24

Работавший в саду Бастиан сердито и с удивлением взглянул на подъехавший к воротам экипаж. Зоннек приходил обычно пешком, и это не был экипаж Бертрама; остановившаяся карета, запряженная великолепными лошадьми, была совершенно незнакома Бастиану. С козел соскочил какой-то странный человек в пестрой одежде и с коричневым лицом; он подошел к дверцам, откуда выглядывала дама, и затем позвонил у ворот.

Очевидно, приезжие желали войти, что в глазах Бастиана было нахальством. Из уважения к больному хозяину он заставил молчать бросившегося с громким лаем Вотана, но ему и в голову не пришло открыть ворота; он только протянул руку сквозь решетку, взял визитную карточку, предназначавшуюся для Эльзы фон Бернрид, как объяснил на ломаном немецком языке коричневый малый, и пошел с ней к дому, оставив из предосторожности Вотана сторожить ворота.

Эльза выходила из спальни деда, когда старик подал ей визитную карточку, на которой она с удивлением прочла: «Зинаида Марвуд». Бастиан, к своему величайшему изумлению и недовольству, получил приказание открыть ворота и впустить даму. Через несколько минут леди Марвуд уже шла через сад и была встречена молодой девушкой на ступенях террасы.

— Моя Эльза, моя милая девочка! — заговорила Зинаида. — Ты не пришла ко мне, как обещала, и потому я приехала к тебе. Я не могла дождаться, когда увижу тебя, наконец.

Эльза поклонилась, явно смущенная таким обращением. Зоннек рассказывал ей о леди Марвуд, но красивая дама, с пылкой нежностью заключившая ее в объятия, все-таки была для нее совершенно чужой.

— У меня была причина, миледи, — ответила она, — дедушка заболел…

— Знаю, дитя мое, знаю! Зоннек написал мне, — перебила ее Зинаида. — Потому-то я и приехала. Однако до тебя нелегко добраться! Этот хмурый привратник совсем не желал пускать меня, а чудная собака так грозно поднялась на дыбы, точно собиралась до последнего издыхания защищать свою госпожу. Тебя берегут и сторожат, как заколдованную принцессу, а твое убежище — прямо сказочный замок в дремучем лесу. — И она с улыбкой посмотрела на запущенный сад и разросшиеся мрачные ели.

Эльза все еще смущенно стояла перед гостьей. Правда, теперь она знала, что жила когда-то в доме Осмара и что Зинаида страстно привязалась к ней (Зоннек подробно рассказал ей об этом, подготовляя к встрече с леди Марвуд), но сама она ничего этого не помнила; поэтому она ничего не ответила и только пригласила гостью войти.

С минуту Зинаида с изумлением осматривалась в мрачной гостиной с ее прозаической обстановкой.

— Вот где ты выросла! — сказала она с состраданием. — Бедная девочка! Здесь даже дышится, как в тюрьме! Теперь я понимаю, почему моя милая маленькая капризница стала совсем другой, такой серьезной, молчаливой, такой робкой и чужой. Но со мной ты не должна быть такой! Ты совершенно не помнишь меня?

Эльза молча, с нескрываемым восхищением смотрела в прекрасное лицо, с нежностью обращенное к ней, но и теперь память ничего не подсказывала ей. Она, очевидно, не знала, как держать себя, и ответила извиняющимся тоном:

— Я была тогда ребенком, миледи, и это было так давно…

— Миледи? — с недовольством перебила ее Зинаида. — Прежде ты звала меня тетей Зинаидой. Тетю мы, конечно, отбросим, то «ты» должно остаться. Скажи же мне «ты», Эльза! Я хочу слышать от тебя это слово.

Это было нежной просьбой и в то же время нетерпеливым приказанием, но молодая девушка оставалась застенчивой и сдержанной. Пылкая настойчивость Зинаиды, требовавшей от нее близости, как будто только усилила ее замкнутость. Она ответила уклончиво:

— Будьте снисходительны ко мне, миледи, я росла одиноко и не умею отвечать на ласку. Дайте мне время!

— Так научись, моя пугливая лань! — сказала Зинаида с улыбкой. — Я вижу, что тебе, действительно, надо дать время, но уж я завоюю опять твою любовь. Конечно, первое место мне придется уступить другому; ведь ты — невеста Зоннека. Как такой серьезный человек сумел заслужить твою любовь, несмотря на свои годы? Он, кажется, безгранично любит тебя.

