Мираж

36

На улицах Каира кипела все та же, никогда не замолкающая жизнь в ее бесконечном разнообразии, представляя живописную фантастическую картину.

— Довольно с меня пыли и жары, — сказал по-немецки господин, пробиравшийся сквозь толпу под руку с дамой. — Только начало февраля, а тебя уже поджаривает на медленном огне. А шум-то! В Каире надо забыть, что такое нервы.

— Вы привыкли к своему тихому Кронсбергу, — ответила дама, жена доктора Вальтера. — Помните, что мы — мировой город.

— А мы — уже давно мировой курорт! — заявил Бертрам с чувством собственного достоинства. — Я глубоко обижен! Вы до сих пор считаете Кронсберг захолустным городишком. Я требую, чтобы вы приехали взглянуть на него во время сезона; впрочем, коллега Вальтер даже обещал мне. Мы угостим вас полудюжиной влиятельных особ, миллионеры просто кишат на нашем бульваре, а знаменитостей и не пересчитать.

— Он всеми силами выхваляет создание своих рук, — смеясь, сказал Вальтер, шедший под руку с Зельмой впереди первой пары. — Ведь, в сущности, Кронсберг открыли вы, коллега.

— На благо человечеству, — подтвердил тот, — но, разумеется, и на благо самому себе; мое теперешнее место немножко доходнее, чем служба врача на пароходе Ллойда.

— Что не помешало последней доставить вам лучшее, что у вас есть, — пошутил Вальтер, взглянув на цветущую маленькую женщину, шедшую с ним рядом. — Однако вот мы и дома! В саду тень и прохлада; вы можете отдохнуть от африканского «пекла».

Маленькое общество комфортабельно расположилось в тенистом уголке сада. Бертрам приехал в Каир с женой неделю назад. Свидание было очень радостное и для дам; Зельма жила в доме Вальтера, когда была невестой, и они постоянно переписывались.

— Смотрите же, приезжайте к нам в Кронсберг, когда будете в Европе, — снова заговорил Бертрам. — Наши воды заинтересуют вас, коллега, и, кроме того, вы возобновите старое знакомство; ведь золовка моей жены три года назад купила имение поблизости от нас.

— И мы выразили вам свое глубочайшее сочувствие по этому поводу, — сказал Вальтер. — Мы с женой имеем удовольствие знать, что такое Ульрика Мальнер.

— Извините, вы вовсе не знаете ее! — запротестовал Бертрам. — Шапку долой перед нашей тетей Ульрикой! Это — кумир наших мальчиков, а младший, Ганзель, самым обидным образом отрекается от родителей, когда гостит у возлюбленной тетки. Она — сущий клад для нас. Теперь она забрала к себе в Биркенфельд всю нашу ораву, и мальчишки ходят там на голове, они знают, что могут все себе позволить у тетки, и невероятно шалят.

Вальтер и его жена слушали с недоверчивой миной, но Зельма поддержала мужа:

— Я не решилась бы пуститься в такое далекое путешествие, если бы не знала, что дети останутся в самых лучших руках. Ульрика уже брала их на свое попечение прошлой зимой, когда мы ездили в Берлин. Она заботится о них как мать.

— Ну, уж если вы говорите так серьезно, то мы должны верить! — сказал Вальтер. — Значит, бывают чудеса на свете. И вы, коллега, теперь в хороших отношениях с этой воинственной дамой?

— В превосходных! Мы ссоримся каждый раз, как встречаемся, но только для вида. Наша почтенная «тетушка с наследством» — я всегда зову ее так и каждый раз привожу этим в бешенство — чрезвычайно стыдится своего обращения на путь истины; ни одна душа не должна подозревать этого, и потому она держит себя как только может свирепее.

— Воображаю! — засмеялась жена Вальтера. — Я хорошо помню ее; это была оригиналка.

