Михаил Кликин. Сборник

Дети

В понедельник, когда крикуны притихли, эти двое встретились на гулкой лестничной площадке и долго стояли друг против друга, не зная, как начать разговор — и надо ли его начинать. Наконец тот, что был постарше, шагнул вперёд, кашлянул и задал первый вопрос:

— Тебе сколько лет, мальчик?

— Шесть.

— А мне восемь. Тебя как зовут?

— Коля Птицын.

— А я Сашка. Я тебя помню. Ты с пятого этажа.

— Я из квартиры тридцать три.

— Твоя мама в школе работает.

— Да.

— Я её видел. Там — во дворе…

Сашка уже давно не выходил на улицу. Маму Коли Птицына он видел с балкона — она бросалась на железную дверь гаража, за которой прятался Сашкин отец. Потом отец вышел с бензопилой и отрезал Колиной маме руку…

— Она моего батяню загрызла, — сказал Сашка и заплакал.

— Я хочу к маме, — сказал Коля.

— Нет, нельзя. — Сашка испугался и сразу перестал плакать. — Нам нельзя вниз. Пойдём, я отведу тебя к нашим…

Они жили в огромной квартире, занимавшей два верхних этажа шестнадцатиэтажки. Здесь всё принадлежало четырнадцатилетнему Даниле и его десятилетней сестре Марианне. Их родителей, как обычно, не было дома — отец пропал на работе, о которой никто ничего не знал, а мама, когда ещё всё было нормально, ушла в салон и не вернулась. С детьми оставались домработница Зульфия и гувернантка Надин: сейчас одна ворочалась в заколоченном туалете для гостей — она, рыча, бросалась на дверь, когда кто-нибудь из детей проходил по коридору; другая, подвывая, бродила по запертой лоджии и время от времени испытывала прочность бронированных стеклопакетов, — она была крикуном.

— Это Коля Птицын, — представил Сашка нового приятеля. — Он с пятого этажа. Из квартиры тридцать три. Его мама моего батю загрызла. Она в школе работала.

Двенадцать пар глаз с любопытством смотрели на нового члена общины.

— Что ты умеешь делать? — спросил Данила.

— Заправлять кроватку, — неуверенно сказал смущённый Коля. И, подумав, добавил:

— Играть на барабане.

— Ты будешь собирать воду, — решила Марианна. — Раньше это делала Света, но теперь она пойдёт работать на кухню.

Невысокая рыжая девочка выступила вперёд и взяла Колю за руку.

— Я тебе покажу, как собирать воду, — сказала она. — Это несложно, ты справишься. Надо будет выходить на крышу, когда идёт дождь, и ставить кастрюли.

— Мой папа крышу тоже купил, — гордо сказал Данила. — У нас там сад.

Дождь был почти каждый день, и Коля быстро запомнил свои немудрёные обязанности. Конечно, таскать полные кастрюли с крыши на кухню было тяжело, но он не жаловался, видя, как работают другие.

Рыжая Света — моет и чистит посуду.

Некрасивая Жанна — готовит завтраки и обеды.

А серьёзная и почти уже взрослая Марина ухаживает за тремя малышами, которые едва научились ходить.

Мальчики работали не меньше девчонок. И уж точно их работа была опасней — они проникали в чужие квартиры и собирали там всё ценное — в первую очередь продукты. Ребята часто встречались с хозяевами квартир, и тогда за дело брались пятнадцатилетний Лёва Кашкин по прозвищу «Молчун» и четырнадцатилетний Вовчик «Каратист». Они выступали вперёд — Лёва держал в руках ружьё Бенелли, а у Вовчика был лёгкий карабин Сако — с остальным оружием из арсенала отца Данилы дети справиться пока не могли.

«Бах!» — ружейный выстрел сбивал с ног и цель, и стрелка.