Лицо Эльзы оживилось, и в ее голосе в первый раз появился оттенок теплоты.

— Лотарь бесконечно добр ко мне! Эти дни, когда дедушка был болен, он с удивительной любовью и самоотверженностью помогал мне ухаживать за ним. Я никогда не буду в состоянии отблагодарить его.

— Зоннек — редкий человек, — согласилась леди Марвуд. — Но что ты можешь понимать в этом, восемнадцатилетняя отшельница? Ты только и знаешь, что больного старика-дедушку да своего жениха. Но, конечно, если ты начнешь общаться с людьми, находясь рядом с Зоннеком, то они не обидят тебя.

— Мы не будем жить в свете, — спокойно возразила девушка. — Лотарь должен беречь свое здоровье и говорит, что хочет только тихого семейного счастья.

— Тихого семейного счастья! — повторила Зинаида не то с болью, не то насмешливо. — Что же, вам оно, может быть, и достанется. У Зоннека жизнь уже позади, а ты возле него даже не узнаешь ее. О, он прав, желая уберечь тебя от жизни, совершенно прав! Не рвись в этот свет, дитя! Он кажется издали ослепительным, опьяняющим, на самом же деле пошл, пусть… пошл до отвращения!

Эльза слушала с удивлением; она не понимала, как могла дойти до такого разочарования эта ослепительная красавица. Чувство деликатности не позволило Зоннеку подробно рассказать молоденькой невесте о тяжелом разладе между Марвудом и его женой. Поэтому Эльза осмелилась лишь заметить вполголоса:

— И все-таки вы живете в большом свете?

— Я? — Зинаида засмеялась жестким, саркастическим смехом. — Да, но что же мне иначе делать? Похоронить себя в одиночестве? Этого я не выдержу; ужасно оставаться одной со своими мыслями и мечтами. Я предпочитаю бешеную погоню за удовольствиями: от одного к другому. По крайней мере, в этом есть движение, разнообразие; меньше замечаешь, как тянутся дни и недели. Что ты так вопросительно смотришь на меня своими большими детскими глазами? Этого ты не можешь понимать. Будь благодарна твоему будущему мужу, если он спасет тебя от этого у своего мирного очага. Ты никогда не утратишь детского взгляда на жизнь, никогда не будешь знать дикую, полную отчаяния жажду любви и счастья и борьбы за них. Я искала их все эти годы и не нашла. Я знаю, что этот напиток — отрава, что он убивает, но человек, томящийся жаждой в пустыне, будет пить и из отравленного источника.

В этих словах слышалось такое беспредельное отчаяние, что они могли испугать любого слушателя; но здесь они произвели обратное действие. Страстная женщина, как всегда, поддалась своему настроению и совершенно забыла, с кем говорит, но Эльза, оказавшаяся недоступной для заискивающей нежности, теперь вдруг почувствовала к ней симпатию и тихо и мягко сказала:

— Зинаида!

— Ах, наконец-то! — вскрикнула та почти с восторгом. — Так тебе надо показать страдание и отчаяние, чтобы найти дорогу к твоему сердцу? Полюби меня, моя прелестная Эльза! Ты не знаешь, как мне нужна любовь, как я обделена ею, какая я нищая! — и леди Марвуд, притянув к себе девушку, начала ее страстно целовать.

В саду залаял Вотан, но лай был теперь радостный и чередовался с визгом.

— Это Лотарь, — сказала Эльза. — Он хотел привести сегодня своего друга.

— А, господина Эрвальда? — Леди Марвуд быстро выпустила девушку из объятий. — Значит, я сейчас возобновлю старое знакомство. Иди, дитя мое, встречай жениха! — И, видя, что Эльза колеблется, она с нетерпением повторила: — Иди же, не смотри на меня как на чужую! Пожалуйста, иди!

Ей хотелось остаться на несколько минут одной. Когда Эльза вышла, она бросилась к окну и остановилась около него неподвижно, глядя на подходивших мужчин.

Выйдя на террасу, Эльза слегка вздрогнула; необыкновенно высокий рост господина, подходившего вместе с ее женихом, его темное лицо и характерные черты — все это она уже видела, правда, ночью, при свете луны и всего в течение нескольких минут, но она узнала ночного посетителя, дерзко залезшего в сад через стену.

