногда в самых неожиданных местах.

Мы не гнали — дороги здесь были разбиты, как обычно весной. Их всегда начинали ремонтировать в мае.

Теперь уже не начнут никогда.

— Долго еще? — спросила рация.

— До съезда с трассы минут двадцать, — ответил я; не соврал, но и всей правды не сказал.

Столбы, хвойные лесопосадки, грохочущий мост, гора песка с солью, прудик у дороги, часовня из красного кирпича, военная «бетонка», уходящая к карьеру, геодезическая пирамидка на холме, бобровая запруда на ручье, болотце, истыканное стволами берёз, как игольница иглами, — здесь я знал уже всё досконально.

— Готовимся к повороту направо, — объявил я, взяв рацию.

Одинокая сосна, похожая на гигантский гриб. Овраг, поросший ольхой и тальником. Насквозь проржавевший дорожный указатель, расстрелянный неведомым охотником в незапамятные времена.

Я включил «поворотник» и начал притормаживать.

Сначала показался знак «уступи дорогу» — он словно вышел из кустов, повернулся к нам в профиль. Потом стал виден сам перекресток.

Я уже не ехал, а катился — машина двигалась по инерции. Вспомнился фильм «Поворот не туда». Захотелось остановить автомобиль, заглушить, еще раз всё обдумать, посоветоваться с товарищами.

Выедем ли мы еще раз на этот перекресток — хоть когда-нибудь?

Я не знал…

— Как там дорога? — спросила рация.

— Нормальная, — ответил я.

Дорога здесь была вполне приличная. Её успели привести в порядок незадолго до горбачевской перестройки: сделали насыпь, отвели, где требовалось, воду, мост из бетонных плит положили неподалеку от старого брода через речку-переплюйку. Ремонта дорога не требовала — ездили по ней мало, а когда деревни опустели, и совхозы развалились, колесить и вовсе стало некому — разве только охотникам на «уазиках» и «нивах», да немногочисленным городским дачникам, большинство из которых было родом из этих мест. Дорогу даже чистили зимой, но только до деревни Николкино, где еще жили, не сдаваясь, две стариковские семьи. А за Николкиным дорога портилась — насыпь кончалась, начиналась обычная грунтовка, уже заплывающая и зарастающая. Вот там-то, в низинке неподалеку от известной всем районным охотникам дубравы, я и собирался засадить наши машины в грязь.

— Нормальная дорога, — повторил я. — Будет один участок тяжелый, но проскочим.

Я оглянулся на девчонок — больше всего я беспокоился за Таню. Идти пешком она не могла, но в ней еще было достаточно силы, чтобы помешать нам нести её на руках. Сейчас Оля кормила её какими-то таблетками, поила соком через трубочку. Я почувствовал, что страшно голоден, протянул назад руку:

— Дайте пожрать что-нибудь.

В руку вложили «сникерс». Я разодрал упаковку зубами, откусил едва ли не половину:

— Пафибо.

Кусочек ореха попал в кариозное дупло, которое я всё никак не мог залечить, — боялся. И я подумал, что уже никогда не смогу сходить к стоматологу, чтобы привести зубы в порядок…

Как же, все-таки, легко и быстро привыкли мы к мысли, что обыденный мир в одночасье рухнул! Не потому ли, что много раз видели подобные катастрофы в кино, читали о них в книгах? Выжили бы мы, если бы никогда не слышали о зомби, не видели бы фильмы ужасов? Вряд ли…

Дорога вилась среди полей и кустов. Раньше здесь всё было распахано и засажено — картошкой, цикорием, горохом, люцерной. Осенью в окрестные деревни, тогда еще жилые, свозили студентов. К студентам, а точней к студенткам, вечерами наезжали нагловатые загорелые аборигены в рубашках, завязанных на пупе. Случались драки, романы — жизнь кипела.

А потом всё прекратилось — не сразу, но за несколько лет.

То, что переживал весь мир сейчас, в этих местах произошло уже давно.

Вылежайка, Росцыно, Тормосово — дорога проходила возле этих деревень, а мои спутники их даже не замечали. И не удивительно: въезд в Вылежайку зарос, лишь копаный для совхозного стада пруд да столбы без проводов обозначали, что здесь когда-то жили люди; от Росцина и Тормосова вовсе никаких следов не осталось — только здоровенные, поломанные ветрами вётлы стояли.

— Это и есть твоя деревня? — спросила рация, когда впереди показалось Николкино: шесть изб разной степени сохранности, развалившийся сруб сельмага, прудик, окруженный кустами.

— Нет. Моя деревня дальше.

— А может тут остановимся? Хорошее, вроде бы, место.

— Плохое место, — ответил я. — Реки нет, лес далеко, местность открытая, шоссе близко. Нам еще километров десять осталось проехать. Потерпите.

«Десять» — это я несколько преуменьшил.

— Ну, тебе виднее, — не стал спорить Димка.

Николкино мы не проехали — проползли. Я всё ждал, что на шум моторов кто-нибудь выглянет — не человек, так зомби. Год назад в двух домах на окраине еще жили бодрящиеся старики. Что с ними случилось теперь?

Я так и не решился остановить машину. Успокоил себя мыслью, что через пару дней обязательно сюда вернусь: за картошкой, за вещами, за домашней живностью. И если сейчас со стариками всё в порядке — они дождутся, им не привыкать.

Только я не верил, что с ними всё в порядке.

Иначе бы они вышли.

Или хотя бы выглянули.

Тихо заплакала Оля. Я хотел спросить у нее, что случилось, но подумал, что более глупого вопроса и быть не может, и промолчал, даже оборачиваться не стал.

Путешествие наше близилось к концу.

Последний участок пути нам предстояло пройти пешком, но об этом кроме меня никто пока что не подозревал.

Машины засели там, где я и планировал — в низинке у дубравы, примерно в трех километрах за Николкиными. Димка поначалу лезть в грязь отказался, несмотря на мои заверения, что лужи неглубокие, и дно у них твердое. Пришлось первую топь форсировать в одиночестве — получилось довольно уверенно: машина выгребла колесами на сухое место, я в открытое окно показал большой палец, поманил отставших за собой. Для Димки это был вызов: ну, раз уж «десятка» прошла, значит и «мазда» пройти обязана. Только он не знал того, что было известно мне, — машину следовало вести по самой середине большой лужи — там под водой и жижей скрывалась узкая, в ширину автомобиля, гать — набросанные ветки, сучья и бревнышки. Летом, когда болотце подсыхало, этот настил показывался из воды, поэтому я помнил, как он лежит. А вот Димка решил сумничать и с моего пути свернул — ну и свалился в колею. «Мазда» порычала-порычала, закопалась так, что вода в салон потекла, и заглохла.

Димка ругался долго и громко: когда дверь открывал, когда в ледяную грязь босой вылезал, когда глубину ногой промерял и машину толкать пытался. Пассажиры пока сидели тихо, а я, на сухом пригорке топчась, изображал сочувствие и подавал бестолковые советы.

Без трактора тут было не обойтись, но мы все же сцепили тросом наши автомобили и попытались вызволить «мазду». Я знал, чем закончится это дело. Так и вышло: моя «десятка» скользнула в грубокую грязь и тоже намертво увязла — я даже выбраться не пытался, сразу заглушил двигатель, закрыл окна и вылез наружу.

— Оставим машины здесь, — озвучил я свое давнее решение, как будто оно только что пришло мне в голову. — Сейчас возьмем самое необходимое и двинемся в деревню пешком. А когда обоснуемся на месте, вернемся сюда за остальными вещами, и подумаем, как будем выбираться.

Такая перспектива никого не обрадовала. Но, поскольку иных решений предложено не было, мой план, все же, был принят.

Минут тридцать ушло на сборы. Что взять, что оставить, решал я. Провизия, вода, немного одежды, лекарства из списка Романа, автомобильные аптечки, ножи, фонари, зажигалки, оружие, конечно же, — вещей брали минимум, так как нести их было не в чем — рюкзаков у нас не было. Не оттягивать же руки пластиковыми пакетами? — идти далеко, а еще лежачую Таню каким-то образом надо транспортировать. Я очень кстати вспомнил, как снаряжалась в дальний магазин моя бабушка — у нее специально для этих походов имелись две большие сумки, связанные лямками: одна сума — наперёд, другая — за спину. Я попробовал сделать что-то похожее из тряпичных узлов с собранным барахлом. Получилось неплохо: вес распределен, лямки на плечах почти не ощущаются, руки свободны.

А вопрос с транспортировкой Тани решил Димка. Он, взяв у меня топор, сходил в кусты, вырубил несколько ивовых жердей. Потом из всей нашей одежды набрал футболок покрепче да побольше, пропустил жерди через них, приложил поперечины, связал жесткую раму. Получились пусть и грубые, но носилки. Таня едва на них поместилась, пришлось её привязывать, чтоб не вывалилась по дороге. Она сначала вела себя смирно, но когда сообразила, что мы собираемся тащить её, заартачилась. Впрочем, скоро она обессилела и сдалась. Да и понимала она всё.

Двинулись дружно. Я, Димка и Минтай тащили носилки: двое несут, а один отдыхает, впереди идет, по сторонам поглядывает. Катя и Оля повесили на себя переметные сумы, мной изготовленные. Со стороны поглядеть — натуральные беженцы.

А мы беженцы и были. Лишенцы.

Уставшие, больные, испуганные — пусть и бодрящиеся.

Мы и сотни метров не прошли еще, а я уже засомневался, что правильно оценил силы нашего отряда. Не верилось теперь, что мы одолеем десять километров весеннего бездорожья. Только и успокаивал себя тем, что ничего страшного случиться не должно: ну, свалится кто-нибудь на половине пути, откажется идти дальше. Ну, разведем огонь, встанем лагерем, передохнем, перекусим, поспим — всё же кругом родные поля и перелески, а не пустыня какая-нибудь, не арктические торосы.

Опять Оля начала всхлипывать. Она чаще остальных оглядывалась на брошенные в грязи машины. Я попросил Минтая сменить меня у носилок, а сам подошел к девушке, взял её под руку. Я ничего не говорил. Просто шёл рядом. Долго шёл.

Димка было затянул какую-то маршевую песню. Но, слава богу, быстро заткнулся.

Таня заснула. А, может, умерла. Мы боялись проверять.

Катя шагала рядом с Минтаем, что-то рассказывала ему.

Машин уже не было видно.

Раскисшая дорога пошла в гору и сделалась чуть посуше.

— Далеко еще? — спросил меня Димка.

— Да, — ответил я, глядя под ноги. — Еще далеко.

Сказать честно, мне не хочется описывать этот пеший переход. Я устал от той дороги тогда, и почти так же устал от нее теперь. Мне хочется поскорей завершить эту часть своего повествования, и начать новую историю — историю о том, как и почему я остался один.

Но кое-что я все же напишу.

Расстояние в десять километров мы преодолели за восемь часов. Мы пришли на место, где была деревня Плакино, ночью, в темноте. Я удивляюсь, что мы не сбились с пути и ничего себе не переломали. Последние километры я вел доверившихся мне товарищей практически наугад — дороги здесь уже не было, а ориентиров, чтобы держать направление, в сумерках было не разглядеть. Мы вязли в раскисшей земле. Глиняные вериги на каждом шаге сваливались с наших стоп. Порой мы останавливались просто потому, что кто-то из нас не мог вытащить из грязи ноги.

Это чудо, что мы не уронили носилки, хоть и спотыкались десятки раз.

К нам опять вернулась хворь: мы сипели, кашляли, задыхались. Только Димка был здоров. И он тянул нас всех, когда приходилось особенно трудно. И спрашивал меня — зло, люто:

— Далеко еще?

— Да, — сипел я, зная, что расслабляться сейчас нельзя.

Последний раз он задал этот свой вопрос, когда я уже понял, что мы идем через бывшую деревню, и даже угадывал очертания дома впереди.

Но я дал такой же ответ, что и раньше, потому что — действительно — оставшиеся двести метров — это было очень далеко. Мне показалось, что мы тащились целый час, прежде чем я смог привалиться к бревенчатой стене.

— Всё, — выдохнул я. — Пришли.

Изба оказалась заперта, но выворотить топором прибытые гвоздями скобы было нетрудно даже нам. Дверь заскрипела жутко, из тьмы проёма повеяло нежилым, и мне вдруг представилось, что оставленная людьми изба населена страшными тварями — не зомби и не ограми, а какими-то замшелыми древними чудовищами: виями, банниками, лешими. Вот сейчас мы войдем, двери за нами сами затворятся со стуком, а за печью, под лавкой, в темных углах зажгутся глаза и побегут шепотки, от которых у человека ум за разум заходит…

— Чего встал у порога? Добрались мы в твоё Мудли, давай располагаться.

Димка помог нам с Минтаем опустить носилки. Девчонки уже опасливо заходили в темный дом, выставив перед собой светодиодные фонарики. Тихо вздыхали половицы, отвыкшие от человеческой поступи. Рвалась паутина.

Дом был мёртв.

Мы внесли Таню и закрыли за собой дверь, сунув в кованную ручку найденный здесь же черенок от лопаты. Мы почти не разговаривали — на это у нас не оставалось сил. И знакомиться со своим новым жильем у нас на тот момент не было никакого желания. Преодолев тёмные сени, тесные от скопившегося тут барахла, мы ввалились в жилую комнату — и вот тут я начал отрубаться.

Помню, как мы укладывали на пыльний старый диван Таню.

Помню, как трудно и долго кашляла Оля, сидя в углу на огромном сундуке.

Помню Минтая, лезущего на печную лежанку.

Помню себя, запирающего дверь накидным крючком…

Димка потом нам рассказывал, что мы выключились все одновременно. Он сам еще держался, даже делал что-то: пытался в подтопке огонь развести, принесенные вещи прибирал, нас обходил, укутывал, на теплые подстилки перекатывал, лекарствами подпаивал. Он и уснул за делом: сидел перед печью, подкладывал в огонь поленца, в подпечке найденные, грелся, об ужине думал — тут его и сморило…

Я проснулся под утро и не сразу понял, где нахожусь, — очень уж было тихо, темно и спокойно. Я, испугавшись, попробовал сесть. Боль напомнила мне о пешем переходе, я вспомнил, как мы входили в избу, как запирали за собой двери, — и успокоился…

Тогда я действительно думал, что выбранное мной место безопасно. Я был уверен, что о зомби и прочих чудовищах можно будет забыть. Мне представлялись совсем другие заботы.

Тогда я еще не знал, что ищейки мангусы способны неделями идти по человеческому следу — даже если след этот оставлен машиной. И откуда мне было знать, что мангусы всегда ведут за собой отряды зомби…

Я перевернулся на другой бок, укрылся тряпьем, в комочек свернулся, словно кот, тепло своего тела сберегающий. И уснул.

Через четыре дня нам предстояло обороняться от команд зомби, осадивших наш новый дом.

Но даже если бы мы знали тогда об этом, мы всё равно вот так же бы спали.

9. Год первый. Июнь. Послезимье

Первый год на новом месте был полон испытаний.

Я удивляюсь, как мы не перебили друг друга тогда. Возможно, всё закончилось бы стрельбой, проживи мы вместе еще год, или полгода, или даже месяц. Наши отношения портились с каждым днем, мы волками смотрели друг на друга, хотя посторонний человек, окажись он у нас в гостях, ничего, наверное, и не заметил бы.

Раздражение переполняло нас. Оно было словно ведро помоев, которое невозможно вынести из дома, не расплескав. Такое поганое ведро было у каждого — в каждом — и мы осторожничали, понимая, что помои, если уж они польются, то забрызгают всех и всё.

Меня бесили вымученные Димкины шуточки и пошлости, бесили показные отношения Минтая и Кати, их поцелуйчики и зажимания. Меня даже непосредственность и наивность Оли порой выводили из себя настолько, что я боялся не сдержаться, схватить её за плечи, встряхнуть, как пыльное одеяло, и заорать, в лицо слюной брызжа: «что же ты дура такая, неужели не видишь, что происходит вокруг, что уже произошло?!»

Оля начала встречаться с Димкой. Они объявили об этом осенью, в сентябре, кажется: взялись за руки, вышли на середину комнаты и сказали, что они теперь пара, — я словно на съемках «Дома-2» оказался, такое у меня было ощущение.

— Поздравляю, — сказал я тогда Димке.

Оле я ничего не сказал.

Раздражение копилось в нас долго — процесс этот начался еще в городе, ускорился в деревне, но полным ходом пошёл зимой, когда мы оказались в «снежном плену» — будь я писателем, обязательно избавился бы от такого пошлого выражения. Но я не писатель, и мне — возможно, последнему человеку на планете — не нужно быть оригинальным.

Два месяца провели мы в «снежном плену», придумывая себе занятия, лишь бы только не взвыть от тоски. Было голодно и холодно, но теснота и однообразие докучали больше. Мы срывались по пустякам, ругались яростно, и потом долго пестовали свои обиды, ухитряясь, все же, держать себя в руках.

Мы знали, с чем столкнулись. Димка называл это «психологической несовместимостью в условиях замкнутого пространства», Минтай рассказывал о казарменной жизни, я говорил о «феномене общаги». Еще в ученические времена я заметил, как портились отношения студентов, проживающих в одной комнате. Приятели в начале семестра, к сессии они уже не могли выносить общество друг друга. Обозленные, они разъезжались на каникулы, но через пару недель забывали обиды, начинали скучать и ждать новой встречи.

У нас каникул не предвиделось, и отдохнуть друг от друга мы не могли. Но, всё же, приход весны мы встретили как избавление. Снег только просел, а мы уже разбегались по округе и искали укромные уголки для уединения. И всё чаще вечерами поднималась тема о необходимости скорого выезда.

Всех волновал вопрос, как изменился большой мир за время нашей зимовки. Последний раз мы выбирались в город в октябре — нам была нужна теплая одежда, и мы надеялись пополнить запас провизии. А в конце ноября — уже по снегу — мы сходили в соседнюю деревню Николкино, забрали из опустевших домов кое-какие вещи, загнали машины в крытые дворы на зимовку, подновили просевшие могилки Марьи Степановны, её мужа и соседей, цветочки из бересты положили. Думали, что вернемся еще раз, но за пару недель до нового года серьезно и надолго завьюжило, так что путешествовать в том направлении мы больше не решились. Прогулки наши стали короче — в ближайший лес за сухостоем, на речку за рыбой, на родник за водой. В ельнике Димка ладил проволочные петли на заячьих тропах. И меня научил этому делу — показал натоптанную зверьками дорожку, объяснил, как проволоку скручивать, как человеческий запах размятой хвоей перебивать. Посокрушался, что забыл многое, прочитанное на выживательных форумах. Я, в свою очередь, научил Димку рыболовным хитростям: как зимние жерлицы мастерить, как из-подо льда полупрозрачную верховку доставать, где в заснеженном поле червяка-репейника для наживки найти. Рыбалка была делом не слишком добычливым, как, впрочем, и охота на зайцев. Но всё же в начале зимы, когда снег был неглубок, а лёд не слишком толст, дичь и рыба изредка разнообразили наш скудный рацион.

Уже в середине января из дома мы выходили только по крайней нужде — обычно за водой и дровами. Еда кончалась, и мы каждую неделю пересчитывали запасы. Круп при экстремально экономном потреблении должно было хватить до начала лета, картошки, не считая семенного фонда, оставалось два мешка, все консервы помещались в маленькой тумбочке, сахар уже был подъеден, но еще имелась трехлитровая банка малинового варенья — один из подарков Марьи Степановны. А на чердаке прятался тряпичный куль с ломтиками кислых яблок, высушенных в печи, — витаминный запас на крайний случай.

Зато у нас были курицы — целая дюжина. Помню, как мы ждали, когда они начнут нестись. А они лишь чахли, сохли и дохли — до весны дожили только три.

И петух Петрович.

А вот козы оказались на удивление выносливы и неприхотливы. Практически весь февраль они жили на остатках сена, соломенной трухе и ивовых прутьях. Да и в другие зимние месяцы их рацион был не очень богат. Две козы Машки и безымянный козел, которого я только через четыре года обозвал Полканом, практически нас не объедали. Димка считал, что одну из коз надо зарезать, пока стоят морозы. Но я был категорически против, и не потому, что Марья Степановна взяла с меня клятву заботиться о её Машках, а потому, что отлично понимал великую ценность домашних животных, доставшихся нам.

Я собирался строить здесь свое хозяйство.

А остальные больше думали о набегах на город.

Или даже о возвращении.

Нет, летом и осенью таких мыслей еще ни у кого не возникало — каждая наша вылазка была похожа на разведку боем, даже если поначалу мы старались действовать тихо. Поумневшие зомби и прочие обращенные твари были повсюду: крупные населенные пункты кишели ими, как труп опарышами. В самую гущу мы не лезли — мародерничали на окраинах, перемещались с места на место, от одного придорожного магазинчика к другому, нигде не задерживаясь больше, чем на десять минут. Патроны берегли — стреляли редко и наверняка — каждый выстрел спасал чью-то жизнь. И всем тогда было ясно, что лучшего убежища, чем наша дремучая изба, не найти. Может, конечно, Димка и присматривался к глухим бетонным заборам, мимо которых нам случалось проезжать, — не знаю. Но даже если он и строил какие-то планы по переселению, то все свои соображения держал при себе.

А вот после тихой зимы городская тема в наших разговорах зазвучала по-новому. Уже и предположения строились, что зомби могли не пережить морозов. И Димка опять вспомнил о стратегических складах и оружии. И Минтай, в очередной раз свой денежный чемодан перепрятав, убежденно заговорил о помощи из-за границы, о мировом правительстве и наших военных частях, стоящих на боевом дежурстве, — Минтай не верил, что человечество могло вот так просто взять и перестать существовать.

В общем, с наступлением весны мысль о необходимости очередной вылазки овладела умами всех, кроме меня. Я бы даже сказал, что товарищи мои стали одержимы. И мне было непросто уговорить их подождать — еще месяц, еще пару недель, еще хотя бы несколько дней. Если бы не я, они, скорей всего, и до мая не дотерпели бы.

— Тебе хорошо, — страдал Димка. — Ты не куришь. А у нас последний блок «Винстона» остался и вонючая «Прима».

— Бросайте. Берите пример с Кати…

Каждый вечер я пытался образумить своих приятелей — и чувствовал, как они дружно меня ненавидят. Я говорил о делах, я буквально умолял остальных помочь мне — и ненавидел их.

Потом я пошел на хитрость: притворился отступившимся и тоже заговорил о необходимости ехать в город. Я строил планы вместе со всеми, но настаивал на том, что нам нужно хорошо приготовиться, и мы не должны спешить.

В середине мая, когда картошка была посажена, а капуста посеяна, я, Димка и Оля отправились в Николкино. Мы планировали проверить состояние дороги и убедиться, что наши машины в порядке. Заодно, как это всегда бывало, прихватили бы что-нибудь полезное из пустых домов — Оле требовались швейные иглы и нитки, я надеялся найти еще какие-нибудь семена, а Димке были нужны капсюли «центробой», которые он в один из наших визитов рассыпал по неловкости и поленился собрать из щелей в полу.

Путь нам был уже хорошо знаком, перед походом мы перекусили, вещей решили не брать, оделись легко, благо погода стояла теплая и сухая, — так что путешествие получилось похожим на прогулку, пусть и не самую простую.

В Николкино были к полудню и сразу же пошли во дворы, где зимовали машины. С ними всё, вроде бы, было нормально, только ржавчины в побитых местах прибавилось. Пока я заливал в баки бензин из канистр, Димка в два захода припёр из погреба аккумуляторы. Мой, понятное дело, был практически мёртв — я даже не стал его мучить, решив, что проще будет завести машину «с толкача». А вот искорёженная «мазда», похрипев стартером, смогла запустить мотор и выкатилась с места зимней стоянки своим ходом.

— Махнем прямо сейчас? — Димка газовал и, высунувшись в окно, слушал, как работает двигатель. — В Холмянское, а?

Село Холмянское было ближайшим к нам относительно крупным населенным пунктом — дюжина магазинчиков, поликлиника, хлебозавод, школа и четыре тысячи человек, превратившихся в зомби. Это было одно из тех мест, которые я считал своей родиной — наша семья жила там пятнадцать лет. В Холмянском у меня осталось много знакомых и родственников, поэтому я не любил туда ездить — боялся встретить кого-нибудь из них. Кроме того, мы уже знали, что обращенные из ближайших поселений способны доставить нам больше проблем, нежели точно такие же обращенные, но из краев отдаленных.

— Нет, ехать сейчас никуда нельзя, — сказал я. — А то опять зомби нам на хвост сядут.

В Холмянское мы заезжали только когда отправлялись в город, и никогда по пути назад. Димка сам придумал это правило, но сейчас ему хотелось меня подразнить.

— Мы просто на разведку смотаемся, — сказал он. — Поглядим, вдруг все зомби вымерзли. Или с голоду сдохли, как в «28 дней спустя».

— Мы не за этим сюда пришли, — сухо ответил я. — Сейчас план менять нельзя. Вернемся домой, соберемся и тогда обсудим твое предложение.

Димка заглушил машину, выбрался из нее, сильно хлопнув дверью — она плохо закрывалась после всех злоключений, ей доставшихся.

— Зануда ты, — ухмыляясь, объявил он мне.

Если бы он назвал меня трусом, я бы дал ему в морду. Но «зануду» я пропустил мимо ушей.

— Давайте делами займемся, — сказал я. — Нам еще домой добираться.

Для меня изба в сгоревшей деревне уже была «домом». Для остальных — нет.

Мы не стали разбредаться, как это обычно происходит в фильмах ужасов. У каждого из нас были свои дела, но держались мы вместе. Отыскали и нитки с иголками, и несколько пакетиков просроченных семян, и капсюли в щелях. Набрали еще кое-какой мелочевки, на которую раньше внимания не обращали или которую просто не нашли. Потом прогулялись по дороге на околицу и долго стояли на пригорке, глядя в чистую безмятежную даль.

— Плотность населения европейской части России, — сказал вдруг Димка голосом школяра-отличника, — двадцать с чем-то человек на квадратный километр.

— И что? — спросила Оля.

— А то, — ответил за Димку я, — что если обращенные выберутся из городов и равномерно рассредоточатся по территории, то на каждом квадратном километре их будет двадцать с чем-то рож.

— Рыл, — поправил меня Димка.

— Это много, — сказал я.

— Да, — согласился Димка, обозревая горизонт в свой монокуляр. — И сейчас мы с помощью приличной оптики могли бы видеть довольно много обращенных. Может быть, сотню, а то и полторы сотни рож.

— Рыл, — поправил я его.

— Ну да… Но мы их не видим. Ни сотни, ни десятка… — Он вдруг осёкся и подался вперед. — Разве только…

Я обмер.

— Разве только… — Димка почти беззвучно шевелил губами и считал: — Один… Два… Три…

— Зомби? — сипло спросил я. — Далеко?

— Пять… — сказал Димка. — Восемь…

Я схватил его за руку, чтобы отнять монокуляр.

— Двенадцать, — сказал Димка и вырвался. — Двенадцать ворон сидят на дороге.

— Что? — Я подумал, что ослышался. — Кого — двенадцать?

— Ворон, — сказал Димка. — А, может, грачей. А, может, не двенадцать.

— Дурак! — завопила Оля.

Димка захохотал. Я все же отобрал у него монокуляр. Действительно, несколько больших темных птиц сидели на дороге примерно в полукилометре от нас.

— Беги заводи машину, — сказал я Димке.

Он не понял. Должно быть, подумал, что я тоже хочу его разыграть.

— У тебя что, все мозги вымерзли? — Я толкнул Димку в плечо. Он удивился.

— Заводи машину, — повторил я. — И гони её сюда. Надо проверить, что за падаль привлекла этих птиц.

Вороны не улетели. То ли они отяжели настолько, что не могли подняться на крыло, то ли просто не считали нас опасными. Тем не менее, поживу свою они оставили и отступили к обочине, хрипло на нас каркая.

— Ну, — сказал я, — и у кого какие мысли?

Димка забросил «калашников» за плечо, плюнул в ворон и ответил:

— Это не человек.

— Совершенно верно, Капитан Очевидность, — не удержался я от колкости. — Еще какие-нибудь гениальные умозаключения будут, мистер Холмс?

Димка пожевал губу, потыкал подобранным прутиком исклёванное тело и выдал:

— Оно дохлое.

Мне показалось, что вороны рассмеялись.

— Это не зомби, — сказал я, — не драугр, не огр и не мангус.

Мёртвое чудовище отличалось от всех обращенных, которых мы встречали раньше. И первое, что бросалось в глаза, это были несоразмерно длинные задние конечности, похожие на лапы насекомого.

— Гуль какой-то, — сказал Димка. — Сдох, наверное, зимой. Только сейчас оттаял.

— Пусть будет гуль, — сказал я. — Но насчет зимы у меня уверенности нет.

Димка пожал плечами:

— Следов не видать. А дожди были две недели назад. Значит, появился он тут не раньше. Но я думаю, что много позже. Зимой. Застрял в снегу и сдох. По весне вытаял, разморозился, тут и вороны с мышами подоспели.

— Не так уж и сильно они его погрызли и поклевали, — заметил я.

— А чего тут грызть? Он же как мумия… Точно сказал — гуль!

Димка взял у меня топор, двумя сильными ударами отсёк чудищу голову и пинком отправил её к воронам.

— Уходим, — сказал он и, взяв Олю под локоть, повел её к машине. Но я не спешил. Присев на корточки, я внимательно осмотрел найденное тело. «Нутряное чутье», которое целую зиму ничем себя не проявляло, подсказывало мне, что от этих тварей, незнакомых нам прежде, следует ждать крупных неприятностей.

— Значит — гуль, — пробормотал я. — Вот и познакомились.

Перед тем, как покинуть Николкино и отправиться в обратный путь, мы пришли на могилы — это уже стало нашей традицией. Крохотное кладбище было устроено на краю бывшего картофельного поля, под кустами сирени рядом с плотной стеной колючего терновника — Марья Степановна сама указала нам место, где она хотела бы лежать.

Все четыре могилы провалились, а некрашеные, сколоченные наспех кресты заметно покосились, но сейчас нам некогда было что-то поправлять. Мы окропили землю водкой из фляжки, постояли минуту в тишине, глядя себе под ноги. Не знаю, о чем думали мои спутники, а я вспоминал нашу первую встречу с Марьей Степановной.

Думаю, не рассказать об этой женщине было бы неправильно, ведь мы очень многим ей обязаны.

Если бы не её помощь, мы, возможно, не пережили бы нашу первую зиму.

Марья Степановна прожила в Николкине пятьдесят два года — ей нравилось об этом вспоминать, и она рассказывала со смехом и слезами, как жених Толя вез её на свадебных санях в свой дом, да сломал ногу, угодив под полоз. Перелом оказался сложный, и Толя навсегда охромел. Потом он любил попенять Марье, особенно, когда был навеселе: вот, мол, из-за тебя на ногу припадаю, да с клюкой хожу. Мы видели Толю на старых фотографиях — он был круглолицый и улыбчивый. Мы видели Толю после его обращения — он был похож даже не на зомби, а на демона, так он скалился и прыгал, пытаясь достать свою старуху.

Толя был не один — рядом с ним скакали Нина Павловна и её супруг Алексей Федорович.

Шесть дней просидела Марья Степановна на сеновале, осажденном зомби. Питалась найденными куриными яйцами, выпивая их сырыми, собирала дождевую воду в ржавый таз «шайку», спала, зарываясь в старое сено, укутываясь пластом соломы. На спасение она не надеялась. Думала, что скоро уснет, ослабев, и уже не проснется. Однажды она услышала шум, будто по деревне ехали машины — это мы крались, вглядываясь в тихие избы. Но Марья Степановна решила, что звуки ей чудятся. Она перекрестилась, посмотрела на взволновавшихся зомби, позвала своего Толю, кинула кусок бересты в рычащего Алексея Федоровича, напомнила Нине Павловне старую соседскую обиду и полезла на сеновал поглубже, где висели дремучие, хрущевских времен, паутины.

Сквозь дырявую крышу было видно, что на улице день, но Марья Степановна собиралась вздремнуть.

А через два дня в Николкине появились мы — я, Димка и Минтай. Девчонки остались в Плакине, мы велили им запереться в доме и заняться уборкой.

Марья Степановна слышала, как мы входим в её дом. Слышали это и зомби. У Минтая был пистолет, у Димки — автомат, у меня — отточенная лопата, поэтому мы ничего не боялись. Марья Степановна хотела предупредить нас об опасности, но она ослабела настолько, что потеряла голос. И тогда Марья Степановна взяла таз «шайку» и сбросила его в кучу старых кастрюль, ржавых вёдер и больших консервных банок. Потом она села на край сеновала, спустила ноги вниз и начала швырять в глаза беснующимся зомби сенную пыль и соломенную труху.

Её мужа мы убили первым. Когда он упал, к Марье Степановне вернулся голос — нам тогда показалось, что она кричит, торжествуя. Но мы ошиблись — она кричала от горя.

Когда мы расправились с её обратившимися соседями, она замолчала.

— Как вас зовут? — спросил у нее Димка через несколько минут.

Марья Степановна не ответила. Исхудалая, грязная и всклокоченная, она и сама была похожа на какое-то чудище: то ли на бабу-ягу, то ли на кикимору. Тихо и неподвижно сидела она на краю сеновала, смотрела на нас мутными слезящимися глазами, шлёпала губами, будто наговоры про себя начитывала.

Мы решили, что она безумна.

И опять мы ошиблись — ум Марьи Степановны был ясней, чем у любого из нас в тот момент.

Мы начали искать лестницу, чтобы подняться к ней, но Марья Степановна сама к нам спустилась ¬— лестница была наверху.

— Вы идите в дом, — сказала она. — А мне надо Машек покормить. Намучались, небось, скотинки. Изнемогли.

Мы не ушли. Стояли в воротах, смотрели, как пожилая хозяйка, едва переставляя ноги, открывает крохотную дверь в стойло, снимает с жерди веники, надёргивает сено.

— Мы поможем, — сказал я.

— Да что вы можете, — тихо сказала Марья Степановна.