«Бух! Бух! Бух!» — карабин делал несколько аккуратных дырок в теле хозяина квартиры, прежде чем одна из пуль наконец-то попадала ему в голову — только так можно было убить зомби.

А потом «Тюфяк» Миша и Стёпка «Грузчик» брали труп за ноги и, ругаясь по-взрослому, волочили его к ближайшему окну, чтобы выкинуть наружу.

Да, определённо, Коле нравились его обязанности…

Только Данила и Марианна ничего не делали. Но они были главными — и в этом заключалась их работа.

Ночами было очень страшно.

Электричества не было, и не было света.

Каждую ночь дом словно в чернильное море погружался, по дну которого бродили ужасные создания — они издавали жуткие звуки, слышные даже при закрытых окнах, даже под одеялом, даже под подушкой.

Коля сворачивался клубочком и затыкал уши пальцами. Он вспоминал маму и папу, вспоминал колыбельную, которую они ему пели. И сам начинал её напевать, глотая всхлипы и растирая слёзы ладонями.

И тогда к нему приходила Марина. Она садилась на краешке кровати, гладила Колю кончиками пальцев и тоже пела — так тихо, что Коля замирал и переставал дышать.

Он слушал колыбельную и забывался беспокойным сном.

Ему всегда снились ходячие мертвецы — зомби и крикуны — он бродил среди них и искал маму.

Марина тихонько поднималась с кровати и уходила спать, но её голос продолжал звучать в снах Коли — колыбельная песня превращалась в зловещую считалку.

Коля вздрагивал, просыпался и опять начинал плакать.

Они не знали, почему все взрослые превратились в чудовищ.

Они не знали, почему все дети остались людьми.

Кажется, в новостях рассказывали о чём-то страшном и странном — но дети не смотрят новости.

Мир изменился за три дня — любящие родители стали монстрами, а их чада превратились в лёгкую добычу.

Вряд ли в мире было много мест, где дети могли защитить себя или хотя бы просто выжить.

В воскресенье ночью случился сильный дождь, и Коле пришлось вставать и идти на крышу. Закрытая в туалете домработница Зульфия до полусмерти напугала его, когда он крался по тёмному коридору, — запертая дверь вдруг задёргалась и застучала, и сердце Коли остановилось и словно оторвалось, а потом подскочило и заколотилось, как дикая птица в тесной клетке; Коля задохнулся, и тут же поймал ладошками едва не вырвавшийся визг — шуметь ночью было нельзя, шуметь ночью было страшно.

Он выбежал под тёмное небо, не помня себя, но холодный дождь быстро привёл его в чувство. Коля, слушая птичье трепыхание своего маленького сердца, перелил воду из наполнившихся кастрюль в вёдра и вернул опорожнённую посуду под тугие струи. Надо было нести воду вниз, пока кастрюли не наполнились вновь, а он боялся возвращаться в чёрный коридор и идти мимо красной двери.

Возможно, он так и простоял бы на крыше до самого рассвета, если бы не тень, шевельнувшаяся за бетонным колодцем вентиляции. Чёрная промокшая фигура медленно поднялась на ноги и, качаясь, двинулась к Коле. Мальчик пока не замечал её, он слушал звон кастрюль и биение сердца — это была почти музыка. Коле вспомнились домашние концерты, когда он сам стучал по «барабанам» — перевёрнутым детским ведёркам, а улыбающийся папа бренчал на старой гитаре, и мама подыгрывала им обоим — у неё было музыкальное образование, у неё был кларнет…

— Хр-р…

Холодная рука легла мальчику за плечо.

Тяжёлое ведро упало, выплеснув воду, и покатилось, грохоча, к невидимому сейчас чёрному обрыву, к многоэтажной пропасти, по дну которой бродили полчища мокрых стенающих зомби.

— Хр-р…

Коля взвизгнул, выгнулся и потерял сознание.

Марина пела свою страшную колыбельную. И Коле не хотелось просыпаться.