Зоннек, увидев невесту, ускорил шаги. Он поцеловал ее в лоб и, держа ее за руку, повернулся к товарищу.

— Вот тебе мой Рейнгард, Эльза! — сказал он взволнованным голосом. — Пусть он не будет для тебя чужим, хотя ты его и не помнишь.

Рейнгард поклонился с той рыцарской вежливостью, с которой всегда относился к дамам.

— Я не настолько наделен самомнением, чтобы ожидать, что вы помните меня, фрейлейн; это было уж слишком давно. Но я надеюсь, что, как друг Лотаря, буду не совсем чужим для вас. Позвольте мне принести вам мое поздравление.

Его блестящие глаза с вопросительным выражением скользнули по лицу девушки, точно он ожидал, что она чем-нибудь выдаст, что узнала его, скажет что-нибудь об их ночной встрече. Но губы Эльзы были сурово сжаты; когда же они раскрылись, он услышал лишь церемонную, равнодушную фразу, какой отвечают на поздравление незнакомого человека.

— Благодарю вас, господин Эрвальд! Само собой разумеется, что друг Лотаря будет для меня желанным гостем.

Лицо Зоннека выразило разочарование. Он знал молчаливость и сдержанность своей невесты, но в данном случае ожидал более теплого приема. Эльза ведь знала, кем был для него Рейнгард — он не раз говорил с ней об этом.

— У тебя леди Марвуд? — спросил он. — Мы видели ее экипаж и Гассана. Пойдем, Рейнгард, ты должен представиться ей.

Он предложил руку Эльзе и повел ее в дом. Рейнгард остановился перед лестницей, глядя на стертые ступени, теперь ярко освещенные солнцем; казалось, он боялся поставить на них ногу. Но потом в нем точно вспыхнуло упорство — он решительно вступил на старый, выветрившийся камень и быстрым, твердым шагом взошел на террасу.

Леди Марвуд с обычным дружелюбием встретила вошедших, то есть, вернее, Зоннека, потому что ее приветствие относилось только к нему.

— Видите, я нашла-таки дорогу к вашему сокровищу, хотя вы и прячете его за решетками и стенами. Смейтесь, смейтесь! Я пришла со злым умыслом похитить у вас частичку; будущий супруг и повелитель, конечно, захочет быть единодержавным в своем царстве, но я требую и себе маленького местечка. Правда, моя славная Эльза?

Она ласково притянула девушку на диван рядом с собой и, казалось, вовсе не замечала, что в комнату вошел еще кто-то. Зоннек в самом деле засмеялся.

— Право, у меня нет склонности к тирании, которую вы предполагаете во мне; я претендую только на первое место у моей Эльзы. Позвольте мне представить вам старого знакомого, Зинаида.

Он говорил непринужденным тоном, но его глаза озабоченно следили за этими двумя людьми, встретившимися в первый раз со времени разлуки в Луксоре. Впрочем, оба были подготовлены к встрече.

— А! Господин Эрвальд! — Зинаида с небрежной грацией протянула ему руку. — Как странно, что мы съехались с вами в Кронсберге! Мне кажется, мы уже очень давно не виделись.

Судя по ее лицу, она, действительно, не могла припомнить, как давно это было. Рейнгард пришел на помощь.

— Десять лет, миледи, — ответил он, поднося к губам ее руку. — Я довольно часто бывал в Каире, но ни разу не имел счастья встретиться с вами.

— Я уже три года не была там. А вы снизошли до поездки в Европу? Вероятно, вы нашли нужным показаться в цивилизованном мире для того, чтобы окончательно не стать мифом для публики, героем из «Тысяча и одной ночи».

— Вы шутите, миледи, — возразил Эрвальд.

— То, что пишут о вас в газетах, часто граничит со сказкой; например, ваш последний поход против восставших племен пустыни. Господин Зоннек был тогда уже в Германии.

— Тут он был совершенно в своей стихии, — вмешался Лотарь. — Никаких переговоров и уступок, как раньше, когда пробовали поладить с кочевниками добром, — идти напролом и смести все, что не сдается! Мы с ним всегда были противоположностью в этом отношении; я был только исследователем, открывавшим новые страны, и смотрел на борьбу и опасности, сопряженные с движением вперед, как на печальную необходимость; он же — завоеватель, все хочет взять силой, и большей частью это ему удается. Ему лишь бы бороться и побеждать. Сколько раз я должен был сдерживать его и как нетерпеливо сносил он мою опеку.