Мы рассчитывали вернуться домой в тот же день, но так вышло, что в Николкине мы задержались больше, чем на сутки. Марья Степановна попросила нас похоронить её мужа и соседей, рассказала, что вторые соседи на зиму уехали к детям в райцентр, да так и не вернулись. Она угостила нас вареной картошкой, сладковатым свойским хлебом, солеными огурцами и квашеной капустой — но прежде она накормила всю деревенскую скотину. Мы помогали, как могли, и поражались её стойкости. А она любую свою работу комментировала, любое действие объясняла. Мы-то думали тогда, что ей, по людям истосковавшейся, просто поболтать охота. Это теперь я понимаю, что пожилая женщина таким вот ненавязчивым способом инструктировала нас, готовила к новой жизни. Она всё уже осознавала и предчувствовала свою скорую кончину. Она спешила донести до нас главное, основное, торопилась показать нам важное, научить нужному. А мы, дураки городские, всё о каких-то глупостях спрашивали.

Спасибо, Марья Степановна!

Мы ушли из Николкино, зная, как ухаживать за козами, когда сажать картошку, чем кормить кур и где брать семена капусты. Еще у нас появилось ружье — и мы тогда думали, что это самое важное наше приобретение.

Двухстволка «Иж» принадлежала супругу Марьи Степановны. На охоту он почти не ходил, но ружье держал «для порядку» и «потому что у отца такое было». В железном ящике навалом лежали коробки с капсюлями и дробью, снаряженные патроны, гильзы, самодельные пыжи, жестянка с порохом, навойник, закрутка, еще что-то — брать всё мы не стали, прихватили только патроны с картечью и пулями, паспорт ружья и потрепанную книжку «Спутник начинающего охотника».

Мы пообещали вернуться через пару дней. Мы и вернулись бы — если бы не объявившиеся у нашего порога зомби.

Но даже справившись с обращенными, мы еще почти неделю выжидали, не появится ли новый отряд монстров, и осторожно обследовали окрестности.

Всё это время раненная и напуганная Марья Степановна, забаррикадировавшись в избе, ждала нас. У нее хватало сил, чтобы как-то ухаживать за домашней птицей и животными. А на себя сил уже не оставалось.

Когда мы с Димкой её нашли, она едва дышала. Мы перенесли её с пола на кровать, уверенные, что сегодня придется копать свежую могилу. Но Марья Степановна прожила еще целых пять дней. Я оставался с ней до самой смерти — один. Четыре дня я слушал её рассказы и наставления. Потом она замолчала, но всё что-то требовательно показывала мне глазами.

Я похоронил её рядом с мужем Толей.

А потом пошёл доить коз и кормить «курей» — думаю, об этом она меня глазами и просила.

— Я уверен, что они сдохли, — заявил Димка, когда мы покидали крохотное деревенское кладбище, всё состоящее из четырех провалившихся могил.

Я даже вздрогнул от таких слов. Но тут же понял, о чем он говорит, и изрек сентенцию — возможно, чужую:

— Надеяться на это можно. Но рассчитывать на это нельзя.

— Красиво сказал, — признал Димка и надолго замолчал, что-то обдумывая.

Тишина мне нравилась. Можно было мерно шагать по знакомой дороге, воображать, что ты сейчас один, вспоминать прошлое и строить планы на будущее.

— Жрать в городах им нечего, — нарушил мою тишину Димка. — Разве только друг друга.

— Мы не знаем, нужна ли им еда, — заметил я.

— Конечно, нужна, — ответил Димка…

Опять у нас начинался старый разговор — и мы раздражались не столько от темы, сколько от её повторения. Всё уже было сто раз переговорено, все аргументы давно были озвучены, осмыслены и опровергнуты — примерно так спорили сторонники и противники легализации короткоствольного оружия в то время, когда мир был в полном порядке.

— Переливаем из пустого в порожнее, — сказал я.

— Да, надо бы съездить и своими глазами посмотреть…

Я злился на Димку, Димка злился на весь белый свет. Мы, забывшись, шагали так быстро, что Оля не поспевала за нами.

— И что мы тут каждый раз пешком топаем? — раздраженно буркнул Димка. — Давно надо было какую-нибудь «ниву» пригнать. Только время зря тратим — почти три часа в один конец.

И это мы тоже не раз обсуждали. И я повторил то, что уже не однажды было сказано:

— «Нива» через балку не проползет.

Балкой мы называли старый мелиорационный канал примерно на половине пути между Плакиным и Николкиным. Раньше через него были две переправы, но мост из бетонных плит давно сполз вниз, а легкий переход, сваренный из труб и листового железа, безнадежно прогнил и даже тяжесть двух человек выдерживал с трудом.

— От машины, к тому же, колея будет, — добавил я. — А нам себя выдавать нежелательно.

Ничего нового Димка от меня не услышал. А вот для меня его следующие слова были очень неожиданными.

— Слушай, — подхватив меня под руку и оглянувшись на отставшую Олю, сказал Димка, — тебе не кажется, что у нас с ней как-то сейчас не клеится?

— Чего? — я даже приостановился.

— Ну, я подумал… Ты, как бы, спец… У тебя с Катей тоже проблемы были…

— Чего-чего? — окончательно растерявшись, повторил я.

— Не, ничего. — Димка махнул рукой. Он жалел о том, что поднял эту тему — это было очень заметно. — Не бери в голову. Забудь…

Я, наверное, и забыл бы, если б не другой, вскоре последовавший, разговор.

Остаток пути мы молчали. И только когда впереди замаячили две кривые ветлы и крыша нашей избы, Димка попросил нас остановиться и напомнил, что нужно быть осмотрительней, а оружие держать наготове.

— Обращенных боишься? — съязвил я. — Они же все сдохли.

Он посмотрел на меня так, что мне даже немного стыдно сделалось.

— Ладно, — сказал я, хмурясь и отворачиваясь. — Печка топится, труба дымится. Значит, всё нормально.

— В первое нападение печка тоже топилась, — напомнил мне Димка, за свой монокуляр взявшись. — И ты так же говорил, что теперь всё будет нормально.

Я не стал ему отвечать. Только нахмурился сильней и перехватил отточенную лопату. Возразить мне было нечего.

К первому нападению, случившемуся через несколько дней после нашего заселения, мы оказались совершенно не готовы. Нам тогда мнилось, что опасность осталась где-то далеко — в городах и сёлах, связанных нормальными дорогами. Дикое дремучее Плакино — а вернее, та изба, что одна уцелела из всей заброшенной деревни, — представлялось нам островком, изолированным от всего мира — отрезанным от него. И странно было после всех безумных событий очутиться в таком тихом и спокойном месте. Так странно, что по утрам даже не верилось в произошедшее с миром, а то, что несколько дней тому назад мы видели собственными глазами, уже казалось кошмарным сном, жутким мороком.

Поэтому появление зомби возле нашего нового дома потрясло нас сильней, чем всё, что произошло с нами ранее.

Мне отлично помнится тот день: я сижу у открытого подтопка печи, ворошу кочергой прогорающие дрова, говорю, что теперь всё будет нормально, планирую вслух скорый поход к Марье Степановне в Николкино — как вдруг Таня, сидящая у окна, говорит едва слышно: «Они уже здесь…»

Таня была плоха. Мы начали лечение, но результата пока не видели. Иногда, впрочем, девушке становилось легче настолько, что она просила нас посадить её за стол перед окном. Она пила подслащенный кипяток с чайного блюдца, держа его дрожащими руками, и смотрела за стекло. Мы знали, что через полчаса или час ей вновь станет худо, и она опять будет давиться слизью и метаться в бреду.

— Они уже здесь, — сказала Таня, глядя в окно.

И все подумали, что у нее начался бред.

— Пора баиньки, — сказал ей Димка и встал. Я тоже поднялся, поставил кочергу в угол, ногой прикрыл чугунную дверцу печи.

— Они… здесь… — повторила Таня и уронила блюдце. Оно покатилось по столу, свалилось на пол и разбилось. Мы не обратили на это внимание. Мы уже видели то, что заметила Таня.

Зомби.

Они брели через луг — и это напомнило мне сцену из какого-то фильма про фашистов: уверенные в себе оккупанты, развернувшись цепью, входят в беззащитную деревню.

— Дверь! — заорал опомнившийся Димка и ломанулся к выходу.

А я будто к полу прирос. В голове пульсировало: «Откуда?! Откуда?!»

Это был конец. Раз уж нас нашли здесь, значит, бежать больше некуда.

— Откуда? — прошептал я.

— С той же стороны идут, откуда и мы пришли, — сказал Минтай. Он хрипло дышал мне в ухо. — Выследили, гады.

Из-за кустов на лужайку перед избой выпрыгнул поджарый мангус. Он припал к истоптанной нами земле и закрутился волчком, фыркая так, что даже в доме было слышно. Потом мангус замер, медленно поднял голову и посмотрел в окно — точно на меня.

— Вынюхали, — шепнул я.

Мангус подобрался. Мог ли он меня видеть, чуять? Я не знал.

Он прыгнул.

Я не думал, что эта тварь способна так прыгать.

Окно разлетелось, будто в него пушечное ядро попало. Застрявший в раме мангус задёргался, хлопая пастью, в комнату протискиваясь — захрустело стекло, затрещало дерево. А я всё стоял, смотрел на него, словно загипнотизированный.

Выстрел я принял за оплеуху.

Правый глаз мангуса расплескался.

— Выпихивай его! — заорал Минтай. — Выпихивайте!

Второй выстрел ожог мне висок. Я втянул голову в плечи. Из пасти мангуса густо полилась кровь.

Меня отодвинули — почти отбросили. Катя с ухватом наперевес кинулась к дергающейся в оконном проеме твари. Оля тыкала в огрызающуюся морду черной от копоти кочергой. Минтай, прищурившись, целился в мангуса из пистолета, но почему-то больше не стрелял.

— Выпихивай, выпихивай!

Я вспомнил про топорик, которым мы секли лучину для растопки, бросился на кухонку. Понимая, что всё уже бесполезно, что мы обречены, схватил его, метнулся назад, крича, словно какой-нибудь дикарь. Я вскочил на стол, оказавшись как раз на линии выстрела, но совсем об этом не думая. Размахнулся так, что обухом едва потолок не пробил. И обрушил топор на голову не желающей подыхать твари.

Не знаю, сколько раз я её ударил. На меня помутнение нашло. Кажется, я отрубил мангусу голову. Вернее, то, во что она превратилась.

— Хватит, хватит уже! — Меня стащили со стола, отобрали топор. — Вот взбеленился!

Димка заплетал мне руки, пытался меня успокоить — я и не заметил, когда он вернулся. Что-то хрипел Минтай. Прыгали рядом Оля и Катя.

— Всё… — Я едва не заплакал. — Всё кончено. Вы не понимаете разве? Эти твари и здесь нас достанут.

— Без паники, — одёрнул меня Димка. — Мы заперты в доме, и у нас есть оружие. Может, отобьемся.

— А что дальше? — Я сел на пол, безвольно уронил руки. — Столько усилий… И всё напрасно… Нам от них не спрятаться.

— Значит, будем с ними воевать.

— Нас шестеро. — Я нашел в себе силы поднять голову и взглянуть на Димку. — А их шесть миллиардов.

— Мы этого не знаем, — сказал Минтай.

— Всё еще надеешься на помощь из-за моря? — ощерился я. — Потому и бабки свои таскаешь?

— А ты мои бабки не трогай! Не тобой заработано!

— А у нас теперь коммунизм! Всё общее!

— Хрен тебе на рыло!

— Да я тебе, ублюдку!!

— Эй, эй, эй! — Димка растолкал нас. — Вы чего это? Тоже время выбрали! Успокаиваемся, садимся и думаем — что делать дальше. На улице, видите, что творится?

Мы не только видели, но и слышали. Из разбитого окна, заляпанного кровью, сильно сквозило. Рыскающие зомби подвывали и странно постанывали — жуткие звуки, которых мы не слышали раньше.

— Я запер крыльцо, дверь в прихожей и выход на двор, — доложился Димка. — Сам двор закрыть не успел — там, кажется, кто-то уже есть. До окон эти твари не дотянутся — окна высоко. Разве только еще один такой же попрыгунчик объявится. Поэтому окна предлагаю заставить мебелью.

— И будем сидеть слепые и в темноте, — возразил я, тщетно пытаясь успокоиться.

— Лучше бы, конечно, заколотить, — кивнул Димка. — Но чем?

— Разломаем стол и лавку, — предложил я. — Можно пол разобрать. А гвоздей надёргаем. Только какой смысл всего этого? Просидеть взаперти месяц и сдохнуть тут от голода и жажды?

— Нам просто надо немного прийти в себя.

— Нет, — сказал я. — Нам нужно как можно скорей избавиться от этих гостей. Потому что завтра их может стать еще больше.

Димка закусил губу — это означало, что он размышляет.

— Может, ты и прав, — медленно проговорил он. — Может…

Мою правоту окончательно признали минут через десять. За это время мы успели наглядеться на прибывших гостей: они казались сообразительней своих городских сородичей и заметно шустрей. Они даже умели действовать совместно — я сам видел, как один обращенный пытался влезь на другого, чтобы заглянуть в разбитое окно. Он успел ухватиться за раму и повис на руках, неуклюже стараясь подтянуться. Но тут подоспел я с топориком.

— Зомби адаптируются, — сказал Димка, переходя от окна к окну. — Они то ли учатся, то ли вспоминают свой человеческий опыт. Смотрите: они оторвали ручку от двери. Они знают, что это вход и ломятся туда. Представьте, что сейчас творится в городах.

Мы не хотели ничего представлять — это было слишком страшно.

Много раз Димка прикладывал автомат к плечу, сквозь стекло целясь, но почти сразу опускал ствол. Он и Минтаю не позволял стрелять, и меня, ружье взявшего, одёргивал: патронов мало, берегите патроны, думайте, как можно одолеть тварей, не используя огнестрельное оружие.

У нас были ухваты и ножи, кочерга и два топора. В холодном чулане можно было найти молотки всяких размеров, тупые серпы, стамески и отвертки. На крытом дворе стояли косы, вилы, лопаты и грабли — но двор, скорей всего, нам уже не принадлежал.

— Сосчитали, сколько их? — спросил Димка.

— Десяток — точно, — ответил я.

— Не меньше дюжины, — сказал Минтай, в другое окно глядя.

— Мне показалось, что минимум — пятнадцать, — возразил нам Димка. — А нас трое.

— Пятеро, — отозвалась Катя, Димкину «Осу» подбирая.

— Шестеро, — едва слышно пискнула Таня.

Сейчас это — написанное на бумаге — выглядит героически. На самом деле никакой героики не было и в помине. Страх, разочарование, неуверенность, усталость — вот что мы испытывали. Мы тряслись, и наши голоса дрожали. А под окнами ходили жуткие твари, рвали запертую дверь, царапали стены, ворчали и стонали — неужели разговаривали на своем языке?

Если бы нам было куда бежать, если бы у нас была возможность бежать — мы убежали бы.

Но нам пришлось выйти на бой.

Хотя боем это можно было назвать с большой натяжкой.

В сенях, которые в этой местности почему-то все называли «мостом», мы устроили ловушку: сняли несколько половиц перед дверью, открывающейся на двор (горожане называли его сараем), прикрыли получившуюся яму натянутыми половиками, в потолок пару скоб забили, толстую веревку через них протянули, тяжеленный сундук, железом обитый, над скрытой ямой повесили, а к дверной ручке шпагат подвязали. Распределили роли: Оля дверь открывает и закрывает, Таня подругу подстраховывает; Минтай и Катя сундук на веревках держат, потом, когда нужно, сбрасывают и поднимают; я — забойщик, заплечных дел мастер; Димка — координатор и стрелок.

Проговорили всё несколько раз, попробовали — вроде бы, должно получиться, придумка-то хорошая. Димка щеколду на двери отодвинул, кованый крюк с петли снял, насторожил его, сам позицию занял, отмашку дал. Оля брошенный через петлю шпагат ослабила — дверь начала открываться в темноту, призывно скрипя старыми петлями.

Не знаю, что испытывали другие, а у меня сердце будто бы остановилось, да так и стояло минут пять, пока в проём первый гость не сунулся. Нас увидев, он неожиданно резво кинулся вперед, но сразу за порогом провалился в половики по самую грудь.

— Вали! — крикнул Димка, приклад «калаша» к щеке прижимая.

Свистнула на скобах отпущенная веревка, тяжеленный сундук рухнул вниз, смял зомби. Оля с Таней тут же захлопнули дверь — настороженный крюк от сильного удара упал в петлю. Я подскочил к дыре в полу, рубанул топором по пальцам, скребущим доски, ногой половик отбросил, чтоб не мешал. Тяжелый сундук, на скрипящей веревке качаясь, пополз вверх — Димка и Таня пыхтели. А я, убедившись, что помятый зомби подниматься не спешит, воткнул топор в стену и взял сделанное из кочерги копье…

Со вторым и третьим зомби мы расправились примерно так же. И сначала всё шло неплохо, но потом схема дала сбой — упавший крючок не попал в петлю, и Оле с Таней пришлось на веревке держать рвущуюся дверь, пока я пытался пробить тяжеленным копьем голову зомби, вылезающего из дыры в полу.

Мы все же справились, но дальше было еще хуже: в дверь вломилась сразу пара обращенных, сундук развалился, их не задев, я поскользнулся в крови, а в оставленной без присмотра комнате рухнул шкаф, которым мы задвинули разбитое окно, — кто-то забрался в дом…

Не уверен, что надо здесь сейчас расписывать все подробности нашего боя.

Скажу только, что пришлось нам несладко. Зомби рвались к нам из дома и с улицы — они выломали дверь крыльца и пытались пробиться в сени. А вход со двора и вовсе оказался вдруг открыт, когда на низкой дубовой двери из-за постоянного хлопанья развалилась верхняя петля.

Мы уже все взялись за оружие. Нас спасала лишь теснота — зомби не могли нас окружить или атаковать сходу, они валились в яму, потом, выкарабкавшись из нее, запинались о разбитый сундук, молочные фляги, тазы, опрокинутую этажерку, перевернутый столик, путались в кольцах проволоки и распустившейся бухте шпагата — всё это мы успели вытащить из чулана; в этот чулан мы, в конце-концов, и отступили.

Главной проблемой оказалась удивительная живучесть обращенных. Один зомби, например, получив заряд картечи в лицо, так и бродил, на стены натыкаясь, спотыкаясь и падая, пока я не перебил ему ногу в колене и не срубил то немногое, что осталось от его головы.

Кровищи было — как киселя на полу квартиры в мультике про Бобика и Барбоса. Запах стоял такой, что непривычный человек, наверное, в обморок сразу бы грохнулся. Но нам было не до обмороков. На нас какой-то кураж нашел, безумие. Я даже не осознавал, что делаю — скакал среди разваленного барахла, скользил по слизи и крови, сёк, бил, отталкивал. Рядом прыгал Минтай с совершенно дикими глазами. Он то штыковой лопатой тыкал в зомбячьи пасти, то колуном размахивал. Димка единственный из нас сохранял относительное спокойствие и рассудительность. Он стоял за небольшим чурбачком и следил за сечей. Иногда он брался за «калаш», но чаще в его руках было ружье. Стрелял он нечасто — раз семь, наверное, за весь бой. Патроны берег — на крайний случай. Выстрелы нас глушили — мы даже воздух начинали ртами хватать, как вытащенные на берег рыбы. Да и зомби этот грохот, кажется, не нравился — они замирали, и тут уж мы с Минтаем, опомнившись, брались за дело: опрокидывали ближайшее чудище, в считанные секунды калечили его, четвертовали…

Мне и раньше доводилось потрошить и разделывать туши. Но то, чем мы занимались тогда, было сто крат отвратительней. Меня до сих пор мутит, когда я вспоминаю тот бой.

В какой-то момент мы вдруг поняли, что полностью блокированы в еще более тесном и тёмном чулане. Зомби лезли в узкую дверь, грозя обрушить хлипкую дощатую стенку чулана, мы отчаянно отбивались, понимая, что отступать уже некуда. У крохотного окошка сидела едва живая Таня. Оля и Катя крепкими ухватами сдерживали рвущихся в чулан обращенных, отпихивали их. Мы с Минтаем, изнемогая, рубили зомби по головам и конечностям. И только Димка, спокойный, стоял, прижавшись к левой стене, и целился в дверной проем.

Целился — но не стрелял.

Мы едва не побили его, когда всё кончилось. А он, видя наше возмущение, объяснил, что ситуация была у него под контролем.

— Вы справлялись и без меня, — говорил Димка, пересчитывая сбереженные патроны. — С чего бы мне вмешиваться? Ну, начал бы я стрелять. А кто мог точно мне сказать, сколько еще зомби оставалось на улице? Кто?! Вдруг да и не хватило бы пули на последнего — когда он кому-нибудь из вас в горло почти уже вцепился бы… Нет, я всё правильно сделал…

Димка был прав.

После того, как мы смогли выбраться из чулана, нам пришлось еще несколько часов заниматься зачисткой — и тут огнестрельное оружие очень нам пригодилось. Без него, пожалуй, мы просто не решились бы выйти из дома.

Только под вечер, закопав расчлененные трупы обращенных, помывшись и худо-бедно вычистив избу, мы смогли немного перевести дух.

— Завтра надо будет осмотреть окрестности, — сказал Димка за поздним ужином. — Каждый куст проверим, каждую ямку. Сразу с утра и начнем.

Но нашим планам сбыться было не суждено.

Утром к нашему дому подоспел новый отряд зомби, возглавляемый парой ободранных и удивительно проворных мангусов…

Наверное, мне пора остановиться.

И пора вернуться в своих воспоминаниях к тому майскому дню, когда мы втроем возвращались из первого (после зимнего перерыва) похода в соседнее Николкино, где зимовали наши машины.

Но прежде я хочу сделать небольшую оговорку.

Я не ставлю своей целью напугать вас — читающих этот текст (я даже не могу быть уверен, что его кто-нибудь прочитает). Я не стараюсь нагонять ужас и нагнетать саспенс, не пытаюсь вызвать у вас отвращение натуралистичными описаниями разных мерзостей (а их было много). Я просто пересказываю события — так, как умею. Так, как у меня получается.

И если вы хотите лучше понять наши чувства — сделайте сейчас небольшую паузу, отложите этот текст, закройте глаза. И попробуйте представить себя на нашем месте…

Слова Димки и мои последующие воспоминания сделали свое дело — к дому мы подходили осторожно, несмотря на дымящую трубу и полную тишину вокруг. Оля догнала нас и шагала рядом — между мной и Димкой, причем, ближе ко мне. Я поглядывал на нее, косился на Димку и гадал, какие проблемы могут быть в отношениях этой пары — вроде бы, сильно они не ругались, претензий друг к другу не высказывали. А утаить что-то в той тесноте, среди которой мы прожили зиму, вряд ли было возможно.

Если у них какие-то трудности — почему я раньше этого не замечал?..

Мы обошли дом кругом, сломанной хворостиной постучали в высокое окно. Колыхнулась занавеска — нас заметили. Минут через пять на входной двери лязгнула отодвигаемая изнутри щеколда.

— Что так долго? — недовольно спросил Димка у открывшей дверь Кати.

— Миша чемодан перепрятывает, — ответила моя бывшая девушка и выразительно постучала указательным пальцем себя по лбу. — Боится, что вы приведете кого-нибудь.

— Не зря боится! — громко — на весь дом — крикнул в открытую дверь Димка. — Нашли мы там одного! Точно он за Минтаевыми деньгами сюда шел! Совсем немного не добрался — вороны его заклевали…

— Новую тварь встретили, — пояснил я, видя недоумение Кати. — Дохлую. Димка её гулем назвал. А что у вас — тихо?

— Вроде бы. Дела делаем. Иголки принесли?

— Принесли, — негромко сказала Оля.

— Ну, хорошо…

Мы, оббив ноги от грязи, вошли на глухое крыльцо, которое мои приятели по-городскому называли прихожей. Разулись, дверь за собой закрыли, заперли на два засова и крюк — это давно уже стало обязательной привычкой. Только потом проследовали в тёмные тесные сени — то есть, на мост…

Я давно замечал, что в любой деревенской избе, сколь бы большой она ни была, места для проживания совсем немного. Особенно это заметно зимой, когда печь отапливает одну комнату с кухонкой, а все остальные помещения — чуланы и горницы — стоят холодные. Наш дом исключением не был — если летом у каждой пары и каждого свободного человека был свой отдельный закуток, то с наступлением холодов нам всем пришлось скучиться в единственной комнате. Мы отгораживались друг от друга занавесками — простынями и покрывалами, но прок от них был невелик: я всё равно слышал ночью, как, хихикая, возятся на полу Минтай и Катя, как пыхтят и постанывают за печкой Димка и Оля.

Я ненавидел их в эти ночи…

— Вернулись? — Минтай встретил нас напряженной ухмылкой. У него всегда была такая рожа, когда он перепрятывал свой чемодан.

— Ага, — отозвался Димка, вешая одежду около теплой печи. — Где деньги? На полатях?

По вытянувшемуся лицу Минтая я понял, что Димка угадал.

— Не от вас прячу, — тут же, оправдываясь, забубнил Минтай. — Боялся, что приведете кого-нибудь.

— Ну да, конечно. Пожрать есть чего?

— Найдем…

Сев за стол и не дожидаясь, пока поспеет еда, доложили результаты проведенной разведки — машины на ходу, бензин есть, дорога проходима, обращенных, кроме дохлого гуля, не замечено.

— Пора собираться в город, — подвел итог Димка, хлопнув ладонью по столешнице. — Ну или хотя бы в Холмянское. Думается мне, что все зомби повымерзли.

— Сначала необходимо проработать план, — сказал я. — Надо точно решить, куда ехать, на что смотреть и что брать.

— На месте разберемся.

— Нет, так не пойдет…

Катя принесла поесть: картошка в чугунке — каждому по одной, витаминная похлебка из щавеля, листьев одуванчика и крапивы, лепешки с рогозом.

— Ну и гадость, — поморщился Димка. — Вот метнемся в город, наберем консервов, я водку обязательно найду. Устроим пир, нажремся в хлам! — Он мечтательно закатил глаза.

— А я чипсы хочу, — сказала Оля. — Любые. Но лучше со вкусом краба.

— Найдем тебе краба, — пообещал Димка.

— Или паприку… Их мама моя очень любила…

Меня аж передернуло от этих тихих слов. Да и остальных проняло. Умолкли все, понурились. Димка было приобнял Олю, но она стряхнула его руку и отодвинулась. Глаза у нее были мокрые, и губа дрожала. Еще пара секунд, и она, наверное, разрыдалась бы.

Но тут со двора вернулась Таня…

Неужели я еще ни слова не написал про нашу серую мышку Таню?

Кажется, да…

Она выздоровела, когда мы уже не надеялись на это — очень уж долго и страшно она болела.

Всё лето Таня оправлялась после болезни. Мы не брали её в рейды, оставляли на хозяйстве и как-то не задумывались, что в пустом доме ей одной было, наверное, страшней, чем нам среди полчищ зомби.

Но она ни разу ни на что не пожаловалась.

Иногда мне даже казалось, что она и не человек вовсе, а имитация человека, робот, андроид — этакий Бишоп из фильма «Чужой», только женского пола.

Наверное, из нас получилась бы идеальная пара — для тех целей, которые я сейчас перед собой ставлю.

Только вот раньше я об этом как-то не думал.

— Вернулись? — сказала Таня, поставив на лавку у входа ведро с козьим молоком. Надой был невелик — но месяц тому назад козы не доились вовсе. — Я слышала, как вы шумели, только проверять не пошла… Кому свеженького?

Молоко было плохое, с неприятным сильным запахом, но отказываться никто не стал.

Таня поманила за собой Олю, подержала её за локоть, шепнула что-то на ухо. Вместе они сходили за перегородку на кухню, принесли эмалированные кружки, нацедили в них молока через марлю.

— Помоги, — Таня тронула меня за плечо.

— Что?

— Пойдем.

Она увела меня на кухню, попросила поставить в печь большой чугун с водой. Когда я взялся за ухват, подалась ко мне близко, шепнула:

— Оля с тобой поговорить хочет.

— О чем?

— Узнаешь. Вечером, как стемнеет, пойди погуляй.

— Ладно.

— И дров подкинь, — уже нормальным голосом сказала Таня. — Вода нагреется, помоетесь. Клещей-то не набрали?

— Не осматривались еще, — ответил я.

— Ну и нечего тянуть…

В комнате стало тихо — все прислушивались к нашему разговору. Клещей не боялся только я один.

«Иди» — показала глазами Таня. Она, делая занятой вид, забренчала утварью, и я, смущенный и немного растерянный, вернулся к столу. Ни на Олю, ни на Димку смотреть я не смел.

Минтай, подозрительно меня оглядев, встал, подошел к комоду, где стоял патефон. Поднял крышку, осторожно провернул ручку.

«Много песен слыхал на родной стороне, — под аккомпанемент хрипов и пощелкиваний зазвучал искаженный, но всё еще могучий голос Шаляпина — будто через сотню лет к нам пробился. — Не про радость — про горе в них пели…»

У меня, как обычно, мурашки по спине побежали.

— Добудем в городе батарейки, реанимируем магнитолу, — сказал Димка. — Эфир послушаем.

Таня цыкнула на него.

«…Но из песен всех тех в память врезалась мне эта песня рабочей артели…»

Я взял кружку, одним глотком (чтобы не чувствовать отвратительного запаха) допил молоко. И поперхнулся — потому что на кухне закричала Таня.

— Волки!

«…Эй, дубинушка, ухнем!..»

Все вскочили.

— Волки! — В Танином крике не было страха. Она просто нас предупреждала.

Мы, толкаясь, кинулись на кухню. Таня смотрела в окно, тыкала в стекло пальцем:

— Там волки… Волки там были…

Она ошиблась. Это были не волки.

10. Год первый. Июнь. Откровения

Я мог всё изменить.

У меня была такая возможность. Прояви я чуть больше жесткости, окажись я более настойчив в отстаивании своей точки зрения — и всё могло бы пойти не так, как оно пошло.

Понимание этого мучает меня до сих пор.

Мы не должны были брать девчонок с собой.

Нам нужно было провести полноценную разведку. И только после этого, зная о возможных опасностях, оценив риски, можно было попробовать сунуться в город.

Но очень уж долгая и трудная была зима.

И слишком тихая.

Мы все так от нее устали…

Это были не волки.

Тощая и серая от грязи сука пряталась в кустах терновника. Припав к земле, она скребла её передними лапами, помахивала облезлым хвостом и едва слышно потявкивала. Чувствовалось — её влечет к нам, но она страшно нас боится.

— Жучка, — звал Димка собаку, цокая языком и хлопая себя по бедру. — Машка, Найда, Жулька!

Она отползала на метр, если мы пытались приблизиться на полметра. Поэтому мы стояли.

— Откуда она здесь взялась? — спросила Катя.

— Может, из деревни какой, — предположил Минтай.

— Давайте покормим её, — сказала Оля.

Димка тут же фыркнул:

— Еще чего! Может, это она нас покормит?.. — Он повернулся ко мне. — Брюс, метнись за ружьем, пока она не сбежала!

Оля вздрогнула и испуганно на меня посмотрела.

— Ты с ума сошел, — медленно, будто бы размышляя, проговорил я. — Она же, наверное, вся в паразитах. Да и что ты с нее возьмешь? Кожа да кости!

— Она кормящая, — заметила Таня. — У нее щенки где-то.

Собака приподнялась и, кажется, приготовилась к бегству — она словно поняла намерение Димки. Она и следила теперь только за ним. Честно скажу — когда я в её глаза посмотрел, у меня мурашки по спине побежали, и волосы на загривке зашевелились.

— Мы её покормим, — решил я. — Оль, принеси что-нибудь.

— Хорошо. Я сейчас.

— А ты не трогай собаку, ладно? — сказал я Димке.

— Ты прав. — Он ухмыльнулся. — Щенки могут быть пожирнее.

— Спасибо, — тихо шепнула Оля. Она легко тронула мое запястье кончиками пальцев. И меня как током дернуло.

Димка, хмурясь, посмотрел на нас. Заподозрил что-то?

— Не трогай, — повторил я только для того, чтобы не молчать…

Из дома Оля принесла миску с какой-то баландой. Димка заглянул в нее и аж побелел:

— Ты с ума сошла?!

В теплой воде плавали куски лепешки, желтоватый говяжий жир и волокна мяса — Оля открыла банку тушенки.

— Самим жрать нечего, — Димка шипел, как кипящий чайник. — Отдай, я сам это слопаю!

— А я туда плюнула, — сказала Оля.

— Чего?!

— Ну, я слышала, будто бы так делают, когда хотят собаку приручить.

Оля поставила миску на землю, потянула меня и Димку назад.

— Ешь, Жучка… Ешь…

Мы отступили к избе. Собака следила, как мы пятимся, подозревая, наверное, какую-то подлую хитрость с нашей стороны. Еду она уже чуяла — я видел паутинки слюны, стекающей с её морды. Но на миску Жучка обратила внимание, только когда мы остановились около крыльца — на достаточном удалении.

Сука поднялась (теперь и я заметил её отвисшие сосцы). Медленно, то на миску глядя, то на нас, она двинулась к предложенному угощению. Она прядала острыми ушами, замирала, озиралась, к земле пласталась.

Мы терпеливо ждали.

К миске собака добиралась так долго, что мне захотелось крикнуть «ура!», когда она наконец-то сунула морду в похлебку и зачавкала, по-поросячьи пуская пузыри.

Всё баланду наша гостья выхлебала за полминуты, миску вылизала до блеска. А потом так припустила в сторону леса, что мы только рты пооткрывали.

— Вот, зараза, — сказал Димка. — Приручили, называется… Зря тушенку перевели!

— Плевать надо было больше, — сказала Катя.

Минтай истерически хохотнул. Я посмотрел на него — он, кажется, был напуган. Это показалось мне странным, и я даже хотел спросить у Минтая, какое привидение он увидел — или, может, собаку Баскервилей?

Но я промолчал.

А уже дома, когда Минтай полез на печь за своим чемоданом, я догадался, что его так напугало.

У этой собаки могли быть хозяева.

Вот их-то Минтай и боялся.

Вечером за ужином развеселившийся Димка принялся подначивать Минтая.