Мама играла на кларнете, а папа бренчал на гитаре. Сейчас они отвернулись от него, и он не видел их лиц. Он позвал их, но они будто не слышали, и тогда Коля шагнул к родителям, почему-то не чувствуя под собой ног. Он увидел, как мама и папа встают, как они неуклюже поворачиваются и неловко поднимают руки.

«Хр-р…» — сказали они.

По их лицам текла холодная вода — по серой порвавшейся коже, по выпученным белым глазам, по изжёванным губам и ввалившимся носам.

Коля поднял тяжёлое ружьё Бенелли.

И очнулся — безоружный, маленький, одинокий и слабый. Кто-то склонился над ним, заслоняя от дождя, падающего из мрака. Кто-то протянул к нему руки. И сказал:

— Храни тебя Господь, малыш…

Старик попросил называть его дядей Борей. Старику было сорок пять лет.

— Я следил за вами из дома напротив. — Он протянул руку в дождь и показал куда-то во тьму. — Следил всё это время. И готовился. А когда всё было готово, я решил пойти к вам — за вами…

Широко открыв рот, маленький Коля мок под дождём и слушал рассказ о том, как старик выбирался из квартиры и пробивался на чердак, как он мастерил хитрую петлю из проволоки и ремня, а потом долго полз по стальному тросу, несущему тонкий кабель, и боялся смотреть вниз, и несколько раз срывался, и резал руки…

Два часа полз дядя Боря с одной крыши на другую.

И потом ещё три часа лежал за колодцем вентиляции, не имея сил двинуть ногой или рукой.

— Почему Вы не зомби? — тихо спросил Коля.

— Я не знаю, — ответил старик. — Крикуны на меня не действуют…

Они спустились в квартиру и вместе прошли мимо красной двери туалета, за которой бесновалась домработница.

— Кто там? — спросил старик.

— Зульфия, — ответил Коля. И, помолчав, добавил:

— Я её никогда не видел.

— А кого вы держите на балконе?

— Надин. Скоро её убьют, потому что нам нужен балкон, чтобы смотреть вниз.

— Я слышал выстрелы, — кивнул старик. — Я слышал много выстрелов… Вы уже многих убили?

Коля пожал плечами — он не знал; его дело было носить воду.

— Вы же дети, — сказал старик. — Вы не должны так поступать.

— Моя мама, — спокойно сказал Коля, — загрызла папу Сашки. Он отпилил ей руку, а она всё равно его загрызла. И теперь они оба внизу. Иногда мы их видим — я вижу свою маму. А Сашка — своего папу. Мы все смотрим вниз. Там наш двор. Там все наши соседи…

Они смотрели вниз каждый день.

У них не было ни компьютеров, ни телевизоров. Игровые приставки не работали, радио молчало, в плейерах сели батарейки. Иногда они читали книги, но чаще просто смотрели во двор — на собравшихся там взрослых. Дети знали здесь почти всех — кого-то называли настоящим именем, кому-то придумывали прозвище. У многих в толпе затерялись отцы и матери, старшие братья, дяди, бабушки, знакомые и знакомые знакомых — увидеть их было удачей. С высоты не было заметно, как сильно изменились эти люди, превратившись в зомби. Поэтому при некоторой фантазии можно было представить, что во дворе просто идёт собрание, и скоро оно закончится, и тогда опять всё будет как раньше.

«Смотрите! Смотрите! — кричал Стёпка «Грузчик», свесив ноги с подоконника и опасно наклоняясь вниз. — Мой брательник объявился! Вон идёт!»

У Стёпки была большая семья, и она почти вся собралась у подъезда.

«Привет, ма! — громко кричал Стёпка вниз. — Привет, па!»

Зомби поднимали головы, эхо отражалось от стен соседних домов, и казалось, что это родители отвечают Стёпке.

Вот ради таких моментов дети и проводили у окон почти всё свободное время.