— Она и теперь оригиналка. Обратите, например, внимание на то, как она сообщила мне о том, что составила завещание. «Можете не ждать наследства! — крикнула она мне в лицо. — Вы ничего не получите, ни одного пфеннига! И Зельма ничего не получит; все завещано мальчикам. Правда, они — безбожные шалуны, но не их вина, что их так скверно воспитывают. А Ганзель будет сельским хозяином, этого я требую, потому что он получит Биркенфельд». Ну, слава Богу, в тени я начинаю чувствовать себя человеком! Мы, горные жители, должны сначала акклиматизироваться в Африке. Я вполне согласен с госпожой Зоннек, приехавшей в Гизерех от пыли и шума Каира, хотя там она видит только пирамиды да пустыню, а это довольно однообразно. Что вы скажете о ней, коллега?

— Полагаю, тут не может быть двух мнений, — улыбнулся Вальтер. — Она была прелестным ребенком, а теперь — красавица.

— Еще бы! Когда она летом приходит к нам из Бурггейма, все мужское население курорта начинает прогуливаться перед нашей виллой. Но она относится к этому с полным равнодушием.

— В некоторых отношениях Эльза для меня — загадка, — задумчиво сказала Зельма. — Зоннек мог быть отличным мужем, но был на сорок лет старше ее и она была замужем всего три месяца; тем не менее она до сих пор удаляется от общества. Мы были очень удивлены, когда она предложила это путешествие, ведь это ее затея. Кстати, сегодня она хотела приехать к леди Марвуд.

— Ах, да! Лeди Марвуд! — воскликнул Бертрам. — Она была так любезна, что заявила мне, будто ее вылечили я и Кронсберг. Мы тут решительно ни при чем; освобождение от цепей ее злосчастного брака и ребенок — вот что принесло ей здоровье. Она, кажется, играет у вас в Каире первую роль?

— Да, она — лучезарный центр нашего общества и снова широко открыла гостеприимные двери дома Осмара. Но, хотя ее окружают поклонники, что-то не слышно, чтобы она собиралась вторично выйти замуж.

— На это есть свои причины, — сказал Бертрам с многозначительной улыбкой. — Кто знает, не ждет ли нас сюрприз на днях; Эрвальд ведь возвращается из экспедиции.

— Вы серьезно думаете, что между ним и леди Марвуд…

— По крайней мере, в Кронсберге о них немало говорили; ведь тут еще давняя юношеская любовь. Впрочем, когда Эрвальд уезжал из Европы три года тому назад, ему было не до этого; смерть Зоннека потрясла его до такой степени, что я никогда не поверил бы этому, зная его железную натуру.

— Но ведь это, действительно, трагическая судьба, — серьезно заметил Вальтер. — Избежать стольких опасностей, благополучно перенести такую тяжелую болезнь и вдруг стать жертвой простой неосторожности и пасть от собственного оружия!

— Я согласен, случай ужасный, и горе Эрвальда было вполне понятно, оно сломило его. После похорон он уехал так поспешно, точно его гнало что-нибудь; он не мог выдержать и дня лишнего.

— Немецкая колония готовит ему торжественную встречу, — сказал Вальтер. — И в самом деле, нам есть за что чествовать его, чего только не перенес этот человек за последнюю экспедицию и сколько он открыл нового! Если леди Марвуд выйдет за него замуж, как вы намекаете, то это никого не удивит. Имя Рейнгарда пользуется известностью, стоящей ее титула и фамилии.

Маленькое общество углубилось в обсуждение этого вопроса не подозревая, что сюрприз, которого оно ожидало на днях, окажется совсем другого сорта.