— Слушай, Юрьич, а когда ты нам «дипломат» свой покажешь? Открой, а? Продемонстрируй содержимое. Может у тебя там и не деньги? Может, ты от нас тайну какую скрываешь? Нехорошо, а?..

Вообще-то, тема чемодана с наличностью была у нас под негласным запретом — очень уж странно реагировал Минтай на любые намеки, касающиеся его «дипломата». Но после прогулки на свежем воздухе, после разговоров о скорой вылазке в город Димку несло:

— Слушай, а может ты шпион вражеский? Диверсант! И это благодаря тебе всё наше население в зомби превратилось? А себя ты как-то обезопасил — поэтому не обратился, ну и мы с тобой заодно… А?! Всё одно к одному получается! И не потому ли ты веришь, что заграница нам поможет? И деньги свои бережешь…

Встревоженная Катя всячески сигнализировала, чтобы Димка заткнулся. Минтай сидел бледный и угрюмо ухмылялся, стол вилкой ковырял.

— Ну чего молчишь? — наседал Димка. — Покажи, что там у тебя в чемодане?

— Деньги, — ответил Минтай.

— Ну врешь же!

— Там деньги. Моё выпускное пособие. Я его заработал. Треть в баксах, треть в евро, треть в рублях. Еще вопросы есть?

У Минтая дергался глаз. Это был плохой признак.

— Хватит вам, — сказал я. — Брэк. Брэк!

— Да я что? Я ничего! — Димка повернулся ко мне. — Я просто не понимаю его привязанности к этим бумажкам. Может, он знает больше нашего? А, Юрьич? Знаешь ли ты, дорогой друг, что-нибудь этакое, чего мы не знаем?

— Заткнись, — сказал Минтай.

— Ребята, перестаньте, — подала голос Катя. Она встала, засуетилась, начала торопливо посуду собирать. Я свою тарелку ей не отдал — не доел еще. Еда для нас стала главным удовольствием, и мы старались подольше его растянуть.

— Разведи их, — шепнула мне Катя, горячей грудью к моему плечу прижавшись.

Я и сам понимал, что разговор этот надо прекращать. Только драки нам не хватало! Но Минтай на удивление спокойно держался, так что я предпочел не вмешиваться, дабы не подливать масла в огонь. Расчет мой оказался верным — вскоре Димке наскучила его забава, и он опять заговорил о скорой вылазке в город и о своих ожиданиях.

В избе было жарко — как всегда под вечер.

Таня уже возилась в своем углу, отгороженном занавеской, — ко сну, что ли, готовилась, хотя, вроде бы, рано еще было. Катя гремела посудой на кухне — была её очередь дежурить. В комнате уже стемнело, и мы сидели впотьмах — берегли последние свечные огарки и остатки соляры, залитой в керосиновую лампу. Я видел, как посматривает на меня Оля, и понимал, чего она ждет.

— Пойду, подышу воздухом, — сказал я и неловко выбрался из-за стола.

— Я с тобой, — тут же поднялся Димка.

Протестовать было бы глупо.

Мы, отперев все двери, вышли на свежий воздух, встали около столбика, оставшегося от давным-давно сгнившего забора. Я смотрел в сторону леса и реки — там было уже совсем черно. Димка повернулся лицом к кровавому западу — должно быть, планировал скорую вылазку в город.

Я так и не понял, зачем он решил составить мне компанию. Мы даже парой слов не перекинулись.

А потом появилась Катя.

— Не поднимайте больше эту тему, — сказала она, поглядывая на окна.

— Какую? — спросили мы с Димкой одновременно.

— Про чемодан. Вы не понимаете, как сильно это задевает Мишу. Вы не знаете… — Она осеклась.

— Ну, расскажи нам тогда, — сказал Димка. — Объясни дуракам.

— Да я и сама всего не знаю…

Я едва сдерживался, чтобы не накричать на этих двоих, чтобы не погнать их прочь. Я ждал встречи с Олей; она хотела о чем-то со мной поговорить, возможно даже попросить о помощи — а тут эта парочка… Что им не сиделось дома?

— Пойду погуляю вокруг, — пробурчал я.

— Постойте, — тихо сказала Катя. — Послушайте. Эти деньги сводят Мишу с ума.

— Откуда у него ум? — фыркнул Димка.

— Я не шучу! — Катя возвысила голос, но испугалась, взглянула на окна и опять зашептала:

— Он украл их. Какие-то махинации с закупками через министерство обороны — я не знаю подробностей. Чемодан — это только малая часть. Основные деньги — то ли миллионы, то ли миллиарды — остались на счетах. Миша мог бы их вытащить. И он боится, что за ним придут — или те, у кого он украл деньги, или те, кому он помогал их украсть.

— Какие, к дьяволу, деньги? Мир рухнул в тартарары вместе с банками и счетами!

— Миша в этом не уверен. Он уже не может адекватно воспринимать реальность. Иногда ему кажется, что всё это устроено только лишь ради тех денег. Он пугает меня. И мне его очень жалко. Почти каждую ночь ему снятся кошмары. Поэтому я и говорю — хватит над ним издеваться! Оставьте в покое его чемодан!

— Ладно, ладно. — Димка поднял руки. — Мы всё поняли: Минтай псих. Еще немного, и он окончательно съедет с катушек. Спасибо, что предупредила. Теперь я должен как-то забрать у него пистолет.

— Забери, — согласилась Катя. — Если однажды ему почудится, что за его «дипломатом» кто-то пришел… — Она покачала головой. — Его нужно лечить, пока он не свихнулся.

— Или же его надо убедить, что за этими деньгами никто и никогда не придет, — сказал Димка.

— Я пробовала.

— И что?

— Он решил, будто я охочусь за его чемоданом, и едва меня не задушил. Прямо там — на нашей лежанке за печью. Вы, небось, решили, что мы забавляемся… Ага, как же… Я вырвалась и убежала на улицу. Он заснул, а на утро уже ничего не помнил. Совсем ничего!

— Почему ты раньше не говорила нам про это?

— Я боялась.

— Чего?

— Что вы его прогоните… В остальном-то он нормальный! Только этот проклятый чемодан сводит его с ума.

— Да у меня еще тогда сомнения в его нормальности появились, когда он обманом нас в свой дом заманил.

В окне что-то мелькнуло, и Катя заторопилась:

— Забудьте вы об этом чемодане, ладно? Не надо Мишу лишний раз нервировать.

Димка пожал плечами:

— Ну, хорошо. Но и к тебе будет условие.

— Какое?

— Больше никаких секретов!

— Я постараюсь…

Катя ушла, сильно сутулясь, кутаясь в серую шаль и зелёное плюшевое пальто. Димка поворчал себе под нос, харкнул далеко и смачно.

— Пошли-ка домой, дорогой друг. Спать скоро.

Я помотал головой:

— Нет. Постою еще.

— Ну, как знаешь…

Стоять мне пришлось почти полчаса — я, хоть и был тепло одет, но успел замерзнуть. Тем не менее, возвращаться в дом не было никакого желания.

— Меня ждешь?

Тихо подошедшую Олю я не заметил — загляделся на закат. Должно быть, вышла она через двор, иначе бы я услышал скрип двери.

— Больше никогда так не делай, — сердито сказал я, прикрывая ладонью бухающее сердце. — Я и ударить мог.

— Извини…

Мы постояли рядом, не глядя друг на друга.

— Таня сказала, ты поговорить хочешь о чем-то, — начал я.

— Посоветоваться хочу, — робко сказала Оля и опять замолчала.

— Ну?

— Нет… — Она вдруг повернулась. — Зря… Не надо было мне…

Я поймал её за локоть:

— Что случилось?

Она вырвалась:

— Давай забудем.

— Нет. Говори! В Димке дело, да? Он обижает тебя? Запугивает? Рассказывай!

Я так на нее наседал, что она, кажется, испугалась. Пришлось сбавить обороты. Я начал упрашивать, а не требовать. Я говорил, что переживаю за нее. Я почти даже признался Оле, что она всегда была мне очень симпатична.

— Я хочу уйти, — сказала вдруг она.

— Куда? — не понял я.

— От вас. От всех вас. Уйти домой. Там мое место. Я маму вижу. И папу. И Сережу. Они снятся мне. Зовут. Говорят, что я их бросила.

— Постой… — Теперь уже я испугался. — Погоди… Это же просто сны!

— Это не просто сны. — Она тряхнула головой. — Это отражение моих мыслей…

Помню, я пытался что-то ей доказать — совсем неискренне и неубедительно. Что именно я говорил — вот этого я сейчас вспомнить не могу. А потом она произнесла то, чего я так от нее ждал:

— Я хочу расстаться с Димой. Он действительно — Демон. И я сделала большую ошибку, когда начала с ним встречаться.

— Он тебя как-то обижает?

— Нет. Всё гораздо хуже. Он меня не любит. Он никогда меня не любил…

Мы ушли от дома, чтобы нас никто не мог подслушать. Мы гуляли возле переполненного пруда, месили грязь сапогами. Уже было темно, и слабо светились окна оставленной нами избы. Я держал Олю за руку и почему-то вспоминал свои подростковые деревенские влюбленности.

— Для Димки я всего лишь привлекательная человеческая самка, — говорила Оля. — Он уже определил мне роль — я должна производить детей, возрождать человечество. Скоро он заведет речь о полигамии. Об узаконенном свингерстве. Со мной он уже об этом говорит. Наши дети должны получить разнообразные наборы генов — это его план размножения. И умом я понимаю, что он, наверное, прав. Но я не хочу жить в таких условиях. Не могу. А рано или поздно именно так всё и будет. Или даже еще хуже. Поэтому я хочу уйти. Сейчас. Я хочу всё прекратить…

Я вспоминал свои свидания, одно из которых проходило около этого же пруда. Тогда тоже была весна, только чуть более поздняя, — лягушки надрывались так, что заглушали гул работающего на ферме доильного компрессора. Девушку звали Анджела, я так же держал её за руку, и она так же делилась со мной своими переживаниями и проблемами…

— Я не могу позволить тебе уйти, — сказал я. — Но мы попробуем что-нибудь придумать.

Оля порывисто прижалась ко мне:

— Ты всегда хорошо ко мне относился.

Я криво улыбнулся.

Она привстала на цыпочки и чмокнула меня в щеку.

— Ты обязательно что-нибудь придумаешь, я знаю. Я верю!

— Идем домой? — спросил я.

— Да… Нет, постой!

— Что?

Она замялась, будто не зная, с чего начать. Наверное, не хотела меня обидеть.

— Дима говорит, что ты только мешаешь.

— В смысле?

— Он называет тебя земляным червяком. Говорит, ты только и способен, что в земле копаться. Он всех настроил против тебя. И они уже обо всем договорились — через два дня мы уедем в город.

— Что?!

— За пару часов до рассвета мы тихо уйдем из дома. А ты останешься здесь. Один. Когда ты проснешься, мы уже будем в Николкине заводить машины.

— Но это же… Это же предательство!

— Да. Наверное. Но все хотят в город. Все, кроме тебя.

— И ты?

— И я.

— И Таня?

— И она тоже.

— И что мне теперь делать?

— Не знаю. Но ты обязательно что-нибудь придумаешь. Правда?

— Я не знаю…

Мы вернулись в дом вместе. Мы ждали вопросов, но, кажется, никто ничего не заподозрил. Даже Димка не стал спрашивать, где мы пропадали так долго, и чем занимались. Он только внимательно посмотрел на меня, и мне стоило больших усилий выдержать его взгляд и не сострить что-нибудь про «земляного червяка».

Разувшись и раздевшись, я прошел на кухню, погрелся у печи, умылся, выпил ковш воды и стал собираться ко сну. Остальные тоже готовились к ночи: перетряхивали постельное белье, взбивали матрасы, разворачивали свои самодельные ширмы и завеси. Пространство избы мы поделили на четыре личных закутка: Димка и Оля обитали в запечном углу, Минтай и Катя отгородили себе место около бокового окна, Таня спала на сундуке возле кухонной перегородки, а мне достался угол недалеко от входа. Центр комнаты был общий — здесь стоял большой стол. Кухонку тоже никто не занимал — слишком беспокойное было место; дежурные вставали на час раньше остальных, разводили огонь в печи, грели воду, готовили завтрак. Спать мы всегда ложились с наступлением темноты, не глядя на часы. Разве только осенью, когда еще был приличный запас свечей и батареек для светодиодных фонариков, мы позволяли себе пополуночничать.

Но такая роскошь скоро стала нам недоступной…

На кухне я сидел довольно долго, ждал, пока все улягутся. Потом затеплил лучинку и с ней прошел в свой угол. Устроив горящую щепку в проволочном светце, задернул занавеску, проверил, как обычно, на месте ли оружие: топор, нож и сделанная из лопаты секира. Пожелал в темноту:

— Спокойной ночи.

Прозвучало это как издёвка. Еще бы — мы давно отучились желать друг другу спокойной ночи.

Лучина догорела, уронив в таз с водой последний уголек. Невелик от нее прок — всего-то минута неяркого трескучего света. И как ими в старые времена избы освещали? Может, пропитывали лучины жиром, чтоб горели ровней и дольше?

Я залез под одеяло. Кроватью мне служила широкая лавка с матрасом, набитым сеном.

— Спокойной ночи, — шепнул я себе.

Кажется, уже тогда у меня стала появляться эта дурацкая привычка — говорить с собой.

Я зевнул и закрыл глаза.

Не спалось.

Я даже не задремал ни на минуту.

Лежал, пялился то в занавеску, отгораживающую мой угол, то в стену, то в потолок — всё было одинаково незримое, утонувшее в похожей на мазут душной темноте. Разве только стену я мог чувствовать — по отражающемуся дыханию.

Я всё думал о нашем разговоре с Олей.

О Димке, который, как выяснилось, за глаза называл меня «земляным червяком».

Об остальных, кто согласился отправиться в город втайне от меня.

Я слушал их дыхание. Их покашливания. Сопения. Храпы. Хрипы.

И недоумевал искренне: неужели я так оторвался от своих бывших друзей, так от них отдалился, что сейчас они все готовы бросить меня здесь? Одного!

Мне было о чем подумать…

А ближе к утру я услышал еще кое-что, для моих ушей не предназначенное.

В углу, где спали Минтай и Катя, вдруг какая-то тревожная тишина возникла. Потом — возня. И осторожные шепотки, такие тихие, что я угадывал смысл сказанного по шипящим и свистящим звукам.

— Что?.. Что? Плохо, да? Может, воды?

— Не нужно.

— Совсем худо?

— Как всегда.

— Я с тобой… Здесь…

— Да… Спасибо…

Долгая пауза. Покашливание.

— Может, скажем всем?

— Еще чего.

— А что такого? Надо всем сказать. Пусть знают.

— Слишком рано.

— Самый раз.

— Нет… И хватит уже… Тс-с.

— Что?

— Тихо… Нет, показалось… Спи.

— И ты спи.

— Хорошо… Сплю…

Они действительно заснули.

А я так и лежал до утра, в темноту глаза пуча, свешенной рукой отточенную кромку лопаты трогая, гадая, что это за разговор был, размышляя, что мне теперь делать.

Уж рассвет скупо забрезжил, налетевшие к дому соловьи песни свои завели, единственный наш петух на дворе голос пробовать стал — а я всё думал и думал — до полного отупения.

Утро началось звоном: дежурные отправились кто за водой на ключ, кто за свежим молоком на двор. Но я встал раньше них, и даже успел по-тихому развести в печи огонь. Глядя в окошко, я попивал горячий травяной чай и слушал, как просыпается наше маленькое сообщество. Меня никто не трогал, не тревожил. Понятное дело: я был «земляной червяк»; они были — сталкеры.

Но завтракали мы всё же за одним столом.

— Вот что, — сказал я, нагло выбирая себе самую большую оладью, сляпанную из размятых картофельных очисток, разваренной крупы и трав с кореньями. — Не знаю, как вам, а мне страсть как хочется шпрот и корнишонов из банки. Предлагаю не тратить время зря: сегодня соберемся, подготовимся, а завтра отправимся в город.

Димка аж поперхнулся:

— Чего?

— Хватит, говорю, отсиживаться тут. Пора проверить, что в большом мире делается.

— Но ты же, вроде… — Минтай неопределенно поводил в воздухе вилкой.

— Переосмыслил, — уверенно ответил я. — Ночью шпроты снились. И корнишоны.

— Нет, — помотал головой Димка. — У нас же планы были… Нельзя так сразу…

— Какие планы?

— Ну… Подождать, вроде бы, хотели. Обмозговать всё. Ты же сам нас и подбивал!

— Да чего там обмозговывать? Машины на ходу, дорога просохла. До асфальта доберемся, а там махнем на Озерный — делов-то на полдня.

Димка и Минтай переглянулись. Катя словно бы смутилась чего-то.

— Ну? — продолжал напирать я. — Решайтесь! В принципе, я и один могу махнуть — на разведку. Осмотрюсь, еды приличной добуду, может, бензина солью где-нибудь. А вы тут подождете…

Я испытывал ни с чем не сравнимое удовольствие, глядя в эти растерянные лица. Даже Оля была озадачена, не понимая, видимо, какую игру я затеял.

— Нет… — неуверенно сказал Димка. — Один не езди… Вместе давай…

— Завтра?

— Не успеем же собраться.

— Поторопимся.

— Давай хоть через два дня. Если не передумаешь.

— Два дня? — Я сделал вид, что задумался. — Не. Лучше завтра. Вдруг погода испортится?

— Ну не успеем же! — почти заорал Димка.

— А чего успевать? Оружие возьмем, попить прихватим, а жратву на трассе или уже в Озерном найдем.

В тот момент я чувствовал себя этаким шахматным стратегом, сделавшим совершенно неожиданный для противника ход — и даже не ход, а трюк. Я торжествовал. Мне казалось, что я перехватил инициативу.

Дурак! Я изменил себе. Я сделал всё, как хотел Димка, и даже не заметил этого.

Они всё же выторговали у меня еще один день, и я был страшно этим доволен. Но мешкать мы не стали и сразу же начали собираться под моим и Димкиным руководством: проверили и приготовили оружие, отточили клинки, наломали веников для коз, протрясли рюкзаки, достали с чердака «боевые костюмы». Собравшись за обеденным столом, обсудили план действий: куда едем, в каком порядке, кто за что будет отвечать — ничего нового придумывать не стали, действовать договорились по старой схеме. Потребовалось только учесть, что нас в этом рейде будет на одного человека больше, — Таня очень просила взять её с собой.

Весело и бурно прошло вечернее совещание — на нем мы начали составлять список вещей, которые надо будет добыть в первую очередь.

Вообще, настроение у всех заметно поднялось. И работу делали охотно — не то, что раньше.

Не забыли мы подготовиться и к обороне. Хоть Димка и утверждал уверенно, что обращенные за зиму повымерли, но рассчитывать на это мы не могли. Не было еще такого случая, чтобы зомби и другие твари не пришли в деревню по нашим следам. Каждый раз после возвращения нам приходилось разбираться с настигшими нас отрядами обращенных.

Мы укрепили ставни, прибили к окнам изнутри решетки и сетки, проверили запоры и сами двери. Запас воды сделали, чтобы хватило, если осада затянется. Подступы к дому шпагатом перекрыли, на него брякающие банки повесили. Ловчие петли из проволоки поставили. Открыли ямы-ловушки, обновили их, углубили и почистили, под хворостом и лапником их спрятали, да так хитро, чтобы ступивший падал вниз, а легкий настил смыкался над ним почти такой же, как был.

Устали, конечно. Я и сам при всех признал, что был не прав, и за день мы не справились бы. И два-то дня, как оказалось, маловато было. Тем не менее, планов менять мы не стали, напряглись — и сдюжили. На радостях и предвкушая скорую поживу, устроили вечерний пир: открыли почти все консервы, картошки наварили, лепешек напекли из чистой муки, малиновое варенье достали. Меня от такой расточительности аж мутило. Но я продолжал играть свою роль, шутил и улыбался.

Спать разошлись примерно в полночь, когда все свечи выгорели, а в керосиновой лампе кончилась последняя солярка. Уже лежа в постелях, долго разговаривали, воодушевленно обсуждали выезд.

Я думал, что опять не засну.

Но я вырубился, когда пытался сквозь тьму доказать что-то Димке: говорил-говорил и — вдруг! — как умер.

Старый механический будильник «Слава» разбудил нас за час до рассвета.

Вещи были собраны с вечера, и нам оставалось только экипироваться. Но прежде пришлось сделать еще несколько дел: выдоить коз, устроить им запас воды и еды, открыть лаз для куриц, закрыть наглухо дом…

Мы спешили, рассчитывая двинуться в путь до зари.

Мы бы и успели, если бы не наша старая знакомая. Она объявилась, когда Димка запирал последнюю дверь, а я обходил дом, проверяя, не упустили ли мы чего.

— Ой, Жучка, — сказала Оля и, присев на корточки, зачмокала, подманивая собаку.

— Понравились консервы, — буркнул Димка. — Опять за ними пришла.

Он ошибся…

Приветливо помахав хвостом, Жучка несмело тявкнула и скрылась в кустах. Через несколько секунд она появилась снова. В пасти у нее что-то было — мне показалось, что мохнатый носок. Потом этот «носок» запищал, дернулся, и я почему-то решил, что Жучка несет нам какую-то добычу.

— Ой, щеночек, — сказала Оля.

На самом деле, щеночков было пять.

Жучка вытаскивала их одного за другим из кустов, осторожно укладывала перед нами. Кутята пищали и лезли друг на друга. Они уже были зрячие, но на лапах еще не держались. Надо ли говорить, какой восторг эти живые игрушки вызвали у наших девчонок.

А вот Минтай выглядел напуганным. Он так и зыркал по сторонам, будто ждал, что сейчас из кустов выйдут хозяева собаки и щенков.

— Вот так новости, — пробормотал Димка, когда Жучка положила перед нами последнего кутенка и плюхнулась на бок, выставив на обозрение голое розовое брюхо. — Жить, что ли, с нами собралась?

Мы, может, и оставили бы щенков на улице — мать нашла бы им место. Но девчонки наши, проявив завидное единодушие, в категорической форме потребовали принять новых жильцов и устроить им сносные условия. Пришлось задержаться, чтобы выпилить лаз под крыльцо, свить там гнездо из рваного тряпья, перенести в него щенков, найти подходящие плошки под воду и объедки.

Жучке новое место понравилось.

— Кур бы не подавила, пока нас не будет, — поделился опасениями Димка. — Может, запереть их на дворе?

Я отмахнулся:

— Да ты погляди на нее. Петрович её одним крылом зашибет.

Наш боевой петух Петрович, несмотря на перенесенные зимой болезни и голод, был способен и более крепкого зверя отогнать. А уж как он мышей истреблял! Мы, честно говоря, сами его побаивались, спиной к нему старались не поворачиваться, а если в его владения входили, то брали крепкую палку — только её он и уважал как равного соперника.

— Пожалуй, ты прав, — кивнул Димка.

Занимаясь собачьими делами, мы не заметили исчезновения Минтая. Так что шум в запертом, как мы полагали, доме переполошил нас. За оружие схватившись, мы метнулись ко входу, увидели открытую дверь. Только тогда и обнаружили, что Минтая нет.

Он вышел из дома, смахивая с лица паутину. На нас глядя, смущенно объяснил, что в темноте зацепил ведро, упал и свалил еще что-то — некогда было разбираться.

— Зачем вообще туда полез? — раздраженно спросил Димка, забрасывая «калаш» за спину.

— Не видишь, что ли? — фыркнул я. Но, вспомнив разговор с Катей, умолк — мы обещали ей не поднимать больше тему чемодана с деньгами.

В левой руке Минтай держал свой «дипломат».

Димка, видимо, тоже вспомнил обещание, которое взяла с нас Катя. Промолчал, хоть и видно было, что это непросто ему далось. Сказал только:

— Потащишь его сам.

Я уж не знаю, что он подумал. А мне было предельно ясно, почему Минтай так поступил. Он не мог оставить свои деньги без присмотра, поскольку подозревал, что Жучка пришла от другого человеческого жилья. За ней в нашей деревне, состоящей из одного дома, могли появиться чужие люди.

Я посмотрел на Катю. Она благодарно мне кивнула. Я пожал плечами и отвернулся…

Потом она здорово пожалела, что этот проклятый чемодан был с нами.

Мы все пожалели.

Только было уже поздно.

Жучка бежала за нами почти до самой балки. Беспокойно потявкивала, будто поверить не могла, что мы уходим. Озиралась, оглядывалась. Мы уж и цыкали на нее, и топали, и человеческими словами убеждали к щенкам вернуться, и матом крыли — а она всё трусила за нашей компанией, порой на мышиные и кротовые норы отвлекаясь, но каждый раз пускаясь за нами вдогонку.

Но в небольшом редком осиннике она наконец-то от нас отвязалась.

Мы перешли балку, все еще ожидая, что Жучка вот-вот откуда-нибудь выскочит. Но нет — она, похоже, вернулась к своему выводку.

А мы через час вошли в Николкино.

Осматривать дома в этот раз не стали, и сразу направились к машинам. Завели их (с моей «десяткой» пришлось немного повозиться), проверили состояние, еще раз обговорили условные сигналы и порядок движения.

Когда мы выезжали из деревни, солнце уже поднялось высоко — думаю, было десять часов утра или около того. День обещал быть ясным и тёплым. Мы, конечно, были несколько напряжены, но в целом чувствовали себя уверенно. Мы же не собирались глубоко забираться в захваченные обращенными поселки и города. Мы планировали слегка пощипать окраины — как это всегда и делали.

Мы думали, что знаем, с чем столкнемся.

Считали себя тёртыми калачами.

Ну еще бы: мы не в первый раз шли в рейд, у нас и оружие было, и машины на ходу, и боевые доспехи имелись: у одного навороченная мотоциклетная куртка и велосипедный шлем, у второго — милицейский бронежилет под военным камуфляжем, у третьего — имитация кольчуги из экспозиции краеведческого музея. Три богатыря и их боевые подруги!

Да, сейчас мне это смешно.

Сейчас меня многое забавляет из того, что раньше воспринималось без тени улыбки.

Но то, что я собираюсь рассказать дальше, смешным мне не кажется и не покажется никогда.

Пришла пора рассказать о страшном.

11. Год первый. Июнь. Пищевая цепь

Село Холмянское мы объехали стороной, чтобы сразу направиться в Озерный — городишко пусть и небольшой, но, если можно так выразиться, более перспективный и богатый на добычу. Впрочем, это была не единственная причина, почему мы выбрали его. Димка надеялся отыскать других выживших. А встретить таковых, по его мнению, вероятней было в более крупном населенном пункте. Димка даже знал, где именно искать людей — либо в монастыре, либо в музее за стенами древнего восьмибашенного кремля. Мы однажды пытались проехать к этим достопримечательностям старого города, но, оказавшись в лабиринте узких улиц, мощеных брусчаткой, не решились двигаться дальше.

«Теперь, — обещал нам Димка, — всё будет не так…»

Дорога в Озерный отняла у нас два часа. Сильно мы не гнали — экономили бензин, да и по сторонам поглядывали. Обращенных пока видно не было, хотя несколько раз в полях у перелесков мне чудились какие-то фигуры.

Где-то на половине пути, уже за подтопленным паводком Лазарцевым, но еще до сгоревших Михальцов, «мазда» вдруг резко затормозила — я едва от нее увернулся. Она еще не встала, а дверь уже распахнулась. Растрепанная Оля выскочила из машины и широким шагом, поправляя волосы, направилась к моей «десятке».

— Что случилось? — спросил я.

Она раздраженно отмахнулась, села назад рядом с Катей.

«Мазда» с пробуксовкой сорвалась с места. Я успел заметить в зеркале сосредоточенное лицо Димки — он в мою сторону не глядел.

— Так что произошло? — спросил я минут через пятнадцать, проезжая фундаменты Михальцов — пожар здесь устроили мы сами, прошлым летом истребляя огнем местных зомби.

— Он спросил, чем мы занимались в тот вечер, когда гуляли около пруда. — Говорить спокойно Оля все еще не могла. — Он видел нас.

— И что ты ему ответила?

— Правду!

Я не стал уточнять, о какой именно правде говорит Оля, — мне и без того не по себе стало.

— А чем вы занимались? — поинтересовался Минтай. Он сидел рядом со мной, зажимал коленями охотничье ружье, в руке держал пистолет.

— Разговаривали, — буркнул я, пытаясь догнать ушедшую вперед «мазду».

Впереди показался дорожный щит «Озерный 30 км». Эта надпись, впрочем, не читалась — в прошлом году мы закрасили её белой эмалью, и написали новое: «Люди! Оставьте знак, если вы были здесь!»

Димка притормозил около щита — тут я его и нагнал. Он жестом велел мне открыть окно, а когда я это сделал, крикнул, словно плюнул:

— Гад ты, оказывается, Брюс!

— Мы просто говорили… — начал было я, но сразу умолк, почувствовав, как стыдно и глупо звучат мои оправдания.

Мы постояли здесь пять минут, обменявшись пассажирами, но так и не выяснив вдруг обострившиеся отношения. А потом продолжили путь.

Ничего нового ни на щите, ни вокруг него мы не обнаружили.

Мне всегда нравилось, как появляется Озерный: дорога поворачивает, долго взбегает на холм и вдруг — вот оно! — широкий простор, от которого в животе холодеет, а дыхание спирает, будто на краю пропасти стоишь; в заболоченных лугах, к которым льнет низкое плоское небо, лежит блестящее водное зеркало, а к его дальнему краю лепится словно бы игрушечный городок: сахарные башенки кремля, марципановый шпиль звонницы, пряничные домики и леденцовые многоэтажки.

Когда подъезжаешь ближе, волшебство пропадает, и Озерный превращается в обычный провинциальный городок, вся слава которого осталась в далеком прошлом — таких городов сотни по стране.

Впрочем, от большинства из них Озерный отличается удачным расположением — он стоит на федеральной трассе, через него шли поезда в Сибирь, и здесь даже был свой маленький, но важный аэропорт, несколько раз принимавший первых лиц государства. Производства в Озерном почти не было, но богатая история позволяла городу кормиться с туристов.

А потом этот город стал кормить нас.

Здесь было практически всё. Нам даже не нужно было забираться в кварталы, оккупированные обращенными. На федеральной трассе близ города хватало небольших гостиниц, забегаловок и магазинчиков, которые мы могли обчистить, почти ничем не рискуя. Да, пожива там получалась не очень богатая, но поначалу мы были не слишком привередливы. Это потом мы стали выбирать, что брать в первую очередь, искали какие-то конкретные — нужные — вещи, а не хватали, что под руку попадалось. Оружие — вот чего нам всегда не хватало. Но пробиться к охотничьим магазинам нам так и не удалось.

«Теперь, — обещал нам Димка, — всё будет иначе…»

Перед тем, как направиться в город, мы повернули в противоположную сторону и проехали несколько километров, зная, что рано или поздно нам встретится не разграбленная нами заправочная станция. Так и вышло.

В небольшом магазинчике заправки мы разжились батарейками и сразу же включили наши рации. Из запасного бака припаркованного грузовичка слили весь бензин. Минтай, отдав Димке ружье и взяв «калашников», забрался на крышу, чтобы сторожить округу — это всегда было его дело.

Пока мы с Димкой обыскивали магазин, девчонки сидели в машинах — Катя за рулем «мазды», Оля на моем месте, Таня — на заднем диване «десятки». Я принес девчонкам по шоколадному батончику, но угощение оказалось испорченным. А вот обычные шоколадки, пусть и были просрочены, но на вкус показались вполне нормальными. Я, не удержавшись, враз слопал целую плитку. И Димка тоже. Ничего плохого с нами не произошло, и мы поделились шоколадом с остальными — я и Минтаю на крышу плитку закинул.

Мы обошли всю заправку — обращенных здесь не было.

Отдав мне ружье и как-то нехорошо — будто брезгливо — на меня поглядев, Димка занялся изготовлением «бомб»: вытащил из-за кассы ящик с газировкой, открыл и опорожнил бутылки, к горлышку каждой подвязал петлю, в пластиковом тазу намешал коктейль из бензина, машинного масла и жидкости для розжига…

— Вижу движение, — хрипло сказала стоящая на стойке рация.

Я напрягся.

— А, нет. Отставить. Это кабан. Я его на мушку взял.

Мы с Димкой переглянулись. Свежее мясо нам бы не помешало. Но выстрел мог привлечь сюда зомби. Или кого похуже.

— Пусть уходит, — сказал Димка, прижав тангенту. — Шуметь не будем.

Он опять посмотрел на меня, как на дерьмо, покачал головой.

— Что?! — не выдержал я. — Не трогал я твою Олю!

— Заткнись! — Он отмахнулся, держа в руке бутылку с горючим коктейлем. — Знаю я всё…

Сказать честно, мне в тот момент стало страшно. Я словно в Димкиной шкуре очутился, мысли его услышал: в мире, где остались три женщины, женщина не может принадлежать себе; она становится даже не вещью, а бесценным ресурсом. И я покусился на это. Мог ли Димка теперь мне доверять? Мог ли я доверять ему?..

— Ты же сам просил меня помочь, — сказал я. — Говорил, что в ваших отношениях не всё нормально.

Он помолчал, желваками на скулах двигая, забивая бутылкам в горлышки тугие тряпичные жгуты — будто мне глотку затыкал. Буркнул:

— Ладно. Не время сейчас. Потом разберемся…

Через десять минут мы отъезжали от станции. На заднем сидении побрякивали стоящие в ящике «бомбы». Там же россыпью валялись шоколадки и зажигалки. Оля кормила меня ветчиной из консервной банки (я губами касался её пальцев — будто целовал их). Таня шелестела фольгой.

Развернувшись на пустой дороге, мы поехали к Озёрному.

Обращенных видно не было, а первая легкая добыча воодушевила нас и обрадовала. Пока всё шло хорошо — если не считать наш с Димкой конфликт. И даже я, удивленный тишиной вокруг, начал допускать, что все зомби вымерли — Генерал Мороз сделал свое дело.

Вот с такими осторожными ожиданиями, в таком приподнятом настроении мы и въехали в город.

Всё произошло на вокзальной площади.