Каждый день они смотрели вниз и видели всё, что делают взрослые…

— Почему Вы не зомби? — спросил утром Данила у старика, сидящего за столом. Тот молча пожал плечами, отхлебнул горячий бульон из фарфоровой чашки и положил в рот два сухарика с чесночным вкусом.

На кухне собрались все — это была большая кухня. Ребята с тревогой и надеждой смотрели на взрослого, который каким-то непостижимым образом оказался здесь — среди них.

— Где вы были, когда появились крикуны? — продолжал допытываться Данила.

— Дома.

— Вы слышали их?

— Конечно.

— Но все взрослые, которые слышали крикунов, рано или поздно превращались в зомби.

— Я знаю.

Данила долго молчал, подёргивая себя за губу. Потом объявил:

— Вы должны уйти.

— Почему? — удивился старик, бережливо смахивая крошки в ладонь и отправляя их в рот.

— Вы превратитесь в зомби и наброситесь на нас.

— Не собираюсь я ни в кого превращаться. Я хочу вам помочь.

Данила хмурился, догадываясь, что этот дядя Боря скоро начнёт всем здесь заправлять.

— Уходите!

Старик подвинул к себе кухонный нож и улыбнулся:

— Нет, дети, я уже не уйду.

Опасения Данилы оправдались — с приходом дяди Бори жизнь в квартире стала меняться. Он был странный человек — не похожий на тех, кто сейчас бродил во дворе. Он много шутил и смеялся, играл на гитаре и пел непонятные песни. Он заставлял ребят читать и запрещал подходить к окнам.

— Там нет ничего хорошего, — говорил он. — Там только мерзость, ужас и смерть. Вы не должны это видеть.

Дядя Боря учил не слушать крикунов, хотя всем было известно, что это невозможно: безумные вопли проникали в голову, даже если закрыть окна и заткнуть уши.

А ещё дядя Боря обещал, что однажды они все выйдут из этой квартиры и отправятся в безопасное тихое место, где можно будет навсегда забыть о страхе. Некоторые ребята верили этим рассказам. Но остальные пока больше прислушивались к Даниле — ведь они жили в его доме, он был здесь главным.

— Не нужно никуда уходить, — говорил Данила своим товарищам в четверг. — Это наш дом и наш двор. А там внизу — посмотрите! — там же наши родители.

Старшие ребята — все, кому уже исполнилось двенадцать, — стояли на лоджии, курили и смотрели вниз. Там внизу лежало тело Надин, похожее на раздавленного таракана.

— Если мы ничего не сделаем, то старик нас убьёт, — едва слышно говорил им Данила. — Крикуны превращают в зомби всех взрослых. Скоро придёт его очередь, и тогда он сожрёт нас… Мы должны от него избавиться!

В ночь со вторника на среду Коля Птицын проснулся от непонятного шума. Ему хотелось пить, и он выбрался из своей кровати, чтобы пойти на кухню, где с недавних пор обосновался дядя Боря, и где на столе всегда стоял графин с кипячёной водой.

Коля крался на цыпочках мимо закрытых комнат, где отдыхали другие ребята.

Но вот опять впереди что-то стукнуло, и Коля замер, таращась в темноту. Ему показалось, что там мелькнул неясный свет — но единственный работающий фонарик был у одного Данилы, а спичками и зажигалками разрешалось пользоваться только старшим ребятам.

Так кто же там шумит? И не накажут ли его за хождение ночью?

Коля постоял, ожидая, не повторится ли шум. Потом всё же решился и, прижимаясь к стенке, двинулся дальше — к кухне. Он оставался в тени, и поэтому его так никто и не заметил. А вот он видел всё.

— Что случилось? Кто вы, ребята? Что происходит? — спрашивал дядя Боря, пытаясь заслониться ладонью от колючего света фонаря.

Ему не отвечали. Пять человек стояли полукругом. Он не мог их рассмотреть, но он знал, кто это.