Дом Осмара, стоявший запертым после смерти консула, снова открыл свои двери. Леди Марвуд проводила теперь зиму в Каире, а летом жила с сыном в Англии, в поместьях Марвудов. Она, действительно, была лучезарным центром каирского общества, которое преклонялось перед Зинаидой Осмар. Сплетни, ходившие о ней прежде, прекратились вместе с тягостными обстоятельствами, которые вызвали их; супруга английского лорда, расставшаяся с мужем и ведущая одинокую бродячую жизнь, доставляла обильный материал клевете; вдове и матери, погруженной в заботы о сыне, нечего было бояться ее. Впрочем, и образ жизни Зинаиды изменился.

На террасе сидела леди Марвуд с Эльзой Зоннек. Зинаида изменилась очень мало; она была все так же ослепительно красива, как три года тому назад в Кронсберге, но лихорадочное, болезненное возбуждение, о котором все говорило в ней тогда, исчезло. От нее снова веяло прежней мечтательной, немножко меланхолической поэзией.

Эльзу, стоявшую около нее и смотревшую в сад, никто не принял бы за замужнюю женщину и даже вдову; в ее внешности было что-то удивительно нежное и девическое. Правда, ей едва минул двадцать один год, и, как ни пышно расцвела ее красота, она все еще сохраняла свежесть только что раскрывшегося бутона.

Теперь, избавившись от долголетнего гнета тиранического воспитания, она сильно напоминала маленькое лучезарное существо, когда-то игравшее здесь, на этой самой террасе. Она опять была полна подкупающей прелести, благодаря которой хорошенькая девочка завоевывала все сердца, а вместе с ней выступила, хотя лишь в виде слабого намека, и прежняя черта страстного упорства. Может быть, именно эта резкость придавала молодой женщине своеобразное очарование. Она была настоящей дочерью Бернрида.

Речь шла о том, что интересовало в настоящее время все круги каирского общества; а именно о предстоящем возвращении Эрвальда, и леди Марвуд говорила о нем тоном дружеского участия.

— Так Бертрам и его жена ничего не знают? Хоть им-то тебе следовало бы сказать правду при отъезде.

— Мы с Рейнгардом условились, что наша помолвка останется тайной до его приезда, — ответила Эльза. — Перед тобой я не могла скрытничать, ты ведь давно догадалась.

— Догадалась… да! — Зинаида вспомнила тот момент, когда услышала признание от Эрвальда, но спокойно продолжала: — С тех пор, как ты овдовела, я знала, что ваш брак является лишь вопросом времени. Вы хотите обвенчаться в Каире?

— Да, как можно скорее, и вернемся пока в Европу. Этой экспедицией Эрвальд думает закончить свои путешествия.

— Чтобы не расставаться с тобой. Это понятно.

— Я тоже думаю, что это главная причина, заставившая его принять такое решение, — сказала Эльза, — но с ним уже три года тому назад вели переговоры в Берлине, только тогда из них ничего не вышло. Теперь он получил новые блестящие предложения и, по всей вероятности, примет их.

— Это можно было предвидеть; после его теперешнего крупного успеха ему предложат все, что угодно, чтобы залучить такой авторитет. Когда ты ждешь его?

— Нильский пароход должен прийти завтра. Рейнгард просил меня ждать его в Гизее, чтобы хоть в первые минуты свидания нам побыть одним.

— Он прав; в Каире вам не дали бы и минуты покоя. Как только Эрвальд приедет, его примутся чествовать; вам еще придется вынести все это. И кроме того, собственно говоря, вам надо еще узнать друг друга.

— Узнать? — Молодая женщина улыбнулась. — Мы ведь любим друг друга!

— Ты думаешь, этого довольно на всю жизнь?

— Думаю, что довольно.

— Ты три года не видела Рейнгарда, только переписывалась с ним и думаешь, что жить с ним легко? Боюсь, что тебе придется не раз и побороться с ним, несмотря на всю его любовь к тебе. Научись сначала понимать этого человека с его горячей, властной натурой, стремящейся все увлечь в круг своего влияния; в его душе таится не одна темная бездна, которой ты еще не знаешь. Ты не боишься их?