Раньше мы объезжали это место. Оно, хоть и располагалось на самом краю Озерного, но было слишком опасно из-за скопившихся здесь обращенных. А теперь зомби как сквозь землю провалились — мы ехали по улице и не узнавали город. Решение повернуть на площадь было принято спонтанно: мы не знали, что ожидает нас впереди, а привокзальные магазинчики уже могли обеспечить нам хорошую добычу.

Сделав круг по площади, мы остановились в центре, чтобы осмотреться и выждать, не появится ли откуда какая-нибудь тварь. Димка вылез из машины и забрался на её мятую крышу. Обозревая округу в монокуляр, он всё повторял, что зомби, как тараканы, передохли от голода и холода. Я был готов согласиться с ним, но одна мысль не давала мне покоя — где же трупы?

— Сожрали, — ответил мне Димка.

— Кто? — задал я второй вопрос.

— Крысы могли…

Да, крысы в городе были. Особенно это стало заметно, когда мы начали громить киоски, стоящие за остановкой городского транспорта. Практически всё, что можно было изгрызть, было изгрызено. Крысиный помет был всюду — на полках, столах, на полу. Видели мы и самих крыс — одна, например, долго сидела на ржавой урне и следила за нами.

В одном из привокзальных киосков я нашел отличное мачете-кукри в самодельных ножнах. Скорей всего, продавец держал его тут для самозащиты — а точней, для самоуспокоения. Этот здоровенный нож (86 сантиметров — я измерил его длину дома) с темным клинком так мне понравился, что я немедленно заменил на него свой проверенный тесак.

Погрузив кое-какую мелочь в машины и убедившись, что обращенных поблизости нет, мы решились идти на вокзал. Но прежде мы обошли здание вокзала и внимательно осмотрели его снаружи.

Вытянутое кирпичное строение, наверняка, имело историческую и культурную ценность. Оно напоминало купеческую усадьбу — высокие узкие окна с рисованными наличниками, две конические башенки, лепной орнамент, мезонин. С этого вокзала я уезжал служить. Сюда я вернулся, когда вышел мой армейский срок. Отсюда я отправлялся в столицу, чтобы найти работу. Здесь меня однажды ограбили. И здесь же как-то раз в туалете я отбился от трех пьяных гопников.

Да, я хорошо знал этот вокзал, когда он был некрашенный, темный, мрачный. Я и не подозревал, что его отремонтировали и так обновили. Безусловно, реставрация пошла вокзалу на пользу. Впрочем, вблизи было заметно, что кое-где работа сделана топорно.

Я обратил внимание, что многие оконные проемы были заложены кирпичом и заштукатурены. Издалека это не бросалось в глаза, потому что окна как бы никуда не делись — их нарисовали поверх штукатурки. Должно быть, и внутри вокзала многое было переделано.

Мы наметили возможные пути отступления (выходов было три), определились с местом, куда поставить автомобили, и выработали план действий. Связавшись по рации с девчонками, велели им перегнать машины к выходу на платформы, от которых раньше ходили рейсовые автобусы. Некоторые из них так тут навсегда и остались — три «икаруса», «лиаз», несколько «пазиков», все с табличками, на которых были написаны названия городов и поселков. Автобусы стояли в ряд, словно всё еще дожидаясь команды диспетчера. «Икарусы» жались к высокому забору из бетонных плит, а за «пазиками» находился гараж-мастерская — вытянутое кирпичное строение с несколькими воротами и дверьми, с плоской крышей и огромными грязными окнами.

Мы заглянули в пыльное и сумрачное помещение гаража-мастерской, надеясь отыскать там бензин. Но нашли только баллоны с пропан-бутановой смесью — большинство рейсовых автобусов в качестве топлива использовали газ. Возможно, где-то и прятались нужные нам бочки или канистры, но тратить время на их поиски мы не стали и вернулись к вокзалу.

Девчонки еще не знали, что мы собираемся делать, поэтому Димка специально для них провел короткий инструктаж:

— На осмотр предварительно планируем час. Встретим что-то стоящее — задержимся. На связь выходим каждые десять минут, докладываем обстановку. Машины не глушим, не покидаем. Двери держим закрытыми, но не запертыми. Не спим, не зеваем — смотрим по сторонам… Татьяна, ты помнишь, как вести машину?

— Да.

— Останешься здесь, за рулем. Оля пойдет с нами. Минтай с автоматом по пожарной лестнице залезет на крышу и с высоты будет следить за округой…

Димка каждое слово не просто произносил, а — впечатывал. Он и раньше, когда важные проекты обсуждали, так же разговаривал — ронял фразы, как булыжники в воду. Начальство за это его уважало и слушало.

— Всем всё ясно?

Мы покивали. Минтай забросил за спину АКСУ, сунул рацию в карман, принял от Димки монокуляр, повесил его на шею и, плюнув на ладони, без лишних разговоров полез наверх по сваренной из арматуры лестнице. Я, как обычно, ему позавидовал — на крыше-то безопасно, сиди себе, загорай, да поглядывай по сторонам.

Оля осмотрела пистолет, сняла с предохранителя, прицелилась, будто играя, — в столб, в окно, в дверь. Не так давно она призналась, что студенткой ходила в стрелковую секцию. Проверить её навыки мы не могли — каждый патрон был на счету. Тем не менее, с оружием она обращалась уверенно и ловко, поэтому Димка и доверил «макаров» ей, а не мне.

Я и не возражал.

К тому времени я уже понял, что холодное оружие при грамотном использовании может быть гораздо эффективней пистолета, шестиграммовую пулю которого многие обращенные замечали не сразу, даже если она прилетала им в лоб.

То ли дело топор или хороший тесак!

При определенной сноровке и везении я мог парой ударов напрочь снести голову зомби — а это был единственный способ прикончить его верно и быстро.

Заряд крупной картечи, конечно, лишал головы не хуже. Но ружье у нас было только одно, и Димка с великой неохотой доверял его кому-то, кроме себя.

— Идем!

Обычно мы подгоняли машины вплотную к выходу. Но в этот раз так сделать не получилось — помешало ограждение в виде невысоких чугунных столбиков. Мы оставили автомобили в десяти метрах от широких дверей. Я даже помню, как обернулся и оценил это расстояние.

Десять метров — такой, вроде бы, пустяк…

— Вхожу! — Димка ногой открыл поворачивающуюся на шарнире дверь — она даже не скрипнула, только будто вздохнула. Просторный тамбур был пуст.

Я проверил, крепко ли сидит на поясе мой топор и перехватил мачете. Новое оружие нравилось мне всё больше и больше — острое лезвие, довольно толстый и приятно увесистый клинок, прихватистая рукоять — можно сказать даже, что мне не терпелось опробовать его в деле.

Не так много раз мы сражались с обращенными. Но и этого опыта мне хватило на то, чтобы стать заправским мясником. Поначалу меня, конечно, здорово мутило — вплоть до отключки сознания после особенно удачного удара. Нет, я не падал. Оставался на ногах. Но переставал соображать, что делаю. Всё же хруст костей и влажное чмоканье разваливающейся раны (а ты этот ужас не просто слышишь и видишь, но еще и рукой чувствуешь!) — то еще испытание для нервов рядового офисного трудяги.

Но — привык. И довольно быстро. Потом научился и премудростям — как рассечь сустав, под каким углом ломать кость, как пробить голову, какие мышцы подрезать, чтобы обездвижить цель. Отработал варианты несложных комбинаций: уклон — удар, подсечка — добивание, блокирование — атака вторым оружием. Не зря всё же, со школы начиная, занимался «деревенским карате» — пусть и лениво, нерегулярно и бессистемно…

— Вхожу! — Я открыл вторую половину распашной двери, прижал её спиной, пропустил вперед Олю.

Моя задача была следить за тылами.

Неудивительно, что след заметил не я, а Димка.

— Стоп! — сказал он таким тоном, что и мне, и Оле сразу стало ясно — в пустом невеликом тамбуре случилось нечто неординарное. — Смотрите… Смотрите!..

У правой стены около двери, открывающейся в помещение вокзала, была выбоина в полу. В ней скопилась грязь. И в этой грязи — в этой выбоине — кто-то оставил четкий и ровный след. Читалось даже число в кружочке — 45 — размер обуви. По рисунку подошвы можно было предположить, что отпечаток сделан тяжелым ботинком, может быть, туристическим, может, армейским.

Димка сдернул с пояса рацию.

— Минтай! Прием!

— Слушаю!

— У нас здесь след. Совсем свежий. Человеческий. Смотри внимательней — рядом могут быть люди.

— Люди? — чувствовалось, что Минтай опешил. — Какие люди?

— Не знаю. Выжившие, наверное. Возможно, военные.

— И что мне делать?

— Решай сам, по обстановке. Но постарайся обойтись без стрельбы.

— Хорошо… — Долгая пауза. — Понял.

— Конец связи.

Димка отпустил тангенту…

Никто из нас не мог знать, что этот короткий разговор через эфир запустил цепь событий, приведших к страшной развязке.

А впрочем… Почему я не предположил тогда, что известие о людях заставит Минтая вспомнить о его проклятом чемодане, оставшемся в машине?

Я мог бы серьезней отнестись к предостережениям Кати.

И мог бы спрогнозировать поведение Минтая…

Или нет?..

Не знаю.

Нам в тот момент не до размышлений было — мы уже открыли дверь и оказались внутри вокзала: Димка, Оля и я.

Любовный треугольник, блин.

Мои предположения оправдались — изнутри вокзал было не узнать. Впрочем, основные помещения находились там же, где и много лет назад, пусть и выглядели они теперь иначе: зал ожидания оказался разделен на две половины, вместо старых деревянных сидений здесь стояли ряды металлических кресел, а на месте открытых торговых лотков, где раньше продавали газеты, журналы и пирожки, красовались стеклянные киоски. В кассовом зале прибавилось касс, но сам он стал тесней. А вот камера хранения, расположенная против лестницы, ведущей на второй этаж, напротив, увеличилась — мне показалось, что одну из стен каким-то образом подвинули. А еще отсюда выкинули громоздкие шкафы с ячейками, запирающимися комбинацией цифр. Вход перед лестницей и камерой хранения оказался перегорожен раздвижной решеткой. Но она не была закрыта на замок, и мы легко сдвинули её, сложили, открыв путь наверх — когда это нам понадобилось.

На втором этаже располагались кафе, диспетчерская, вип-зал для пассажиров, еще что-то. Но подниматься мы не спешили. Прежде надо было как следует осмотреть всё внизу.

Мы зажгли фонари и заглянули в туалет, открыли все кабинки. Взломали запертые киоски — пока лишь для того, чтобы убедиться в отсутствии сюрпризов. Предвкушая хорошую поживу, прошли по рядам камеры хранения, заставленным сумками и чемоданами.

А еще мы отперли все открывающиеся наружу двери, чтобы иметь возможность смыться, если вдруг тамбур, через который мы вошли, окажется перекрыт.

Мы не сумели попасть только в одно помещение. Димка с большой неохотой отступил от металлической двери со стеклянным глазком и табличкой «Комната полиции», отряхнул ладони и сказал:

— Вернемся позже. Не будем шуметь и терять время.

Димка был разочарован. И не только тем, что эта комната оказалась заперта. Он ожидал найти другие человеческие следы — как тот отпечаток, что был оставлен в луже подсохшей грязи. Но следов не было. Пол на вокзале был относительно чист, а пыли скопилось на удивление немного — мы и своих-то следов различить не могли.

Впрочем, было кое-что странное…

Пустой и гулкий вокзал пугал. Мы старались не разговаривать, а если и говорили, то негромко, — уж очень жутко звучали здесь наши голоса.

Почему-то тут не было крыс. Мы не видели ни помета, ни нор, ни погрызенных вещей.

Порой нам слышались какие-то странные шорохи — один раз это был невесть откуда взявшийся и невесть куда сгинувший воробей. Но кто шумел в остальных случаях?

Несколько раз нам чудилось движение в темных закоулках — мы тут же замирали, протыкая сумрак лучами фонарей.

Нет, всё было тихо…

— Минтай! Что там наверху?

— Спокойно. А у вас как?

— Без происшествий… Начинаем собирать барахло.

В камере хранения мы прихватили несколько здоровенных и крепких сумок-баулов, выкинули из них всё. Мародерничать начали в зале ожидания: выгребли лекарства из аптечного киоска, из сувенирной лавочки взяли все свечи, с прилавка, заваленного тряпками, прихватили мужские носки и трусы, женское белье, легкие маечки и футболки. Я настоял на том, чтобы мне позволили как следует порыться в книжном киоске — добычей моей стали книги и журналы по огородничеству, энциклопедия рыбака, периодические издания, посвященные всевозможным самоделкам, несколько DVD с разными справочниками. Димка, на мое копошение глядя, тоже кое-чем соблазнился: взял книгу Андрея Круза и какого-то аль-Атоми (араба, наверное), прихватил несколько мужских журналов — на обложках одних были обнаженные женщины, на обложках других — обнаженное оружие.

Набив один баул, мы вернулись в камеру хранения и учинили там полный разгром — потрошили, рвали, выворачивали оставшиеся без хозяев сумки и чемоданы, валили всё в кучи, разгребали их, выискивая что-нибудь ценное.

Удивительно, как много ненужных вещей возили с собой люди!

Но попадалось и полезное: бритвы, консервы, кофе, термобелье, рыболовные принадлежности, лекарства, батарейки, сахар, средства гигиены, средства от насекомых, наборы для шитья, фонари, топографические карты. И — носки, носки, носки.

Нашли два пистолета. Один газовый, без патронов. Другой пневматический, без баллончиков.

Взяли два ноутбука — даже если их батареи сели, можно было организовать питание через автомобильный инвертор (у нас на тот момент штук шесть разных было).

Надувную байдарку из ПВХ нашли — тоже решили взять.

Очень радовались, откопав за сумками набор слесарных инструментов в аккуратном чемоданчике.

Всё отобранное снесли в зал ожидания. Передохнули, сев на баулы.

— Минтай! Прием!

— Есть прием. Нашли кого?

— Нет. Собираемся идти на второй этаж.

— Хорошо.

— Как вы там?

— Загораем.

— Не засните.

По широкой лестнице мы поднялись на второй этаж. И сразу же наткнулись на остатки нескольких коконов — странно, что внизу мы их почти не видели. В кафе коконов оказалось еще больше, но мы хотя бы смогли туда зайти. А вот в диспетчерскую мы даже соваться не стали — там пола не было видно под обломками высохших скорлуп, а толстые наросты на стенах выглядели словно жуткая, в духе Гигера, лепнина — похоже, счет вылупившихся здесь обращенных шел на многие десятки, а может и сотни.

Мы минут десять бродили по второму этажу, выискивая, чем же здесь можно поживиться.

— Надо возвращаться в город, — сказал вдруг Димка. — Перекантовались в деревне — и хватит.

У меня даже дыхание перехватило, будто мне в живот пнули.

— Зомби сдохли, — продолжал рассуждать Димка. — Город пустой. Здесь всякого добра — на несколько поколений. Отыщем надежное местечко, желательно рядом с какими-нибудь складами, и можно будет располагаться, обустраивать жилье.

— Нет, нет, нет! — Я так разволновался, что замахал руками.

— Найдем людей. Или люди найдут нас. Не может такого быть, чтобы мы одни выжили. Наладим общение, обмен. Торговать начнем.

— Воевать, — сказал я.

— Не без этого, — усмехнулся Димка.

— Только не в город, — запротестовал я. — Город — это разлагающийся покойник. Жить тут — всё равно, что жить на трупе.

— Это твоя деревня — покойник. И жить там — самим превращаться в покойников. Я на себе это почувствовал.

— Но там земля…

— А тут всё готовое!

— Хочешь, чтобы мы стали паразитами на трупе?

— Конечно, первобытными дикарями быть лучше!

— Мы можем устроить себе комфорт…

— Здесь это будет проще…

— Опасней!

— Не вижу ничего опасного!

— Мы еще мало что видели!

— Лично я видел достаточно!!

— Стойте, — перебила нас Оля. — Тихо! Прекратите! Не шумите!

Мы посмотрели на нее. Я смутился своей глупой горячности: тоже нашли место и время для спора! Кажется, Димка подумал о том же.

— Ти-хо, — раздельно повторила Оля и поднесла палец к губам. Её шепот звучал зловеще — аж мурашки по спине побежали. — Вы это слышали?

— Что? — спросили мы с Димкой одновременно.

— Там… Внизу… Кажется… — Она прислушивалась к чему-то. И ей было страшно — мы видели это. — Какой-то шум…

— Ты уверена?

— Не знаю.

— Послышалось наверное…

Димка взял в руку рацию, сказал тихо:

— Минтай, приём.

— Да, слушаю.

— Всё спокойно?

— Да.

— Точно?

— Да. А что?

— Ладно, отбой.

— Погоди! Что там со следами? Еще нашли что-нибудь?

— Нашли, ага, — сказал Димка. — Сейчас как раз знакомиться пойдем.

— Что нашли?! Что?! Прием! Прием!

— Шучу, расслабься. Конец связи…

Эта Димкина шуточка дорого нам всем обошлась. Да, я не могу знать наверняка, но я всё же уверен, что именно из-за нее, из-за этой дурацкой хохмы Минтая окончательно переклинило, и он решил сделать то, что в итоге убило и его самого, и остальных.

Ухмыляясь, Димка направился к лестнице, ведущей вниз.

Оля последовала за ним.

Я, как обычно, прикрывал тылы.

Сейчас я должен сделать небольшое отступление, чтобы предупредить: дальнейшее описание произошедшего может в какой-то части не соответствовать действительности. Прежде всего это касается действий Минтая. Я не могу гарантировать, что верно во всех деталях восстановил цепочку событий. И уж тем более не могу быть уверен, что правильно разгадал все мысли и причины, заставившие его действовать так, как он действовал.

Но, думаю, основное я уловил верно.

Что-то Минтай успел рассказать сам, что-то видела Таня, а кое-что я смог понять из бреда Кати. Еще у меня остался чемодан с деньгами и документами. И телефон, о существовании которого мы даже не догадывались.

Я собрал мозаику из тех кусочков, что у меня были. А пробелы заполнил своими домыслами.

Возможно, я ошибся в деталях. Но картинка сложилась…

Итак: в то самое время, когда мы направились к лестнице, Минтай оставил пост. Он хотел быстро спуститься к машине, чтобы забрать свой чемодан. Очень уж его беспокоила тишина вокруг: он не думал, что зомби здесь вымерли сами; он был уверен, что их уничтожили. А тут еще след на вокзале, оставленный человеком ¬— возможно, военным!

Минтай не сомневался: большой мир выжил, а мы оказались в зоне зачисток и карантина.

Люди в форме пугали Минтая сильней, чем любые зомби. Он подозревал, что его давно ищут — либо те, кому он помогал воровать деньги, либо те, у кого их воровали. А скорей всего — и те, и другие.

Минтаю нужны были инструкции от людей, которые научили его, как украсть миллионы.

Эти люди однажды дали Минтаю спутниковый телефон для экстренной связи.

И телефон этот лежал в чемодане…

Бывший военный финансист Михаил Юрьевич Канарин, тайный миллионер, не очень удачливый аферист и тихий совладелец провинциальной фирмочки «Проект Миллениум» повесил короткий автомат на шею, сполз на заднице по скату крыши и взялся двумя руками за ограждение пожарной лестницы, намереваясь спуститься вниз.

Ему нужно было всего-то сделать один звонок — пока рядом никого не было.

Он был уверен, что за время его отсутствия ничего не произойдет. Ведь округа была пуста…

Он ошибся.

Мы медленно и осторожно спускались по лестнице, ожидая, что услышанные Олей звуки повторятся.

Но всё было тихо.

— Точно, послышалось, — решил Димка, встав перед входом в зал ожидания и заглядывая в него, как в пещеру великана-людоеда, подступы к которой были завалены барахлом пожранных людей — это мы тут так намусорили.

Я в зал не смотрел. Я следил за тылами. В какую-то секунду мне показалось, что в темном углу возле касс, за колонной, на которой висело расписание электричек, что-то шевельнулось. Я шагнул вправо, поднял фонарь повыше и направил луч в сумрак — если там кто-то и был, то он очень хорошо прятался.

— Чего ты? — зашипел на меня Димка.

— Не знаю пока, — сказал я и сделал маленький шажок вперед. Под ногу попало что-то мерзкое и скользкое — мне почему-то показалось, что я раздавил огромного паука. Едва не закричав, я посмотрел на пол.

Это была кошка.

Впрочем, опознать зверька сразу я не сумел: задняя часть его тела была буквально изжевана; то, что я принял за хвост, оказалось вывалившейся кишкой; шерсть, где она осталась, больше походила на пропитавшийся кровью и грязью войлок. Лишь голова была целой, если не считать надорванного уха и вывернутой вбок челюсти. Но чтобы увидеть голову, мне пришлось сдвинуть маленький трупик — я сделал это острием своего нового мачете.

— Там, кажется, открыто, — сказал вдруг Димка, указывая стволом в сторону железной двери с надписью «Комната полиции».

— И кто-то тут трапезничал, — сказал я, пинком отправляя ему под ноги кошачьи останки. Круглая голова оторвалась и покатилась, глухо постукивая.

— Крысы?

— Должно быть, эти крысы отперли дверь… — Теперь и я видел черную щель в притворе.

— Если это обращенные… — Димка жестом велел следовать за ним. — Тогда почему они не нападают?.. — Он крался к железной двери. — Где они?

Я не стал напоминать ему о шорохах и неясном движении в темных углах.

Нам вообще следовало перестать говорить.

— Тс-с, — сказал я беззвучно и поднес палец к губам.

Оля посмотрела на нас, как на ненормальных. Она не понимала, почему мы еще здесь, почему не мчимся со всех ног к выходу. Я и сам это не очень-то понимал.

— Встань справа, — шепнул мне Димка и жестом пояснил, что я должен рубить тех, кто может выскочить из единственной комнаты, которую мы еще не обследовали.

В этот момент мы все услышали тихий тонкий писк. За дверью, определенно, было что-то живое.

Димка быстро нас оглядел. Вооруженная пистолетом Оля стояла на самом опасном месте — точно напротив двери; мне это не понравилось, но менять что-то было поздно.

Димка распахнул дверь и отпрыгнул, направив в проём ствол охотничьего ружья и светодиодный фонарь, похожий на палицу. Со своего места я не мог видеть, что происходит в комнате, но и Димка, кажется, видел не больше моего. Зато теперь я почувствовал запах — тяжелую вонь мокрой псины и разлагающегося мяса.

Опять что-то пискнуло — совсем уже рядом. Я приготовился рубить — щупальце ли, лапу, клешню или башку — что первое сунется из-за двери. Мы все были в диком напряжении. А я физически ощущал ход времени, слышал его — мгновения щелкали, будто лопающиеся на раскаленной сковороде семечки.

Но ничего не происходило.

А потом я увидел, как странно — совершенно не к обстановке — меняется лицо Оли. Шагнув к двери, она опустила пистолет — её словно неведомая гипнотическая сила потянула вперед.

Димка окриком попытался остановить Олю.

Но она, блаженно улыбаясь, присела на корточки, протянула руку с открытой будто для милостыни ладонью.

Я ничего не понимал, пока не услышал призывное «кис-кис-кис» и не увидел маленький серый комочек, смешно перевалившийся через стальной порожек комнаты.

Крохотный котенок ткнулся мордочкой в Олины пальцы, и она засмеялась.

У меня от этого смеха внутри будто лопнуло что-то — остекленевшая душа, может быть? Я на пару секунд забыл обо всем, заулыбался как дурак, на Олю и котенка глядя.

И не успел среагировать, когда из-за двери выпрыгнула приземистая уродливая тварь, похожая на безволосую обезьяну. Она длинной своей лапищей смахнула котенка и опрокинула Олю.

Грохнул выстрел — Димка был начеку.

Тварь завизжала, закрутилась на месте.

Я, опомнившись, подскочил к ней, рубанул, особо не целясь — да и как там было выцеливаться? Но попал удачно — клинок мачете с хрустом перебил какую-то кость, и тварь свалилась на пол.

Я ударил её еще несколько раз, наступив ногой на дергающуюся конечность, а потом и вовсе её отрубив. Димка подбежал, встал рядом со мной. Он не стрелял, конечно же. Берег патроны, держал уродливое существо на мушке.

Тогда я взял мачете двумя руками и воткнул его в морду обращенного — примерно туда, где у человека была бы переносица. Навалился на рукоять всем весом, потом нажал на нее, как на рычаг гильотинных ножниц для резки железа.

Череп раскололся, словно кокос. Бурая жижа растеклась по полу, и я отступил, не желая пачкать ноги.

— Раззява! — сказал мне Димка.

Я виновато потупился.

Нам, впрочем, не до выяснения отношений сейчас было. В темной комнате за открытой железной дверью могли скрываться и другие такие же, не знакомые нам прежде, твари.

Если бы тогда я был старшим группы, я велел бы понадежней заблокировать вход и сваливать.

Но старший был Димка. Он сказал:

— Вперед!

И мы с Олей подчинились.

— Как ты? — успел спросить я у нее.

— Нормально, — ответила она и, сунув руку в наружный карман поношенного пальто-тренчкота, украдкой показала мне котенка. Он был жив.

Минтай слышал выстрел, раздавшийся в здании вокзала.

В этот момент он лез на крышу по пожарной лестнице и тащил «дипломат» с деньгами и спутниковым телефоном. Он немного успокоился, получив свое; он думал о звонке и гадал, не разрядилась ли батарея спутникового телефона. Он уже выстраивал в мыслях разговор с далекими подельниками, расставлял акценты, примерял интонации: вытащите меня, обеспечьте безопасность, и я отдам вам наличку, а потом помогу вытянуть застрявшие в банках деньги…

Прозвучавший выстрел напугал его.

Не успев забраться на крышу, Минтай торопливо сунул пластиковый чемодан за ступеньку лестницы, прижал его коленом и полез свободной рукой за рацией. Он спешил — его буквально колотило. Все планы могли рухнуть. Надо было срочно выяснить, что происходит.

Рация выскользнула из его озябших и потому неловких пальцев и полетела вниз.

Мы вошли в комнату, где когда-то размещался полицейский пост.

Окон здесь не было, так что нам потребовалось какое-то время, прежде чем мы смогли сориентироваться в заваленном разбитым хламом помещении, а верней сказать, в тамбуре, отделенном от основной комнаты гипсокартонной перегородкой. Вонь стояла такая, что мы едва дышали. Мы даже разговаривать не могли — дыхание перехватывало, и голос сразу садился. Поднявшаяся пыль искрилась в лучах наших фонарей.

Я жался к стене, старался держаться поближе к Оле.

Осмотревшийся Димка бесстрашно попёр вперед — перелез через опрокинутый сейф, раздавил осколок зеркала, ногой отодвинул сломанный офисный стул, заглянул за железный шкаф и бросил перед собой луч фонаря — в комнату.

Тут же, быстро отодвинувшись, повернулся к нам.

Лицо у него было… Ну, словно бы замороженное…

— Там… — Он подавился, заперхал.

Я шагнул через лежащую скамейку, заглянул через проем в комнату. Ничего особенного не увидев, повёл фонарем вправо, влево — грязь, пыль, разруха… Откашлявшийся Димка подсветил мне.

— Вон там!

— Что это?!

Теперь уже я глотнул вонючего воздуха больше, чем следовало — меня едва не вырвало.

На полу возле дальней стены между письменным столом и массивной этажеркой было устроено нечто вроде огромного гнезда. Выглядело оно как обычная куча мусора — тряпье, бумага, куски поролона, обломки мебели; всё это было навалено на железную койку так, что под ней оставалось свободное пространство. И там, под койкой, кто-то возился, шуршал, ворчал и причмокивал.

Мне опять неистово захотелось сбежать. Но в куче мусора я разглядел нечто такое, что мне сразу стало понятно — просто так мы отсюда не уйдем. Именно на эту вещь указывал мне Димка. А не на гнездо, как я сперва решил.

— Берегись!

Мелкая тварюшка, похожая на ту, что мы прикончили, выползла из-под койки, ощерилась на нас, поднялась на дыбы. Росту в ней было сантиметров сорок. Не только по величине, но и по пропорциям тела было понятно, что это не взрослая особь, а детеныш.

— Щенок, — сказал Димка и, шагнув навстречу бросившейся к нему тварюшке, сбил её прикладом и прижал ногой к полу.

— Да их целый выводок! — крикнул я.

— Быстрей! — рявкнул Димка, свирепо глянув в мою сторону.

Я подскочил к нему, махнул мачете. Увидел, что из-под кровати, наползая друг на друга, выбираются другие такие же твари — некоторые чуть больше, некоторые совсем мелкие; одна чавкала, дожевывая еще живой кусок мяса, бывший котенком. Я увидел еще двух котят — у одного была перебита лапка, другой просто выглядел помятым. Твари, кажется, играли с ними, не торопясь сожрать, свои охотничьи инстинкты тренируя. А мы помешали их забаве.

За моей спиной будто доской по столу трижды ударили. Это Оля открыла огонь: три выстрела, два точных попадания — ближайшие к нам твари ткнулись рылами в пол и засучили лапами.

— Морлоки какие-то, — сказал Димка. — Дай топор!

Я отдал. Он быстро закинул ружье за плечо, всучил свой фонарь Оле, велел ей не тратить патроны и светить на морлоков. Я встал рядом с Димкой — хочется написать, что «плечом к плечу», но на самом деле стояли мы в метре друг от друга, чтоб не мешаться: и топор, и мачете требовали хорошего замаха.

То, что мы тогда сделали, было больше всего похоже на избиение бельков — детенышей тюленей. Только эти детеныши вовсю огрызались. Если бы они кинулись на нас разом, мы могли бы и не отбиться.

Потом мы насчитали четырнадцать тел. Как они помещались под одной продавленной койкой — ума не приложу. Может, у них там дыра в полу была? Мы не удосужились проверить.

Когда последний морлок затих, Димка вытер топор подобранной тряпкой и вернул его мне.

— Наконец-то, — сказал он, тяжело дыша, и вытащил из кучи предмет, ради которого он так сюда рвался.

— Серия сто, — Димка буквально сиял, похлопывая по пластиковому цевью найденного автомата. Он отделил магазин, заглянул в него и засиял еще сильней. — Надо всё перерыть! Наверняка, еще что-нибудь найдем!

Он зашагал к выходу, наступая на изрубленные трупики морлоков, перескакивая опрокинутую мебель.

— Ты куда? — удивился я.

— Нужен свет. Больше света! И вентиляцию устроим. Ломай перегородку!

Я поспешил за Димкой — одному в этой комнате было очень неуютно.

Гипсокартонная стенка оказалась хлипкой — я пробил в ней несколько дыр, а потом мы расшатали её и опрокинули, принялись рывками оттаскивать в сторону, чтоб не мешалась на ходу. Оля не пыталась нам помогать. И тогда Димка крикнул, чтобы она открыла дверь пошире.

Но дверь открылась сама, когда Оля только протянула к ней руку.

За порогом стоял морлок — взрослый, высокий и крепкий. Он был голый, если не считать ботинка на его правой ноге. Готов поклясться, это был ботинок сорок пятого размера.

Увидев нас, морлок окрысился и зашипел.

Оля остолбенела.

И я понял, что мы ничего не успеем сделать, чтобы её спасти.

Минтай попытался подхватить рацию — и едва не упал сам. Высота была невеликая — метра три. Вряд ли бы он разбился.

Но для рации, сделанной в Китае, даже такая высота оказалась фатальной — пластмассовый корпус не выдержал удара о бетон, треснул и развалился на несколько частей.

Минтай выругался и полез вниз.

Потом спохватился и вернулся за чемоданом — потерял еще несколько секунд.

Он всё никак не мог решить, что же ему делать. Он растерялся. Звонить подельникам через спутник, используя, возможно, последние минуты одиночества? Или прежде выяснить, что за стрельба случилась в помещении вокзала? Но как? Забрать последнюю рацию из машины, оставив девчонок без связи? Или самому войти на вокзал, найти стрелявших? Но тогда все узнают, что он покинул пост… Нет, наверное, лучше просто ждать…

Минтай опять заругался.

Девчонки видели его. В Кате он был уверен — она его не выдаст, не скажет остальным, что он оставлял пост. Но вот Таня… Хорошо, что рация не в ее машине!

Минтай смятенно топтался и крутился, то за лестницу хватаясь, то ко входу на вокзал пару шагов делая, то к автомобилям отступая.

Так он потерял еще несколько минут.

Потом, все же, надумал, направился к машинам. Отобрал рацию у Кати — она отдала не сразу. Но выйти на связь сам не решился, побоялся при свидетелях отвечать на возможные неудобные вопросы. Побежал к лестнице, чтобы поскорей забраться на крышу, откуда уже можно было с нами поговорить. Хотя надо было придумать какое-то оправдание, нужно было как-то объяснить, каким образом рация девчонок попала к нему, и что случилось с его рацией…

Опять Минтай замешкался, опять потерял время.

На крышу он так и не забрался.

Поднявшись ко второму этажу, Минтай повернулся и заметил движение за перронами. Он решил, что это военные цепью идут к вокзалу — пять человек, десять, двадцать… Минтай понял, что надо сдаваться. Он даже рацию не стал доставать, чтобы нас предупредить. Он боялся, что Димка, услышав о приближении вооруженных людей, сделает какую-нибудь глупость. А если дело дойдет до перестрелки, то шансов выжить у нас не будет.

С властью, кто бы сейчас за ней ни стоял, надо сотрудничать — так решил Минтай.

Он опять начал спускаться, поглядывая на приближающиеся фигуры.

Вот первые солдаты вышли на открытое место… Но почему они выглядят как оборванцы?..

Минтай застыл; повис на перекладине лестницы.

Это были не военные, нет. Это были обращенные! Пять, десять, двадцать, сорок!

Зомби шли из города. И это были другие зомби, не те, каких мы видели раньше. Эти зомби не качались, как пьяные, и не подволакивали ноги. Он шагали ровно и уверенно. Они умели загодя обходить препятствия. Они могли действовать совместно, координируя свои действия.

А еще они отлично бегали — так быстро, что ни один человек не смог бы от них убежать.

Когда Димка увидел этих зомби, он назвал их дедайтами.