— Только вначале, — заметил Рейнгард. — Рядом с тобой я быстро научился вдумчивости и благоразумию.

— Неужели вам надо было учиться этому? Мне кажется, вы всегда были чрезвычайно… благоразумны, когда хотели.

— Когда был должен, миледи, — возразил Эрвальд. — Бывают случаи, когда благоразумие становится обязанностью.

Их глаза встретились, и несколько секунд они смотрели друг на друга. Оба думали о том моменте, когда виделись в последний раз в развалинах луксорского храма, залитых призрачным светом луны, и когда исполинские каменные изваяния смотрели на них — двух молодых людей, расходившихся в разные стороны: он — под тропики, в жаркую пустыню, она — на север, в холод и туман. Громадное пространство разделило их, и, тем не менее, они снова сидели друг против друга так близко и… такие чужие.

Зоннек понял скрытый смысл последних слов и быстро заговорил о другом. Разговор стал общим, хотя леди Марвуд играла в нем главную роль. Она опять была полна огня и жизни и заставила оживиться и мужчин. Она описывала жизнь в Риме, где провела зиму, смеялась над своей ссылкой в страну снега и льда и над простодушными кронсбергцами, которые при всяком удобном и неудобном случае хвастали своим мировым курортом, а сами оставались мещанами, дразнила Эльзу ее молчаливостью и со смехом уверяла, что непременно заставит Бурггейм отказаться от своего траппистского[6] устава. Она без передышки перескакивала с одного предмета на другой, слегка касаясь каждого и ни на одном не останавливаясь; ее речь искрилась веселой насмешкой и остроумием.

Наконец она стала прощаться и протянула Зоннеку руку.

— Ну, уж теперь я не принимаю отговорок; профессор, насколько мне известно, вне опасности, и я жду теперь обещанного визита.

— Мы придем завтра, — ответил Лотарь.

Она улыбнулась и обернулась к Рейнгарду.

— А вы, господин Эрвальд? Буду ли я иметь удовольствие видеть вас у себя?

Он утонченно-любезно поклонился.

— Вам стоит только приказать, миледи. Я сочту за особую милость, если вы позволите мне засвидетельствовать вам свое почтение.

— Значит, до свидания, господа! — Леди Марвуд слегка кивнула и вышла в сопровождении Эльзы. В коридоре она остановилась и помутившимся взором посмотрела назад, на дверь гостиной. — Все такой же! — проговорила она вполголоса. — Так же рыцарски любезен и так же… холоден, несмотря на огонь, который как будто горит в нем. Как ты находишь этого Эрвальда, Эльза? Нравится он тебе?

— Нет!

Это слово слетело с губ молодой девушки без всякого колебания и так сурово, что Зинаида озадаченно посмотрела на нее.

— Скажите, как энергично! Наконец-то хоть проблеск чего-то, напоминающего мою крошку Эльзу! Однако берегись, дитя, ты поссоришься из-за этого с женихом; он обожает своего друга.

Эльза ничего не ответила. Она не сводила глаз с красивой дамы, с каждой минутой казавшейся ей загадочнее. Она почти не принимала участия в разговоре в гостиной, только слушала все с большим удивлением. Неужели это та самая женщина, у которой четверть часа назад вырвался из глубины души крик жестокой муки и отчаяния и которая теперь так весело смеялась и шутила? Она и теперь смеялась, но вдруг замолчала и схватилась руками за грудь, точно задыхаясь; ее лицо покрылось мертвенной бледностью, и она в полуобморочном состоянии прислонилась к стене.

— Господи! Что с вами? — вскрикнула испуганная Эльза, обвивая ее руками, чтобы поддержать.

— Ничего! Не бойся… Сейчас пройдет, — прошептала Зинаида.

Ее голова опустилась на плечо девушки, и из ее груди вырвалось страстное полуподавленное рыдание. Эльза больше не спрашивала и не стала звать на помощь; она инстинктивно чувствовала, что мужчины, оставшиеся в гостиной, не должны были знать об этом.

Впрочем, это продолжалось лишь несколько минут. Зинаида подняла голову и попыталась улыбнуться, хотя ее губы дрожали и голос прерывался.