— Вы что, пришли меня убить? Но вы же дети! — недоверчиво улыбающийся дядя Боря начал подниматься со своей постели, похожей на большое птичье гнездо. И тогда грянул первый выстрел, опрокинувший и цель, и стрелка.

Но старик остался жив. Он хрипел, царапал стену и пытался встать. Кажется, он что-то говорил, но вместо слов из его рта вырывалась густая и яркая кровь. В боку дяди Бори хлюпала большая дыра. Перебитая рука болталась на каких-то тонких верёвочках, словно оторвавшаяся конечность игрушечного робота-трансформера.

Четыре раза хлопнула винтовка — четвёртая пуля попала старику в глаз.

И всё кончилось.

Застучали двери. Завизжали девчонки. Заплакали малыши.

— Дядя Боря превратился в зомби, — объявил Данила, выключив фонарь. — Нам пришлось его застрелить.

Коля пятился, пятился и пятился, закрывая рот руками, боясь, что крик правды сейчас вырвется, и тогда он сам увидит два чёрных глаза, направленных на него — глаз Бенелли и глаз Сако. Тени шевелились на стенах, будто готовились броситься на него и задушить.

Он наткнулся на заспанную Марину, выходящую из девчачьей комнаты.

— Что случилось? — спросила она.

Он не ответил, только прижался к ней, дрожа. Она провела рукой по его волосам — он вспомнил маму и зарыдал.

Пятнадцатилетний Лёва Кашкин, проходя мимо них, ущипнул Марину за грудь. От него пахло порохом и ещё чем-то незнакомым.

— Идите спать, дети, — сказал он ломающимся голосом. — А к тебе, Маринка, я загляну завтра вечером…

Остаток ночи прошёл спокойно.

И даже утром ещё ничего не произошло — в комнате, где отдыхали ночные герои, было очень тихо, и никто не решался их потревожить. Только в обед обеспокоенная отсутствием брата Марианна отправила Свету проведать закрывшуюся компанию, узнать, всё ли у них в порядке.

Коля как раз нёс воду с крыши, когда Света открыла дверь — и завизжала.

Почему-то Коля сразу понял, что произошло. Он бросил ведро — и через минуту это спасло ему жизнь — нагоняющий его зомби поскользнулся в луже и упал.

Но это случилось позже.

А пока Коля просто стоял и смотрел, как из комнаты выбираются жуткие фигуры: у одной за спиной болталось ружьё Бенелли, другая волочила за собой винтовку Сакко, третья всё ещё держала в руке фонарь — но выронила его, потянувшись к Свете.

— Мама! — вскрикнул Коля и бросился вперёд. Он схватил перепуганную девочку за руку и потащил её в сторону. Наверное, зомби настиг бы их, но тут в его объятья угодил всезнайка Вадик, выскочивший из бильярдной. Мальчик закричал, зомби крепко обнял его, и они вместе повалились на пол…

Их было пятеро — те самые подростки, что ночью пришли на кухню, где спал дядя Боря. Тогда они были людьми, пусть и маленькими. Теперь они повзрослели и стали монстрами.

Коля подтолкнул Свету к выходу на крышу и увидел Марину.

Пятнадцатилетний Лёва Кашкин, превратившийся в зомби, тоже увидел её и шагнул ей навстречу…

Если бы не лужа на его пути, если бы не ведро у него под ногами, — из той квартиры не ушёл бы никто.

Потом они стояли на краю пропасти: перепуганные девочка-подросток и два ребёнка.

— Дядя Боря говорил, что из города можно убежать, — сказал Коля.

— Да, я помню, — отозвалась Марина. — Он рассказывал, что в гараже его дома стоит большой фургон, в котором есть еда, вода и бензин. Ключ уже в замке зажигания.

— А ты умеешь водить машину? — спросила Света.