Эти твари были последними, кому он дал имя.

Я и сейчас зову их так. И предпочитаю с ними не встречаться.

Как я уже сказал, спасти Олю не мог ни я, ни Димка — здоровенный морлок готовился откусить ей голову, а мы стояли как минимум в трех метрах от двери, держали эту чертову перегородку, придавившую нам ноги. Даже если Димка и успел бы поднять ружье, стрелять все равно было нельзя — Оля заслоняла собой обращенного, и вся картечь попала бы ей в спину.

Но все же мы попытались хоть что-нибудь сделать: Димка выпустил перегородку и потянулся к ружью, а я, понимая, что сейчас коснусь залитого кровью трупа, ринулся вперед.

Мы не спасли Олю.

Её спас длиннолапый гуль. Он упал с потолка на спину морлока. Его жвалы, похожие на ржавый капкан, впились морлоку в шею. Мощные суставчатые лапы, отчетливо щелкнув, выпрямились — и гуль вознесся куда-то под потолок вместе со своей жертвой.

— Закрывай дверь! — заорал Димка.

Я оттолкнул остолбеневшую Олю (в тот момент мне казалось, что я толкаю обезглавленное тело), схватился за железную дверную ручку и, потеряв равновесие, запутавшись ногами в мусоре, повис на ней.

— Быстрей!

Я увидел еще двух гулей, скачущих по холлу вокзала словно гигантские блохи. Они ловили морлока — подростка, если судить по его размеру. Тот, вереща, метался из угла в угол.

Один из гулей заметил меня. Он присел, растопырил конечности, затрещал чем-то, похожим на жесткие подкрылки, защелкал челюстями.

Я не собирался рассматривать эту тварь. Наконец-то сумев нормально встать на ноги, я захлопнул металлическую дверь. И вовремя. Гуль ударился в железо так, что оно заметно погнулось, а меня едва не опрокинуло на спину. В возникшую щель сунулся черный палец гуля — я тут же схватил его, начал выламывать. Загремел, залязгал засов — это подоспевший Димка помогал мне запереть дверь, давил на нее плечом. Но дверь не поддавалась — мешал и палец гуля, и оказавшийся на пороге мусор. Мы боролись минут пять, а может и все десять, сдерживая содрогающуюся дверь. Не знаю, чем всё кончилось бы, если б не Оля — она выскочила справа от меня, рубанула топором по влезшей пятерне гуля, вторым ударом отсекла палец, который я никак не мог выпустить, так как его загнутый коготь проткнул мою ладонь насквозь. Потом Оля два раза выстрелила из пистолета в щель и, подгадав момент, быстро вытянула из-под двери обрывок ватного матраса.

Дверь захлопнулось.

Засов, сваренный из ребристых прутков арматуры, встал на место.

Я буквально упал. Ноги уже не держали, тряслись. Рядом со мной, тяжело дыша, опустился Димка.

— Откуда они тут взялись? — пропыхтел он.

Дверь гремела от ударов.

— Откуда они взялись?! — вдруг заорал Димка во весь голос. — Откуда?!

Он выхватил рацию, попытался вызвать Минтая. Тот молчал. Тогда Димка попробовал связаться с девчонками. Но и они не отвечали.

Надо ли объяснять, что мы тогда подумали?

Мы оказались блокированы в глухом темном помещении, где было не продохнуть, где на полу валялись убитые нами твари, некоторые из которых могли внезапно ожить. Все наши вещи остались за железной дверью. У нас при себе не было ни еды, ни питья.

Вряд ли можно было рассчитывать на то, что так внезапно объявившиеся обращенные скоро покинут вокзал. Они знали, что мы рядом. Они толкали запертую дверь, царапали её когтями. Я даже слышал, как они тянут ноздрями воздух.

Димка отодвинул стальную шторку, закрывающую круглый стеклянный глазок.

Что-то холодное и шершавое легко коснулось моей измазанной кровью руки. Я не закричал только потому, что у меня перехватило дыхание. Оля как-то почувствовала мой ужас. Повернулась ко мне, посветила фонарем.

Мне в ладонь тыкался мордочкой крохотный котенок.

— Их там всё больше, — сказал прильнувший к глазку Димка. — Похожи на зомби. Но другие. Дедайты какие-то. Надеюсь, они ждут не нас, а электричку…

Сейчас я смеюсь, вспомнив эту его шутку — последнюю, кстати.

А тогда никто даже не хмыкнул.

12. Год первый. Июнь. Взрыв

Я не знаю, откуда Димка позаимствовал слово «дедайты». Наверное, из какого-нибудь ужастика. Подозреваю, что в фильме так назывались продвинутые зомби: быстрые, особенно живучие и, возможно, сообразительные. Наши дедайты именно такие и были.

Я наблюдал за ними в глазок двери. Я видел, что эти твари отличаются от тех зомби, с которыми мы имели дело прежде. Первое, что бросалось в глаза, — это то, как они двигались: уверенно и выверенно, целенаправленно; они твердо стояли на ногах, не шатались, руками попусту не болтали. Дедайты умели действовать группой — это было второе, на что я обратил внимание. Я видел, например, как три дедайта отобрали часть добычи у замешкавшегося гуля, а потом отошли в сторонку и принялись трапезничать, передавая друг другу сочащийся кровью, проткнутый острой костью кусок мяса.

Другим дедайтам повезло меньше — и они искали возможность добраться до нас, проявляя порой удивительную для таких тварей смекалку: одни пытались таранить металлическую дверь урнами и лавочками, другие совали что-то в скважину замка и царапали толстое стекло дверного глазка, стараясь его выковырнуть.

— Сдохнем тут, — заканчивая чистку найденного автомата, спокойно сказал Димка. Он загнал на место затворную раму с затвором, присоединил возвратный механизм и щелкнул крышкой ствольной коробки.

— Ну что, стрелять будет? — спросил я.

— Стрелять может, — сказал Димка. — А вот будет ли… Не знаю…

Перед ним на куске гипсокартона лежал весь наш арсенал: пистолет, ружье и автомат, патроны к ним. Используя это оружие, мы, наверное, смогли бы положить дюжину дедайтов, но за дверью их было как минумум вдвое больше. А что творилось на улице?

— Сдохнем, — повторил Димка.

— Заткнись уже, — устало сказал я, наблюдая, как Оля возится со спасенными котятами, устраивает их в найденном здесь же портфеле, кормит их кровью и мясными ошметками. Она им, кажется, даже имена успела дать.

Димку котята раздражали. А еще больше его раздражала Оля — её беспечная возня.

— Сдохнем, сдохнем, сдохнем!

Я хотел ударить его. Я сжал кулаки и шагнул вперед.

Но тут ожила наша рация.

— Алло! Алло! — прорвался сквозь треск и шипенье голос Минтая. — Меня слышно? Прием!

Мы остолбенели, как громом пораженные. Димка опомнился первый:

— Ты идиот! — заорал он, брызжа слюной в микрофон рации. — Ты что там делал, куда смотрел?! Откуда эти твари взялись?!

— Плохо слышу, — отозвался Минтай. — Рад, что вы живы. Но не знаю, как помочь. Извините.

— О чем ты, болван?! Что ты там бормочешь? Ты где вообще?!

Я вырвал рацию из рук Димки.

— Юрьич! Юрьич!

— Да, слышу вас! Это ты, Брюс?

— Я. Мы все живы. Закрылись в глухой комнате. Железная дверь и ни одного окна. Нашли автомат. Но тут кругом зомби. Ты где сейчас?

— Я… Я далеко. Мы уехали. Там кругом эти твари. Полезли отовсюду. Мы не могли оставаться.

— Мы думали, вы погибли.

— Нет. Мы с Катей выбрались. Я и Катя.

— А Таня?

— Она… Я не знаю… Здесь только я и Катя. Мы уехали. На твоей машине.

— А моя? — Димка выхватил рацию. — Моя машина на месте?

— Наверное. Я сейчас не могу долго говорить. Здесь тоже эти зомби. И другие твари. Слишком опасно. Надо уезжать.

— Стой! Стой!

— Извините, ребята. Честное слово, не знаю, как вам помочь. Извините…

— Стой! Слушай меня! Слушай! — Димка заколотил ладонью по микрофону рации, заругался исступленно, бешено, зло.

Но Минтай больше не отвечал.

Димка буйствовал, наверное, минут десять: метался по комнате, громил всё, что под руки, под ноги подворачивалось. Оля испугалась, спряталась в углу со своими котятами. Даже зомби за дверью, кажется, притихли.

Я кинулся на Димку, когда он уже выдыхался.

— Хватит! — рявкнул я ему в ухо и сбил с ног подсечкой, навалился сверху. — Успокойся!

Он пыхтел, пытался вывернуться из-под меня, но я держал его крепко. Мы оба ругались так, что мне и сейчас стыдно перед Олей. Кричали друг на друга.

А потом я сказал, что у меня есть план, хотя никакого плана у меня не было.

И Димка сразу притих.

— Что ты придумал? — спросил он.

Я отпустил его, поднялся и долго отряхивался.

— Что за план? — Димка схватил меня за грудки. — Говори!

— Через дверь нам не уйти, — озвучил я то, что и так всем было очевидно. — А если двери заперты, лезут через окно.

Я сказал глупость — просто чтобы Димка меня отпустил.

— Здесь нет окон, идиот! — Он разжал пальцы.

И вот тут меня осенило:

— Есть!

Как минимум одно окно здесь имелось — я вспомнил. Раньше этой комнаты не было вообще, она появилась после реконструкции здания, когда один большой зал разделили перегородками, а стену камеры хранения перенесли: у меня в голове будто бы даже план нарисовался, так я всё ясно представил.

И окна здесь были, точно! Их заложили кирпичом — но мы их видели, когда обходили здание снаружи.

Я подхватил с пола какую-то металлическую трубу, недлинную и довольно увесистую. С размаху всадил ее в стенку — ну, точно: гипсокартон!

— Помогайте!

С трубой на плече я пересек комнату, прыгая через завалы, перешагивая трупы. Пробил обшивку стены в нескольких местах — как перфорацию сделал. Руками выломал кусок гипсокартона, обнажив небрежно оштукатуренную кирпичную кладку и металлические профили.

Не знаю, понял ли Димка, чего я добиваюсь, но в работу он включился рьяно: гипсокартон под его натиском рвался как бумага.

Но заложенный кирпичами оконный проем нашел всё же я. Кладка оказалась хлипкая — как я и надеялся. Мне удалось разбить один кирпич, а дальше дело пошло быстрей и проще: каких-то десять минут — и я увидел дневной свет, вдохнул свежий воздух.

— Ну что там?! — нетерпеливый Димка буквально отпихивал меня от пробитой амбразуры.

Я уступил ему место.

— Ничего хорошего.

В небольшое прямоугольное отверстие можно было видеть только малую часть привокзальной площади. Но и этого оказалось достаточно, чтобы убедиться в бесперспективности моего народившегося плана — обращенные обступили вокзал, и сбежать через окно было невозможно.

— Откуда они взялись? — в который уже раз спросил в пустоту Димка. — Откуда их столько? Словно специально нас ждали…

— Может и ждали, — отозвался я, думая о том, как моторы наших автомобилей нарушали тишину мертвого, привыкшего к покою города.

Димка как-то странно взглянул на меня:

— Ты хоть понимаешь, что всё это значит?

— Наверное. — Я пожал плечами.

— Нихрена ты не понимаешь… — Он раздраженно посмотрел на Олю, вернувшуюся к своим котятам. — Это уже не просто зомби. Это биоценоз!

— Чего?

— Это целая система! Стабильная и устойчивая. Сам посуди — одни твари питаются крысами и плодятся. На них охотятся другие твари. Те, что плодятся, умеют прятаться, они могут даже запирать за собой двери. Охотники, кажется, глупее, но они научились действовать сообща… Наверное, среди обращенных есть такие, кто подъедает падаль. А их, в свою очередь, жрет кто-то еще…

— Они едят кошек, — заметила Оля.

— Думаю, они жрут всё, что могут поймать… Но даже это… — Димка задумался; мне было странно видеть его таким. — Даже этого будет недостаточно, чтобы прокормить полчища зомби… Либо количество обращенных в городе сильно уменьшилось… Либо есть что-то, о чем мы пока не знаем…

Сейчас я почти уверен, что если бы Димка продолжил тогда рассуждать, то он додумался бы до того, о чем я узнал много позже: о «кормовых полях», о «гнездах», о «водопоях».

Но Димкины рассуждения прервал голос.

Верней даже, не голос, а невнятный шум. И нам потребовалось минут пять, чтобы понять, откуда этот шум доносится.

— Рация! — рявнул Димка, вытаращив глаза, и кинулся к двери, где на куске гипсокартона лежало оставленное нами переговорное устройство.

— Алло! Алло! — взывал голос. — Меня кто-нибудь слышит?

Это был не Минтай, как мы сперва решили. Говорила женщина — но не Катя.

На какое-то мгновение мне подумалось, что на связь с нами пытается выйти кто-то посторонний, кто-то из незнакомых нам людей, выживших, как выжили мы. Я увидел Димкино лицо — оно было похоже на блин — и понял, что он думает о том же, что и я.

— Алло! Ребята? Вы где? Я слышала шум! Вы рядом?

Это была Таня.

— Мы здесь! — Димка нажал тангенту. Он, вроде бы, не кричал, но говорил так неистово, что слюна летела на микрофон. — Таня? Ты? Откуда? Ты в машине? Сбежала? Отвечай!

— Я в здании.

— В каком?

— На вокзале.

— Это невозможно! Тут полно обращенных.

— Я закрылась.

— Где?

— Я не знаю. Здесь рядом лестница наверх. И решетка. Такая сдвигающаяся. Гармошкой. Я успела её закрыть. Я в комнате, где стеллажи. И сумки.

— Камера хранения! — понял я.

— Ты в безопасности? — спросил Димка.

— Не знаю. Я успела закрыть вход решеткой, но, кажется, обращенные здесь уже были. Не так много, как в холле. Но я видела тени на лестнице. И слышала какой-то шум на втором этаже. Это же не вы шумели наверху?

— Нет. Мы внизу. Заперлись в комнате.

— А я забралась на стеллаж, под потолок. Спряталась.

— Дверь заперла?

— Нет. Там замок, его без ключа не запрешь. Но я прикрыла дверь, подперла её и завалила, чем смогла.

— Молодец!

— Я не знаю, что делать дальше. Вы там ломали что-то? Искали выход? Я слышала стук.

— Да. Немного расковыряли стену, но на улице полно этих тварей.

— И что теперь делать?

— Мы не знаем пока. Думаем.

— Думайте скорей. Боюсь, зомби скоро до меня доберутся. Я слышу, как они ходят мимо двери. Как будто чуют…

Таня осеклась.

Мы затаили дыхание, не решаясь звать её, хотя вопросов у нас оставалось еще много.

И вот тогда-то — в эту напряженную паузу — меня опять осенило.

— Она слышала, как мы пробиваем окно! — Я потянул Димку за рукав.

— И что?

— Камера хранения рядом! У нас с ней смежная стена. И она, наверное, не очень толстая!

— Ребята! — Рация опять ожила. — Вы тут?

Теперь Таня говорила гораздо тише, и дешевая рация сильно искажала её слабый голос.

Я жестом велел Димке передать мне переговорное устройство.

— Да. Что там у тебя?

— Шум за дверью… Опять…

— А когда мы пробивали окно — насколько хорошо ты это слышала?

— Мне казалось, что вы долбите мою стену.

— Хорошо! Сейчас мы так и поступим.

— Попробуете сломать стенку? — сразу догадалась Таня.

— Ага. Возможно, там гипсокартон и доски. Не стена, а перегородка.

— А что дальше? — спросил у меня Димка.

— Если прорвемся наверх, то можно будет попробовать выбраться на крышу перронов.

— И добраться до машины, — продолжил Димка.

— Например. — Я решил не спорить и кивнул. — Если она еще там.

— А знаешь, — Димка подхватил с пола увесистую железку, — мне твой план нравится. Другого всё равно нет.

Мы отдали рацию Оле, велев не прекращать разговор с Таней, а сами набросились на стену. Пробить и содрать листы гипсокартона проблемы не составило. Но потом нам пришлось долбить кирпичную кладку. На счастье, она и здесь оказалась хлипкой — должно быть, дирекция вокзала экономила на ремонте и стройматериалах, да и рабочие, наверняка, нарушали технологию строительства, сберегая цемент для себя. Сложно было выбить несколько первых кирпичей. А потом стенка начала рушиться.

За работой мы не слишком-то прислушивались к разговору Тани и Оли, но кое-что нам все же удалось выяснить.

А кое-что мне стало понятно несколько позже.

Таня видела, как уезжал Минтай. Он показывал ей что-то жестами, и она тогда не поняла сразу, что он просто сбегает. Думала, он задумал какой-то хитрый план. Растерялась, оставшись без связи, бросилась к разбитой рации, что лежала под пожарной лестницей. А в машину вернуться не успела — зомби были везде, близко. Как она увернулась от этих тянущихся рук, как ей удалось избежать ядовитых жвал, Таня сама не помнила. На вокзале тоже оказались обращенные, и опять Тане повезло — она успела заскочить в тёмный коридор, смогла перегородить проход решеткой, догадалась спрятаться в камере хранения. Она даже сумела починить разбитую рацию — её корпус развалился, но начинка оказалась целой, надо было только подключить батарейки, скрутить несколько оборвавшихся проводов и воткнуть куда положено все вылетевшие разъемы…

Таня больше не паниковала.

Пока мы пробивались к ней, зомби и прочие обращенные твари, привлеченные шумом, ломились в забаррикадированную дверь камеры хранения, а Таня спокойным ровным голосом докладывала Оле о происходящем:

— Минут пять, может быть, продержусь… Одна их этих тварей смотрит прямо на меня… Если дверь сдвинется еще сантиметров на десять, зомби смогут сюда пролезть….

Димка, слыша это, взялся за ружье, а я, харкая черной от пыли мокротой, продолжал крушить стену.

Мы успели: я увидел Таню, и в ту же секунду Димка через дыру в стене пристрелил двух дедайтов, протиснувшихся в камеру хранения. А через пару минут появился гуль — он, обрушив стеллаж, ухитрился в нем застрять, и Оля расстреляла дёргающуюся тварь из пистолета, пока Димка, чертыхаясь, перезаряжал двустволку (про найденный автомат он словно бы забыл).

Я оттяпал этому гулю голову, когда перебрался к Тане. Гуль был еще жив, он смотрел на меня паучьими глазами, скреб пол конечностями, — сложно было поверить, что это существо когда-то было человеком.

— Как ты? — спросил я у Тани.

— Уже несколько раз себя похоронила, — ответила она.

— Хватит болтать! — Димка схватил меня за руку и потянул к двери. — Надо спешить…

Мы выбрались из комнаты и оказались на площадке перед лестницей. В трех шагах от нас толпа обращенных пыталась вырвать стальную решетку, перекрывшую проход. Жуткое было зрелище — такое и в ночных кошмарах не приснится!

Мы не стали тратить патроны, прореживая толпу, напирающую на решетку. Да и смысла особого в этом не было, только время потеряли бы, а стрельба, наверняка, привлекла бы с улицы новых тварей.

На втором этаже было гораздо тише. Димка выстрелом из ружья разнес башку выглянувшему из диспетчерской зомби — и больше нас никто не побеспокоил.

Далеко идти не пришлось. Высадив окно в небольшом холле, мы залезли на широкий карниз, по нему выбрались к плоской крыше пристроенных к вокзалу туалетов, а там без особых проблем перелезли на гремящую под ногами кровлю перронов.

Дальше мы просто бежали. Зомби были внизу, под нами. И вокруг тоже — мы видели их на подступах к вокзалу, на железнодорожных путях и прилегающих улицах. Они все направлялись сюда, будто шли к кормушке, получив неслышимый нами сигнал.

Особо надеяться было не на что: к «мазде», ждущей нас у входа, мы добраться не могли, брошенные такси, простоявшие целый год, вряд ли бы завелись даже «с толкача», а надежных укрытий поблизости не наблюдалось.

Мы бежали, не зная, что будет, когда висящая над перронами стометровая крыша кончится.

Мы бежали — это было единственное, что мы тогда могли делать.

Единственное, что нам оставалось…

Мне очень трудно вспоминать то, что случилось дальше.

И не потому, что память меня подводит — ах, как бы я этого хотел!

Нет, я всё отлично помню. В этом-то и заключается проблема.

Даже сейчас мне больно и страшно вспоминать тот день. Много лет я гнал от себя эти воспоминания, пытался забыть эти давно минувшие события, но теперь я должен всё подробно и последовательно изложить на бумаге — время пришло.

Сумею ли я?..

А может быть, мне следовало сделать это раньше? Вдруг так я избавлюсь от ночных кошмаров, которые не перестают мучить меня и сейчас?..

Я смотрю на лист бумаги. И жуткие картины встают перед моими глазами.

Уже не во сне. Наяву.

Как тогда…

Я помню всё.

Оля с котятами в портфеле и пистолетом в свободной руке. Димка с ружьем за спиной и автоматом на груди. Таня с перебинтованной рацией. Я с мачете.

Мы стоим на краю длинной плоской крыши и смотрим вниз.

Нам надо решить: спускаться, остаться или вернуться.

Времени на раздумья у нас нет.

Зато у нас есть небольшой шанс, отстреливаясь, добежать к автобусам и скрыться в здании гаража-мастерской.

Только делать это нужно сейчас — немедленно, пока есть такая возможность.

Стоит ли рисковать?

И что мы будем делать потом?

Первая жертва — это Димка.

Когда он спрыгнул на перрон, к нему бросились три дедайта. Двоих Димка успел подстрелить из ружья — их головы лопнули, как арбузы. А вот третий, даже попав под очередь из «калаша», не остановился.

Я в этот момент сползал по опоре с крыши, и видел, как Димка и шипящая тварь, сцепившись, повалились на грязный бетон, опрокинули урну. У Димки под верхней одеждой была музейная кольчуга, только поэтому раненная тварь не сожрала его сразу. Я подскочил, махнул мачете. Тут и Оля с пистолетом подоспела — выстрелив дважды, разнесла дедайту висок.

Это были её последние патроны.

Димка скинул с себя агонизирующее тело и попробовал встать. На него страшно было смотреть — левая рука от локтя до кисти была словно из фарша вылеплена, надорванная щека висела лоскутом, исполосованное бедро сочилось кровью.

Я подобрал автомат, подхватил Димку и взвалил его на плечо — он показался мне удивительно легким. Оля взяла ружье, быстро его перезарядила — и тут же дуплетом выстрелила в гуля, прыгнувшего к нам из-за стоящих на стоянке такси. Отдача едва не опрокинула девушку. Но заряды попали в цель — гуль свалился в двух метрах от меня и задергал ногами, как раздавленный паук-«косиножка».

Димка хрипел, требовал пошевеливаться.

Жить ему оставалось восемь минут.

Вторая жертва — Таня…

Мы сумели прорваться к автобусам, укрылись за ними, попутно уложив еще трех дедайтов и парочку обычных зомби. Держать там оборону мы не собирались, но хоть дух перевели. Сгруппировавшись тесно, перебежали к длинному гаражу, отыскали взломанную нами же дверь, ввалились внутрь, тут же задвинули тяжелую задвижку.

Димка сипел жутко, воздух заглатывая.

Я положил его на кучу пыльной ветоши. Он уцелевшей рукой вцепился в ремень висящего у меня на груди автомата, потянул его к себе. Я присел перед Димкой, пытаясь разобрать, что он говорит.

— Жжет… Жжет…

Димка корчился от боли.

— Потерпи. Выберемся, промоем раны, заштопаем.

Оля уже заматывала Димкину руку своей футболкой. Таня осматривала глубокие царапины на бедре.

— Мне кранты, — Димка крепко схватил меня за грудки. — Ты был прав. Надо было сидеть в глуши.

— Помолчи.

Я разжал его пальцы, но он опять вцепился в меня.

— Бери её себе… Ты же этого хотел?.. Забирай, она твоя…

Я подумал, что он начал бредить. Потом понял — Димка говорит про Олю. И Оля, кажется, это тоже поняла. Она встала, отошла. Я слышал, как в брошенном портфеле пищат котята.

— Уходите… — Голос Димки делался всё слабей, но держал он меня по-прежнему крепко. — Дверь, помнишь?.. Там… Уходите через нее… А я этих гадов задержу… Баллоны откройте… Ну чего ты пялишься, Брюс?! Баллоны с газом у стены. Открой ты их. И беги…

Димка выпустил меня и обессиленный упал на ветошь.

В запертую дверь заколотили зомби. Таня вскочила, Оля подобрала пищащий портфель, выставила перед собой ружье.

— Давай! — почти беззвучно приказал мне Димка и приподнял здоровую руку, показывая мне зажигалку — одну из тех, что мы взяли на заправке.

Где-то со звоном разбилось стекло…

Я понимал, что в гараже нам не продержаться. Пока что подтягивающиеся по нашим следам обращенные не сообразили, что в здание можно проникнуть через окна — серые, густо покрытые пылью и грязью стекла мало чем отличались от стен. Но через пять минут или, может, через десять, какой-нибудь особенно смышленый дедайт шагнет в раму, осыпая стекло, и окажется перед нами…

Я бросился к служебной двери, про которую говорил Димка.

Это был выход на улицу, в город — на ту сторону бетонного забора. Чтоб оценить обстановку, я стволом автомата выбил стекло в одном из задних окон. Зомби были и здесь — но их было меньше, чем перед вокзалом. Я заметил четыре куда-то бредущие фигуры. Вполне возможно, где-то прятались и другие обращенные, но пока они себя ничем не выдавали. А спрятаться тут было где: старые гаражи, сараи, поломанные дощатые заборы, ржавеющие остовы машин, горы строительного мусора — в такие трущобы при других обстоятельствах я бы не полез.

За моей спиной что-то с грохотом рассыпалось, зазвенело. Девчонки взвизгнули и осеклись.

Я обернулся, вскидывая автомат.

Тощий зомби, не дедайт, а обычный — первого, так сказать, поколения — барахтался в разбитом окне. Я, пробегая мимо Тани, всучил ей «калашников», выхватил мачете — не хотел я грохотом выстрелов привлекать сюда других тварей.

Зомби всё никак не мог протиснуться в помещение. Между рамами обнаружилась металлическая решетка — на наше счастье. В ней-то зомби и застрял. Осколки стекла сыпались на пол, с омерзительным скрипом выползали из трухлявого дерева гнилые гвозди, удерживающие решетку, — зомби упрямо лез вперед, бестолково размахивал руками, не понимая, как выбраться из ловушки, в которую сам же и забрался.

Я ударил его в висок, на удивление легко пробив клинком уродливую голову, похожую на подгнившую хэллоуинскую тыкву. Мертвец осел, а в разбитом окне за решеткой появилась еще одна рожа — здоровенный дедайт уставился прямо на меня.

Грохнул выстрел — это подоспевшая Оля в упор разрядила один из стволов охотничьего ружья. Патрон оказался снаряжен картечью, и вытянутая рожа дедайта стала похожей на пропитанную кровью губку. Выстрел не убил живучую тварь, но ослепил и ошеломил.

Я с разбегу ударил плечом в стоящий около верстака железный шкаф с инструментами. Он завалился набок, перекрыв часть разбитого окна. Я молил бога, в которого уже был готов поверить, чтоб и в остальных окнах оказались решетки.

— Газ! Газ! — сипел Димка, пытаясь сползти со своего ложа.

Я подскочил к нему.

— Будем уходить. Держись!

Затрещало, осыпая звенящее стекло, еще одно окошко. Скрипнули, взвизгнули старые гвозди, с трудом удерживая сваренную из металлических полос решетку.

Димка оттолкнул меня и закричал от боли.

— Он не выживет, — сказала мне Оля.

Я и без нее это знал. Но не мог же я оставить друга — пусть даже и такого несносного иногда — на растерзание плотоядным уродам.

Что-то зашипело в углу, где стояли баллоны. Я резко обернулся, думая, что это подает голос какая-то изготовившаяся к прыжку тварь. Но кроме Тани никого там не было.

— Правильно… — пробормотал Димка, глядя в ту же сторону. Он опять показал мне зажигалку. — Уходите… Быстрее…

Таня повернула еще один вентиль — и шипение сделалось громче. Я смотрел на нее, видел, что она делает, но не мог поверить своим глазам. Она же лишила нас возможности отстреливаться! Да что там! Даже удар металлом о металл или о камень мог вызвать мгновенный взрыв.

— Что ты сделала?! — заорал я.

Таня с вызовом взглянула на меня, и я вдруг понял, что она всё просчитала, всё решила за нас. Газ рвался из баллонов, и у меня не оставалось времени ни на что кроме безоглядного бегства.

— Прощай, друг, — сказал я Димке. Он слабо мне улыбнулся.

Оля и Таня уже спешили к служебной двери.

Зомби лезли теперь в три окна. На двух из них решетки держались на честном слове.

Насколько сильным будет взрыв, когда кровожадные твари набросятся на Димку, и он щелкнет зажигалкой? Заденет ли нас пламя? Не посечет ли нас всех разлетевшимися обломками?

Я опять взглянул на Димку. Он всё так же улыбался, только глаза у него были совершенно пустые — как пуговки на плюшевой игрушке.

Димкина рука скользнула на пол, зажигалка вывалилась из пальцев. И я понял, что на его лице не улыбка застыла, а оскал покойника.

Я бросился к нему, еще надеясь на чудо. Но он был мёртв. Безнадежно мёртв.

И уже никто не мог остановить рвущихся в разбитые окна зомби.

— Уходите, — сказала Таня за моей спиной.

Она подошла к Димке, подняла зажигалку. Повторила:

— Уходите! — теперь её голос звучал угрожающе.

— Нет, — сказал я и протянул к ней руки, опасаясь, что она прямо сейчас выпустит из своего слабенького кулачка крохотный язычок пламени. — Не надо.

— Уходите, пока можете.

Она всё просчитала. Она всё решила за нас.

— Не надо так, — подала голос Оля. — Давайте просто убежим. Все вместе.

— Просто мы не убежим, — ответила Таня. — Эти твари полезут через крышу, как только мы окажемся на улице. А те, что ворвутся сюда, разнесут задние окна. Вы же видите, там нет решеток. Все, что мы сможем выиграть — это три минуты бега. Потом они опять нас догонят. Шанс на спасение есть, только если мы всё тут взорвем.

— Мы выстрелим с безопасного расстояния, — предложил я. — Газ сдетонирует.

— А если нет? — Таня махнула рукой. — Уходите, не теряйте время зря. Идите! Идите!

— Но я не могу…

— Я уже умирала. Несколько раз. Помните — тогда на дороге, когда вы решили, что я заражена… И когда я болела — помните? Умирать не страшно. Жить дальше — вот что страшно. Уходите, и оставьте меня.

Она подняла руку с зажатой в кулаке зажигалкой, заставив меня попятиться.

— Уходим, — сказал я Оле.

— Прощайте, — сказала нам Таня. Её взгляд что-то очень мне напоминал. Где-то я уже видел такие глаза…

Сразу две решетки вывалились из окон.

Я распахнул дверь — она была деревянная, старая и прогнившая, поэтому я даже не стал её закрывать — всё равно зомби выломали бы её за считанные секунды. Я обернулся.

Таня смотрела на нас. Она улыбнулась, и я вдруг вспомнил — точно такой взгляд был у Ромы, которого я прозвал «немцем». И точно такая улыбка.

Зомби лезли в окна — будто черное гнилое болото вливалось в темное помещение гаража.

Я схватил Олю под руку и побежал.

Я не оборачивался, но я узнал, когда обращенные твари добрались до Тани. Она закричала.

Она кричала всё время, пока мы бежали.

А потом грянул взрыв.

13. Год первый. Июнь. Игрушки

Третьей погибла Оля.

Взрыв толкнул её в спину, и она полетела кувырком, но не это её убило.

Обломки кирпичей и дымящихся досок падали вокруг — но ни один из них Олю не задел.

Олю убил я.

— Бежим! — заорал я, хотя сам еще подняться никак не мог. — Бежим!

Кусок мяса с торчащей костью шмякнулся передо мной. Это могла быть конечность зомби, но я почему-то и сейчас уверен, что это была рука Тани — та самая, которой она держала зажигалку.

Я чувствовал, что на голове у меня плавятся волосы. Одежда дымилась. Глаза были засыпаны пылью. Я, кажется, был контужен.

— Бежим!

Это чудо, что я не растерял оружие, что сумел встать на ноги, найти Олю и даже выбрать верное направление для бегства. Мы, спотыкаясь, неслись по вспучившейся асфальтовой дорожке прочь от вокзала и разрушенного взрывом гаража. Иллюзий у меня не было — я понимал, что в городе полно обращенных, и рано или поздно (скорей рано) эти твари до нас доберутся. Я надеялся лишь на то, что взрыв и пожар отвлекут обращенных, собьют их со следа. Я думал найти укрытие. Но совершенно не представлял, что мы станем делать потом…

Огромный гуль появился внезапно. Наверное, он выпрыгнул из какой-нибудь квартиры на втором или третьем этаже, но мне показалось, что мерзкая тварь возникла из ниоткуда — будто телепортировалась к нам. Оля бежала впереди меня, и она практически влетела в объятия гуля. Он прижал её лапой и потянулся ко мне — одной жертвы ему было недостаточно.

Я шарахнулся в сторону. Автомат слетел с моего плеча, я подхватил его — получилось, что оружие само прыгнуло ко мне в руки. Щелчок переводчиком огня, патрон уже был в патроннике…

Я сделал пять одиночных выстрелов, метясь в мерзкую рожу гуля. Я попал три раза, но, наверное, расстрелял бы весь магазин, если бы пятая пуля не пробила Оле плечо. Она вскрикнула коротко — по-птичьи, побелела вся, но не упала, так как гуль продолжал её держать.

У него было три дырки в голове — а он как-то ухитрялся стоять. Он упал только тогда, когда я выдернул Олю из его лап.

— Больно, — прошептала она.

— Извини… — Я тащил её в сторону, а гуль полз, дергался и скреб асфальт когтями, пытаясь достать нас. — Пожалуйста, прости! Прости меня! Прости!

