Миниатюры

Новое слово в психолингвистике

Полненькая счастливая немка безнадежно тыкает пальчиком в бутафорский бокал — попытка получить от бармена порцию «зелененького» затянулась до неприличия. Знаковой реакцией на предоставленную лингвистическую поддержку вслед за словами благодарности прямым попаданием в лоб звучит вопрос: а вы откуда будете? Едва продрав глаза, в погоне за утренним карахильо, я перечисляю уже выученные названия коктейлей и загибаю пальцы, вместо того, чтобы последовательно разжимать кулак. Как мило, мохито, это ведь из Аль Капоне, правда? А вас, Штирлиц, я попрошу остаться: поговорим о литературе.

Путешествия по дальним уголкам мира предоставляют больше простора для трактовки вещей обыденных, чем для узнавания нового. Главное — найти наблюдательную точку, лишенную привязок и привязанностей. На эту роль не сгодятся географическая широта, время года или собственный возраст, все в той или иной степени отягощенные элементами повтора и умирания. Даже тот факт, что солнце садится справа, не гарантирует от возможной банальности. Потому что и об этом уже написано, и нам опять не стать первыми.

Пересечение линий отсутствует там, где неожиданно исчезает дно. Исчезает уже, но только чуть-чуть, оставляя теоретический шанс дотянуться до него кончиками пальцев при счастливом стечении воды. Состояние поплавка открывает этимологию безграничности, ничего общего не имеющей с границами, которые четко очерчены переходом из оттенка бирюзового к оттенку еще более бирюзового, а заданной лишь отсутствием граней — углов, ровных поверхностей, постоянных величин, столкновений.

Столкновения неизбежны в тесноте морей и городов. Встреча по ту сторону волны чревата необходимостью временного перевоплощения в существо чьей-либо мечты. Но ничем другим, кроме этой временности, срок жизни которой отмерян языком, выбранным для произнесения первого печального sorry. Ты умеешь плавать? Ведь в Москве нет моря. — Я все умею. — И летать? — Не знаю. Может быть.

Нельзя войти в море и остаться незамеченной. Из моря нет другого выхода, кроме выхода из моря. Суетливого, как очередь перед турникетом для допуска к участию в схватке за место под солнцем. Неуместного на океанском побережье, где в пределах видимости — только две не знающие страха поражения птицы с клювами, похожими на отточенные утюги, и неотвратимое в своей безграничности одиночество. Море страстей и океан блаженства. Море слез и океан любви.

Океану свойственно быть терпимым к погрешностям. Кошка, вытянувшая счастливый билет жизни в валютном рае ресторана, одинаково восприимчива к интеллигентно-заискивающему miez-miez и к грубовато-конкретному «кошка!» Слово, произнесенное с эмоциональной или ситуативной неточностью, не всегда рискует обрести противоположное значение. Вы знаете Хемингуэя? Откуда, в Берлине? Хемингуэй, известный филателист, приезжал в прошлом году к Уве Кнехту, привозил хороший ром. Вы тоже собираете марки? — Собирала. Недавно моя коллекция сильно обесценилась.

Нового в словах не осталось. Есть только сочетания и возможности игры. Мой друг-художник каждый день сжигает черный квадрат, пытаясь уяснить соотношение добра и зла. «Самое главное в тексте — это то, что не может быть выражено иначе, кроме как самим текстом.» И то, что нет худа без добра, сказали давно до нас, и нам опять не стать всемирно известными. А долевое распределение позитива и негатива зависит только от формы закорючки над буквой «д», отсутствующей в слове «армагедон», которым мой друг-художник подписывает оставленное после себя пепелище. И нет худа без добра в том, чтобы услышать женский голос, соединившись с номером, запомненным в механической памяти телефона — одиночество порождает свободу выбора, и лишает необходимости завидовать птицам с клювами-утюгами за то, что они умеют летать, потому что, это — единственное, что они умеют. Как ты можешь это пить? — Это пил… Не надо, не запоминай этого слова. Это пили всякие великие писатели. — Смотри, ты еще сочинять начнешь с этого.

Я никогда не сочиняю. Занятие, в анамнезе увлекательное и бессмысленное, как плавать в шторм на мелководье, отталкиваясь коленями ото дна, или говорить с саксонцами о Хемингуэе. Океан простит и поймет тягу к записыванию без изобретательства, а тавтология только поможет воссоздать реальную безграничность. Масштабы, недоступные в рамках города, моря, чужого собрания сочинений и кем-то заданной ситуации, не имеющей выхода, кроме того простого, который почему-то не устраивает. What would you say when I say, I want you? — My English is very poor, but I would say, I want you too. Малое количество повторенных слов не портят качества общего содержания, а их правильная последовательность обещает превосходящий ожидания результат. Не получить его можно только, если, вопреки существующим текстам, намеренно перечитывать карту западного полушария на испанском языке и по-охотничьи ловить себя на желании стать существом чьей-либо мечты.

Конечно, я умею летать. И неоднократно делала это — над морем, в стране, где по странному стечению обстоятельств, кошки тоже говорили на всех языках.