— Нервный припадок… Я опять слишком много говорила, слишком горячилась. Доктор запретил мне это. Пожалуйста, не рассказывай тем двум. Ну, прощай, завтра увидимся.

Эльза почувствовала на своей щеке горячий поцелуй; потом леди Марвуд вырвалась из ее рук и быстро ушла, отказавшись от дальнейших проводов. Гассан уже открыл дверцу кареты, она еще раз махнула Эльзе, экипаж двинулся, и она исчезла так же быстро, как появилась.

Полчаса спустя Зоннек и Эрвальд тоже шли через сад. Они возбужденно говорили; между бровей Эрвальда образовалась глубокая складка, и он очень раздраженно произнес:

— Не трудись отрицать, Лотарь! Я никогда не буду в милости у твоей невесты. Я полагаю, ты сам видишь это не хуже меня.

Вероятно, его фраза имела основание, потому что Зоннек смущенно ответил:

— Дело в том, что Эльза — неподатливая, своеобразная натура, и ее расположения не скоро добьешься. К тому же она выросла без общества, и, в конце концов, вполне естественно, что она застенчива и сдержанна.

— Разве то, как ведет себя по отношению ко мне твоя невеста, можно назвать застенчивостью? Я считаю это антипатией, и, собственно говоря, это меня не удивляет; она еще ребенком не терпела меня и, преспокойно принимая ласки от тебя, карала меня за это как нельзя более решительно. И теперь я имею несчастье не нравиться ей, но согласись, что на этот раз вина не на моей стороне. Я истощил весь запас своей любезности, но все напрасно!

— И тебе, избалованному кавалеру, это, конечно, очень обидно, — пошутил Лотарь. — Я думаю, такой казус случился с тобой впервые. Нет, серьезно, Рейнгард, ты воображаешь, что перед тобой все еще капризный, своевольный ребенок того времени. Годы и воспитание сделали из Эльзы совсем другого человека, ты должен был бы заметить это.

— Неужели ты веришь, что такие врожденные качества могут быть уничтожены? — спросил Эрвальд с легкой насмешкой. — Их можно силой подавить на время, пожалуй, на несколько лет, и твоя Эльза находится под влиянием такой силы. Очень жутко видеть восемнадцатилетнюю девушку такой безжизненной, оцепеневшей. Неужели ты считаешь это ее настоящей натурой? Дай только солнцу осветить ее жизнь, дай ей немножко счастья и свободы, и она проснется.

— Сказался-таки старый фантазер! — засмеялся Зоннек. — Ты еще в Каире угощал нас с Зинаидой своими горными сагами о заколдованных принцессах, ожидающих избавления, причем в своих юношеских мечтах играл роль героя-избавителя. В то время ты мог осуществить свою мечту, но погнушался нагнуться за кладом, просившимся тебе в руки, и он ушел от тебя снова под землю. Если бы Зинаида стала твоей женой, она была бы теперь совсем другой. Относительно же моей Эльзы магическое слово мог бы произнести я, но она, слава Богу, вовсе не загадочное существо — в ней все ясно и светло.

Они остановились у ворот, собираясь тут проститься, потому что Зоннек хотел остаться в Бурггейме до вечера. У ворот лежал Вотан; он был не в духе, потому что его сегодня постоянно удерживали. Он знал, что нельзя лаять, когда домашние или Зоннек разговаривали с кем-нибудь, но при приближении Эрвальда все-таки встал, сердито заворчал и, видимо, собирался наброситься на него.

— Что с тобой, Вотан? — недовольно проговорил Лотарь. — Ты должен привыкать к этому господину; это друг. — И в подтверждение своих слов он похлопал Эрвальда по плечу.

Обычно этого бывало достаточно, чтобы внушить Вотану, что он должен терпимо относиться к указанному чужому человеку, но сегодня это не помогло; собака, несомненно, узнала ночного гостя, сдавившего ей горло как железными тисками; она продолжала ворчать, и, очевидно, только присутствие Зоннека удерживало ее от нападения.

Эрвальд усмехнулся и сказал почти резко:

— Не лишай собаки удовольствия поворчать! Она только следует примеру своей хозяйки; обе показывают мне, что мои визиты в Бурггейм нежелательны. Прощай, Лотарь!

Он протянул другу руку и, быстро повернувшись, пошел вниз, в долину.


Загрузка...