Она потеряла сознание — обмякла, затихла. Я отпустил её, подскочил к гулю и выпустил еще две пули в его бугристый затылок, будто бы сложенный из булыжников.

В стороне, откуда мы бежали, вспухло огненное облако. Мгновением позже грянул взрыв — видимо, в пожаре лопнул еще один баллон. Я рефлекторно втянул голову в плечи и заметил, как на дорожку, по который мы только что бежали, вышел зомби. Он успел сделать три шага по направлению к нам. А потом ему на голову свалилась какая-то металлическая искореженная взрывом плашка.

Я не видел, сумел ли этот зомби подняться, так как в то же мгновение очнувшаяся Оля громко застонала. Я понял, что она жива и, схватив ее под мышки, пачкаясь кровью, потянул к ближайшему дому — к открытой двери подвала. Я не собирался оставаться там надолго. Я просто хотел перевязать Олю.

В подвале оказалось холодно, как в морозильной камере, и темно, как в могиле.

Это через пару минут, когда мои глаза немного привыкли к темноте, я разглядел голубоватое свечение в глубине — так светятся лесные гнилушки в безлунные теплые ночи.

Оля почти не стонала, когда я её бинтовал, только беззвучно плакала и кусала до крови губу. Я дал ей немного отлежаться, а сам пошел на загадочный матовый свет. То, что я увидел, сложно описать словами: застывшие подтеки на стенах, столбы и пузыри на полу, свисающие с потолка «сосульки» и причудливые, будто бы восковые, фигуры — все это громоздилось друг на друга, наплывало — совокуплялось. Свечение исходило от какой-то желеобразной массы — я не рискнул её трогать, вдруг вспомнив «ведьмин студень» Стругацких.

Мне послышался шум у выхода, и я, предчувствуя недоброе, поспешил назад.

Оля лежала там, где я ее оставил. Две мелкие твари, которым я так и не придумал названия, грызли её шею. А она прижимала к себе портфель — защищала своих котят…

Я не знаю, почему она не кричала… Не знаю…

Кричать начал я.

Я пришел в себя на улице, весь забрызганный кровью тех мелких вонючих тварей. Оля умирала у меня на руках. Я с трудом разобрал её последние слова: она просила позаботиться о котятах.

Я плакал. И, кажется, стрелял в темные окна, глядящие на нас.

Потом я ушел, оставив Олю в пяти шагах от места, где она умерла.

Она приняла смерть не от меня, но из-за меня. Поэтому я и говорю, что убил её: сначала прострелил плечо, потом затащил в опасное место и оставил без присмотра.

Последующие минуты я помню смутно.

Я метался по грязным и тесным переулкам, прыгал через какие-то заборы, пытался спрятаться в мусорном баке. Я прикончил нескольких зомби — снёс им головы. Сумел удрать от тролля. Я где-то потерял автомат, но не слишком об этом пожалел — я успел расстрелять все патроны, а новых мне взять было негде.

А потом я увидел, что по улице едет автомобиль, как две капли воды похожий на мою побитую «десятку». И это было так странно, так нелепо и дико, что я испугался этой машины больше, чем подступающих ко мне обращенных.

Я решил, что сошел с ума.

— Чего встал?! — заорал Минтай, чуть опустив стекло на водительской двери.

Я тупо смотрел на него, уверенный, что у меня галлюцинации.

— Давай быстрей! Ну?!

Он всё же решился: остановил машину в четырех метрах от меня (ближе не позволял высокий бордюр), выскочил, схватил меня за шиворот, потащил за собой. Он помог мне забраться в салон — втолкнул на задний диван. И едва успел вернуться за руль — зомби уже лезли на капот машины, а выскочивший из переулка мангус попытался прокусить колесо, но остался без головы, когда Минтай рванул с места так, что запахло пожженым сцеплением.

— Где остальные? — спросила Катя, повернувшись ко мне.

— Мертвы, — ответил я, и понял, что никакая это не галлюцинация, что всё сейчас происходит на самом деле.

Катя смотрела на меня и словно бы ждала продолжения.

— Они все умерли, — сказал я, не зная, что еще тут можно сказать. — Все, кроме меня.

Всё дорогу по городу Минтай оправдывался. Я не слушал его. Это потом в памяти вдруг стали всплывать обрывки того сбивчивого монолога: Минтай говорил, что у него не оставалось выбора, что он был вынужден уехать и не мог выйти на связь, так как его рация разбилась, а о другой они вспомнили слишком поздно, да и некогда было говорить, так как обращенные постоянно атаковали машину и нужно было безостановочно двигаться, а на удалении связь переставала работать…

Катя, перебивая его, пыталась добиться от меня подробного рассказа, что случилось, и как погибли остальные. Я был не в силах ей отвечать. И тогда она, вторя Минтаю, сама начала говорить: о том, как они старались не уезжать от вокзала, колеся по улицам с той стороны площади, как придумывали планы нашего спасения, а услыхав грохот и заметив дым, сразу же начали искать подъезд к месту взрыва.

— Что это было? — донимала меня Катя. — Что взорвалось?

Потом они все же оставили меня в покое, и я валялся на заднем диване среди барахла, которым мы успели разжиться, и помирал — так мне было худо, так тошно.

Минтай и Катя разговаривали о чем-то своем, а я корчился и не понимал, как они могут так вот спокойно, так запросто беседовать: он ее успокаивал, просил не волноваться, она говорила, что с ними будет все в порядке. Минтай отвлекался, ругался, обруливая обращенных. Иногда что-то билось о машину. Взвизгивали тормоза, рычал мотор…

Не знаю как — но мы выбрались из города.

И где-то на окраине (я впервые там был) Катя вдруг закричала:

— Вот! Вот он! Стой!

Она увидела магазин. Но я понял это позже. Поднявшись, я пытался увидеть, о ком она говорила, и зачем Минтай остановил машину.

— Пять минут! — Катя буквально умоляла. — Только пять минут! Здесь никого нет, посмотри! Мы зайдем, и сразу же выйдем.

Минтай качал головой. Но машина стояла. И я сразу понял, что он уступит, что он уже готов уступить.

— Вы с ума сошли?

Они посмотрели на меня так, словно успели забыть о моем присутствии — и только сейчас вспомнили.

— Я всегда думала, что у моего ребенка будет всё самое лучшее, — сказала Катя. — Я думала, что смогу обеспечить его всем необходимым. — Она всхлипнула. — Но теперь… Хотя бы… Что-нибудь…

Она вдруг расплакалась.

Я тупо на нее смотрел и не мог понять, почему она заговорила о ребенке.

А потом я увидел вывеску магазина, рядом с которым мы стояли: «Ваш малыш».

— Она беременна, — сказал Минтай, глядя куда-то в сторону и пытаясь неловко утешить Катю. — Мы собирались рассказать вам. Но не могли решить — когда.

Я молчал. Я думал, что после всего пережитого уже ничто не сможет меня потрясти. Но я ошибался.

— Хотя бы какую-нибудь погремушку, — просила Катя. — Пустышку… Бутылочку… Игрушку… Пусть у него будет хоть что-нибудь…

— Я пойду, — Минтай забрал у нее автомат.

— Не надо, — тихо сказал я.

— Всего три минуты, — сказал Минтай. — Мы уже не раз так делали.

Я покачал головой, но спорить не стал, понимая, что переубедить их невозможно. Да и место, действительно, выглядело безопасным: открытое пространство, выезд из города, строений почти нет, помещение магазина отлично просматривается через витрины, а машина стоит всего-то в трех шагах от стеклянной двери…

— Бибикните, если что-то увидите, — сказал нам Минтай и вышел.

Я тоже выбрался на улицу. Постоял, оглядываясь, пытаясь дрожь унять. И сел на водительское место — свое законное.

Минтай вернулся через минуту, свалил у машины ворох детских вещей, недовольно на меня посмотрел, но сказать что-то не решился. И садиться не стал:

— Я там мобильчик присмотрел. Хороший, механический. Восемь тыщ стоит. И ванночку складную прихвачу… Розовую брать или голубую? Кать, а?

— Розовую.

— Хорошо. Я мигом.

Он опять умчался в магазин. Через минуту внутри что-то грохнуло — но это был не выстрел, просто упало что-то. Я на всякий случай проверил оружие — пистолет был без патронов, зато для ружья боеприпасов хватало — и с пулями, и с разной дробью. Вот только стрелять из тесного салона было бы неудобно.

— Посмотри на перекресток, — сказала вдруг Катя.

Я повернул голову.

— Что там?

— Не знаю… Почудилось, будто… Показалось, наверное…

Пока мы глядели в сторону, Минтай выволок из магазина новую партию детских вещей и игрушек. Куда он собирался их распихивать, я выяснить не успел. Счастливый будущий отец положил всё в кучу, обошел машину и, улыбаясь, постучал мобильчиком в окно. Катя нажала кнопку, чтобы опустить стекло. И в этот момент с крыши магазина на крышу машины перескочил здоровенный гуль. Он схватил Минтая поперек туловища — и тот вскрикнул от страшной боли, вцепился в дверь, попытался забраться в машину через полуоткрытое окно. Катя отчаянно пыталась ему помочь — тянула его в салон — за одежду, за волосы. А он уже не кричал, только корчился. Из открытого рта хлынула кровь, глаза закатились. Еще секунда — и его голова оторвалась, упала Кате на колени. Она завизжала, а я вдавил педаль газа и бросил сцепление…

Забрызганная кровью Катя беспрерывно визжала двадцать километров. Под ее ногами каталась голова Минтая. А я гнал и гнал машину, желая оказаться как можно дальше от этого проклятого города.

14. Год первый. Июнь. Расставание

Первый раз машина заглохла еще на трассе. Я сумел завести её, вытащив «подсос» наполовину. По звуку определил, что проблема серьезная — двигатель троил и трясся, но с зажиганием, вроде бы, всё было нормально. Заниматься диагностикой я не мог, так как догадывался, что сейчас по нашим следам спешат обращенные. Поэтому я вернулся за руль и погнал машину дальше — на трех цилиндрах, работающих на обогащенной смеси.

Когда до съезда на грунтовую дорогу, ведущую к Николкино, оставалось минут пять езды, двигатель не выдержал издевательств, и моя верная «десятка» заглохла окончательно. Я посадил аккумулятор, пытаясь её завести. Потом я собрал консервы, которые, видимо, добыл без нас Минтай, взял оружие, портфель с пищащими котятами, несколько шоколадных плиток и батарейки.

Катя так и сидела на месте, тряслась, закрыв лицо руками. Она была в шоковом состоянии, ни на что не реагировала. Я с трудом вытащил её из машины. Попытался привести в чувство: орал на нее, тряс, даже по лицу хлестал. Потом просто сел на землю с ней рядом и стал разговаривать — тихо, спокойно. Про ребенка её сказал, про то, что нам надо уходить, если она хочет его спасти. Уж не знаю, доводы мои подействовали или просто ровный голос её успокоил — но Катя наконец-то меня заметила. Я заставил её подняться. И мы пошли.

Я шагал и всё пытался высчитать, когда же обращенные нас догонят. Потом стал оглядываться, хоть и понимал, что еще рано ждать преследователей. Какая-то фора у нас была — часов десять-двенадцать, может быть даже сутки — но на это рассчитывать не следовало.

Катя вдруг села на краю дороги. Я обошел её, заглянул ей в лицо, опять заговорил, объясняя, что мы не можем тут стоять, что за нами погоня, что только дома мы, возможно, сумеем спастись.

Глаза её были пустые. Но в какой-то момент она поднялась и пошла — как заводная кукла. Я поспешил за ней, молясь, чтобы она так и двигалась. Но, видимо, молился неправильно — мы и километра не прошагали, встали.

Теперь я не уговаривал, а ругался и бесился. Это подействовало — но опять ненадолго.

Так с черепашьей скоростью мы и шли. Где-то я подхватывал Катю, нес её на плече, где-то мне приходилось её толкать или тащить, теряя силы. Иногда на нее просветление находило, она начинала меня расспрашивать о чем-то, слушала мои объяснения, но, кажется, мало что понимала, зато шагала хорошо, быстро. А потом задумывалась — и вставала, оцепенев…

Я уж не знал, на что и надеяться. Чувствовал, что нагонят нас обращенные в чистом поле…

Когда мы, наконец, вошли в Николкино, я понял, что дальше так продолжаться не может. Уже темнело, так что надо было срочно что-то решать. И вариантов особых я не видел: либо мы встречаем обращенных здесь, либо я сейчас же прячу Катю, а сам налегке ухожу в Плакино к нашему дому.

Не знаю, что бы я решил сам. Но, когда мы ввалились в избу Марьи Степановны, Катя остановилась за порогом и огляделась, явно узнавая это место. Я взял её за руку, отвел к кровати, заставил сесть — она всё озиралась.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил я, хоть и не ждал ответа.

— Устала, — тихо сказала она. — Я очень устала.

— Нам надо идти дальше.

— Я не смогу. Давай отдохнем здесь.

— Сюда придут обращенные. Лучше бы нам встретить их в Плакине. Там и дом подготовлен, и порох есть в запасе. Там проще обороняться.

— Я не дойду, — вздохнула она. — Извини, Боря, но я не смогу.

— Ты можешь спрятаться здесь, — предложил я. — Обращенные пойдут за мной. Я разберусь с ними, а потом вернусь. Сможешь продержаться три или четыре дня?

— Я буду спать, — сказала она.

— Да, выспишься. Отдохнешь. Главное — сиди тихо.

— Я буду сидеть тихо. Оставь меня здесь.

— Ты уверена?

— Я буду ждать. Я не хочу никуда идти.

— Хорошо…

Я устроил ей убежище на чердаке — в небольшом закутке, куда Марья Степановна прятала ружье мужа перед приездом внуков. Место было укромное и крепкое, оборудованное прочной низенькой дверью. Я только пробил небольшое отверстие в крыше, чтобы впустить свет. Притащил два ведра воды, открыл консервы, убрал под стропила шоколад, сделал лежанку из тряпья. Я помог Кате забраться по лестнице на чердак, всё ей показал, объяснил. И она вела себя вполне разумно, как мне тогда показалось. Только вдруг спросила:

— А где Миша?

Я растерялся. А потом опять заговорил о своем скором возращении, о том, что ей надо сидеть тихо, и что она должна мне кое-что отдать…

— Миша скоро придет? — спросила она, передавая мне то, что я у нее попросил.

Я кивнул.

— Да, придет. Скоро.

Я запер её, завалил вход. Я убрал лестницу. Я закрыл обе входные двери, а сам выбрался через окно. И какое-то время бродил по улице перед домом, натаптывая дорожку, чтобы увести преследователей за собой.

А потом я увязал в куль нижнее белье и обувь Кати — то, что я у нее просил. И ушел из деревни, волоча этот куль за собой на веревке. Мне было нужно, чтобы запах Кати остался со мной.

Забегая вперед, скажу, что трюк с бельем сработал — и я спас Катю от обращенных.

Но, как потом выяснилось, этого было недостаточно…

В Плакино меня встречали — с визгом, с радостью, с бросанием под ноги.

Тощая Жучка, о которой я и забыл, налетела на меня, едва не опрокинула. А я чуть не зарубил её с перепугу, приняв за какого-то мелкого обращенного, — уж очень темная была ночь.

Потом вылезли и щенки, окружили меня, бестолково тычась холодными носами в грязную обувь. Они были похожи на двигающиеся игрушки, которые раньше продавались на привокзальных площадях.

Я открыл дверь, пустил Жучку в дом. Мне было страшно заходить туда одному. С полки в прихожей я снял большой фонарь, вставил в него батарейки, включил. Сразу сходил на двор, проверил скотину — измученные козы встретили меня истошным блеяньем, и мне пришлось уделить им какое-то время, хотя я уже с ног валился. Но и после этого отдохнуть не получилось: надо было затапливать печь, чтобы хоть немного согреть остывший дом. Жучка к тому моменту освоилась, устроилась в углу около входа. Я угостил её куском тушенки из единственной консервной банки, что у меня осталась. А холодный бульон я предложил пищащим котятам. Но они отказались его пить, и тогда у меня появилась другая идея: я отнес котят к Жучке, положил их под собачий бок, подсунул к соскам. Жучка не возражала. Преданно на меня поглядев, она лизнула одного котенка. И я вдруг расплакался.

— Да, — проговорил я, всхлипывая. — Всё верно. Теперь надо держаться вместе.

Жучка скулила, смешавшиеся со щенками котята пищали, в печи потрескивал огонь. Я доел тушенку и сжевал треть шоколадки. Подумал о том, каково сейчас Кате. И стал разбирать оружие.

Я ждал обращенных не раньше следующего вечера. А они подарили мне еще целую ночь и пришли рано утром. Сперва просто звякнул висящий на леске колокольчик под окном. Потом загремели консервные банки, привязанные к оставленным на тропе капканам. Громко и жутко запричитала какая-то тварь, нанизавшись на острый кол, вбитый в дно ловчей ямы, — Жучка вскочила и завыла на запертую дверь…

Обращенные почти всегда шли одной дорогой — по нашей натоптанной тропе, с обеих сторон которой мы поставили сходящиеся изгороди из длинных жердей. Поначалу широкий проход постепенно сужался — будто горловина в верше — и зомби направлялись прямиком в ловушки. Димка собирался сделать здесь настоящую бойню — с самострелами, рушащимися бревнами, силками из стального троса… Вряд ли бы всё это работало так же хорошо, как обычная яма, спрятанная под хворостом, лапником и травой. Таких ям на этой тропе мы отрыли две. В обычные дни они были закрыты прочными щитами, сбитыми из досок. А когда мы ждали гостей, эти щиты становились частью изгороди.

Зомби, угодив в глубокую ловушку, уже не могли из нее выбраться. И нам оставалось только забить их тем или иным способом, после того, как с остальными обращенными уже было покончено.

Но в этот раз ко мне пришли не только зомби, но и другие твари. Гули, как оказалось, легко выпрыгивали из ям. Дедайты же каким-то образом распознали опасность, и обошли ямы, сломав не такой уж и крепкий забор. Некоторые из них угодили в петли и капканы, но это едва ли могло им помешать: они отгрызали, отрывали себе конечности и, освободившись таким образом, двигались дальше…

Уж не знаю почему, но обращенные всегда шли волнами. Первая была самой мощной и многочисленной. Последними приходили ослабленные и отставшие в дороге твари — они могли появляться поодиночке, неожиданно и с любой стороны.

Так было и в этот раз.

Первый натиск мне помогли сдержать ловушки, пусть и не столь успешно, как это получалось раньше. Я расстреливал обращенных через заколоченное окошко, из рамы которого я аккуратно выставил стекло. У меня дважды кончались патроны к охотничьему ружью, и я делал перерыв, чтобы снарядить пустые гильзы. А когда обращенных поубавилось, мне пришлось сменить тактику: я приоткрывал дверь, ждал, спрятавшись в чулане, когда какая-нибудь тварь сообразит зайти в избу, и тут же с помощью веревки, протянутой через блоки, запирал выход.

Это было рискованно. Очень рискованно! Но мне было необходимо как можно скорей расправиться с непрошенными гостями.

И я, открыв дверь чулана, выходил на бой…

Раньше этот трюк мы проделывали как минимум втроем: один отвечал за дверь, двое, прикрывая друг друга, шли на зомби. На полу около входа в несколько рядов была натянута стальная проволока, несколько половиц были сняты. Преодолеть такие силки с наскока было невозможно. И мы долго убивали обращенного, пока он, ломая порой себе конечности, пытался до нас дотянуться.

Да, мы много чего изобрели, обороняя свою избенку…

Одного за другим я впустил в дом дюжину дедайтов, трех мангусов и одного гуля. Сначала я пронзал их двумя длинными пиками, потом брался за самодельную алебарду. Было несколько неприятных моментов, когда я едва не попадал в лапы обращенным, но тут выручало мачете. Стрелять пришлось лишь однажды — патроны я берег.

Я так устал, что уже ничего не боялся. Я просто делал свою работу. А когда начал буквально валиться с ног, ушел отдыхать. Перед разведенным в печи огнем я выпил кружку козьего молока, проглотил сырыми два яйца и сжевал весь оставшийся шоколад. Под окнами еще бродили какие-то обращенные, жутко подвывали попавшие в яму зомби — а я заснул, опьянев от еды и согревшись. Очнулся минут через сорок оттого, что подскуливающая Жучка лизала мне руку. Умылся. И пошел истреблять тех, кто жаждал моего мяса…

После первой волны обращенных подоспела вторая, с паузой часов в пять. За ней пришла третья — уже глухой ночью — этих я оставил на утро, но спать не решился, дежурил на дворе, стерег скотину. А вечером явились последние — с ними я успел разобраться до темноты.

Потом были сутки отдыха и ожидания. И еще один день потребовался, чтобы как следует обыскать округу, убедиться, что никакая тварь не укрылась по соседству. После всего этого полагалось заняться уборкой и погребением тел. Но мысли о Кате не давали мне покоя — я будто чувствовал, что с ней случилась беда. И я сбежал из дома, взяв с собой только оружие.

Кажется, я никогда не преодолевал расстояние от Плакина до Николкина так быстро, как в тот раз — откуда только силы взялись. И всё равно я опоздал.

Катя была там, где я её оставил. Только это была уже другая Катя.

Когда я поднялся к ней и открыл дверь, она забилась в дальний угол и заверещала так тонко и громко, что у меня заложило уши. Она ужасно выглядела, словно провела на чердаке не дни, а месяцы. Мне было страшно смотреть на нее, а особенно жутко выглядели её безумные, будто бы выцветшие глаза.

Я не сразу понял, что здесь случилось. Даже увидев кровь на полу, я решил, что это какая-то мелкая тварь сумела пробраться на чердак, до полусмерти перепугав Катю — и она, прибив существо, окончательно тронулась умом.

Я попытался заговорить с бывшей подругой. Но она зашипела и бросилась на меня. Несмотря на всю ярость, сил у нее осталось немного, так что справиться с ней было не трудно. Я повалил её, придавил коленом и заметил, что вымазался в крови.

— Ты ранена?

Ни укусов, ни порезов на ней не было. Кровь текла по её ногам. И когда я понял, что здесь произошло, я сам едва не сошел с ума.

У Кати случился выкидыш.

Она провела несколько дней и ночей с мертвым ребенком.

Я вдруг увидел его в куче тряпья.

Больше я не хочу ничего писать про это… Просто не могу…

Мне понадобилось четырнадцать часов, чтобы вернуть Катю домой. Идти она не могла, поэтому я сперва вез её на тачке, а потом — когда тачку пришлось бросить — понес на руках. Самым тяжелым был последний километр. Я едва переставлял ноги, но отдыхать было нельзя — после передышки я вряд ли бы уже поднялся. Болело всё — кости, мышцы. Потом я свалился, и уже не смог встать. Остаток пути мне пришлось преодолевать ползком, волоча связанную Катю за собой…

Дома было проще.

Я устроил Катю около печки, силой заставил её поесть и попить. Я показал ей щенков и котят, надеясь завладеть её вниманием. Но она так и не пришла в себя — ни в тот день, ни через неделю, ни через месяц, ни через год — что бы я ни делал…

Так я остался один.

Так у меня началась новая жизнь.

15. Год пятнадцатый. Июль. Гости

Когда я только собирался писать свои воспоминания, мне представлялось, что я должен не просто рассказать историю моего выживания, но и подробно изложить всё об устройстве моего быта. Мне думалось, что важна каждая мелочь: как я ловлю карасей вершами в окрестных прудах, где я взял семена зерновых, сколько мне приходится заготавливать сена, от каких болезней пришлось лечить коз. Образцами мне представлялись две книги: «Робинзон Крузо» и «Таинственный остров» с их скрупулезными подсчетами разной всячины, добытой с разбившегося корабля, и довольно занудными лекциями, как из подручных средств получить электричество и сделать взрывчатку.

Признаюсь честно — я даже думал, что эта часть моего повествования будет важней прочих.

Но теперь я вижу, что об этом надо писать не здесь. Об этом надо писать отдельно и не так, как я писал всё остальное. Слишком много всего придется изложить — сухо и конкретно, со схемами и рисунками.

Это слишком большая работа, и сейчас я к ней не готов.

Поэтому я оставлю её на потом.

А сейчас у меня есть более срочная задача — я должен завершить свое повествование, так как последние события, которые я успел пережить, заставили меня на многое взглянуть по-новому.

И началось всё со стука в дверь — в тот самый день, когда я, отлавливая перепёлок, столкнулся с компанией гоблинов.

Ничто и никогда не пугало меня так сильно, как этот стук. Слишком долго я жил в одиночестве, свыкшись с мыслью, что уже никогда не увижу других людей.

Но они пришли — двое мужчин и женщина. Я вышел к ним только через час. Все это время они ждали под окнами около двери. И мне казалось, что это галлюцинация, морок, наваждение… Мне казалось так и на следующий день — когда они уже жили со мной. И через день. И через два…

И лишь когда я немного к ним привык, я стал замечать кое-что странное.

Впрочем, обо всем по порядку.

После гибели товарищей я долго не мог прийти в себя. Что-то делал по дому, по хозяйству — но механически, бездумно. Я ухаживал за козами, кормил собаку с котятами и щенками, но совершенно забывал о себе — мог не есть два или три дня. Или ел, только не помнил об этом. Мог уйти в лес — и вернуться, так и не вспомнив, что мне там было нужно.

Подозреваю, что если бы не Катя, то всё кончилось бы плохо. Только она придавала моему существованию какой-то смысл: я надеялся, что она поправится, готовил еду для неё, проводил время в беседах с ней — жил ради нее.

Странная мы были парочка: безумная молодая женщина и заторможенный, пришибленный я…

Где-то недели через три жизнь стала входить в нормальную колею: я занялся огородом, подмазал печь, начал рыть погреб, в котором планировал устроить ледник, поставил новые язы на реке — перегородку из кольев, направляющую рыбу в подобие верши — морду. Делать всё одному было очень трудно — рук не хватало, да и сил тоже. Но, с другой стороны, никто не мешал, не спорил, не требовал заниматься какой-нибудь несвоевременной ерундой. Я начал жить своим умом — я освободился. Теперь всё зависело только от меня.

Обращенные в этот период не показывались. Первый зомби в окрестностях появился где-то через год. Потом я стал видеть их чаще — они начали выбираться из городов. Но особых проблем обращенные мне не доставляли — я просто перестал ходить безоружным, даже если всего лишь отправлялся в огород за морковкой. Таскать ружье или автомат было необязательно. А вот пара ножей всегда была при мне. И двухметровое копье-рогатина стояла в углу около выхода — инструмент на любой случай — подхватил его привычно и пошел, куда надо.

А надо мне было много куда — но всё недалеко. О рейдах в город или хотя бы в сёла я не помышлял. Решил даже, что так остаток жизни и проведу здесь безвылазно: земля картошку да морковку рожает, в лесах дичи всё больше, в реке — рыба, в одичалых садах — яблоки да малина… Развлечений нет, так ведь и времени на это не остается. Разве только зимой вечерами тоскливо делается. Но и тогда работу можно найти — одной штопки сколько…

И все же трудно мне было отказываться от благ цивилизации. После того, как продовольственный вопрос худо-бедно закрыл, захотелось лучшей жизни: электрического света (уж больно темная зимняя ночь), музыки (очень уж жуткая бывает тишина), книжек разных. Лежишь иной раз, в потолок пялишься и в воображении схемы всякие чертишь: как ветряк сделать, как на ручье запруду соорудить.

И еды разной хотелось — иногда до одури. То шоколадку какую-нибудь, то хлеба настоящего, то просто соли полизать.

В общем, потихоньку начал я ходить в разведку: то в одну сторону прогуляюсь, посмотрю издалека на срубы какой-нибудь мертвой деревеньки, то к дороге выйду, залезу на дерево, огляжусь, провода со столбов срежу. В один из таких походов я вернулся к своей мертвой «десятке» и забрал из нее всё — в том числе «дипломат» Минтая…

Точно помню: в середине августа отправился в Гарь — небольшую деревню за рекой и лесом — без малого шестнадцать километров в один конец. На богатую добычу не рассчитывал: Гарь обезлюдела чуть ли не в советское время, целым здесь оставался только один домик, в котором небогато жил бывший то ли лесник, то ли егерь — Харламов Ефим Иванович — я не видел его никогда, а имя узнал из найденных документов. В охотничий сезон в Гарь наезжали гости, привозили с собой харч, выпивку и другие припасы. Что-то перепадало хозяину — значит, и я мог чем-нибудь поживиться.

Была бы приличная дорога, я и за день обернулся бы. Но путешествие растянулось почти на двое суток. Это со стороны незнающему человеку кажется, будто идти через луг одно удовольствие. А потопаешь километр по высокой траве, ноги оплетающей, — и проклянёшь всё, свернешь в лес. Там хоть и деревья, и путь кривой получается, но шагать куда легче, если в дебри или болото не забираться. Так что потом в пешие переходы по бездорожью я старался отправляться или весной, когда земля уже высохла, но трава еще не поднялась, или осенью — до дождей или с первыми морозцами. Опять же: весной и осенью слепней нет, мухи не кусают, комары не вьются, да и жара не донимает…

В общем, зря я тогда поперся в Гарь. Можно было пару месяцев выждать.

Но, однако же, жалеть о путешествии мне не пришлось. Неожиданно я нашел много полезной всячины: старое ружьишко, порох, гильзы, дробь разную, журналы по охоте, ржавые, но рабочие капканы. Была в доме утварь, и одежда, и семена всякие в пакетиках. Нашел и еду: консервы, два военных сухпая в пластике, большое количество «бомж-пакетов», попорченных мышами, чай, сахар, кофе и — самое главное! — соль.

Её-то я и взял в первую очередь — всю — аж три килограмма.

А вот ружье оставил, трезво оценивая свои силы. Но порох с гильзами завернул в пакет, сунул в рюкзак на дно. Собрал мелочёвку: иголки, нитки, спички, пластинки от комаров, лекарства кое-какие. С ореховых удочек, в сарае стоящих, срезал поплавки и крючки, леску смотал. Консервами поужинал, сухпай в дорогу прихватил. И пообещал себе вернуться за остальным — когда дорога станет легче. Много чего здесь осталось: отличные охотничьи лыжи, плотницкий инструмент, резиновая лодка — ради этого стоило еще раз проделать уже знакомый путь. И я возвращался сюда. Не раз, и не два… Мне шесть лет понадобилось, чтобы перетащить домой всё, что хотелось. И каждый раз я благодарил Ефима Ивановича, кивая его старым семейным портретам, убранным под стекло в тяжелых рамах.

Что с ним стало, куда он делся — я так и не узнал…

После того августовского похода на Гарь начался новый этап моей одинокой жизни: я осмелел и начал грабить деревеньки. Даже там, откуда люди давно ушли, можно было найти что-то полезное — лишь бы дома стояли. Главная проблема была в расстояниях: убегая от обращенных, мы забрались в «медвежий угол», где и раньше люди селились не густо. Хорошим подспорьем мне стал велосипед, который мы нашли в Николкино в самый первый год — когда все были живы. Вот только пользоваться им можно было лишь там, где сохранились хотя бы намеки на дорогу.

Другая сложность заключалась в том, что всё добытое мне приходилось тащить на себе. А много ли унесет человек, особенно если путь его неблизкий? И я, часто не имея возможности взять с собой найденное, сносил вещи в самую крепкую избу, устраивал там склад и писал в большую тетрадь: «дер. Макариха, второй дом справа: зимняя одежда, пластиковые канистры, баллоны с пропаном 3 шт. по 12 л., строительный крепеж (гвозди, саморезы, шурупы, скобы — разные), печная фурнитура». Эти записи потом здорово мне пригодились, особенно когда у меня опять появился автомобиль — старая четырехдверная «Нива» — на ней я свез все ценности из разведанных деревень в Николкино, где устроил большой склад…

Тут, наверное, надо сделать еще одно небольшое отступление, и объяснить, почему я так мало пользовался машинами, хотя, казалось бы, бери любую брошенную легковушку и кати на все четыре стороны, набивай багажник и салон барахлом… В действительности, всё было не так просто. Существовала проблема с бензином — ближайшую заправку мы «выдоили», а до других добраться я не мог. Впрочем, кое-какое топливо найти было можно: запасливый сельский люд часто хранил бензин в бочках или канистрах — кто-то для цепных пил и триммеров, а кто-то и для своей машины, ржавеющей здесь же под крышей. Но далеко не всякий автомобиль удавалось завести после долгого простоя. И — если уж честно говорить — я не очень-то к этому и стремился.

Автомобили уже пугали меня. Я сжился с тишиной, и мне чудилось, что на тарахтение двигателя и запах выхлопа обязательно сбегутся орды обращенных. Я привык прятаться, и мне не хотелось, чтобы любое мое перемещение отмечалось многокилометровым колесным следом. К тому же, как я уже говорил, до самого Плакина добраться можно было разве на гусеничном тракторе. А значит, самую тяжелую часть пути мне всё равно пришлось бы преодолевать пешком с грузом на плечах.

Если бы у меня была возможность, то я, не задумываясь, обменял бы все автомобили мира на пару лошадей. Ну или хотя бы на ослицу с ослом.

Уже тогда я понимал, что автомобиль — это тупик. Ну, проезжу я на нем еще один год. Ну, может быть, пять лет… А что дальше? Где брать бензин? Откуда добывать запчасти? Как делать сложный ремонт? Пройдет десять лет — и в этом мире не останется автомобилей, которые можно будет использовать. Так зачем привыкать к ним? Надо, напротив, учиться обходиться без них.

И так во всём: нельзя цепляться за старое, нужно спешить строить жизнь по-новому, спешить учиться, потому что потом будет поздно: консервы испортятся, одежды сопреют, металл проржавеет, патроны кончатся… Мне требовались простые технологии. И с некоторых пор я начал целенаправленно охотиться за книгами. Учебники физики и химии, подшивки старых «Моделистов-Конструкторов», журналы, посвященные сельскому хозяйству и строительству, энциклопедии, технические справочники, — всё это я собирал дома, тщательным образом описывал, каталогизировал. По найденным схемам я сделал вольтов столб, обеспечивший меня электричеством, и начал строить ветрогенератор. Я понял, как выделывать шкуры и прясть шерсть. Я смастерил гончарный круг и смог лепить посуду из глины. Я научился плести лапти и корзины, резать ложки, штамповать саманные кирпичи. Я представлял, как бить печи и класть срубы. Я мог в любую погоду развести костер с одной спички — или вовсе без них…

Когда наконец-то заработал ветрогенератор, я реанимировал старенький ноутбук. Теперь кроме бумажных книг я искал диски с пиратскими библиотеками и электронными энциклопедиями. Помню, в Холмянском мне попался замечательный «Справочник выживальщика». Но «Определитель растений», который я нашел тогда же, оказался не менее полезен.

