Миниатюры

Нелюбовь

Океан прекрасен тем, что не имеет границ, а ограничен только горизонтом. От одного невидимого берега к другому — движение со скоростью реактивной «ракеты», за спиной — киношно-ненастоящие небоскребы, впереди — берлинская Колонна Победы, как-то непроизвольно самоидентифицировавшаяся со Статуей Свободы, занимает положенное место на берегу океана. Синь-синь-синь, прозрачность и бесконечность, и ветер, и солнце. Куда и зачем, никто не спросит.

В корпусе будильника — местные новости. Спешить нужно только если захочется спешить. Можно дальше резать волны, превращаясь в Левиафана, или качаться на них, отдыхая, даже при полном, сознательном ощущении неотвратимости прогноза погоды. Океан впадает в реку — это заметно по деревьям справа и слева и по одномерности течения: плыть можно только «по» или «против», но и последнее не напрягает, потому что движение даже вопреки — восторженно. Ограничение берегами приходит из электронного будильникова мозга, но не лишает радости, которая живет по эту сторону закрытых жалюзи, отсекающих внешность.

Не страшно пристать к берегу. Как не страшно увидеть сквозь металлическую щелочку несвоевременно-февральский снег. Страшно проснуться и почувствовать в себе нелюбовь.

Если день начинается осознанием дня, то он напитан влюбленностью. Которая больше, чем объективное наличие теплого сонного плеча на наполовину узурпированной подушке, и сильнее, чем грохот давно бодрствующего города. И тогда океан продолжается теряющимся за домами куском неба, а горизонт уходит в растворенное, пахнущее арбузом, предчувствие весны. Попытка найти точку приложения невесть откуда взявшегося чувства прекрасна сама по себе — в ней соединено сопротивление реальности с ее отсутствием объекта страсти и самодостаточная сокровенность знания о себе. Я влюблена! — кричит каждая капля дождя, заляпывающая стекла очков и с яростью вернувшегося из отпуска дворника смывающая окурки на месте вчерашнего затянувшегося прощания. Я влюблена! — шепчет новенькими шинами мусоросборочная машина, несмытые окурки подбирающая. Шуршащий шепот шин звучит, как океанский прилив — если машине дано понять любовь.

Мусоросборочные машины ездят по городу ранним утром, когда влюбленные еще не мыслят разомкнуть уставших от многочасовых «прелюдий» рук, а губы спящего в одиночку непроизвольно движутся в повторении имени или имитации поцелуя. Утро приходит намного позже — с неожиданно подступившей на солнечном берегу жаждой или с кошмаром извечного опоздания на неотложный рейс. Самолет взлетает без пассажира, но на его маршруте — океан, и взрыв, и неизбежное падение, озвученное старой, любимой «wish you were here…» Если бы ты был здесь, слова и запахи не враждовали бы, а изрезали пространство неизбывной тоской счастья от того, что ты есть. Влюбляться безвреднее вникуда. Конкретизация имени и образа чревата плечом на подушке и списком обязательств.

Страшно разучиться любить. Поднимать жалюзи и видеть близкий, совсем даже не отделенный водой, берег. Целовать и прощаться, жалея себя за неспособность страдать от прощания. Нелюбовь — не отсутствие любви в воздухе и в мире, не назойливый безуспешный поиск резервуара, способного вместить самопроизвольно возникающее чувство и ответить его стократным увеличенным отражением. Нелюбовь — это мгновенное выключение солнечного света от удара о поверхность узорчатого асфальта и неровный слой соляных крошек, желто-серых кристаллов, поглощающих бессильный перед химией среднеевропейский снег и остатки желания. Нелюбовь — бессонница, больное сердце и прокуренные шторы. Замкнутый круг отданного напрокат обручального кольца, в одиночку потускневшего среди по-прежнему блестящих украшений в старой шкатулке. Прокисший арбуз неродившейся весны.

Пустота безлюбовного утра глубиной с океан, из которого зима высосала краски. Потерявшая прозрачность вода ограничивает движение, оставляя лишь две возможности — падение вниз, в месиво скользких водорослей и — замирание на месте, на стыке с состоящим из одного дыма воздухом. Дыма миллиардов одиноких сигарет, догорающих над рекой самолетов и исправно функционирующих по утрам мусоросжигательных установок, куда, как на жертвенный алтарь, маршируют колоннами по четыре новорожденные, но уже обезумевшие от страха баварские телята. Будильник поет им поминальную молитву, неуловимо переходящую в модный шлягер.

Лишенные права на жизнь телята спасены от нелюбви. Естественный для кого-то, кто главнее, отбор закончен поднесенной к газовой горелке спичкой. Медленно умирающей душе немного неуютно от расставания с уже прекратившим свое материальное существование телом, но и для нее близко избавление, освобождение от замкнутости круга и прорыв в бесконечную синь небесного океана. Нужно только окончательно проснуться и, дотянувшись до кнопки будильника, остановить ускоренный до космических масштабов рост скользких водорослей нелюбви.