Эльза почти упрямым движением подняла белокурую головку.

— Нет, я не боюсь человека, которого люблю. Может быть, в нем и есть что-нибудь непонятное и чуждое мне, но и моей души он не знает, так что и ему придется стараться понять ее.

— Это звучит очень гордо! — сказала Зинаида с легкой насмешкой. — Берегись, Эльза, не требуй от него слишком многого! Во время своих экспедиций он привык быть неограниченным повелителем, владыкой над жизнью и смертью своих подчиненных, и вообще властолюбие в его характере. Неужели ты думаешь, что он будет уступчивым мужем?

— Нет, да я этого и не требую, но за то, что я даю ему, он должен платить мне тем же и той же монетой. Если для других он — повелитель и владыка, то любви жены он должен добиваться и стараться не потерять ее. Кто знает, легко ли ему это удастся.

Она говорила шутливо, но ее глаза блеснули, и в ней снова проглянули резкость и неподатливость, которые по временам пробивались сквозь ясную приветливость.

Зинаида искоса посмотрела на нее странно-мрачным взглядом. Она, окруженная поклонением красавица, богатая наследница, чувствовала только смиренную любовь к этому самому Рейнгарду, тогда еще неизвестному молодому человеку, а эта молодая женщина спокойно и уверенно ставила себя наравне с ним теперь, когда он стоял на вершине славы, и требовала, чтобы он еще добивался любви уже приобретенной невесты. Может быть, именно этим Эльза и привлекла Рейнгарда.

Эльза иначе объяснила себе ее молчание; она сказала торопливо, видимо, желая исправиться:

— Ты, вероятно, не так поняла меня. Я готова отдать жизнь за Рейнгарда…

— Но не поступишься ради него своей волей, — договорила Зинаида. — Это ты доказала еще ребенком при первой встрече с ним. Он хотел поцеловать тебя, и так как ты не давалась, то он, шаля, насильно сорвал у тебя поцелуй; другой ребенок покорился бы или заплакал, а ты в порыве гнева ударила его и потом сердилась в течение нескольких недель. Он уже тогда полюбил тебя.

Эльза опустила глаза, и яркий румянец залил ее лицо.

— Ах, это было ребячество!

— И тем не менее это имело решающее значение для вас обоих. Такой человек как Эрвальд не выносит безусловной покорности; она не имеет цены в его глазах. Ты же заставишь его, даже будучи мужем, постоянно домогаться твоей любви, — тебя он будет любить до конца.

В ее словах слышалась едва скрываемая горечь, и Эльза почувствовала это; но, прежде чем она успела что-нибудь ответить, отворилась дверь, и на террасу выбежал Перси с хлыстиком в руках; он только что вернулся с прогулки верхом, которую делал каждое утро со своим воспитателем. Он бросился к матери с такой бурной нежностью, точно не виделся с ней несколько дней. Зинаида открыла объятия ему навстречу.

— Вернулся, мой сорванец! — она нежно отбросила волосы с его разгоряченного лба. — Но разве ты не видишь тети Эльзы?

Маленький лорд только теперь заметил гостью. Он поспешил поздороваться с ней, но тотчас вернулся к матери и принялся с мельчайшими подробностями рассказывать о сегодняшней прогулке, а в заключение потребовал, чтобы мать ехала с ним после полудня на бега пони и ослов.

— Нет, мой милый, — возразила Зинаида, — ты ведь знаешь, что сегодня у меня гости, но я поеду с тобой кататься вечером.

— Гости? — Перси надулся. — Ах, мама, значит, я два или даже три часа не буду видеть тебя!

— Маленький ревнивец! — смеясь, сказала Эльза. — Ты думаешь, мама существует для тебя одного? Надо же уделить немножко внимания и другим.

— Нет, я ни с кем не стану делиться; мама только моя! — упрямо заявил Перси и обхватил мать рукой, точно защищая свое исключительное право на нее.

