Миниатюры

Игра в пространство за окном

Когда поезд наполняется дымом, пассажиры раскидывают карты. Стиснутые неограниченным пространством плюшевых спинок, они спорят о правилах игры, которая давно знакома каждому из них, равно как и любому, кто гуляет в заоконном мире, погруженном в едва-едва нарушаемую фонарями и звездами тьму.

Не подглядывай в мои карты, возмущается чужой партнеру голос. В ответ — смех ребенка или — шизофреника. Какой смысл подглядывать, если выигрышный расклад неоспорим, потому что любая партия уже сыграна другими пассажирами того же поезда, только на предыдущем перегоне? Или — один-единственный недоигранный вист продолжают метать разноликие и разноязыкие фигуры, застывшие по сути и только чуть-чуть преображенные километрами, пивом, плотностью дыма и числом штампов контроллерского компостера.

Сейчас мой ход, кричит безбилетник. Кто бы спорил? Разве это не его звездный час: легко поигрывая лицевыми мышцами, готовыми взорваться от переполняющего их адреналина, он с мнимой небрежностью пересекает грань между «так надо» и «так лучше». По какую сторону истина? — Вопрос бессмысленный, потому что за те мгновения, пока он будет произнесен или даже кем бы то ни было придуман, поезд уже сто раз перестучит и эту грань и еще множество металлических кочек, за вершиной каждой из которых — любой ответ на любой вопрос, в мираже новой звезды за окном, на поверку оказавшейся фрагментом поломанного светофора, в образе улыбчивого проводника в похмельной фуражке или материализованного из сигаретного дыма автоматического компостера.

За спиной кто-то сбрасывает «восьмерки», чем легкомысленно обрекает себя на позорную «ничью». Сброс «шестерок» был бы более логичным: мелочи для того и созданы, чтобы от них избавляться на поворотах без угрызений некстати разбуженной совести. Однообразные платформы уходят в кучу «бито», но то же происходит с оставленной у билетного автомата полуполной бутылкой дешевого виски и с призрачным отражением то ли заводских труб, то ли шпилей готического — но почему красного? — собора в томной реке, текущей теперь не по течению и не против, а влево или вправо, смотря по номеру забронированного сидячего места или вообще поперек, от берега к берегу, если за плоскость отсчета принять заляпанный сотнями преждевременных эякуляций пол в тамбуре.

Карте, упавшей на пол, где зафиксированы актуальные расценки на тело и душу, требуется совсем немного времени, чтобы перестать существовать в колоде и — если она козырная — превратиться в бутерброд, узника в прозрачном склепе из фольги. Хруст на зубах или огуречный скрежет зубовный резонирует с шелестом страниц компьютерного журнала и одновременно — с мерным похлопыванием тамбурной двери о самою себя. Лениво пощелкивают клапана пивных банок, механический голос возвещает о следующей остановке — партия продолжается, и новые пассажиры расчерчивают лист для подсчета очков, еще не успев занять насиженные места тех, кого уже нет и кто растворился в темноте по ту сторону стекла, оставив после себя голубоватые колечки дыма — единственного неизменного присутствия, вечного железнодорожного странника.

Для поезда не существует ночи, но она есть для случайно встреченных на его пути вокзалов. Звуки постоянны, ритм повторяем, огни размыты попутным ветром, остановка — только иллюзия движения, оборотная сторона и истинное лицо которого — покой. Покой и изоляция в этой ночи, начинающейся и кончающейся за окном и никогда не проникающей в вагон через прозрачный тамбур из почти бутербродной фольги. Прошлое всегда впереди, как оставленный город и оставленные лица — к нему летят заоконные светлячки, чтобы, слившись в один рассвет в исходной точке, исчезнуть навсегда, хором вокзальных прислужников скомандовав: «День!» А за спиной — официально означенный пункт прибытия, огни которого горят сейчас в окнах другого поезда, хотя, наверное, других поездов нет и быть не может, потому что поезд в принципе не может быть ДРУГИМ, а только этим — вечным и бесконечным, как пивная река из вагона-ресторана, как само движение против течения. Он дрожит от переполняющей его страсти, которая коллективным экстазом прорывается в приближении к вокзалу, меняя лица и карточные масти и сорта колбасы на бутербродах и номера прошлогодних журналов, и растворяет контраст ночи во вновь обретенном бесцветном и безмятежном нескончаемом покое дымного дня.

Стеклянная дверь закрывается под собственной тяжестью, тяжелеют от выпитого и несказанного по причине ограничивающих свободу слова профессиональных обязанностей веки проводника: безбилетнику дан шанс сделать сегодня свою партию и сорвать банк — гарантию быстрого и безболезненного превращения в миллионера, состояние которого сможет быть измерено лишь километрами и частотой смены направления.

В новой колоде нет «шестерок» — пора сбрасывать «тузы». Или менять правила, пока не кончилась ночь, которая на самом деле не начиналась никогда и пока уставшего пьяного контролера не сменил некурящий бдительный аналог в фуражке козырьком назад. Опасения излишни — до следующей остановки ему неоткуда взяться в этом вагоне, у которого нет пространства ни спереди, ни сзади, ни сверху, а есть только колеса под полом и приветливый разноголосый перезвон таких же одиночек-отражений, живущих в противоположном направлении. Делайте ваши ставки, господа.