— Немного, — кивнула Марина. — Папа учил меня…

Крики в квартире стихли. Закрытая дверь дёрнулась несколько раз, щеколда отлетела, и на крышу выбрался первый зомби. Он был весь перемазан кровью, но дети узнали его — это был Стёпка «Грузчик».

— Они убили дядю Борю, — сказал Коля. — Он не был зомби. Он до конца оставался человеком. Я всё видел.

— Идём, — сказала Марина.

Она крепко взялась за стальной трос, по которому вился тонкий провод, закинула на него ногу и повисла над краем пропасти, на дне которой ворочалась гниющая толпа.

— Держись крепко, не упади, — сказала Света, помогая Коле забраться в петлю, сделанную дядей Борей из ремня и проволоки. — Не смотри вниз и не слушай крикунов, если не хочешь стать такими, как они.

Она подтолкнула зажмурившегося мальчика и, обернувшись на ковыляющего к ним зомби, тоже ухватилась за провисающий трос.

Им предстоял длинный и трудный путь; у них начиналась долгая самостоятельная жизнь…

Пятница мертвецов

Какой сегодня день?

Этот простой вопрос почему-то кажется мне жутко важным.

Я не знаю, какой сейчас год, но это меня совсем не интересует.

Я не помню, кто я, — но это меня не волнует.

Всё, что мне нужно сейчас знать, всё, что я должен вспомнить, — это — какой сегодня день.

Почему?

Не знаю.

Я вышел из воды.

Это река или озеро — не знаю точно.

Мне кажется, я там родился.

Но нет — я помню свою человеческую мать.

Только она одна и любила меня. Остальные насмехались надо мной, издевались и унижали.

Я вспоминаю себя ребёнком — это воспоминание как ожог.

Сколько мне лет сейчас?

Это не важно.

Какой сегодня день — вот что по-настоящему меня волнует.

Темно. Это ночь.

Я вижу строения на берегу. Там должны быть люди. Меня неодолимо тянет туда. Но пока я должен прятаться.

Люди насмехались надо мной, извевались и унижали.

Я ненавижу их всех.

Мои пальцы сжимаются в кулаки. И я понимаю, что в моих руках чего-то не хватает.

Я нахожу это в сарае.

Большой нож приятно ложится в руку — вот теперь всё на месте.

Или нет?

Я выбираюсь на улицу и, подняв к лунному свету клинок, рассматриваю его.

Потом я замечаю бредущую по дорожке фигуру.

Я недолго решаю, прятаться мне или идти ей навстречу.

Нож в моей руке помогает мне сделать выбор.

Человек, к которому я выхожу, нападает на меня.

Я отбиваюсь. Но он не замечает ударов ножа.

Он кусает меня и дерёт ногтями. В его ранах нет крови, только гнилая слизь.

Я сворачиваю ему шею, но он продолжает ко мне рваться. Тогда я срубаю ему голову.

Он — мертвец.

Я опускаюсь на колени перед мёртвой головой и беру её в руку.

Это не человек. Это чудовище.

Я слышу шум и оборачиваюсь. Из кустов на песчаную дорожку вываливается ещё один монстр, когда-то бывший человеком.

Я швыряю в него отрубленную голову и беру свой нож.

Все, кого я встречаю на своём пути, оказываются мертвецами. Лагерь на берегу озера кишит ходячими покойниками.

Я нахожу кухню, выбрасываю исщерблённый нож, и беру большой острый тесак. Закрытая дверь едва держится под напором чудовищ, но я не обращаю внимания на этот шум. Я слышу всхлипы. Я открываю большой шкаф.

Человек в поварском колпаке валится мне под ноги.

— Спасите! Спасите!

Он, кажется, безумен.

— Это зомби! Зомби!

Я не знаю такого слова, но я понимаю, о чём он говорит.

— Они везде! Они захватили мир за четыре дня!

Дверь падает. Живые мертвецы валятся в кухню.