Да — через четыре года я всё же отважился наведаться в райцентр, в ту его окраинную часть, где улицы из щитовых домиков вплотную подходили к реке. Я приплыл в Холмянское на резиновой лодке. Был октябрь, вода стояла высоко, но течение почти не ощущалось — поэтому и обратный путь дался мне легко. Мне вообще нравилось путешествовать на лодке — это было приятней и безопасней, чем идти пешком или ехать на велосипеде. Попутно я мог ловить рыбу — если не хватало провизии. Размять ноги и отдохнуть в относительной безопасности можно было на любом из маленьких островков. А главное преимущество этого способа передвижения заключалось в том, что лодка не оставляла следа, по которому меня могли найти обращенные. Да и груза можно было взять больше, чем я мог утащить на себе или увезти на велосипеде.

Вполне возможно, когда-нибудь я отважился бы на длительное путешествие по реке — может быть даже до самой Волги. Но имелись причины, по которым я не мог надолго покидать дом. Скотина, жилье и огород требовали постоянного ухода.

Ну и Катя, конечно же…

Бедная, бедная Катя. Первый год она еще была похожа на человека. Но с каждым месяцем её состояние ухудшалось. Обычно она пребывала в ступоре — сидела или лежала часами, не меняя позы. Иногда на нее находило просветление — и тогда она слушалась меня, повторяла за мной какие-то слова, жесты. А потом все чаще и чаще с ней стали случаться припадки — она делалась агрессивной, могла покалечить себя.

Я держал её дома, сколько мог.

Несколько раз она убегала, но я находил её в лесу и приводил назад. Она могла попасть в мои ловушки, упасть в реку, просто потеряться. Поэтому я решил устроить для нее особое место: сначала это был отгороженный угол в комнате, но потом мне пришлось перевести Катю в подполье. Там я сделал для нее настоящие апартаменты: окружил печные столбы стеной из самана, устроил утепленный пол, спустил вниз большую кровать, стол, шкаф, сделал полки, повесил на стенах разные безделушки — я не хотел, чтобы подпольное помещение выглядело как тюремная камера. Я даже смастерил систему зеркал, направляющих солнечный свет из окна вниз. А вечером я включал светодиодный фонарь, питающийся от ветрогенератора.

Но, несмотря на все мои усилия, Катя все больше и больше становилась похожей на животное.

Мне приходилось её связывать, чтобы постричь или помыть.

Или заняться тем, что когда-то мы называли «любовью».

Да, я насиловал её. Совокуплялся с ней. Но не для того, чтобы утолить свою похоть. Нет.

Я хотел, чтобы она родила мне ребенка. И не одного — сколько сможет, сколько успеет.

Я не мог допустить, чтобы всё закончилось моей смертью. Это означало бы, что все мы — Минтай, Димка, Оля, Таня и сама Катя — зря боролись, зря жили. Мне было необходимо верить, что после меня останется что-то — живое, разумное, человеческое. А если не будет этого — то какой смысл существовать дальше?

Сейчас здесь я могу написать много высокопарных слов о возрождении человечества, о новых Адаме и Еве (это не мы с Катей, а наши дети, о которых я только мечтаю), о великой миссии, придающей моему существованию смысл, — но все это будет неправда и полуправда. Ничего такого я не думаю, а если и начинаю так думать, то чувствую себя дураком.

Мое желание иметь детей невозможно выразить словами, потому что это не рассудок, а чувства, не разум, а подсознание. Это что-то глубинное, первобытное, дикое.

Не мной замечено, что в сытом обществе рождаемость падает, а в странах, где голод, болезни и разруха, нищие матери рожают одного ребенка за другим.

Подозреваю, что в каждом человеке есть какой-то механизм, заставляющий в самые трудные времена думать о продолжении рода. И чем ближе смерть, чем страшней и сложней жизнь, тем ощутимей действие этого механизма…

Сейчас я уже не верю, что у нас что-то получится. И всё равно два раза в месяц я набираюсь духу и спускаюсь в подполье. А вдруг?!

Вдруг?..

Размеренная жизнь в глуши не так уж и часто дает возможность использовать это слово — «вдруг». Это в большом прежнем мире постоянно случалось нечто неожиданное — вдруг. А здесь у меня почти всё происходит по заведенному порядку, по расписанию, по понятной причине. Даже обращенные у дома «вдруг» не появляются: или ловушка где-то сработает, или я следы замечу, или собаки лай поднимут.

Но вот вышли ко мне эти трое, постучали в дверь, и меня — вдруг! — как в ледяную воду с головой окунули. Целый час я ни жив, ни мертв был — словно от Кати безумием заразился. Выглянул в окно бледный, дрожащий — и спрятался. Набрался духу, из комнаты вышел, к уличной двери подкрался, глянул в щелку: женщина сидит, мужчины стоят, с ноги на ногу переминаются. Ждут и, кажется, уходить не собираются. Но и в дом войти не пробуют — то ли знают, что я внутри, то ли возможных ловушек боятся, то ли просто не хотят.

Оружия при них не было — это я сразу заметил. У них вообще ничего не было! Может, они оставили вещи где-то за углом?

— Вы кто?

Такой простой вопрос, всего два коротких слова, а меня аж передернуло от звука своего голоса, перекорёжило. Шутка ли — пятнадцать лет разговаривал только с собой и со скотиной, ну и Катю еще увещевал иногда. А теперь к людям обратился — к живым, настоящим.

— Вы кто?!

Они услышали только с пятого раза. И не мудрено — голос у меня от волнения и страха сел.

Один из мужчин повернул голову, посмотрел точно на меня — это сквозь дверь-то! Шагнул ближе.

— Здравствуйте.

Я не ответил, но кивнул, словно бы он действительно мог меня видеть.

— Меня зовут Вася. Со мной Нина и Степан.

Он говорил как-то странно, но тогда я решил, что это мне представляется, так как я очень давно не слышал живой человеческой речи.

— Как вы меня нашли? Зачем вы здесь? Откуда?.. — У меня было очень много вопросов. Но потом я подумал, что это могут быть бандиты. И сразу предупредил:

— У меня есть оружие!

— Мы знаем, — ответил мужчина, назвавшийся Васей. Он был чисто выбрит, как и его товарищ — вот еще один странный факт, на который я обратил внимание не сразу.

— Вы следили за мной?

— Вы убили трех чудовищ. Мы видели это.

— Гоблинов? Уж не за вами ли они пришли? Кого мне еще ждать? Кого еще вы привели за собой?!

Мужчины переглянулись. Женщина встала, вышла вперед.

— Вы впустите нас?

У нее был приятный голос.

— Зачем? — Я опять запаниковал. — Чего вы хотите?

— Нам нужно отдохнуть. Мы устали. У нас нет еды.

— Послушайте… — Я проверил, крепко ли заперта дверь. Мне подумалось, что эти тупые переговоры могут быть отвлекающим маневром. Возможно, товарищи этой троицы лезут сейчас в мой дом через окна. Меня вновь затрясло, я почувствовал, что разум опять вот-вот откажет.

— Я не знаю, кто вы и откуда, — лихорадочно забормотал я. — Как я могу вас впустить в дом? А если вы меня зарежете?

— Мы не причиним зла, — сказала женщина. — Наоборот, мы может вам помочь.

— Кто вы?! — Я сорвался на крик. — Скажете вы мне это или нет?! Кто и откуда?!

— Я Нина, — спокойно ответила женщина. — Это Вася и Степан. Мы жили в городе. А потом пришли сюда.

— В каком городе?! — У меня началась истерика. — Что это значит? В городах невозможно жить! Там обращенные!

— Не везде, — сказала она. — Есть места, где существование возможно.

— Существование?! Это вы пятнадцать лет где-то существовали?!

— Да.

— Я не верю!

— Мы понимаем. В это трудно поверить. Вы откроете дверь?..

Я молча разглядывал эту странную троицу. Где их вещи? Почему они безоружны? Как они могут оставаться настолько спокойными?

И, черт возьми, где мои собаки?!

— Ждите, — сказал я и ушел в дом. Меня не было минут десять, а они, насколько я мог судить, даже с места не сдвинулись, так и стояли на тех же местах в тех же позах, что и раньше.

Я отпер дверь и вышел к ним.

— Меня зовут Брюс, — объявил я гостям, наставив на них двустволку. За спиной у меня висел «калашников», на поясе болтался тяжелый тесак — я выглядел как разбойник, как лиходей-оборванец, но в тот момент меня совсем не беспокоило, что подумают обо мне эти люди.

— А теперь давайте поговорим, — сказал я и медленно сел на ступеньку крыльца.

Еще недавно их было семеро. Они прятались на каких-то ранее охраняемых складах — там было всё необходимое для выживания, включая подземные убежища, бетонные заборы, оружие и провизию. У них было столько солярки, что на первых порах они не глушили дизельный генератор даже на ночь. Пятнадцать лет они не покидали свое убежище, через мощную военную оптику наблюдая с вышек за странной жизнью обращенных и оставаясь при этом незамеченными.

А потом в один день всё кончилось — обращенные пришли за ними, и остановить их не могли ни бетонные стены, ни огонь, ни электрический ток.

Сбежать удалось троим. Они ушли от преследующих их тварей на дрезине-«пионерке», которая все пятнадцать лет стояла на запасном пути под крышей. Когда кончилась солярка, беглецы двигали дрезину вручную, пока не уперлись в тупик. Так они оказались в шести километрах от Холмянского, в лесу около заброшенной военной точки. А уже оттуда они вышли ко мне, обнаружив один из складов, который я устроил в соседней деревне…

Всё это мне выложила Нина. Она, кажется, была в этой команде главной. И я поверил ей, хотя у меня оставалось много вопросов.

— Мы не хотим мешать, — сказала она. — Мы уйдем. Но нам нужна передышка.

— Ладно, — сказал я и опустил ружье. — Вы можете пока остаться.

А потом я вспомнил про запертую в подполье Катю. Что эта троица подумает, если узнает о ней? Они решат, что я маньяк и насильник. Я сам бы так решил, окажись на их месте.

И что бы я тогда сделал?..

— Стойте! — приказал я, вскинув ствол. — Вы должны немедленно уйти.

Они переглянулись, неуверенно улыбнулись, будто услышали непонятную им шутку.

— Но вы разрешили, — сказала Нина.

— И сразу передумал, — ответил я.

— Мы не можем уйти.

— А я не могу позволить вам остаться.

— Вы не понимаете.

— Так объясните.

Она посмотрела на меня своими странными глазами — будто насквозь прожгла. И сказала:

— Я беременна.

Они поселились в горнице, дав мне обещание не ходить в саму избу. Я им поверил, но скобы в дверь все же вбил и нашел в чулане навесной замок с ключом.

Теперь у моих гостей было всё необходимое: места для сна, крыша над головой, пища, вода и одежда. Я даже разрешил им бродить по округе, если они этого захотят, но попросил ставить меня в известность, когда они надумают уйти от дома дальше, чем на двести метров — это могло быть опасно.

Меня удивило, как к этой троице отнеслись собаки. Я-то думал, что мне придется отбивать чужаков от моей разношерстной своры. Но псы проявили удивительное благодушие: один раз обнюхав гостей, они больше к ним не подходили. Это было странно. Впрочем, я придумал десяток разных причин такого собачьего поведения.

А вот другие странности я так просто объяснить не смог.

И странностей этих становилось все больше и больше.

16. Год пятнадцатый. Июль. Странное

Не могу сказать, что появление людей сильно изменило мой привычный уклад. Я точно так же рано вставал и много работал. Обязательные дела отнимали кучу сил и времени, но я все же исхитрялся и находил возможность заняться разными пустяками, которые наполняли смыслом мою жизнь. На тот момент таких пустяков было два: я мастерил насос, который, используя силу ветра, должен был качать воду из пруда на огород, и пытался изобрести инструмент, с чьей помощью смог бы перекапывать землю быстрей и с меньшими усилиями, нежели при использовании обычной лопаты. Мне пришлось отложить эти дела из-за гостей: во-первых, я не хотел, чтобы они считали меня чудаковатым изобретателем, а во-вторых, я должен был сейчас работать за четверых, ведь проку от городской троицы пока было немного.

Они ничего не умели, но при этом каждый из них ел раза в три больше моего. Я поражался, как они вообще могли выжить, — на мой взгляд, эти люди были совершенно не приспособлены к существованию в страшном новом мире. Как они могли мне помочь, если даже ни топор, ни лопату держать правильно не умели? Разве только послужить приманкой для обращенных.

Каждый день я навещал своих квартирантов, и всякий раз удивлялся их безразличному спокойствию, с которым они реагировали на любые мои слова и действия. Они и разговаривали со мной так же: немного отрешенно, ровно, практически без интонаций в голосе. Я думал это у них из-за пережитого стресса, и первые дни всё ждал, что они отойдут от шока и начнут говорить нормально — по-человечески; станут интересоваться моей жизнью, вопросы задавать. Но нет — они не совались в мои дела (чему я был рад), и с пустыми разговорами ко мне не лезли. А вот я к ним заглядывал часто: просил то за водой сходить, то навоз помочь вытащить, то сено закидать на поветь. Никто никогда не отказывался, даже сказавшаяся беременной Нина с готовностью отзывалась на любую просьбу. Но прежде чем мои квартиранты брались за работу — даже самую простую — мне приходилось долго растолковывать им, что именно и как нужно делать.

Несмотря на это, Вася и Степан оказались полезными помощниками. Недостаток опыта у них компенсировался силой. Мне только нужно было придумать, как эту силу наилучшим образом применить. И я придумывал: ребята чистили пруд, выгребая водоросли, черпая привязанной к тросу бочкой жирный ил — отличное удобрение, кстати; они помогли мне свалить два старых вяза, затеняющих дальнюю часть картофельного участка; они перетащили дрова с улицы в сарай. Они работали без перекуров, без устали, хотя даже я, привычный к подобной работе, уже с ног валился бы на их месте, не выдержав взятого темпа. При всем при этом здоровяками парни не казались — Вася был всего чуть пошире меня в плечах, а долговязый Степан из-за худобы выглядел если уж не больным, то болезненным.

Как, однако, обманчива внешность!

Вопреки моим ожиданиям, совместный труд ничуть нас не сблизил. Прошло несколько дней, а мы по-прежнему жили отдельно и почти не общались. У меня-то имелась причина не пускать чужаков в свою часть дома. Но почему они не пытались как-то сойтись со мной? И почему так неохотно рассказывали о своей прошлой жизни? Уже на второй день нашего знакомства у меня появилось подозрение, что гости чего-то ждут — здесь, в Плакине. И чем дольше я за ними наблюдал, тем больше убеждался, что моя догадка верна. Однажды я не выдержал:

— Вы чего-то от меня хотите?

Был поздний вечер. Я принес гостям гуляш из собачатины, большую кукурузную лепешку, блюдо вареной картошки и банку козьего молока. Всё это я поставил на сундук у двери и уселся на свободный табурет, всем своим видом показывая, что так просто не уйду.

— Признавайтесь: вы чего-то выжидаете?

Нина стояла у единственного здесь окошка, отрешенно смотрела на улицу, хотя там уже ничего было не разглядеть. Вася сидел на кровати, положив руки на колени словно примерный школьник. Степан лежал на полу, на груде старого тряпья, заменившей ему постель. Они будто не услышали моего вопроса. И на еду внимания не обратили, хотя последний раз ели только утром.

— Спасибо, Брюс, — тихо сказала Нина, даже головы в мою сторону не повернув. — Мы ценим всё, что ты для нас делаешь.

Я помолчал какое-то время, поёрзал на жестком сиденье. Мои квартиранты тоже молчали.

Еда стыла.

— Ну и какие у вас планы? — спросил я.

— Поесть, — отозвался Степан. — Лечь спать.

Я проигнорировал этот ответ, подождал еще немного. И напомнил:

— Вы говорили, что уйдете, что вам всего лишь нужна передышка… Что-нибудь изменилось?

Нина наконец отступила от окна, посмотрела на меня.

— Мы уйдем, — сухо сказала она.

— Когда?

— Скоро.

— И куда же?

— Неважно.

— Почему? Я хочу знать, что вы станете делать после… Вы же не умеете ни черта! Загнетесь в первую же зиму. А то и раньше… Ну что вы глядите на меня? Вы же сами это понимаете! Значит, у вас есть какой-то план. Значит, вы что-то придумали, но не говорите мне, что именно…

— Мы просто уйдем, — сказала Нина. — Скоро…

Они так ни в чем и не признались тогда. Я сидел у них часа полтора, всё пытался выпытать правду. Они отмалчивались — как обычно. Единственное, что они рассказывали охотно — это свою историю про жизнь на складах и бегство по железной дороге. Но я не услышал ничего нового, и у меня сложилось впечатление, что мои гости повторяют заученный рассказ.

Тогда я решил, что этих людей объединяет некая жуткая тайна, в которую они не могут посвятить постороннего человека — меня, то есть. Я же не собирался им рассказывать про запертую в подполье Катю. Видимо, и у них были «скелеты в шкафу».

Я ушел в свою часть дома, решив быть настороже. Я был уверен, что мои новые соседи ничего плохого против меня не задумали — если бы они хотели расправиться со мной, то могли бы сделать это раньше. Кажется, они действительно всего лишь собирались передохнуть в моем доме. А потом уйти — в никуда. Так же как пришли — из ниоткуда.

Но всё же я ждал от них каких-то сюрпризов.

Очень уж странные это были люди.

И сюрпризы скоро последовали.

Через пять дней после того, как я поселил у себя чужаков, в деревне объявилась семья сенобитов…

Кажется, я еще не рассказывал про этих тварей, издалека столь похожих на людей, что в первую нашу встречу я принял их за выживших. Та встреча случилась через несколько месяцев после того, как мы обосновались в заброшенной деревне. Я хорошо помню тот день: был сентябрь, лил дождь — мы обчищали какую-то придорожную забегаловку километрах в десяти от Озерного, и я стоял в дозоре возле машин. Они уже были набиты под завязку, и мои товарищи загружали старенькую «оку», подобранную здесь же на обочине. Мы иногда так делали — брали на буксир какой-нибудь автомобильчик, чтобы использовать его вместо грузового прицепа. Сенобиты вышли из кустов и направились к «оке». Их было трое (я никогда не видел одинокого сенобита, они всегда держатся группой). Я понял, что это обращенные, только когда почувствовал их мерзкий запах и разглядел их уродливые рожи, которые они так старательно прятали… Сенобиты не просто похожи на людей. Они притворяются ими…

Я убил сенобитов, пришедших в деревню по следам моих странных гостей. Это было даже не очень сложно — мне только стало жалко потраченных патронов.

Я закопал трупы у оврага на окраине леса, и думать о них забыл.

А потом — еще через три дня — меня вдруг осенило. Я работал в огороде, таскал воду с пруда для полива — и вдруг замер, пораженный простой и ясной догадкой, объясняющей всё странное, что я подмечал за гостями, все несуразности и нестыковки в их повторяющихся рассказах.

Что если мои гости — не люди?

Что если они, как сенобиты, лишь притворяются людьми?

Я вернулся в избу напуганный, заперся в комнате, дрожа, по углам зыркая. Во мне крепла уверенность, что я становлюсь законченным параноиком.

А может я давно съехал с катушек? Живу в придуманном мире, не способный отличить реальность от картин, порожденных моим больным сознанием? Может, и не было у меня никаких гостей? Может, все последние события — это всего лишь проделки моего мозга, уставшего от безнадежного одиночества?

Или же — мои квартиранты и правда не люди?

Нелюди!

Я снял со стены ружье, пересчитал патроны. Подумал, что неплохо бы заняться изобретением пороха — теорию я знал, но нужно было освоить технологию, надо было придумать, где брать компоненты для смеси.

Или забыть об огнестрельном оружии? Переключиться на создание арбалетов, благо я их уже почти десяток разных сделал из подручных материалов, набил руку. А можно подумать о создании пневматических ружей…

Эти мысли отвлекли меня, помогли успокоиться.

Я подошел к окну, выглянул на улицу.

Степан таскал воду с пруда, будто и не заметив моего бегства. Вася сидел на земле у куста сирени и, задрав голову, смотрел в небо — ворон, что ли, считал. Нину я не видел, но точно знал, что она сейчас где-то на улице.

За печкой позади меня словно бы что-то мягко упало. Я вздрогнул, обернулся, сжимая ружье. Это был спрыгнувший с печи Мурзик — один тех из котят, что спасла Оля. Он единственный прожил так долго. Остальные спасенные и семи лет не протянули — кошачья жизнь в деревне коротка. Но и этого срока им хватило, чтобы наплодить потомков. Я, в общем-то, был не против, котят никогда не топил и не закапывал. Но и кормить всю ораву не собирался — мышей кругом море, в лесу разные птички водятся, в огороде кроты землю портят — хотите жрать, сами добывайте себе пропитание. Исключение делал только для Мурзика, он у меня был домашний, балованный. А у остальных и имен-то не было.

Кот мявкнул у порога — на улицу попросился.

Я отложил ружье, еще раз посмотрел в окно, подошел к двери, приоткрыл её. Мурзик шмыгнул в щель. Я вышел за ним, выпустил его на двор. А возвращаясь, встал в темных сенях перед дверью в горницу, толкнул её легонько.

— Есть кто?

Никого там не было, как и я думал.

Я вошел быстро, боясь быть застигнутым — это в своем-то доме! Сразу заглянул под кровать, порылся в ящиках древнего комода и отодвинул его от стены, поднял крышку сундука. Не знаю, что я искал. Записи? Чужие вещи? Обломки клыков и когтей?

— Что ты делаешь, Брюс?

Спокойный голос застал меня врасплох. Я подскочил, едва не обрушив прибитую к стене полку. Повернулся неловко, что-то бормоча, улыбнулся натужно — угол рта сразу задергался.

Нина холодно смотрела на меня, ждала ответа. В дверном проеме за её спиной маячили Степан и Вася.

— Ищу кое-какие вещи, — сказал я и вытащил из сундука первое, что попало под руку — моток капроновой бечевы. — Вот. Нашел наконец-то. А то забыл, куда положил.

— Ты боишься нас, Брюс? — спросила Нина.

Я взглянул на нее и засмеялся — но лучше бы я этого не делал.

— Почему ты нас боишься? — спросила она.

— Что за глупости? Ничего я не боюсь! Просто мне была нужна эта веревка. — Я вдруг разозлился. — А вы мне тут что, допрос решили устроить?! Вообще-то, это мой дом! Куда хочу, туда хожу. Если не нравится — выметайтесь! Мир большой, места всем хватит.

Они ступили в горницу, и я невольно попятился.

— Где она, Брюс? — спросила Нина. — Где ты её прячешь? Покажи, и мы уйдем.

— Что? — Я запаниковал. — Кого? О чем вы?

Они надвигались — лица у них оставались спокойные, ничего не выражающие, только глаза сделались как буравы.

— Уходите! — закричал я, бросаясь в сторону.

— Мы не враги тебе, Брюс. Ты помог нам. Мы поможем тебе. Где она?

— Кто?! — заорал я. — О ком вы говорите?!

— Женщина, — ответил мне Степан. — Твоя женщина.

Я бросился на них с кулаками. Они расступились, не пытаясь мне противостоять. Я ударил Степана в живот — он улыбнулся мне. Толкнул Васю — он не шелохнулся, а я будто в стенку ткнулся — и отскочил. Увидел, что дверь свободна, вылетел, задыхаясь, в темные сени — на мост. Роняя громыхающую утварь, кубарем ломанулся в свою часть избы — ввалился, схватил ружье, нож из стены выдернул, повернулся к порогу, ко всему готовый…

Они не пришли.

Эту ночь я не спал.

Сидел перед запертой дверью с ружьем на коленях, трясся немного, и всё думал, тупея с каждым часом, — кто же это такие, что им здесь надо и откуда они знают о Кате. В избе было тихо, только поднявшийся ветерок чуть подвывал в трубе, за стенами возились мыши, да внизу изредка, покряхтывая и посапывая, начинала ворочаться моя безумная пленница.

Под утро на дворе завопили недоенные и голодные козы. Пришлось вставать, идти к ним. На цыпочках прокрался я мимо двери в горницу. Мне показалось, что она не заперта, но проверить я не решился.

На улице мне стало чуть спокойней. Солнце уже поднималось, день обещал быть жарким и светлым. В далеком лесу куковала кукушка. В кустах у огорода щебетали порхающие пичуги — лесные синички и воробьи. На коньке крыши что-то долбила бесстрашная сойка. Я пугнул её — нечего крышу дырявить!

Из-за сарая, зевая, вышли мои верные приятели — Туз и его внук Полкаша. Спрыгнул с липы ночевавший здесь Мурзик, пошел к дому по росистой траве, высоко задирая лапы и смешно ими подергивая. С открытого двора выбрались куры, заквохтали, полезли в холодную пыль купаться. Задиристый петух взлетел на жердину, кукарекнул так, что кукушка заткнулась…

Я огляделся, чувствуя, как возвращается ко мне уверенность.

Нечего мне тут было бояться.

Тут всё принадлежало мне, всё мне подчинялось.

Я был здесь хозяин…

В пыльном окне горницы ало блеснул солнечный свет — будто кровь плеснула на стекло. Мои постояльцы видимо спали сейчас. Что ж, значит, пора их разбудить!

Я перехватил ружье и вернулся в дом. Настрой у меня был боевой, решительный. Сегодня я собирался получить ответы на все вопросы, и ничто не могло меня остановить. Я готовился к жесткому разговору, я был готов угрожать и реализовывать свои угрозы, если мои слова не воспримут всерьез. Мне была нужна правда…

Дверь горницы оказалась не заперта. Я распахнул её ударом ноги. Шагнул через порог.

— Поднимайтесь!

Я ждал чего угодно: холодного равнодушия, негодующих криков, яростной драки, бегства, мольбы…

Но ничего не произошло.

В горнице не было ни души.

Скорей всего, они ушли ночью, задолго до рассвета. Если бы позже — то на росистой траве остался бы след. Возможно, они покинули мой дом сразу после того, как я сбежал от них и заперся в комнате.

— Уроды! — Не сдержавшись, я пнул комод, расшвырял ногами постель на полу.

Почему-то я был уверен, что больше никогда не увижу эту троицу, не узнаю, кто они такие. Их исчезновение теперь представлялось мне логичным — появившиеся внезапно так же неожиданно исчезли. Вот и гадай, что это было — то ли приступ безумия, ставший следствием моего многолетнего одиночества, то ли меня действительно навестили гости, кем бы там они ни были.

Нина, Вася и Степан — кто вы такие? Этот вопрос мучает меня и сейчас — особенно сейчас! — ведь я успел убедиться, что они вполне реальны, материальны и способны вмешиваться в мою жизнь.

У меня есть кое-какие догадки, и скоро я изложу здесь все свои соображения, несмотря на их фантастичность. А чего мне стесняться? Я живу в мире, где люди превратились в чудовищ — как в фильме ужасов. Я — персонаж третьесортного романа. И я сам этот роман пишу.

Определенно, еще одна фантастическая деталь общей картине повредить не может.

Позволю себе еще одно маленькое отступление.

События, о которых я собираюсь рассказывать дальше, произошли совсем недавно. Я помню всё в деталях, отчетливо и ярко. И если в первых частях повествования я мог позволить себе какую-то толику вымысла, то всё изложенное далее будет правдиво на сто процентов…

Итак: рано утром я вошел в горницу и обнаружил, что мои гости исчезли. Уже к полудню я примирился к этим фактом настолько, что смог спокойно заняться обычными делами на дворе, в поле и в лесу.

Мое одинокое выживание, наверное, кажется скучным. В книжках, которые так любил Димка, всё было иначе: герои, раздобыв горы оружия, оборудования и провизии, отражали нападения жутких чудовищ и опасных банд; люди катались на подготовленных внедорожниках, за ресурсы велись настоящие войны, благородные разбойники спасали своих (и чужих) женщин и строили новый, не очень-то дружелюбный, но почему-то притягательный для читателей мир.

А у меня все получилось неправильно, как-то совсем не по книжному. С бандитами я не воевал, в чудищ стрелял редко, хитроумных ловушек вокруг своего жилища не городил, далеко старался не выбираться, автомобилей избегал. И с женщинами у меня как-то… не очень клеилось… Мои войны — это битвы за урожай. Мои ресурсы — семена и домашние животные. Хороший плотницкий набор инструментов для меня ценней экипировки пехотинца. Я не ищу складов с консервами, так как давно научился производить еду в достаточном количестве. Мне не нужны ни бензин, ни солярка. Для меня самая захудалая коза ценней какого-нибудь «Тигра» с годовым запасом топлива…

Вот козами я в тот день и занялся — отвел их на лужок, вычистил стойла, нарубил веников на зиму, повесил сушиться на чердаке. Потом сходил на дальний пруд, где у меня уже пятый день стояли непроверенные верши. Улов оказался скромный: десяток карасиков в палец величиной и пара рыбешек покрупней — в ладонь. Но я не расстроился: мелочь я выпустил в бак, чтобы потом использовать её в качестве живцов — с десяти поставленных на ночь жерлиц я снимал три-четыре щуки. А больше мне было не нужно: пойманная рыба долго не хранилась, да я и не видел смысла в её хранении — мне было проще брать рыбу живой из реки.

Вечером я полез на крышу двора чинить маленький роторный ветрогенератор, обеспечивающий курятник электрическим светом. Справился быстро, через час взялся за новое дело — начал из дубового чурбачка резать новый бак для маслобойки, но почти сразу вспомнил, что надо бы подлатать теплоизоляцию в погребе-леднике, а то до осени мой подземный холодильник может и не дотянуть — разморозится как раз перед началом заготовок…

Надеюсь, мне удалось в этих трех куцых абзацах показать, какой стала моя жизнь в деревне. И теперь я могу перейти к самому главному в своем долгом рассказе.

Итак…

Когда стемнело, я спустился к Кате, хотя в тот день по графику у нас ничего не должно было быть. Почему-то она вела себя очень спокойно, и мне даже не пришлось её связывать.

А ночью вернулись Нина, Вася и Степан.

И я их убил.

Мне не сразу удалось выяснить, как они проникли в дом. Сначала я думал, что они влезли на двор через худую крышу и сумели чем-то подцепить накидной крючок на рассохшейся задней двери. Я допускал так же, что они вошли в избу обычным способом — через крыльцо — ведь у них было достаточно времени, чтобы ознакомиться с устройством всех моих запоров и придумать способ открывать их снаружи.

Но всё оказалось куда проще.

Они влезли в дом через окно горницы, бесшумно выставив раму вместе со ставнями. Они подготовили этот путь загодя. Я убедился в этом, осмотрев окно, — оно едва держалось в проеме, хотя внешне выглядело нормально — обычно.

— Вот черти! — пробормотал я, думая о собаках, на которых давно привык рассчитывать, и которые так меня подвели в этот раз: не тявкнули, не взвизгнули. Если и шумели, то не больше обычного.

Ничто не помешало моим гостям влезь в дом, где я, уработавшись за день, дрых без задних ног в неразобранной койке, полагаясь на крепость запоров и чутье псов.

Я видел сон: Нина, Вася и Степан склонились надо мной и что-то делали, медленно и плавно двигая руками, — они словно собирали что-то с моей головы. Их лица были подсвечены — голубоватый свет сочился изнутри, из-под кожи. Это было очень красиво. Мне чудилась музыка, тихая, нежная и расслабляющая. Перед глазами всё плыло. Было хорошо, уютно. Я не мог пошевелиться — просто не хотел.

— Спи, Брюс, — сказала Нина. Её светящееся, похожее на маску лицо расплывалось. В руке у нее поблескивала какая-то штуковина, напоминающая штангенциркуль.

Я послушно закрыл глаза, но заснул не сразу. Какое-то время я еще чувствовал сладковатый аромат, витающий в воздухе, ощущал приятное показывание на лбу и висках. Потом мне показалось, что меня переворачивают. Я полетел куда-то, начал падать — меня кружило, всюду была бархатистая тьма и колючие звезды.

И вдруг всё исчезло — кончилось…

Очнулся я внезапно — оттого, что кот Мурзик вспрыгнул мне на грудь и, басовито мурлыкая, принялся вылизывать мое лицо шершавым языком. При этом он еще мял меня лапами, довольно ощутимо цепляя когтями кожу, — была у него такая дурацкая привычка. Я хотел его стряхнуть, но едва смог шевельнуть ладонью. Голова закружилась, меня затошнило, будто я был пьян, — в нашей общажной тусовке такое состояние называлось «вертолетом». Мурзик не отставал — драл мне щеки своим колючим языком, запускал в мое тело кривые когти. А я вдруг вспомнил свой странный сон.

В комнате было темно, только на стене, подсвечивая циферблат ходиков, чуть теплилась лампочка ночника, запитанного от вольтового столба. Обе стрелки часов показывали на цифру три — самое глухое время.

Я смог согнать Мурзика, только когда большая стрелка подвинулась к шести. В голове чуть прояснилось, но чувствовал я себя отвратительно и при этом не понимал, что со мной происходит.

Я сполз с постели.

На холодном полу мне стало чуть лучше, задышалось легче. Стрелка подвинулась к цифре «восемь», когда я увидел пятна крови на своей одежде. Кровь была и на постели — это я заметил, сумев подняться на колени.

Потом я встал, хватаясь за кровать.

И услыхал странный шум — будто где-то внизу тихо зудела бормашина…

Признаюсь: я до последнего не знал, с чем столкнусь. Мне сложно было сосредоточиться, я был не в состоянии размышлять, анализировать — мой мозг словно заржавел. Не помню, как я подобрал ружье, как сунул в карман горсть патронов. Зато хорошо помню, как едва не свалился в подпол — лаз был открыт, но меня это ни удивило, ни насторожило. Я совершенно отупел, я двигался как заводная кукла, и вниз полез только для того, чтобы посмотреть, все ли в порядке с Катей.

