Микаэл Налбандян

ЭПИЛОГ СКАТИЛАСЬ ЗВЕЗДА С ПЕЧАЛЬНОГО АРМЯНСКОГО НЕБОСВОДА…

Микаэл изменился до неузнаваемости. Он похудел так, что остались «лишь кожа да кости». И прежней живости не осталось. «Сердца всех друзей и знакомых горестно сжимались при виде той тени, что осталась от некогда огневого и бодрого сына нации», — вспомнит потом Очевидец.

Главной заботой его близких было сейчас ходатайствовать о замене сибирской ссылки ссылкой в какой-нибудь более теплый край. А сам Микаэл, вновь поселившийся в доме Хафафяна, в кратких промежутках между приступами болезни делал последние распоряжения по самым неотложным своим делам.

Их было немного…

Нужно получить обратно конфискованные во время ареста письма, географические карты, бумаги, фотографии… Однако министр юстиции ответил отказом на эту его просьбу.

Надо еще сообщить подписчикам, что «идея издать по возможности более точную и достоверную карту родины отныне должна считаться неосуществимой». Микаэл отправил в «Мегу Айастаии» объявление, в котором просил подписчиков получить обратно задаток за карты «у господ, продававших подписные билеты».

Далее он написал брату Серовбэ краткое письмо: «Послал маме свой портрет, сразу же вели сделать в Ростове портрет мамы и непременно вышли мне. Обязательно напишу оттуда, куда должен ехать, но пока на несколько дней останусь здесь. Всем нашим родным большие приветы. Писать больше нечего, да и времени очень мало».

Местом, «куда он должен был ехать», назначили ему Вятскую губернию. Однако после того как Сергей Боткин, студенческий друг Налбандяна, а ныне знаменитый врач, представил генерал-губернатору Петербурга князю Суворову медицинское заключение о крайне тяжелом состоянии ссыльного, Вятку удалось заменить.

В письме от 1 ноября 1865 года министр внутренних дел сообщил шефу жандармов князю Долгорукову:

Одним из этих «южных городов» оказался Камышин…

Прибыв в Камышин «скорее мертвым, чем живым», Микаэл постарался первым делом найти себе комнату и сразу лечь в постель… Только через несколько дней ему удалось с помощью хины превозмочь лихорадку и встать.

Город был печальным и словно бы вымершим. Хозяин дома, однако, обнадежил, что летом жизнь несколько оживляется, так как с пароходами, идущими вверх и вниз по Волге, в городе появляются новые люди — все интереснее…

Но до лета еще далеко. Микаэл надеялся протянуть хотя бы до весны…

Весной же, в середине апреля, Налбандян решил подлечиться у врача Найденова, который, как говаривали, лечил больных кумысом «в лесной долине, где много источников».

Получив это письмо, брат Казарос немедленно выехал в Камышин.

29 марта он был уже рядом с Микаэлом, но, увы, ничем не мог помочь день ото дня и час от часу угасавшему брату…

За несколько дней до освобождения Налбандяна из крепости к нему вместе с Казаросом явился и некий молодой человек.

Сначала Микаэл был в недоумении, но уже в следующий миг, узнав в нем своего бывшего ученика, обнял его и зарыдал. Потом, когда волнение немного улеглось, Микаэл удивленно воскликнул:

— Ты?! Как же это случилось, что ты пришел навестить меня?

И действительно, бывший ученик, переметнувшийся на сторону его врагов, не должен был навещать Налбандяна… Ведь об узнике равелина все они упоминали не иначе как со злорадством и ненавистью. И все-таки бывший ученик пришел — пришел, даже зная, что Налбандяну он несимпатичен.

Он пришел получить ответ на свой вопрос — ответ, который мог дать только Микаэл Налбандян.

— Я пришел спросить, что означает мыслить по-армянски, о чем вы постоянно напоминали нам на уроках…

Слишком легко хотел бывший ученик получить ответ на годами мучивший его вопрос!

Тот самый ответ, ради которого Микаэл Налбандян жил, страдал и боролся, казалось бы, целую вечность и который сейчас, в эти последние минуты угасания, звучал, оказывается, очень просто и коротко — Жизнь.