Я отступаю.

Я вижу: человек в поварском колпаке устроил голодным гостям последнюю в своей жизни трапезу.

Закрывшись в автофургоне, я натужно и медленно думаю.

Перемена, случившаяся с миром, пугает меня — я вдруг понимаю, что могу испытывать страх, и это пугает меня ещё больше.

Память возвращается болезненными толчками — так кровь вливается в онемевшую конечность.

Я вспоминаю, как умирал. Как тонул и захлёбывался.

Я понимаю, что давно умер.

Я — не живой.

Я — монстр.

Через полчаса я выхожу из фургона.

Во мне больше нет страха. Он переродился в холодную ярость — это чувство мне хорошо знакомо и более привычно.

Я сношу головы двум мертвецам — они были людьми, а я ненавижу людей.

От чёрных мёртвых домов ко мне, качаясь, идут тени. Я жду их. Я смотрю на них, и понимаю, что они не такие, как я, но я такой, как они.

Ярко светит полная луна. Она похожа на маску.

Я всё ещё не знаю, какой сегодня день.

Я так и не вспомнил своё имя.

Но я трогаю лицо, и мне кажется, что с ним что-то не так.

Мне чего-то не хватает.

Чего-то, что сделает меня — мной.

Рассвет я встречаю за работой.

Я — жнец.

Лагерь у озера — моя нива.

Потом я иду на дорогу: мимо брошенных машин, вдоль разломанных заборов. Я вижу людей — настоящих, живых людей. Они бегут через луг, на котором лежат раздувшиеся трупы коров. К людям с трёх сторон бредут зомби.

Я не вмешиваюсь.

Впереди видны черепичные панцири крыш. Я спешу к ним. Но что-то тянет меня назад — к озеру, из которого я вышел.

К озеру, в котором я утонул.

Тянет сильней и сильней.

Я встаю.

Я поворачиваюсь.

Я бреду назад, оглядываясь на крыши.

На лугу, где лежат раздувшиеся коровы, три сотни мертвецов доедают людей.

Я прохожу мимо.

Я бегу.

Мне надо вернуться к озеру. Мне нужно войти в воду.

Я почти уже вспомнил — зачем.

И мне кажется, что я знаю, какой сегодня день.

Холодная вода обжигает как огонь — я не только тонул, но и горел.

Я чувствую, что нужная мне вещь совсем рядом, — меня словно током подёргивает.

Сперва я думаю, что это плоский, похожий на луну камень в песке.

Наклоняюсь.

Нет, это не камень.

Я поднимаю свою маску, прикладываю к лицу.

«Джейсон!»

Голос матери разносится над озером.

Я вздрагиваю.

Моя мать давно мертва.

«Джейсон!» — это голос призрака. Он всегда звучит в моей голове.

Я крепче сжимаю мачете.

И начинаю вспоминать — всё.

Джейсон — это моё имя.

Памела — имя моей матери.

Я переживаю свои смерти и безумие, ненависть и ярость.

Мой мир возвращается ко мне — весь, целиком, без остатка.

И я становлюсь собой.

Туман.

Я выхожу из воды.

«Джейсон! — голос матери звенит в моей голове — Джейсон Вурхиз!»

Я знаю — сегодня Пятница. Тринадцатое.

Это мой день. И мне нужно идти. Но не обязательно торопиться.

Я смотрю на мир скрозь прорези хоккейной маски.

В моей правой руке тяжёлый клинок.

Я знаю — завтра будет Пятница. Тринадцатое.

И будет жатва.

Я слежу за бредущими ко мне фигурами. Если бы я мог улыбаться — я улыбался бы.

Вы все думали, что мне уготован ад. А я оказался в раю.

Целая планета — вся в моей власти.

И уже никто не остановит меня.

Остановить меня некому…

Я поднимаю клинок над головой.

Теперь я знаю — Пятница Тринадцатое никогда не кончится.