Зинаида привлекла его к себе и, поцеловав, ответила:

— Она и не хочет никому принадлежать, кроме тебя, мой Перси! Ты уже уходишь, Эльза?

— Я заеду еще к доктору Вальтеру и рассчитываю встретить у него моих спутников. Извини меня на сегодня.

— Так до свиданья, — сказала леди Марвуд, вставая и протягивая ей руку. — Когда приедет Рейнгард, передай ему привет от меня и от Перси.

Эльза поцеловала мальчика и ушла. Зинаида подошла к балюстраде и сорвала красную розу с куста, раскинувшего свои побеги по белому мрамору. Такой душистый пурпурный цветок получил когда-то из ее рук Рейнгард и рассеянно бросил, оставив его увядать на полу; но прекрасный, суровый горный эдельвейс, до которого можно было добраться лишь с трудом и с опасностью для жизни, он спрятал на своей груди как драгоценность.

Бедная роза! Она выскользнула из рук красавицы и упала на пол, но Перси поднял ее и воткнул в петличку своей бархатной блузы. Молодой лорд заволновался, услышав, кому Эльза должна передать поклон. Он хорошо знал, кто спас его в бурю, стоившую жизни его отцу; Эрвальд, о путешествиях которого он много слышал, был героем его детской фантазии. Поэтому он засыпал мать вопросами:

— Ты велела кланяться дяде Эрвальду, мама? Разве он уже здесь? И откуда тетя Эльза знает его? Ведь она только что приехала из Европы, а он уже так давно в Африке. Почему он приедет сначала к ней, а не к нам?

— Потому что тетя Эльза — его невеста, — тихо сказала мать.

— А! — удивился Перси. — Значит, он очень любит ее?

— Да, очень любит!

Мальчик продолжал расспрашивать, но не получил больше ответов. Взгляд Зинаиды был задумчиво устремлен вдаль. Еще раз всплыла перед ней любовь ее молодости, как светлый мираж, так долго стоявший на горизонте ее жизни; этот мираж в последний раз показался ей и рассеялся навсегда.

— Мама, ты плачешь? — воскликнул Перси, обвивая мать руками. Это заставило ее вернуться к действительности. Сквозь завесу слез, за которой скрылась ее мечта, она увидела прекрасное, полное жизни личико своего сына; она услышала испуганный, умоляющий голос: — Мама, мамочка, не плачь!

Зинаида в приливе нежности прижала сына и прошептала:

— Я не буду плакать! У меня есть ты, мой Перси, мое дорогое дитя, мое единственное сокровище!

Ласточки собирались уже в стаи, чтобы лететь через море, неся северу весть о близкой весне; пароход, вышедший из Александрии, держал курс тоже на север. Утро только что занималось. Пассажиры, приехавшие на пароходе с вечера, спали в каютах, и, кроме команды да капитана, стоявшего на мостике, на палубе были только один господин с дамой — новобрачные, возвращавшиеся из Каира в Германию. Пароход выходил в открытое море; город и гавань были еще отчетливо видны, но все было окутано холодными, бесцветными сумерками, только розовая полоска на востоке возвещала о близком восходе солнца.

Эрвальд обнимал рукой молодую жену, обвенчанную с ним всего несколько дней тому назад; они смотрели на уходящий берег. Они не шептались, не слышно было ребяческого любовного лепета; бурная и страстная натура Эрвальда придавала такой же характер его отношению к жене и сказывалась в его нежности.

Последние три года не произвели перемен во внешности Эрвальда. Та же высокая, сильная фигура, энергичное загорелое лицо, огненные, повелительные глаза — все было прежнее, только на лбу появилась морщинка, которой раньше не было и которую провели не вынесенные им труды экспедиции; эту глубокую, мрачную складку между бровями он привез с родины, с могилы друга.