Помню: ружье висело у меня на шее, стволом вниз; ступени уходили в темноту; «бормашина» подвывала.

Потом — провал.

И снова: ремень ружья больно давит на горло, я хватаюсь за стенку, кругом так темно, что спирает дыхание. Я — под полом.

В каморку Кати я не вошел, а ввалился. Ружье было у меня в руке.

Два светящихся лица повернулись ко мне, и я подумал, что мой сон продолжается. Бормашины здесь не было, а гудение исходило от блестящей штуковины, похожей на штангенциркуль. Нина держала её над затылком раздетой догола Кати. Вася и Степан шагнули ко мне.

— Уходи, — сказал кто-то из них, не открывая рта. — Ты не должен это видеть.

Они были очень близко — опасно близко — и я выстрелил.

Светящееся лицо Васи раскололось и потухло.

Степан завизжал, и я выстрелил второй раз. Заряд дроби перебил ему шею, но визг не прекратился. Запрокинувшаяся голова болталась, Степан качался из стороны в сторону и как-то странно притоптывал ногами — будто пританцовывал.

А Нина занималась своим делом — свободной рукой выбирала что-то из волос Кати.

Я ударил Степана прикладом. Его голова оторвалась и покатилась, как шар для боулинга. Кто-то схватил меня за щиколотку. Я посмотрел вниз, увидел Васю, ворочающегося у меня под ногами, отпрыгнул, забился в угол и заорал:

— Оставьте её, уроды! Что вы с ней делаете?! Кто вы такие?!

Голая Катя едва заметно дрожала — она была жива. Но я видел кровь на её коже. И не видел ран.

Обезглавленный Степан наконец-то упал. Его агония не прекращалась, он дергал конечностями, как раздавленный паук-сенокосец, а укатившаяся под кровать голова продолжала визжать. Вася пытался встать на четвереньки. Его лицо разваливалось — это выглядело ужасно.

Внезапно я осознал, что опять могу стрелять — руки сами перезарядили ружье. Я направил ствол на Нину, заорал:

— Отойди от нее!

Она как не слышала.

И я выстрелил — дуплетом…

В кармане у меня оставалось шесть патронов.

За минуту я расстрелял их все.

Кто же это был?

У меня нет ответа на этот вопрос.

Они могли быть обращенными — я видел, как эти твари меняются, эволюционируют. Можно предположить, что в итоге появились такие существа, как мои гости.

Однако, эта теория кажется мне сомнительной.

Скорей уж меня навестили «хозяева» обращенных — те, кто уничтожил человечество, превратив большую часть людей в чудовищ. Добившись своей цели, они посетили тех, кому удалось выжить. Сколько нас таких по всему миру? Сотня? Тысяча? Или только я и Катя? Агрессоры, уничтожившие человечество, могли прикончить тех людей, кто еще представлял какую-то угрозу. А нас оставили жить. Почему? Для чего? Ну, допустим, чтобы изучать нас, наблюдать за нами. Мы — живые экспонаты. Мы — свидетельство их успеха на этой планете.

Конечно, это всё мои домыслы. Я не знаю, что стало причиной метаморфоза людей. Может, мы сами во всем виноваты? Вывели какую-нибудь трансгенную сою и сами не заметили, как сделались химерами.

Гадать можно бесконечно.

У меня был шанс прояснить кое-что, но я его упустил. Мне следовало сразу вскрыть тела Нины, Степана и Васи, подобно тому, как я вскрывал некоторые виды обращенных. Но я бросил трупы внизу, вытащил Катю из подполья, уложил на своей кровати и не отходил несколько часов, пока не убедился, что умирать она не собирается. Катя оставалась без сознания, но пульс её был сильный, а дыхание ровное.

Я спустился в подвал утром. Тел там уже не было. Они исчезли, словно испарились. На грязном и мокром полу валялись только пахнущие ацетоном груды одежд. Под ними я нашел несколько непонятных предметов, в том числе оплавившийся «штангенциркуль», из которого сыпалась какая-то легкая хрустящая пыль…

Так кто же они — Нина, Вася и Степан? Космические пришельцы? Гости из параллельной вселенной? Киборги из будущего?

А может быть демоны из ада, в существование которого я не верю? Или ангелы из рая?

Не знаю…

Расстреливая их, я полагал, что защищаю себя и Катю. Да, я был несколько не в себе, однако же я знал, что эта троица творит нечто зловещее и недоброе.

Сегодня я думаю иначе. Похоже, они действительно хотели мне помочь.

Я начал понимать это через двое суток — когда спящая у печи Катя наконец-то открыла глаза. Она не закричала, не завизжала, не попыталась убежать и не напала на меня. Она посмотрела мне в глаза и неуверенно улыбнулась.

— Привет, — сказал я ей, совсем не ожидая ответа, как не ожидал его от своих котов и собак, с которыми разговаривал по нескольку раз на дню.

— Привет, Брюс, — отозвалась Катя, и я едва не сошел с ума.

Они её вылечили. Я не сомневаюсь в этом.

Сейчас я пишу эти строки и посматриваю на Катю. Она сидит у окна перед экраном старого ноутбука, смеется над ужимками Роуэна Аткинсона и штопает мои брюки.

Уже почти две недели прошли с момента её пробуждения, а она так ничего и не вспомнила. Ей кажется, что мы только поселились здесь, хотя я давно рассказал ей всю правду. Иногда, забывшись, она вновь спрашивает меня, где Минтай, Димка, Оля и Таня. И тут же мрачнеет.

С ней еще не всё в порядке. Порой она становится очень тихой, сидит подолгу на одном месте, не шевелится — и я стараюсь её не беспокоить — просто боюсь. Бывает, что она начинает паниковать — мечется по углам, прячется, не узнает ничего; а когда приступ проходит — ничего не помнит.

Да, она немного странная. Наверное, это моя вина — если бы я не расстрелял Нину, если бы позволил таинственным гостям закончить работу, то, возможно, сейчас Катя была бы совершенно нормальным человеком.

Впрочем, мне кажется, что со временем её странности исчезнут. Приступы страха и апатии случаются всё реже, она уже не задает чудных вопросов и не шарахается от своего отражения в зеркале.

Но вчера ночью она меня напугала. Я проснулся от плача — Катя рыдала, стонала, тряслась и жалась ко мне. Я растолкал её:

— Что случилось?

Она долго не могла ответить, смотрела на меня жуткими глазами, всхлипывала, как будто задыхалась. Я сделал ей травяной чай с малиной и диким медом, везде зажег свет — и электрический, и лучину, и масляные лампадки.

— Что тебе приснилось? Ты понимаешь, что это был просто сон?

Наконец она кивнула.

— Да. Мне показалось, что я…

Она опять разрыдалась, и я обнял её, заставил сделать еще глоток чая:

— Что тебе показалось?

— Что я была беременна… И пряталась… И пришли обращенные… А потом… Потом…

Она так и не рассказала, что было потом. Но я-то знал.

А утром, кажется, она уже ничего не помнила.

Уточнять я побоялся.

17. Год пятнадцатый. Сентябрь. Вместо заключения

Я собирался закончить свой рассказ августом. Думал, что напишу заключительный абзац о нашей с Катей жизни, в последней строке выведу какую-нибудь проникновенную мораль, наконец-то поставлю жирную точку, да и уберу стопу исписанной бумаги на дно сундука — до той поры, пока не появится кто-то, кому моя писанина окажется нужна и интересна.

Но жизнь опять меняет мои планы, и я вновь вынужден взяться за ручку, чтобы начать новую главу вместо того, чтобы закончить затянувшееся повествование. Однако же, начало будет точно таким, каким я планировал конец…

Был последний день лета. Вечерело. С востока наползали тучи.

Мы с Катей, припозднившись, загоняли коз на двор. Когда я полез наверх за сеном, она пошла закрыть ворота. Выдернула лом, придерживающий тяжелую створку, да и присела, охнув.

— Что случилось?

Они взглянула на меня как-то особенно, головой покачала:

— Просто — голова закружилась.

Я спустился к ней, сел рядом. Тут же к нам подошел Туз, ткнулся мне носом в колени. Я потрепал его уши. Сказал с чувством:

— Хорошо!

А было действительно хорошо: багровела вечерняя заря, на насестах возились сонные куры, козы хрумкали сеном, пахло яблоками, тянуло свежестью и комаров совсем не было.

— Хорошо, — согласилась Катя. И добавила:

— Я беременна.

Вот где-то тут, пожалуй, и надо было бы ставить жирную точку.

И писать слово «КОНЕЦ» печатными буквами.

Потому что дальше — обычная жизнь. Немного скучная и в основном спокойная. Понятная. Простая…

Так я думал.

И опять ошибся.

Поэтому теперь вместо слова «конец» я пишу слово «фура».

18. Год пятнадцатый. Сентябрь. Фура

Фуру я нашел семь лет тому назад, объезжая на велосипеде южную часть Холмянского района. Ничего конкретного я тогда не искал, собирал крохи соли по брошенным деревням, да осматривал незнакомые места, делая пометки в блокноте и на бумажной карте. К селам и деревням, где было больше десяти дворов, старался не приближаться, обходил их за километр. И очень удивился, когда практически в чистом поле, в стороне от трасс, наткнулся на здоровенную, завалившуюся набок фуру. Здесь же в поросли молодых березок увяз и помятый тягач «вольво». Дверь кабины была открыта, и внутри я обнаружил остатки кокона. Куда делся обращенный водитель, можно было только гадать — искать его я не собирался. А вот в фуру заглянул. И был разочарован.

Коляски, кроватки, горшки, поильники, игрушки, одеяльца, памперсы, распашонки — там не было ничего кроме детских товаров. Видимо, груз предназначался для какого-то детского гипермаркета. Конечно, кое-что полезное я все же отыскал и прихватил с собой: сухую смесь из жестяных банок, например. Еще наковырял из нагревателей для бутылочек два десятка термоэлектрических элементов Пельтье. Кроме этого можно было бы взять просроченные консервы, и начинку электронных игрушек со светодиодами и моторчиками, и сетки с детских манежей — но унести много не получалось, так что я просто отметил это место на карте и оставил в блокноте соответствующую надпись.

Честно скажу, я не думал, что когда-нибудь решу туда вернуться.

Однако, в день, когда Катя сообщила мне о беременности, я достал со дна сундука исписанный блокнот и полез в шкаф за картой. Я делал это не ради будущего ребенка — он нашел бы замену ярким китайским погремушкам. Но я помнил, как рвалась Катя в магазин «Ваш малыш», около которого погиб Минтай.

Я делал это для неё.

— Меня не будет всего три дня, — сказал я вечером, развернув карту на полу. — Десять километров пройду по реке на вёслах — немного отклонюсь в сторону, зато это самый безопасный и легкий участок пути. Когда оставлю лодку, двинусь налегке пешком — сначала через лес, потом сойду на бетонку, а дальше уж как получится — просёлки давно заросли, придется идти через луга и перелески.

— Зачем? — тихо спросила Катя.

— Ты всегда хотела, чтобы у твоего ребенка было всё самое лучшее, — ответил я. — Но теперь… Хотя бы что-нибудь…

— Это опасно!

— Не опасней, чем любой мой поход в лес.

— Ты же не знаешь, что там сейчас.

— Заодно и узнаю…

Мне не нужно было долго готовиться. Еды я брал минимум, поскольку давно научился обеспечивать себя пищей в походе. Оружие у меня содержалось в порядке. Рюкзак всегда висел собранный в углу. Так что я просто оттащил к реке потертую резиновую лодку, накачал её и привязал к вбитому в дно колышку — вот и вся подготовка.

Рано утром — еще затемно — я вышел из дома. Катя проводила меня до реки. От воды поднимался холодный туман; я знал — через час он затопит всю низину и поползет к деревне.

— Пока. — Я поцеловал её.

— Пока. — Она прижалась ко мне, обняла крепко. И в этот момент я простил ей всё, чего она не помнила, но о чем я не мог забыть все пятнадцать лет.

— Теперь ты выйдешь за меня замуж? — спросил я у нее.

— Конечно. Только не забудь заехать в ЗАГС.

— Из-за беременности нам сократят срок ожидания, — ответил я в тон.

— Ты, главное, возвращайся, — сказала она, помолчав. — Я буду ждать. И переживать.

— Не волнуйся, всё будет хорошо. Не в город еду…

Я с головой погрузился в туман, забрался в лодку, смочил уключины, чтобы не очень скрипели.

— Останься, — попросила вдруг Катя.

— Всего три дня, — ответил я и опустил вёсла в тёмную и словно бы вязкую воду.

В тот момент я не волновался ни за себя, ни за Катю. Она уже могла позаботиться и о себе, и о хозяйстве. Она и с обращенными справилась бы, появись они в округе.

— Всего три дня, — повторил я, мыслями находясь уже за четвертым поворотом знакомой реки.

Поначалу всё шло в точности, как я планировал. Сплав по реке Ухоме отнял всего четыре с половиной часа — за это время я не просто преодолел десять километров пути (реально больше, так как река петляет, а расстояние до выбранной точки я мерил по прямой), но и успел плотно позавтракать, устроив привал на небольшом островке и наловив рыбы. Удочек, понятное дело, я с собой не брал, а вот три мотка лески и комплект разных крючков с грузилами всегда лежали в боковом кармане рюкзака. Срезанный ивовый прут заменил удилище, собранные на старой сосне личинки короеда послужили отличной приманкой — и за десять минут я вытянул дюжину уклеек, которые в свою очередь стали наживкой для более крупной рыбы. Срубив удилище покрепче и подлинней, я смастерил более прочную снасть и тихо двинулся на лодке вдоль зарослей кувшинок, макая нанизанную на крючок рыбку в «окошки» среди водной растительности. Предложенным угощением соблазнились приличный окунек и две щучки: одна была невелика, зато вторая точно весила больше килограмма. Я запек их в глине. А пока они готовились, набрал гарнир: орехов чилима и корневищ стрелолиста.

В воде вообще много полезных растений можно найти. Из перемолотых корневищ тростника и рогоза я делал вполне съедобные лепешки. Но проблема в том, что собирать дикий урожай лучше или весной, или осенью. Да и путешествовать, честно говоря, проще по высокой и чистой воде. Мне же пришлось два раза тянуть лодку по берегу, обходя заросшие травой отмели. Впрочем, это почти меня не задержало.

Мое речное путешествие завершилось в чистом сосновом бору. Я оставил лодку в небольшой заводи возле упавшего дерева и вскарабкался на высокий обрывистый берег. Сверившись с картой и компасом, я выбрал нужное направление и зашагал без оглядки, рассчитывая до темноты одолеть половину оставшегося пути. Идти через сухой лес было одно удовольствие. Я пощипал брусники и черники, сжевал на ходу шляпку подобранного белого гриба. На привал решил не останавливаться, чтобы не тратить попусту время, тем более, что усталости я пока не чувствовал.

Когда бор кончился, и начался смешанный лес, идти стало гораздо трудней. Приходилось то лезть в заросшие дремучей крапивой низинки, то продираться сквозь кусты, то преодолевать завалы, рискуя подвернуть ногу или напороться на сук. Точно выдерживать направление было практически невозможно: я петлял по лесу, выбирая дорогу полегче. Наконец, взмокший, вывалился из зарослей орешника под открытое небо, упал в траву на краю леса и лежал минут двадцать, тупо глядя на плывущие облака. Потом сел, сменил портянки, глотнул из бутылки теплой воды. Достал карту и компас, прикинул, где нахожусь, наметил ориентир: покореженную ветрами сосну, растущую на долгом склоне лысого холма — где-то в той стороне должна была тянуться старая ЛЭП, которая могла вывести меня на разбитую «бетонку». Надеясь разглядеть стальные опоры, я полез на березу…

Думаю, тогда-то преследователи меня и заприметили.

Я остановился передохнуть на склоне того самого холма, что служил для меня ориентиром. Сел у теплого ствола сосны, доел щучий хвост, завернутый в лист лопуха, и взялся камнем колоть орехи, которых набрал целые карманы, пока продирался через заросли лещины. Старательно разжевывая лесное питательное лакомство, глянул из-под руки на солнце, прикидывая, сколько времени остается до наступления сумерек. Посмотрел на запад. Да и обмер, заметив движение в высокой траве — далеко у границы леса, из которого я не так давно вышел. Кто это? Чьи горбатые спины раздвигают волнующуюся под ветром траву? Может, всего лишь кабаны рыщут? Или всё же мангусы учуяли мой след и теперь идут сюда?

Я вскочил, спрятался за сосну. Пожалел, что нет у меня какой-нибудь снайперской винтовки: позиция-то отличная. Но движение внизу так и не повторилось, как я ни всматривался, сколько ни ждал. То ли залегли мои неведомые спутники, то ли в лес ушли по моему же следу, то ли скрылись в балке, сплошь заросшей вербой.

Я выдохнул. Попятился, отступая от сосны всё дальше и дальше. Потом повернулся — и побежал.

Страха не было. Я просто уходил от возможной опасности — как можно быстрей и как можно дальше. Когда мне встретился ручей, я двинулся вниз по течению, чтобы сбить возможных преследователей со следа.

Страх пришел позже.

Увиденное с холма словно подстегнуло меня, и я за остаток дня прошел больше, чем планировал. Но бетонку я так и не встретил — отклонился в сторону. Зато нашел другую дорогу, почему-то не обозначенную на карте. Старое асфальтовое покрытие вспучилось и потрескалось, сквозь него проросли деревца и трава, однако я был рад любому торному пути: все же двигаться по пересеченной незнакомой местности тяжело даже подготовленному человеку. Но через четыре километра дорога резко повернула, и мне пришлось с нее сойти. Уже смеркалось, но я не спешил искать место для ночлега. Мне нужно было оторваться от возможных преследователей как можно дальше, и я остановился только тогда, когда уже не мог разглядеть в сгустившейся темноте пальцы вытянутой руки.

Разводить костер я не решился — мангусы, гули и огры чуют дым за несколько километров. Было бы чуть светлей, я устроил бы себе полноценную лежанку на каком-нибудь разлапистом дереве. Но пришлось ночевать на земле под елью. Я только окружил свое убежище своеобразным забором, используя капроновый шнур — незаменимую в походе вещь. Привязав один конец к стволу гибкой березки на высоте полуметра, я семь раз обошел вокруг места ночевки, закрепляя шнур на деревьях и постепенно поднимая его выше и выше. Получившаяся ограда могла задержать тупого зомби, но твари посообразительней её, конечно, одолели бы, однако при этом обязательно выдали бы себя шумом.

Ночь была тихая. Я спал чутко — как обычно. Просыпался несколько раз — то от далекого тявканья лисицы, то от непонятной возни где-то наверху, то от мышиного писка в изголовье. Под самое утро рядом взревел лось — на этом моя ночевка и кончилась.

Пока не рассвело, я позавтракал, умылся росой и стал собираться в дорогу. Мне еще надо было как-то понять, где я нахожусь. Нет, я не заплутал. Но с пути сбился. Я представлял направление, в котором должен двигаться, но не знал точно, куда выйду.

Когда я начал сматывать свой забор, за ближайшими деревьями с хрустом лопнула ветка. Я замер, медленно стащил с плеча ружье, поправил висящие на поясе ножны с любимым, уже довольно поистершемся мачете. Почему-то я был уверен, что сучок треснул под ногой обращенного. Чувствовать я их научился, что ли?

Он вышел через минуту — здоровенный огр, под три метра ростом. Увидел меня, обрадовано рыкнул и ломанулся напрямик. Если бы не веревки, которые я на свое счастье не успел снять, вряд ли мне довелось бы писать эти строки. Людоед налетел на ограду, запутался в ней. И тут уж я пальнул в него дуплетом — точно в оскаленную морду. Башку как срезало. Я быстро перезарядил ружье, поглядывая по сторонам, уверенный, что огр ко мне пришел не один. Потом подхватил рюкзак и, оставив порванный капроновый шнур висеть на деревьях, бросился в лес.

А безголовый огр всё еще дергался…

Я бежал и бежал: спотыкался, озирался, оглядывался. Большой лес вдруг кончился, пошли прозрачные перелесочки — в таких я любил собирать подосиновики. Но сейчас мне было не до грибов: я чувствовал, что меня преследуют, буквально затылком ощущал погоню. Страх нарастал, я уже не разбирал дороги — несся, сломя голову, куда ноги несли, и не замечал, что двигаюсь совсем не туда, куда надо бы…

Я свалился в овраг. Чудом не поломал кости. Зато встряхнулся и пришел в себя, убедился, что никто за мной не гонится, что это морок, наваждение.

Только вот неуютное чувство в затылке не уходило — саднило, ныло, тревожило. Очень сложно описать, что я ощущал: в голове была какая-то каша из обрывочных мыслей и неясных пугающих образов — должно быть, нечто подобное испытывают шизофреники во время приступов. Порой мне начинало казаться, что меня кто-то зовет. Идти дальше я уже не хотел, мне чудилась опасность впереди — и позади тоже — но меньшая. А в черепе у меня словно бы муравьи завелись, они ползали под кожей, жгли кислотой и кусались…

Ну точно — безумие.

Однако я не повернул, не сдался. Я закусил губу, заставил себя выползти из оврага, цепляясь за свисающие ветви, корни и пучки травы. Наверху чуть полегчало — «попустило», как говорил мой общажный приятель Вовка Куркин, читавший Кастанеду и разгонявший сгустки эктоплазмы в цокольном этаже универа. Вдалеке я заметил проблеск большой воды — поначалу мне казалось, что это трава так серебрится. Но когда на поднимающееся солнце наползла тучка, я понял, что вижу болото или озеро. Сверившись с картой, убедился, что ошибки нет: это было озеро Серское — зарастающий тиной водоем, находящийся меж двух деревень, которые я планировал обойти далеко стороной, так как подозревал, что пятнадцать лет тому назад в этих селениях кто-то еще жил. Однако, теперь мои планы изменились. Фура находилась всего-то в пяти километрах от этого места. И я решил рискнуть — прокрасться по окраине деревни Печищи, тем более, что там еще оставалась какая-то дорога — возможно, та самая, по которой прошел свой последний путь заблудившийся грузовик «вольво» с грузом детских товаров.

Пока я стоял на месте, муравьи в моей голове попритихли. Но стоило мне двинуться в путь, и они вновь закопошились, начали щипаться. А примерно через полчаса опять накатила паника — да такая, что я почти ослеп и начал задыхаться — Вовка Куркин, наверное, сказал бы, что меня «накрыло».

Я очнулся в лесу — мокрый, дрожащий. Упал на траву, зарыдал, забился в неконтролируемой истерике, и словно бы со стороны за собой наблюдая — откуда-то из-под макушек деревьев.

Потом опять было просветление. И опять я вышел на дорогу, хотя муравьи требовали вернуться.

Что-то со мной происходило.

Что-то не то.

Что-то странное.

Я знал, что должен повернуть.

Мне делалось легче, если я останавливался. И я чувствовал необыкновенную легкость, когда отступал на несколько шагов назад — ноги вдруг сами несли меня, словно я бежал под гору.

А вот идти вперед было мучительно и трудно.

Но я все равно шел, преодолевал метр за метром. Я был готов к новым приступам паники, знал, что они обязательно последуют. Поэтому, когда черный страх наконец-то на меня навалился, я просто сел на землю, скорчился, и переждал всё: и дикую грызущую боль в затылке, и слепоту, и звон в ушах, и тошноту, и слабость, и трепыхание сердца…

Мне оставалось пройти еще два километра.

К фуре я вышел под вечер.

Она на удивление неплохо сохранилась, в отличие от грузовика. А вот место вокруг было не узнать: поля, которое я помнил, больше не существовало, грунтовая дорога бесследно исчезла — за семь лет здесь всё заросло молодым лесом. Если бы не приметные ориентиры, описанные в моем блокноте, я, возможно, не сумел бы отыскать на местности нужную мне точку, так и бродил бы вокруг да около, пока не свалился бы, корчась от нового приступа боли и паники, и наконец не пополз бы прочь — восвояси…

Боль и паника навалились, не успел я и пяти шагов сделать. Мои вопли, наверное, было слышно за пару километров. Если бы не фура, до которой уже рукой было достать, я, скорей всего, отступил бы.

А я и отступил в какой-то момент, уже ничего не соображая. Очнулся, стоя на четвереньках, глядя в сторону леса — назад. Отошел-то всего метра на четыре, а сразу полегчало, и в голове немного прояснилось.

А попробовал вернуться — и опять завопил.

Не было мне ходу дальше. Дошел я до границы — всё, упёрся.

А фура с игрушками — вон она, по ту сторону. Как говорится: близок локоть, а не укусишь…

Долго я ползал близ той фуры, не сдавался. И так, и этак пробовал подобраться — тщетно. Один раз уже колеса коснулся — и тут же сознание потерял, а пришел в себя в лесу, чуть ли не в полукилометре от фуры. Приковылял к ней по своим же следам, зубами скрипя, испарину со лба вытирая. И опять — словно в стену уперся.

Нормально мыслить я тогда не мог. Бился, как муха в стекло, рвался к своей цели, бесился. Когда чуть отпускало — лежал в траве, смотрел на эту проклятую фуру, отдыхал, ждал. Потом опять сдвигался чуть — на сантиметр всего. Потом еще. Еще…

Страшно было — чувствовал, что опять сейчас поплохеет.

Но очень уж близко была желанная цель.

Ну не мог я с пустыми руками вернуться…

Мой помутившийся разум не мог адекватно воспринимать реальность. Поэтому я никак не отреагировал на появление тролля.

Он был огромный — метра на полтора выше любого из огров, каких я встречал. Башка — словно неровный замшелый валун. Ноги — как узловатые бревна. Я глянул в его сторону и опять пополз к фуре.

Если бы я стоял, тролль просто убил бы меня, а потом сожрал.

Но я извивался в траве, как червяк. Потому и выжил.

Уродливый подслеповатый гигант попытался схватить меня, но получилось у него это как-то неловко — и я, словно ковшом экскаватора подхваченный, вместе с изрядным куском дерна полетел туда, куда так стремился — в закрытую, но не запертую дверь фуры.

Я успел осознать, что жизнь моя кончилась. Успел пожалеть овдовевшую Катю и осиротевшего неродившегося малыша.

Однако я был очень горд, что всё же сумел преодолеть незримый барьер, — пусть даже с помощью тролля.

Я ударился спиной о дверь фуры так, что она погнулась, а я задохнулся. А потом на шагнувшего ко мне великана упал луч света — он был синий и нестерпимо яркий — как дуга сварки. Тролль заревел, вскинув лапищи, — и вспыхнул. Он был совсем рядом, но жара я не чувствовал.

Я вообще ничего не чувствовал.

Дверь позади меня со скрежетом приоткрылась. Что-то выкатилось из фуры прямо мне в руку. Я рефлекторно сжал пальцы.

Корчащийся тролль рухнул на землю. Шкура и мясо слезали с него клочьями, пузырились — словно куски плавящейся пластмассы на горящем манекене.

Потом луч пропал.

А я потерял сознание — уж и не знаю, в который раз.

Очнулся я с мыслью, что всё мне привиделось — и тролль, и широкий синий луч. Я свихнулся из-за боли и паники, что гнали меня прочь от этого места. Вот мне и почудилось…

Я застонал и перевернулся на бок. Тролль лежал в пятнадцати метрах от меня, дымился.

Мне стало ясно, что безумие продолжается. Я закрыл глаза. И услышал голос.

— Почему ты такой глупый? Глупый и упрямый! Иди назад! Иди домой!

Интонации были очень знакомые — так со мной разговаривала Нина. Только голос был мужской.

— Я не должен был тебя спасать. Ты глупый, если не понимаешь, что тебе нельзя дальше. Ты же чувствовал, что граница рядом. Зачем шел?

Я сел. В голове словно каша была вместо мозгов — кипящая, вязкая, тяжелая. Мир вокруг колыхался и уплывал, однако мне удалось разглядеть силуэт говорившего со мной человека.

Человека ли?

— Кто вы такие, черт вас подери? Сколько вас?

Сомневаюсь, что я смог произнести эти слова вслух. Скорей всего, мне просто представилось, что я это сказал.

Мой собеседник подошел ближе. Он был невелик ростом, страшно худ и нескладен. Лица его я так и не рассмотрел — да и было ли оно? Зато я увидел оружие в руках спасителя — небольшую изогнутую трубку с раструбом, в глубине которого теплился голубоватый жар.

В какой-то момент я вдруг осознал, что нахожусь не в том месте, где потерял сознание. Тролль лежал между мной и фурой, фура находилась довольно далеко, а значит то ли меня оттащили назад, то ли я сам каким-то образом преодолел это расстояние.

— Уходи, — сказал незнакомец, наклоняясь ко мне. — Тебе сразу станет лучше.

Точно! Лица у него не было!

Я поднял руку, чтобы схватиться за его оружие. Из моих ободранных пальцев выпал какой-то яркий предмет — большая погремушка. Я уставился на нее, потом оглянулся на фуру, на чуть приоткрытую дверь, за которой подобного добра было на пару детских садов.

Можно было бы закинуть туда веревку с привязанным крюком — возможно, что-то и удалось бы подцепить.

— Уходи! — приказал незнакомец.

Я повернулся к нему — а его уже не было. Но голос звенел и звенел в моей голове, делаясь громче, пронзительней:

— Уходи, уходи, уходи…

Я закричал, чувствуя, что сейчас на меня обрушится новая порция страха и мучительной боли. Я подхватил игрушку и пополз к лесу, к дому — прочь от фуры — быстрее, быстрее, быстрее!

— Хорошо, — раздался голос в моей голове. — Ты делаешь правильно. Никогда больше не приближайся к границе.

Я замер. Я привстал, озираясь.

Рядом никого не было. Нигде не было.

Я был здесь один.

Вот теперь всё. Теперь можно поставить точку, хотя обратное путешествие прошло не так гладко, как могло бы, и мне есть, о чем написать. Мне пришлось бежать от трех дедайтов и готовить им западню у реки. Потом я видел сбившегося со следа гуля. А ночью в мой лагерь на крохотном острове вломилась семья лосей — то-то мы все страху натерпелись!

Однако, ничего из этого уже не имеет значения для моей истории. Это — мои обычные будни, и их описание лишь увеличит объем и без того затянувшегося повествования, но не прибавит ему смысла.

Скажу лишь, что я, несмотря на трудности, за два дня прошел на своей лодчонке вверх по реке и вышел на берег в той самой точке, где недавно стояла провожающая меня Катя.

Я чертовски устал. Я был вымотан настолько, что не мог отмахиваться от комаров и слепней.

Однако, я был счастлив.

Гребля, как и любая другая монотонная физическая деятельность способствует размышлениям. И я много чего передумал, возвращаясь домой.

И пусть я не выяснил, что за существа приходили в мой дом, назвавшись человеческими именами; пусть я не понял, что именно они сделали со мной и Катей, и какое отношение они имеют к катастрофе, уничтожившей человечество, — в какой-то момент эти вопросы перестали меня занимать.

Я смирился с неизбежным, принял существующее положение вещей. Понял, что не должен зря ломать голову, когда есть более насущные и близкие мне вопросы — ими-то я и должен заниматься. В конце концов, и раньше сильные миры сего творили геополитику, не спрашивая мнения простых людей. Это они принимали решения и меняли мир, а мы лишь приспосабливались к новым условиям — выживали, как умели, как могли, как получалось.

Так что изменилось?

Люди превратились в монстров — но монстры среди людей встречались и прежде, мы существовали с ними бок о бок. Наш старый мир, возможно, был не менее опасен, чем тот мир, в котором я существую сейчас. Вся разница — в привычке и навыках.

Я допускаю, что через столетие моих потомков будут пугать не зомби и развалины мертвых городов, а легенды о железных колёсных коробках, мчащихся по асфальту, отравляющих воздух и землю, — скольких людей они убили? Не испытают ли мои правнуки потрясение и ужас, прочитав в старых книгах о наших войнах, о химическом, ядерном и биологическом оружии, об опытах над людьми, о концлагерях и пытках? Что они подумают, отложив такую книгу? — наверное, порадуются, что живут в новом мире, где все опасности знакомы, понятны и просты…

Я выбрался из лодки на берег, думая о предстоящих делах, — работы осенью всегда было много. Я поднялся на косогор, глянул из-под руки в сторону дома — всё ли там нормально? ждут ли меня?

Над печной трубой поднимался прозрачный дымок, у пруда на привязи паслась коза с козлятами, около изгороди два молодых петушка, ероша перья, танцевали друг против друга. Через пару секунд из-за кустов вымахнул Туз — мой старший и любимый пёс — помчался ко мне, тявкая от избытка чувств, вертя хвостом.

А потом появилась Катя — встала у крыльца, держа наперевес тяжелую пику, вглядываясь против солнца — на что это лают собаки. Заметила меня, подняла руку, побежала навстречу, спотыкаясь от спешки, ладонью живот прикрывая.

И мне хорошо так стало — как, наверное, только в детстве было. Я прислонился к осинке, вытер отчего-то навернувшуюся слезу, улыбнулся, озираясь.

— Я принес, что обещал. — Она еще не могла меня слышать, она была далеко, но я все равно протянул ей погремушку. — Я обещал, и я вернулся…

Восторженный Туз прыгнул мне на грудь, вылизал лицо и заскакал вокруг.

А мне представилось, что сейчас за нашей встречей следит кто-то посторонний — может быть, сверху, а может прямо из моей головы смотрит моими же глазами.

— Ну и пускай, — сказал я вслух. — Смотрите, сколько хотите, только жить не мешайте.

Я сел в траву. Катя подбежала ко мне — она пахла деревенским домом, как моя бабушка, и я обнял её ноги и заплакал, а она стояла тихо и долго, не шевелясь, и тоже, кажется, плакала.

А потом я сказал, что пора возвращаться в избу, — кто-то из обращенных мог прийти за мной, нужно было приготовиться к их встрече.

И Катя кивнула и помогла мне подняться.

Она не боялась. И я не боялся тоже.

Когда-то я был один.

Теперь нас было двое.

И мы ждали третьего.