— Наконец-то ты моя! Моя! — сказал он жене, глубоко переводя дух. — Пророческое знамение, которое явилось мне здесь много лет назад, не обмануло; оно дало мне счастье!

Эльза улыбнулась и прислонилась головой к его плечу.

— Ты потому и хотел венчаться здесь? В самом деле эта чужая страна стала для тебя второй родиной.

Лицо Рейнгарда омрачилось, и он тише прежнего произнес:

— Нет, я не потому просил тебя ждать меня здесь; я не хотел получать твою руку в Кронсберге, там, где под елями Бурггейма спит Лотарь, где он… умер!

— Мне дорого то место, — тихо сказала Эльза. — Я любила и оплакивала Лотаря как дорогого отца. Он был так добр и благороден, что, наверное, не стал бы упрекать нас за наше счастье.

— Нет, он не стал бы, — глухо сказал Рейнгард. — Он поручил тебя мне перед смертью.

— В самом деле? — Горячие слезы навернулись на глаза Эльзы. — Я уже не застала его в живых, а ты не хотел ничего рассказать мне о его последних минутах и на все мои вопросы отвечал мрачным молчанием. И теперь не скажешь, Рейнгард?

Эрвальд взглянул на прекрасное лицо, смотревшее на него снизу вверх с выражением горячей просьбы и полного отсутствия каких-либо подозрений, и складка на его лбу стала еще глубже и мрачнее; он молчал. То, что не было произнесено, осталось его тайной. Он нес бремя этой тайны, и нужна была вся его железная сила для того, чтобы нести его. Эльза не должна была подозревать, какой ценой куплено ее счастье; это отравило бы ей всю жизнь.

— Пощади меня, — сказал он наконец. — Я не могу говорить об этом даже с тобой. Не могу, Эльза.

В словах Эрвальда чувствовалась с трудом сдерживаемая мука. Эльза знала, как он любил друга, и не стала больше спрашивать; она видела, что ее вопросы мучат его.

Лес мачт на рейде и город с его белыми домами отступали все дальше; скоро вдали можно было различить только полосу берега, точно плававшего на волнах со своими пальмами, розовое сияние на горизонте сменилось багровым заревом.

Рейнгард не спускал взора с этой картины. Так же приветствовала его когда-то даль, навстречу которой он рвался так пылко, с такой радостью. Теперь он прошел ее вдоль и поперек, но нашел в ней только неустанную борьбу с препятствиями. Сказочная страна блеска и света, которой он мечтал достичь, по-прежнему рисовалась на горизонте, так же далеко, как этот берег, и он знал, что она никогда не спустится в мир действительности; но счастье, которое он искал в ней, стояло возле него, как тогда, когда он еще не подозревал этого, и смотрело на него большими, ясными детскими глазами — глазами его жены.

— Наша страна солнца скрывается от нас, — тихо сказала молодая женщина.

— Но не навсегда, — возразил Эрвальд. — Теперь мы едем на родину, но затем тебе опять придется отправиться со мной в далекие страны. Тебя не будет мучить тоска по родине? Тяжело жить под чужим небом, между чужими людьми. Тебе многого будет недоставать в тропиках.

— Но ведь я буду с тобой, а мы любим друг друга.

Это были те же слова, которыми Эльза радостно и уверенно ответила на предостережение Зинаиды, и они согнали мрачную тень с лица мужа. Они заставили вспыхнуть всю его страстную любовь, а с ней проснулось и мужество жить и быть счастливым, несмотря на мрачное воспоминание и тень, которую оно бросало на его жизнь.

— Да, мы любим друг друга! — твердо повторил он. — Эта любовь даст нам счастье и поможет сохранить его.

Весь восток уже пылал пурпуром. Далекий берег тонул в красном зареве, и на огненном фоне рисовались пальмы; вдруг из-за них полились потоки пламени. Волшебное царство миража, прежде чем погрузиться в голубые волны, посылало уезжающим прощальный привет.